Аннотация: - таким окриком я обычно оповещаю всех в квартире, что неизвестно, когда меня ждать, и не ищите, если что. И немножечко про счастье.
Покалывание на кончиках пальцев. Я раздражён, и самое обидное, что чувствую себя правым. Обычно раздражение приходит в случаях, когда всё наоборот: я неправ, но ничего не поделаешь.
Приходится проглотить эмоции, взять себя в руки, раз уж не хочется по пустякам тревожить подчас хрупкий мир в семье. Как это сделать? Просто не обращать внимания на бурю внутри; молча делать то что должен. Проверенный способ.
В какой-то момент собака начинает выть просто нестерпимо, и я, окончательно смирившись с несправедливостью третьей прогулки из трёх, отправляюсь в прихожую. На ноуте, грустно угасающем мне вслед, только десяток проверенных запросов из сорока. Их нужно сделать на послезавтра.
Чувствуя накатывающее уныние, в темпе накидываю куртку и шапку. Главное – сделать всё быстро (хотя от меня тут ничего не зависит), чтобы вернуться к решаемым задачам, не растеряв мысли. От поспешности нервы выплёскиваются наружу в виде гневных упрёков в адрес собаки по поводу чересчур ограниченной ёмкости для хранения отходов. Замечаю за собой резкость в движениях. Ненавижу себя в минуты раздражения, а заодно в таких случаях ненавижу всё, что в радиусе обзора.
Натренированные полуторалетним «опытом» прогулок, руки быстро правильно сжали морду и нацепили ошейник прежде чем собака начнёт вырываться. Успех – та даже не среагировала.
Обуваюсь. Зверюга радостно на меня прыгает. Иногда промахивается и с грохотом да разочарованным хрюканьем рушится на полку с обувью. Пара секунд, и животное снова готово сигать на злого хозяина. «Идём, идём» – шепчу уже без злости, на ходу запихивая ключи в карман.
– Ну… – торжественно вырывается, а рука с силой пихает дверь. Чудище так же торжественно приложило нос к щёлке между дверью и косяком, готовое вырваться в ту же секунду, как дверь откроется. Но слышится щелчок, и животное, и я одновременно вмазываемся в закрытую дверь.
Раздосадовано рыкнув, тянусь за ключами, открываю. Шикарный замок, который можно открыть только при наличии ключа, с какой стороны на него не смотри. Ещё шикарней, если кто-нибудь из домашних, уходя, захочет сделать пакость, и оставит свой ключ с внешней стороны. Тогда из квартиры остаётся выход только через окна с бонусом двадцати пяти метров свободного полёта.
Бросив раздосадованный взгляд на разгромленную обувь напоследок, я, наконец, покидаю душную квартиру. Преодолев внезапно возникшее препятствие, собака приободрилась и стала бегать кругами на площадке у лифта, заматывая меня в поводок.
Хорошо, что я догадывался о плохой погоде и взял пятиметровку, а не то короткое страшное орудие пыток, которое беру обычно. Старый поводок, постепенно покрывающийся новыми узлами (потому что у него порвана ручка и конец, за который нужно держать, представляет из себя... верёвку, запросто выскальзывающую из рук), вынуждает меня скакать за собакой всюду; ну, или наоборот. Смотря по настроению. Моему.
На улице, что называется, за-ме-ло – подумалось, когда двери подъезда с трудом открылись. Было четыре часа... вечера. Всегда запинаюсь, когда нужно назвать шестнадцать ноль-ноль «вечером» или «днём». Сумерки вроде коснулись неба, но оно, однообразное и бесформенное, ничего не почувствовало.
Белым-бело, деревья и двор укутались в бархатный плед. Собака, застопорившись от внезапно открывшегося вида на выходе, получила пинок от идущего следом хозяина, а заодно заслушав его (то есть мои) негодующие возгласы, потому что пришлось ведь споткнуться.
Право выходить первой Элла, как упорно звал собаку я, заслужила после того, как осталась невозмутимо стоять на месте у двери, когда в подъезд с дикими воплями залетел чей-то карапуз. А тогда был короткий поводок, и я мог не успеть среагировать, пожелай Эллка «поиграться» с дитём.
Но на этом её права заканчиваются.
Свежий воздух проникает в лёгкие и с шумом их покидает. По такому колючему морозцу со снежинками я скучал. Торжественный наряд двора радует глаз. Недолго колеблясь, решился всё-таки совершить «паломничество» в лесок. Да, мы там бываем редко, ибо на прогулки с собакой отводить полтора часа, при том что она трижды в день гуляет – перебор, ага.
Глаза отдыхают, не разбирая дороги. Белым-бело ведь! Двор замело, замело дорогу, собака скачет-скачет, а потом замрёт, прижав хвост. Её тут же припорошит снежком, и она зафыркает, отряхнётся. Вот уже знакомый зелёный гараж, дальше которого мы обычно не уходим. Зверь останавливается, осматривается, и вдруг чувствует, как неумолимый поводок утягивает за собой дальше. Уговаривать долго не пришлось. Вперёд, по дороге!
Направо, налево, опять направо, выходим в тупик маршрутных такси, взбираемся на нагромождение плит, сметая здоровый пласт снега, спрыгиваем. Впереди видны купола и бело-зелёная громада хвойных деревьев. Тут хорошая дорога и есть несколько тропинок; все они уходят в лес. По левую руку теперь тупик со сгрудившимися магазинчиками, как будто жмущимися друг ко другу, чтобы согреться. Так и машины, словно стайка воробьев, сгрудились, оставляя большую часть стоянки свободной.
Много людей возвращается после прогулки. Я сразу сворачиваю по тропинке в лес: по дороге уже едут несколько машин. Ну и ладно, проложим свою лыжню, подумал я, присматривая за Эллой, пока та лазила в сугробах, по грудь проваливаясь в снег.
Через тропинку мы вышли обратно, к дороге, вернее, уже к стыку дороги и территории церквушки. Там горят два мощных фонаря. Открывается вид сереющего неба с мириадами мелких снежинок. Они движутся вразнобой: те, которые поближе, неторопливо и важно снисходят с небес, а те, которые у самого фонаря, как прислужливые фрейлины, мечутся взад-вперед, будто пытаясь успеть всё приготовить, всем угодить.
Идём по дороге, поворачиваем направо, огибаем церковь с её просторным, нескромно просторным двором, ограждённым игольчатым забором. Дальше взбираемся на холмик. Ещё дальше – перекрёсток. Одна тропинка идёт вдоль железнодорожной насыпи, две других уходят в разные части леса. Сначала иду по центральной тропинке, чтобы иметь возможность свернуть и туда и туда.
Слышится детский смех. На площадке, порядочно вывалявшись в снегу, ребята играют в снежки. Ну, как, играют... Двое беспрерывно бросают в третьего снежки, а тот стоит и хохочет. Вроде как играют только двое, а весело троим. Возможно, даже четверым.
Пряча улыбку в ворот свитера, продолжаю путь, направляясь к полотну. Там длинная прямая дорога и справа такая насыпь, под наклоном градусов в шестьдесят. Снежок, мелкий и частый, создаёт впечатление какого-то тумана, скрывающего впереди чьи-то тайны.
Я сам не заметил, что пустился бежать, а собака волочится следом, не успевая обнюхать каждый куст. Разнообразие запахов её гоняет от одной обочины к другой, и возле каждого достопримечательного места есть возможность постоять не больше двух секунд, иначе поводок натянется и все будет испорчено. Потом Элла поравнялась со мной и припустилась вперёд.
В лесу мы гуляли два часа. Для собаки это было по-королевски щедро. Но на этот раз я отдавал себе отчёт, что гулял не просто ради своего (кстати, не такого уж и своего) питомца. На этот раз я гулял ради себя.
Ради себя и всего, что со мной связано. Не сказал бы, что та прогулка серьёзно изменила жизнь, или мои взгляды на мир, или чем-то примечательна. Господи, да это просто один вечер прогулки с собакой! Однако... я задавался вопросом о собственном счастье, и думал, что оно наступит тогда, когда для него всё будет готово. Когда я чего-то достигну, куда-то пробьюсь, заведу серьёзные знакомства. А тут р-раз... Гуляя с собакой по лесу, я словно чуточку прикоснулся к тому, что называется счастьем. И то место, куда я иду, двигаясь по студенческой, а заодно и по карьерной лестнице, называется совсем по-другому.
Счастье (по крайней мере, моё) это не место; туда не надо двигаться. Это не цель, его не надо достигать. И не исполнение мечты или желаний.
Это состояние, которого можно коснуться, даже будучи злым, растрёпанным, обиженным на всю жизнь кактусом. Даже бородатым программистом с собакой-подкидышем. Даже в стеснённых обстоятельствах, в голоде и холоде. И не я гоняюсь за ним... А оно гоняется за мной. Ждёт, пока я остановлюсь, замру на секунду, заметив что-то красивое, великолепное! Потом всё равно шумный ветер утащит меня, уволочёт по жизни, заставляя гоняться за желаниями, за знаниями, за всяким мусором; но осадок, ощущение чего-то позабытого и оставленного позади никогда от меня не отстанет.
Тогда я не понимал, что нужно ходить с собакой хоть все пять раз в день, потому что у матери больная спина и ей тяжело ходить в принципе. А сорок запросов не сделаны исключительно потому что я всё остальное время просадил непонятно на что. Даже ничего не испытав, не запомнив. Зато на собаку потратил два часа – и запомнил их, надо думать, на много-много лет.
Мне стоит больше задумываться. Может, тогда я снова замру на одном месте, и счастье догонит меня? Так, чтобы обычная, рутинная задача, обязанность вдруг раскрасилась красками, заблестела, засверкала, и напомнила про тот самый осадок: пока ничего не болит, пока тепло и сыт, всё хорошо. Ей-богу!
Я прихожу домой. Обувь убрана на полки, из коридора видно, что на кухне горит свет. Разувшись, отряхнув с ног пласты снега, бегу за тазом с водой, чтобы помыть лапы нашему чуду и отпустить его греться у батареи. Смотрю в журчащую воду, вижу там своё отражение, плывущее волнами. Там, там кроется вся причина моих проблем и несчастий. Там, в глубине синих глаз, в вечной мерзлоте своего эго.
Ведь... мир красится в цвет очков, через которые на него смотришь, да?
– Спасибо, что сводил собаку, – слышу голос из кухни, – Юра на снегоборьбу ушёл.
– Ай, да не за что! – про себя удивляюсь, что даже не заметил, как отчим куда-то выходил.