Аннотация: Рассказ написан ко Дню Победы. Все факты, изложенные в рассказе имели место быть. Правда с разными людьми. Мне будет приятно, если рассказ вам понравится.
Анатолий Старов
Два солдата
Дед Архип лежал на кровати, глядя широко отрытыми глазами в потолок, едва освещенный предутренним робким светом. Мысли о прожитой жизни все чаще и чаще посещали его в последнее время. И к чему бы это? Зачесалась нога. Дед Архип дернулся, было, почесать. Да вовремя вспомнил, что чесать-то нечего. Усмехнулся горько. Сколько лет после войны прошло, с которой пришел он без ноги. А она, нет-нет, да и зачешется. И смех и слезы с этой ногой.
Дед Архип покосился на окно. Скорей бы, что ли, рассвет наступил. Устал уж лежать на кровати. Спина, вот, уже болеть начала. Не выдержав, он отбросил одеяло, сел, опустив единственную ногу и остатки того, что было когда-то его второй полноценной ногой. Зашарил рукой под кроватью в поисках громоздкого и тяжелого деревянного протеза. Этот протез он сам сработал, когда старый пришел в негодность уже несколько лет назад. Тогда его Матрена еще была жива. Нащупав, начал прилаживать к культе, подкладывая под нее куски войлока, неаккуратно вырезанные им из голенища старых валенок, отслуживших свой срок. Затянув покрепче кожаные ремни, встал. Прошелся по комнате, проверяя, не очень ли сильно их затянул.
- Ладно, вроде и не очень давит, - мелькнула в голове мысль.
Он подошел к невысокому окошку, выглянул во двор. Во
дворе с кудахтаньем бродили куры. Иной раз они останавливались, лапами разгребали землю, разыскивая какую-то еду. За ними ревниво наблюдал красавец петух. Иногда он поднимал голову и громко кукарекал. Архип поднял глаза и с надеждой посмотрел в безоблачное небо.
- Ведро, опять жара будет нынче. Никак не дождаться дождичка в это лето, - с досадой сам себе пробормотал Архип.
Он стоял у рукомойника, громко фыркая, умывался прохладной водой из колодца, принесенной только что.
- Красавец, - беззлобно пробормотал Архип, критически рассматривая свое изборожденное морщинами лицо. - А каким я был в молодости? - уже громче сказал он, расчесывая перед небольшим зеркальцем, висевшим на стене, остатки волос на голове, расческой с выломанными частью зубьями. - Побриться, что ли,- подумал, внимательно рассматривая свое морщинистое лицо, поросшее многодневной щетиной. - А, ладно, потом. Для кого теперь красоту наводить?
Тяжело вздохнул, вспомнив недавно умершую жену.
- Поесть, и то некому приготовить, - с досадой пробормотал он. - Все сам да сам. И себе приготовь, и курей-обжор покорми. Но с другой стороны, куда без них деться. И не так одиноко доживать свой век, и яйцо и мясо, к тому же. Да и покойница, царствие ей небесное, любила этих курочек.
Архип разыскал на посудной полке старую алюминиевую, местами слегка помятую миску, прошел в сени, кряхтя, неуклюже наклонился, неловко отставив в сторону протез, достал из-под покосившейся скамейки, заваленной всяким хламом, старый почтовый ящик с остатками картошки. Подхватив его сухонькими руками, поставил на скамейку, с грохотом опрокинув пустое ведро. Матюгнувшись, набрал в миску картошки, постукивая по полу протезом, прошел в комнату. Устроившись на табуретку за столом, принялся чистить картошку на завтрак.
Поставив чугунок в зево старой русской печи, занимавшей большую часть небольшой комнаты, которую по старой устоявшейся привычке называли все кухней, Архип, постукивая по дощатому полу деревянным протезом, прошел к столу, занимая свое место у окна. Это место он занимал уже много лет. Почитай с той поры, когда еще совсем молодым пришел со второй мировой, с небольшим рюкзаком за спиной, деревянным протезом вместо правой ноги и двумя костылями в руках. Все, что привез Архип с войны. Архип, подперев голову руками, уставился в клеенку, постеленную на расшатавшемся за долгие годы службы столе.
Во дворе противно заскрипела давно не мазаными петлями и через небольшое время стукнула калитка. Дед Архип выглянул в окно и едва не подпрыгнул на стуле. По тропинке к хате шел высокий молодой красавец, легко неся в руках большую, и видать, тяжелую сумку.
- Кто ко мне приехал?! - обрадовался Архип, - Господи, да это же внучек мой приехал, Андрюшенька.
С трудом справившись с волнением, громко стукнув по ножке
стола деревянным протезом, поднялся со стула. Простучав громко по полу, метнулся к выходу. Скрипнув, распахнулась входная дверь. Навстречу ему в хату, слегка наклонив голову, шагнул парень и с порога, бросив сумку на пол, взмахнув широко руками, закричал, едва сдерживаясь от полноты чувств.
- Привет дедуля.
Архип, традиционно отерев руку о рубашку, протянул ее внуку, но, не выдержав церемониала, обнял своего потомка и прижался всем телом к нему. Андрей, наклонившись, уткнулся в дедову заросшую щеку. Вконец расстроенный дед отвернулся, стыдливо утирая предательски выступившую слезу, ненужно прокашлялся.
- Проходи внучек, - справившись с волнением, просипел севшим голосом Архип. - Сейчас завтракать с тобой будем. Картошка, должно быть, уже поспела.
Архип, пришептывая себе под нос что-то, засуетился, начал собирать на стол нехитрую деревенскую снедь, нет-нет, да и посматривая с гордостью и любовью на внука.
После некоторой суматохи сели за стол. Архип, оглядев хозяйским взглядом стол, звонко шлепнул ладонью себя по лбу и метнулся к горке.
- Вот и бутылочка беленькой. Мы с тобой должны отметить твое прибытие во здравии с этой войны, - пробормотал дед, вытирая от несуществующей пыли тряпицей бутылку водки, припасенную для всяких торжественных случаев.
Он аккуратно поставил на стол бутылку и продолжил, обращаясь к внуку,
- Я-то сейчас мало пью. Здоровье у меня что-то последнее время подкачало. Но ради такого праздника выпью рюмочку-другую. А ты, внучек пей, сколько душа просит. Мало будет, я еще достану. У меня еще припасено. Я нутром чувствовал, что ты приедешь. Давеча в сельпо сбегал, еще прикупил.
Архип привычным движением открыл бутылку, разлил по полному стограммовому стакану себе и внуку.
- Давай, внученька, выпьем за твое возвращение с этой проклятой войны, будь она трижды неладна, - подняв стакан и потянувшись к внуку, промолвил Архип.
- Давай, дедуля, - промолвил Андрей, с нежностью глядя на Архипа.
Архип опрокинул стаканчик, почувствовав, как обжигающая жидкость прошла по горлу.
- Я так рад тебя видеть. Как здоровье-то твое? - стараясь отвлечься от посетивших его тяжелых мыслей, задал вопрос Андрей.
- Да че там мое здоровье. Живу, скриплю полегоньку, да внучков в гости поджидаю. Вот тут недавно Светочка приезжала, хорошая девушка выросла. И ко мне уважение и любовь имеет. Гостинцев навезла кучу. Матренушку вот недавно похоронил, бабушку твою, - Архип смахнул с небритой щеки незваную слезу. - Бога только и прошу, чтобы дети да внуки были здоровы, - Архип потянулся за бутылкой. - Давай помянем Матрену. Вот бы радовалась она сейчас. Она тебя больше всех из внуков любила. Когда узнала, что ты попал в Чечню, места себе не находила. Мы все, как могли, ее успокаивали. Ты же знаешь, у неё сердце было больное, - Архип снова смахнул со щек непрошеные слезы.
-Держи, дед, мой подарок из Чечни, - Андрей, чтобы отвлечь деда от грустных разговоров, расстегнул свою сумку и достал из нее кинжал.- Этому кинжалу, почитай, лет двести.
Дед Архип взял кинжал в руки и стал осматривать. Кинжал не отличался внешним блеском, парадностью. Его рукоять была изготовлена из рога тура. Ширина лезвия была сантиметров восемь, а длина около шестидесяти. Лезвие его, тщательно наточенное, с одной стороны, с другой было зазубрено, как у пилы. В ножнах, на тыльной стороне, в специальном углублении имелся подкинжальный нож.
- Кинжал - древнее оружие чеченцев, - сказал Андрей, заметив, что дед с интересом рассматривает подарок. - Каждый мужчина в Чечне его имеет. Оружие для горцев является символом свободы, чести и достоинства, поэтому мастера очень ответственно подходят к своей работе, к качеству клинков. Закалка этого кинжала настолько хороша, что не поддается обработке обычным слесарным инструментом. Той стороной лезвия, которое зазубрено, как у пилы, можно свободно распилить самую крепкую сталь.
-Спасибо, - растрогано промолвил дед, - хороший подарок, полезный для меня. Бояться я стал за свою жизнь после ограбления. На фронте не боялся, а здесь, в родной деревне, боюсь.
Андрей с удивлением посмотрел на деда.
- Дед, расскажи, что случилось-то? - с тревогой спросил он.
- Знаешь, Андрей, беда не приходит одна. Похоронили твою бабушку, а через неделю это и случилось. Мне не спалось той ночью. Услышал шорох возле двери. Когда я к двери-то подошел, она от удара нараспашку отворилась и в хату зашли трое парней. Стали деньги с меня требовать. Я тем днем как раз пенсию получил. На похороны-то я у соседей занимал. А когда почтальон пенсию принес, так я в тот же вечер и отдал ее за долги. Бандиты надеялись на крупную выручку, и никак не могли поверить, что у меня дома нет денег. Били меня и все требовали сказать им, где я прячу деньги. Ничего не добившись, забрали награды и ушли. Когда они уходили, я их просил: "Награды-то оставьте! Зачем они вам?". А они только смеялись мне в лицо, потом по голове ударили ногой несколько раз и ушли. Они думали, что я умру, а я выжил. Живучий!!! А награды утром во дворе нашли. Они их выбросили. Вот так! Ну, а ты-то как?
- Да нормально. Знаешь, я вспоминаю сейчас - как мы с пацанами тебя просили рассказать о войне. А ты все отнекивался. Я сейчас понимаю почему. Сам войну прошел. Знаешь, нет в войне ничего, кроме горя, боли, крови. Человек человеком быть перестает. Помню, мы в Грозном зачистку одного дома делали. Когда вошли во двор пятиэтажного дома, я увидел убитого парня из нашей роты и тень человека, которая метнулась в сторону подвала. Я подбежал к двери подвала и кинул туда несколько гранат. Затем через дверь открыл огонь из автомата. Когда в магазине закончились патроны, я зашел в подвал и увидел в нем трупы женщин и детей. Был там и парень лет тринадцати. Видимо его я и видел возле трупа. Он наверно просто подошел к нему посмотреть, а я его за боевика принял. Как рассказать тем, кто на войне не был, что чувствует человек, который вот так убил детей и женщин? Я их каждую ночь вспоминаю.
- Ничего внучек, ничего, - забормотал торопливо, невнятно Архип. - Ты выпей-то водочки. Успокойся. Пройдет время, и ты забудешь эти страшные картины. Время, внучек, хороший лекарь.
- Просто пострелять во врага, еще куда ни шло, - со вздохом продолжил Андрей, когда опорожнили по стакану. - Стреляешь в бегущего на тебя чеченца, и видишь, как автоматные пули насквозь его прошивают и впиваются в деревья, в стены домов за ним. И о смерти в этот момент не думаешь. Как будто это игра такая. - Андрей достал из кармана сигареты, прикурил дрожащими руками. Затянулся глубоко, с придыхом. - А вот в рукопашную атаку ходить, действительно страшно, продолжил он.- Бывало, идут на нас чеченцы цепью, автоматы за спинами, в руках - ножи. И молча. И приходится принимать этот молчаливый вызов, чтобы не посрамить родину, пославшую нас на эту бойню. Достаешь свои, самодельные, с любовью наточенные ножи, в руки берешь, за голенища сапог засовываешь. Если есть еще нож, то и в рот. И вперед. И тоже молча. И пошла резня в полной тишине, слышны только предсмертные хрипы с обеих сторон. И эти хрипы вгрызаются в твой мозг на веки вечные, и ничем их оттуда не
сковырнуть. И нет такого средства, чтобы хоть ненадолго забыть этот ужас.
Андрей сжал граненый стакан, да так, что побелели костяшки пальцев.
Архип, забыв утирать катящиеся по небритым щекам слезы, смотрел на своего, так рано познавшего войну внука, на неожиданно повзрослевшего в двадцать лет пацана.
- Ты выпей еще водочки. Успокойся. Время, внучек, хороший лекарь. Оно, даст бог, вылечит.
Дед, почесав с хрустом свой поросший седыми волосами подбородок, замолчал, думая о чем-то своем, потаенном.
- Вот только на меня это лекарство что-то плохо действует. Может из-за старости? А? - дед Архип выжидающе уставился на внука. - Может уже хронически эта болезнь засела во мне?
Андрей поднял глаза на деда, пожал плечами. Потянулся к бутылке, разлил по стаканам.
- Да, что война делает с людьми, внучек. Я насмотрелся, как здоровые мужики, с ума сходили после рукопашных. До сих пор помню. Был у нас в отделении Степан Хрунов. Вокруг еще бой идет, а он стоит над мертвым фрицем, глаза остекленевшие, рот судорогой набок своротило. Стоит и методично вонзает в мертвое тело штык, приставленный к винтовке. Хотели его мужики оттащить от тела, так он на них бросился со штыком наперевес. Едва его обезоружили. Лейтенант приказал его связать, да положить в окопе, чтобы охолонул в покое. Ничего, отошел маленько. А через полчаса немцы снова пошли в атаку. Он в этом-то бою и погиб. Но, понимаешь, внук, эта картина, как здоровый мужик, стоит и мертвого колет штыком, до сих пор ко мне во сне приходит, - с надрывом закончил Архип.
- Давай, дед, помянем, что ли, простых, непризнанных Родиной, героев?
- Давай, внучек.
Выпили, закусили картошечкой с соленым огурчиком. Помолчали в раздумье каждый о своем.
-Я вот вспоминаю часто одну рукопашную, - Архип на мгновение замолчал, переживая вновь давно прошедшие события. - Когда война началась, мне ведь всего шестнадцать с хвостиком было, - после тяжелого молчания глухо продолжил дед. - Я ведь на фронт, можно сказать, с голодухи попал. Когда началась война, было голодно. Мы с пацанами бегали на железнодорожный вокзал провожать эшелоны с солдатами на фронт. Мы подходили к полевой кухне на перроне, когда кормили солдат, повара иногда давали каши и нам. Один раз мне наложили целый котелок каши, и в этот момент раздалась команда: " По вагонам". Мне так хотелось доесть кашу в котелке, что, не задумываясь, я запрыгнул в вагон поезда. Так я оказался на фронте. Первое время я радовался возможности поесть вдоволь. Тогда США по ленд-лизу начали снабжать нас тушенкой. Какой же вкусной она нам казалась! Тонкие, длинные пластиночки этого сала с мясом были искусно закручены в рулончики и упакованы в железную баночку. Стоит только открыть банку и просто божественный запах распространялся вокруг. Кладешь этот ломтик на хлеб и ешь... Вкуснотища!
Помолчав, Архип продолжил:
- Только попав под первый обстрел, понял, в какой ад попал. Но дороги назад уже не было. Я до сих пор помню первого убитого при мне. Мы сидели на огневой позиции и ели из котелков. Вдруг рядом с нами разорвался снаряд, и сидящему рядом со мной бойцу осколком оторвало голову. Сидит человек с ложкой в руках, пар идет из котелка, а верхняя часть головы срезана, как бритвой, начисто... Я его фамилию до сих пор помню - Алексей Свиридов. Многих позабывал уж, а его помню. На фронте часто товарищи менялись. Сегодня, скажем, прислали к нам в роту десяток человек на пополнение, назавтра из них только двое в строю... Бойня... А то, что я так долго был на передовой и живой остался, так это благодаря своему возрасту! Был я тогда можно сказать сыном полка. Тогда я был маленьким и щуплым. Многим бойцам в сыновья годился. Меня все оберегали и по возможности отсылали в безопасное место. Я остался жив только благодаря отеческой заботе, которую проявляли бойцы нашего полка. Но иногда, конечно, и мне приходилось хлебнуть сполна. Война есть война. Я сейчас вспоминаю фронт и думаю, какими же зверями мы были. Так тяжело осознавать себя убийцей. Бывало, сидишь в окопе,стреляешь в немцев и радуешься, когда фриц, в которого ты метишься, споткнется будто, и падает. Ты попал, или твой сослуживец, что рядом с тобой сидит в окопе, неизвестно. И как-то даже мысль в голову не приходит, что сейчас ты этим маленьким кусочком свинца, может быть, чью-то жизнь прервал. Чей-то сын, брат или муж остался лежать бездыханный на поле боя.
Как-то раз вызвал меня ротный и приказал отконвоировать двух пленных немцев. Сказал мне - "Сынок, пока у нас тихо, отведешь их в штаб".
Немцы были из "окруженцев" - грязные, худые, в жалких лохмотьях. Один был молоденький парнишка с длинной шеей и грустными глазами, а второй был пожилой немец. Мне в школе легко давался немецкий язык и его знал относительно неплохо, а немцы знали немного русский. Начал с ними беседовать по дороге. Молодой солдат всю дорогу рассказывал о своей невесте, а пожилой - о своих детях. Все их рассказы были пронизаны отчаянием и мольбой о собственном спасении: "Мы не убивали", "Мы не стреляли", "Я рабочий"... Мне было приятно видеть, как немцы унижаются передо мной, мальчишкой в красноармейской форме. Я сдал пленных в штаб и вернулся вечером в свой батальон. А днем был ожесточенный бой, и от роты осталось в живых четыре человека. И командир погиб. Сейчас я думаю, довел бы я этих немцев до штаба после этого боя или убил бы при попытке к бегству? Не знаю!!!
А однажды сидим мы в окопе, смотрим, а фашисты в рукопашную пошли. Ну и мы, стало быть, встали, пошли. И прет на меня огромный мужичина. Без пилотки, рыжие волосы на ветру развиваются, глаза голубые яростью так и пылают. Отбил он в сторону мой штык играючи, завалил меня на землю, навалился всем своим телом. Я, как кутенок, под ним трепыхаюсь, верещу, как поросенок на заклании, пытаюсь сбросить его. Да куда там. В нем весу, должно быть, поболе сотни кило. Разве ж мне поднять такую тяжесть? А он, сволочь, схватил меня за горло своими огромными ручищами, да давай душить. Я уж думал, что все, пришел мой последний час. Уже и в глазах темнеть стало. Да тут как озарение на меня нашло. Вспомнил я, что в сапоге моем, за голенищем, лежит заветный ножичек, подаренный мне старшиной роты. Ножик изготовлен был мастерски, с любовью. И ручка было ладная, из ноги горного козла сделана. Я, изловчившись, вытащил из сапога ножик, да и начал его в спину фрицу тыкать. Смотрю на его лицо, и вижу, как раскрылся его рот в немом крике. А может и не в немом. Вокруг такой грохот стоял, что я и собственного-то голоса не слышал, когда орал. Чувствую, что хватка его стала ослабевать, через некоторое время я уже дыхнуть воздуха смог. А у меня, как затмение какое нашло. С еще большим усилием стал тыкать его. Не до раздумий тут было - или я его убью, или он меня. Вскоре он и вообще перестал меня душить. Только глаза его, вытаращенные, на меня смотрели с болью и ужасом. И изо рта тонкая струйка крови пробежала по подбородку, и стала на меня капать. Я еще долго пролежал под фрицем, пока силы ко мне вернулись, чтобы я смог сбросить тело мертвого с себя. Вылез я из-под него, стою, а ноги дрожат, и руки напрочь отказываются
шевелиться. Долго я так стоял, глядя на лежащего передо мной тело мертвого фашиста. Наконец собравшись с силами, полез в карман фашиста, чтобы документы его забрать. И вместе с пачкой документов достал фотографию, слегка кровью испачканную. Смотрю на фотографию, а там, в каком-то парке на скамейке, сидят двое молодых - парень рыжий, который лежал сейчас под моими ногами, и молодая фрау. Фрау и фриц держали на руках маленьких детишек. Тому, что фриц держал, ну от силы, годика полтора-два было. А у фрау на коленях сидела девочка, годов где-то около трех. А справа, и слева сидели на скамейке два пацана. Я так думаю, они близнецы были, очень уж похожи друг на друга. И было им годов по семи-восьми. И, понимаешь, понял я тогда, что только что своими руками отобрал я жизнь у отца четырех мальцов. И завтра-послезавтра пойдет к нему на родину похоронка, где скажут, что такой-то-такой-то погиб на фронте. Чтобы, значит, не ждали его домой. И, Андрюшенька, такая тоска меня стала одолевать. Мочи никакой просто не было. Сел я рядом с телом неизвестного немецкого солдата, и зарыдал. Сидел я долго, и все хилое тело мое сотрясалось от неудержимых рыданий, пока не подошел ко мне проходивший мимо пожилой однополчанин. Увидел он эту картину, понял все сразу, поднял меня с земли, обнял за плечи, прижал к себе.
- Ничего, сынок, поплачь, поплачь. Не ты виноват в его смерти. Это война, проклятая из нас делает зверей.
Дед помолчал, снова переживая давно минувшие события.
- Уже стерлись из памяти города и поселки, по которым шел мой батальон, забылись фамилии однополчан,- помолчав, продолжил Архип, уставившись куда-то, в одну ему известную точку, остекленевшим взглядом. - Отчетливо помнятся только бомбежки, обстрелы, грязь и кровь, и непосильный труд. Скольких друзей осталось на поле боя, и не сосчитать. Я их не помню уже. А этого немца помню, помню запах его пота. Закрываю глаза и вижу его остекленевшие, полные боли и ужаса, глаза и чувствую на своем лице тепло капающих с его губ капель крови. Иногда я детей на снимке вспоминаю и думаю, как они выросли без отца, как сложилась их судьба. Стоит только сказать слово "война", как наворачиваются слезы, начинает ломить руки и ноги. Господи! Если это в твоих силах, не допусти, чтобы снова начался этот ад. Пусть молодые узнают о войне только из книг.
Он посмотрел на внука и стыдливо отвел взгляд в сторону. Его внук также прошел через горнило войны в Чечне. Войны, которую развязали недальновидные политики. Воевать с фашистами было проще, патриотизм помогал пересилить страх. Вообще, в бою о смерти не думаешь, азарт боя захватывает настолько, что своя шкура уже не кажется самым важным достоянием человечества. До или после атаки разные мысли бывали, но тогда Родину защищали от фашистов. А ради чего
воевал внук? Он вспомнил фронтовых друзей-чеченцев, с которыми он воевал бок о бок с фашистами за единую Родину, как протягивали они друг другу руку в тяжелую минуту, а сейчас рядом сидит его внук, который смотрел, может быть, на внука его фронтового товарища через прицел автомата.
Дед Архип плакал, не замечая, что текут слезы обильным потоком по небритым щекам. Андрей сглотнул комок, стоящий в горле.
- Это я тебе, внучек, говорю, что время лечит. На самом деле ни черта оно не лечит. Уж сколько лет с той войны прошло, а мысль о том, что я лишил жизни отца четырех детей, сделал их сиротами, до сих пор меня мучит, - просипел неожиданно севшим голосом Архип.
Он отвернулся, смутившись за свои слезы непроизвольные, в сторону, вытерся рукавом выцветшей рубашки. Тяжело вздохнул прерывисто, словно обиженный ребенок.
В комнате повисла напряженная тишина.
А внук, заметив реакцию деда, лишь усмехнулся горько, да потянулся за бутылкой, разливая по новой.
Выпив, закусили. Немного успокоились разыгравшиеся, было, нервы.
- Дед, так ты всю войну в пехоте провоевал? - полюбопытствовал Андрей.
- Меня в сорок третьем зацепило маленько. Рана пустяковая, а в госпиталь попал, - Архип, вытянув из-под стола культю, взглянул на свой архаично сделанный протез. - А после госпиталя послали меня учиться в артиллерийскую школу. После ее окончания попал я в полковую артиллерию.
-В артиллерии, наверное, лучше, чем в пехоте.
-Да тоже доставалось с лихвой. Послали как-то меня и еще двоих мужиков на передовую управлять огнем. Ну, мы ползли, ползли. Смотрим, танк стоит немецкий подбитый. Мы обрадовались этой неожиданной находке. Какая-никакая, а все же защита от шальной пули. Забрались под танк и только рацию начали настраивать, слышим шорох какой-то. Глядим, а это немецкая разведка к нам продвигается. Мы затихли, а немцы, сволочи, к нам шмыг, под танк. Тут мы и встретились. Завязалась драка. Ни нам не хочется открывать свое место, ни им. Поэтому и сцепились врукопашную. А там же места мало. Ни размахнуться, как следует, ни ударить. Навалился на меня фриц и ножом на меня замахивается. Я нож-то его отбил, да зубами в горло фрица и вцепился. Другой немец ударил меня по голове прикладом, и я потерял сознание. Очнулся я, когда наши солдатики несли меня на носилках в полевой госпиталь. Покосился я на ноги, смотрю, а вместо правой ноги месиво какое-то из плоти, сапога и штанины. Хотел я закричать от отчаяния, а во рту что-то лежит, мешает, значит. С трудом я разжал стиснутые зубы и вытолкал изо рта чего-то. Мне потом уже в госпитале рассказали, что, когда наши войска пошли в атаку, нашли меня рядом с искореженным танком. Лежу я на мертвом немце, а зубами мертвой хваткой держу его за горло. Пытались разжать мои челюсти, да какой там. Чтобы вынести меня с поля боя, пришлось вырезать у немца кусок горла. А ногу у меня хирурги в госпитале-то и оттяпали. Так для меня война за десять дней до победы закончилась. Палец на отсутствующей ноге иной раз так чешется.
Сил нет.
-Что-то жарко у тебя, - прервал Андрей затянувшееся молчание, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки.
- Так жарища-то, какая нынче. Да ты разденься, внучек. Сними рубашенку-то. Чай ни к кому приехал, а к деду, - засуетился Архип.
Андрей расстегнул рубашку, сбросил ее с плеч. Архип, с трудом вылез из-за стола, хотел взять рубашку повесить ее в шкаф. Андрей протестующе замахал рукой, и небрежно бросил ее на спинку стула. Архип, повернувшись, в льющемся с окна свете увидел на груди внука розоватый, совсем еще свежий шрам, что красовался, аккурат, в районе сердца. Всплеснул руками, открылся рот в бесшумном крике. Чтобы не закричать, зажал его своей, в старческих узлах вен, рукой. Сдержался. Лишь кустистые, в щедрой мере подернутые сединой, брови сошлись на переносице, да желваки под небритыми щеками заходили туда-сюда. И губы закушены накрепко, чтобы ненароком не вырвался крик.
С грохотом отодвинув стул, сел без сил на него. Всхлипнув судорожно, протянул через стол предательски трясущуюся руку. Хотел прикоснуться к ране на груди внука, чтобы разделить с ним его боль. Неловко сидя на стуле, он тянулся и тянулся к Андрею и все никак не мог дотянуться. Он уже лег на стол, почувствовав, как больно впился в его сухонькое тело стакан, а прикоснуться к ране так и не смог. И упала голова на стол бессильно, а когда поднял ее,не было никого на стуле, и в хате никого не было. Затравленно огляделся Архип, а на него с удивлением и укоризной смотрели со стены лики на фотографиях его Матрены и Андрея с черными бантами на углах рамок.