Аннотация: Последний роман трилогии о трёх богатырях.
Во всяком случАе, пока:о)
СТАРИКАШКА Ю
ЕГОР
И
БЕЛОСНЕЖКА
СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ ДЕТЕЙ РЕПРОДУКТИВНОГО ВОЗРАСТА
К И Е В - 1996
"Когда тебе, старик, шепнут, что всем злом в этом мире заправляет сам Дьявол со своими верными вассалами - Ложью, Жадностью и Предательством - не смотри удивлённо с немым укором в глазах, и не хмурь бровей, ибо почти никто не знает здесь о Белоснежке. А те, кто и знал - давно сгинули, пропали, исчезли в суете дней, и родные в тот же час поняли, что их никогда и не было с ними, и друзья навсегда забыли о них.
Я знаю, что это же скоро ждёт и меня - по ночам я всё чаще чувствую Её ледяные пальцы и лёгкое дыхание, трупным холодом обжигающее кожу на висках, а эти пустые прозрачные глаза я увидел сегодня даже днём - они сияли на предзакатном небе, и слабое солнце густо краснело, чувствуя своё бессилие перед ними. И не было бы меня уже давно - да лишь странным талисманом храним я до сих пор. Простой камешек висит на моей груди, совсем простой - но искрится он днём и тускло мерцает ночью, и пока он со мной - не достать меня Белоснежке. Да вот вчера начал крошится мой талисман, рассыпаясь в лёгкую пыль и прозрачный воздух - и нет мне спасения, и некуда бежать, да и незачем.
И теперь лишь на эти строки вся моя надежда - на них и на тебя, старик. Надежда, что ты когда-нибудь прочтёшь это, прочтёшь и поймёшь. Но это будет не скоро - ведь ты ещё даже не родился. Да что там ты... Твой будущий отец сладко пускает слюни и пачкает пелёнки, а твоей родной матери вот только что перерезали пуповину (а уж я позаботился, чтобы всё прошло нормально).
Но я-то знаю, что ты обязательно придёшь - придёшь в этот мир закончить начатое мной. Да пребудет с тобой моя Сила, мой мальчик..."
Холодный западный ветер засвистел дико, бесстыдно срывая снег с обледеневших вершин каменных гор Крыши Мира, когда где-то далеко на Руси, в старой обомшелой избе-пятистенке родился мальчик. Мать его, хрупкая черноволосая красавица с тёмными кругами под глазами, почти даже не кричала во время родов и только облегчённо вздохнула, когда бабка-повитуха подняла на руках вопящий мокрый комочек.
Но зато совсем другая женщина, за тысячи вёрст от заброшенного в лесах хутора, с силой выдохнула воздух сквозь сжатые до скрипа зубы и крикнула злым высоким голосом:
- Он родился!.. Я знаю, я это чувствую...
По бесконечным мраморным залам Ледяного дворца пошла холодная луна...
Прошло десять лет... Странный это был год. Журавли слишком рано унесли недолгое лето на своих уставших крыльях - едва только успели пойти холодные осенние дожди. Потом как-то сразу ударили морозы - и близкие болота покрылись тонкой коркой льда, аппетитно похрустывающей под ногами. С веток огромными гроздьями тяжело свисала рябина, на болотах видимо-невидимо рассыпано было ежевики, голубики и прочей вкуснятины, а ночи стояли холодные, сухие и прозрачные, и лишь к утру сырой тёплый ветер нагонял к лесу туман. В общем, зима обещалась ядрёной и крепкой, до хруста окостеневших стволов и падения замёрзших в полёте птиц.
Василиса встала как всегда рано - едва пропели первые петухи. Их в хозяйстве было два - рыжий как огонь Долбень, прозванный так за лихой клюв, которым он умело пользовался, и иссиня-чёрный, как воронье крыло, Ёбарь - наименованный понятно за какие успехи - очень горячий и неутомимый, благодаря чему довольные куры неслись чуть не по два раза в день, плодясь с быстротой саранчи.
Нужно было как всегда накормить животину, подоить двух коров, сыпануть чего-нибудь розовым толстозадым поросятам - в общем работы хватало. Проворная Васька управлялась по хозяйству сама, поскольку старая бабка стала уже совсем задумчивой и целыми днями лишь перебирала свои травы, беззвучно шевеля тонкими бесцветными губами. Лишь иногда она выползала из хаты, подслеповато щурясь от тусклого света поздней осени, чтобы надёргать вовремя какой-нибудь травы да тихонько посрать на болоте, хотя уже давно почти ничего и не ела.
В последние годы Василисе стал помогать и Егорка. Мальчонка рос быстро, в свои десять выглядел уже подростком и был развит и смышлён не по годам. Пару раз Васька заставала его на сеновале с соседской девкой, что была старше его лет на шесть, однако это им совсем не мешало.
Но сегодня Василиса решила дать ему немного поспать, а сама тем временем занялась по хозяйству.
И вот, пробегая в очередной раз от хлева к сараю, краем глаза она заметила тень неподвижно стоящего человека, почти слившегося с лесом в своей тёмной длинной накидке, в которую он был завёрнут от шеи до самых пят. Лица его не было видно от низко надвинутой на лоб чёрной шляпы с длинными же свисающими полями.
Васька остановилась и медленно поставила на землю пустую корзину, с недоумением глядя на незнакомца. В их краях ещё никто так не одевался, да и незачем было ни свет ни заря переться на дальний хутор - это легко можно было сделать днём. Василисе внезапно стало тревожно. Испугаться она ещё не успела, но всё равно неприятно, когда неизвестно откуда и зачем - стоит вот так и смотрит.
- Я пришёл сообщить судьбу твоего сына, - низким тихим голосом отозвался незнакомец, не двигаясь с места.
- Ты кто? - Васька почувствовала, как по спине пополз холодок.
- Дед Пихто, - так же спокойно ответил незнакомец и как-то сразу, не сделав ни шагу, очутился на расстоянии вытянутой руки от Василисы.
Та инстинктивно отпрянула, но ноги её словно примёрзли к земле, и Васька лишь смогла, защищаясь, протянуть вперёд полусогнутые в локтях руки. Неизвестно откуда в руке незнакомца оказался небольшой свёрток из белого шёлка, перевязанный крест-накрест шёлковой же синей верёвочкой. Настойчиво вложив его в руки Василисе, незнакомец веско сказал:
- Здесь - всё!.. Прощай...
И так же неожиданно и внезапно исчез - лишь дунуло тёплым ветром на остолбеневшую женщину, механически сжимающий в руках маленький, но довольно увесистый свёрток.
- Ма, кто это? - послышался сзади голос Егорки.
- Идём, сынок, - очнулась Василиса, недоверчиво поглядывая на то место, где только что стоял странный гость, - это так... Я тебе потом расскажу... - И почти силой затащив Егорку в дом, плотно закрыла за собой дверь.
В ту же минуту брёвна скрипнули, окно мгновенно запотело и покрылось трещинами, со щелей потянуло ледяным холодом. Неизвестно откуда вдруг повалил густой снег, почти сразу покрыв землю толстым слоем. Васька, крепко прижав к себе сына, с ужасом посмотрела на свёрток и, вскрикнув, отбросила его в угол...
Снегопад прекратился так же неожиданно, как и начался. Не успела ещё проснуться бабка, как снег быстро начал таять и через несколько часов лишь лужи напоминали о странном происшествии.
А к вечеру кузнец Ефим из соседнего хутора сообщил, что на опушке леса нашли тело никому не известного в их краях мужика - хорошо одетого, в длинной накидке и широкополой шляпе. Лицо его было совершенно спокойно и даже торжественно, а при попытке сдвинуть незнакомца с места - всё, даже одежда, со звоном рассыпалось на тысячи мелких осколков, быстро растаявших и не оставивших после себя никакого следу.
Рассказывая об этом, хромой кузнец мелко крестился и приговаривал:
- Свят, свят... Опять нечистая сила балует...
И при этом был весьма близок к правде...
Свёрток, никому ничего не говоря, Васька ночью незаметно достала из угла сеней и утопила в болоте - от греха подальше. А вскоре и совсем забыла о нём. О таинственном незнакомце же сказала Егорке, что это был вредный злой колдун, который хотел им всем сделать плохо. Скоро она и сама поверила в это.
Прошло ещё несколько лет. Бабка в конце концов померла, как всегда делают все бабки, её похоронили, поплакали - и остались жить вдвоём. Егор, который уже вымахал совершенным богатырём, всё по хозяйству делал сам, оставив матушке лишь уход за скотиной, стирку, заготовку кормов, рубку леса на дрова и прочие лёгкие женские труды, не требующие большого напряжения сил.
"Ну чисто как отец...", - шептала иногда Василиса, утирая рукавом непрошеную слезу. А Егор тем временем присмотрел себе девку из соседнего села - такую же крепкую и работящую, как и сам, и вскоре собирался жениться. Василиса уже предвкушала тихую жизнь в окружении дюжины внуков, которых она заранее готова была полюбить, когда неожиданное событие вдруг всё изменило.
Ранней весной, когда особо тянет на всякие подвиги, мужики выловили после паводка небольшой свёрток. Когда-то белый дорогой шёлк намок и пропитался грязной водой, но внутри был ещё один слой - тонкая прозрачная ткань видно совсем не пропускала воду, потому что там нашли пару совершенно сухих браслетов тонкого металла, несколько безделушек и чистый лист слегка пожелтевшей бумаги, в который всё это было завёрнуто.
Жена одного из мужиков, нашедших свёрток, попыталась было надеть браслет и страшно удивилась - он никак не хотел налезать на руку. Неведомая сила мягко отталкивала кисть в сторону. То же повторилось и с другим браслетом. Это показалось забавным, и два дня все в округе пытались засунуть в браслет хотя бы палец.
Кто-то ляпнул, что, мол, нужно попробовать засунуть в браслет совсем не тот палец, но желающих проверить эту идею не нашлось. Да и вправду - на руках ведь пальцев цельный десяток, а тот - только один. И без него, понятно, жизнь не жизнь - и жена до смерти заругает, и вообще...
Смеху ради решил было и Егор со своей невестой попробовать забавные игрушки. У девки ничего не вышло, как уж только Егор ни пытался втолкнуть её руку в браслет - и тогда, оценивающе подбросив железку на ладони, он лихо ткнул свою...
Тонкий браслет легко лёг на запястье и странно щёлкнул, мягко охватывая руку.
Смешки сразу поутихли. А когда так же легко, как влитой, лёг на вторую руку и другой - мужики, переглянувшись, притащили всё что было в найденном свёртке. А был там ещё невзрачный камешек на толстой шёлковой нитке и совсем некрасивый перстенёк с таким же булыжничком в простой оправе белого металла - с виду старый и потускневший.
Не говоря ни слова, сразу изменившийся серьёзный Егор засунул всё в карман и пошёл домой.
Василиса, узнав свёрток, лишь всплеснула руками и только и смогла сказать:
- Видать и вправду судьба, - и горько зарыдала.
Егор насколько смог успокоил матушку и, расспросивши её о давнем странном госте, сел за стол и ещё раз внимательно осмотрел всё что было в этой находке, пытаясь найти отгадку. Случайно взяв небольшой клочок пожелтевшей бумаги, в котором всё это было завёрнуто, и разгладив его на колене, он вздрогнул - на только что чистой поверхности вдруг проступили странные тускло-красные значки, которыми этот лист оказался плотно заполнен с обеих сторон.
Это совсем не было похоже ни на один из известных ему языков - а долгими зимними вечерами и матушка, и покойная бабка старательно учили его всему, что знали и умели сами.
Эти же закорючки совсем не походили ни на великолепную чеканную мёртвую латынь, ни на певучий эллинский язык, по начертанию так похожий на родную славянскую вязь, ни даже на забавные значки смуглокожих людей из мёртвой страны Больших Пирамид, которые его бабка от нечего делать расшифровала ещё будучи девкой - готовясь к новым гаданиям по поиску своего суженого.
Егор закурил большую трубку с загнутым мундштуком, вырезанную им когда-то из цельного корня женьшеня, и надолго задумался, глядя на ровные ряды странных закорючек. Василиса давно уже легла спать, а он всё сидел, тупо глядя на незнакомые письмена и подбрасывая в руке тяжёлый перстенёк.
Вдруг, случайно надев его на указательный палец, Егор закашлялся, захлебнувшись табачным дымом - с его глаз словно упала простыня и он сразу догнал первую строку этого письма, и даже понял, на каком языке она была написана...
Уже давно рассвело, из открытой двери тянуло тёплым пряным запахом оттаявшей земли, а Егор всё сидел, глядя на последние строки таинственного ещё недавно письма и тихо повторяя их вслух: "Да пребудет с тобой моя Сила, мой мальчик..."
Ниже другой рукой было дописано: "Мой Повелитель, я сделал всё что мог - Ты получишь и это письмо, и Высшую Силу. Остальное зависит от Тебя. Я сегодня умру - Белоснежка знает, что я здесь. Но я умру спокойно... Прощай и прости, что я больше не смогу защитить Тебя, пока Ты сам не станешь Великим Магом, как и Он. Так сделай же то, чего не успел сделать Он".
Егор встал, отодвинул скамью и с хрустом потянулся, разгоняя вязкую усталость. Письмо было написано рукой великого Мерлина - последнего из Великих Магов, живших в этом мире...
Поздним летним вечером, промелькнув в мгновение на фоне медно-красного заката, сквозь Золотые ворота в город въехал всадник.
Судя по всему, гость явился издалёка и скакал весь день - и человек, и лошадь покрыты были толстым слоем серой дорожной пыли. Ею же, вперемешку с потом, было измазано и лицо незнакомца - широкое, с массивным, словно высеченным подбородком и толстыми властными губами. Но сейчас на нём выделялись только глаза - пронзительно голубые и холодные они сверкали нехорошим блеском, внушая невольный трепет всякому, кто попадал под их тяжёлый прицел. По дорогой кольчуге, инкрустированной чернёным серебром, узнавался воин знатного рода, и потому странно было видеть его одного - без холопов и охраны.
Показав страже у ворот тяжёлый золотой перстень с драконом, поздний гость свернул на Ярославов Вал и, не сбавляя хода, ускакал по направлению к Верхнему Городу - где в лучах угасающего солнца сверкал золочёными куполами княжеский дворец.
Стражники, лениво проводив взглядами чудного незнакомца, дружно поплевали на ладони и ухватились за колёса механизма - после заката ворота опускались до самого утра - и тогда даже сам князь не смог бы покинуть город. Даже если бы ему вздумалось, к примеру, прогуляться по луне до Отрадного, где как раз варили добрый мёд, али искупаться с парой-тройкой юных красавиц в одном из чистейших озёр Оболони, - где вода, словно парное молоко, излечивает все хвори и болячки...
Время от времени князь лечил там триппер. Придворные лекари совсем обнаглели и гонялись за ним с пиявками да ланцетами, да ещё предлагали посыпать хворое место тёртыми лягушачьими лапками...
Но сегодня князь как раз совсем никуда не собирался, а лишь готовился отойти ко сну после обильного ужина. Объевшись фаршированными заячьими почками, он чувствовал себя достаточно нехорошо. К тому же сильно мутило от крепкого бессарабского вина и в голову лезли совершенно глупые мысли.
Третьего дня он подослал к самому наглому из своих лекарей знакомую шлюху, долго и тяжко страдающую целым букетом профзаболеваний, самым невинным из которых был совершенно классический триппер, и дал ей задание соблазнить и попутно заразить самоуверенного нахала. Как раз на этого лекаря по имени Дюдя князь имел большой зуб - в прошлом месяце, когда весь двор страдал поносом, именно он посоветовал ему на ночь ставить клизмы на крапиве, забыв, конечно, добавить слово "сушёной"... После первой же (оказавшейся и последней) принятой клизмы князь долго не мог сидеть, ходить, стоять и лежать, зато понос перерос в стойкий запор, осложнённый постоянным выделением газов.
Окна пришлось держать открытыми круглосуточно, из-за чего половина княжеского двора, - можно сказать лучшие люди, постоянно чихала и кашляла на сквозняках, а вторая половина продолжала упорно срать. Время от времени половины менялись, но княжескому примеру никто последовать не посмел...
И вот знакомая шлюха успешно трахнула этого долбаного гиппократа и теперь князь радостно потирал руки, предвкушая, как тот будет ставить на свой конец пиявки, резать его ланцетом и засыпать всё это тёртыми лягушками.
...Князь Пётр, а для друзей так и вовсе Петруха, был не вредным, но злопамятным, имел круглый живот любителя пива, рыжую бороду уличного хулигана и красные щёки жизнелюба, а в жизни, кроме своих княжеских принципов, твёрдо придерживался ещё одного: "Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным". И потому жил легко, о тяжёлом не думал, любил брагу, девочек и незамысловатые интриги и был любим большей частью своего народа и даже своего двора. Меньшая часть, наверное, любила его ещё больше - потому как врагов у князя не было. А если кто и появлялся - тот очень скоро уплывал с верёвкой на шее вниз по реке - всё дальше и дальше, к самому синему морю. Куда и доплывали только сапоги - поелику сомы на этой диете росли здоровые и злые как собаки, нападая по весне даже на телят.
Но сейчас князя Петруху волновало сразу несколько глупых мыслей. Самой неотложной была загадка - сможет ли муха взлететь, если ей оторвать все ноги, а вот крылья взять и оставить? Или её придётся подталкивать? Или подбрасывать? Или...
Петруха глухо икнул, чувствуя, что у него от напряжения начинает болеть голова и тупо взмахнул рукой, пытаясь поймать самую нахальную муху, которая долго ползала по его толстому потному носу.
Остальные глупые мысли касались сущих мелочей - как-то, к примеру, где взять денег на ремонт замка (казна была как всегда - хоть хуи гоняй), с кем ехать завтра на охоту (ночь обещалась быть холодной и девок нужно было брать потолще да помясистее) и как, в конце концов быть с оборзевшими в дупель соседями - пойти на них войной или просто нагрянуть в гости...
Прикинув, что во втором случае потери для соседей будут поболе, чем от маленькой войнушки, которую он мог себе позволить, князь довольно крякнул. Пойманная муха зажужжала бессильно в кулаке, но потом всё-таки, вырвалась, выползла сквозь толстые и кривые княжеские пальцы и явно покончила с собой, бросившись сдуру в бокал с вином. Пока Петруха её выловил, она совсем размокла и печально молчала, завернувшись в слипшиеся крылья что в саван.
Князь окончательно расстроился, плюнул на пол и забросил покойницу под кровать. От скуки стало клонить на сон...
И вот уже сладкая дремота мягкими лапами обняла князя, забросив свой пушистый хвост ему на шею, перед глазами стали мелькать обрывки бессвязных и потому вдвойне приятных сновидений - как осторожный стук в дверь заставил его вырваться из этого приятного плена. Пробормотав что-то короткое и нехорошее, Петруха бросил в дверь сапогом. Тяжёлая дубовая дверь со скрипом приоткрылась и в образовавшуюся щель просунул кончик носа его любимый слуга - громадного роста негр, чёрный как собственный зад. Лет двадцать назад князю его то ли кто-то в карты проиграл, то ли проспорил, то ли зачем-то просто подарил - Петруха твёрдо знал лишь одно - сам он такое никогда бы не купил.
Негр давно привык к жизни в этой дикой стране, был меланхоличен и молчалив, но совсем не мрачен. Имени своего он не помнил и охотно отзывался на погонялу "Шахтёр". Князь при этом ещё ласково добавлял: "...мать твою смуглявую". Но тот совсем не обижался. Жестокий недостаток нежных бананов Шахтёр с успехом заменял не менее явным избытком крепких, креплёных и слаборазбавленных напитков, особенно бывало налегая на брагу и её производные, и потому почти всегда был весьма грязноват - только зубы блестели.
А сейчас Шахтёр был и совсем как грязь. Прислонившися боком к дверному косяку, чтобы не упасть, он с трудом икнул и попытался что-то сказать. С третьего раза рот открылся вовремя:
- Тут этот... Прискакал...
- Кто? - лениво протянул князь, любуясь своими на удивление грязными ногами с ногтями, способными проткнуть сапог.
- Н-ну эт-тот... - негр хотел что-то добавить, но толстые губы уехали куда-то в сторону и он совсем умолк, стараясь навести на хозяина свои преданные глаза, вяло сползавшие к носу.
- Выебу я тебя как-нибудь за твои пьянки, - хмуро пообещал Петруха, ковыряясь в носу.
Шахтёр радостно кивнул, но потерял равновесие и чуть не упал.
- Ну давай сюда этого, - с неохотой сказал князь, - кто это не побоялся мою светлость так поздно беспокоить, - добавил он уже решительнее.
И совсем твёрдым голосом подытожил:
- Может, чё случилось...
Не прошло и получаса, как гость был уже у князя. При виде его тот весьма удивился:
- О, а ты тут хули делаешь?..
Беседа затянулась надолго...
С утра засобирались на охоту. Утро каждый день наступало по-разному - как только князь проснётся - так уже и утро пришло. Рано вставать он вовсе не любил, а тут ещё после тяжёлой ночи, когда к каждой реснице привязано по гирьке, в глазах колется пригоршня песка, шея словно прелое бревно - рыхлая и мягкая, а что делается во рту - так даже подумать противно до истерики - и тогда приход утра затягивается до вечера. Петрухе это-то и самому не нравилось - пока проснёшься сам, пока разбудишь кого-нибудь, пока кухня засобирается за дровами - так уже и снова спать пора. Хотел было даже издать указ - что утро, мол, приходит вместе с восходом солнца (князь когда-то очень давно, ещё в детстве, видел это чертовски красивое зрелище, а ещё больше ему рассказывали) - и начинать работу вот нужно вместе с этим самым восходом, особенно кухне, которая скоро совсем перейдёт только на ужины, да и то подогретые с позавчера. Искал даже писаря с чернильницей-невыливайкой и гусиными перьями - чтобы записал и огласил всем-всем, а особенно - кухне...
Но писарь давно спился от безделья - руки дрожали так, что даже закусить не мог самостоятельно; чернила хоть и не вылились из невыливайки - но зато здорово подсохли - короче, остались только перья. Хоть втыкай себе в зад и сам бегай - кричи про свой указ.
Князь тогда плюнул на всю эту бюрократию, скормил самого толстого повара вечно голодным сомикам и потом, конечно же, не удержался - добавил к нему непонятно зачем ещё какого-то лекаришку - ну за просто так, под ногами вертелся. А шеф-повару мимоходом пожаловался, что сомики-то, мол, некормлены давно, и вообще они любят тех, кто спит долго - у них мясо нежнее. Ну а всем давно известно, что самое нежное мясо, конечно же, у шеф-поваров...
Всё это неожиданно и здорово помогло - теперь когда бы князь ни проснулся - на кухне всегда кто-то дремал у дежурной печки, держа руку на сковородке с подогретым завтраком.
Но зато и лекари стали оставлять своего дежурного, к тому же и с мешком лекарств напоготове, чего Петруха, конечно же, совсем не понимал. И теперь едва стоило ему ночью сквозь сон что-то пробормотать, или даже просто громко пёрднуть - как тенью подползал очередной медила, держа в зубах полутора ведерную клизму и прижимая к груди пачку горчичников. Глаза лекаря были мутны от долгого ожидания, но при этом горели самым ядрёным энтузазизьмом, а губы в это время горячечно шептали: "Я вылечу, я вылечу..."
Иногда у князя возникало дикое, на грани чесотки, желание просто выбросить его в окно, чтобы тот действительно полетал хотя бы немного, как и просил. Но Петруха сдерживался, опасаясь увеличения количества дежурных. Хотя и очень при этом нервничал...
Но сегодня утро наступило неожиданно рано - ещё до полудня. Князь снова собирался на охоту. Охоту Петруха очень любил, но ещё больше любил на нее собираться.
Всё это предвкушение праздника, а именно весёлой пьянки где-нибудь на природе, как никогда хорошо развеивало великодержавную скуку. Кто-то очень мудрый давно заметил - мол, в любом путешествии есть две хорошие вещи - это его ожидание и воспоминания о нём. И Петруха поступал не менее мудро - часто собираясь на охоту, он очень редко выезжал, продлевая тем самым самую приятную часть - ожидание События.
Но теперь, в связи с прибытием дорогого гостя, князь действительно решил выехать. И ещё ночью распорядился с утра пораньше подготовить поле брани - ну там выпивка, закуска, разбить лагерь, обеспечить культурную программу, ну и, конечно же, самое главное - собственно предмет охоты.
С этим самым Петруха строго-настрого приказал быть особо внимательным. Поелику в прошлый раз егеря, так и не поймав дикую свинью, привязали к дереву домашнюю. Подлое животное громко верещало весь день и мешало князю собираться. А когда же его светлость, с трудом удерживаясь в седле, подъехал к объекту охоты поближе, - то оказалось, что на вопли этой горки колбас из лесу вышло два старых холостяка с клыками в половину лошадиной ноги.
Они как раз дрались, наверное за право первой ночи, когда этим глупым, грубым животным вдруг вздумалось увидеть в князе соперника. Конечно же, князь был толстый и волосатый, и, хотя передвигался он в основном на двух конечностях, но всё равно на первый взгляд вполне мог сойти за упитанного хряка. Короче, мерзкие скотины на время заключили между собой перемирие, в результате которого Петруха полдня провисел на берёзе, громко сожалея, что не успел добежать до соседнего дуба, где и раскачивает слабее, и вообще можно было хотя бы оседлать ветку, а не висеть на ней как спелый банан.
Тогда всё закончилось достаточно хорошо, во всяком случае для князя. Пока один кабан его сторожил, второй самым грязным образом развлекался со свиньёй. Несколько раз развращённые твари менялись, потом дружно помочились под княжескую берёзу и с очень довольным видом потрусили обратно в лес.
Взбешенный князь лично повесил злосчастных егерей на той самой берёзе - но, конечно, совсем не за руки. И очень не любил вспоминать ту самую охоту.
Зато новые егеря попались весьма пронырливые, из проворовавшихся снабженцев, и хоть теперь-то Петруха мог не волноваться на этот счёт: ребята при надобности мамонта живого достать могли - не то что паршивую дикую свинятину.
Вперёд, на место будущей стоянки, заслали несколько возов с выпивкой и закуской да холопов - чтоб разбили шатры и всё подготовили. Также готов был к выезду и фургон с блядями - как обеспечение культурной программы вечера. В общем, охота ожидалась знатная.
И вот уже слышен лай борзых, которых князь, как обычно, оставил дома - собак он не любил, и держал роскошную псарню лишь в пику соседям, застучали копыта по черепичной мостовой древнего грязного Подола - Петруха выехал-таки на охоту.
Впереди на лихом арабском жеребце подпрыгивал сам князь - весь такой Лихой-Охотник-С-Павлиньим-Пером, а пол-лошади спустя его сопровождали вчерашний Таинственный Гость и Верный Слуга.
Шахтёр, как обычно, был в жопу пьяный и таинственно размахивал руками, изображая, судя по всему, боевой танец своей далёкой родины. В действительности же он лишь пытался удержаться в седле, которое сегодня как назло было особенно узким и скользким.
Но время от времени негр всё же падал с лошади, и тогда все терпеливо ожидали, пока тот займёт своё положенное место. Остальные участники великой охоты следовали за этой троицей.
На особом положении были два лекаря, которые ехали на большой пустой телеге. Их никто не любил, но все боялись - неровен час скормят какую пилюлю - и поминай как звали. У многих придворных ещё не прошёл понос, и слуги везли за ними богато разукрашенные массивные горшки.
Таинственный Гость лишь сверкал глазами и иногда яростно чесался в бороде - нахватал за ночь каких-то насекомых, коих во дворце было лишь чуть меньше чем до хуя. Он только теперь начал понимать, почему князь через день принимает своего цирюльника, который бреет ему не только бороду, но и лобок. Под мышками и на груди Петруха принципиально не брился, а заливал туда едкие по аромату и стоимости французские духи, от коих даже мухи дохли. В прошлом годе он разогнал ими в спальне всех тараканов, которые не возвращались до сих пор. Кабы они были дешевле (духи, а не тараканы), то князь повелел бы опрыскать весь дворец.
А так по ночам отвратительные твари безнаказанно топтали гулкие тёмные коридоры, пугая женщин и сбивая с толку остальных.
Кроме тараканов водились и другие животные, но пока они особо не надоедали, на них мало кто обращал внимание. Разве что вот клопы в диване... Пробовали уже этот диван и выбросить - да они его обратно заносят. Князь тогда плюнул и решил просто туда не садиться, приберегая это место для особо желанных гостей, чтоб не задерживались.
Чаще всего ими случались послы из соседних княжеств, наезжавшие время от времени в поисках консенсуса, то есть чтобы пожрать. Редко кто досиживал до десерта. Но Петруха не переживал - на то они и послы, чтобы их посылать. А сам предпочитал личные визиты.
Дабы не ударить лицом в грязь, князья кормили друг друга самым лучшим, зачастую отрывая самые вкусные куски у своих жён или даже собак. И совсем не потому, что к жёнам относились плохо, а скорее просто к собакам хорошо, и потому жёны голодали чаще. Петруха же с трудом терпел и тех, и других. Таким образом и жёны, и борзые были у него стройные и поджарые, с той только разницей что жён он видел несколько чаще, хотя собаки больше лаяли, что уравновешивало удовольствие и от тех, и от других.
Из этого совсем не следует, что князь не любил женщин. Наоборот, пожив с Петрухой недельку-другую, можно было предположить, что они составляют весь смысл его грешной жизни, что-то вроде единственной отрады, света в конце туннеля и т.д. Хотя это было бы не совсем так, ибо существовало ещё много-много отрад, туннелей и т.п. со светом на конце, где князь находил много радостей для себя и забот для других.
Просто существовала большая разница между, скажем, женщиной, и, к примеру, женой. Женщины приходят и уходят, а вот жёны зачастую задерживаются. К тому же (и это главное!), княжеской женщиной можно было стать лишь по его высочайшему желанию (то есть если встанет), а вот женой - в основном по соображениям политики.
Это значило, что если вскоре после отъезда Петрухи из гостей родная дочь соседского князя начинала стремительно поправляться - то она очень скоро становилась его женой. А то могла быть и война.
Княжеские жёны совместно с просто женщинами исправно рожали ему мальчиков - таких же краснорожих и картофеленосых, из которых при малой толике желания можно было бы сформировать цельный полк сорвиголов, пьяниц и развратников, или же, как говорили современники, жизнелюбов. А ещё была одна странность: у князя не родилось ни одной дочери. Чему он был несказанно рад и часто любил повторять при случае: "Да чтобы мою кровинушку какой-то говнюк всю жизнь ебал!.." И грязно ругался при этом.
Хотя ко всем остальным своим кровинушкам он относился достаточно прохладно, обожая, как обычно, сам процесс, а не его результаты.
Но сейчас Петруха был весь внимание, пытаясь унять дикую икотку, напавшую совершенно подло и исподтишка. При каждом ике крупное княжеское тело сильно содрогалось, а потускневший, давно не чищеный шлем сползал на княжеский же нос.
Левым ухом он внимал негромкому рассказу таинственного гостя, справа слушал бесконечный анекдот, что ему пытался сообщить Шахтёр, а оба глаза его были прикованы к полуголым мясистым девахам, которые, тряся задницами, под звуки бубна изображали что-то вроде танца живота, хотя по сути своей это был скорее танец срак. Выпито князем было достаточно для того, чтобы всё это получалось неплохо, во всяком случае так ему казалось.
- Под прошлую субботу богатырь у нас объявился, - слышал Петруха слева. - Весь такой здоровый, морда красная, из дальних краёв, грит, ездяет. Имени своего не произносит, обмолвился токо, шо на западе, откель он путь держит, его прозвали Йоптымат. В ночь к его приезду на стайне лошадёнок родился о двух головах...
- Хуй-йовая примета, - между двумя иками высказал князь, пиная пяткой Шахтёра, чтобы умолк.
- От и я то ж самое подумал, - плямкнув толстыми губами, продолжал собеседник. - Говорю Ивану - ты, мол, его на кол посади на всякий случай. Ежли безобидный человечек - то бог простит, а ежели вредная тварь какая - то всё ж грехи кой-какие с нас-то спишутся...
- Ну-ну, - заинтересовался Петруха, - на кол это здорово... Я вот, помню, бывало...
Очередной ик прервал его воспоминания.
- Что ну-ну, - вяло процедил гость, - ты ж знаешь этого Ивана. Ну чисто Ванька-дурак... Упёрся - не, мол, не буду грех на душу за невинного брать. Вот, мол, если бы у него копыта были али хвост торчал - тады другое дело.
- Да на дыбу его, - заёрзал князь, - да расспросить хорошенько. Глядишь - к утру во всём признается - и где хвоста дел, и копыта где припрятал...
- Да я и сам так хотел, - стукнул тяжёлым кулаком об колено гость, - послал за ним сотню отборную, чтоб наверняка, чтоб ещё жив был когда привезут, - а тот взял да и пропал. Дверь заперта изнутри в гостевой избе, в бойницу и воришка не протиснется щуплый, а богатыря этого нет как нет... Бабы говорят, - понизил голос гость, - что в трубу он ушёл, и что не богатырь то был вовсе, а колдун!..
- Да ты шо!!! - дёрнул себя за бороду Петруха, - Шо ж ты токо счас про это рассказал?! Вчерась-то всё про баб да про кобыл мне вешал...
- Я?! - возмутился гость. - Сам же ни про что другое слушать не захотел, говорил, мол херня всё в сравнении с быстрой ездой да молодой пиздой.
- Ну да, - согласился князь, - а ты тогда про молодого отрока рассказал. Который у тебя заместо девок был в прислугах. Чтоб не срал - так ты его и кормить перестал. А он взял да и помер... Га! И всё равно усрался перед смертью...
- Ладно-ладно, - промычал гость, - ты вот о чём подумай, Петруха... Колдун - он ведь быстрее меня здесь мог быть, хоть и без лошади... Колдунам, знаешь, кони до пизды.
- А шо ему тут надо?.. - сверкнул красным глазом князь.
- Шо-шо... - просипел гость, кося вокруг настороженным взглядом. - Хер их, колдунов, поймёт, шо им надо...
Хмель медленно исчезал и всё вокруг было подозрительным. Потные танцовщицы бросали мрачные тени, которые тоже прыгали вместе с ними и потому казались подозрительнее всего.
- Всем спать!.. - проревел князь, пугая ночную фауну, ещё недопуганную танцами. - Эй, самые толстые, кто там?.. Машка, Лариска да Лизявета - ко мне!.. Да шоб проперделись хорошо перед сном. А то зацементировать велю - пиздой срать будете... Шахтёр, у входа ляжешь!..
Негр согласно мекнул и упал перед княжеским шатром.
- Да не счас, пизда очкатая, - пнул его Петруха, - тебя и так в темноте не видно, будешь ещё под ногами валяться... После меня, после меня...
И полез в шатёр, с трудом нащупывая дорогу. Видеть ему мешала не только поздняя ночь, но и шлем, который сполз на глаза и совсем перекрыл княжеский обзор.
Гость тоже проследовал за Петрухой, причём двигался он неожиданно легко и совсем бесшумно, ничем не напоминая того плотного упившегося мужика, который только что трясся у костра.
Но во всеобщей пьяной суматохе это заметила только круглая как лицо китайца луна, выглянувшая в эту минуту из-за грязно-серой мохнатой тучи. Луна казалась большой и глупой...
Да, она была большой и глупой. И чем дольше Глашка смотрела на эту луну, тем тупее и противнее казалась её круглая невозмутимо-спокойная рожа. Сегодня такая же, как и прошлый месяц, как и прошлым летом, как и в прошлой жизни. В той, когда они ещё были вдвоём, когда ещё был жив её соколик, её Егорша. Те годы, что они прожили вместе, Глашка могла вспоминать бесконечно. Ей казалось, что она помнит каждый день, каждую минуту их жизни вдвоём, вспоминая губами и всем своим молодым телом каждый миг, который отпустила им судьба.
Десять лет, прошедшие с того чёрного дня, вспоминались же как одна бесконечная ночь - не было ни солнца, ни звёзд, ни снега, ни дождя... Лишь эта круглая тупая рожа луны - такая же, как и тогда...
Перед т е м днём Егор очень изменился - как будто чувствовал что-то. Всего лишь за несколько дней он сильно осунулся, даже как-то пожелтел, стал задумчив и медлителен. Глашка с матерью его, Василисой, переживали очень - издалека было видно, что парня чегой-то грызёт.
"Егор, ты чё, больной?" - напрямую, но деликатно спросила мать. - "Может тебе трав каких заварить? И спишь ты плохо. И Глашка - вон - который день неёбаная ходит, мучится... Чё с тобой-то?.."
Егор в тот раз отшутился, сказал, что вот он, мол, просто думает, чё на следующий год засевать больше - рожь или гречиху. Или вообще только ячмень. Василиса вообще так странно на него посмотрела и ушла к себе. Вскоре стало ясно, что она взялась за гадание - резкий аммиачный запах тлеющего ведьминого корня не заметить было очень сложно.
Егор с Глашкой быстро повеялись на свежий воздух - там не так слезились глаза. На все Глашкины вопросы Егор угрюмо молчал, и только иногда тяжело вздыхал и с жалостью глядел на девушку.
- Ты чё, может подцепил чего у девок? - предположила, наконец, Глашка самое страшное. - На винт намотал или просто, с мандавошками познакомился? Так травами их, травами...
Егор опять грустно посмотрел на Глашу и тихо проронил:
- Да нет, душа моя, просто знаю - разлука нас ждёт...
- Ты полюбил другую?!. - похолодела девушка. - И давно ты её любишь?!! А кто ж это?.. А, знаю, знаю - наверное Приська, что за болотом живёт... Ты её на Купала по кустам валял - мало показалось?!. Теперь и мне жизнь искалечить хочешь...
Глаша горько зарыдала, безутешно содрогаясь всем своим худеньким телом и некрасиво встряхивая грудью. Слёзы стекали по локтям и падали прямо в густую жирную пыль под ногами.
Егор нежно взял её лицо в свои широкие ладони:
- Радость моя... Я только тебя любил и люблю. А Приська - это так, только разик, да и то на Купала. Сама же знаешь - на Купала еби кого попало...
- Ага, кого попало, - ныла Глашка, - ты думаешь я не знаю, чего ты Приську выбрал?.. У неё грудь больше моей и глаз левый косит, вот... Всем парням это нравится.
- Да шо тебе та Приська? - разозлился Егор. - У неё, если хочешь знать, пизда как халява и подмахивать она толком не умеет... И кончила только разик, и то тихо. Не то что ты...
- Да? - с надеждой спросила Глашка, сглатывая остатки слёз.
- Да, родная, - тихо прошептал Егор, крепко прижимая дрожащую девушку к себе. Его руки привычно скользнули ей под юбку и сжали бархатную прохладную упругость её молодого зада.
Глашка задрожала ещё сильнее, но уже по-другому и впилась в губы Егора своими солёными от слёз цепкими губками.
- На хуй ту Приську? - полувопросительно прошептала она.
- На хуй! - твёрдо сказал Егор. Его рука уже крепко ухватила восхитительно податливую Глашкину грудь и сейчас как раз скользила по быстро твердеющему острому соску. В штанах он чувствовал нарастающую потребность быть немедленно понятым...
А часа через два Егор пошёл искупаться и пропал... Глашка, отдышавшись, долго ждала его, лёжа на небольшом пятачке хорошо утрамбованной травы и глядя на подмигивающие ей звёзды. Вскоре над лесом поднялась мутно-жёлтая, с кровавым оттенком, мордатая луна. Ни поиски, ни крики ничего не дали. Егора не было нигде. В одночасье постаревшая Василиса лишь прошептала:
- Моё колдовство здесь бессильно... Кто-то гораздо более могучий закрыл для меня его судьбу. Знаю одно - я Егора больше не увижу...
Поиски днём тоже ничего не дали. Соседи решили, что Егор утонул, хотя тела не нашли. Озеро было небольшое, но глубокое и хорошо умело хранить свои тайны.
Только Глашка с Василисой всё не верили этому и долго пытались жить так, как и раньше, надеясь на чудо. Но чуда всё не было, а были боль, тоска и медленно угасающая надежда. Длинными зимними вечерами они сидели молча, тупо глядя на пляшущий в печи огонь и мысли их были серыми и бесконечными, как свившийся кольцом удав в сезон дождей.
Василиса, потеряв остаток интереса к жизни, забросила и колдовство, и вскоре тропинка к их хутору совсем заросла, замусорилась и исчезла. Поначалу к Глашке наведывались знакомые парни - звали кто замуж, а кто просто так. Молодая девушка несколько раз ходила на весёлые гулянки, но вскоре обнаружила, что потеряла к этому всякий интерес. И даже на сеновале или в кустах прежде заводившаяся с пол-оборота Глашка лишь привычно раздвигала ноги и устало думала, что всё это не то, совсем не то...
Потом она начала отказываться и от этих редких походов, и стали они с Василисой жить словно на острове.
Кормил их лес. Сеяли немного ржи и овса для лошади. Худо-бедно держали пчёл. Под самим озером почему-то всё время сама росла гречиха, которую уже давно никто не сеял. Несколько раз в год приходили коробейники - всякие железки и ткани меняли на воск и мёд. Так они и жили.
А в прошлом году ранней весной как-то тихо и незаметно померла Василиса. Просто не проснулась утром и только лёгкая улыбка на губах свидетельствовала о том, что в последние минуты она наконец-то была счастлива. Глашка схоронила её над самим озером, как та и просила. "Чтобы быть поближе к Егорше..." И осталась доживать одна, про себя решив, что если станет уж совсем невмоготу - озеро всегда рядом. Да и надо ли ждать?..
Так бы и жила Глашка одна в лесной глуши - долго ли, коротко - неведомо. Да вот совсем недавно, в аккурат под Купала, было ей видение. Будто бы из чёрного-чёрного дома выходит её Егор, смотрит, улыбаясь, на Глашку, и говорит:
- Ну вот я снова здесь... Подожди меня ещё немного - и мы опять будем месте. Теперь уже навсегда...
И с этими словами исчезает в переливах вспыхнувшей радуги. А в воздухе сильно пахнет грозой...
Глашке, конечно, и раньше он снился, но никогда сон не был таким ясным и чётким. К тому снился Егор всегда молодым - таким, как она его запомнила, а сейчас это был уже взрослый человек, сильно похудевший - только скулы торчат, как у матери, зато раздавшийся в плечах, а уж глаза, глаза... В глазах Егора Глашка заметила что-то совсем новое, незнакомое, настораживающее и пугающее одновременно - зрачки были огромными, взгляд цепким и властным, тонкие губы плотно сжаты. И только улыбка напомнила Глашке прежнего, молодого Егора - лицо сразу изменилось, будто свет вспыхнул, взгляд стал мягче и добрее, и Глашка тут же проснулась, как от толчка.
Была глухая ночь, в избе темно хоть глаза закрывай, но в воздухе стоял резкий запах недавней грозы. И это-то при чистом небе!.. Напуганная Глашка зажгла свечу. Темнота отступила и притаилась по углам стайками чёрных откормленных котов. Сотворив надёжное заклятие от нечистой силы, Глашка надолго погрузилась в глубокое раздумье.
А в это самое время над землёй плыла ночь. И не было уже ни красок, ни цветов, ни запахов, ни звуков - травы и кусты беззвучно скользили на волнах победившей тишины, ныряя в тёмные водовороты бесконечности и поднимаясь вместе с тёплым воздухом от нагретой за день земли всё выше и выше - туда, где призрачными искорками сверкали булавочные головки иных миров. Только деревья оставались последними островками здравомыслия в этом бесконечном потоке времени, лишь покачивая верхушками в ответ на безмолвный призыв ночи к вечному движению, имя которому, конечно же, Жизнь.
Далеко-далёко от этой дышащей живым теплом земли, за мрачными древними лесами, за окаменевшими в мёртвой неподвижности бесконечными пустынями, за широкими и бездонными реками и морями, наполненными ленивой тяжёлой чёрной водой, в которой меркнет и теряется даже свет луны, подпирают ночное небо острые шпили ледяных гор Крыши мира. Здешняя ночь не сменится через несколько часов нежным, как перламутровая раковина, рассветом. Долгие месяцы лишь звёзды да иногда луна бросают слабый свет на окаменевшие некогда следы битвы между огнём и холодом. Холод явно тогда победил.
И если бы какая глупая птица вздумала забраться вглубь этой поднебесной страны - то на вторую неделю полёта (если бы, конечно, не издохла), среди мешанины гор, горок, ущелий и поставленных боком каменных плит, обязательно увидела бы отполированное до зеркального блеска громадное ледяное плато - островок абсолютного порядка в этом мире бесконечного хаоса.
Его поверхность отражала звёздное небо с такой достоверностью, что могло показаться, будто бы ты стоишь в центре Вселенной, в месте, где не существует ничего, кроме тебя и звёзд. "Прекрасное место для психушки" - могла бы подумать эта глупая птица, совершившая сколь далёкое, столь и бесполезное путешествие. И была бы в корне не права...
Потому что в самом центре этого застывшего озера был расположен замок Белоснежки.
В одном из бесконечных залов бесконечного Ледяного дворца раздавались короткие щелчки бильярдных шаров. Щелчки перемежались восклицаниями, говорящими об удачных ударах и наоборот. Игрок был один и играл он, по всей видимости, сам с собой.
Вернее, это была она. Длинные чёрные прямые волосы сияющим водопадом струились вдоль гибкого и стройного, даже слегка худощавого тела, частично скрывая вполне развитые бёдра. Приличных размеров грудь на удивление бодро торчала в положенном месте, крупными сосками оттопыривая длинное парчовое платье произвольного покроя, ниспадающее с покатых плеч переливающимися складками. Правильный овал лица и твёрдый подбородок говорили о жёстком и даже властном характере, а небольшой прямой рот с очень тонкими, почти незаметными губами - о большой целеустремлённости и силе воли.
Портил всё только нос. Длинный, прямой, с тонкими трепещущими ноздрями, он мог бы называться римским, - но назло всему его острый кончик препохабно изгибался вверх, напоминая персидскую туфлю. О чём говорила сия черта внешности - догадаться сложно, тем более что этот кончик носа время от времени шевелился, реагируя, наверное, на перемены в настроении хозяйки.
В целом любительнице одинокой игры в бильярд можно было дать лет эдак двадцать пять-двадцать семь, даже если не смотреть на изумительно гладкую, без единой морщинки, кожу и подозрительно упругую отличной формы грудь - но вот глаза... Громадные и раскосые, они были черны как самая глухая ночь и так же бесконечны. Где-то в глубине время от времени проскакивали зелёные искры, но самым примечательным было их выражение. Цепкие как отрыжка, они всё видели и ни о чём не говорили. Долго смотреть в них не хотелось, а быстро отвести взгляд - не получалось. Такие глаза должен был бы иметь сфинкс, тысячелетиями смотревший на песчинки у своих ног.
Кий плавно скользнул по длинным сильным пальцам и раздался очередной звонкий щелчок. Но изумительно задуманная комбинация, в результате которой в лузах должны были очутиться сразу три шара, нелепо сорвалась. Удар получился слишком низким и всё глупо смешалось.
- Блядь!.. - воскликнула эта удивительная женщина.
Сейчас же, с лёгким хлопком возникнув в воздухе, перед ней в почтительнейшем поклоне оказалась юная девушка, почти девочка, одетая, если можно так сказать, в совершенно прозрачную накидку неопределённого покроя. Ещё она была примечательна громадными густо-синими глазами на пол-лица да, пожалуй, тем, что ноги её в сверкающих туфельках не касались пола, находясь где-то на ладонь над ним.
- Я здесь, ваша сияющая светлость, - колокольчиком прощебетала эта бесстыдница.
- Это я не тебе, - низким грудным голосом ворчливо произнесла хозяйка бильярда. - И сколько раз говорить - веди себя прилично!.. Не виси в моём присутствии!..
Кончик носа её возмущённо дёрнулся. Девушка, клацнув каблучками, приземлилась и тут же приняла ещё более покорную позу:
- Простите великодушно, ваша сияющая светлость... Прикажете опять исчезнуть или сначала наказаться?..
- Захочу - накажешься, - буркнула собеседница, старательно натирая кий кусочком мела и думая о чём-то своём.
- Ладно, - решила наконец она, - на этот раз прощаю... Можешь исчезнуть.
Девушка рассыпалась в поклонах, грациозно подметая краем накидки зеркальный пол. В нём было видно, что и снизу она выглядит не хуже, чем анфас и боком. Во время очередного поклона что-то блеснуло, дунуло ветром - и эта замечательная со всех сторон девушка с неприличным именем исчезла.
А женщина с бильярдным кием, внезапно что-то вспомнив, встряхнула волосами:
- Эй, Блядь!..
В зале было тихо и скучно. Девушка в ответ не появилась.
- Блядь, туды твою мать!.. - уже громче воскликнула хозяйка и матерно выругалась, топнув каблучком.
По залу дунуло, свистнуло - и перед ней оказалось сразу несколько женщин и два бритых наголо мужика, одетые в ту же одежду, что и девушка по имени Блядь. Половые члены мужиков были спрятаны в блестящие золотые трубки, двумя цепочками кокетливо пристёгнутыми к поясу. Яички их также были гладко выбриты, но привольно болтались на свободе, принимая на себя золотых зайчиков и потому выглядя очень импозантно.
- Мы здесь, ваша эс-эс, - прошелестело по залу.
- Хорошо!.. - отчеканила хозяйка, поводя чёрным глазом вдоль коленопреклонённого ряда. - Как живёте, суки?
- Отлично! - хором ответили ей.
- Ну и пшли на хуй!.. - ловко завершила разговор начальница. Настроение её немного улучшилось, но неприятный осадок всё равно остался, даже когда подданные исчезли с приятным прохладным ветерком.