Любимыми словами Васиного друга Гарика, были: "напрягся" и "полеживать". В них проявилась основа его жизненной философии: полеживать, чтобы не напрягаться.
- Вон, Василич, - говаривал Гарик, поудобней устраиваясь на диване и закидывая руки за голову (имея в виду Васю, своего лучшего друга еще по армии), - все бегает куда-то, суетится - только новые себе проблемы создает. То ли дело я. Как начнешь, бывало, задумываться: туда бежать надо, там тебя ждут, - думаешь, ну вас всех - на фиг! Лучше полеживать. И действительно, глядишь, через неделю все проблемы как-то сами собой рассасываются.
От всей его фигуры веяло таким довольством жизнью и спокойствием, что нельзя было не согласиться, - действительно, если полеживать достаточно долго, то решение всех проблем придет само, не может не прийти.
Так что Гарик, исходя из своей концепции, не напрягался.
Он любил прибавлять к многим словам суффикс "ц" - такова уж была особенность его речи.
Последнее было его любимым выражением, как бы суммирующим в себе все выводы его жизненной философии.
Таким образом, основным занятием Гарика было полеживать.
Кроме того, 2 раза в неделю он поднимался с дивана и ехал в спортзал качаться.
На весь период занятий Гарик избегал вредных излишеств, это называлось у него "поднаддавать аскетства". При этом он строго следил и за теми, кто ходил в спортзал вместе с ним. В частности, за Васей, то и дело сбивавшимся с торного пути.
Правда, Вася считал, что при таком образе жизни не закаляешься, а, наоборот, тупеешь.
-В армии, помню, накачаешься, - вспоминал он, - и становишься такой тупой-тупой, ни одной мысли в голове. Бывало, скажут: "Вася, пойдем обедать", - а ты: "Чо? Куда? Не понимаю. Обедать? А-а!" - Гарику - то хорошо, он никогда с головой не дружил, а мне каково?
Итак, это был 2-ой жизненный принцип Гарика - качаться, чтобы было лучше полеживать. Его идеалом был Арнольд Шварцнегер, называемый любовно - Шварц, который при помощи мускулов добился всего в жизни. О том, что к мускулам нужна еще и голова, Гарик не задумывался. Если у него где-нибудь на полочке лежал бережно сохраняемый журнал, даже никак с культуризмом не связанный, можно было быть уверенным - если его пролистнуть, то где-нибудь в середине, на одной из страничек, обязательно окажется пусть маленькая, но картинка с изображением культуриста.
Никакие другие вещи, насколько мне известно, его не интересовали.
Гарик был рачительным хозяином. Просить его что-нибудь принести из дома, было занятием бесперспективным.
Как-то собравшись у одного из наших общих знакомых, мы позвонили ему, попросив принести кофе.
На другом конце трубки повисла долгая, задумчивая пауза.
- А сколько нужно? - послышался осторожный вопрос.
- Ну, чтоб на всех хватило.
- А сколько вас там?
- Восемь.
- А-а! Шестнадцать хватит?
- Чего?
- Зерен.
- Да ты чо!
- Ну ладно, тридцать два возьму.
Вообще, Гарик излучал из себя заряд оптимизма и уверенности в завтрашнем дне. Весь его вид как бы говорил:
- Что, какие-то проблемы? Ну, это ты, братец, напрягся!
Когда он мылся в ванной, сквозь шум воды из-за запертой двери раздавалось бодрое покряхтывание:
- Эх! Хе-хе! А-а! Ы-ых! Да-а!
Это происходило от полноты чувств человека, не обуреваемого никакими угрызениями совести, а также - идейными исканиями, свойственными вообще русской интеллигенции, от которых, как показывает история, в нашей стране все беды.
Как говорится, в здоровом теле - здоровый дух.
Правда, иногда в гостях, по принятии внутрь иных ингредиентов, Гарик превращался из рачительного хозяина в этакого рубаху - парня, некую трансформацию терминатора на российской почве. Так, решив однажды навести порядок на кухне в одном доме, Гарик задумал выбросить все банки, стоявшие на подоконнике, на улицу через закрытое окно. Правда, сделать ему этого так и не удалось, ибо в последний момент один из гостей резко окликнул его, и воспользовавшись паузой, пока тот медленно ворочал мозгами, соображая, что же, собственно от него хотят, широко распахнул окно настежь. После этого уже со спокойной душой Гарик усеял тротуар возле дома толстым слоем битого стекла. Затем решил убраться в прихожей (вообще, любовь к порядку был его главным коньком), и, сорвав с вешалок всю одежду вместе с крючками, отнес ее зачем-то в шкаф. Нужно ли говорить, что он был разгорячен напитками несколько больше обычного?
Вообще, Гарик долго лежал, но если вставал, то небу становилось жарко. Если какая-то мысль влетала ему в лоб, то уж выбить ее оттуда не было никакой возможности. Так, однажды у него было плохое настроение, и он среди ночи посоветовал нам с Васей, находившимся в это время на другом конце Москвы, "немедленно выдвигаться к нему, иначе Сергеичу", - по его выражению, - "придется вставлять новые дверные косяки". Нам не оставалось ничего другого, как приехать. Когда Гарик хотел, он умел добиваться своего. Но, повторю, все остальное время это был на редкость мирный человек.
Женившись, он постепенно совсем перестал куролесить и, сделавшись образцовым домохозяином, посвятил себя заботам семьи, явив урок всем переустроителям земного миропорядка, потому что, если бы последние следовали примеру Гарика, на нашей планете поселился бы мир и процветание.