Тяжёлый корпус станции вздрогнул. Это состыковался ещё один модуль.
Профессор Васнецов выглянул в иллюминатор: территория станции разрасталась.
-- Ну что, Игорь Петрович, пока всё идёт по плану, без задержек? -- раздался бодрый голос капитана научной станции Латецкого.
Васнецов обернулся: Латецкий стоял, как всегда улыбаясь. Профессор, руководитель научной экспедиции, никак не мог привыкнуть к тому, что с лица командира этого корабля, разрастающийся всё больше и больше в процессе полёта, улыбка не сходила совершенно. Однажды Васнецов видел, как Латецкий отчитывал резко своего офицера за беспечность, но даже тогда с удивлением обнаружил, что даже в этот, казалось бы, серьёзный момент глаза и рот просто блестели своей смешливостью. Именно тогда профессор стал обращать внимание на такую особенность своего капитана. Конечно, как руководителю экспедиции, Васнецову, по большому счёту, не было важно, с каким выражением лица Латецкий исполнял свои обязанности. Важно было лишь то, чтобы их дело спорилось. Но, надо сказать, Латецкий работал надёжно, обращая внимание, казалось бы, даже на мелочи. Даже и если он что-то упускал из своего внимания, то можно было быть уверенным, что непременно вспомнит и спросит отвечающего за этот вопрос. А о точности и пунктуальности капитана, любящего абсолютный подарок, ходили по кораблю вообще легенды.
-- Получается, что так. Даже пожаловаться не на что, -- пожал плечами Васнецов.
-- Даже на меня?
-- Ну, Андрей, на Вас тем более. Ваши люди работают слаженно, не покладая рук, я бы сказал. Так что претензий нет.
-- Тогда чего же Вы, Игорь Петрович, такой хмурый?
-- Чего? -- переспросил Васнецов. -- Да, понимаешь, что-то меня гнетёт... Такое ощущение, что мы о чём-то забыли, что-то упустили из виду.
-- Ну, что же, могу успокоить только, -- продолжал улыбаться Латецкий. -- Если что-то у нас не так, это у нас непременно вылезет. Так что непременно увидим.
-- Надо бы... Кстати, сколько ещё модулей осталось состыковать?
-- Да последний, вроде, остался. Он уже нас нагоняет...
Да, много было потрачено усилий, чтобы прийти к выводу, как всё-таки собирать в этом мрачном, но удивительном, звёздном пространстве огромную по меркам космических первопроходцев прошлого века космическую межпланетную станцию. Поначалу планировали собирать корабль на орбите Земли, тогда начинали осознавать, что время его готовности при этом увеличивается, и поставленные задачи всё более и более удалялись. Начались сомнения. Было ясно, что для того, чтобы сэкономить время, всё-таки многое надо было делать на ходу.
И вот тогда появился за столом Научного Координаторского Совета по делам космических изысканий командор Латецкий, который уже был назначен на корабль, со своим предложением. Не то, чтобы его план был такой уж гениальный: он и так уже витал в воздухе, только произнести это вслух всё-таки никто не решался. А Латецкий это смог сказать громко и совершенно без сомнений. "Выскочка!" -- тогда подумал Васнецов, и лишь спустя некоторое время начальник научной экспедиции понял, что лишь-благодаря молодой горячности новоиспечённого коммандора учёные мужи смогли преодолеть свою нерешительность. Лишь только после осознания этого профессор стал относительно довольно снисходительно к Латецкому. А, после того, как столкнулся с его организаторскими и деловыми качествами, когда уже командор начал наводить порядок на корабле, и вовсе проникся к нему доверием. Латецкий и сам всё записал в блокнотик, всё что ему говорил Васнецов, и того же требовал от подчинённых. А иногда устраивал "бумажную охоту", как втихомолку называли происходящее его офицеры, в которой он проверял блокноты офицеров и вахтенных, и если обнаруживал их отсутствие, то даже фраза "А зачем мне это надо? Я и так всё хорошо помню!" не спасала провинившихся от его гнева. И всё-таки он научил свою команду работать как надёжный сложенный механизм. Можно было смело рассчитывать на то, что стоит только упомянуть о чём-либо, а ребята уже попробуют решить проблему. А при всей любви Васнецова к абсолютному порядку это смогло произвести на научного руководителя приятное впечатление. Вот с этого фактически началось их сотрудничество.
Что же касается самой идеи, то предложение Латецкого начиналось с того, что все стыкуемые модули запускались не после запуска базовой станции, а перед ней. С орбиты Земли они уходили по предполагаемому пути, снабжённые средствами управления, рассчитанными на долгое время пути, и ждали сигнала от основного корабля. А "дабы они так просто не прохлаждались", как выразился тогда Латецкий, на них предполагалось возложить задачи предварительной разведки и оценки окружающей обстановки до момента стыковки. Но самым лучшим было бы, чтобы модули до встречи с базовой станции выполняли автономно также и свои научные задачи, и тогда получилось бы, что вместо одного научного исследования удалось бы добиться множества исследований космического пространства. Единственное условие - это то, что модули должны были быть спроектированы так, чтобы могли находиться в состоянии ожидания стыковки достаточно длительное время, чтобы учесть возможные непредвиденные обстоятельства, которые могли возникнуть при старте или полёта основного корабля.
Сначала предложение Латецкого, несмотря на то, что все прекрасно понимали, что оно довольно-таки рационально, всё же встретили с иронией и сомнениями. Но тогда Васнецов, сам даже не ожидая от себя такого порыва, поднялся и встал:
-- Подождите, дорогие мои товарищи, а, что, у нас есть какой-то другой выход?
Он даже сам не ожидал такого от себя, потому как, увидев Латецкого впервые, стал питать к нему неприязнь. Не зная почему. А тут встал и дал ему зелёный свет.
Члены Совета бросили на него взгляд и призадумались. Кроме того, слово Васнецова всё-таки имело вес, и немаленький.
Так стратегия космического полёта была выработана. На следующее заседание Васнецов пришёл уже не только с Латецким, но и с маленьким тщедушным человеком с пронзительным взглядом, которого с порога и представил:
-- Прошу любить и жаловать. Иннокентий Петрович Палич.
Все аж привстали. Кто хорошо знал Васнецова, то представляли прекрасно, сколько времени потратил на поиски этого гостя. Именно изобретение Палича и должно было стать "изюминкой" корабля. Ещё в студенческие годы, работая на кафедре института в последние годы жизни Советского Союза, молодой человек изобрёл солнечный парус, в котором он конструктивно реализовал принцип многократного отражения излучения. Но, к сожалению, возникшая, в том числе, и в институте неразбериха не позволила ему закончить работу. Потом Палич забросил своё изобретение и только занимался с тем, чтобы удержаться на плаву, сводя концы с концами.
Уже после возрождения СССР новое правительство стало широко поощрять научные изыскания, тратя на них практически баснословные средства, пытаясь таким образом возродить славу техногенной державы. Многие научные проекты были подняты с пыльных полок. Но космос был несомненным приоритетом, и Васнецова, давно махнувшего на всё рукой, неожиданно вызвали в Комитет по науке и технике, где дали зелёный свет его проекту "Центурион".
Готовя материалы по своему возрождённому проекту, новоиспеченный научный руководитель научной экспедиции понимал, что дальние полёты требуют трёхкратного (а в идеале - и пятикратного дублирования всех систем) резервирования. И, когда его внимание остановилось на двигателе корабля, он стал собирать информацию о разных видах таких устройств, пытаясь на своем детище использовать их совершенно разной природы. И совершенно неожиданно на одной из семейных вечеринок его зять Аркадий, давно уже отошедший от научных дел, вспомнил, что в свою бытность, во времена прежнего Советского Союза, у него работал на кафедре студент Иннокентий Палич, которому он дал задание полностью разработать свою, идущую от сердца, идею, а не двадцатый раз перерабатывать уже имеющиеся. И вот однажды Палич пришёл с проектом солнечного паруса странной конструкции и с энтузиастом принялся прорабатывать свою идею.
В конце концов, ему это удалось, однако Аркадий вскоре обнаружил, что Иннокентий с некоторых пор перестал приходить на кафедру, а вскоре через своего приятеля передал, что более этим проектом заниматься не хочет. Это было неожиданно. Создавалось такое впечатление, что как будто Палич просто "перегорел". Интерес почему-то пропал, и он, пользуясь своей загруженностью, поставил крест на своей работе на кафедре. Об этом Аркадий узнал уже от пары его друзей, которые также продолжали свой путь на кафедре, правда, занимались весьма незатейливой работой - писали программы по различным указаниям.
Аркадий, который не с большой охотой занимался поисков молодых талантов, по-настоящему интересной работой Палича был буквально взбудоражен. Ему глубоко было жаль, что такая неординарная вещь снова осядет на полку, и то в совершенно неоконченном виде. Аркадий даже специально искал Палича, чтобы поговорить с ним. Ему казалось, что он сможет найти нужные слова, чтобы убедить его вернуться к работе. Но, когда услышал слова Иннокентия о смерти дяди, которого ценил как отца, и о тяжёлом заболевании сестры, как-то растерял свои доводы. И Аркадий не стал его уговаривать, прекрасно понимая, что это означает полную потерю проекта.
Когда Васнецов заинтересовался это историей, его зять с сожалением добавил, что лет через десять после ухода Палича, кафедра пыталась участвовать в космических проектах со своей идеей солнечного паруса, но по сравнению с проектом Палича выглядело как-то убого. Поэтому, когда руководство обратилось к Аркадию с предложением участвовать в этих начинаниях, то тот решительно отказался, а через год и вовсе ушёл как из института, так и из науки.
Васнецов, уже заранее влюблённый в проект Палича, занялся упорными поисками человека, закопавшего свой талант в землю. Но даже тогда, когда он нашёл этого самородка, успокаиваться всё равно было рано: большого труда стоило уговорить этого специалиста поучаствовать в доведении его идеи до логического конца. Однако единственным условием, в конце концов, согласившегося Палича было участие в космической экспедиции.
Васнецову с большим трудом удалось уговорить руководителей Центра подготовки космонавтов включить нового участника экспедиции в программу тренировок. Лишь, после того, когда ему это, в результате, удалось, Палич согласился приступить к работе. Конечно, можно было не брать в расчёт уже, в общем-то, пожилого человека, но сам Васнецов был абсолютно уверен, что именно этот изобретатель солнечного паруса многократного отражения будет необычайно полезен экспедиции. Именно его двигатель - уверен был профессор - должен был сыграть решающую роль в достижении Марса.
Да, именно эта красная планета была конечной точкой их путешествия. Было, конечно, далеко не ново, что человек вновь устремился к своей ближайшей планетарной соседке. Но причина была ещё и другая.
За несколько лет до упадка первого СССР в последние годы невиданного освоения космического пространства начался проект "Авиценна", который был рассчитан не несколько лет, однако он начался и завершился запуском всего одного космического аппарата, который нёс в себе контейнер с различными микроорганизмами, которые могли сущестововать в весьма экстремальных условиях. Посланец Земли понёсся в сторону Марса, где выполнил всё, как было и задумано: спускаемый аппарат мягко приземлился на поверхность, раскрыл антенны и солнечные батареи, после чего в пробурённое отверстие поместил ёмкость с драгоценными живыми образцами.
Первое время посадочный модуль передавал всю информацию на Землю о неслыханном эксперименте, который хранили под большим секретом, так как боялись, что не добившись результата, станут посмешищем всего мира. Но всё шло просто идеально. Однако несовершенная электроника требовала проведения ежегодных регламентных проверок и перенастроек для введения поправок в систему управления и только лишь для того, чтобы человек там, на далёкой голубой планете, знал, что всё, что он задумал, исполнялось. Но хаос, в который был ввергнут СССР кризисом, не позволил продолжить удивительный опыт.
Однако, когда после устранения проблем вспомнили об "Авиценне", было уже поздно: связь была потеряна, и продолжение эксперимента становилось бессмысленным в условиях полного незнания обстановки на красной планете. Лишь после восстановления славы космической державы решено было приложить все усилия, но не только восстановить связь с марсианской лабораторией, но и попытаться развернуть там настоящую научную станцию.
?
Васнецов словно пришёл в себя, оторвавшись от своих воспоминаний, и спросил, не меняя выражения лица:
--
И что наш ветродуй?
--
Кент, что ли?
Игорь Петрович улыбнулся: с лёгкой руки Латецкого длинное имя Инокентия Палича так потеряло добрую половину своей длины:
--
Ну да. Как там его детище?
--
Парус раскрылся. Всё в норме. А Палич там вокруг крутится.
--
Как там метеоритная защита? В норме? Не порвёт нам паруса-то своим шквалом?
--
Так нет же! -- и Латецкий поднял руки вверх. -- Сами же видите! Плывём же!
--
Замечательно идём пока... А сам-то он как?
--
Сам? Да великолепно! -- ухмыльнулся Латецкий. -- Молодым даже фору даёт. Как будто всю жизнь на орбите проводил!
--
Вы там поосторожнее с ним. Берегите его.
--
Так его разве остановишь?! Сам лезет в самое пекло! Говорит, я сам сконструировал, а теперь должен своими руками потрогать...
--
Конечно... Но всё же. Без нужды его не дёргайте. Твои мастера уму-разуму от него, хоть, научились?
--
Говорят, что могут его частично заменить. А к Батикову и сам Палич прислушивается. Вместе теперь решения принимают...
--
Вместе, говоришь..., -- задумчиво проговорил профессор. -- Это - ладно. А из твоего Батикова толк будет... Откуда он к тебе пришёл?
--
Из КБ его и забрали. Он-то и конструировал эти модули.
--
И что тебе так его и отдали? -- усмехнулся профессор.
--
Да нет, конечно! Какой там! Пришлось надавить, трудов стоило немалых.
--
Не жалеешь?
--
Да нет! Батиков - специалист хороший, да и своим спуску не даёт. Офицер что надо!
--
А сам?
--
Что сам?
--
Сам небось с охотой побежал к тебе под крыло-то?
--
Да куда там! Уговаривать пришлось. Прямо как барышню какую...
--
Ну-ну... Зато при деле.
В этот момент корпус станции снова вздрогнул.
-- Ну что, Андрей, кажется последний вагончик...? -- постукивая легонько пальцами по обшивке, не то спросил, не то утвердительно сказал Васнецов.
--
Вроде и всё, -- кивнул Латецкий, отходя в сторону. -- Пойду проверю свой локомотив, что да как. А то глаз да глаз-то нужен за моим хозяйством...
--
Давай, -- махнул рукой Васнецов, а потом спохватился. -- Андрей!
--
А? -- обернулся Латецкий на полпути.
--
Если там Батиков не занят, пришли-ка его ко мне. Пусть идёт в каюту. Мне тут одно дело с ним покумекать надо. Ладно?
Корабль охватила лёгкая суета: офицеры экипажа ходили по отсекам со своими людьми и проверяли стыковочные узлы и шлюзы. Вообще-то такие обходы Латецкий заставлял их проводить два раза в сутки, но на этот раз чувствовалось какая-то напряжённость в их движениях. Но, судя по их выражению лица, проблем обнаружено не было.
?
Корабль шёл согласно графику уже несколько месяцев, однако уже после половины пройденного пути скорость научной станции вдруг неожиданно увеличилась. Васнецов заметно стал нервничать. Несмотря на то, что курс корабля совсем не изменился, всё-таки изменившийся режим движения нарушил спокойствие профессора и тот, уже не справляясь с нарастающим волнением, вызвал по селектору Палича.
Тот появился не сразу, а спустя полчаса, что ещё больше заставило Васнецова задуматься о возможных проблемах. Но появившийся Палич в компании с Батиковым просто излучал абсолютное спокойствие и невозмутимость.
Васнецов с удивлением покосился на Батикова:
-- Как мне кажется, я Вас не вызывал...
Батиков хотел что-то сказал, но Палич его перебил:
-- Игорь Петрович, это я имел смелость пригласить его на нашу встречу. На мой взгляд, речь пойдёт об изменившейся скорости нашего "лайнера"?
-- Вы необычайно догадливы, Иннокентий, -- в том же тоне ответил Васнецов. -- Впрочем, это трудно было не понять. Мне интересно знать, в чём причина неожиданного увеличения скорости? Насколько я понимаю, маршевые двигатели никто не включал, работал только Ваш парус?
-- Разумеется, разумеется. Однако, всё происходит, как в старые добрые времена, Игорь Петрович, когда парусники бороздили океаны, -- улыбнулся Палич. -- Просто усилился ветер...
-- Вы шутите, Иннокентий! -- вскинул глаза профессор. -- Насколько я понимаю, мы удаляемся от Солнца, а значит, солнечный ветер должен, наоборот, ослабевать. Не так ли? Или, может, Вы ловите в свои паруса какой-то другой неформальный ветер? Или у Вас в парусах многократное отражение превысило все возможные пределы?
-- Игорь Петрович, я не создаю ветер, а ловлю всё то, что нам попадает в паруса, -- совершенно спокойно возразил Палич. -- И именно поэтому я взял с собой Батикова, который более сведущ в этих вопросах.
--
Ну-с, Женя, может, Вы сможете мне всё прояснить?
-- Отчего же не могу? Могу. Прояснить смогу, а объяснить почему - наверное, нет..., -- начал как-то странно Батиков.
-- Вот как!
-- Видите ли, Игорь Петрович, мы попали просто под поток, и нас понесло. Мы просто поймали попутный ветер...
-- Интересно, -- кивнул Васнецов. -- А он, действительно, попутный?
-- К нашему счастью, да.
-- Возможные последствия?
-- Серьёзных - никаких. Только быстрее полетим. Точнее, летим.
-- Женя, надо нанести на карту эти ветра. Ведь может быть, это какое-нибудь стабильное течение типа Гольфстрима.
-- Весьма возможно, сделаю.
-- Значит, говоришь, риска нет.
Ответом ему была широкая улыбка Батикова:
-- Да всё нормально будет, Игорь Петрович. Не беспокойтесь.
-- Ну раз нормально, успокоили Вы меня. Идите тогда и смотрите, чтобы всё было нормально. А ты, Иннокентий, приглядывай за своей движущей силой.
Палич махнул рукой, и они вышли.
?
День за днём шёл полёт, одни, казалось бы, незначительные события сменялись другими. Все ждали, пока наступит настоящий праздник - когда их нога ступит на долгожданную поверхность Марса. Для одних это был бы восторг, для других - момент того, что совсем скоро уже можно будет возвращаться домой.
Однако наступил и такой момент. Собранный парус на подходе к Марсу проверила группа космонавтов во главе с Паличем, которому всё-таки удалось уговорить Васнецова. Всё прошло благополучно, и станция вышла на круговую орбиту.
Многие хотели высадиться на планере, но пока на орбите шли дебаты, кто войдёт в посадочную группу. И будто бы специально над планетой стоял густой туман. Даже слова Васнецова, что, может быть, Марс остался всё таким же неприступным и мрачным. Но были надежды, а, когда кто-то заметил какой-то отблеск сквозь туман, появилась вера в то, что присланная с Земли жизнь дала свои всходы. Число охотников не только не убавилось, а даже возросло.
Лишь через двое земных суток планер пошёл на сближение с планетой. Вонзившись в марсианскую атмосферу, кабину трясло из стороны в сторону, но космические упрямцы только улыбались. Они ждали чуда!
И вот оно - почти мягкое приземление! Вот они сделали первые шаги по планете!
-- Не может быть..., -- шептал Васнецов. Не может быть...
Перед ним простиралось большое снежное поле, а где-то там, вдалеке высилось большое дерево, окруженное зеленой лужайкой.