|
|
||
1
Найдя, наконец, нужный ему 3-й "A" класс, Федор Михайлович тихонько приоткрыл дверь и заглянул. Дети, словно сговорившись, повскакивали с мест и хором прокричали "Здравствуйте, Федор Михайлович!", в задних рядах кто-то прыснул. Слегка теряясь и боязливо косясь на детей, он торопливо вошел и сел на стул, обхватив перед собой шляпу.
В классе был включен его любимый когнито-фон: тонкий аромат талой лесной земли и согретых апрельским солнцем деревьев сочетался с приглушенным щебетом птиц, угадывался далекий сосредоточенный соловей.
Дети как по команде вдруг притихли - в классе бесшумно появилась учительница. Признаться, учителей он и сам слегка побаивался, все потому, что часто не мог понять их разговоров о совершенно неведомых материях - не то технике, не то лингвистике. К тому же, все они, даже женщины, были куда выше него ростом. И казалось невозможным то, что он ни разу не видел их в злости или раздражении, уж у него было время понаблюдать. Да, и самое главное, к чему он, впрочем, невероятным образом привык: они зачастую не ходили, а буквально парили в воздухе, некоторые так довольно высоко, и, что еще поразительней, по собственному желанию исчезали в одном месте и появлялись совершенно в другом!
Федор Михайлович Достоевский стал забывать, что когда-то страна называлась "империей", он давно привык к "Союзу республик", "СССР". Так же привычен был и этот обыкновенный, но все такой же волнительный, как тот первый, в марте 2052-го, урок философии в цикле "Миссия страны".
Как и тогда, дети задавали трудные вопросы. Когда-то он и предположить не мог, что в восемь лет можно с такой ясностью рассуждать об экодемографии или социальной метаэтике, когда-то он и сам таких слов не знал. Этим детям не надо искать национальную идею, размышлял Достоевский, они уже живут ею во всем ее многообразии.
- Федор Михайлович, я вот хотела поинтересоваться, что вы думаете о результатах первой экспедиции "Гагарина" к системе проксима Центавра? - мягкий голос учительницы прервал его мысли.
- Что? Да-да, конечно... С этой, как ее, сверхдальнофокусной телепортацией? А-а, простите, как вас по батюшке?
- Ингрид, просто Ингрид, для нас как-то привычнее без отчества, - она смущенно улыбнулась.
- Ах, да, конечно! - рассмеялся Достоевский, хлопнув себя по колену. - Я и забыл, что мы в Копенгагене.
- Ну что вы, не извиняйтесь, нам самим непросто привыкнуть, ведь русский не так давно стал общемировым, а Датская республика всего-то лишь три года как в Союзе.
Достоевский невольно залюбовался ее неуловимо родными черточками вокруг белозубой улыбки.
- Федор Михайлович, так что же вы думаете? - Ингрид вздохнула, напомнив свой вопрос, и бросила рассеянный взгляд в окно.
- Это очень, очень интересно, - он пытался что-то придумать. - Право, не знаю, как мне толковать вещи, о которых говорили "гагаринцы"...
Прозрачная карточка "холопад" в ее руке засветилась и выплеснула в воздух перед ними почти осязаемые ниточки текста, а рядом - миниатюрных, неправдоподобно живых, идущих по воздуху и жестикулирующих людей. Достоевский всегда поражался такой технике, а когда он, как будто мимоходом, спросил у одного их старшеклассников, как же такое происходит, тот не без лукавства ответил, что гораздо интересней всяких там учебных "лохопадов" то, что "уважаемый классик" сам про них думает.
- Думаю, надо объявить всесоюзное голосование и проработать все версии того, что делать с этим материалом, - сообразил он, наконец.
- Конечно, Федор Михайлович, это само собой. Все проголосуют - кто тайно, кто голографически, все подсчитают и валидируют. Понимаете, в чем дело... мы не уверены, что все здесь понимаем, любая ошибка может стать роковой. Еще так мало людей видят в глобальной перспективе, - эта мысль была ему созвучна, он бросил на нее заинтересованный взгляд.
- Вот скажите, - продолжала Ингрид, - если вокруг вас миллионы голосуют "за", можете ли вы проголосовать "против"? И сможете ли вы защитить свое решение перед этими миллионами, да и перед собой тоже? Масса ведь имеет чудовищную эмоциональную м-мм, как это у перфекторов...
- Индукцию?
- Точно.
Достоевский задумчиво обвел взглядом детей и продолжил:
- Люди часто заблуждаются, но если они будут доверять правде не только в себе, но и в других, то найдут верное решение.
- Интересно, - Ингрид изучающее посмотрела на него, встряхнула холопад и его миниреальность мгновенно растворилась в воздухе.
- Пожалуйста, давайте обсудим это еще с одним человеком, это совсем недолго, - немного колеблясь, произнесла она, протянув ему ладонь. - Не бойтесь, возьмите мою руку.
Достоевский неуверенно протянул ей ладонь. Ингрид положида холопад на стол и сделала какие-то быстрые движения пальцами над ним, и через мгновение в воздухе возникла маленькая кнопка, а под ногами Ингрид образовалась небольшая круглая площадка, на которую она, не глядя, шагнула.
- Вы можете не вставать, просто скажите, когда будете готовы, хорошо?
- Поговорить я всегда готов, но почему, вообще, мне надо готовиться?
- Значит, готовы! - Ингрид напряженно хихикнула. - Дети, урок окончен!
С этими словами она нажала на висящую в воздухе кнопку и в ту же секунду они исчезли.
2
..И появились в белом зале с колоннами из красного и золотого, тянувшимися вдоль необъятной прозрачной круглой стены, открывавшей захватывающий вид на город: где-то в небе парили влюбленные парочки, длинные грузовые составы вдалеке взмывали и проносились через всю панораму с огромной скоростью. И внизу, и высоко наверху то и дело, как блестки, вспыхивали тысячи телепорталов. Слева простирался величественный вид на выставку достижений СССР с историческими и новыми аэропавильонами, многоуровневым фонтаном "Дружба народов", возвышающимся посредине. Даже здесь ощущалось, как десятки тонн воды подбрасываются и низвергаются, разлетаясь на ветру на мириады искрящихся в солнце капель в трехсотметровой высоте. Над историческим колесом обозрения был вход в огромную, с двадцатиэтажный дом, полую каплю воды, внутри которой разместился аквапарк с переменной гравитацией, он помнил, как говорили о нем с круглыми от восторга глазами школьники.
- Здравствуйте, Федор Михайлович! - спокойный голос прервал его мечтательность. - Как вам столица?
Достоевский оглянулся и увидел молодцеватого и загорелого, хотя и совершенно седого человека лет тридцати пяти. В усталом и доброжелательном его взгляде угадывался привычный груз ответственности - за результат работы, за людей, да и вообще, за судьбы огромной страны, которые зависят от его решений. Это был один из социальных перфекторов Союза.
- Золотников моя фамилия, Сергей Михалыч. Тезка ваш, получается, по батюшке, - он рассмеялся и, подойдя к Достоевскому, по-военному вытянул внушительную жилистую ладонь. Тот, невольно почувствовав симпатию к этому человеку, с удовольствием ее потряс.
- Я и подумать не мог, как все может преобразиться. И я не про город, не про чудо-технику вашу и прочую мудреную науку, - Достоевский взмахнул ладонью, призывая выслушать. - а про то, как разительно может измениться общество, что люди, наконец, перестали думать только о деньгах и о том, как прокормить детей, чтобы те опять-таки думали о деньгах и были бы "конкурентоспособны". Слова-то, слова какие: "рынок труда", людская "конкурентоспособность" - страшно, когда это везде и во всем. Но жили. Жили же христиане при Нероне, и ацтеки в своей людоедской стране как-то выживали. Раньше как: если не война, то чума или голод, с другого бока посмотреть - тирания или разврат плюс эта, как ее, толерантность. Но человек любое ярмо вытянет, если надежда есть. Так вот она тогда и пропала! А ежели нет ее, тогда зачем геройствовать и что-то защищать, зачем куском хлеба делиться, зачем детей растить? Зачем Христос и зачем Воскресение? Мне лет пять назад кто-то из учителей рассказывал, как один заокеанский мудрец Фукуяма в тридцатилетнюю смуту после первого Союза писал, что все, еще чуть-чуть и - "конец Истории". Понимаете? Клеймо "деньги-товар-деньги", которое ставилось тогда на все и всех, мол, будет навечно! Ан нет! Россия всем показала! - он кинулся к прозрачной стене и торжествующе потряс ладонью, показав на сверкающий на солнце янтарным и лазоревым полупрозрачный храм, парящий под облаками. - Все те, кто когда-то презрительно морщил нос на нашу с вами "немытую" Россию, нынче жаждут влиться в Союз! Помните, как ликовали датчане, - он бросил взгляд на Ингрид, все это время восторженно изучавшую вид Москвы за окном, - когда их страна вошла в СССР?
- Это так, Федор Михайлович, - Золотников задумчиво улыбнулся в усы. - И дальше будем расти. Но давайте присядем, дорогой мой, - он указал на диван. - Расскажу наконец, зачем вас искал.
Он немного помедлил, глядя вдаль и постукивая кончиками пальцев по спинке дивана, затем продолжил:
- Понимаете, вопрос важнее, чем Фукуяма и даже наш, по мере возможностей, "просвещенный" социализм. Вопрос о перспективе человечества в целом.
- То есть как?
- Именно так. Понимаете, те существа, которые встретили "Гагарина" на орбите проксимы Центавра - у нас с ними не получился диалог. Конечно, это первая разумная раса, с которой контактируют люди, но их разум не похож на наш. Мы это поняли, как только их голоса зазвучали у капитана в голове, хотя они...они предпочитают изъясняться не словами, а какими-то образами, некоторые из которых - как чьи-то страшные воспоминания...
Золотников вытащил из нагрудного кармана карточку-холопад, из которого мгновенно материализовались и застыли в воздухе маленькие космонавты, а рядом - некое существо со смутными очертаниями, от которого волнами шел яркий переливчатый свет. Длинные световые отростки, выходящие по обе стороны "тела" как кольца или щупальца, колыхались в воздухе, протягиваясь к космонавтам, от чего те боязливо пятились.
Достоевский с восхищением и опаской смотрел на такое реальное существо, но вдруг, нахмурившись, сердито произнес:
- Но помилуйте, зачем же вам я? Я первый раз вижу нечто подобное, к тому же я несовременен, одни плесневелые архаизмы в голове. Даже не представляю, что я могу вам посоветовать?
- Нет, дорогой мой Федор Михайлович, я не прошу у вас совета, я прошу вас о встрече с ними.
Немой вопрос повис в глазах побелевшего вдруг Достоевского.
- К-как вы сказали? Встреча...м-мне?
- Да, и это, конечно же, обсуждалось на закрытом чрезвычайном заседании Верховного Совета, кроме того, мы обсуждали это в ООН.
- Вот те на-а, - протянул Достоевский. - а мое согласие? Это тоже обсуждалось?
Федор Михайлович покраснел и стал нервно мять край шляпы.
- Да, обсуждались и варианты в случае вашего отказа, но они ведь не имеют отношения к нашему с вами делу? Поверьте, вы - наша верная надежда.
- Но почему, в конце концов, я?! - он вскричал, вскакивая с дивана. - Я даже не человек в прямом смысле, а всего-то... как это называется... "самообучающаяся эмоционально-ментальная электронно-генетическая суперпроекция!", - с трудом, по памяти вспоминая мудреные слова не своего века, он повторил подслушанную им когда-то учительскую абракадабру. Мне и горько, и унизительно говорить вам о том, что вы куда лучше меня знаете, что на самом деле я давно мертв! Я решительно не могу взять в толк, как я могу говорить с ЭТИМИ от лица человечества, ежели сам я - не человек!
- Не кипятитесь так, дорогой вы наш человек! - Золотников со значением произнес последнее слово, - вы дороги нам, и всегда будете дороги именно как человек, мыслитель, пророк, если хотите.
Поколебавшись, он продолжил:
- Раз уже вы знаете о том, что мы воссоздали вас в том образе и подобии, которое любим уже вторую сотню лет, с провидческим вашим умом и широтой сердца, вы поймете, почему я обращаюсь к вам.
Достоевский стал прохаживаться из угла в угол, морща лоб и что-то бормоча, прошло с минуту, Золотников молча ждал. Наконец, Достоевский остановился, решительно подошел к нему и почти со злостью выпалил:
- Черт знает что творится, но будь по-вашему!
Золотников от неожиданности подскочил с дивана и обнял его.
- Дорогой вы мой, ну спасибо! Вы, может быть, не только страну, всю планету сейчас спасаете!
- Планету так планету, - как-то обреченно буркнул Достоевский. - Притомился я с вами, милейший Сергей Михалыч, выкладывайте уже.
- Ничего сложного. Ведь это инопланетяне - они не знают нас, мы не знаем их, но хотим узнать. Надеюсь, вреда они вам не сделают, и, если повезет, и в голову к вам не проберутся, она-то у вас с секретом, - он подмигнул Достоевскому.
- Хм, ну спасибо.
- Не сердитесь, я просто говорю о том, какие карты у нас, ну, то есть, у вас. Их-то карт мы не знаем, но свои знать обязаны!
- Продолжайте.
- Вы просто представьте, словно вы на уроке, а вместо детей - эти светящиеся щупальца, думаю, это будет в самый раз.
- Да, идея ваша гениальна, - язвительно протянул Достоевский, - что же дальше?
- Не знаю, только вы сможете сказать, я не могу предсказать ни их реакции, ни, к сожалению, исходов.
- И это все, вы в это верите?
Он подумал, что если он не человек, а создание рук человеческих, пусть даже с щепоткой из праха Достоевского, то у него не может быть свободы воли. И та же страшная мысль сковала его с невиданной раньше силой - что у него нет души.
Ежели я - их создание, то какая тут душа?! И если я, тех-но-логия, рукотворная "проекция" переживаю как живой, а, быть может и острее, чем иной живой, то, может, и в помине нет никакой души у человека? И бога, получается, тоже нет?
Ему стало трудно дышать, он расстегнул воротничок, по руке пробежала мимолетная рябь как бы с цветным песком, такое бывало и раньше, в минуты сильных переживаний.
- Ну что же, Федор Михайлович, - Достоевский нервно обернулся, пронзив Сергея Михалыча отчаянным взглядом, но тот не смутился, - мы можем отправить вас на встречу прямо сейчас.
- Валяйте! - Достоевский только махнул рукой.
- Ну, удачи вам! Помните о том, что я говорил - как с детьми! - он вынул свой холопад, направил его на классика и тот исчез, пытаясь что-то сказать в ответ.
И в ту же секунду завис точно в центре огромной сферы, медленно поворачивавшейся вокруг своей оси. Одна половина ее являла изнутри идеально гладкое зеркало, к другой же, прозрачной, по кругу, оставляя в середине окно размером с небольшой стадион, была пристыкована дюжина каких-то модулей, каждый величиной с двухэтажный дом. В космической черноте "окна" миллионами искр горели звезды. Достоевский не сразу понял масштаб сооружения, но, увидев широкий иллюминатор в одном из окаймлявших прозрачную полусферу модулей и горстку смотревших оттуда на него людей, он вскрикнул.
Люди в иллюминаторе зашевелились и быстро отошли от "окна". Он заметил, как в зале замелькали фигурки из холопадов, а через пару секунд на него буквально нахлынули спокойная уверенность наравне с легкой эйфорией.
Отстраненный женский голос, чем-то похожий на голос актрисы начала века Ренаты Литвиновой, начал обратный отсчет: "..пять...четыре..".
"Три...два...один...старт" - ровно и умиротворяющее разносилось в гигантском шаре. Прямо по середине "окна" на Федора Михайловича смотрела та самая альфа Центавра (а точнее - невидимая глазу проксима Центавра), о которой писали фантасты уже более ста лет. Подумать только, космонавты Союза и он будут первыми, кто впервые в истории человечества прикоснется к другой звезде.
Достоевский уловил какое-то движение, словно ветер, вокруг зеркальной части. Приглядевшись, он понял, что это что-то невероятно быстро крутится, превратившись в еле заметную дымку. Шар заполнился слабым фиолетовым свечением, и вдруг все стало абсолютно темно. Ни одного лучика, ни одного звука. Пошевелиться было невозможно, он чувствовал абсолютный покой твердеющего гелия, само время будто остановилось.
Он не знал, как долго длилось это совершенное ничто - годы или мгновения, но в то же время он, наконец, понял, что существует, пусть даже в этом нигде и никогда. И с этой мыслью Достоевский "отключился".
3
Федор Михайлович приоткрыл глаза, и перед ним распахнулся прозрачный купол с россыпью миллионов звезд вокруг заполнившего полнеба кроваво-красного шара. "Вот и проксима", - промелькнуло в голове. Понемногу придя в себя, он осмотрелся вокруг и тут же зажмурился, выставив перед собой ладони - он лежал на кресле в главном зале "Гагарина", а прямо перед ним покачивалось нечто светящееся, переливающееся насыщенными оттенками розового, голубого и зеленого.
У этого сгустка плазмы не было четких границ, лишь по бокам - словно волны или какие-то психоделические крылья, колыхались две то сворачивавшихся, то распускавшиеся "ветви".
Ничего не происходило, Достоевский опустил руки и приоткрыл глаза - существо покачивалось на том же самом месте.
- Здравствуйте! - от страха неожиданно громко выпалил Достоевский. Существо продолжало колыхаться и играть цветом, ничем не отреагировав.
На несколько секунд воздух в зале как будто вытеснило ощущаемое кожей напряжение.
- З-здравствуйте, меня зовут Федор Достоевский, я человек с ближайшей к вам звезды и пришел с миром, - выдавил он из себя без какой-либо надежды на понимание.
- Здравствуйте, Федор Михайлович! - существо откликнулось чистым юношеским голосом, идущим отовсюду сразу, отчего автор "Бесов" буквально подпрыгнул в кресле, а редкая шевелюра его заметно приподнялась.
- Д-да-да, что же в-вы раньше молчали? - заикаясь, прошептал классик.
- Я изучал вас.
- То есть как? Вы читали мои мысли?
- Мне это не нужно, ведь вы не совсем человек.
- Но позвольте, я..
- Я знаю, кто вы. Как вы перенесли телепорт, все в порядке? - в неизвестно откуда разносившемся голосе угадывалась, к его удивлению, забота.
Достоевский вспомнил то чувство, от которого он успокоился в небытии телепортации.
- Да... Я вдруг почувствовал, что я есть.
- Да, вы есть. Открою вам небольшой секрет: из всех суперпроекций сегодня на Земле вы - единственный, кто на самом деле есть.
Достоевский уже открыл рот, но существо сразу же озвучило ответ.
- У вас есть душа.
- То есть, у проекций других известных людей ее нет? - неожиданно для самого себя он перескочил на этот нелепый вопрос.
- То, для чего вы понадобились людям, требует души. Кроме того, Достоевский без души - это уже не Достоевский.
- Х-хорошо, - осторожно согласился Федор Михайлович, решив пока не трогать инопланетные представлении об этике и, тем более, не возражать.
- Для вас я хотел бы называться именем "Уриил".
- Э-э. Ведь это имя одного из архангелов?
- Вы правы, но не в этом суть. Я выбрал для встречи вас и...
- ВЫ?
- Я. Неважно, как, но именно вас я вызвал.
- Значит, вы внушили это перфекторам? Но для чего?
- Чтобы узнать о будущем людей.
- Простите, я не понимаю, какое это имеет значение, для этого нужен ученый, властитель или хотя бы... постойте, - он, кажется, понял.
- Все, правильно, нам был нужен учитель. Учитель, но не простой, а тот, кто знает людей настолько, насколько знаете его вы.
- Я - учитель?
- Не совсем, но вы знаете великое множество пока еще маленьких людей, в какой-то мере видите их будущее. Будущее вашей планеты.
- Д-да, что-то подобное мне приходило в голову.
- Не что-то, а Промысел. Двадцать лет назад академик Волков открыл генетическую суперпроекцию, а через 9 лет появились, или, точнее, возродились вы, так?
- Положим, что возродился.
- Но перед этим, в середине тридцатых в Союзе прошли первые опыты по телепортации материи. А теперь люди делают первые шаги в межзвездной телепортации. То, что между открытием Волкова, вами и телепортацией есть прямая связь, не относится напрямую к нашей теме, но можете поверить, эта связь бесспорна. Могу лишь сказать, что и это - Промысел.
Достоевский лишь изумленно смотрел на волны плазмы перед собой.
- Люди технически доказали, что они могут войти в галактическую эру.
- Очевидно, так, - Он немного пришел в себя.
- Но может ли галактическая эра принять человечество?
Достоевский подскочил от неожиданности.
- И-и, как же я вам скажу? Это же вам решать, а не нам.
- Конечно, решим это мы, но для этого мне нужно узнать кое-что от вас.
- Что же?
- Чего хотят дети?
- Ну, это сложно в двух словах сказать. Одни хотят стать космонавтами, покорять галактику, другие - гидроинженерами, бороться с затоплениями в Китайской республике, третьи - гравитационщиками или даже социальными перфекторами.
- Нет, я не это имел в виду. Чего они хотят в мире? Как они хотят жить?
- Конечно, при социализме, в Союзе. Ведь в нашей стране во главу угла поставлен не капитал, а человек, а государство только защищает равенство возможностей для всех, гарантирует образование и охрану здоровья.
- И не это. Кстати, у государства, которое защищает всех, велик соблазн взять этих всех под контроль, диктовать свою волю и подчинять. Вы же знаете, как это было у вас в прошлом веке?
- Вы имеете в виду построение коммунизма железной рукой? Этим люди уже переболели, и никто не станет голосовать за диктаторские законы, за цензуру, однобокое идеологическое образование, я не помню ни одного перфектора, который бы...
- Постойте, это лишь частный случай. И вы не знаете, в какие ловушки можно попасть, если мыслить только категориями социальных перфекторов.
- Люди, наконец, поняли, что такое свободный выбор.
- Да, но поняли ли они, какова ответственность при настоящей свободе? Я хотел бы вам кое-что показать, - здесь переливы плазмы стали пульсировать ослепительно белым и Достоевский зажмурился.
- Взгляните.
Достоевский открыл глаза, чтобы удивиться в очередной раз за этот день. Он стоял на холме в окружении причудливых доисторических папоротников, Уриил парил рядом. Ящеры всех видов и окраса - кто медленно, кто быстрее, сновали, перелетали, рыскали или медлительно топтались в низине перед ними.
- Этот тираннозавр свободен, так же как та пара птеродактилей, ну и те бронтозавры тоже. Понимаете, животные не знают несвободы, но они не ведают и ответственности. Эволюция, как говорят о земном биологическом Промысле люди, учит, что выживает наиболее приспособленный.
- Так же и люди, - задумчиво проронил Достоевский.
Вспышка - и они очутились на "Гагарине".
- Вот ключевой вопрос. ТАК ЖЕ, Федор Михайлович?
- Постойте...я понимаю. Нет, нет, не так же! Как же мы, как волки что ли? Homo homini lupus est?1 Тьфу!
- В этой галактике есть и другие, мы их называем "отверженные" расы, которые были бы рады ответу "Да".
- Нет!
- Но ведь это эволюция? А многие ли понимают то, что эволюция на Земле была инициирована лишь с одной целью - просеять и оценить все варианты, все ошибки и получить совершенный Образ для жизни на вашей бесценной планете? Что у эволюции была одна главная цель, эта цель - человечество, и что она давно уже достигнута? Могут ли ваши перфекторы осознать то, что соперничество, вражда, стяжательство, обман и эгоцентризм - это остатки той же самой животной эволюции, которую вы только что видели, что это атавизмы тернистого пути творения, с которыми вы тысячелетиями не можете расстаться? Это те хвосты и та шерсть, к которым человечество привыкло настолько, что считает это и по сей день нормой, а некоторые и сегодня продолжают говорить о человеке не более как о животном. Но настал день, когда вы вышли из колыбели своей звезды, потому вы должны осознать и ответить здесь и сейчас, суждено ли людям оставить их "хвосты и шерсть" в прошлом, или же вам суждено навсегда остаться на дозвездном уровне, - мягкий спокойный голос Уриила звучал в тишине "Гагарина" громоподобно.
Достоевский ошеломленно глядел на раскрывшиеся во всю длину зала "крылья" Уриила и лишь покачивал головой, осмысливая эти слова.
Он медленно остановил свой блуждающий взгляд на центре переливающейся плазмы и твердо заявил:
- Я верю. Верю в новых людей. Я не могу говорить за всех, но я видел души многих детей, и они защищены от этих "атавизмов".
Уриил молчал, и Достоевский снова ощутил пробегающую по телу рябь. Он терпеливо ждал.
- Вы говорите правду, что на самом деле знаете многих из этих новых людей, - спустя пару минут, которые тянулись для Достоевского много дольше, произнес Уриил.
- И что будет дальше?
- Дальше...Хорошо, я полагаю, мы пробно включим расу людей в кандидаты Межгалактической Лиги Разумных Жизнеформ, при этом координирующим государством от Земли может стать только Союз Свободных Социалистических Республик.
Достоевский почувствовал, что, наконец, все решилось, и диалог, о котором говорил Сергей Михалыч, все же найден. Ему впервые за многие годы захотелось курить.
Уриил продолжал:
- Кандидатский голос в Совете Лиги мы решили предложить вам.
Достоевский озадаченно посмотрел на плазменный сгусток и, поколебавшись, спросил:
- Простите, но как же мои уроки, как же дети?
Москва,
14 февраля 2012 г.
Примечания
1: "Человек человеку - волк" (лат.)
љ Sибирский, 2012