Итак, Ольга почувствовала себя не в своей тарелке и от этого неожиданно для самой себя набралась быстрее и основательнее, чем обычно.
Так началось их знакомство: любовь, сильно замешанная на вине и взаимных амбициях. Она походила скорее на войну, прерываемую время от времени краткими перемириями, нежели на любовь.
Их встречи - сумбурные и скоротечные - проходили, как правило на фоне больших компаний, где вино лилось рекой, а любовь начиналась вместе с вечерними сумерками, заканчиваясь на рассвете, когда партнеры обменивались именами и телефонами, чтобы больше никогда не увидеться впредь.
Наши герои были людьми своей среды, и нравы их круга в известной мере не обошли и их самих. Что же, в таком случае, было в них такого замечательного, чтобы посвящать им целую повесть? А то, что, не смотря на взаимные огрехи, меж ними была некая магнетическая связь, и когда один оказывался в поле зрения другого, окружающий мир переставал существовать для обоих. Другое дело, что, теряя друг друга из виду, они пробуждались от чар и погружались в пучину размышлений на тему о собственном величии и ничтожестве другого.
Те редкие встречи, когда им удавалось остаться одним (а они, обоюдно распираемые взаимными амбициями, редко стремились к этому), время летело для них на крыльях любви и они не замечали его течения.
Можно сказать, что их короткие встречи были для них подлинной жизнью, а вся их остальная жизнь - лишь ожиданием пробуждения. И как жаль, что пафос первых встреч обоюдными усилиями обоих со временем свелся к пьяненькой икоте и всхлипываниям по поводу обманутых надежд, относительно друг друга.
Разумеется, их отношения не могли продолжаться сколько-нибудь долго, ибо они, будучи проникнуты сознанием собственной значимости, слишком были поглощены собой, чтобы еще быть в состоянии жертвовать кому бы то ни было. Чувствуя себя центром Вселенной, они и каждому своему душевному движению придавали космический смысл, требуя себе за обнаруженную по отношению к другому симпатию королевских почестей. Они обожествляли свою любовь, ставя в роли Божества на ее алтарь себя, от чего действительная любовь, которая пробежала искрой при 1-ой же их встрече, оказывалась в роли падчерицы, которую принимают самой последней в ряду всех соображений гордости. Они видели в своей любви то, от чего зависят судьбы мира, и при этом не желали поступиться ради нее ни на йоту собственным снобизмом.
В результате, он вел себя, как хозяин, авторитет и неоспоримая правота которого давно безоговорочно принята противоположной стороной, и сильно негодовал, когда обнаруживал, что это в действительности далеко не так; она же вела себя с ним так, как если бы ее случайно обнаруживаемые проявления нежности были минутами слабости, вызванные приступом жалости и сострадания к нему.
Но он-то как раз и строил цитадели своей уверенности в незыблемости их отношений именно на этих мимолетных вспышках нежности (принимавших подчас весьма эксцентричный характер), которые вопреки всем рассуждения ее гордости были, все-таки, искренни, что тщательно ею скрывалось от самой себя.
В нестыковке их позиций по отношению друг к другу и лежит ключ к пониманию разрыва их отношений, почему они рассыпались, как карточный домик.
ГЛАВА IV
"ИХ ВСТРЕЧИ"
Хотя вся линия поведения Ольги, за исключением редких, мимолетных (чаще всего - под воздействием алкоголя) проявлений симпатии, была направлена на то, чтобы дать почувствовать Сергею (так звали нашего героя), что он ей абсолютно чужд и даже враждебен, последний убеждал себя, что она все равно его любит, просто потому, что этого не может не быть. Любовь чередовалась в ней с ненавистью к нему. Точнее так: приливы нежности в Ольге перемежались с приступами бешенства. Они питали друг друга, друг без друга они наверное не могли бы существовать. В этом было дыхание, если хотите, пульсация ее гордой, неукротимой, психически неуравновешенной натуры. Если бы она была только нежна, или, напротив, только агрессивна, она перестала бы быть самой собой.
Формы нежности ее, повторим, носили нетрадиционный характер, они были похожи не на воркование голубки, но, скорее, на рыканье льва. Сергей подчас, оказываясь на пути шквала ее нежных чувств, ощущал себя в роли герцогини из книги Льюиса Кэррола "Алиса в стране чудес", в которую кухарка швыряла все, что ей попадалось под руку, как-то: бутылки, ножи, стаканы, ложки, вилки, книги и даже кое-что из мебели - табуреты и стулья. Но уклоняясь от этой лавины летящих предметов, Сергей только посмеивался. Он знал верное средство утихомирить разбушевавшуюся стихию. Средство простое, но верное - поцелуй. Правда, учитывая специфику обстановки, нужно было применять его поэтапно: вначале нужно было схватить разбушевавшуюся, царапающуюся и кусающуюся тигрицу в охапку (кстати, при своей малой комплекции - не более 50-ти кг - в таком состоянии к ней мало, кто отваживался подходить ближе, чем на 3 метра), после чего нести ее - отчаянно отбивающуюся от него руками и ногами - на кухню, и там, на кухне, приложив для верности головой о 6-7 углов, заключить в свои объятья. Тут ярость ее перерастала в восторг, столь бурный, что зрители стоящие тут же и готовые в случае необходимости прийти на помощь, ретировались с кухни с вытаращенными от ужаса глазами, опасаясь за целостность своего рассудка, говоря, что они этого до конца своих дней не забудут: переплетенную в борьбе крепче самых заклятых врагов парочку, катающуюся по полу и переворачивающую вверх дном все, что еще не было перевернуто, в тучах поднятого перца, рассыпанного по всему полу, к вящей схожести с вышеупомянутой сценой из "Алисы в стране чудес", нарисованной великим юмористом. Если в их любовные игры (особенно, если оба были в ударе и под хорошим градусом), которые больше напоминали театр военных действий, вмешивался кто-то посторонний, еще не знавший, что это у них на самом деле такая любовь, пробуя их увещевать, он сам бывал увлечен стремительным ураганом, т.к. не может проповедовать, спокойно сидя на стуле, человек, находящийся в самом эпицентре циклона. Он был из другого измерения: говорили с ним оба, как нормальные, при этом продолжая вести себя друг с другом, как сумасшедшие. Они вообще вели себя нормально со всеми, кроме друг друга, потому что вместе они были как бы из параллельного мира, попасть в который постороннему, при всей его зримости и кажущейся доступности, не было никакой возможности.
Так, однажды, переколотив все, что было в доме, стараясь привлечь к себе внимание Сергея, который, как ей казалось, не проявлял к ней никакого интереса, - Сергей во время всей этой оргии сидел за пианино, извлекая из него самые душераздирающие звуки, - Ольга начала причитать и жаловаться на весь свет, какой у нее черствый и бесчувственный возлюбленный.
- Дерь-рь-рьмо! Какое же дерь-рьмо! - выкрикивала, всхлипывая, она.
Так вот, один добрый малый - друг Сергея - Андрей, в то время еще не понявший, что это у них просто такая форма общения, начал успокаивать Ольгу и говорить, что повода для расстройства нет, что вовсе не обязательно бить всю посуду в доме, только из-за того, что человек сел играть за пианино в 2 часа ночи.
Его объяснения сопровождались бравурными аккордами, изливающими на слушателей, казалось, все мятущуюся душу поэта. Ольга покивала и, согласившись, отправилась наводить порядок в устроенном ею погроме. Чтобы не поранить ног о бутылочные осколки, валявшиеся повсюду, она надела стоявшие у нее в передней туфли на высоченной платформе (пик моды 60-х), в которых блистала, наверно, еще ее мама, и вздыхая, со шваброй и совком в руках пошла в комнату убираться, не включая при этом света, т.к. все остальные гости, за исключением Сергея и его приятеля, старательно делали вид, что спят. Однако, подметать она пошла не там, где лежали осколки, а там, где сидел Сергей, быть может потому, что пятачок паркета рядом с ним был освещен через открытую дверь лучше, чем вся остальная комната, и подметать на нем было удобнее, а может, потому что там сидел главный "виновник" беспорядка. Подойдя своей деревянной, негнущейся походкой, которая делала ее похожей на куклу, Ольга несколько раз провела шваброй по абсолютно чистому полу, упершись ею в ногу Сергею.
- Убери ноги! - прошипела Ольга с ненавистью.
Ответом было несколько аккордов, в которых слышалось, как грешная душа, мучимая угрызениями совести за совершенные преступления, изливает свою тоску и боль на Страшном Суде.
Ольга размахнулась шваброй и ... кубарем полетела через ноги Сергея.
Последнее, что увидел их доброжелатель Андрей, была Ольга, обнимающая Сергея и тут же орошающая его лысеющую голову обильными слезами. Наш наблюдатель замер, понимая, что слова тут бессильны, ибо картина, виденная им, все равно не поддавалась никакому описанию.
ГЛАВА V
"ОПЯТЬ КОММЕНТРИЙ"
Однако, повторим: без диких приступов ярости, ведущих к обоюдному выяснению отношений и изливающихся в бурных выражениях страсти, ей (т.е. их любви) не в чем было черпать пищу. В их отношениях, начинающихся столь романтично (Сергей буквально заворожил Ольгу), Ольга в силу своего темперамента оказалась ведущей, а Сергей - как это не было прискорбно для него - ведомым. Он никак не мог дать их отношениям самостоятельного толчка, наполнить их со своей стороны позитивным содержанием, заявив о себе, как о состоявшейся личности. В результате их отношения отталкивались от негативного содержания - от ссор, тон в которых задавала Ольга. В итоге, когда исчезала почва для конфликтов вызванных действием алкоголя, их отношения становились, если можно так выразиться, однополыми. Они становились, как две подружки, Ольга переставала чувствовать в Сергее мужчину, который, по ее глубокому убеждению, должен был каждый раз ее чем-то оглоушить, завоевать, сворачивая на своем пути горы и расправляясь с полчищами врагов. Он должен был быть мужественным и небритым, атлетического телосложения, непрестанно изрыгивающим из себя проклятья, распространяя запах крепкого дешевого табака и неразбавленного виски, которое ему следовало глотать стаканами, не моргнув глазом. А женщины должны были вешаться на него гроздьями, для того чтобы он мог избрать из них ее одну - свою единственную и неповторимую даму сердца.
Ему необходимо было брать ее силой, подавлять темпераментом, сжигая на костре всепоглощающей страсти. При этом он должен был сочетать все эти качества с благородством и бескорыстием истинного рыцаря.
Не таков был Сергей. Он был мягок и мил, но он до смешного не подходил на роль, которую отвела ему Ольга.
Повторим, Ольге нужен был рыцарь, который был призван беспрестанно совершать подвиги во имя своей дамы сердца. Обстановка обыденности и его героический облик были несовместимы. Поведение рыцаря - Сергея в повседневной обстановке, как простого смертного воспринималось Ольгой, как оскорбление, как если бы вместо обещанной золотой короны ей принесли глиняные побрякушки.
Сергей, в силу своей неопытности, этого всего не видел и потому никак не мог понять, почему накануне он был желанен и любим (алкоголь, он считал, - не причина, ведь пьяны были все одинаково, но из всех предпочли именного его), а на следующий день он чувствует себя с ней почти, как чужой, не может преодолеть дистанцию, возникшую между ним и ей, коль скоро рассеялись пары алкоголя.
Сергей очень страдал от этого непостоянства, а главное - от непонимания его причины (а причина была, повторим, в отношении к нему, как к романтическому герою), но ничего не мог сделать с тем представлением, которое о нем сложилось, прообразом которого он стал. И чем больше и настойчивей он пытался возродить вчерашнюю близость простым убеждением, т.е. отождествлением себя вчерашнего - романтического (читай: взвинченного действием алкоголя) с собой сегодняшним - обыденным (читай: протрезвевшим), тем больше он вызывал раздражения и протеста своим не отвечающим нормам рыцарской романтики поведением.
Она ждала от него ежедневного чуда, которое, наполнив обыденность волшебством, сделало бы один день непохожим на другой. Он же хотел простых, земных отношений, существующих у миллионов пар, не требующих друг от друга ежедневных доказательств любви, но веря, что они - две половины одного целого, как рука не требует у ноги доказательств, что они - суть части одного тела, когда человек, скажем, карабкается по скале.
Своим поведением, поначалу столь заинтриговавшим Ольгу, он создал себе некий имидж, и в этой ее завороженности им, вознесшей его на пьедестал, заложено было крушение идола, ибо земной человек со всеми своими недостатками и слабостями не может соответствовать неким идеальным представлениям о себе изначально. Слишком бурный восторг родит пресыщение, и кумир, еще вчера носимый на руках, уже сегодня попирается ногами, и чем больше сил человек вкладывает в воссоздание образа минувшего, тем сильней проигрывает в состязании с ним в дне сегодняшнем.
ГЛАВА VI
"ДИАЛОГ ГЕРОЕВ"
Вот одна из последних встреч.
Поскольку одинокий гость был редкостью в доме у Ольги - обычно сюда заваливались большими компаниями, - Белка, собака хозяйки, подозрительно облаяла вновь пришедшего. Для нее гораздо привычнее были шумные ватаги, пьющие отвратительное, вонючее пойло, а затем рыгающие им в туалете, затихающие только под утро, засыпая все вместе вповалку друг на друге. В такие ночи Белка не любила своей хозяйки, т.к. от нее начинало пахнуть так же, как от всех, и она лезла целоваться, из-за чего Белка однажды чуть ее не укусила.
- Тише, Белка, - раздался голос хозяйки. - Не видишь - свои! Да тише - тебе говорю! - И Белка был хлопнута по ушам полотенцем.
После приветственных поцелуев Сергей попытался, обвив левой рукой талию хозяйки, ладонью правой скользнуть вверх по ее ноге. Она вопросительно уставилась на него. Ее взгляд не сулил ничего хорошего.
- Кхе - кхе, - Сергей в смущении почесал в затылке и выпустил ногу. Ольга поджала губы и отвела взгляд на стену. Белка с любопытством наблюдала эту немую сцену.
Вдруг Сергей, подойдя сзади, обвил ее рукой со спины и попытался поцеловать в шею. Она резко дернула головой, уклоняясь от его ласк. Тогда он попытался обнять ее силой. Она молча выдиралась. Протолкавшись так в молчании минут 5, они уселись на полу и закурили.
- Что ты как не родная? - спросил Сергей плачущим голосом.
- Не знаю. Ты как-то все не так делаешь! Женщину нужно завоевать. А ты слишком робок.
- Ну почему тебя нужно брать силой? Ведь ты меня любишь и так!
- Не знаю.
- Но я не хочу творить над тобой насилья! Если ты меня любишь, пусть все произойдет с обоюдного согласия.
- Ха! Не хочу насилья! А чем же ты только что занимался?
- Шел навстречу твоим тайным желаньям. Но ты же видишь - так у меня ничего не получается!
- Как знаешь! Иногда, мне кажется, этого у нас никогда не произойдет.
Ольга вдруг стала для Сергея бесконечно загадочной и недоступной.
- Знаешь, как мной овладел Витас? - Неожиданно спросила Ольга.
(Витас был ее предыдущим любовником.)
- Как?
- В течение одного дня. Он покорил меня тем, как танцует Брейк.
- Как легко, оказывается, тебя покорить!
- Сейчас мне все это уже до фени, но тогда... он меня просто заворожил.
- Впадать в транс - твоя стихия
(По сведениям Сергея, последним увлечением Ольги, поразившим ее воображение, был человек без ноги.)
- Тогда все решилось в первые 20 минут знакомства. Это было как наваждение. А ты... ты мне нравишься, но ты слишком не уверен в себе. Ты уже ничем меня не сможешь поразить!
- Что за дурацкая теория - поразить, оглушить! Неужели ты не можешь быть моей по доброй воле.
- Не знаю.
Эти разговоры могли тянуться бесконечно. Она доводила его своими рассказами про Витаса до умоисступления.
- Ладно, давай выпьем.
Ольга подняла стакан:
- Не хочу, но выпью. За Вильнюс!
Сергей молча выпил, а потом заговорил:
- ... Этот город на меня давит. Он громоздит свои камни, ставя их друг на друга. Он возводит заборы и между людьми. О-О! Это чертова кухня. - Сначала разъединить людей, а потом добить их всех по одиночке. Каждого в своем логове. Город вместе со своими домами строит и наши сердца из камня. Мы уже равнодушны к чужим несчастьям, оберегая лишь собственный мирок. Но когда беда приходит и в наш дом, мы можем только вскинуть лапки и с тихим писком отойти в небытие. Никому до нас нет дела, так же, как нам не было ни до кого. Этот век никакой не просвещенный. Он скорее каменный, с бульдожьей рожей. Он шагает по земле своей железной пятой и топчет наши души. Этот город плодит недоумков с руками гориллы и мозгами овцы. Он сначала загоняет каждого в свою скорлупу, а потом сковывает в одну цепь. Он выстраивает людей в затылок друг другу. Он ставит шеренги одна на другую, смыкая их в монолит. Человека, как простой булыжник, вставляют в стену и его, как единицы, которую все пинают ногами, уже нет. Он - часть той силы, которая растет, высится над людьми. Он уже сам себе кажется этой стеной. Он - уже титан. Он - основание громоздящейся все выше и выше пирамиды, его плечи будут хорошей опорой для последующих этажей постройки, возводимой дьяволом. И люди, позволяя ей расти, сами подставляют плечи в основание этой создаваемой их руками пирамиды. Но человек, каков бы он не был, все же, дышит, в отличие от неживых камней. Ему иногда хочется выпрямиться - и тем глубже его трагедия. От него, прежде, чем он отречется от своего Я в угоду расхожим, затасканным бесчисленным множеством грязных, засаленных рук материальным ценностям, сначала требуют отказаться от помощи другим, а уж затем, когда он уступает этому требованию, - от самого себя. Любовь в сердце, потерявшем себя, в котором сооружен алтарь золотого тельца, - непозволительная роскошь.
- О чем ты? Ты так непонятно раньше никогда не говорил. Но мне все равно нравится. Скажи еще что-нибудь!
- Я одинок в этом городе. Мне некому довериться. Скажи, все-таки, что немного любишь меня, чтоб мне не было так одиноко.
- Да. Я люблю тебя, ведь ты мой 4-ый муж.
С Сергея вмиг слетел весь его пафос.
- В каком смысле - четвертый?
- В том, что я жила до тебя только с 3-мя мужчинами.
- Но ведь официально ты с ними не расписывалась?
- Нет. Ну а как их еще назвать?
- Ну, хорошо. Расскажи о них.
Ольга рассказала.
- И кто же из них по-твоему лучший?
- Ты. Я ведь только тебе о них рассказываю, тебе читаю их объяснения в любви, больше бы я этим ни с кем делиться не стала. Я ведь доверяю только тебе.
- А чего ж ты мне морочишь голову со своим Витасом?
- С ним у меня было совсем другое, должна же я с кем-то этим поделиться, а кроме тебя не с кем!
- Значит, со мной, как с подружкой, можно говорить о чем угодно?
- Какие секреты от подружки!
- Секретами, значит, с подружкой делиться можно, а сексом заниматься нельзя?
- Йи-и-и, ну зачем заниматься сексом с подружкой!
- Ну да, мы ведь с тобой не лезбиянки.
-Йэх-эх-эх, я-то нормальная, а ты, как видно, точно голубой.
- Я - голубой? А почему?
- Йи-хи-хи, потому что ничего не пытаешься со мной делать.
- Ах вот что! Да как же не пытаюсь, когда только об этом с тобой и говорю!
- Так специально только об этом и говоришь, чтобы ничего не делать!
- А, значит я думаю одно, а говорю другое? Сам, значит, ничего не хочу, но каждые 5 минут говорю, что хочу, чтобы было невозможно не нарваться на отказ?
- Йи-и-и, говорить и делать - две разные вещи. Одни только говорят, чтобы ничего не делать, а другие делают и ничего не говорят. Кому что нравится!
- Ну, наконец-то я уяснил сам для себя, кто я есть на самом деле. Мерси, за столь подробный психоанализ, всегда приятно узнать о себе нечто новое.
- Ой-йе, не могу. Я счас в постель наделаю!
- Наверное, соседи подумают, судя по твоим крикам, что Олю за стенкой девственности лишают!
Ольга, похрюкивая от смеха, сползла с кровати и на четвереньках направилась в туалет.
- М-да-а, - протянул Сергей. - Вот так живешь, живешь на свете и вдруг на 21-ом году жизни узнаешь о себе такое...
- Замолчи, - донеслось из-за закрытой двери, за которой спускали воду.
Когда Ольга вернулась, Сергей продолжил свое наступление.
- Но я ведь, несмотря на то, что нахожусь в статусе подружки, все-таки, мужчина!
- Да.
- А раз так, то я начинаю штурмовать крепость.
- Ты думаешь, это сейчас нужно?
- Ладно, по всем законам военной тактики проведем правильную осаду.
- Ну проведи.
- Так, - Сергей посмотрел на часы. - Я думаю, через 15 минут все запасы продовольствия и питьевой воды будут на исходе, и крепость будет вынуждена сдаться.
- Неужели ты такой безжалостный, что истребишь все мирное население - женщин?
- М-м-м!
- Стариков?
- Э-э?
- И детей?
- О нет, детей я хотел бы иметь только от вас!
- При чем тут мои дети, я говорю только о тех, что в крепости.
- О, что вы, леди, - нет! Ведь я великий гуманист. Мы выведем в расход в 24 часа только военных, затеявших мятеж. Всяких там Витасов и прочих драугасов, чтобы не засоряли мозги таким хорошеньким девушкам, как ты!
- Как я?
- Как ты.
- А разве, я - хорошенькая?
- Ты самая красивая из всех, кого я видел!
- Повтори.
- Самая красивая, самая изящная, самая привлекательная!
- Еще-е? - Ольга говорила с неподражаемой прибалтийской интонацией.- Ну?
- Самая обольстительная!
- Да. Знаешь, я по пьяни могу самого черта соблазнить.
- Зачем тебе черт, соблазни лучше меня! Хочешь, я перед тобой на колени встану?
- Встанешь на колени? Победитель осажденной крепости входит в нее на коленях?
- Да. Поцелуй же меня!
О, эти мгновенья единения нежности и страсти! Сколь сладостные, столь и скоротечные! И вновь борьба, борьба! Мятежное противостояние среди подушек и одеял. Не подумай, читатель, ничего безнравственного! На самом деле, битва напоминает скорее возню 2-х детей, нежели взрослых любовников, когда один неуклюже хочет завладеть погремушкой другого, а другой с сумасшедшим упорством эту погремушку ему не дает, причем оба получают одинаковое удовольствие от игры. Первому не столь важна сама погремушка сколько - сам процесс ее отнятия, второму же - не так уж ее и жалко, но - таковы правила игры!
В углу жил какой-то своей внутренней жизнью не слушаемый никем телевизор, разговаривающий сам с собой на разные голоса. В комнате витали все более сгущающиеся предвечерние сумерки, однако, свет оставался не включен парочкой, увлеченной обсуждением важнейшими для нее жизненными вопросами.
- Победитель должен въезжать на коне хозяином крепости.
- А я особенный победитель, я сдаюсь на милость побежденного.
- О-о!
- Что - "О-О"?
- Ничего!
- Ну что же это такое, ты будешь сегодня меня соблазнять или нет?
- Не я это должна делать, а ты!
- Но ты же не даешь мне этого сделать!
- Потому что не чувствую импульса.
- Ну так дай, и почувствуешь! Ты же говоришь, что можешь соблазнить кого угодно, а я же лучше многих!
- Именно потому, что ты лучше, ты и должен сделать это сам. Женщина же, как зеркало, Я - лишь отражение твоего настроения.
- А что ж мне делать со своим настроением?
- Не я его создаю, а ты.
- Но ты же влияешь на меня таким образом, что мне уже ничего не хочется, а потом всю вину валишь на меня!
- Значит, все-таки, не хочется. Вот ты и попался!
- Но почему же, все-таки, ты могла с другими, а со мной не можешь!
- Именно потому и не могу, что отношусь к тебе лучше, чем ко всем остальным.
- Ну, хорошо. Расскажи мне про самого своего 1-го. Это ведь был не Витас?
- Нет...
О! Довольно! Занавес! Занавес! Опустим милосердную кисею забвения на эту бесконечную битву тщеславий.
Тут может прозвучать такое простое и всем известное словосочетание, как предложение руки и сердца. Почему Сергей не сделал его предмету своих вожделений, ведь пыл, с которым он ее добивался, свидетельствует о том, что для него это была не пустая забава. Но говорить о предложении руки и сердца, так и не добившись своего, было бы для него признанием его слабости, поражения, мысли о чем его честолюбие 20-летнего человека допустить не могло. В то же время путь естественный и единственно возможный (т.е. познание супруга лишь после освящения их любви церемонией бракосочетания) с девушкой чистой, воспитанной на высоких моральных принципах, был совершенно противоестественен с Ольгой, способной, по ее собственному признанию, по пьяни соблазнить самого черта. Поэтому простой и наиболее естественный путь всех пар, идущих всю жизнь рука об руку, был заведомо заказан этим двоим, всей своей предыдущей жизнью, как в капле воды, отражающей жизнь их поколения.
Их роман с перерывами длился около 4-х лет, но если сложить все их встречи вместе, он уложился бы в коротком промежутке времени - всего, около каких-то 2-х недель.
ГЛАВА VII
"ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ"
Ольга стояла, раскачиваясь, посреди ночного перекрестка. Свет фонарей и бегущие искры фар, проносящихся навстречу друг другу автомашин, отражаясь в рябом зеркале луж, освещали ее неверным колеблющимся светом, словно пляшущие огни в руках факельного шествия.
- Люди, лю-уди! - надрывалась Ольга, давясь и захлебываясь слезами, и ужасная улыбка - улыбка, сильно напоминавшая гримасу боли, как будто ей жгли внутренности раскаленным железом, - гуляла по ее измазанному грязными брызгами лицу. Так, должно быть, улыбается смерть - старуха, незримо витающая в комнатах только что умершего человека, готовясь запечатлить свой злорадный оскал поцелуем на его лице.
- Люди, я хочу жить! Я хочу любить! Я просто хочу иметь ребенка!
Пошатнувшись, она шагнула вперед и огромный ревущий КАМАЗ, словно разъяренный африканский слон, трубя ей своей сиреной, тяжело прошел мимо, обдав с ног до головы дымом и грязью. Ольга инстинктивно отпрянула и, не удержав равновесия уселась в лужу.
Ей вдруг почудилось: стоящий в воздухе рев двигателей и унылые завывания пронизывающего ночного ветра сливаются друг с другом в одну низкую воющую ноту адским гимном чего-то дикого ликования, дьявольского злорадства по поводу всех ее, маленькой Оли, несчастий.
Обхватив голову руками и мотая в воздухе мокрыми слипшимися волосами, она раскачивалась из стороны в сторону и в исступленном порыве пела, срываясь на хрип, икая и всхлипывая, словно ее заставляли исполнять давно забытый и оттого уже потерявший для себя всякий смысл ритуал:
- Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы - пионеры, дети рабочих!
Из груди доносился вопль и стон, будто внутри у ней что-то лопалось и рвалось. Вряд ли кто-нибудь смог бы сейчас узнать в этом жалком измученном существе ту юную прекрасную Ольгу, стройную и воздушную, идущую в разлетевшихся узором кружевах легкого синего платьица навстречу прощальному и потому всегда грустному в скоротечной красе своей юности выпускному школьному вечеру.
Сейчас лицо ее расплылось в одно смазанное, лишенное своих черт белое пятно, кровоточащей раной на котором был отверзнутый в рыдании рот. В своем несчастье она оставалась уродливой до отвращения.
Машины, бешено ревя и оглушая ее своим визгом, проносились мимо. Равнодушно светил чуть мигающим светом глупый фонарь, да безмятежно проглядывала сквозь сменяющие друг друга облака безразлично-спокойная луна. У Ольги начиналась истерика. Вместе с рвотой и слезами из нее выходили тоска и безысходность, страх и отчаянье всех этих бесконечных двух недель.
Небо порвалось. Тысячи искр сыпались на землю через зияющую небесную рану, чьи рваные неровные края расходились с пугающей глаз быстротой. Казалось, кто-то проткнул пальцем тонкую фольгу - настолько тонкую, что она казалась прозрачной вместе с нарисованными на ней игрушечными звездами. И вот теперь дыра стремительно растет, оставляя за собой душную бездонную пустоту, смотрящую на землю, словно чей-то мертвый немигающий зрачок. Взметнувшаяся молния огромной огненной змеей обвила судорожно сжавшиеся в ее объятьях взлохмаченные клочки туч, клубящихся по краям стремительно разбегающейся бездны, и тысячи тысяч маленьких вьющихся змеек, рожденных в ее чреве, рассыпались по земле ослепительным фейерверком, вонзив свои огненные жала повсюду, - вспыхнув отсветом отражений в кипящих от падающих капель лужах; вплетясь в одежды дождя, летящими блестками украсив его сочащийся в темноте черными струями ночной наряд; мелкой золотой пылью припорошив спящие глаза города, потухшими окнами домов взирающего на разыгрывающуюся пред ним драму страстей неведомых ему сил тьмы.
Надвигалась полночь. И всем, кто не сомкнул глаз в этот час; всем, почувствовавшим вдруг всю тщету и мелочность будничных своих огорчений и обид; всем, не пожелавшим окунуться в радужную безмятежность своих снов, ставшим вдруг такими маленьким и беспомощными, почудилось: в эту ночь приходит час расплаты за боль и слезы ушедших. Своей бесовской пляской огня эта ночь призвана опрокинуть небо на землю. И то чудовищное сплетение, что родится в объятьях двух этих не ждущих примирения противников, сцепившихся в своей последней роковой схватке, высечет никем еще до селе невиданное пламя, грозящее покрыть своим заревом необъятные пространства. Оно опускает свой желтый занавес на все грядущие людские дела и поступки, воздвигает меж людьми стену своего слепящего света, мешая им в разобщенности своей видеть друг друга. Души задыхаются в этом опустившемся желтом кошмаре, слепо мечутся, давя себе подобных, в толчее не замечая, что колечат своих же братьев и сестер, но, не в силах умереть, они лишь доносят слабый стон, отголосками эха тонущий в проникнутом ядом воздухе, - стон мольбы и отчаянья, тихий вскрик бессилия и боли, - рвущийся из самой сокровенной глубины их израненных болью сердец. Глухо доносится он со дна окутавшего землю желтым туманом облака, словно из-за призрачных стеклянных стен гигантского сумеречного аквариума, наполненного плавающими в нем экзотическими невиданно гнусными тварями, бессмысленными воплями юных пьяниц и холодным смехом все в жизни повидавших молоденьких девушек с глазами девяностолетних старух.
О, вспыхни, вспыхни же другой свет! Свет сильный и яркий, чистый и ясный. Теплый свет занимающегося дня - нежный и ласковый, как улыбка счастливой матери. Пусть чистый луч любви и всепрощения разобьет оковы злобы и ненависти, пусть расстелит к солнцу широкий туннель сквозь мрачные разводы покрывших небо туч, подобно тому, как пущенная стрела протыкает скользкий, тягучий мыльный пузырь, нарождая на исстрадавшейся, искореженной и опьяненной от пролитой крови земле поднимающееся вместе с зарею утро грядущего дня!