Староверов Евгений Владимирович : другие произведения.

Недобитки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   "НЕДОБИТКИ" (цикл очерков о деревне, увязанный автором воедино)
  
   Часть-1
  
   Вместо эпиграфа
  
   Если бы меня спросили: "А что ты, мил человек, делаешь на этой земле? За каким дьяволом ты тут живёшь, дефекалишь, размножаешься?", не зная верного ответа, я отмазался бы несмешной шуткой: "Не живу, братцы, выживаю". С ноября 1982 года, с тех самых пор, как лёг спать и не проснулся четырежды герой Отечества, последний из капитальных и такой же стабильный, как Эмпайр Стейтс Билдинг.
  
   После этого "Эмпайра" приходили иные лидеры, к счастью, одноразовые, как те контрацептивы, производства Советского автопрома. Были сухие законы и программы-погромы, призванные в пятьсот дней вытащить страну из заднего прохода и осчастливить россиянина так, чтобы он, сволочь, до смерти запомнил.
   Много людей тогда склеило свои старенькие тапки, запомнив до смерти. Кто с голоду, кто с холоду, иные отравились суррогатами, когда Антихрист, с метастазой в полбашки, ставил свои поганские опыты. Многие, да не все.
  
   Самые активные, пересилив себя, встали на новые рельсы и поехали, кто в долговую яму с утюгом в анале, другие, те, что везунчики, - в очаговый коммунизм.
   Ветераны, которым ясен член, учиться поздно, здоровье не то, да и голова, закодированная большевиками уже не та, тупо пошли на помойку. Не верите? Да вы, не масон ли часом?!
  
   Ну и, наконец, те, которым в переломные годы было двадцать и более лет, откушали по полной программе. Представьте, каково это, когда в мозгах звучат "Союз нерушимый" и "Взвейтесь кострами", ломать через колено собственную жизнь и убеждения. Отказываться от стереотипов, внутренних штрих-кодов, но самое главное - от совести. Недобитки? Как есть бог.
  
   Живу, смотрю на те чудеса, творящиеся в Отечестве. Продаваемые Крымы и эскадрильи атомных бомбардировщиков. Жирующих быдлос-всадников и дохнущий с голодухи плебс. Матерей, бросающих с балкона грудных детей, и мента мусорянского, продающегося братку за жабью шкурку вместе с удостоверением и натруженной задницей.
   Смотрю и не могу нарадоваться. Вот же она, калиюга. Неотвратимый пиз-ец, которого все так долго ожидали. Предсказанный товарищами Вельзевулом, Иоанном Богословом и Володей Немецким.
   Не знаю, сколько мне свыше отпущено, но, видимо, придётся ещё какое-то время порадоваться. Да хрена ль нам? Мы - пскапские!
  
  
   Деревня (пролог)
  
   Моя деревня всё ещё жива. За тьму веков к ней подбирались орды самых разнообразных гитлеро-сталиных, её травили псами перестроек, держали впроголодь. Все эксперименты современности ставились именно здесь и на ней. Хлорку с самолёта не распыляли? Так ещё не срок. Однако, деревня живёт и трудится. Пашет землю и пьёт водку с брагой, в зависимости от достатка. Дерётся на Масленицу и доит корову. Она существует! Не корова, - Деревня.
  
   Жители деревни очень гордятся фактом своей деревенскости. Ибо в сёлах изначально князья селили своих смердов, тогда как деревня всегда была вольной. Вольной ли? Ну, хотя бы имелась видимость, а это уже кое-что. Нам большего и не надо. Всего-то и делов, что поводок удлинили, а каков полёт?!
   Со временем понятия село-деревня утратили изначальный смысл, уравнялись, и потому я буду периодически срываться. Называя жителей деревни то селянами (от сельской местности), то односельчанами, поскольку проживаем бок о бок.
  
   По правилам жанра здесь я должен описать природу, местоположение и внутреннее устройство этой колонии человеков. Итак?
   Среди холмов и берёзовых рощ, в излучине голубой полноводной реки, расположилась моя махонькая Родина. Когда-то в город ездили на лошадях, ходили пешком, убивая на это цельный день и более. С тех пор город разросся, вытянулся вдоль реки, и теперь мои односельчане за несколько минут, кто пешком, а кто на велосипеде, достигают цивилизации.
  
   Зачем? Да кто зачем. Одному новая рубаха нужна, другому гвозди, третий продуктами затариться спешит. Понятно, что в городе со всеми означенными девайсами значительно проще. Так что не удивляйтесь по ходу повествования, если мой герой за час смотается в город и обратно. Одним словом, смычка. Кто не знает, что это такое, пусть спросит у тех, кто знает. Только шёпотом и не перебивайте.
  
   В деревне примерно триста дворов, то есть, по современным меркам, это довольно крупное хозяйство. Почему по современным? Да потому лишь, что за последние годы нашими безголовыми какбылидерами (это слово пишется слитно) погублено столько сельхоз угодий и населённых пунктов (а деревушки в полторы старухи уже никого не удивляют), что три сотни дворов - это гигантский человечник.
  
   В деревне есть маленькая школа-восьмилетка, далее ребятня доучивается в городе, благо идти до него... да чего тут идти-то? Вон же он.
   У нас есть амбулатория со своим фельдшером (по-нашему - фелшар), надо сказать, очень профессиональным человеком. Таких раньше называли подвижниками. Но о нём чуть позже. Есть магазинчик, с вполне сносным снабжением.
  
   Кладбище. Отдельная история, запутанная, как всегда со своими тайнами, кровавыми и мистическими. Наверное, так принято, любое кладбище, как двери в иное, украшать байками. Чуть позже придётся детально пройтись по этому необходимому атрибуту человеческой жизни.
   Но главное, в деревне есть голова. Председатель колхоза. Именно колхоза, не надо делать такие дерьмократические мордашки. Не все эти подразделения удалось похоронить Егоркам с Толясями.
  
   Председатель. Вот с него, пожалуй, и начнём нашу историю. Поскольку есть серьёзное подозрение, что без этого человека не было бы ни колхоза, ни самой деревни. Русская земля исконно людьми держится, ими и жива. Что стадо? Их везде хватает, имею в виду стад. Главное, кто идёт впереди. Тупой баран, или всё же пастух. Мудрый и дальновидный.
  
   Председатель
  
   "Коммунизма я вам не обещаю, но пахать будете так, что с одного сливного устройства отработка закапает". Это слова нашего председателя, Танюшкина Александра Ивановича.
   Мужик! - Так говорят про Танюшкина. Вкладывая в это обыденное слово и гордость за то, что вот у нас есть, а вам не обломилось, и уважение, которое ещё заслужить надо. Вообще, в наше время, когда недовольство испытывает всяк, от взрослого до подростка, уважение заработать не просто. Дядя Саша его имеет.
  
   Вернувшись в восемьдесят девятом году из "Братских песков" без правой руки, но с орденом и в звании майора ДШБ, Александр Иванович, тогда ещё Саша, даже и не подумал отчаиваться. Садиться с губной гармошкой в подземном переходе и, жалостливо подвывая, отмывать у пролетариев медяки на одеколон? Ну, щас!
  
   Через военкомат и комитет воинов-интернационалистов он выбил-таки себе внеплановую руку, научился ей пользоваться и поступил конюхом в родной колхоз. Пахал так, что ночью вздрагивал от боли в надорванных мышцах. Через какое-то время люди заметили Танюшкина, и, когда пришёл срок менять бригадира (очередной спился), обчество единогласно проголосило именно за нашего бравого десантника.
  
   Пьёт дядя Саша крайне редко и только запоями, справедливо полагая, что если уж и мараться, то по-мужски. В такие дни его жена Надежда, прихватив десятилетнего Тимку, обычно уходит жить к маме или старшей, замужней дочери, Татьянке. Дерётся? Нет, конечно. Но, скажите мне, кто бы из вас выдержал трое суток гитарного лязганья, афганских песен и декламации по памяти "Мцыри"?
  
   Но, это раз в год, не более. В остальное же время Танюшкин въя-ывает (слово такое), как тот негр на галере, и горе нерадивому подчинённому, не угнавшемуся за "одноруким бандитом".
   А ещё у председателя есть страсть. Витька, лётчик сельхоавиации, тот самый, что опыляет поля разной гадостью, давно в курсе председательского глюка и в меру сил помогает ему, чем может.
  
   Мало кто понимает, что это за счастье, смотреть на землю оттуда, с неба, и орать от восторга, зная, что никто тебя не слышит. Александр Иванович даже просил у Витьки научить его управлению "кукурузником", но тут уж мимо. А жаль!
  
   День председателя не отличается какими-то разнообразиями. Утренняя оперативка с основными руководителями. Быстрая, солдатская, без лишних слов. Так мог настроить только кадровый офицер, вояка. Потом объезд угодий и подразделений. Допинг-пропи-дон на местах, и поощрение в виде хлопка деревяшкой по горбу отличившегося. Далее город с его агроснабами, понтовитыми администрациями итд. Быстрый обед на скорую руку, полчаса дивана с телевизионными новостями и всё сначала.
  
   Вечером Александр Иванович занимается с Тимкой авиамоделизмом, выслушивая основные новости школы и деревни вообще. Сын рассуждает по-взрослому, сурово поджимая губы в особо драматических местах, а отец любуется на своё отражение. Вот такая идиллия колхозных масштабов.
  
   ***
  
   Долго думал, с чего начать повествование. С утра, так это уже было? А давайте-ка поступим наоборот. Итак!
   День давно закончился, истончился вечер, на деревню опустилась ночь. А что делать, если у неё так принято? Только закончится день, а она, то есть ночь, тут как тут и давай опускаться.
   Отбрехали собаки, отмычались коровы. В смысле, не насовсем отмычались, а только на сегодня.
  
   Маринка Донцова, вернее, Марина Устиновна, сидела в своём маленьком кабинетике и тупо перебирала бумаги. Почему тупо? А устала. Целый день металась, как тот деликатес во рту Стародворской. То подавай отчётность по допризывникам, то вынь да положь сводку по наркоманам. А где их взять, тех наркоманов? Везде развелись, как тараканы, а в деревне нет ни одного. Беда прямо. Хоть самой для отчётности на иголку не прыгай. Было, повадились в Крестовке (это южный аппендикс Деревни) молодые городские засранцы травой промышлять. Марина долго не рассуждала. Вызвонила одноклассника из ОМОНа, и тот с такими же друзьями, частным образом, так отмудохали "купцов", что тех вымело из Крестовки словно метлой. Говорят, вновь зашевелились, надо бы заняться.
  
   Ещё с утра договорились с Андрюшкой сходить в кино, так всё хорошо начиналось.
   - Мариночка, если ты не против, я к тебе часов в шесть заскочу? - Андрюшка улыбался. А он, когда на Маринку смотрит, всегда улыбается.
   - Я-то не против, - Марина рассмеялась, - да ведь ты опоздаешь.
   - Когда это я опаздывал? - Андрюшка деланно возмутился.
   - Да всегда, - теперь Марина уже хохотала, - ты ж несобранный. Ладно, вот в ноябре свадьбу сыграем, и я тебя начну дисциплинировать.
   - Может, не надо? - ловко увернувшись от брошенного тапка, Андрюшка был таков.
  
   - Ну, где же этот опоздун? - Марина начинала нервничать. Время восемь, скоро сеанс, а коровьего дрессировщика нет, как будто никогда и не бывало. Ну, появишься, ох, я тебе всё скажу. Если честно, положа руку, куда там её ложат в подобных случаях, то Маринка и сама частенько опаздывает. С её-то работой.
  
   Бог с ним. Раз Андрюшки всё равно нет, расскажу вам пока про Маринку. А то я жду, вы ждёте. Ещё, чего доброго, разбежитесь все, и кому я буду свои байки травить? Ну, слухайте, Недобитки!
  
   Агата Кристи
  
   Хорошая девка Маринка Донцова, весёлая, работящая, всегда улыбнётся, найдёт приветливое слово старому ли малому. Маринка выросла в деревне, здесь окончила школу восьмилетку, отсюда вместе со сверстниками бегала в городскую окраинную школу, аж за три километра. Зимой детвору возил колхозный ПАЗик, осенью и весной председатель автобус отбирал, справедливо полагая, что, коли хочешь быть умным и красивым, то бегай. Когда в холода автобус не заводился, мать вставала раньше обычного. Варила картоху, Маринка совала её себе в шубенки. Ещё не поняли? Рукам тепло, щёки не поморозишь, и на завтрак съесть можно. О как!
  
   Маринке двадцать четыре года. Сказать, что она красивая, это значит - промолчать. Откровенно говоря, не один парень оставил свои глаза на Маринкиных прелестях, а сколько душ, невинно убиенных ярко-зелёными глазами, так и не нашли себе пристанища.
   В иные времена Маринка могла бы быть царицей, любимой женой магараджи, самой дорогой наложницей падишаха, или главной жрицей храма. Но это в иные времена. А ныне Маринка, вернее, Донцова Марина Устиновна, суть - участковый инспектор милиции, и всякие амуры её не интересуют. Да врёт поди-ко?
  
   Марина - поскрёбыш. Старшие братья, все семеро, живут и работают в городе, на большом заводе. Давно обзавелись семьями, огорожанились. К матери наезжают на большие праздники, водки попить, да пирогов материных домашних отведать. И тогда в доме дым коромыслом, а деревня замирает в предчувствии событий.
  
   А всё дело в том, что братья Донцовы, как и их папаша (упокой, господи, его душу), драчуны, каких свет не видывал. Все погодки, все как тот былинный Илья Муромец, что в рост, что вширь, одинаковые. Мозгов, как у таракана в членике, да меньше, зато кулачищами помахать - святое дело. Старшаку Мишке - сорок два года, младшему Ефиму - тридцатник. Потом, видать, у папаши ихнего был перерыв в поисках истины, и Маринка родилась только через шесть лет.
  
   Все семеро боровиков на Маринку надышаться не могут, готовы на руках носить, и следят, бдят за её нравственностью, чище всякого евнуха. Может, потому Маринка в свои двадцать четыре года до сих пор не замужем? А кому охота сложить буйную голову, попав в зону интересов этих семерых Митрофанушек?
   Собственно, и сама она дорого стоит. Ну, так попробуйте вырасти среди семерых шкафов, у которых кроме драки на уме ничего нет.
   Бывали случаи, когда поддатый хулиган, купившись на Маринины глазки-пуговки, пытался дерзить "куколке". Ладно, не стану о плохом.
  
   Маринке на всё это наплевать, у неё забот хватает. Триста дворов, почти две тысячи душ, и у каждого свои тараканы в голове сношаются. Есть и такие, у которых те тараканы сплошь мальчики, однако тоже сношаются.
   Встаёт Маринка всегда в шесть утра, ложится уже со звёздами. Деревня в последние годы разрослась. На окраине, ближе к чистой и ласковой Паленьке, начали, как грибы, расти дома новых русских. Двух и даже трёхэтажные. С крытыми дворами, гаражами, банями-саунами, и личной охраной.
  
   Пока оббежишь всё это хозяйство, пока с тем другим словом перемолвишься, глядь, а уже и вечер наступил. Потому семейный совет, немного подравшись и испив водки, во главе с Мишкой постановил: раз ментовское начальство не чешется, приобрести Маринке личную машину. Маринка спорила, требовала мотоцикл, на неё цыкнули, и порешили - только машина! Так у Маринки появился УАЗ Патриот. Немного поартачившись, девка всё же. Маринка милостиво приняла подарок, в глубине души подпрыгивая от счастья, как заяц.
  
   Теперь её дела пошли на лад, появилось время, не лишнее, но свободное. И жирное городское начальство осталось довольно. Участковая приобрела мобильность, и тратиться не нужно. Председатель, поскрипев для порядка, натужился и выделил Маринке для нужд нутряных органов сто пятьдесят литров солярки в месяц.
   В день, когда середняк Лёха пригнал Уазика в деревню, у матери собрались все Донцовы. Старуха расстаралась на славу: накрыла стол, выкатила четверть самогона. А тем временем деревня притаилась в предчувствии непоправимых изменений социума.
  
   Время близилось к десяти вечера, и Донцовы, изрядно разогретые винными парами, сидели на бревне перед материнским гнездом, курили и базланили песни.
   Из-за угла крайней избы появился зоотехник Андрюшка Михалев. Парень был чуть подшофе, и потому добровольно, совершенно без принуждения, шёл в пасть загоревавшему от ничегонеделанья зверинцу.
  
   Первым развлечение заметил младший Донцов, Ефимка. Младший - не значит мелкий. Дело в том, что в последнее своё творение, не считая Маринки, папаша Донцов вдул самую крупную порцию своего душевного жара. Крупную, но не лучшего качества. То ли торопился куда, то ли свет включили неожиданно. И Ефим получился самым геркулесистым из братьев. Даже старшак Мишка, на что уж глыба, а и то терялся на фоне Фимки, как щенок теряется в тени экскаватора. Но, как я и оговорился, мозгов в сей могучей туше было столько же, сколько в племени Ханты, ужравшихся сомы.
  
   - Ба, какие люди топчут родную землю! - обрадовался Фимка, вставая с бревна.
   Андрюшка уже смекнул, что погорячился, ступая на суверенную территорию Донцовых. Ведь слышал же разухабистое пение, но попёр на рожон. Однако, и отступать нельзя. Тем более, что Маринка Андрею очень нравилась.
  
   - Привет, дрессировщик! - продолжал пьяный Ефим, - Как там свиньи поживают, сам оплодотворяешь, или хряк ещё что-то может?
   - Привет, Ефим, - обречённо поздоровался зоотехник, - Да нет, как-то всё руки не дойдут, да и свиньи каверзные пошли. Пока, говорят, с младшим Донцовым не переспим, тебе ни за что не дадимся.
   Андрюха понимал, что его несёт, но остановиться уже не мог. Маринка пыталась что-то сказать, но три глыбы встали у неё на пути, а старшак Мишка буркнул:
   - Не лезь морковка, пущай мужики поговорят.
  
   А Ефим, даром, что оглушённый с детства, смекнул, что зоотехник выставляет его на посмешище перед роднёй. Глаза богатыря налились кровью, и он, сжав кулаки, шагнул к жертве. Вот он навис над зоотехником, словно разгневанный великан. Ещё чуть...
   - Слышь, Фима, а это не ты обронил? - зоотехник смотрел куда-то в сторону и под ноги.
   Жернова в голове Ефима скрипнули, и он стал медленно поворачиваться.
  
   И в этот миг произошло то, чего не ожидал никто. Ни ждущие киносеанса братья, ни рвущаяся на помощь Маринка.
   Зоотехник спокойно достал из кармана штормовки молоток, примерился и с глухим стуком опустил его на бронебойную голову-башню Донцова младшего.
  
   Все ещё хлопали глазами, ошарашено хавали раззявленными ртами вечерний воздух, а Ефим, глухо хрюкнув, закатил глаза и со всего размаху состыковался с родной землёй.
   Тишину, наступившую после данного акта вандализма, нарушил Мишка, на правах старшего. Подойдя к поверженному брату и убедившись, что обморок от сотрясения плавно перешёл в обычный сон, Мишка с интересом глянул на зоотехника и, обращаясь к братьям, сказал:
   - Ша, мухи! Этого кента я беру под личную защиту. Кто тронет, закопаю жопой кверху.
  
   Так Андрей стал желанным гостем в доме Донцовых, а Маринка вдруг обнаружила в себе море женственности, а также желание быть красивой и обаятельной. Судьба-злыдня очередной раз пустила в ход свои заморочки. Оно и понятно, как без этого? Ведь выродимся же?!
   ***
   Как и в любой луже, в нашем водоёме периодически случаются всплески. Выдуваются пузыри, и не всегда красивые. Здесь один из них. Не хотел заостряться, да чего уж там.
  
   Андрея она так и не дождалась, зато дождалась неприятностей. И началось всё с того, что с дикими воплями в кабинет ворвалась старуха Микрюкова. На главной деревенской сплетнице, что называется, лица не было. Нет, была какая-то ватная маска, белая и непрестанно орущая, но лицо...
  
   Марина сразу сообразила, что-то произошло. Пару минут ей пришлось заниматься реанимацией речевого аппарата Микрюковой. Отпаивать старуху тёплой водой из бачка. Старуха же, в ответ на первую медицинскую помощь, только таращила глаза, нечленораздельно мяукала и делала губами вот так: "Пррр...пррр...". Перед зеркалом попробуйте потом.
  
   Наконец, старуха успокоилась и смогла говорить. Вот, что удалось выяснить Донцовой из лепета сплетницы. Опускаю междометия, анахренизмы, фольклор типа "лико-чё, надысь, мабуть" итд. И уж, коли пристала нужда, сразу проговорю характер самой Микрюковой.
  
   Старуха Микрюкова
  
   Старуха Микрюкова, не такая уж и старуха, как может показаться на первый взгляд. Бабе всего шестьдесят лет с копейками, и соку в ней ещё о-го-го! Но вечное ворчание, по-старушечьи повязанный платок, ветхие ремки вместо нормальной одёжы - всё это и определило прозвище бабы у деревенских языков.
  
   Живёт Микрюкова одна, избушка у неё ладная, ещё крепкая, но, по причине отсутствия мужика и полном равнодушии к уюту самой хозяйки, очень уж запущенная.
   Когда-то давно, лет около сорока назад, были у Микрюковой и муж,
   и деток двое. Были, да сплыли на лёгком кораблике.
  
   Это были времена самого великолепнейшего застоя всех времен и народов. Того застоя, который народ звал стабильностью. Ибо булка среднестатистического хлеба, не взирая ни на какие происки мирового империализма и сионизма, стоила двадцать копеек и ни копейкой больше.
  
   Алефтине было тогда двадцать лет с хвостиком. Работала она на швейной фабрике, в раскройном цехе. Хорошо работала, можно сказать, что пахала. Там же познакомилась с молодым наладчиком оборудования, весельчаком и бабником, Олежкой Микрюковым.
   Недолго они женихались, обстряпал Олежек любовь в сжатые сроки и в лучшем виде. Не прошло и году, как появился первенец Мишаня, а следом за ним выскользнула из-под мамкиной юбки Лизанька.
  
   Если кто помнит, то были времена чудес. Когда молодые, при должной сноровке могли получить от государства жильё. Когда в июле-августе потный предцехкома с галстуком на плече бегал по всему цеху и уговаривал людей, за Христа ради, съездить в Адлер или Геленджик по бесплатной, сгоревшей к чёртовой матери, путёвке.
  
   Мишке было уже пять годиков, а Лизоньке почти четыре. Была-не была, решили Микрюковы и махнули в Крым на приобретённом недавно Москвиче.
   Бог с ним, что дорого, однова живём, - постановил семейный совет. Сказано, сделано!
  
   Из той поездки Алефтина вернулась одна. Не сама, - вернули. Помогли добраться до дома. От сгоревшего вместе с семьёй Москвича остались только пепел, да раны на сердце.
   С того дня Алефтина начала превращение в старуху Микрюкову. Медленно, но неотвратимо.
   ***
   Итак! Через пару ковшей воды и несколько минут уговоров, Марина вытянула из старухи следующее.
   Возвращаясь с вечерней дойки, баба решила срезать угол и пошла не как обычно, вдоль центральной улицы, а задворками, по угору над Паленькой.
   Там-то она и обнаружила тело старика Яна Францевича, с пробитой головой, в крови и без признаков жизни.
   Марина тяжко вздохнула, обругала опоздавшего Андрюшку последними словами и, проводив старуху до дому, занялась тем, чем и должно в данной ситуации заниматься деревенскому детективу.
  
   ***
  
   Сделав пару звонков, Марина, прихватив фонарик, направилась на место происшествия. Быстро темнело, на небе зажигались звёзды. Зажигались, суть фразеологический оборот, пугаться не надо.
   По косой тропке Марина спустилась к ласково ворчащей, укладывающейся спать Паленьке. Дедушку Яна Францевича она обнаружила именно там, куда ей и указала Микрюкова.
  
   Старик лежал навзничь, раскинув руки и воткнув костлявые пальцы в пожелтевшую траву. Открытые глаза стеклянно смотрели в чернеющие небеса.
   Марина, подсвечивая себе мощным фонарём, внимательно осмотрела место происшествия. Не Пуаро, конечно, однако, в школе милиции по криминалистике имела твёрдые, не выплаканные у преподавателя, пятёрки.
  
   Странно, но следов не было совсем. То есть, конечно, были, но только старика и бабки Микрюковой. И больше ничегошеньки!
   Марина по третьему кругу обшаривала каждый миллиметр поляны, когда услышала из кустов шорох. Деревенский участковый - статья особая. Не все законы должно соблюдать, и не для всех они писаны.
  
   Выхватив из деревянной кобуры пистолет, Марина сделала шаг в сторону кустов облепихи и твёрдым, она очень на это надеялась, голосом скомандовала:
   - Выходить из кустов по одному, руки вверх!
   Тишина. И за тем кусты затрещали, и на поляну вылез местный дурак, Гриша-радостный.
   Мужик улыбался и радостно лопотал что-то. Но внимание нашей "Агаты Кристи" привлекла рука чокнутого. В этой самой руке был зажат крупный окровавленный булыжник.
  
   Марина застыла с пистолетом в руке, а Гриша всё так же улыбаясь, шагнул к участковой и, протягивая своё кровавое орудие, сказал:
   - Умри, сука! Скарлатина!
   В этом месте нервы сыщицы дрогнули, как, впрочем, и палец на спусковом крючке. Грянул выстрел, и Гриша, сражённый в колено, с жутким рёвом упал в траву.
   Сверху, от дороги, послышался шум подъезжающей машины, крики и топот множества ног. Лежал мёртвый старик, корчился раненый Гриша, подло ухмылялись звёзды.
  
   Гриша-радостный
  
   В моей деревне, как ни странно, живут люди. Смеяться не обязательно. Ведь каждый понтовитый горожанин знает, что за чертой города начинается "терра инкогнита". Помните, как это выглядело на древних картах? "Там обитают диковинные звери и необычайные люди"
   А вся необычайность людей из "терры" заключается в том, что они, как правило, ходят в телогрейке и сапогах (асфальт не для всех) и не приучены к понятиям носовой платок и театр. Обыдливание идёт повсеместно, на уровне госполитики.
  
   Гриша-радостный живёт в деревне без малого пятьдесят лет. В детском возрасте, когда Гриша только-только научился ходить и выговаривать пару десятков слов, мать по пьянке уронила его в выгребную яму. Да-да, именно в неё, кормилицу огородную. Конечно, достали, безусловно, отмыли, но с тех пор Гриша, как бы это мягче сказать, отрешился от мира. То есть попросту стал дурачком. Что характерно, запах выгребной ямы сохранился при нём на всю жизнь. Мойся, не мойся, но воняет так, что даже мухи присев потереть ладошки, тут же в ужасе подрываются на запасное Шереметьево.
  
   Гриша совсем не обучаем. Из алфавита он знает всего три буквы и, где ни попадя, рисует их. И ежели вам доведётся побывать в моей деревне, и увидеть на заборе те самые три буквы, знайте, здесь был Гриша. Знаю, что в иных местах есть свои Гришы, поскольку надпись эта преследует нас всю жизнь.
  
   Гриша всех любит. Это не то, что вы подумали, кто же ему даст с таким амбре? Просто у данного типажа совсем, то есть напрочь отсутствует чувство ненависти и даже простой неприязни. Хотя он умеет обижаться и тогда месть его, нет, не страшна, но каверзна по-дурацки. Навалить кучу под двери и сбежать. А то ещё сделать жуткое лицо и страшным голосом вскрикнуть: "Скарлатина!!!" - при этом затопав ногами и громко пукнув обидчикам в назидание.
  
   У дурачка есть страсть, и называется она "комплекс Герострата". Те, кто в курсе, уже догадались. Радостному Грише совершенно нельзя доверять спички и зажигалки. И если моя деревня до сих пор не сгорела, то только лишь потому, что накосячившая когда-то мамаша, ходит за Гришей, как привязанная, и следит за ним денно и нощно.
  
   Целый день наш дурачок бродит по деревне, выпрашивает конфеты и закурить, иногда садится на небольшой мостик над Паленькой и, свесив ноги, ловит босой ступнёй течение. Дурак, двумя же надо?
   У Гриши пенсия, причём такая, что многие из земляков сельчан завидуют ему. Хотя чему завидовать? С другой стороны, у Гриши всегда утро и всегда весна, тоже не маловажный штрих.
  
   Словарный запас полудурка невелик. Пара десятков слов и союзов. Таких как: жрать, умри сука, скарлатина, баиньки, конфетка и дай курить.
   Пользуется ими Гриша весьма виртуозно. К примеру, просит он у механизатора: "Дай курить?!" и тот ему отвечает: "Иди домой Гриша, нет у меня курева", на что Гриша глубокомысленно заявляет: "Умри, сука!" и идёт побираться дальше.
  
   А ещё Гришу совсем нельзя злить. Все, наверное, в курсе, что обиженные господом иногда обладают неимоверной силой. Угу. Это про Гришу. Когда председатель, отобрав у дурачка спички, хотел дать ему поджопника, забывшись в думах об Отечестве, Гриша легонько толкнул председателя, да так, что тот пролетел метров пять и вышиб своим телом новые ворота Лукиных, обездолив тем самым фактом всех деревенских баранов.
  
   Есть у Гриши, как бы это мягче выразиться, - хобби что ли? К месту и не к месту, любит наш герой показывать свой член. Бабы ржут как лошади, но уходят задумчивые, мужики же, напротив, обижаются. Поскольку член для Гриши Господь делал из десятка штатных писек, то и получилось что-то вовсе уж неудобоваримое.
   Пробовали жаловаться несчастной маме, но та, махнув рукой, расплакалась и ничего не сказала.
  
   Совсем недавно оказалось, что Гриша не совсем пропащий для общества человек и, при известных обстоятельствах, может быть полезен на простых работах.
   Когда у ворожеи Кибанихи загорелся дом, вся деревня в течение часу боролась с озверевшей стихией. В числе первых прибежал на пожар наш дурак. Кто-то суетился с пожарным шлангом, кто-то ведрами таскал воду из ближних колодцев. Гриша нашёл где-то детский совочек и из кучи, что привезла мама для ремонта каменного амбара, таскал песок и, гордый участием, швырял его в пламя. За тот час, пока приехали пожарники из города, Гриша успел оборотиться раза два, а то и все три.
  
   Когда пожарники развернули свои рукава и дружно ударили в почти умерший огонь, Гриша наряду с односельчанами радовался и восторженно кричал: "Умри, сука, скарлатина!!!"
   ***
   Марина тупила. Сидя у себя в кабинете за столом, она при помощи металлической линейки, на манер катапульты, зашвыривала канцелярские кнопки в раскрытое окно. Одна уже попала в ухо проходившему мимо фельдшеру Крейцеру. Не ожидавший этого Гюнтер Самуилович, тоненько взвыл и, схватившись за пораненный орган, припустил трусцой.
   Ещё долго были слышны его причитания.
   "Крейцерова соната, блин", - хмыкнув, подумала Марина.
  
   Яна Францевича уже увезли, место происшествия обследовали криминалисты из города. Грише-радостному, у которого, к слову сказать, оказалась ссажена кожа на коленке, и всего-то, смазали рану зелёнкой, заклеили пластырем, и, дав закурить, отправили под конвоем в город. Опер в звании майора (Марина немного знала его) поблагодарил девушку за оперативность и поимку преступника. Казалось бы, всё. Но что-то упущенное не давало покоя Марине.
   Однако, как ни крути, но придётся идти к Матрёне Раскатовой. Та шлында всё знает, да не всё скажет, - так решила Марина, и особо ловким выстрелом поразила в нос старого кота Фурзика, облюбовавшего для ночлега Маринин китель. Фурзик грязно и замысловато выругался во сне, но не проснулся.
  
   Марина расхохоталась, потом сдвинула лохматого "оккупанта", прилегла рядом и моментально уснула. Спала долго, а, проснувшись, обнаружила, что время полдень. Заварив чаю, быстро сполоснулась из рукомойника и, бросив коту "чао", вышла вон.
  
   Побирушка
  
   Матрене Раскатовой лет восемьдесят, а, может, и больше, никто не считал. Да и кому надо считать никчемные года деревенской побирушки-плакальщицы? Живёт Матрена одна в маленьком домике-халупке, почти у самого кладбища. Кроме чёрного кота Чапая никого у неё нет. Но, кот, скотина своенравная. Хочет - спит, а захочет - и уйдёт на сутки другие по своим бандитским рамсам.
  
   У Матрёны небольшой огородик, по сути, им и живёт старуха. Сколь снимет картохи, да свеклы с морковью, то и ест всю долгую зиму. А ещё Матрена ходит по поминкам, лучше её никто за покойника убиваться не умеет. Как затянет своё: "Ой, куда ж ты, да ой на кого ж ты", так самому в гроб лечь охота.
   Обмыть-обрядить человека в последний путь - это тоже к Матрёне. Временами старуха повитушничает, когда нужда припрёт, да машину с крестом вызвать не успевают. Сказывают, что тайный бабий грех сокрыть может старуха, но тут я не знаю. Не пойман, не вор.
   Из родных у бабки никого не осталось. Одних пережила, другие канули где-то в больших городах. Был сынок, но сгинул в тюрьмах. Одна старуха, совсем одна.
  
  
   Осень распогодилась. Воздух истекает сладким ароматом увядающей, пропитанной солнечным светом травы. Небо чистое и настолько голубое, что хочется пить его, долго и жадно. Бабка сидит на завалинке и, тихонько напевая под нос, вяжет из старых, распущенных в ленты, тряпиц круглый половик. Рядом с независимым видом развалился Чапай, трепетно и со знанием дела занимающийся гигиеной интимных подробностей своей развилки.
  
   Матрёна очень любит чаёвничать и, что характерно, чай переводит просто мешками. Мало кто видел, как старуха на эмалированную кружку заваривает больше полпачки слоновьего N36. Полученный "дёготь" она употребляет мелкими глотками, обмакивая в кипяток кусочек колотого сахара и высмактывая из него сладкий сироп, вспоминая свою удалую и разухабистую юность.
  
   Более полувека назад, будучи ещё довольно молодой бабёнкой, промышляла Мотька квартирными кражами. Не сама шмутки выносила, но наводила лучше всех. Представившись работницей соцзащиты, обхаживала горьких одиноких старух, подавляя их волю своим обаянием и лучезарной улыбкой. Бабки млели и доверяли воровке-наводчице самое сокровенное. Дальше дело техники.
  
   Но воровская верёвочка, дело известное, не долгая. Один из подельников, рыгая кровью в допровском подвале, сдал Мотьку с потрохами. Дальше были тюрьмы, пересылки, бараки. Цеха для пошива рукавиц и тапок, картонажные мастерские с решками на окнах. Годы за колючкой и месяцы на воле, шикарные рестораны и звенящая мерзлота в сполохах северного сияния.
  
   Но всё когда-то кончается, и в один, далеко не прекрасный, день на волю вышла пожилая беззубая женщина-волчица. Её прижитый в лагерях сын, единственный и нелюбимый, вырос в детском доме и не найдя себе применения, пошёл по стопам родительницы. Воровской телеграф иногда доносил до Мотьки слухи о кровожадности налётчика Раскатова. Потом сынку стало мало содеянного, и он ушёл в полную отрицаловку, сколотив банду таких же зверей. Потом был слух о расстреле Раскатовцев, который Матрёна перенесла абсолютно спокойно, словно о постороннем человеке. Собственно, так оно и было.
  
   Матрёна грелась на ласковом осеннем солнышке и слушала музыку. Из приоткрытого окна, посредством "Маяка" плакала Лидия Андреевна:
  
   "Ветер осенний листья срывает,
   Вся природа грусти полна,
   Только надежда не умирает,
   Сердце знает, придёт весна"
  
   Уже лет тридцать, как Матрёна живёт в Деревне. Набегалась, успокоилась и осела напрочь. Дальняя родственница оставила ей маленькую избушку на курьих ножках, а сама померла. Матрёна сделалась необычайно набожной, скажи кто раньше об этом Мотьке, так ведь словами бы не отделался, а тут, поди ж ты.
   Матрёна не пропускает ни одной службы, соблюдает посты, без молитвы снедать не сядет, спать не ляжет. И то правду бают люди, что чёрт в старости в монастырь спешит...
  
   Матрёна, что само по себе диво, сидит и думает о смысле жизни. Не жизни вообще, а своей несуразной, большей частью проведённой в пьяных загулах, да лагерных бараках. Тюрьма-матушка, как же. В общей сложности лет двадцать за решками проведено - целая жизнь. Но об этой стороне Матрёниной судьбы знает только дотошная участковая, Маринка Донцова, по известным причинам молчащая как рыба.
  
   По улице, что есть духу, удирают двое подростков, Матрёна насторожилась. Так и есть, Мишка с Прошкой, два сапога парных. Не заметив старуху, мальчишки ныряют в буйный куст сирени и там, припав к земле, замирают.
   Из-за поворота показывается быстро ковыляющий председатель колхоза, Александр Иванович. В живой руке хозяина длинная хворостина.
  
   - Привет, Матрёна, двух оглоедов не видала? - председатель дышит тяжело, на лице гнев.
   - Здравствуй, батюшко Сан Иваныч, не видала, а что случилось-то?
   - Футболисты хреновы, два стекла вместе с переплётом насквозь! Поймаю, шкуру с жопы сдеру заживо...
  
   Председатель уходит, а Матрёна подстрожив голос, говорит:
   - Эй, спортсмены, нукось вылазьте, да вижу-вижу...
   Мишка с Прошкой вылазят из кустов все в репьяхах и паутине, зрелище удручающее. Мишка, как старший, насупившись, спрашивает:
   - Заложишь, тёть Матрёна?
   Старуха смотрит долгим взглядом на мальчишек, строжит голос и говорит:
   - Нет такого слова - заложишь, есть слово - предашь. От предателя, стало быть. Откуда у вас такой тюремный жаргон?
  
   - Ха! - восклицает Прошка, - ты, тётка, жаргона не слыхала, откуда тебе знать, тюремный он или нет? Тоже мне специалистка...
   Матрёна с удовольствием разглядывает хитрющие мордахи: "Ведь издеваются гадята", - затем, словно спохватившись, всплёскивает руками и говорит:
   - Ах, же я, дура старая, и верно, откуда ж мне знать? Это вы вона, какие грамотные нонче, а я ведь только телевизер смотрю, про всякие бондитские Петербурги. Ну, ступайте, детыньки, пока председатель не вернулся.
   Мальчишки покровительственно ухмыляются, и, поблагодарив старуху за укрытие, быстро убегают. А Матрёна смотрит на небо. Дышится вольготно и радостно.
  
   Из-за угла слышится шум движка, и в клубах пыли появляется Маринка Донцова, власть колхозная.
   - Привет, тётка Матрена, как жива здорова?
   Маринке двадцать четыре года, она весела и жизнерадостна. Три года назад девка окончила школу милиции и напросилась трудиться в родные пенаты.
  
   - Хорошо, Маринушка, - отвечает старуха, - А ты по делу, аль дурака валяешь?
   - Что значит дурака валяешь? - Марина возмущена, либо делает вид, - Я, вообще-то, представитель власти!
   - Какая власть, такие и представители, Маринушка, - притворно вздыхая, говорит старуха, - Не к лицу молодой девке в менто... тоись, в милиции-то работать, тебе бы замуж выйти, детишек рожать. Вон, какие сокровища наела, - кивает старуха на могучие Маринкины формы, - Давно ль взвешивалась последний раз?
  
   - Ты, тёть Матрёна, мне зубы не заговаривай, - Марина начала злиться, - Я к тебе по делу, а не лясы точить. Да ты слушаешь меня, аль нет? Дело у нас с тобой.
   - У тебя дело, милая, не у меня, - всё так же благостно улыбается старая воровка, - Ну, сказывай, что случилось. Аль убили кого?
   Марина недобро улыбнулась и вкратце поведала своей осведомительнице ночные приключения.
  
   Старуха надолго задумалась. Марине уже казалось, что Матрёна умерла, лишь бы не помогать власти, однако, старуха пошевелилась, и сказала:
   - Стало быть, упокоили паучка? Сколь верёвочке не виться, а конца не миновать, да уж.
   Я тебе, девонька, при жизни Яна не сказала бы, да теперя чиво? Не признал ведь меня старичок, видно, совсем я плоха стала. Сколь он у нас прожил-то? Годика три, ну да. Нет, не признал. А я ведь его сразу срисовала. Ишь, в пенсионеры вырядился. Ну-ну.
  
   Ты слушай меня, Мариша, да не записывай, я под запись-то молчать буду, вот.
   Дедушка наш, Ян Францевич, из старых авторитетов, тех, что в своё время воровское дело поднимали. Вес у него, ох, большой был, да и сейчас не меньше. С твоим районным начальником в дёсны цинготные целовался.
   - Со Святошиным Арка...
   - Ты, девонька, фамилии-те грозные вслух не сказывай, небо, оно всё слышит. Поняла, и ладно. В общем, отступись, девка, уровень не твой. Скушают, а косточки по оврагам раскидают.
  
   Марина задумалась. Если Ян Францевич такой авторитетный человек, то, как он попал в эту деревню, пригород не самого крупного райцентра?
   - Спасибо, тётка Матрёна, дальше я сама, попробую его по базам пробить. Ты о нашем разговоре никому не сказывай, да?
   - Не учи учёную, девица, я, чай, не в Смольном выросла.
  
  
   Здесь мне придётся воленс-неволенс сделать отступление малое, дабы ввести вас в курс дел. Да, собственно, и дел-то никаких. Это у вас там, в московиях, дела, а у нас всё больше делишки. Живём в лесу, телевизера нет, вечерами в кубики играем, маянез и тот не досытя...
  
   Arachnoid
  
   ПАУКИ (Aranei), отряд класса паукообразных, включающего также клещей, скорпионов, сенокосцев и т.п. Пауки по ряду признаков близки к насекомым, но четко от них отличаются. Хорошо известная характерная особенность многих пауков - умение плести сложно устроенные ловчие сети (тенета) из шелкоподобного вещества, выделяемого паутинными железами.
  
  
   - Доброго дня, Ян Францевич. Как поживаете многоуважаемый? Так рано, а вы уже на посту?
   - И вам не хворать, любезнейший. Наше дело стариковское: косточки ломит, вот и не спится. Как ваши детки, супруга?
   - А что детки? Разлетелись, не догонишь. Супруга всё болеет. Ревматоидный полиартрит, это, я вам скажу, не простуда. Уж мы с ней и на грязи ездили и, что греха таить, к колдунам обращались. Пустое.
   - Именно пустое. Артрит, он пока все косточки не переберёт, не отступится. Худшее для вас уже наступило, готовьтесь к плохому, уважаемый сосед. Не хочу быть чёрным демоном, но укрепитесь духом, мой друг...
  
  
   Ян Францевич - человек легенда. Где легенда, для кого? В Деревне он появился года три назад. Просто приехал и стал жить. Девяносто три года, но бодр, активен и жизнерадостен. Удивительная способность старика - помочь всякому, не отказать в малости и не только советом, делом, просто добрым словом, снискали старику славу доброго волшебника. Наверное, так должен был выглядеть и жить для людства всем известный Оле Лукойе.
  
   Живёт Ян Францевич один в небольшом домишке, правда, каменном и с удобствами. С ним вместе доживает век старая, почти слепая овчарка Рита. Сказать, что старик - затворник? Пожалуй, что нет. Кто бы ни обратился к нему с просьбой или одолжением, никому не откажет. Любят его люди, и правильно. Таких сегодня уже не делают.
  
   1.
   - Здравствуйте, дедушка Ян.
   - Здравствуй, Виктор. С чем пожаловал, какая кручина томит сердце молодецкое?
   - Есть проблема, дедушка Ян. Вы же знаете, я с Анькой дружу, с Крестовки.
   - Это, конечно, твоё дело, дружок, но я бы свою девочку ни за что не стал звать Анькой. Ты попробуй как-нибудь при случае. Подойди, возьми за локоток двумя пальчиками, да и скажи: "Анечка, ну почему мы всё время бегаем с тобой по киношкам? А давай съездим в театр?" Скажешь, да и посмотри за её реакцией. Ты будешь удивлён, Виктор.
  
   - Я попробую, дедушка Ян. Но проблема в другом. Крестовские к ней подкатывали. У них за старшего - такой Овчина. Заставляет травку продавать, за какой-то долг. А у меня на него управы нет, естественно. Там дела бандитские, опасно.
   - Понимаю тебя, сынок. Девочку им отдавать нельзя ни в коем случае. В милицию, думаю, ты не пойдёшь? Значит, всё хорошо будет, Витенька, ступай, об этом даже не думай. Да, вот что ещё! Отцу об инциденте говорил?
   - Нет, дедушка, он как с мамой развёлся, редко у нас бывает.
   - Вот и не говори, не нужно.
  
   2.
   После ухода подростка Ян Францевич взял телефон. Редкость в моей деревне телефоны. Всего три штуки: один у председателя, второй в отделении милиции, и третий у Крейцера, местного фельдшера. А четвёртый, о котором почти никто не знает, у Яна Францевича.
   - Здравствуй, Аркашенька. Как жив, здоров? Не отрываю ли тебя от дел неминучих?
   На той стороне провода, а именно в кабинете начальника горотдела милиции, произошла небольшая заминка. Полковник Святошин, поднявший трубку, проводил оперативное совещание. Услыхав первые звуки голоса, он сделал страшное лицо, зажал трубку ладонью и голосом, не терпящим возражений, сказал:
   - Пять минут перерыв...
   Затем, дождавшись, когда подчинённые выйдут из кабинета, совершенно иным голосом, а точнее голоском нашкодившего ребёнка, заговорил в трубку.
  
   - Здравствуйте, Ян Францевич, как живёте можете?
   - Живу неплохо, Аркашенька, но вот уже лет двадцать, как не могу, и потому радуюсь словно дитя. У меня просьба к тебе, дорогой. Помоги дедушке? Хочу на старости лет добро людям сделать. Уйду, и хоть что-то останется.
   Минут пять они уточняли детали просьбы, после чего старик, если можно так выразиться, раскланялся с главментом по телефону и положил трубку, оставив собеседника с остекленевшими глазами и даунски раззявленным ртом.
  
   3.
   И ещё один интересный звонок сделал старик в этот день. Поразмыслив, я решил, что всё же стоит о нём рассказать.
  
   Шанхай, в миру Слава Шаньгин, сидел в глубоком кресле, почти полностью утонув в нём. Его рабочий кабинет в помещении легкоатлетического манежа "Спартак" представлял собой жуткое нагромождение стилей и вкусов. Так, например, концертный рояль "August Forster" соседствовал с магнитолой "Sharp", а современный мягкий гарнитур находился под стеной, завешанной гобеленами под эпоху Людовика Валуа.
  
   В данный момент Славка, как мы уже выяснили, тонул в кресле. Его шишковатая, бритая наголо башка была запрокинута назад. Нос, губы и подбородок были вымазаны белым порошком так, словно Шанхай жрал его из корыта. В тот миг, когда прозвенел телефон, Славке как раз удалось наладить спиритический канал с Жанной Агузаровой, пребывающей в данное время на Марсе, в гостях у Лунтика.
  
   - Ёптваю мать, извини, Жанночка, это не тебе, - пробормотал мафиёзо и, сделав усилие, сел прямо. Трубка нашлась сразу, на журнальном столике из чёрного стекла.
   - Да бля, вас типа слушают, - пролаял Шанхай в телефон и осёкся. Дальнейшее блеяние бандита выглядело примерно так:
   - Да, дедушка, я вас внимательно. Угу, нет трезвый. Слово пацана...
   С той стороны, конечно же, наш глубокоуважаемый Ян Францевич, увещевал великовозрастного дитятю:
   - Славочка, милый ты мой отрок. Не серди меня, ладно? Сделай так, как я прошу. Ну, пожалуйста, не огорчай старика. Ты же знаешь, как я огорчаюсь, и что после этого бывает? До свидания, болезный мой...
  
   4. Овчина, человек-помойка и быдло по совместительству, в современном обществе занимал ячейку крути среднего звена. Как всякий недалёкий человек, а точнее очень близкий, Славка любил всё блестящее и дорогое. В его понимании настоящий миллионер должен ездить строго на Мазератти и кушать исключительно ананасы в Шампанском. Мало ли, что каши с мясом хочется? Терпи!
   Ещё одной отличительной чертой гангстера была исключительная кровожадность, обусловленная чрезмерным потреблением алкоголя и последствиями барачного воспитания.
  
   - Овчина, ты нюх потерял, фуцан? Ты, на чьей территории дерьмом промышлять вздумал?- Шанхай рассвирепел не на шутку. - Жадность тебя погубит, фраер. Сдохнешь ведь как собака бездомная, помойная. Ты в курсах, что тобой дедушка не доволен?
  
   На той стороне телефонной помойки наступила тишина. Шанхай услышал, как что-то упало на пол.
   - В смысле дедушка? Славка, а чё я такое сделал-то? - голос Овчины упал до шёпота , в нём появилась просительная нотка.
   - Это ты дедушке расскажешь, если, конечно, он тебя слушать станет.
   - Славян, - Овчина потел жутко, - помоги а? Скажи, что я сделаю всё, как он скажет?
   - Ладно, Овчина, но последний раз.
   - Всё, братка, я твой по гроб.
   - Тогда оставь в покое того пацанчика городского и девчонку. У вас на Крестовке она живёт, Аней звать. Просто забудь про них, обходи, как бомбу водородную. А то сам знаешь, унитаз на шею и в Паленьку, гольянов кормить. Бывай.
  
   5.
   - Витенька, ты, когда девочку Анечку в театр поведёшь?
   - Наверное, в выходной. Папа обещал с билетами помочь. Ему не откажут.
   - Славно. О твоём деле я побеспокоился, всё будет хорошо, не переживай. Папе от старика поклон передавай.
   - А он вас разве знает?
   - Знает, сынок, как не знать? Одному богу когда-то служили.
  
   6.
   В тот же день, в подвальном помещении Крестовского клуба, где местный полубандит Овчина соорудил себе офис, между бригадиром и его ближними состоялся следующий разговор.
   - Кто из вас знает этого городского пижона, что у бабки живёт? Ну, тот, что нашу Аньку клеит? - Овчина заметно психовал, и ближние это заметили.
   - Да все мы его знаем, - ответил худощавый парень лет двадцати, - А что, если накосячил чего, так ты скажи, Овчина, мы его мигом говно жрать заставим.
   - Я тебе заставлю, - Овчина разволновался ещё больше, - Ты знаешь, чей он сын?
   - Да говорят какого-то коммерса?
   - Хуёммерса! Его пахан начальник ГУИНа, слышал за такую контору? Короче! Если я узнаю, что кто-то подкатывает к нему или к его девке, ну ,этой Аньке-шманьке, молитесь богу. Сам лично завалю. По этапам пойдёте, вспомните и папу-коммерса, и сыночка. Всё отрыгнёте в камере у цыган ... под шконкой.
  
   В тот же день на подвал Овчины налетел городской ОМОН. Братки, наученные горьким опытом, даже не рыпались, однако, Омоновцы, настроенные Святошиным, лютовали. Били так, что те, кто послабже, обгадились прямо в исподнее. Самому Овчине прикладом проломили голову, переломали ноги и обе ключицы. В шкафу нашли пару мешочков, один с травкой, а второй с кокаином. Мешочки были, безусловно, подмётные, самими мусорянскими и подкинутые. Вновь били, до крови, до жёлтой блевотины. Напоследок командир группы, чьё лицо под маской разглядеть не удалось, сказал:
   - Час времени, и вас нет в городе. Каждый, кто попадётся через час, будет убит. Время пошло, пидарасы!
  
   Перед сном Ян Францевич решил прогуляться над рекой. Накинув курточку, он поманил Риту и вышел во двор. Воздух к ночи посвежел, чувствовалось приближение холодов. Кривая тропинка вывела его с овчаркой на косогор. Внизу лопотала по камням Паленька. Старик задумался. Вся жизнь прошла в хлопотах, в бегах и погонях. Были взлёты, да такие, что современным нуворишам-депутатишкам во сне не приснятся. И падения были жёсткие, страшные. Лагеря сменялись крытками, столицы бобруйсками. А он, всё так же бодр и силён, создавал свою империю.
  
   Власти не мешали, ибо кормились из того же кармана. Власти были с ним заодно. Эх, сколько воды утекло, сколько людей ушло, и каких?!
   Хватит. Пора и честь знать. В этой деревне, которую Ян Францевич давно считал своей, и которая стала ему последним домом, он и упокоится. Нет больше дел, нет рамсов вечных. Всё в прошлом.
  
   На влажной от росы траве, нога старика подъехала, и он нелепо взмахнув руками, упал навзничь. Хрупкий старческий затылок состыковался с камнем. Последнее, что увидел в своей жизни старик, это Рита. Его верная Рита. Он хотел что-то сказать, ведь каждый из нас уходя обязан сказать нечто важное и самое главное. Но дыхание вылетело из груди, и вор-легенда закончился навсегда.
  
   ***
  
   Не долго Марина занималась следствием. Едва успела она направить официальный запрос по делу убиенного Яна Францевича, как почти сразу прозвучал телефонный звонок. Это был начальник городского управления внутренних дел, полковник Святошин. Разговор был недолог и свёлся к тому, что инспектору Донцовой предписывалось прекратить дело, которое взял на контроль горотдел. Вот и вся любовь.
  
   Марина не была героем советского союза, и лавры старой тунеядки мисс Марпл её не смущали ни разу. Вы думаете, что сейчас моя героиня, отринув страхи и похерив распоряжение руководства, кинется частным образом добывать правду-матку? Независимые журналисты-неврозовы, стукачи всех мастей, отставные чекисты-альтруисты - все они кинутся радеть за Отечество? Да щас! У меня здесь не "Бандитский Петербург", а повесть о деревне. Потому, посидев минут десять и взвесив все за и против, Марина приняла решение. Про дело забыть. Ну, их, те большие игрища. Так и без головы остаться не долго.
  
   А дело разрешилось самым невероятным образом. И если бы не местный ветеринар Василь Васильевич, то так бы и сгинул наш Гриша-радостный в одном из дурдомов областного центра.
   Марина собиралась на свидание. Сегодня она возьмёт этого труса и растяпу зоотехника и силой уведёт к председателю. Хватит бегать огородами, сколько можно?!
   В двери постучали, и в горницу вошёл ветеринар, собственной персоной.
   - Добрый день, Марина Устиновна, а я к вам с делом, - Рабинович немного помялся в дверях и, видя, что хозяйка не гонит, уселся на лавку.
  
   Здесь я просто обязан рассказать читателю, что такое наш Рабинович. Так что укрепитесь духом, я ещё и не начинал.
  
   Рабинович
  
   Когда-то давно, лет пятьдесят назад у дверей райбольницы был обнаружен новорожденный детёныш человека. Это было первое января, новый год. У дежурного акушера Василь Василича, жутко болела голова, саднила порванная уздечка, хотелось сесть на унитаз и излить свою тоску в переплетения канализационных труб. Забыться и не видеть никого и ничего.
  
   - Василь Василич! - Визг санитарки Арины Родионовны, потряс мироздание и акушер, вздрогнув, расплескал себе на ляжки ворованный из колбы с уродом спирт.
   - Чего орешь, дура жирная? - спросил Василич после того, как отдышался и занюхал выпивку чьим-то лифчиком, торчавшим из его нагрудного кармана.
   - Вася, там подкидыш! Под двери бросили и сбежали суки!
  
   - Ишь, какая рожа хитрая, - развернув ребенка, сказал акушер, - типично жидовская. И волос чернявый. Чё встала как лошадь обосравшаяся? Приходуй, или порядков не знаешь? Куда его теперь? На улице вона как подмораживает.
   - А как его запишем, Вася?
   - Хуяся! Я на службе и прошу не панибратствовать, - буркнул доктор и прислушался к порванной уздечке, - Ишь, как зыркает, масон! - Врач с сожалением посмотрел в пустую колбу с подсыхающим уродцем внутри, - Записывай его Василием Васильевичем Рабиновичем.
   - Дак ведь нестыковка?
   - Ты, баба, слышала меня? Сбрызни, пока я тебе магнезию не вколол...
  
  
   Вася Рабинович вырос в детском доме, оно и понятно. С малолетства он смекнул одну вещь: в стране победившего быдлоса Рабиновичей не любят. Делают умильные мордашки, шаркают ножкой... и не любят категорически. Конечно, он не считал себя евреем, но, что написано топором...
   После восьмого класса Рабинович подался в ветеринарное училище. С грехом пополам окончив оное, он получил распределение в захудалый колхоз, да там и остался на всю жизнь.
  
   ***
  
   - Вы меня только выслушайте, Марина Устиновна, а потом выводы делайте. - Рабинович потел и не знал, куда спрятать руки, - Вчера поздно вечером, когда приключилась эта трагедия с Яном Францевичем, я, как обычно, сидел у себя на завалинке, перекуривал перед сном. Здесь ко мне подошёл наш местный дурачок, Гриша-радостный, да вы ж его знаете? Стал выпрашивать у меня папироску, я, конечно же, дал. От него так просто не отвяжешься. А он сел со мной на лавочку и курит себе. Ну, думаю, пусть курит, не мешает, и ладно.
  
   А тут вдруг собачка бежит, та, что у нашего Яна Францевича жила. Рита, старенькая такая овчарка. Вы, наверное, в курсе, что я животных очень хорошо понимаю. Сплетням не верьте, просто понимаю и всё. Вижу, собака нервничает, хватает меня за рукав и ведёт куда-то. Я встал и пошёл за ней. А там, в овражке возле Паленьки Ян Францевич лежит. Видать нога подвернулась на склоне, вот он и упал. Да головой прямо в тот злосчастный булыжник. А много ли старику надо? А Гриша всё время со мной был, Марина Устиновна. Вот только зачем он потом в кустах прятался, да ещё тот булыжник кровавый в руках держал, ума не приложу. Ну, так ведь убогий?
  
   Марина вздохнула, понимая, что сегодня они с Андреем к председателю уже точно не попадут, и сказала:
   - Ну что же, пойдёмте ко мне, я должна всё это запротоколировать, - Марина писала протокол, а сама радовалась - хоть и никчемный человек Гриша, а не место ему в спецдурдоме.
   Ещё через два часа она выходила из кабинета начальника следственного отдела. В свете последних событий дело приняло неожиданный оборот, впрочем, устраивавший следствие. Висяка нет, уже хорошо.
  
   По горячим следам были проведены ещё несколько экспертиз, и теперь, основываясь на новых фактах, дело предстало обычным несчастным случаем. Марина получила благодарность, а, подъезжая к дому, увидела забавную картину. По проулку в сопровождении несчастной матери, шёл Гриша-радостный. Мать что-то объясняла своему недоделанному сынку, а Гриша всплёскивал руками и, улыбаясь, кричал на всю улицу:
   - Умри, сука, скарлатина!
  
   ***
  
   - Ну, что делать будем, Фая? - ветеринар посмотрел на козу, - Почему не жрёшь? Мне твоя хозяйка всю плешь проела. Жри, давай и не выкобенивайся, а то укол поставлю.
   Коза укоризненно посмотрела на Рабиновича, вздохнула, взяла в рот морковку и нехотя принялась есть. Удивительно, но любая скотина понимала Рабиновича, а он находил общий язык с любой тварью. Всяк, кто знал это, крестился и поминал шёпотом нечистого.
  
   Рабинович собрал на стол и только принялся за ватрушки с творогом, как шум в сенцах заставил его отложить завтрак.
   Дверь распахнулась, и в комнату ворвался зоотехник Андрей Михалев. Человек молодой и, по мнению Рабиновича, занимающий не своё место.
  
   - Василич, выручай, родной! - с порога затараторил Андрей, - Ты в курсах, что вчера сдали новый коровник? А эти твари не идут в него, хоть ты тресни. А председатель орёт, а я-то чё?!
   Рабинович неторопливо доел ватрушку, поковырялся в зубе, достал из дупла изрядный кусок творога, повертел его перед носом и с удовольствием отправил в рот:
   - Сядь, Андруша, не гомони. Сейчас допью чай и сходим. Кстати Борис Николаевич как себя ведёт?
   - Так он же, сука, и артачится, а коровы смотрят на него и тоже не хочут.
   - Не хочут - заставим. Чайку выпьешь?
  
   Через пятнадцать минут ветеринар и бегающий вокруг него зоотехник, подходили к скотному двору. Старые постройки, ветхие и заваленные говном по самые окна, выглядели золушками на фоне нового коровника, срубленного совсем недавно и сданного под ключ ко дню урожая.
  
   - Ты, Андруша, постой здесь, посмотри. А я пока с Николаичем перетолкую. Только не встревай, а то сам знаешь, он этого не любит.
   С этими словами Рабинович вошёл в помещение коровника, а его молодой коллега, опасливо сжавшись, остался у ворот, подглядывая в щелочку.
  
   Колхозный бугай Борис Николаевич, с традиционным кольцом в носу и налитыми кровью глазами, стоял в углу и угрюмо смотрел на приближающегося ветеринара.
   Василь Василич подошёл почти вплотную, отыскал взглядом ящик и присел на него.
   За воротами Андрей сжался от предчувствия беды и негромко пукнул.
  
   - Ну, что, старик, артачишься? - глядя в кровавые глаза быка, спросил Рабинович. - Для тебя же строили, как ты не понимаешь? Чё ты тут закис? Всё старое, гнилое, того и гляди рухнет. А ну как тёлку задавит, а то ещё и любимую? О себе думаешь, эгоист, а кто кроме тебя о них подумает?
  
   Бык коротко мукнув, дёрнул плечом, при этом хиленький гвоздь держащий цепь, вылетел из стены. Зоотехник за воротами перестал дышать. А бугай, сделав пару шагов, навис всей тушей над Рабиновичем. Шумно обнюхал давнего друга и лизнул его горячим языком в ухо. Рабинович вытер слюни и подстрожив голос сказал:
   - Ну, пошли нешто, Боря?
   Бык укоризненно посмотрел на товарища, и Рабинович, смутившись своей фамильярности, поправился:
   - То есть Борис Николаевич...
  
   Бугай коротко рыкнул, и коровы, послушные гласу коллективного мужа, безропотно направились на новоселье. А зоотехник с ветеринаром присели на лавочку перед старым коровником. Андрюшка достал из кармана пиджака поллитру водки, и коллеги по очереди приложились к напитку времён и народов. Закурили.
  
   - Устал я, Андруша, - вздохнул Рабинович, - помру скоро.
   - С чего это ты решил, дядя Вася?
   - Третьёводни ворон у меня на ветле сидел, вот с ним и перетолковали, - просто ответил Василь Василич.
   - Дядь Вась, а ты не тово, не заговариваешься? Ну, какой ворон, скажи еще, что ты его язык понял?
   - Да как же не понять, Андрейко? Вот я вам удивляюсь, людям. Ходите по земле, глаза имеете и ухи, а простых вещей не зрите? Деревья говорят, птицы, да любая тварь говорит. Просто надо слушать, сынок.
  
   Мужчины посидели ещё минут пять, сделали по глотку водки и, попрощавшись, разошлись по делам.
   До вечера Рабинович принял у себя дома соседа с его Полканом, выписал псу декарис от глистов, а хозяину пару крепких слов. Потом пришла Матрёна, сельская побирушка, с котёнком. У животины гноились глаза, и Рабинович закапал ей альбуцид. Ближе к вечеру пришла учительша Валерия Ильинична с петухом, прекратившим топтать курей.
   Ветеринар мельком глянул на гребень, раздвинул пернатому ноги и коротко бросил:
   - Оттоптался, в суп однозначно...
   Написал для старухи Микрюковой письмо свояченице в город, дал деду Старохатову сто рублей на опохмел без отдачи.
   Нехитрый ужин из жареной картошки с опятами Рабинович украсил рюмкой водки. Потом, перекурив, прилёг на кровать и... умер.
  
   ***
  
   Осень. Засыпает моя деревня, впереди зима, и надо набраться сил к весне, которая, как известно, год кормит. Зимний анабиоз. А для чего он нужен? Может, для того, чтобы человек переосмыслил самоё себя, свою причастность, значимость и необходимость?
   У Юсуповых всё не так. Больно уж они люди беспокойные. Ну, да всё по порядку.
  
   Наседка
  
   Витька Юсупов - человек-идея. Кто первым в деревне придумал поливать свиней жидким гавном, чтобы росли быстрее? А кто сделал воздушный шар для перелёта на остров свободы? Ну, свиньи ладно. Сызмальства привычные и не такое при советах повидали. Шар его сдулся и упал аккурат на плоскую крышу райотдела милиции. Словно бы сам решил сдаться от греха. Тогда его Маруся выручила. Пала в ноги районному милицейскому начальству, всплакнула на публику. Громко, как только она одна и умела. Вобщем отпустил их Святошин с удовольствием. Но ведь Витьку так просто не остановишь. Что делать, если у человека вечный двигатель в жопе?
  
   Маруся, Витькина жена, человек спорный. В смысле любит поспорить и, как правило, с применением нетрадиционных методов воздействия. То в лицо оппонентке плюнет, то пукнет громко, как бы в отместку. А то ведь ещё и стукнуть может.
   В Марусе девять пудов живого мяса, подвижного такого, как ртуть. Поперёк дороги ей вставать, всё равно, что под электричку кидаться. Было, конечно, вставали. Плохо ведь закончилось-то.
  
   В понедельник Витька сказавшись больным, не вышел на мехдвор. Сам же в тихушку, огородами, как Котовский, на своём хромом велике наладился в соседнюю деревню к давнишним друзьям Кочевым. Зачем? Ха! Вот тут-то и начинается самое приключение.
  
   Ещё три года тому Валера и Галя Кочевы, подсмотрев у родственников с Украины, решили завести страусинную ферму. Смейтесь, чё уж теперь. А только ведь получилось у них. Родичи помогли литературой, подогнали старый, но вполне рабочий инкубаторный шкаф на шестьдесят четыре яйцеместа. Яйцами помогли для начала, и процесс пошёл. Будучи людями работящими, Кочевы уже через полтора месяца имели десятка три цыплят, примерно по килограмму весом. Опускаю процесс выхаживания сих птах, ибо долго. Да и влюбляться они начинают только через два года. Факт в том, что раскрутилась ферма, пошла в гору.
  
   Валерки дома не оказалось, укатил на комбикормовый заводик, и Витьку встретила Галя. Женщина находилась в огороженном рабицей вольере, где на вольном выпасе перемещались стайками туда и сюда несколько десятков пернатых великанов. Более двух метров ростом, по центнеру и больше живого весу. Витька забалдел на увиденную картину. А Галя напоила его чаем, дала кое-какие указания и, снабдив мешком с тремя закутанными в тряпки яйцами, проводила за порог. Тут-то и начались злоключения семейства Юсуповых.
  
   Витька с Марусей рассудили так. Бог, он, поди-ка, тоже не самый глупый. В трёх яйцах не может быть всё одинаково. Если будут самец и две девки, это то, что нужно, если наоборот, то лишнего самца они вернут Кочевым и весь сказ.
   Для выхаживания яйца, а процесс занимает примерно сорок пять суток, нужна температура в тридцать шесть градусов. Решили из-за двух курят не городить инкубаторы, тупо купили околорифер с таймером и все дела.
  
   Дома Витька при помощи нескольких досок выгородил махонький квадрат в углу, застелил пол старым ватным одеялом, из него же сделал что-то вроде гнёздышка, поставил рядом околорифер, достал бутыль с самогоном и принялся ожидать барышей.
   К вечеру, когда с птицефермы вернулась Маруся, Витька был уже вполне дождавшийся.
  
   В хлопотах прошло полтора месяца, судя по литературе, вот-вот должны были вылупиться молодые страусята. Юсуповы пребывали в предпраздничном настроении. Калорифер работал исправно, гоняя температуру в заданном цикле.
   Вечер пятницы ничем не отличался от штатного окончания рабочей недели. Точно так же Витька истопил баньку, попарился, малость помикосил Марусю, потом она ему пару раз отомстила. Потом они сидели в горнице и, глядя сериал, выпивали домашнюю наливку.
  
   - Смотри, Маруська, - пьяненько улыбаясь, говорил Витька, - не сегодня завтре выклюнутся цыпки, и начнётся у нас весёлая жизнь.
   - Да уж, справимся, поди-ка, с тремя птахами, - ответствовала довольная баней и жизнью супруга, - Загонку ты приготовил, ну и я не подкачаю. Поди, за жизнь-то не одну тысячу курей вырастила. Той и разницы, что в размере.
  
   Потом они легли спать. Маруся, на свой диван, а Витька на свой. Посреди ночи перебравшему Витьке приснилось что-то нехорошее, и он, судорожно вскрикнув, сел на диване.
   - Ты что там, полоумный, маешься? - спросила недовольная Маруся.
   - Кошмар приснился, - ответствовал Витька, - будто ты, моё солнышко-переросток, преставилась.
   - Чего?!
   - Сон, говорю, тупой. Будто ты померла, и вот иду я, значится, из магазина с тортом и шампанским, а ты навстречу...живая...
  
   Будильник, летевший в Витькину голову, в цель не попал, зато попал в калорифер. Со страшным звоном инструмент разлетелся на куски, а в калорифере что-то жалобно пискнуло, и контрольная лампочка перестала гореть.
   Витька включил ночник и, опасливо косясь на супругу, присел на корточки перед обогревателем. Пощупал его руками, потряс, подёргал шнур. Тщетно. Прибор приказал жить долго и продуктивно.
  
   Маруся, исчерпав запас красноречия, смекнула, что в этот раз зашла слишком далеко:
   - Что там, Витьк?
   - А ничего, курица ты тупая. Сдох наш инкубатор. Ты пошто, дурра, в меня временем кидаешься? Ты когда научишься людей со всей тщательностью выслушивать, лошадь крупная?!
   Я ить чё за шампанским-то во сне пошёл? - лихо извернулся Витька, - потому как ты живая оказалась. Тьфу, тебе в морду рябую...
  
   - Витя, - Маруся почувствовала свою неправоту, - а может калорифер-то пнуть, дак он и заработает?
   - Тебя надо пнуть, динозавр-недомерок, бля! Вот сейчас садись жопой на яицы-те, да сама и высиживай.
   - Да, как же я на их сяду-то, Витюша? Я ж их раздавлю, - Маруся чуть не плакала.
   - А тогда бери их себе в постелю, да тушей своей неумной и грей.
  
   Ещё через пять минут Маруся лежала на диване, свернувшись калачиком, а у неё в области развилки и живота покоились три здоровенных яйца. Витька заботливо накрыл жену с "приплодом" стёганым ватным одеялом, сам же сел за стол и коротал время за кружкой наливки. Так он и уснул. Пригревшаяся Маруся тоже задремала.
  
   Проснулся Витька от слабого плача жены:
   - Витя, Витюшка, они тикают.
   - Кто тикает, ты ж их разбила? - Витька спросонок не мог ничего понять.
   - Яйцы тикают, - тихонько пожаловалась супруга.
   Витька сразу понял, что происходит и, подскочив к кровати-инкубатору, задрал одеяло.
   - Фу, бля, ты бы хоть трусы надела лярва! Детки вылупятся и первое, что увидят на белом свете, это твою квашёнку безразмерную. Заиками ребятёнков хочешь оставить?
   - Ой, Витя, меня там чё-то трогает, ой щекотно, Витька, ой не могу, аххаха, оно в меня клюв суёт...
   Витька поднял край одеяла и улыбнулся. Аккурат из Марусиной рогатки на него глядела пёстрая головка со слипшимися волосьями. Крупный глаз в обрамлении мальвиновых ресничек подмигнул, и Витька довольно захохотал: "Урра, заработало!"
  
   Кладбище
  
   Рабиновича хоронили в пятницу. С утра наладился мелкий противный дождичек. Собралась, чуть ли не половина деревни, да и как не прийти? Ноне ты не придёшь, а завтре и тебя не проводят. Да и Рабинович был настолько душевным и полезным человеком, что не проводить такого - грех смертный.
  
   Кладбище старое и даже древнее. По примерным прикидкам ему лет триста, но, вернее всего, цифру надо умножать на. Могучие клёны и тополя в окружении свиты разной мелочи типа сирени, акации и шиповника. Чем больше углубляешься к центру погоста, тем древнее и страшнее памятники и надгробия. Хоронено и перехоронено так, как поётся у поэта: "Лежал живой на мёртвом, а мёртвый на живом". С той разницей, что в нашем случае мёртвый на мёртвом. Многоэтажка, только в глубину.
  
   Гроб с телом покойного поставили на заранее приготовленные лавочки. Рабинович лежал, как живой. Казалось, сейчас откроет глаза и спросит: "По какому поводу такой кворум?"
   Эх, Рабинович, человек божий. Так скудно пожил, в плане для себя. Ведь все из нас помнят то присловье: "Да когда же я для себя поживу"?
   А вот и не жил Рабинович для себя, как-то всё не складывалось. То одно, то другое. Для людей, да. О себе только и помнил, когда в отхожее место спешил. Так ведь не станешь ходить по всей деревне в портках обос...
  
   Сельский батюшка, отец Нимврод, прочёл молитву за усопшего внезапной смертью: "Неисповедимы судьбы Твои, Господи! Неизследимы пути Твои! Даяй дыхание всякой твари и вся от не сущих в бытие приведый, Ты овому посылаеши Ангела смерти в День, егоже не весть, и в час, егоже не чает; оваго же исхищаеши из руки смерти, даруеши живот при последнем издыхании; овому долготерпиши и..."
  
   Все, кто смог дотянуться, бросили в опущенный в могилку гроб по горсти земли. Грянул оркестр, нанятый председателем Александром Ивановичем. Люди прощались с хорошим человеком. Могильщики, из числа местных мужиков, взялись за лопаты. Скоро на месте ямы-окна в иное вырос холмик. Его выровняли, подтесали лопатами, утрамбовали землю вкруг большого самодельного креста.
  
   Люди расходились по домам. Спи спокойно, Василь Васильевич. Мир тебе. Последним, как ни странно уходил поп, отец Нимврод. Хотя какая странность? Дружны они были с покойным. Оба два горемыки, судьбой битые. С одной разницей, что у попа и попадья имелась и попята подрастали. Но мы-то знаем, что иной раз всю жизнь с человеком бок о бок живёшь, а всё равно как един в поле.
  
   Во славу Господа
  
   Нам не дают времени для того, чтобы родиться по-человечески, зато у нас есть не малый срок, чтобы как следует приготовиться к смерти - это вся наша жизнь.
  
   Отец Нимврод - это не просто колхозный поп, обслуживающий местную паству. Это знамя.
   Когда-то давно, лет сорок назад, молодой дьячок шёл улицей родного города. Не просто шёл, но по поручению диакона Иерония. Цель похода была удивительно проста. В страстной четверг у Иерония должен быть день ангела, и, дабы не ударить в грязь лицом, дьяк послал молодого соратника в магазин за Кагором. Грех? Да полно вам.
   - Бери больше, лучше сразу ящик, - напутствовал молодца Иероний, - Наших пять человек будет, пущай братие причастятся, как следует.
  
   Возле окраинного магазинчика было пустынно, только двое молодых мужичков уходили как-то поспешно. Подойдя ближе, Нимврод увидел такое, что кровь заледенела в его жилах. На земле, прямо под дощатой стеной магазина, лежало тело. Вернее, пока ещё не тело, но человек. Живой, но тоже пока. Дело в том, что у человека того, мужика лет сорока от роду, из груди торчала рукоять ножа.
  
   - Помоги, попик, - кроваво-пузырящими губами прохрипел мужик. Дьячок, не сомневаясь в правоте своего деяния, упал на колени и, схватившись рукой за нож, резко вырвал его из груди страждущего. Сзади слышался топот многих ног, крики, но дьячок Нимврод с ножом в кулаке, смотрел на поверженного. А тот, открыв рот, хрипнул с пузырями:
   - Спасибо, братишка, - и выгнувшись всем телом, громко вскрикнул, - Как же мне больно, печёт, сука! - и упал бездыханный.
  
   На этом бравурном аккорде Нимрода и повязали. Потом было следствие, суд, показания свидетелей, и над всем этим словно проклятие, картина: Нимврод с окровавленным ножом в руке и "его" жертва, кричащая: "Как же мне больно, печёт сука!"
  
   Прокурор требовал расстрела, адвокат комкал носовой платок и потел под взглядами прессы и общественности, переполнявших зал. Судья, ссылаясь на характеристики епархии, молодость обвиняемого и отсутствие судимостей, дал двенадцать лет. В последнем слове дьяк Нимврод, сказал: "Я не виновен, но вас это не интересует, ибо вы обязаны посадить хоть кого-то. Пусть будет расстрел, я его не боюсь. Единственное, что пугает меня в данной ситуации, это родиться в другом теле и не помнить о том, что когда-то Я уже был..."
  
   Полновесных три года пилил дьяк-расстрига Нимврод, в миру Никола-Коля, лиственницу на севере лютой морозами Пермской области. Первое время не сладко было проводнику слова божьего среди отщепенцев, попавших на нары по своей не доброй воле. Пытались бить дьяка: "Эй, попяра, да ты в нюх что ли хочешь?" - спрашивал его урка, и заключённый отвечал: "Нет, брат мой, не хочу" - "Так меня не е-ёт твоё мнение, щас кровянку пущу", - говорил задира, и наш дьяк отвечал: "Пусти, брат мой, если тебе будет легче".
   Наконец барачное общество, почти единодушно покрутив пальцами у виска, отстало от недоделанного святоши.
  
   Так прошли три года, а в начале четвёртого, когда солнышко поворотило на весну, пришла долгожданная информация. Случилось чудо! Те убийцы, за которых отдувался Нимврод, попались на каком-то преступлении и в ходе следствия, безусловно, не ласкового, открылось и то давнишнее убийство у окраинного магазинчика. После определённых мероприятий Нимврода выпустили, оправдав полностью.
  
   А ещё через несколько дней дьяк Нимврод был удостоен чести и предстал пред светлые очи хозяина епархии, самого архиерея Василия.
   Старец долго смотрел на бывшего дьяка, затем перстом велел тому сесть на стул. Сам присел напротив и без долгих предисловий сказал:
   - Вот, что я думаю о тебе, сын мой. Мирская жизнь и мирская суета теперь не для тебя, и потому хочу предложить тебе Свято-Троицкий монастырь и место служки. С настоятелем я договорюсь.
  
   Нимврод думал мгновение, ровно столько, чтобы набрать в лёгкие воздуха. Он не был напуган или смущён визитом к такой значимой фигуре. В зоне повидал всяких и всякое.
   - Нет, владыко. Не моё это, в чёрные попы. Если будет на то ваша воля, то в миру хочу службу нести, а ежели нет, то руки у меня не отсохли, устроюсь на мирскую работу.
  
   Долго думал владыко, наконец, сказал слово:
   - Прощение тебе вышло от мирских властей, я с прокурором говорил, ну, а мы тебя и не наказывали. Будь по-твоему. Поедешь дьяконом в сельский приход. Там себя проявишь. А мы будем наблюдать за тобой. Ступай с богом.
  
   Так дьяк Нимврод, бывший урка и спец по лесоповалу, стал дьяконом в нашей деревне. Подивиться на его низкий, рокочущий бас приезжали из дальних сёл, из самого города. А когда деревенский батюшка отец Аввакум приказал долго жить, пришло Нимвроду назначение. Так в деревне появился новый поп. А через год, или чуть более, молодая девка Анюта, сирота с малолетства, перевязала свои немногие пожитки в узелки, да и перешла жить в дом к батюшке.
  
   Лясы
  
   Осень в последнем своём предсмертном рывке творит чудеса. Это спурт, когда ни дыхания, ни жизни почти не осталось. И вдруг! Откуда ни возьмись, являются силы, и будь то человек, скотина или земля-мать, выдают чудо невиданное.
   Солнышко теплое, звонкое. Земля отдаёт последние ароматы. Не весенние, когда и пахнуть толком нечем, но настоянные за лето, как крепкое духмяное вино, как баба сорокалетняя. Терпкая и горючая, как напалм.
  
   Алефтина Микрюкова и Матрёна Раскатова уже битый час сидят на лавочке. Рядом в лопухах затаился Раскатовский кот Чапай. Охотится? Да хрен бы с ним.
   Две старухи, две пердуньи, обе две одинокие. Когда руки не слушаются, ноги толком не ходят, глаза и уши подводят на каждом шагу, только и остаётся, язык почесать.
  
   Кстати, да. Ведь и глаза без очков ни черта не видят, и, ежели хочешь мысль какую донести, то орать надо аж в самое ухо. Но язык! Ох, уж он той коммуникатор...
   - Ты слыхала ли, Мотря, - Алефтина снижает расход продуваемого через глотку воздуха, - Маринка-то Донцова, с зоотехником тово.
   - Чего тово? - Раскатова перестаёт чесать ухо Чапая, и кот, недовольно сматькавшись, уходит.
   - Так ить спят!
   - Все спят, - Матрёна хмыкает, - Так поконом положено.
   - Вот же ты, кочерга гнутая, я про то, что вместе спят, как муж и жена.
   - Ну, так пусть спят, тебе-то что за дело? Или тоже охота? - Раскатова хохочет, а лицо Микрюковой вытягивается и белеет от злости.
  
   Некоторое время старухи сидят молча. Ветер несёт настоянный осенний запах-цвет. По улице проходит Крейцерова лайка Галя. За ней, важно ступая пьяненькими детскими ножками, вышагивают пятеро её щенков. Последний в колонне задерживается узрев нежащегося в траве кота Чапая. С сожалением понимает, что добыча велика. Тем временем мать оборачивается, сварливо тявкает, и колонна гордо удаляется.
  
   Старухи умильно смеются, а Микрюкова продолжает:
   - Пойми, дурёха. Ведь забеременит он Маришку, как пить дать. Пойдут пересуды, кривотолки. И как мы с тобой потом жить с этим будем? Две старые вороны, видели и не вмешались?
   - Алька, а ты вот щас чем занимаешься? - Раскатова с интересом смотрит на подружку.
   - Как это чем? Рассуждаю вслух. Просто человек я вот такой, неравнодушный.
   - Понятно. Одним словом - сплетница?
   - Я - сплетница? Да ты, старая ведьма, следи за боталом-то! Сама же начала разговор, и теперя я крайняя? Ненавижу тебя, гадина, помрёшь, пусть тебя из шланга обмывают. А я даже не притронусь и не надейся, змея лютая.
  
   Микрюкова вскакивает с лавки, плюёт в пыль под ноги товарке и, мелко семеня, убегает в избу. Вслед ей тихонько смеётся Матрёна:
   - Вот же заполошная, только бы кого на язык поддеть. Одно слово - трещотка.
   ***
  
   - Нет, Андрюшка, я же сказала. Мне по барабану твоя вот такая современность. Давай хотя бы заявление нарисуем.
   - Да, я разве против, Мариша? Пошли к председателю. Чтоб мне на всю жизнь бесплодным остаться, коли, прямо щас с тобой не распишусь.
  
  
   Вот так бывает на свете. В пустыне и в горах, в городе и деревне - везде кипит жизнь. Кипит и преумножается многократно. Вроде бы начинаем весь процесс из-за капли удовольствия, а потом вдруг оказывается, что жизнь продолжали. Благие, стало быть, намерения-то, а?
  
   Обчество
  
   За последние десятилетия стараниями наших безбашенных правителей-вредителей деревня усрана по самый родничок. Однако, живёт кормилица. Что нам те правители? Жрать все хотят: и человек, и педераст. А обчество - организм самовосстанавливающийся. Неразрушимый организм.
  
   Кстати, а кто из вас, всё ещё не уснувших под моё монотонное жужжание, знает, что такое ОБЧЕСТВО? Да не то Общество, где группа пещерных людей объединилась на определенной степени исторического развития по социо-культурным, профессиональным и мочеполовым признакам. Нет желающих высказаться? Ну, тогда я скажу.
  
   Когда-то давно обчество решало всё. Собиралось эдакое вече на деревенской площади, напротив избы старосты. Коллективно соображали, сколько баб весной утопить-сжечь (нужное подчеркнуть) во славу богов, в виде взятки к новому урожаю. Ходить ли нынче на соседа в набег. Сколь работников с каждого двора дать на строительство нового дома для вновь образовавшейся семьи.
  
   Так же обчеством праздновались знаменательные даты и события. На той же площади, утоптанной сотнями и тысячами ног до твёрдости обсидиана, накрывались длинные столы. Каждый тащил из дому своё, не оглядываясь на завтрашний день. Ибо обчество поможет, не даст загинуть с голоду.
  
   Этот обычай, способ ведения хозяйства, канул в лету с последним царём, Лёней-Бровеносцем. И зря, между прочим. Вот бы где поучиться чувству локтя, коллективизму, сплочённости. Ведь не секрет, что древние пирамиды, охренительные в своей сложности храмы Майя, или тот же Стоунхендж с Оловянных островов, в одиночку не построить.
   Вы скажете, что всё сделали рабы? Понукаемые надсмотрщиками, из-под палки, за чашку риса и кусок маисовой лепёшки? Верю. Но есть нюанс. В государстве, где не развит, либо отсутствует институт обчества, сии мегашедевры невозможны.
  
   Пример у нас перед глазами. Что значимого и незыблемого в веках построено за последние тридцать лет? Мосты, которые рушатся через день? Плотины, которые рвёт как худую грелку? А может АЭСы? Самолёты, которые падают проливным дождём? Современное общество обчеством уже не является. Это многие тысячи людей, не связанных между собой ничем. Живущие каждый за себя, получающие свою зарплату, не видящие дальше своей гайки, закручиваемой на конвейере. А пирамиды, кстати, стоят до сих пор.
  
   В деревне обчество ещё сохранило свои традиции, да и то в глубинке, куда не долетел тошнотный смрад стяжательства, когда даже самые близкие родственные связи связями не являются. Когда сын судится с матерью за три сотки хлипкого огорода, а брат тащит в суд сестру за десять метров родительской жилплощади.
  
   Суббота. На пустыре за клубом аврал. Собралось человек сто, если не больше. Что происходит? А происходит, братие, строительство дома для вновь созданной семьи. На днях Маринка Донцова и Андрей всё же расписались. И как ни отлынивал зоотехник, как не бегал от судьбы и супружеских уз, но при стечении известных обстоятельств был вынужден идти под венец.
  
   - Андрюша, ты, наверное, не сильно удивишься, если узнаешь, что у нас будет ребёнок? - Маринка вся просто светилась своим будущим материнством.
   Андрюшка не удивился, чего уж там. Он о-уел!
   Вот только не надо меня одёргивать. Мол, слово матерное, да как же можно в литературной речи использовать такое? Можно! Ибо ни один из суррогатов, таких как обалдел, очумел, офигел, ни в жизнь не передаст той экспрессии, той гаммы чувств, того взрыва эмоций, которые захлёстывали нас в подобных обстоятельствах. Вспомнили? Ну, а я про что?! Вон, даже корректор Ворд без малейших раздумий пропустил сей глагол без подчёркиваний и ворчания.
  
   Председатель выделил необходимые пиломатериалы, помог техникой. Дом рос как на дрожжах. И не мудрено. Люди вышли не за страх и даже не за совесть. Обчество решило!
   Стук молотков, визг многих пил, сухое вкусное ворчание рубанков. Всё это продлится до обеда. Примерно в полдень, опять же стараниями Александра Ивановича, подъедет полевая кухня, и прямо здесь же, на свежих брёвнах, будет раздаваться горячий обед. Похлёбка, каша, хлеб, молоко. Вы спрашиваете за водку? А что, мы уже построили то, что хотели? Нет? Ну, тогда рано.
  
   Конечно, это не детский конструктор, где деревянные брёвнышки кладутся маленькой ручонкой шип в проух, десять минут, и хоромы для пупсика готовы. Но нельзя сбрасывать со счетов общественный порыв. Стремление не отстать, и вечный стимул в виде фразы "А что люди скажут?"
  
   Рядышком, бок о бок трудятся такие разные люди. Семеро братьев Донцовых, каждого из которых можно использовать как портативный подъёмный кран. На них покрикивает доктор-фельдшер. Гюнтер Самуилович раскраснелся. Неумелыми руками, больше привычными к фонендоскопу и шприцу, он заколачивает гвоздь в балку. Гвоздь гнётся, Крейцер сопит, но не сдаётся. Вот к слову о Крейцере и его руках. И пока мои герои обедают, отвлекусь и я.
  
   Крейцер
  
   Крейцер - не совсем еврей, а если и еврей, то странный какой-то. Ну, скажите на милость, какой нормальный человек после мединститута, имея в кармане красный диплом, поедет в деревенскую амбулаторию? Притом, что ему предлагают место в городской клинике, да ещё с такой фамилией!
  
   Гюнтер Самуилович, с подобными координатами лучше вообще не жить и, тем более, еврею, однако, папа нашего Крейцера был человеком весёлым и, называя сына таким замечательным именем, меньше всего думал о холокосте, Освенциме и прочих вехах в судьбе еврейского народа.
  
   Утро нашего Гюнтера начинается с зарядки, невзирая на сезон, Крейцер выполняет комплекс упражнений, затем пробежка до Паленьки и обратно, и обязательное обливание холодной водой. Первое время селяне пробовали смеяться, однако, доктор не повёлся, продолжая свои самоистязания. Люди ещё некоторое время крутили пальцами у виска, посмеивались и привыкли.
  
   А когда Крейцеру пришлось принимать тяжёлые роды у старшей председателевой дочки, Татьянки, в ходе которых девка потеряла много крови, Гюнтер Самуилович и вовсе удивил обчество. Взяв анализ, он сделал прямое переливание крови из себя в Татьянку. Причём когда через три часа приехала скорая из города, Крейцер уже синел, однако мужественно встретил коллег и на подгибающихся ногах проводил носилки с роженицей и вновь прибывшего человечка до кареты неимоверно скорой помощи.
  
   История эта имела неожиданное продолжение. Сам председатель, вышеназванная дочь и отец ребятёнка на семейном совете решили увековечить подвиг фельдшера, и ребёнок был назван в его честь. Нет, не пугайтесь! Русский человек не настолько лоялен, как может показаться, и по сему за Гюнтера даже не думали. Мальчишку решено было назвать Самуилом, тем паче, что Маршака ещё никто не отменял. Так в российской глухомани появился Сэм, или Сэмка. А чему вы удивляетесь? Вон говорят, есть же имя Барак, и ничего, живёт себе человечишко, пукает вонько, солнышку радуется, хмм...
  
   Работа Крейцера на первый взгляд проста и не требует каких-то особенных, запредельных знаний. Чего проще, казалось бы, намазать зелёнкой чью-то рану, прописать подхватившему ОРЗ парацетамол, мёд с малиной, да постельный режим. В более серьёзных случаях и вообще заморачиваться нет смысла. Тупо вызвать скорую помощь из города и препроводить хворого на носилки. Ан, не тут-то было.
   И если вспомнить с какой скоростью передвигается российская скорая помощь, вспомнить те же Сэмкины роды, помножить всё это на протяжённость и качество Российских дорог, то становится понятным - фельдшер в деревне - полубог, как минимум.
  
   Сегодня у Крейцера выдался не самый лучший день в жизни. Началось с того, что припёрлась сельская побирушка Матрена Раскатова и коротенько, минут на сорок, поведала доктору о своих хворях. Получив рецепты и устные наставления, старуха откланялась, и её место тут же заняла вредная баба Микрюкова.
   - Вы, доктор, не пужайтесь, но у меня рак, - замечательное вступление, вы не находите?
   - А с чего вы, уважаемая, решили, что у вас рак? - Крейцер профессионально удавил в себе рвавшийся наружу смех.
   - Так ведь от еды отказываюсь, худею, с лица вся сбледнула, - старуха собрала губы в жемок и горестно вздохнула.
   Крейцер внимательно посмотрел на семь пудов мяса, еле умещавшихся на штатном стуле, усмехнулся про себя и начал выписывать направление на флюорографию, прекрасно сознавая, что спорить бессмысленно.
  
   Потом были мамаши с детьми. Всё заурядное, такое как растяжение голеностопа, содранное колено, чирей на заднице итд. Каждому Крейцер нашёл доброе слово, каплю зелёнки или тампон с мазью Вишневского. Кульминацией незадавшегося дня был визит ещё не старой бабы, Алёны Водопьяновой, пришедшей ни много, ни мало, провериться в плане гинекологии.
  
   Нет, Крейцер, конечно же, врач, для того он и учился шесть лет, именно для этого он посещал морги и проходил практику в роддоме номер один. Но всему есть предел. Конечно, в экстренных случаях он просто обязан делать всё, но здесь экстренности не предполагалось. А Водопьянова нисколько не сомневаясь в своей правоте, легла на кушетку, подняла подол так, что стали видны её дремучие, как джунгли Таиланда, подмышки и расшоперила ноги.
  
   В этом месте нервы Крейцера сдали, и он сказал Водопьяновой много разных слов. Если опустить медицинские термины и русский фольклор, то в основном это были междометия и союзы. Ничего не понявшая Водопьянова, со шлепком сдвинула свои необъятные как закрома Родины буфера и со скоростью торпедного катера ретировалась. Лишь под окном опомнилась баба и уже оттуда крикнула, визгливо и насмешливо:
   - Что, врач, струсил?! Оно и понятно, в моргах такой красоты не увидишь...
  
   Много сельских дам, подкатывало к нашему Крейцеру. Ну, а что? Черняв, с кудрявыми волосами, огненными цыганистыми глазищами, Мессинг какой-то, право слово. Но сердце Мессинга-Крейцера уже давно и безвозвратно было утрачено. Была у него пассия, но, к великому сожалению, девица даже не подозревала о любви фельдшера, а сам он, в силу природной робости, объясниться не смел.
  
   Учительша
  
   У Валерии Ильинишны, поселковой учительши, личная жизнь не заладилась ещё в юности. Когда ей было семнадцать, познакомилась она на соревнованиях по дзюдо с красивым парнем. Затем они встречались, дружили красиво и трепетно. А потом пришла пора Алёше служить в армии. И где-то в Горно-Бадахшанском АО, то ли в Нарыне, то ли ещё где, он пал в стычке с басурманами, шедшими с сопредельной стороны.
   Долго горевала юная Валера, да слезами того, что было, не воротишь. Дальше был пединститут с его стройотрядами, Эдуард, красавец и жуир. Потом самоаборт и бесплодие до века.
  
   В подобной ситуации каждая женщина ведёт себя по-своему. Одна, озлобившись на весь белый свет, в особенности на мужиков, заводит себе маленькую вонькую собачку и живёт грымзой. Все сволочи, мир бардак, президенты и генсеки уроды, космонавты вредители - небо протыкают итд. Так грымзой и помирает. Другая же, не выполнив женской программы-минимум, но всей душой жаждущая материнства, обманывает себя племянниками и соседскими детишками. Так случилось и с Валерой, Валерией Ильинишной.
  
   Её маленький домик почти всегда звенел детскими голосами, в остальное же время Валерия Ильинишна дневала, а то и ночевала, в школе. Вот и сегодня пришлось задержаться.
   - Ты мне, Слава, скажи честно, синяки отец поставил? - учительница уже минут десять допрашивала второклашку Пузырёва, но тот замкнулся, зыркал исподлобья и молчал.
   - Пойми, чудак, никто на свете не имеет права избивать живого человека...
   - А мёртвого можно? - неожиданно спросил Славка.
   Учительница смешалась от странного вопроса, а Славка продолжил мысль:
   - Когда батька подохнет от водки, я его ногой пну, прямо в башку...
  
   Через пять минут выяснилось, что стабильно раз в неделю, а именно в пятницу, отец Пузырёв напивался скотски, гонял по всей избе мать и бил Славку, чем ни попадя. Мать, женщина набожная и смирная, помалкивала. Соседкам ничего не докладывала, а синяки и царапки объясняла то худым крылечком, то кривыми ногами. Отшучивалась, стало быть. Бабы понимали многое, но живущие в деревне не понаслышке ведали, что есть глава семьи.
  
   Валерия Ильинишна не мешкая, позвонила участковому, вернее участковой, лейтенанту Марине Донцовой, но той не оказалось дома, а мама её сказала, что дочь будет только к понедельнику. Учительша подумала, прикинула что-то в голове и решительно хлопнула Славку ладонью по плечу:
   - Ну, пойдём герой, провожу тебя до дому, сегодня у нас аккурат пятница. Авось, подберу для твоего батьки доходчивые слова.
  
   Через десять минут решительно настроенная Валерия, а с ней ужасно трусящий Славка, подходили к искомому дому. Счастье улыбнулось учительнице - Пузырёв старший был дома. Мало того, он сидел на лавке перед калиткой, пьяный и с балалайкой.
   Завидев сына, Пузырёв радостно вскрикнул:
   - А вот и наше гавно из школы возвернулось! Свет очей наших! Иди сюды, пащенок, ты, где был, сучий выблядок?!
   И только сейчас дебошир заметил учительницу. Заметил и тут же изменил тон:
   - Славонька, иди скорей снедать, там мамка расстаралась за-ради пятницы, пирожки постряпала. Ой! Валерия Ильинишна! Как же я рад-то!
  
   Славка испуганно сжался, а Валерия Ильинишна выйдя вперёд, заслонила его от пьяных очей грозного родителя и спросила в лоб:
   - Здравствуйте, гражданин Пузырёв! А скажите мне, пожалуйста, на каком основании вы избиваете своего сына и свою жену? Может быть, это право сильного? Или же это право тупого и зарвавшегося быдла, коим вы, безусловно, являетесь?
  
   Пузырёв старший похлопал глазами, пару раз громко втянул воздух раззявленной глоткой и только тут нашёлся:
   - Ты бы, соплюха, со мной так не разговаривала и в дела мои семейные не лезла со своими глобусами-шмобусами, а то ведь враз укорочу...
   Валерия Ильинишна на миг почувствовала себя той самой Валеркой-егозой, молодой и отчаянной, которая могла дать укорот любому хаму, да и на татами стоила не дёшево.
  
   - Так вот, любезнейший мистер Пузырёв, говорю вам один раз. Первый, он же и последний. Если я ещё хотя бы раз увижу у вашего сына синяки, даже если он сам упадёт. Если я хотя бы один единый раз прознаю, что вы избиваете свою жену, заказывайте себе инвалидное кресло, поскольку ноги вам служить уже не будут. Я понятно выразилась?
  
   Славка уже давно сбежал и, спрятавшись в сарайке, следил оттуда с замирающим сердцем за разворачивающейся трагедией. Ему было безумно жаль молодую и отчаянную училку-дурочку.
   Пузырёв же старший, наконец пришедший в себя, после слов педагогини воровато оглядел улицу. Тишина. Скрипнув лавкой, он поднялся во весь свой немалый рост и нагло ухмыльнувшись, пошёл на Валерию:
   - Вот и всё, сучара крашеная, отпизделась ты на этом свете. Щас я тебя калечить буду. А скажешь кому, приду ночью, надругаюсь в задницу и удавлю...
  
   Его рука потянулась к волосам застывшей в какой-то нелепой позе учительницы, вот она, рука, уже схватила те самые волосы. Вернее, почти схватила. Дальнейшее навсегда убедило алкаша и домашнего хулигана, что с неизвестностью лучше всего не связываться. А последующий больничный, он провёл за книгами и размышлениями о человеке и человечности, как качестве.
  
   Валера перехватила надвигающуюся руку за запястье, рывком с поворотом корпуса отвела её в сторону и зажатой в правой руке хрестоматией, как литовкой, резко ударила Пузырёва в горло. Мужик хрюкнул и грузно завалился назад себя. Минуту он пребывал в ступоре, к тому же травмированное горло не пропускало кислород в лёгкие. Но, колхозного мужика, выросшего в драке, не так-то просто взять, и он встал.
  
   Валера, не дожидаясь повторной атаки, вынула из кармашка газовый баллончик с перцовкой и аккуратно, как из краскопульта покрыла морду хулигана в несколько слоёв красной жидкостью. Затем туфлёй-лодочкой, ох, уж эти мне лодочки, с размаху заехала Пузырёву в развилку. Вы скажете, мол, деревня и лодочки? А женщине везде хочется быть женщиной, пусть даже на фоне коровников. Чё не так?!
   Пузырёв-старший постоял мгновение, сделал ртом "упсс" и с размаху грянулся мордой в родную землю.
  
   Валерия Ильинишна отшагнула назад и, глядя на поверженного, громко орущего и скоблящего пальцами обожженные глаза Пузырёва, сказала:
   - Запомни раз и навсегда, скот! Этих людей: твою жену и твоего сына, я беру под личную опёку. Если ещё хотя бы раз в жизни ты поднимешь на них руку, милицию не жди, я успею первая. Просто сразу отползай в сторону кладбища. Усёк, животное?!
   Нянчащий разбитые яйца Пузырёв, торопливо потряс башкой, и учительница, погрозив ему пальцем, развернулась и пошла к своему дому.
  
   Вечером следующего дня она проверяла тетради. Рядышком сидел зачастивший последнее время Крейцер. Это был диктант, класс, в котором учился Славка Пузырёв. Среди тетрадей лежал смятый клочок промокашки, на которой неровными каракулями было написано: "Валерея Ельинична, я ваз очень очен люблю, вы самоя кросивая и чёткая учитильнеца в мири!" - и подпись - "Ананим".
  
   Охримовна
  
   Кладбище. В течение жизни всем нам не по разу приходится посещать это место скорби и воспоминаний. Ходим, чтобы попроведовать могилку близкого человека, а на деле проводим разведку. Не задумывались? И зря, между прочим. Натурально приглядываемся, а те, что поумнее, прикидывают, как оно будет. Как столпятся вкруг последнего в жизни? Да нет, уже не в жизни, но один хрен - последнего "шифоньера", дальние и ближние. Скажут фразы, дежурные и сердечные. Закидают к едрене матери землицей и разойдутся кто куда. Одни сразу же, только отбыв повинность, на автобус, и нах хаус. Другие съесть щепоть риса с изюмом, да водки халявной принять. А вы там, на глубине двух метров, согласно санитарным нормам, один как перст. Ах, да, уже не один. Ещё чуть, и посетители пожалуют. Что, не ндравится? Да и хрен с вами. Втягивайтесь.
  
   Охримовна живёт на кладбище с тех самых пор, как её голую и скользкую вытолкнула в мир сокращающаяся матка кладбищенской проститутки. Мир оказался так себе, неказистый. Могло быть и лучше.
   Танька Охримова впервые ощутила себя как часть природы в возрасте пяти неполных лет. Первичное ознакомление прошло как в тумане. А тут, совершенно внезапно Танька поняла. Она есть!
  
   Вопросы возникали в голове девчонки один за другим, но отвечать на них было некому. Вечно пьяная заблёванная кошёлка, именуемая матерью, не в счёт. Из друзей у Таньки были только Егорка с Маринкой. Их могилка находилась в самом глухом, заросшем бурьяном уголке кладбища. Там у Таньки был домик. Между отжившими свой век плитами и памятниками она выкопала себе норку, выстлала её изнутри старым тряпьём, да там и игралась.
  
   Кукла по имени Тварь, была её едва ли не единственным одушевлённым другом и соратником. Ей, и лишь ей одной, девочка поверяла свои тайны и сомнения.
   По причине отсутствия общения (ишь, как завернул) говорить Танька начала лет в пять, а может, позже. Никто ей годы не считал, уму разуму не учил. Питалась тем, что от матери останется. Летом проще, кто-нибудь да придёт попроведовать родню. Известное дело, что не с пустыми руками. В "кормёжные" дни Таньке удавалось делать запасы. Но на конфетах далеко не уедешь, а варёные яички быстро портились. И тогда Танька научилась продавать, выменивать своё добро на хлеб и прочую вкуснятину.
   Вы спросите, а где же соззащиты с опеками? В пи-де! Ничего, что я так резко?
  
   Шло время, Танька подрастала, и в один далеко не прекрасный день, а был то канун Троицы, встретила Танька её. Было это так.
   Танька гуляла по краешку кладбища, как раз в том месте, где с угора открывается очумительный вид на Паленьку, несущую себя сквозь поля пшеницы. Старуха вышла из кустов тихо, как привидение. Танька, выросшая на кладбище, байками избалована не была и потому не испугалась.
  
   А старуха, пристально посмотрев на девочку, пожевала беззубым ртом и сказала:
   - Точно! Не в браке рождённая. Давно тебя ищу, где шлындаешь?
   - А я тебя не знаю, бабушка, - отвечала Танька.
   - Тебе меня знать необязательно, важно, что я тебя знаю, - сказала старуха и, порывшись в кармане древней выцветшей кофты, достала маленькую деревянную табакерку. Отворив крышечку, старуха приблизилась к словно зачарованной девчонке и быстро дунула внутрь табакерки:
   - Прости, милая...
  
   Гадкая пыль попала Таньке в глаза, нос. Она расчихалась, закашлялась. Из глаз брызнули слёзы. А когда она проплакалась, старухи уже не было. Словно и не бывало никогда.
   С того дня всё и началось. Вначале это были просто видения, но девочка росла, взрослела и теперь уже сама понимала, что не всё с ней в порядке. И когда пьяная мать хотела подложить незваную дочь под очередного хахаля, Татьянин дар проявился. Да так жутко, что Татьяна едва не обписялась.
  
   Просто мужик, уже тянувший к ней свои руки, вдруг схватился за живот и, перегнувшись пополам, стал блевать. Мать переполошилась, стала помогать своему ухажёру, да только пустое. Из неосторожного любителя детских прелестей хлестала кровь пополам с желчью. Пока Танька не отвела своего взгляда от насильника, не мог он остановиться. А, остановившись, зарычал страшно:
   - Прошмандовки кладбищенские! Да провалитесь вы пропадом, ведьмы. Нет! Ты ведьму родила, сука, майся теперь всю жизнь.
  
   Молва, дело быстрое. Не прошло и двух-трёх дней, а уже вся деревня знала про Таньку и её силу. А если учесть ещё и то, что насочиняли, то и вовсе картина предстала удручающая. Но, как известно, палка завсегда о двух концах. С одним ещё никто не встречал. И потянулись к Таньке вначале бабы, те коим уже ничего не страшно, а потом и всяк люд.
  
   Танька к тому времени уже умела руками снять боль, увидеть внутреннюю хворь и подсказать, как от неё избавиться. А позже, словно из пустоты, пришли и другие знания.
   С тех пор минуло семь с лишком десятков лет, давно подохла нелюбимая мать, по пьяному делу угодившая в незамерзающую полынью Паленьки.
   Видела Танька, как умирала мать, видела и болячку её. Мало того, знала, как снять хворь, как вытащить мать-мачеху с того света, но не захотела. А кто здесь такой громкий судья, что посмеет упрекнуть её в этом грехе? Да и грехе ли?
  
   Так что, ежели будете в наших краях, то непременно побывайте на кладбище. Найдите махонькую избушку об одной горенке. Спросите Охримовну, всяк покажет. Да не пужайтесь, не смогла Танька переломить в себе маленькую ласковую девочку-побирушку. Так и осталась доброй помощницей всякому хворому, да недужному. Сходите, авось, и вам чем поможет. А заоднем и местечко себе присмотрите. На потом.
  
   Советская власть
  
   Советы -- избираемые населением на определенный срок коллегиальные представительные органы публичной власти в Советской Республике. Выборы проходили внутри коллектива (например, коллективом рабочих завода, деревенской общиной). То есть выбранный депутат был известен всему коллективу или большей его части.
  
  
   С недавних пор в Деревне появилась администрация и, соответственно, глава этой администрации. Раньше деревня была приписана к Пиз...осьевскому сельскому поселению, но, когда хлынул поток беженцев из Киргизии, население деревни увеличилось сразу вдвое. Так и бродят по улицам. Лицы круглые, да глаза щелочками.
   Первое время ещё и драться удумали, бо нашлись говны из местных. Мол, понаехают тута итд.
  
   Городские власти покумекали и выделили деревню в отдельную административно-территориальную единицу. Обозначили царя, то бишь главу, ну, и в добрый путь. Правда, и про себя тоже не забыли. Эти, да забудут? Ельциндовская родня про бабло никогда не забывала. По сему деревня получила новую прописку, согласно которой, будучи деревней и ебенями, она заимела статус пригорода. Пошто? А то вы не знаете? Город-миллионник, раз в год получает с московского торта не хилые свечи. А чтобы город сохранить миллионником, нужно что? Правильно, приписки, мать вашу эдак-то! При коммуниях прирастали, а сейчас вымираем, вот и приходится крутиться.
  
   Глава администрации, Дима Ельтюгов, человек сравнительно молодой, горячий и азартный. Про таких говорят: "Пока отвагою горим, пока сердца пошто-то живы". Ворует? Да пока не замечен. Видимо, ещё не обтесался, не срок.
   Работает как негр, весь световой день на ногах, в смысле на колёсах. Крутится как той Чапаев во гробу. Придёт бабка с просьбой, уважит бабку. Завалятся механизаторы, недовольные расценками, и для них доброе слово найдёт Дима, Дмитрий Леонтьевич. Подвижник? Да, хрен его знает. Пожуём, увидим. Может, и вовсе прикидывается.
  
   Дима бывший ОБНОНовец, для тех, кто не знает, сия организация призвана на борьбу с незаконным оборотом наркотиков. Один из отделов был расформирован, но как мы знаем, Ельциндисты своих на войне не бросают. Какая война? Здрасьте! А с собственным народом?
  
   Вечер у Димы заканчивается в спортзале. Там он в кругу таких же "горемык" отрабатывает приёмы самбо, играет в баскетбол и под кружку пива говеет в сауне.
   Зачем главе администрации самбо? Ну, вы спросили. А ну, как электорат придёт своё законное обратно вертать?
  
   С недавних пор главе прибавили забот. В деревню пришла газификация. Резко так пришла, суетно. Видимо, в конце года власть предержащие спохватились. Денег на благоустройство и всеобщий расцвет было выделено энное количество, израсходовано столько-то, ещё часть пошла на личное благоустройство. И здесь грянул гром! Осталось, и причём много! Что делать? (с) Ведь ежели сейчас не потратить, да не поплакаться в мавзолейную жилетку, то на будущий год сто пудов урежут.
  
   Долго думал глава города, ломал голову, рыдал. Представлял, как на "свои кровные" строит садик или школу, и сердце заходилось. Наконец, пришло решение: ни вашим, ни нашим.
   Деревня давно уже стала частью города, а количество коттеджей, построенных нуворишами и аппаратчиками, превысило все мыслимые стандарты.
   "Вот оно!" - вскрикнул шёпотом глава и, налив себе рюмку водки, поздравился с приобретением.
  
   Уже на следующий день были отданы все необходимые распоряжения. Проектанты кинулись чертить и просчитывать. Строители от Херрегионгаза завели технику и присели на низкий старт. Механизм завертелся.
   Процесс занял время, затраты оказались непосильными, столица подкинула деньжат и ласково пожурила. Глава ходил именинником и крутил на пиджаке дырку под отца-героя.
   Конечно, были моральные издержки. Ведь если вести газ к коттеджам, то хошь не хошь, но в саму Деревню нитку бросать придётся. Но на войне как на войне. Издержки производства.
  
   Эти и прочие чаяния городского начальства нашему Диме неизвестны, мало того они ему ультрафиолетовы. Своих косяков хватает. То казаки праздник устроят со стрельбой и плясками с холодным оружием. И значит, надо вытаскивать к себе атамана, и песочить зарвавшегося казачуру в хвост и гриву. То в школе потолок упадёт, и значит, кореец Хер Вынь, ответственный за жилищно-коммунальный сектор, ползает на брюхе, а Дима ему пеняет.
   Но Дима не ропщет, не таков он человек, сын главы области.
  
   Эпрувёза Марамыгина
  
   Сельский магазин, оно же сельпо, запредельными ништяками не отличается. Колхоз, не центр, здесь админы не отовариваются. Прожиточный минимум. Главное - есть хлеб, табак и водка. Ну, по мелочи пожрать тоже имеется. Магазинчик сам по себе маленький и несуразный. Три прилавка, один из них промтоварный. Тетради, зубные щётки, гуталин и, что уж вовсе странно, одноразовые пакеты для мусора. Е-ануться!
  
   На волне накопизма, когда всяк грёб, что под руку подвернётся, магазинчик тот приватизировали супруги Марамыгины, Антон и Людмила. Год только и проработали они рука об руку, когда случилась беда. Вечером, как обычно, сняв кассу, Антон упаковал деньги в полиэтиленовый пакет, упрятал за пазуху и, взяв какавное мороженое в вафельном стаканчике, направился домой. Идти почитай на другой конец деревни, а это не мало.
  
   И уже на подходе к дому, возле старого заброшенного овина, на Антона налетели двое подростков. Видимо, заранее спланировали налёт, отследили траектории и заварили кашу.
   Когда Антона нашли, он был исключительно холодный, как то самое мороженое, которое шибко уважал при жизни. Девятнадцать дырок от ножа насчитал на нём городской криминалист.
   Погоревала тогда Людмила, да и закопала супруга своего. Ну, так не держать же его в холодильнике?
  
   С той поры всё хозяйство по дому и сам магазин упали на горб Людмилы. Первое время баба ещё отбивалась с грехом пополам, а потом поставила пару сменных продавщиц, честных и надёжных до идиотизма, а сама устранилась, гуляя направо и налево, между делом потихоньку пропивая "оплот совхозной цивилизации".
  
   Сорвалась баба с катушек, как бог есть сорвалась. Провалилась во все тяжкие, да так, что люди, при виде Людмилы, стали на другую сторону улицы переходить. Хрен бы с ней, водкой, хотя знаем, что если баба присядет на сей продукт, то вынуть её оттуда можно разве что при помощи старушки с литовкой. Но наша эпрувёза пошла значительно дальше. Странный жар случился в её развилке. Да такой, что никакой водой не затушить, а только влажным членом, да и то временно.
  
   Была в давние времена у Российской императрицы Екатерины вдова Перекусихина, та, что пробовала на вкус и ощупь каждый член, прежде чем допустить его пред вертикальное око царицкиного влагалища. Так и звалась на импортный манэр - эпрувёза. Сиречь - испытательница. Вот и наша героиня не пропускала ни одной хмм "юбки", дабы не оценить ту колбасу, что колбасой вовсе не является.
  
   Пробовали бабы совестить несчастную блудницу - тщетно. Бить пробовали - результат тот же. Мимо. Посовещались и решили: пусть её. От мужиков не убудет, а Людка всё же своя, не какая-нито шаболда залётная. Росли вместе. Жалко же?
   Так эпрувеза Марамыгина получила негласную индульгенцию на сношание колхозных мужиков, а мужики в свою очередь получили дополнительное и абсолютно бесплатное отверстие. Коммунизм с человеческим...человеческой хмм ..., в действии. Во как!
  
   А магазин исправно приносил небольшую, но прибыль. Девки, те, что заменяли хозяйку, уж хоть в этом ей подфартило, работали честно, ни разу дурёху не подставили. Сами товар заказывали, сами бухгалтерию вели, сами людство обвешивали. То ли Господь эдак-то распорядился, то ли Диавол, но магазин, если и не цвёл, то, как минимум, не падал. И народ деревенский, непритязательный во всём, что касается себя, не привередничал. Много ли надо людям? Вы скажете - да, много. Но это слова, а на самом деле - кусок хлеба, бутылку на выходной, да детишкам сладкого.
  
   Так и жила-существовала наша Людка. В минуты просветлений костерила себя по чём зря. Но то ж минуты, а дальше всё сначала. Эх, раззудись плечо. Развилка, в смысле.
   Осуждать не берусь, ибо сам хмм.... В общем, чужая душа - потёмки. Чужое сердце тоже анализу не поддаётся. Знаю одно твёрдо: прежде чем заняться таким без балды благолепным занятием, как пересуды, примерь ситуацию к себе. Авось, и сплетничать расхочется.
  
   Просто рыбалка с водкой
  
   Воскресное утро, осень, всё ещё тепло. Погода ласковая и убаюкивающая. Председатель колхоза, Александр Иванович, ещё с вечера накопал червей и теперь по-тихому, стараясь не разбудить жену, собирался на рыбалку.
   В пакет упала пара бутербродов с салом, луковица, спичечный коробок с солью. Мягко скользнула пол-литровая бутылка водки.
  
   Подхватив удочки и пакет со снедью, председатель прикрыл двери и, улыбаясь солнечному утру, направился к Паленьке. Место возле плотины было уже занято, и Александр Иванович, вздохнув, направился вверх по течению. Однако, тихий голос опередившего его рыбака, остановил председателя.
  
   - Сан Иваныч, чего ты там маршируешь, как стадо некованых бегемотов? Иди сюда.
   Председатель пригляделся и под капюшоном дождевика признал доктора Крейцера.
   - Вот так встреча! Гюнтер Самуилович, вас-то каким семяизвержением сюда занесло?
   - Да вот, решил побыть с природой наедине, а поскольку вы, как животное, являетесь частью природы, то и орнамент не нарушается, - Крейцер улыбнулся, - Присаживайтесь рядышком, что нам места не хватит?
  
   Александр Иванович в принципе ничего не имел против доктора. Уж, кто-кто, но Гюнтер - мужик хороший. С таким не грех скоротать за беседой воскресное утро. А животное он схавал. Присаживаясь и складывая в траву свой пакет, председатель неловко взмахнул рукой, и пол-литра в его сумке напоминающее звякнула.
  
   Крейцер понимающе усмехнулся и, чтобы не смущать хозяина, раскрыл свой сидорок. На свет появился круг Краковской колбасы, полбулки хлеба и бутылка водки.
   Мужчины тихонько рассмеялись. Вот оно взаимопонимание, полнейшая солидарность, которая достигается всего в трёх местах: в бане, в застолье с доброй выпивкой, да в морге. Правда, в последнем особо не разговоришься.
  
   Крейцер достал стакан, глянул на председателя, тот кивнул. Молчком выпили по половинке. Не сговариваясь, полезли в карманы за папиросами. Река словно застыла, ни ветерка, ни движения. Зеркало. Поплавки удочек умерли категорически. Ну, что ж, и у поплавков может быть выходной.
  
   После второй завязался разговор о мировом кризисе, войнах, которые случались всё чаще. Евреях и арабах, не умеющих найти общий язык.
   Послышались шаги. По косой тропке к Паленьке спускался недавно освободившийся из когтей правосудия Гриша-радостный. Счастливо разулыбавшись, Гриша тут же попросил закурить, а, закурив, указал пальцем на бутылку водки. Ну, ясен пень: дайте закурить, а то переночевать негде.
   Грише налили на палец. Дурень выпил, закусил колбасой, причём не резаной, но откусил от большого куска. Счастливо выдохнул и, закатив глаза, благостно произнёс:
   - Скарлатинаааа...
   Мужики рассмеялись, им вторил Гриша, ничего не понимающий, однако, сообразивший, что раз водка ещё не кончилась, то надо смеяться.
  
   - Вот скажи мне, Крейцер, а для чего на земле живёт человек? - председатель слегка окосел, и мысли, соответственно, пошли мудрые и глубинные, - Я-то знаю ответ, но мне хотелось бы услышать твоё мнение.
   Крейцер улыбнулся своей доброй близорукой улыбкой:
   - Таки знаешь? Забавно. Никто не знает, а ты, Сан Иваныч, стало быть, сподобился. Небось, откровение снизошло?
  
   Председатель не понял подначки фельдшера и с треском затянувшись папиросой, сказал:
   - Человек на земле живёт....
   Тут его взгляд остекленел. Александр Иванович начал вставать, рука ухватила большую суковатую ветку.
   Крейцер проследил взгляд председателя. Глаза его, и без того крупные, полезли на лоб. По еле дышащему течению, в сторону рыбаков плыл самый нормальный труп. А председатель, немного переведя дыхание, закончил мысль:
   - Человек на земле живёт для радости...
  
   Через мгновение оба два: фельдшер и хозяин, уже бежали по колено в воде к дрейфующему телу. Гриша-радостный сунулся было вослед, но, обнаружив мокрость воды, остался на берегу, нелепо бегая по песку и заполошно, омерзительным голосом Джигурды выкрикивая: - Умри, сука! Скарлатина!
  
   С середины реки послышался сдвоенный мат, за ним дикий хохот. Мужики, ухватившись за одежду, тащили труп к берегу. Отряхиваясь, как мокрые псы, они выволокли тело на прибрежную гальку. И уже здесь дали волю смеху. Перед ними лежал нормальный такой манекен. Деревянная, покрытая лаком, харя чудовища не по-советски искренне улыбалась.
  
   Сверху от дороги послышался шум шагов, по тропинке быстро спускался незнакомый мужик:
   - Привет, станишники! Моё чучело не видели? От он, голубчик! Ну и дороги тут у вас, не уссышься, так усерешься. Через мосток переезжали, а мой "актёр" возьми да и выпрыгни. И то! Жизнь наша кочевая, тут любой через год другой руки на себя наложит. Спасибо, парни. Что я вам должен?
  
   Крейцер посмотрел на председателеву вытянутую морду и вновь расхохотался. Из дальнейших пояснений выяснилось, что съёмочная группа, в лице оператора, девушки модели и спасённого от неминучей гибели манекена, передвигалась в точку "Х" для съёмки рекламного ролика.
   Просмеявшись, мужчины попрощались. Киношник ушёл, прихватив подмышку, как бревно, своего незадачливого "актёра". А председатель с Крейцером развели костёр и, раздевшись до трусов, развешали сырые брюки для просушки.
   Вновь зажурчала водка. По краешку воды ходил Гриша-радостный, плевал в воду и восторженно вопил: "Скарлаа-тии-наааааа!"
   Новый день вставал над полями. Тёплый и солнечный. Бабье лето!
  
  
   Часть-2
  
   Баня
  
   Звон бубенцов, да лихая метелица,
   Пьянка с гармонью, да драка свирепая.
   Родина-Русь, озорная нелепая,
   Родина, - это как мама, - не делится!
  
   Зима вошла в жизнь неспешно и грациозно. Лужи, слякоть, первое декабря. По улице без резиновых сапог не пройдёшь, под ногами хлюпает жидкая грязь пополам с дерьмом. У котов глюки. Кучкуются по трое-четверо, о чём-то трут, лица недоумённые. Периодически поглядывают на крышу, на кошечек. На календаре зима, а в гениталиях хрен пойми, что творится.
  
   У Маринки тоже не всё ладно: то кислого хочется, то солёного. Уже семнадцать недель беременности, уже вкруг рта высыпала пигментация, и уже проявляется сварливость.
   Андрюха поглядывает на свою любовь с сомнением и размышляет про себя: "Неужели такая на всю жизнь останется? Ведь нормальная же баба была, что с ней происходит?"
  
   Вечер пятницы, Андрей топит баню, по всем поконам сегодня париться и бражничать, а Маринка опять чудит. Очередной раз подкинув дров в подтопок, Андрей заходит в избу и нос к носу сталкивается с учительницей, Валерией Ильинишной.
   - Валер, привет! Какими судьбами?
   - Привет, Андрей! Да вот с Мариной кое-что обсудили. Ну, я ухожу, пока, ребята.
   Маринка сидит за круглым столом и ест ... мел?! Перед ней на скатерти лежат штук пять тех школьных параллелепипедов для рисования.
  
   - Марин! У тебя с головой всё нормально? - Андрюшка во все глаза смотрит на супругу, а та, ни мало не смутясь комичностью ситуации, сидит и жрёт мел.
   Прожевав очередной кусочек, Марина поворачивает смеющееся лицо к мужу, и говорит:
   - Ты сначала попробуй, дурашка, а потом осуждай. Знаешь, какая вкуснятина?
   Андрей судорожно вспоминает телефон неотложки, вместе с тем гоняя в голове фразу: "Здравствуйте, у меня жена е-анулась умом", - ой нет, не так, - "Здравствуйте, моя жена ест мел".
  
   Маринка видит метаморфозы, происходящие с лицом мужа, и, расхохотавшись, поясняет:
   - Андрюхин, неужели ты ни разу в жизни не слышал, как беременные женщины едят мел? Ты там себе не фантазируй, у меня всё нормально. Это маленькому надо. Наверное, костяк строит? А ты уж, небось, чёрт те что напридумывал? В психушку звонить не собирался?
   Андрюха краснеет, прячет глаза, и быстро отвечает:
   - Ну, как ты могла подумать такое, любимая? Я... тебя в дурку?
   Маринка смотрит на покрасневшее лицо и хохочет:
   - Ну, что же ты за ребёнок.
  
   Потом они идут в баню. Вернее, сначала идёт Андрей, спускает немного пару. Маринке жар противопоказан. Далее они моются-греются вместе. Андрей, как, безусловно, нормальный и более чем здоровый человек, начинает приставать к Марине.
   - Отстань, дурной, - Марина шутливо отбивается, её пышная грудь трясётся от хохота, - а может мне нельзя?
   - Да чё нельзя-то? - Запарено сопит Андрюха, - Всем можно, а тебе нельзя. Ну, Маринка, ну, я ж тебя люблю...
  
   Через пятнадцать минут распаренные ещё больше, они лежат на полке рядышком. Рука Андрея лежит на внутренней стороне Маринкиного бедра.
   - Маринк, а мы, вот так упражняясь, не можем маленькому повредить?
   - Да чем же мы ему повредим? - Маринка опять смеётся, - Ты ж аккуратно, не давишь, не ложишься всей тушей.
   - Слышь, Маринк, я, наверное, фигню спрошу. А я не могу ему членом, ну, глаз там выколоть или в рот попасть?
   Последующую минуту Маринка ржёт так, что маленькое стекло в единственном банном окошке жалобно звенит от количества приваливших децибел. А сам Андрей (ещё не забыли, что он зоотехник?) доволен хорошим настроением супруги.
  
  
   Потом они сидят дома на кухне, пьют чай с мёдом и смотрят по телевизору "Три тополя на Плющихе". Героиня Дорониной поёт, а Маринка с Андреем подпевают.
   За окнами слышен весёлый звон капели, в приоткрытую форточку пахнет талым снегом и вкусным запахом тёплой земли. Скоро Новый год.
  
  
   В субботу вечером всё прямоходящее население деревни, отбросив текучку, дружно собирается на концерт. Задумка молодёжи сработала: новый клуб, пусть не самый лучший в мире, но свой, имеет место быть. Старый овин не узнать. Заново обшитые и окрашенные стены сверкают радугой красок. Это постарались учительша Валера со старшеклассниками. "Кому нужны типовые уродцы?" - решило общее собрание, и с благословения Александра Ивановича клуб был разрисован сверху донизу.
   Голубые, алые, ярко-зелёные тона, и на их фоне радуга, солнце, голуби, герои мультфильмов итд.
   Скажу, пожалуй, несколько слов за овин. Пусть будут, чего прыгать с пятого на десятое.
  
   Старый овин
  
   Жизнь в деревне течёт размеренно, плавно, словно вода в заросшей водорослями Паленьке. Торопиться некуда, всё рядом. Город, суетно рыча стадами автомобилей, предостерегающе гудя толпами вечно спешащего людства, напоминает выгребную яму, в которой постоянно бурлит, шевелится и хочет жрать. В деревне всё не так. Она при любом строе, во все времена стабильна и монументальна. И если при желании можно уморить стадо коров или похоронить птицеферму, то с землёй такие чудеса не пройдут. Стояла и стоять будет. Ещё и нас переварит, когда придёт срок.
  
   Старый колхозный овин (не такой уж и старый, если приглядеться) почернел, выгорел от солнца и дождей. Шифер гигантской крыши во многих местах порвало временем и температурными перепадами. А так - ещё хоть куда. С той поры, как под стенами овина был убит первый хозяин магазина Антоша Марамыгин, люди начали обходить его стороной. Дурная слава, она как бельмо. И то, и другое устраняется только операбельно.
  
   В понедельник, когда Александр Иванович после оперативки сидел у себя в правлении, под окном послышалось множество голосов. Председатель быстро швырнул в рот таблетку Алкозельцера и только успел запить водой из ковшика, как дверь открылась. "Молодёжь, человек семь, все местные", - отметил про себя похмельный хозяин.
  
   Ребята сразу же прошли к столу, за которым восседал председатель. Поздоровкались. У нас вежеству с пелёнок учат, да и выложили Сан Иванычу свою проблему.
   - Дядь Саша, - разговор начала самая шустрая из компании, Анфиска Калугина, - мы к тебе по делу.
   - А я грешным делом подумал, что молодёжь решила с уборкой помочь, - не преминул подъесть Танюшкин, - Ну, коли пришли, рассаживайтесь по лавкам, да рассказывайте.
  
   Через пять минут выяснилось следующее. Ребятам надоело в выходные мотаться в город на танцы, к тому же с городскими исконно не было гладких отношений.
   - Дядь Саша, отдай нам старый овин? - Анфиска нависла над столом, и, похоже, не собиралась уходить с пустыми руками, - Отдай, а мы своими силами приведём его в порядок. Отремонтируем всё что нужно, украсим, и будет у нас свой клуб. Старый-то ты зачем-то разрушил.
  
   - Ну, во-первых, не разрушил, а демонтировал, - у Танюшкина начала рассасываться таблетка, пришло облегчение, - А во-вторых, я вам не дойная корова. Где деньги возьмём?
   - Так я же и говорю, всё своими силами, - Анфиска начинала горячиться, - Вам бы только дело похоронить, а про нас не думаете?
   - Своими руками, говоришь? А материалы где возьмёшь, отопление, электричество? Ишь, забузила. Дай подумать. Дело хорошее, не спорю. Приходите к обеду, там и поговорим. Всё.
   - Ах, так! - Анфиска покраснела от злости, - Ну, гляди, дядя Саша, поиграться с нами решил? Приходите завтра, да? Я тебе не Фрося Бурлакова. И заметь! Не ты наше будущее, а как раз наоборот.
  
  
   Старый овин трещал и стонал каждой досочкой. Молодёжь, а собралось человек сто, не менее, все как один в рабочей одежде, со своим инструментом, атаковали бесхозное строение. Визжали пилы, стучали молотки. Кроме молодняка присутствовали и сочувствующие из старших. Доктор Крейцер на подводе таскал волоком пачки свежих досок. Зоотехник Андрей Михалев, стоя на крыше, принимал тёс, который поднимал на верёвке, пропущенной через блок, дурачок Гриша-радостный. Даже отец Нимврод, казалось бы, всеми поконами отделённый от государства, переодетый ребятами в старенькую телогрейку, замешивал раствор и задорно хохотал шуткам.
  
   Примчавшийся на своём Уазике председатель предынфарктно хлопал глазами, разевал рот, силясь что-то сказать, и гонял в голове жуткую сцену казни молодогвардейцев. Представляя, как самолично сбрасывает в штольню, на ещё копошащиеся юные тела, вагонетку с гавном.
   Наконец, сосчитав в уме до ста, Александр Иванович немного успокоился и, вынув себя из машины, направился к группе ребят, что-то живо обсуждавших во главе с Анфисой.
  
   - Ну что, Калугина, значит, решила самоуправством заняться? - Председатель начал вновь заводиться. - Председатель колхоза тебе уже не указ? Ну, конечно, мы же сами с усами, а некоторые вообще с бородой!
   - Здравствуйте, Александр Иванович, - мило улыбнувшись, поприветствовала хозяина девушка, - Да какое же самоуправство? Вы ж и сами всем сердцем за клуб, а помочь некому, вот мы и решили немного опередить события. К тому же у нас помощники есть. Да вы их знаете.
   Девушка повернулась в сторону открытых ворот овина и громко крикнула:
   - Дмитрий Леонтьевич! Вас тут спрашивают!
  
   Танюшкин напрягся, а из ворот овина уже выходил к нему навстречу, широко и радостно улыбаясь, глава администрации, Ельтюгов Дмитрий Леонтьевич, собственной персоной.
   На главе была старенькая телогрейка, рабочие штаны и кирзовые сапоги. В руках ломик.
   - Здравствуй, Александр Иванович, здравствуй, отец! А я ведь к тебе собирался, да ребятня до того азартные, заразили меня, понимаешь, - глава улыбался. - Хорошее дело ты затеял, нужное!
  
   Ведь что получается? Ну, похоронили мы свои бывшие ошибки, а заодно с ними порушили пионерию с комсомолом. Именно те организации, которые призваны воспитать под себя, и себе подобных. Наставить на путь, занять руки и умы. Закопали, Иваныч, а взамен ни черта не дали. Вот и получается, что мы сейчас восстанавливаем то, что сами же и разрушили.
   Присоединяйся и не бузи. А за тёс не переживай, то я распорядился. Не твоё.
  
   Председатель почесал затылок, а потом разулыбался и сказал:
   - Да я ж не враг, Леонтьич! Пусть будет клуб, он ведь не только молодёжи, он всем сгодится. Танцы, кино, лекция, торжества разные. Сам радуюся как группа инвалидов детства!
  
   Концерт
  
   Итак. Суббота, вечер, концерт! Старуха Микрюкова пылает от счастья. За самогонкой и брагой чуть ли не очередь. Только успевай налить, да получить денежку.
   Клубный зал полон, как говорится, яблоку упасть негде.
  
   На сцене появляется конферансье заезжей бригады артистов. Полный, не молодой уже человек:
   - Здгавствуйте, догогие дгузья! - картавит безбожно, но, далее по-русски. - График нашей концертной труппы очень плотен, но, тем не менее, узнав о вашей, более чем достойной, деревне, все мы как один решили - нужно ехать! Первым номером нашей программы выступит всемирно известная певица, колоратурным сопрано которой по праву гордится Россия. Встречайте! Жанна Азнавуровна Крендель-Потомакская!
  
   Со сцены чирикает Алябьевский соловей в исполнении мировой известности. В первом ряду сидит председатель колхоза. Неимоверно толстая певица повергает Александра Ивановича в ступор, и когда певица старательно выводит: "Соловей мой, соловей", пьяный Танюшкин не менее старательно подпевает: "Красная армия всех сильней!", смутно подозревая, что данного соловья не всякая ветка выдержит.
  
   Номера следуют за номерами, а в зале нарастает шум голосов. И когда очередная группа исполнителей военных песен, с залихватским названием "Краплёные береты", начинает завывать песню "Мы, преодолеем", весь зал понимает - не преодолеют. Надули!
   Поднимается шум, свист, усиливается топот ног. Толстый конферансье, красный от злости, кричит в зал, что в подобной обстановке мировые знаменитости работать не могут. В его исполненное талантов лицо, летит сочный помидор. Занавес!
  
   ПАЗ-672 судорожно вздрагивает от ударов - озверевшая молодёжь забрасывает внутрь автобуса "мировых знаменитостей". Финальный пендаль достаётся в непомерно толстый зад Крендель-Потомакской. Автобус, взвыв, отъезжает, в открытую форточку протискивается половинка лица конферансье, его крик слышит вся деревня:
   - Провалитесь вы пропадом, ущербные! Никогда, вы слышите, никогда вы нас больше не увидите! Прозябайте в невеждестве!
   В след им несутся свист, улюлюканье и прекрасный советский мат!
  
   И всё? Ну, щас! Сцена уже давно оккупирована молодёжью. Нет у нас комсомольцев? Зато пацаны и девчонки задорные ещё остались. Анфиска Калугина (вот из таких вырастают лидеры) рулит всем действом. На сцене появляется... кто бы вы думали? Ни за что не догадаетесь - отец Нимврод, собственной персоной. Ради праздника батюшка сменил рясу на цивильный пинжак. В руках попа аккордеон.
  
   Зал притихает, а поп садится на приготовленный стульчик. По залу клуба-овина плывёт вальс "Амурские волны", его сменяет огненная "Кумпарсита" и так далее.
   Фиска удивляет и поражает всех присутствующих. Она читает стихи о Советском паспорте. Бронебойные слова-гранаты рвут зал. Гордостью переполняются сердца не только ветеранов и тех, кто помнит, даже молодёжь умолкает и слушает с раззявленными до подколена ртами волшебные слова-звуки.
   Картина настолько чуждая сегодняшнему дню, злому и дерьмократическому, что выразить словами не представляется возможным.
  
   РСФСР, СНГ, Россия? Всё так, да не так. Мало кто понимает, что мы всё ещё живём в том Союзе нерушимом, как бы его ни называли. И до тех пор, пока последний из нас помнящих не склеит свои щиблеты на микропоре, помнить будем. Историю можно попробовать забыть, но стереть ещё никому не удавалось. А всё дело в том, что ей, Истории, пох наши жалкие потуги. Она - суть время!
  
   После концерта, так неудачно начавшегося, и так чудесно закончившегося, объявляются танцы. На эстраде появляется магнитофон и пара гигантских колонок. Начинается светопреставление.
  
   Почтмейстер, Билля Тахмуддинова, танцует с трактористом Кумаровым. Им обоим очень хорошо. Кумаров жмёт Биллю животом к своим не детским чреслам, а Билля потеет и хочет сношаться. Что характерно, сношаться Билля хочет всегда, и делает это как никто в деревне и окрестностях. Разве что Марамыгина? Так у той лярвы дырочёс начинается исключительно по пьянке, тогда как для Билли сношание - образ жизни.
  
   Билля
  
   Кто не знает Биллю Тахмуддинову, ты? Обалдеть! Не с Ебитеньевки часом?
   Билля Тахмуддинова для моей деревни - явление, безусловно заслуживающее нескольких ярких строк. Начальник почты или почтмейстер. И хрен с ним, что работников на почте всего двое. Сама Билля и старая жирная кошка Алла, за неразборчивость и похотливость прозванная так в честь своей известной тёзки от эстрады.
  
   Билля и Алла живут душа в душу. Кавалеров друг у друга не отбивают, а если и приводят ночь-полночь друга сердешного, то делают ЭТО либо в спальне при закрытых дверях, или под кроватью возле коробки с песком.
   Отец у Билли был человеком интересным тем, что в своё время отдал исправительным учреждениям Отечества двадцать лет своей жизни. И поскольку было у него всего две страсти: бильярд и карточная игра бура, то и дочь его получила немного странное имя - Бурбилья. Самой героине, при полнейшем отсутствии головного мозга, это ничуть не мешало, и она охотно отзывалась как на Бурочку, так и на Биллечку.
  
   Больше всего в жизни Билля любила сношаться. Нет, это не блядь Марамыгина, по пьяному делу шалава, здесь, братцы мои, профессионал высочайшего класса. Один в домино играет, за уши не оттащишь, иной кроссворды отгадывает. А Билля, со всей самоотверженностью Российской женщины, сношалась. Причём, чем больше был член, желательно ЧЛЕН (именно так, все заглавные) тем полнее был оргазм и самоотдача. Что, впрочем, не мешало Билле любить и махонькие члены, в обиходе прозванные х-йками.
  
   Здесь можно провести интересную аналогию, из которой явственно видно, что все мы такие. К примеру, восхотелось послепраздничному Россиянину опорочить своё доброе имя таким без балды необходимым процессом, как опохмеление, а с виски и "Араратом" напряг. Американец лёг бы спать, а Русич? Ха!
   Все помнят, где находится ближайшая аптека? А круглосуточный киоск бытовой химии? Ну, вот! Так же и с членом, пусть даже с маленькой буквы. Коли нет под рукой Бритвы Спирс, то и валенок сгодится. В принципе, сей абзац больше по бабской части, но мысль есть. Или нет?
  
   Целый день Бурочка сидит у окна и выглядывает очередного суженного. Расширенные, кстати, тоже приветствуются. Раз в два дня приходит почтовозка, и тогда Бурочка-Биллечка работает, не покладая рук. Сортирует почту, потом садится на старенький мотороллер "Турист", переживший свою смерть, но всё ещё ездящий. Развозит почту по деревне, между делом соображая, с кем бы вечером посношаться?
  
  
   Скрипит старенькая кровать-полуторка, от запаренного дыхания тракториста Зигфрида Кумарова (ещё один прикол) колышется пальто на дальней стене. Биллечка лежит на спине, ноги рогаткой, руки закинуты за голову. Член Зигфрида, словно подергушка в руках опытного рыбака, не зная усталости, гоняет сушняка в Биллиных недрах. Женщина вспоминает детство, юность.
  
   Восьмой выпускной класс деревенской школы. Биллечке четырнадцать лет, и она почти взрослая. Они с Павликом Матросовым на сеновале. Приятно шуршит сено, под попой девочки куртка. Пальчик, с аккуратно обгрызенным ноготком, своевременно обслюнявленный, ласково раздвигает Биллечкины губки. Девочке сладко, хочется поцеловать весь мир, собрать макулатуру, спеть Интернационал что ли?!
  
   Потом Билля ощущает недолгую резкую боль и недовольно морщится. У Павлика очень красивый юношеский член. Билля хочет его, а Павлик уже пытается вставить своего солдатика в Билькино отверстие. После долгих мучительных процедур ему это удаётся. А то! Он уже десятиклассник!
  
  
   Билля мечтает, а Зигфрид раз за разом вгоняет свой пуансон в её матрицу. Вот он напрягается и, взревев раненым шатуном, мощно сливает свою семенную жидкость в Биллино отверстие. Буквально через мгновение, он еле живой отваливается в сторону и, запарено дыша, говорит: "Иншалла!"
   Билля, оторвавшись от воспоминаний, ласково гладит тракториста по животу и страстно с придыханием говорит ему: "Милый, я хочу тебя..."
  
  
   На дворе воскресенье, а Билля чуть свет уже на ногах. Завтра-завтра не сегодня, так ленивцы говорят? Билля не такая - есть работа? так бери её и работай! Проезжая на своём мотороллере по окраине деревни, Билля почувствовала лёгкое недомогание в животе. Пукнула - не помогло. Стало значительно хуже. Не мешкая, женщина подрулила к заброшенному овину, заглушила "коня" и бегом бросилась в помещение.
  
   Едва присела на корточки, как тут же всё и закончилось. Причём прокакалось настолько душевно, что на глаза навернулись слёзы умиления. Напоследок громко с провизгом по-индейски пукнув, Билля вытерла попу листом лопуха. При этом её наманикюренный пальчик прорвал тонкую материю растения и вошел по третью погибель в обильно заросшее рыжей шерсткой лоно, которое, как мы знаем, находится рядом... ну, в общем, рядом, да, с.
   "Ах!" - сладострастно вскрикнула почтмейстерша. "Хлюп?" - с надеждой спросило лоно.
И далее древние стены овина и ещё более древнее небо могли слышать эти ах-хлюп, ах-хлюп. И бля буду, слышали!
  
   Свадьба
  
   Сразу после концерта Маринка с Андреем решили погулять. Декабрь и вправду выдался чудесный. В том плане, что всё тает, течёт, зимой даже близко не пахнет.
   Молодые люди вышли на угор к Паленьке. Небо чистое и такое звёздное, словно в сказке. Внизу под горкой тихо плещет река, для полной идиллии не хватает соловьёв, цикад и что там ещё по прейскуранту?
  
   Снизу от реки слышатся шаги и два голоса: мужской и женский. В свете вампирски огромной луны видны двое: фельдшер и учительница. Валерия Ильинична, увидав подругу с мужем, радостно бросается к ним. Мужчины обмениваются рукопожатиями, тогда как их женщины, отойдя в сторону, о чём-то оживлённо болтают.
  
   - Что-то вы чересчур возбуждённые, Гюнтер Самуилович? - Андрей с интересом смотрит на фельдшера, - Что случилось?
   - Случилось, Андрейко, то, что и должно было случиться, - еврей хитро улыбается, - Я Валерочке сделал предложение.
   - Ёлки зелёные! Маринка, иди сюда, - Андрей радуется за хорошего человека словно бы за себя, - Да, Маринка же!
  
   Через пятнадцать минут все четверо сидят в просторной кухне Михалевых. Маринка мечет на стол всё, что есть в холодильнике. Валера помогает ей. Мужчины, как и подобает царям природы, уже приняли по сотке и теперь важно курят в сенцах.
   - Самуилыч, я так рад за вас с Леркой, ты даже представить не можешь! - Андрюха светится, - Это так здорово, что ты наконец-то нашёл свою половинку. Ох, и свадьбу отгрохаем, такую, что чертям завидно станет.
  
   Потом они сидят до глубокой ночи за столом, выпивают: девчата наливку, для мужчин нашлась припрятанная запасливой участковой бутылка водки. Андрюшка немного пьян, но немного, в самый раз, чтобы взять в руки гитару и вспомнить стройотрядовскую юность:
  
   "Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
   Тих и печален ручей у янтарной сосны..."
  
  
   Молва о свадьбе Крейцера и Валерии облетела деревню со скоростью едрёной бомбы. Сама Микрюкова не смогла бы так быстро оповестить обчество. Ни одного равнодушного лица, ни одной вымученной улыбки. За худые слова даже не говорю. Их нет. Оно и понятно. Больно уж люди хорошие - наши Лера с Гюнтером.
  
   - Нет, брат, я тебе это дело на самотёк пустить не дам! - председатель непреклонен, Крейцер тоже, но против Сан Иваныча шансов у него как у фломастера супротив нажористого члена, - Отпляшем вашу свадьбу всем колхозом. Обчество мы или так, до ветру вышли? Иди, Крейцер, иди, милый, не зли меня, а то я щас начну спрашивать, какого хрена ты в середине рабочего дня работой не занимаешься.
  
  
   В бывшем овине, а ныне клубе имени Рабиновича, полным ходом идёт подготовка к свадьбе. Огромной буквой "П" расставлены столы. Парни на подводах завозят из столовой запивки и заедки, а бабы с девками расставляют всё это благолепие по крахмальным скатертям. Детвора убирает стены картинками и плакатами в духе времени и означенного торжества. В обоих концах клуба топятся печи. Центральное отопление подвести не успели, но председатель обещал весной. Саныч? Сделает, можно не сомневаться!
  
   Примерно к пяти часам вечера начинают собираться гости. Женщины сразу же впрягаются в общую работу, а мужики перекуривают возле крыльца, ведут степенные беседы. Всем видом показывая, кто в доме, да и вообще в жизни, хозяин.
   Слышен звон бубенцов, Сан Иваныч расщедрился-таки и дал молодожёнам жеребца, Атиллу.
   Выпал снежок, начало подмораживать, зима решила милостиво поприсутствовать.
  
   В санках молодые, вожжи в руках Крейцера, оно и понятно. Ему ещё по жизни править. Народ высыпает на крыльцо. Впереди председатель с рушником (надо же, думал, их уже нет вовсе) и караваем хлеба.
   Под общий хохот молодые стараются откусить от каравая как можно больше. Кто больше схватит, тому и верховодить в семейной жизни. Кусок учительши больше раза в два, все хохочут.
  
   Народ валит за столы, начинаются тосты, здравицы. За молодых, за родителей, за многие лета и кучу детишек. После перепьются, тут даже к бабке ворожейке не ходи. Обязательно случится драка, и ладно, если одна. Расхлещутся до кровавых соплей, пустят в ход дреколье. Кому зубы выбьют, кому шею свернут. Да не на смерть, чисто ради спорта. Потом снова сядут пить. И гармонь будет обязательно, как же без неё, кормилицы? Песни застольные, которых в городах уже не осталось. Грустно, но факт.
  
   Две подруги, Раскатова с Микрюковой сидят рядышком. Степенно выпивают, так же умно неторопливо закусывают.
   - Вот, Матрёна, говорила я тебе тогда, - Микрюкова покровительственно смотрит на товарку, - Если бы не присмотрели, так ведь получилось бы чёрт знает что, а тут вишь свадебка. Ну, чем мы не умницы с тобой?
   - Ох, Алька, ты верно никогда уже не поумнеешь? - Раскатова смеётся, - Выходит, что, если бы не твои сплетни, так и свадьбы не было бы?
   - Знам, дело не было бы, - Микрюкова хохочет, - Мы ж их вроде подстегнули, как это слово-то называется? О! Успонсировали!
  
   С краешку дальнего стола сидят отец Нимврод с председателем. Вы скажете - поп и вдруг застолье? А что не так? Это чернецам монастырским ничего нельзя, хотя грешат, знаем. А белый поп, тот, что на миру живёт и для людства робит, имеет все те же мирские права. И выпить в меру, и откушать за общим столом.
  
   Напротив них сидит Гриша-радостный, он немного пьян. Удивительно, но дурак знает меру. Как? Да хрен его разберёт. Видимо, есть какой-то внутренний ограничитель.
   Гриша считает, что никто за ним не смотрит, и аккуратно складывает в карман телогрейки сладкие ватрушки с повидлом. Туда же лезет куриная нога, жаренная в майонезе.
   Председатель и поп хохочут, но не мешают. Пусть праздник будет праздником для всех.
  
   Тут же за столами между родителями, словно маленькие прокладочки, сидят их дети. Налегают на сладости, слушают взрослые песни и очень взрослые солёные шутки. Ничего, пущай слушают, проникаются духом русскости. А шутки с матюками? Так это не самая главная беда. Нет в них грязи. Всё натуральное, домашнее, родное.
  
   Ещё через час-другой, старшие начнут разбредаться по домам. Кто своим ходом, а кого-то благоверная под руку уведёт. На эстраду взгромоздят музыку с колонками, и наступит время молодых. С их побрякушками-потрясушками. Пусть подрыгаются, попляшут, подурачатся. Иногда просто необходимо спустить пар. Ведь скоро снова на работу. Кормить себя и страну. А сейчас гуляй, Русь! Жги!
  
   Зигфрид (не принц)
  
   Сразу оговорюсь для особо одарённых!!!
   Байку эту в деревне рассказывают стыдливо, опуская многие чересчур тяжёлые слова. Употребляют её не часто и только в назидание. Сказка ли, ложь ли - кто ведает? Одно знаю твёрдо: на этой угандошенной человеческим гением планете и не такое возможно.
  
  
   - Кумаров, ты чё как обкумаренный, ггыыыы, - Сан Иваныч ржёт и, затушив окурок о сапог тракториста, встаёт с лавки и говорит: - Сейчас запрягай своего "бульбаша" и езжай в Марамойкину падь. Там Гаранькин возил свиней на бойню и со своей скотоложкой застрял, помоги ему. Вытащишь, стряси литру белой, а я с ним сам разберусь.
  
   Зигфрид Кумаров - обрусевший узбек. Как известно, эти без балды дехкане, любят давать себе грозные имена, типа Тамерлан, Чингиз итд. Помните ишака с прапорщиком в пустыне? "Ты кто? А конь, блин!" Вот так же не в меру обчитанный родак Зигфрида шагнул дальше сородичей, выдав на-гора ажно цельного прынца.
  
   Принц Кумаров - человек работящий. Лет ему примерно тридцать-шестьдесят, ну где-то так. Кто его просчитывал, и кому оно надо? Живёт один, по бабам не особо ходок, не любит их зачем-то, ну, разве что очень редко. Вино пьёт не часто и только в тёмное время суток. Справедливо полагая, что раз Аллах спит, то немного можно.
  
   Недавно с Кумаровым вышла история, после которой мнение обчества к чурке (а ведь был узбеком) сильно поменялось. После смерти незабвенного Василь Василича осталась во дворе ветеринара приблудная собачка, Найдочка. Ласковая, милая девочка. Как она убивалась по хозяину, как плакала. Собаки ведь уже многие тысячи лет социальны, то бишь не могут без нас, убогих. Однако, слезами горю не поможешь, как-то жить надо. И случиться же такой беде, что первым человеком, вошедшим во двор Рабиновича, был тракторист Кумаров.
  
   Увидала его Найдочка, потянулась к нему всем сердцем, а он возьми, да избей её сапогами. Был поздний вечер, узбек, сделав своё гадостное дело, направился домой, а следом за ним тихонько поскуливая, трусила Найда. Несколько раз пытался Кумаров отогнать собаку, но та каждый раз возвращалась. Наверное, полагала, а вдруг сжалится, а ну как передумает?
  
   Кумаров наливал себе чай, когда в двери избы поскребли, и тихонечко тявкнули. Тракторист резко вскочил со стула, вышел в сенки и рывком распахнул двери. На крыльце стояла добрая Найдочка. В её пасти был зажат старый Кумаровский опорок, хвост старательно вилял из стороны в сторону.
   Разъярённый механизатор вынес из дому помповое ружьё и первым же выстрелом размозжил несчастной твари голову. Застрелил и ушёл домой. А тело забросил в овраг. Чистоплотный, стало быть.
  
   О том случае через несколько часов знала вся деревня. Люди враз, словно по неслышной команде, отвернулись от фашиста. А деревенская знахарка Охримовна, сказала так: "Не будет тебе, живодёр, покоя на белом свете. Знай, Бог очень скоро накажет тебя. Убить собаку, всё равно, что убить дитя. Попомни меня, когда расплата придёт"
  
  
   Зигфрид ехал грязным, раздолбанным просёлком и что есть мочи ругал председателя. Ведь выходной же? Зачем ему та Гаранькинская водка? Хотя, конечно, можно её на что-нибудь выменять. Или ещё лучше - взять с Гаранькина вином? Настроение чуть приподнялось. Трактор, словно чуя изменения в ауре хозяина, рванул и, гадостно пёрнув, попытался выйти на редан. Куда уж с пеликаньей рожей, да в карабарчики. Внутри агрегата что-то сардонически хмыкнуло, раздался скрежет и стальной недруг, замедлив свой разбег, встал.
  
   - Джаляп!- посетовал Зигфрид на чистейшем дари и полез из кабины наружу. Дело в том, что принц наш не всегда был трактористом, а вернее, он им не был никогда. Пока в деревне располагался крупнейший в республике конный завод, у Кумарова не было недостатка в заботах. Помощники делали всю черновую работу, но на нём лежала ответственность за приплод, чистоту породы и поголовье. Нет, вы опять меня не так поняли. Всю основную работу, конечно же, делали жеребцы производители. Но руководил их действиями Зигфрид Кумаров.
  
   Итак! Кумаров вышел из кабины трактора, тупо посмотрел на саботирующее железо, пнул колесо и сказал:
   - Чёрт бы меня побрал вместе с тобой, железяка поганая.
   - Да кому ты нужен, чурка? - раздалось над самым ухом.
   Кумаров резко, насколько позволяли толстые ватные штаны и такая же телогрейка, обернулся. Перед ним стоял мужик. Мужик?
  
   Ростом примерно метр сорок и столько же в ширину. Лохматый, с космами чёрными как нефть. Такими же антрацитово сверкающими очами и двумя маленькими крепкими рожками, торчащими из кудрявой башки. Из одежды - джинсы, вязаный свитер и кроссовки.
   - Кому ты нужен, чурка потная? - повторил чёрт, а это был, конечно же, он.
   - Шайтан! - дурным голосом вскрикнул Зигфрид и предварительно, словно для острастки, пукнул.
   - Сам ты шайтан, скотина! - чёрт раздосадовано плюнул трактористу под ноги, попал на штанину и немного успокоился. - Не шайтан, а нормальный православный чёрт. Неужели не видно?
  
   - Больно я понимаю, - обиделся за скотину Кумаров, - Можно подумать, я каждый день с чертями встречаюсь.
   - Что верно, то верно, - довольно хрюкнул чёрт, - Каждый день, эдак-то не каждому прёт. Но, к делу! Я вижу, ты поломался?
   - Ты колдун, о проницательнейший! - пафосно сдерзил Зигфрид, - Может, ты ещё и трактора ремонтировать умеешь?
  
   - Я-то, положим, умею, но помочь могу только православному, так Сам на последнем сходняке распорядился, - чёрт истово перекрестил гениталии, - К тому же не забывай про договор.
   - Ага, кровью подписывать надо? Слыхал.
   - Ой, тёмный же ты че... прошу прощения, чурка. Кровью лет семьсот никто не подписывает. Условия несколько изменились.
   - И что там за условия?
   - Пойдём в перелесок, вон хоть в те кустики, я тебе всё объясню, - чёрт ласково улыбнулся.
  
   Через полминуты оба: чёрт и тракторист, канули в зарослях орешника, а ещё через минуту оттуда же были слышны странные звуки.
   Запаренное дыхание чёрта чередовалось воплями-всхлипами Кумарова.
   - Ай! Ой! Аписдинеть! - кричал Зигфрид.
   - Тихо, спокойно, - задушено вторил ему голос чёрта.
   - Ай, мама! Господи! Милый! - надрывался тракторист.
  
   Минут через десять оба два вышли из кустов. На чёрте не было хари, и так лохматые волосы торчали в разные стороны, глаза закатывались. Очевидно, ему крепко досталось.
   Зигфрид широко, по-моряцки, ставя ноги, дошёл до трактора и бессильно опустился на подножку, но тут же вскочил, схватившись рукой за задницу.
  
   Чёрт посмотрел на трактор, подмигнул ему, хлопнул в ладоши, и мотор Беларуси заработал. Ни слова не говоря и не глядя на беса, Кумаров влез в кабину, кое-как сел за руль.
   - Ты если что, ну, мало ли - помощь какая понадобится, сюда приезжай и просто позови, - грустно молвил чёрт. - Прощай, чурка. Да, совсем забыл! Мне придётся о сегодняшнем происшествии проинформировать деревню. Ну, как бы на вред. Извини, но я чёрт, работа такая. Ничего личного.
  
   Кумаров, молчком развернул трактор и полон недобрых предчувствий, поехал в деревню. Не проехав и версты, наш Зигфрид встретил деда Старохатова, погонявшего свою старую клячу Людмилу. Лесная дорога, как всем известно, это не автобан, и старику пришлось потесниться далеко за обочину, в самую грязь. Проезжая мимо подводы, Зигфрид высунул голову из кабины и поздоровался с дедом.
   Старохатов с презрением посмотрел на тракториста и, поджав губы, бросил:
   - Проезжай мимо, с педерастами не здоровкаюсь.
  
   Кумаров проехал ещё пару вёрст и в том месте, где дорога ныряет вниз, к Паленьке, остановился. Ну, помните, там ещё расщеплённая молоньёй сосна? Вот!
   Тракторист достал из ящика с инструментом длинную прочную верёвку, один конец привязал к сосне, второй к трактору. Потом спятил своёго железного тулпара к самому краю обрыва. Захлестнул середину верёвки себе на шею и, упершись боком, подтолкнул "Беларуса" к краю. Трактор медленно пошёл под уклон, потерял опору и рухнул с пятиметровой высоты в волны Паленьки. Полторы тонны тракторного веса рывком выпрямили верёвку, и она лопнула. Голова тракториста, ничем более не удерживаемая, покатилась в бурьян. Осквернённая туша упала рядом.
   Стало быть, есть бог-то?
  
   Дед Старохатов
  
   "Если ты гений, то это от Господа, а ежели чмо, то всяко от родителев" - Эти слова деда Старохатова можно вставить эпиграфом к данной главе. Вот пусть и стоят.
   Деду лет под восемьдесят, но такого бодрячка поискать. Порой смотрю на него, и завидки берут. Нам бы эдак под старую задницу. Ведь пьёт как лось, носится по деревне как тот спринтер, и хоть бы хрен! Одно што клюку с собой таскает. Это чтобы в магазине без очереди отовариваться. Закашляется, пёрнет с крошками, всей тушей упадёт на клюку, того и гляди, кони двинет. Ну, как такого в очереди держать?
  
   Все мы знаем, что старость с её хворями, несносным характером, извечным брюзжанием, совсем не малина. С одной стороны, человек отработал положенное для народа, пора и отдохнуть. А с другой стороны, пользы от него, как от сношающихся клопов. Чем дальше, тем прикольнее. А вот не таков дядя Федя Старохатов. Сидеть на одном месте, лежать перед телевизером? Да так и сдохнуть не долго. Ну, её!
  
   В те времена, когда в деревне ещё не было своего, пусть махонького, но садика, и матери с ног сбивались, куда определить дитятю на время рабочего дня, дед Федя себя показал.
   Заметили люди, что старик к малышне тянется, а они от него и вовсе готовы не отходить. Сначала одного подсунули, потом другого. А через время у старика в дому уже семь ли восемь человечков обитали.
  
   И пока мамки с папками на работе, старик с подрастающим поколеном занимается. Рисует, сказки им сказывает, кормит обедом. Вы скажете - не мужское это дело? Вот тут-то ошибка и вылазит. Самое главное в жизни - своих продолжателей, потомков, с самого сранья свешиваем на мамок-бабок, а потом удивляемся: "А чё это у меня такая рёва растёт?" Когда ж это мать успела упустить? Ха! Сами виноваты.
  
   - Мишка! Ты пошто у Алёнки куклу отбирашь? Я тебе щас жопу-то надеру, варнак! - старик не сердится, но для острастки напускает грозный вид, да только пустое. Ребятня давно просекла хитрость, и деду не верят.
   - Мишка! Да ты слышишь меня или нет?
   - А! Чё, деда?
   - Гамна! Иди в угол!
   - Тебе надо, ты и иди, - отвечает Мишка, но отдаёт куклу хозяйке.
   - Ну, щас я тебя выпорю, - старик делает вид, что снимает ремень.
   - Пороть не гагично, - отвечает бойкий хлопец, но для порядку залазит под кровать.
   Всяк знает, что под кровать деду ни за что не залезти. Ревматизм. Так вот и воюют день-деньской.
  
   Вечер. Дед сидит на лавке перед избой. Стакан водки приятно греет нутро, дымится папироса. Ребятишек давно разобрали мамки, последним уходил Мишка.
   - Дед Федя, у тебя морда, как у медведя ххааа, - мальчишка ловко уворачивается от материной оплеухи и бежит вдоль по улице. Старик хохочет ему в след.
   - Фёдор Игнатыч, ты уж извини и не ругайся на Мишку. Малой ещё, не понимает, что говорит, - Мишкина мать смущена.
   - Ты, Алинка, меня вовсе за дурачка держишь? Да мы ж с твоим пострелом друзьяки на веки вечные. Догоняй, а то ещё чего учудит.
  
   Проезжает грузовик с дровами, где-то мычит корова. Дед курит и улыбается чему-то своему, далёкому. Шаркая по снегу подшитыми валенками, появляется Матрёна Раскатова.
   - Привет, Федя, всё дымишь?
   - Здаррова, Мотя, а чё делать? Садись рядом, вместе подымим.
   - Да я почитай годов десять тую гадость во рту не держала.
   - Так, может, тебе дать в рот, чтобы значится, подержала, а? - Старик ржёт.
   - Вот же ты, старый охальник, - Раскатова тоже смеётся, - В морг пора, а всё о глупостях думаешь. Ну, что у тебя там давать? Небось, всё со всем в спичешный коробок влазит, да ещё место останется...
   Старики дружно хохочут. Незаметно подкрадывается ночь. Лёгкий сухой снег по вдоль дороги начинает свиваться в змейки, заметно холодает. Быть метели.
  
   Рим
  
   С утра Марина бегает по длинным коридорам райотдела милиции. Дел много, проблем ещё больше. На втором этаже в группе охраны общественного порядка, её задерживает майор Луговщиков.
   - Привет, Маринэ! Как живёте, как животик?
   Животик у Маринки пока ещё чуть заметен. Но, через пару месяцев придётся что-то делать с формой.
   - Привет, Толь, да пока всё нормально, растём потихоньку, - Марина осторожно гладит живот и прислушивается к внутренним ощущениям. Ей кажется, что ребёнок в утробе улыбается, блаженно развалившись в околоплодных водах.
   - Ты, Марина, сходи к шефу, он тебя давно ищет.
   - А чё хочет-то?
   - Вот сама и узнай, - Толька улыбается и Марина уходит.
  
   Дверь начальника райотдела милиции, это, братцы мои, нечто! ДВЕРЬ! Мама!
   Маринка стучит, рывком, довольно не учтиво, распахивает царицу дверей, и попадает в приёмную. Прямо перед ней стол с компом и разными принтерами-ксероксами. За ним, подобно церберу в преддверии ада, восседает Ада. Вернее, Ада Алексеевна. Человек-монстр, человек-легенда.
  
   Когда-то давно работала, тогда ещё просто Ада, в уголовке. Урки при одном её имени бросали ремесло и косяками переселялись в более спокойные зоны Союза, такие как Одесса или Ростов-папа. Потом было ранение ножом в живот, долгие вёрсты больниц и немощь. Так Ада стала Алексеевной и переселилась в приёмную начальника отдела.
   Надо сказать, что эта живая энциклопедия ни чуть не утратила своей полезности. И не бывает такого дня, чтобы опер из угро, да хоть бы и ГАИшник, не прибежали к ней за советом.
  
   - Здравствуйте, Ада Алексеевна! - поздоровалась Марина.
   - Привет, Маринка! Всё толстеешь? Дай-ка я соображу, недель шестнадцать с копейками есть?
   - Семнадцать, Ада Алексеевна, а как вы догадались?
   Старая оперша рассмеялась:
   - Здравствуй ещё раз, милая! Если меня переместили с места на место, то это не значит, что я нюх потеряла. Кстати, тебя шеф ждёт, он сейчас один, иди без экивоков.
  
   Марина кивнула Аде и, толкнув дверь, вошла в святая-святых, кабинет Святошина.
   Полковник сидел за столом, перебирал сводки и мечтал о рюмке коньяка. Не, лучше двух! Услышав звук открываемой двери, он мельком взглянул на вошедшую и буркнул в своей манере:
   - Не стой столбом, замёрзнешь. Садись на лавку, - тут же оторвался от бумаг, морщинки расправились, улыбка, которой могла бы позавидовать любая акула-людоед, осветила его лицо.
  
   - Мариночка, здравствуй, свет мой! А я ведь на тебе уже крест поставил, дитятко. Думал ты уже в декрете?
   - Нет, Аркадий Петрович, рано. Ещё пятнадцать недель, ну, по-вашему, два с половиной месяца.
   - По-нашему? А, понял, в смысле по-человечьи?! - Полковник расхохотался, - Да ты садись, разговор есть. Ты, наверное, слышала ту историю с ограблением инкассаторов? Главного "героя" крутим, но сама знаешь, специалистов не хватает. А всё та Пургалиевская выходка. Мол, я каждого мента за комп посажу. А кто браслеты одевать будет?!
   Так вот сейчас ко мне приведут главного виновника торжества, ты должна его знать, я наводил справки. Рим Афлятунов - тебе о чём-то говорит эта фамилия? Помоги с ним по душам поговорить?
   Еще бы Марине эта фамилия ничего не говорила? Рим, Римка Афлятунов, одноклассник, подростковая любовь. Сын бывшего колхозного механика. Эх, память...
  
  
   - Риим-каааа, выыы-хооо-дииии! - Маринка и ещё пятеро подростков, собрались по грибы. Утро понедельника, июль. Взрослые на работе, иначе кто бы рискнул так орать под окнами? Колышется занавеска, показывается заспанная морда Рима:
   - Ну, чего вы орёте как на бойне? Иду уже. Только умоюсь, зубы почищу, позавтракаю, задам корм свиньям и переберу чечевицу...
   В окно летит щепка, Рим уворачивается, из-за занавески слышен его хохот, а через пару минут он сам появляется из калитки.
  
   Это Рим научил Маринку плавать саженками, ездить на велосипеде без рук, и плевать на отогнутую линейку, с тем, чтобы как из катапульты поразить неприятеля.
   В восьмом классе они во всю женихались. Родители, соседи по жизни, против ничего не имели. И даже семеро Маринкиных братьев переростков не трогали Рима, признавая в нём силу и характер.
  
   Потом судьба развела их краями. Родители Рима уехали жить в город, его отец получил там интересную и денежную работу. Сердце поболело и отстало.
   Много позже Маринка узнала, что Рим, её друг Рим, связался с шайкой угланов и попал в колонию. После она не раз справлялась о его судьбе, поражаясь, как мог такой нормальный мальчишка превратиться в налётчика?
   И вот этого самого Рима должны были привести сейчас в кабинет к Святошину.
  
  
   Пока Марина думала, в дверь единожды стукнули. Девушка внутренне напряглась, а в кабинет уже входили двое оперативников, к одному из них был пристёгнут наручниками её друг детства, Рим Афлятунов.
   - Здравствуй, начальник, - налётчик обнажил стальную фиксу, - А я смотрю, ты тут не скучаешь? Вон у тебя какие биксы красявые водятся?
   И тут парень осёкся:
   - Марин... ты?!
  
   Маринка смотрела и не узнавала в этом расшарниренном блатняке своего друга. Вот она жизнь! Молчание разорвал голос Святошина:
   - Ну, присаживайся Афлятунов, расскажи нам о грехах своих. Слабо покаяться?
   Рим с сожалением отвернулся от Марины и, глядя на полковника, сказал: - Ладно, начальник, чего уж там. Задел ты меня. Танки решил в ход пустить? Так и быть записывайте, всё скажу, - и, натянув цепочку наручников, стал садиться на стул.
  
   Оперативник-сателлит подался вслед натянувшейся связке, и, загородив обзор своему напарнику, оголил правый бок, с висящей на ремне кобурой. Никто ещё ничего не успел понять, только-только начали разеваться рты, а рука бандита молниеносно выхватила из ментовской кобуры пистолет. Ещё миг, и опер на связке, оказался под прицелом. Ствол ткнулся ему вначале в глаз, и, помедлив, перекочевал для вящего страха в рот.
  
   Немая сцена, раздача Тульских самоваров и Каслинского литья! За столом сопел с распахнутыми на пол кабинета глазами начальник райотдела. Опер со стволом во рту временно забыл, как дышать. Второй опер зафиксировал руку на бедре, но от окрика бандита застыл соляным столпом.
  
   - Ты, сука! - Налётчик рыкнул на свободного опера, - Быстро ствол на ковёр. Умничка! Теперь вяжи жирного полкана, ну!
   И в это время у захваченного оперативника в кармане пискнул мобильник. Пискнул и разразился песней-вызовом: "Мы носили в очередь, брюки и подштанники, но всё это семечки, друзья..."
   В этом месте нервы Афлятунова не выдержали, раздался выстрел. Часть щеки оперативника-ротозея вместе с осколками зубов и изрядным куском языка с размаху врезалась в инкрустированную карельской берёзой стену.
   Оперативник, выпущенный бандитом, дико завывая, рухнул на пол. Кровь, смятение, пороховая гарь!
  
   Опомнившийся бандит начал поднимать ствол в сторону полковника, и здесь грянул ещё один выстрел. В суматохе все просто забыли про такую замечательную деталь интерьера, как участковая Донцова. Маринка, чтобы не зацепить присутствующих, упала на мягкий ковёр и снизу вверх произвела всего один выстрел.
  
   Стандартная макаровская пуля, имеющая небольшую пустоту в головной части под оболочкой, войдя в горло уголовника, слегка подплющилась. Потеряла устойчивость и начала кувыркаться. Бандит постоял мгновение и, обливаясь кровью, рухнул на ковёр, рядышком со своей школьной любовью. Из кармана раненого опера продолжал надрываться мобильник:
   "Два бычка курили мы, сев в углу на корточки, но, всё это семечки, друзья, в каждый дом входили мы только..."
  
   Новый год
  
   Шестой день Марина лежит в больнице, и шестой день Андрей ошивается под окнами то с колбасой, то с цветами. Растерялся.
   После того случая в кабинете начальника райотдела, когда Марине пришлось второй раз в жизни применить табельное оружие, ей стало плохо. До дому она доехала нормально, а у себя в комнате слегла. Сильно заболела поясница, за ней низ живота, да так, словно рожать собралась. Андрей бегом притащил Крейцера. Гюнтер смерил давление, выслушал Маринины жалобы и по-своему мобильнику вызвал из города скорую помощь.
  
   Угроза выкидыша, вот тебе на! Кто бы мог подумать, что железная Маринка сляжет от того выстрела. Вы скажете, как же так, ведь она профи? Профи, кто спорит? Но согласитесь, не каждый день нам приходится стрелять в друга детства и тем паче свою детскую любовь. Да ещё на глушняк.
  
   Магнезия! Верно, её придумали иезуиты. Больно! В палате тоска смертная, правда, сегодня после обеда подложили бабёнку лет сорока с огромным пузом. Уже пятого носит, и каждый раз с проблемами. Но, то ли процесс изготовления так нравится, то ли совсем не умеет предохраняться? До вечера такого нарассказывала, жуть! Но и полезного не мало поведала. А где ещё взять? Так вот и делятся наши бабочки друг с другом премудростями: в очередях, в бане, да на больничной койке.
  
   На календаре последняя неделя декабря. Нет, бежать однозначно. Как там Андрейка без неё будет праздновать?
   Утром, во время обхода Маринка закатила врачу жуткий скандал. Грозилась разнести больницу к чёртовой матери, если её сей же час, не отпустят домой.
   Врач, мужик лет сорокапяти, внимательно изучил анализы, посмотрел Маринкины органы, и, видимо, остался доволен.
  
   - Ладно, белёна, собирайся домой. Раз орёшь, значит отлегло от жопы.
   - Да как вы со мной разговариваете? - вспылила Маринка, - Да я - старший лейтенант милиции, да я...
   - А мне хоть сама Юстиция, милая. Или милиция рожает исключительно через заднепроходное отверстие? - врач усмехнулся и встал.
   Маринке стало стыдно, и она, сев на кровати, взяла врача за руку и сказала:
   - Вы простите меня, доктор, я ж беременная, а значит, дура.
   Доктор погладил её по голове, улыбнулся и, бросив сестре: "Готовьте к выписке", вышел из палаты.
  
  
   Новый год подкрался снежными заносами, вьюгами и ядреным морозцем. Старуха Донцова с утра тридцать первого жарила, парила и варила, как на сотню едоков. И то, сынки обещали наехать с жёнками да выводками. Тут и вёдрами готовь, а всё един мало будет. Кажный Донцовский лось - один семерых стоит, а тут семеро богатырей.
  
   Маринка чем могла, помогала матери, больше суетилась, путалась под ногами. В конце концов, старуха рявкнула на неё:
   - Ты бы, прохвостка, занялась чем-нито дельным? Ну, что больше по сердцу, а?
   - Так чем же, мама? Я вроде стараюсь, помогаю вам.
   - Сходи штоль в сарайку из пистолетки постреляй. Сама управлюсь, неча тут ляжками отсвечивать.
  
   Маринка в сердцах бросила на стол курицу, которой только что выкручивала руку, и, бубня про себя, прошла в прихожую. Накинув курточку, она тайком из-под тумбочки достала пачку сигарет и быстро вышла во двор. Спрятавшись за углом сарайки, она прикурила и жадно затянувшись, присела на лавку. Голос сзади вывел её из блаженного состояния:
   - А я всё видел и скажу бабушке, хаа!
   Маринка резко обернулась. Так и есть, Фимкин сын - Лёшка. Человеку шесть лет, но такого шила Марина ещё не встречала.
  
   - Лёшка, иди сюда, - мирным тоном позвала Марина.
   Лёшка, белобрысый шкет, выглянул из-за угла бани и спросил:
   - А драться не будешь?
   - Не буду, честное милиционерское! Пойдём в снежки играть?
   - Да чё с тобой играть? Ты жерёбая, ещё в пузо попаду, - Лёшка увернулся от брошенного Мариной снежка и со смехом сбежал.
  
   Вечером в доме Донцовых было светопреставление. Как и обещались, приехали все братья, да с жёнами, да с детьми. Ладно, старый Устин незадолго до смерти раздвинул и так не мелкую избу. Места хватило всем. Гуляли до пяти утра, мощно, основательно. Как водится, пили за старый год, за встречу нового.
   После, когда водка взяла своё, разбились по интересам, разговоры пошли пьяные косоглазые.
  
   На кухне Андрей и старший брат Мишка терзали гитару. Андрей пообещал Маринке не пить, и почти не пил, а Мишке недавно сделали операцию на глаз, и теперь он просто берёгся от себя самого.
   Остальные, всей дружной толпой, направились к клубу, где стараниями председателя была срублена горка.
  
   В кухонное окно кто-то тихонько постучал. Мишка, сидящий ближе, поцарапал ногтями изморозь и, улыбнувшись, помаячил рукой. Через минуту сбрякали входные двери, послышалось ворчание матери, и в кухню вошёл местный алкоголик Валерка, по кличке Шайба. О нём стоит сказать несколько автономных строк.
  
   Шайба
  
   Когда-то давно Валерка Шамшиев, тогда ещё молодой, жил в другом городе, другой республики. Если кто помнит, был такой футбольный клуб "Пахтакор", и Валерка бился за честь клуба во втором составе. Дружил с Равилем Агишевым бегал по лебедям с Шухратом Ишбутаевым. В футбол он пришёл из хоккея, и потому почти сразу получил прозвище - Шайба.
  
   Потом была травма голеностопа, из-за которой он не смог лететь в Минск на чемпионат СССР. В небе над Днепродзержинском столкнулись два лайнера, и все семнадцать игроков Пахтакора, не считая полутора сотен "штатских", погибли. Их похоронили в Ташкенте на Боткинском кладбище. Именно тогда Валерка Шайба начал пить.
  
   Все мы знаем, как немного времени нужно для того, чтобы из человека превратиться в животное. Удивительно! Процесс восхождения полуобезьяны в человеки занял тысячи лет, а для обратного падения достаточно, нескольких годочков. Видимо, не так уж мы и рвёмся в те человеки, а?
  
   Спился он на удивление быстро, словно готовился к этому всю жизнь. Несколько тренерских предупреждений. Лечения антабусом и прочим дерьмом. В итоге он добровольно, не дожидаясь жалостливых некрологов и потупленных глаз, ушёл из команды и вообще из спорта.
   Потом были скитания по просторам "великого и могучего". Работа? Да, любая, лишь бы хватило на кусок хлеба и бутылку "Чашмы". Вернее, в обратном порядке.
  
   Спал в подвалах и вагонах, работал грузчиком в магазине и дворником в ужкх. В итоге оказался в моей деревне, где его и подобрал Танюшкин. Не знаю, как, но Сан Иваныч заставил этого потерянца работать и приносить пользу. Кто-то предположил, что председатель его бьёт. Не знаю.
  
   ***
   Шайба робко вошёл на кухню и, поздоровавшись с мужиками, присел на край табурета. Мишка тут же налил ему полный стакан водки, и Валерка, не скромничая в пустую, одним махом влил его в себя. Пожевав предложенный пирог с мясом, Шайба вздохнул и, закурив, сказал:
   - Прощаться я пришёл, селяне. Уезжаю. Дочка у меня объявилась в Фергане, двадцать два года не виделись, говорит, что внучок даже есть. Во как!
  
   Мишка подвинул к себе стакан и хотел налить ещё, но Шайба неожиданно твёрдо прикрыл посудину ладонью:
   - Спасибо, Миша, но это всё. Завязка! И так жизни не было, так хоть под старую жопу поживу человеком. Внучонка на коленях подержу, с дочей обнимусь. Я ведь расставаться пришёл. Мне Иваныч уже окончательный расчёт дал. Так что не поминайте лихом люди. Хорошая у вас деревня, добрая. Люди больно уж ласковые.
   С этими словами Валерка встал, неловко поклонился мужикам и вышел вон.
  
   Новый год (продолжение банкета)
  
   А в это время на горке возле клуба назревали события. Шестеро Донцовых с жёнами и ребятнёй, изрядно подшофе, со смехом и приколами, катались с горки. Отцы дурили с детьми, валяя друг друга в глубоком пушистом снегу. Матери, они ж запасливые, достав из сумки бутылку и стопку, наливали желающим. А приключения в виде группы "коттеджников" уже приближались.
  
   Завёл всех Рамзес. Грузин по национальности и чурка по характеру. В коттеджном посёлке, благодаря чаяниям их председателя, тоже была горка, стояла украшенная лампочками ель, но... скушно!
   Человек двадцать молодёжи, собравшись в круг, разливали спиртное, выпивали, отпускали шуточки по поводу проходящих мимо дам.
  
   - А что мы тут с вами тусуемся, братва? - Рамзес оглядел собравшихся, - Пошли деревню гонять, ишь, аборигены, мля!
   Предложение "погонять деревню" разогретым водкой парням пришлось по вкусу. Сказано - сделано! Через пять минут, вооружённые палками, велосипедными цепями и просто штакетинами, мужики дружно шагали к клубной площади.
   - Держаться вместе, спина к спине, и главное - не ссать! - командовал Рамзес-чурка.
  
   Ефим Донцов, отобрал у сына фанерку и, схватив в охапку свою Наталью, бегом взобрался на вершину горки. Бросив фанерку в жёлоб, он стиснул жену крепче и с размаху грянулся задницей на свои импровизированные салазки. Как стадо зарезанных поросят верещала Наталья, в ушах засвистело. Урррааааааааа!
  
   А в самом конце ледового жёлоба, где стараниями развлекающихся селян образовался снежный бруствер, Фимку уже ждали. Наталью он потерял ещё на половине дистанции, и теперь она барахталась где-то далеко сзади. И как оказалось - к лучшему.
   Он ещё вставал, когда Рамзес, оценив рост и габариты русского медведя, не стал рисковать и со всей силы ударил его доской по голове.
  
   Доска сороковка с треском лопнула пополам. Если бы Ефим не потерял в бешеной гонке шапку, то, пожалуй, даже и не почувствовал бы того комариного укуса. Но, тут ему вдруг стало больно. Он ещё не понял - почему и только начал разворачиваться, когда сухой поджарый Рамзес подхватил увесистую половинку доски и врезал ему ещё раз.
  
   С боков подскочили двое молодых с черенками от лопат. Дружно размахнулись и опустили их на Фимкину тушу. Движение на горке и в её окрестностях замерло. Застыли люди, зависли снежинки в морозном воздухе. Ефим отряхнул снег с полушубка, оглянулся и вдруг понял - его бьют!
  
   На вершине горки Донцовский середняк Гришка, которому было видно всю картину, скинул рукавицы, присел, жутко натужился, и, заложив два пальца в рот, выдал такой страшный свист, что пресловутый Соловей-разбойник от страху навалил бы полные штаны и эмигрировал в Константинополь.
  
   Свист стегнул по ушам окружающих словно гигантской плетью, раскрутился в воздухе и врезал со всей дури. Стоящий ближе всех к Гришке дед Старохатов, от неожиданности упал на спину, пожалев, что не надел по совету доктора памперс.
   Четверо остатних братьев уже побросали своё потомство и спешили на помощь Фимке.
  
  
   В избу, как махонький ураган, ворвался Фимкин сын Лёшка. Глаза чумные, шапка на затылке, волосёнки растрепались и прилипли к потному лбу:
   - Мужики! - радостным, исполненным счастья, голосом вскричал подросток, - Там коттеджные батьку мудохают! Пошли зырить?!
  
   Фимку окружили с четырёх сторон. Могли бы с пяти, так бы и сделали. "Много, человек двадцать", - подумал Ефим. Сам же вслух спросил:
   - А никто не слышал колокольный звон? Нешто отец Нимврод решил за-ради праздничка по колокольцам врезать? А! То у меня в башке? Наверное, кто-то ё-нул?
  
   Рамзес недоумённо переводил взгляд с толстенной доски на голову Ефима и обратно. А Фимка продолжал разглагольствовать:
   - Я понял, парни! Это вы меня пи-дите, угу. Может, и вовсе убьёте? Дайкося я в штаны насру, как будто с испугу? Мне тепло и вам приятно.
   Ефим знал, что делает. Мы ж русские. Пока не нападут, сами не лезем. Ах, на него уже напали? То не считается. И Фимка таки дождался.
  
   Один из подручных Рамзеса, парень лет двадцати пяти, ничего не понявший, к тому же изрядно пьяный, протолкался вперёд. Его кулак метнулся навстречу Ефимовой морде, а Фимка в свою очередь быстро наклонил голову, выставив навстречу кулаку свой бронебойный лоб. Раздался треск, тонко вскрикнул парень. Отскочил в сторону и принялся нянчить сломанную в запястье руку.
  
   - Меня сегодня будут убивать или нет? - возмутился Ефим, - что за детский сад?
   И в это время набежали пятеро братьев со свистуном Гришкой во главе. Замелькали литые рабоче-крестьянские кулаки, щедро (а чё её жалеть, не своя) брызнула вражья кровь. Первые тела опустились в снег, первые зубы веером брызнули во все стороны.
  
   Когда Андрей с Мишкой, ведомые мальчишкой прибежали на площадь, всё уже кончалось. Человек десять коттеджных ползали по снегу, оставляя за собой кровавые следы. Остальных след простыл.
   - Чё тут? - запарено прохрипел Мишка, обращаясь к Ефиму.
   - Дык, наших бьют, Мишаня, - ответствовал Ефим, - а ты, небось, гальюн пугал? Ито! Их знашь, как много было?!
   Могучий кулак старшака мелькнул в воздухе и Фимка, исполнив классическое заднее сальто, отшвартовался в дальнем сугробе.
  
   Подъехал председательский уазик, из кабины, матерясь и икая, выпал сильно пьяный Александр Иванович:
   - Всем мирного неба... ик, чё гарцуем, в турму захотелось ик?
   Бабы разбирали каждая своё сокровище. Стряхивали снег, увещевали, пытались напомнить о столе, горячем и водке.
   Сокровища не ерепенились. Гульнули славно, пора и честь знать.
  
   Обратно домой шли героические, важные. Козлов краснопиджачных на место поставили, и то - гуд! Решили сократить расстояние, и пошли через Отшиб. Что за отшиб? - вы спросите? Да, ужель не слыхали ни разу? Вот, мол, живут на отшибе итд. В нашем случае отшиб из дальней окраины превратился в имя собственное. Ты откуда? С Отшиба.
  
   Люмпен-град
  
   Мне могут попенять на эдакую лубочность повествования, слащавость. Спешу исправиться, не везде мёдом намазано, и не всё в державе гладко и васнецово. Есть преуспевающие колхозы (их мало), где труженик имеет хорошую машину, компьютер и слова: чат, браузер и провайдер-сука, уже никого не удивляют. Но как же много в нашем горьком Отечестве мест, забытых богом и сидящими в Нерезиновке буржуинами.
  
   Так сложилось исторически, что Отшиб, как околица, выселки, окраина поселения, всегда принимал в себя изгоев, убогих, выпивох и прочий ненужный механизму шлак. В силу своего вечно пьяного состояния, ветхости электропроводки и пренебрежения к жизни, Отшиб, часто горел. Это скопище полубараков, полушалашей, трудно было назвать человеческим поселением. Сбитые в одну общую кучу-малу бытовки, вагончики, сарайки, были постоянной болью и тревогой председателя Танюшкина, а теперь и главы администрации Дмитрия Леонтьевича.
  
   Живут на Отшибе, к слову сказать, тоже люди. Смеётесь? И зря, между прочим. Почти все они работают в колхозе или близлежащем городе. С той лишь разницей, что весь свой заработок просаживают на спиртное и суррогаты. А чем ещё заняться тому же Коле Безбазарову, если дед его пил, отец пил, мать пила, да так по пьяни и извергла его из своей проквашенной пучины?
  
   Коля работает грузчиком на молокозаводе. Рабочий день у него не полный, всего лишь до обеда, и потому вторую часть дня он подъедается на уборке минирынка, где всегда можно разжиться дешёвым пойлом, простецкой закусью в виде бич-пакетов или кулька с просроченными, чуть заплесневшими сухарями. А чё? Нормальная хавка. Запарил чайку, макаешь сухарик в сладкую водицу и кушаешь. Но, не это главное. Вы поняли? На двух работах!!!
  
   Коля никогда и никому в жизни не жаловался на судьбу. А чё на неё жалиться-то? Другим вон гораздо хуже. У Фроловых сына с Чечни в ящике запаянном привезли, а Даше Паскудиной рак поставили. Так что Коля - ещё красавчик.
   Живёт он в старом кунге от ГАЗ-66, это машинка такая. Вместе с ним живёт смешная собачка Груня, из породы чаю-чаю. Говорят китайская. Она похожа на маленького медведя с синим отмороженным языком.
  
   Отапливается Коля хитрой печуркой, работающей на солярке. Давненько ему за услугу подогнали сей агрегат знакомые слесаря с вагоноремонтного завода. Жрёт печка немного, температуру держит справно. Да, чё там отапливать-то в кунге? Вместе с Груней пару раз пукнули, вот и тепло.
  
   Бывал я в период длительного запоя в гостях у Коли. Всё видел своими глазами, всё потрогал и (сейчас вырвет) понюхал. В углу маленький самодельный шкаф из поставленных друг на друга ящиков с выбитыми днищами. На "полках" снедь. Полпачки лаврового листа, засохший кусок хлеба, пачка дешёвого чая и чуток сахарного песка в пакетике. Всё остальное пространство заставлено пустыми банками из-под кофе, заполненными окурками всех рангов. Тут и Пеле, и Мокко, и Арабика. Понятно, что суррогаты. Натюрлих, я и сам пробовал всего пару раз в жизни.
  
   В торце фургона - лавка, на ней старая замызганная подушка, вся в засохших потёках слюны и ещё, хрен знает, чего. Когда я в первый раз проснулся мордой лица на этой, с позволения сказать, подушке, то блевал, как из БМ-21, прошу прощения, це координаты нашей уважаемой ракетной Катюши.
  
   Пили мы тогда с Колей палёный спирт, разведённый ключевой водичкой. Пили тройной одеколон, на четвёртый или седьмой день, я не помню. Пили интересный напиток "Троя", а когда мне недодёрнуло, Коля подсунул в мою ладонь штук пять таблеток димедрола. Лежал я на его шконке, а вокруг меня всё летало и кувыркалось. Попытался встать и тут же получил в глаз полом. Неприятная вещь, ну её, не пробуйте.
  
   Всё время, пока мы с Колей гужевались, его мудрая собачка Груня где-то отсутствовала. Оно и правильно. Нюхать перегарную вонь из двух сопящих глоток? Так мы ж ещё и курим! Коля рассказал мне историю, как, упившись в синь, он решил съесть свою Грунечку. При этом Коля всплакнул.
  
   - Прикинь, Евген, поставил я на плитку кастрюлю с водой, а сам думаю: "Как же я тебя, милая, свежевать буду? Ведь щас наша голытьба набежит, всё растащат." А Груня смотрит на меня и говорит человеческим голосом: "Ты бы не ел меня, Николай, я тебе ещё пригожусь. Могу дом сторожить, могу с тобой на работу ходить, чтобы веселее было." И тут, Жень, я заплакал натурально. Вот же я мразь!
  
   Ну, это у Коли бред, ясен пень. Но, если положа руку на сердце, то такой вот грязный парашный Коля, читающий вечерами в дни просветлений Гоголя, старые Роман-газеты и всю прессу, до которой дотянется рука, - для меня стоит гораздо выше, нежели понтовитый городской обыватель. Он, то есть Коля, - живой!
  
   Так существуют в моей деревне люди, так они пережидают свой срок на Отшибе. Ругать их? А за что? Хвалить? Знаю одно: это не просто политика отдельно взятого лидера, не ущемление и гнобление неких слоёв общества, это судьба любого современного мега-гипер-итд-полиса. И если есть небо, то обязательно есть земля. Розы лучше всего растут на говне, а в противовес дню всегда наступает ночь.
  
   Шуры, они же муры
  
   На календаре первое января, в голове погром, холокост, восстание жёлтых повязок и прочие постскриптумные удовольствия. Вставать не хочется, но вставать надо. Поскольку меньшой председательский друг давно стоит и ажно постанывает от нетерпения.
   Сан Иваныч отгибает одеяло, смотрит на бунтующую плоть и, морщась, говорит:
   - А потерпеть-то - не судьба? Ты бы эдак-то в других местах стоял, гнида.
   Гнида не отвечает, и председатель, воздев себя в вертикальное положение, осторожно, чтобы не разбудить супругу, передвигается в сторону туалета.
  
   Голос супруги из соседней комнаты хлещет его по уху виртуальным мокрым полотенцем:
   - Куда намылился, чёрт однорукий?
   Председатель морщится и сердито отвечает:
   - Ипать верблюдА!
   Жена ворчит:
   - Ссать, значится, восхотелось? Ну, иди, не разлей со своего престарелого дуршлага.
   - А мы сегодня с дедом Старохатовым на рыбалку намылились, - председатель врёт, но ложь его имеет свои корни. А нечего родного мужа с кровати сталкивать. Вот!
   - Да под лёд вы там с ним провалитесь, - бормочет сонная Надежда и спит дальше.
   - Ну, как скажешь, ведьма, - шепчет Сан Иваныч и идёт в нужник.
  
   Справив нужду, он тихонько одевается, бросает в пакет продукты для отвода глаз, литровую бутылку спирта, вешает на плечо сидуху и выходит вон из избы.
   Проблемы куда идти председатель не ощущал. Говна-то? Щас к Старохатову, тот примет и закуску выставит. Голову поправить, а там видно будет.
  
   На улице темень, хоть глаз выколи. Правда луна чуток подсвечивает, да снег отражает. Глаза привыкли быстро. Нормально. Проходя задами магазина, сразу за которым находился дом деда, председатель увидел картину достойную Кустодиева, нет! Рафаэля! За сельпой, там, где его стена и подсобка образуют угол, происходило неслыханное. Абсолютно голая баба, стоя в одних тапках на снегу, поливала себя из ведра водой!
  
   Рот председателя раззявился по диафрагму, дыхание временно остановилось. А баба пританцовывала, тихонько вскрикивала. Её крупные титьки подпрыгивали в такт телу, крепкая задница так и просилась в ладошки. Председатель не заметил, как лёг тушей на хлипкий заборчик. И, между прочим, зря. Забор жалобно вякнул для пробы и затем издал душераздирающий крик. Сан Иваныч отшатнулся, но поздно. Баба резко повернулась в его сторону. Людка-магазинщица!
  
   Танюшкин не знал, куда себя девать от стыда, а Марамыгина, ни сколько не стесняясь своей наготы, подошла ближе и, улыбнувшись, молвила:
   - Заходи?
  
   Через пять минут председатель, мокрый от предвкушения, сидел в жарко натопленной подсобке магазина. Эпрувёза метала на стол. Вот коньяк, вот икра, вот буженина!
   Занимаясь хозяйством, она временами, как бы случайно задевала Сан Иваныча то боком, то грудью. На руке председателя пламенел ожог от одного такого касания.
  
   Ну, а что здесь такого? Давайте я вам скажу истину, которая тайной давно не является. Мужчины, ау! Кто помнит своё утро с похмелья? Что там голова, желудок, ноги? Чушь! Забыли, как ведёт себя меньшой братец? Ага, вижу, что не забыли.
  
   Наконец, Людка накрыла стол, и присев напротив председателя своим чуть хрипловатым блядским голосом сказала:
   - Ну, что, Саша, выпьем за маленькое краденое счастье?
   Танюшкин, ни слова не говоря, разлил коньяк по фужерам. Они выпили, чем-то закусили, не отводя при этом взглядов друг от друга.
   Людка встала со своего места и, подойдя вплотную к председателю, еле слышно молвила: - Пойдём уже, Саня...
  
   Я не буду описывать вам любовь двух не молодых людей. Это не так интересно, как может показаться издали. На порно не тянет, для эротики слишком ассиметрично и не зрелищно. Скажу одно: люди отдавались страсти, как последний раз в жизни. Словно вот эта фрикция завершит всё. За ней могила и небытие.
   Танюшкин уже давно не замечал за собой такой силы и таких талантов. Оно и понятно. Эх, женщины, жёны... Вам бы поразмыслить над этим абзацем. Ведь любим вас, ведь пылинки снимаем, и не исключено, что жизнь отдадим без раздумий. Так почему же идём налево? Сейчас попробую соврать-процитировать стих древнего японца:
  
   Если бы после встречи,
   Не было расставаний,
   Наверное, тогда
   Ты б меня не любила...
  
   В обед Танюшкин позвонил с мобильника домой. Жена пребывала в прекрасном расположении духа, что объяснилось в следующих словах:
   - Милый, ты где? А у нас такое счастье! Мама приехала!
   - Блять! - выдохнул председатель.
   - Что ты сказал? - вскрикнула супруга.
   - Извини, роднуля, палец крючком проколол, больно. Мама говоришь, приехала? Как же это здорово! - председатель надеялся, что пафос в его голосе не заметен.
   - Ты скоро будешь? - жена успокоилась.
   - Нет, милая, часов в восемь-девять вечера. Нужно заскочить на кордон к Антуфию.
   - Ну, ладно, Саша, мы тебя ждём, - связь прервалась.
  
   До вечера Сан Иваныч и Людмила совершили ещё несколько актов вандализма. Прощались затемно, около восьми вечера.
   - Ты ещё придёшь, Саша? - Людка по-собачьи заглядывала ему в глаза.
   - Приду, Люда, обязательно приду, - с поцелуем отвечал председатель, - Ну, выпускай меня, только незаметно.
   - А я тебя через огород пущу, там, у деда Старохатова есть калиточка, вот в неё и сигай, ага?
  
   Через пару минут Сан Иваныч, как ледокол Ленин, по брюхо в дрейфующих сугробах продирался сквозь целину Старохатовского огорода. И уже в трёх метрах от искомой калитки, его настиг голос старика:
   - Стой, ворюга, куды прёшь?!
   Сан Иваныч замер, но раскрывать своё инкогнито, хотя бы и деду, в его планы всяко не входило. Да насрать! Вон же калитка!
  
   Танюшкин сделал шаг, ещё один. Выстрел из дробовика прогрохотал, как глас с небес: "Ну, что, сука? Доблядовался?!" Дикая боль рванула председателеву задницу, и он, как стреляная гильза, вылетел за забор, проломив насквозь так и не открытую им калитку. До дому он добрался быстро. Слава богам, в избе стоял пир горой. Тёща, большая "не любительница выпить", и жена сидели за столом и разливали малиновую настойку.
  
   Сан Иваныч прошёл в свою комнату и без сил упал задницей на кровать. Тут же с воем вскочил, на этом месте вошла супруга. Видя, что с мужем не всё гладко, она ударилась в расспросы. Потом она обрабатывала его ягодицы зелёнкой, клеила кусочки пластыря и причитала:
   - Поганые браконьеры, твари! Говоришь, в Марамойкиной пади? Вот же суки! Стрелять их скотов, в пузо, из атомного танка.
  
   Балалайка
  
   Марина с утра съездила в правление, поговорила с председателем, а потом направилась к своей давнишней "помощнице" Матрёне Раскатовой. Так получилось, что старуха из осведомительницы и живой энциклопедии, постепенно превратилась едва ли не в подругу. В жизни и не такое бывает.
   Пение и звуки балалайки она услышала издалёка. На крылечке Раскатовской избушки, на специально вынесенной лавочке, сидели двое: сама Матрена и дед Старохатов.
  
   - Здрасьте, Фёдор Игнатыч, привет, тёть Матрена, - поздоровалась Марина. - А я слышу песни, думаю и кто же там так знатно спевает?
   - Дак это я, Маришка, - дед подкрутил колок, пару раз тренькнул.
   - Так спой, дедушка? - Марина улыбнулась, и старик растаял.
   - Ну, ежели только без картинок, а то я ить стеснительный, просто жуть!
   Дед ударил в струны и выдал такое, что Маринка с Раскатовой чуть с крыльца от хохота не упали.
  
   Заплетал я русу косу,
   На махне твоёй с начёсом.
   Вправил ленту голубу,
   Штоб украсила губу.
  
   Бабы хохотали как лошади, нет, намного громче. У Маринки брызнули слёзы, а она всё не могла успокоиться. Матрёна глянула на неё искоса и одёрнула:
   - Ты, девка, не забывайся - в тебе человечек сидит. Чё ты его трясёшь-то, как в митьсере?
   Немного успокоившись, Марина спросила:
   - Дедуля, это ты без картинок спел, а если с картинками выдашь, так мы тут и останемся?
   Дед поплямкал губами, вытер усы и сказал:
   - Так я с картинками-то и не стану петь, а то ведь замуж запроситесь, а у меня вся женилка в зелёну баночку от вазелина входит.
   Опять хохотали.
  
   - Ладно, - сказал выпивший и от того распоясавшийся дед, - Я вам грустную спою, только не ругайтесь. Там про больницу, сурового доктора и гигиену рук.
  
   На горе стоит шатёр,
   С красными крестами.
   Моей милой дохтур впёр,
   В дырочку с глистами.
  
   Рыдала Маринка, ржала и материлась Матрёна, а старый охальник сидел с довольным видом и покуривал беломорину.
   Смех прекратился сам собой от очередной картины нашего повествования. По улице без шапки, в трениках и тапках на босу ногу, накинув на плечи полушубок, шёл наш зоотехник и Маринкин муж по совместительству, Андрей Михалев. Главный корововод колхоза был пьян в ассенизатора.
  
   - Мир честной компании, - поздоровался Андрей, и сел мимо лавки. При падении из кармана полушубка выскользнула бутылка водки. Андрей, пребывая в прострации, немыслимо изогнулся (куда там Третьяку) подхватил бутылку у самой земли и... уснул.
   - Вставай! - трясла его Маринка, - Что случилось, что за праздники?
   Андрей открыл один глаз, задумался, затем открыл второй и спросил:
   - Женщина, а вы кто?
  
   Через час, когда Андрей немного проспался и смог соображать, Маринка устроила ему допрос по всем правилам криминалистики.
   - Ну, рассказывай, это что ещё за выходки? Позоришь себя, меня на посмешище выставляешь.
   - Не ругайся, Мариша, я пьяный, - Андрей кое-как встал, дошёл до бачка с водой, долго пил из ковша. - Чё ты ругаешься?
   - А почему мне не ругаться? Ты ж так на всю деревню опозоришься. Что скажут люди?
   - А что люди? Они хорошие. Только суки.
   Михалев дурашливо запел: "Милая моя, солнышко мясное"
  
   Минут через двадцать, когда Андрей смог нормально соображать, Марина узнала причину его загула.
   - Я, солнышко, сегодня по делам в городе был. Ну, и с оказией заскочил к отцу. Плохо, Марин. Он в больнице, второй инфаркт...
   Марина вспомнила Михалева старшего и ей стало не по себе. Ах, Андрей Иваныч...
   Отвлекусь и я. Про хорошего человека грех не рассказать отдельно.
  
   Учитель пения
  
   Можно всю жизнь варить сталь, пахать землю, растить скот или возводить кремлёвские дворцы съездов. Хорошая работа, нужная? Даже спорить не о чем. Но, как говорится, мамы разные нужны.
   Андрей Михалев-старший всю свою жизнь проработал учителем пения в школе, причём в той, с которой начинал свою трудовую деятельность.
  
   Прежде чем написать эту небольшую главу, я задумался, а в чём значимость этой профессии? Учитель пения. Ведь не хлебороб, не сталевар. Подумаешь, с детишками песенки разучивает. Попробую разобраться по ходу пьесы, для чего сей фрукт нужен. А то, что глава маленькая, тоже понятно. О хороших людях длинно не пишут. Зачем? Просто хороший, и всё.
  
   Андрей у родителей был светом в окне, последней вспышкой, поздним и единственным ребёнком. Не редко при таком раскладе вырастает эгоист. Ибо все мамки-няньки вьются вокруг "чуда природы", как улей над единственным цветком. У него самые лучшие шмутки, масло мажется на колбасу, вы в курсе. И когда приходит пора сдавать дитятю в обучение, то здесь родители не скупятся. Пытаясь в чаде воплотить то, в чём сами не преуспели.
  
   Его сдают в музыкальную школу, нанимают педагога по иностранному языку. Дабы будущего гения не обидели смерды, его записывают в секцию бокса или дзюдо. Ребятёнок выбора не имеет. В таких случаях говорят: "Потом спасибо скажет". Ой, ли?
  
   А может он хочет со сверстниками лазить через заборы, играть в чику, давать и получать в морду, гонять на велике, делать мелкие пакости девчонкам итд. Мало ли серьёзных и увлекательных дел у ребёнка в период становления?
   Нет! Родители всё продумали и спланировали за него, дав сполна и между делом лишив детства.
  
   Андрею повезло. Его не неволили музыкой, не насиловали спортзалами, не извращались над детской психикой при помощи сушеной грымзы-англичанки. Просто отец с матерью пару раз в неделю устраивали дома день иностранного языка. А именно, весь день разговаривали только по-английски. Ты хочешь есть? Так попроси. Нет, дорогой, я тебя не понимаю, ещё раз и на английском. К третьему классу Андрей читал лорда Байрона на языке оригинала, а когда ему хотелось занимательного чтива, отец, посмеиваясь, подсовывал ему Новую историю Вильяма Мальмсберийского, тоже на языке оригинала.
   Семья Михалевых не жировала, но и не голодала. Однако, жили дружно, и, пожалуй, счастливо.
  
   В детстве врождённая близорукость Михалева старшего принесла ему клички глазастик и очкарик, а позже уберегла от служения в "несокрушимой и легендарной". Это было обидно. Друзья ушли: кто на флот, иные в пехоту, а Андрея зарезали на первой же комиссии. Пять диоптрий, это много? Да до хренища!
  
   Многие профессии соответственно накрылись для него женским мочеполовым органом. Многие жизненные горизонты приказали жить долго и радостно. Толку-то с тех горизонтов, если они расплываются. И здесь сыграла роль материна наука. Фортепиано и аккордеон. Не буду углубляться в процесс приобретения знаний, скажу одно - родился ещё один учитель пения. Почему пения? Поясню для тех, кто чуть моложе. Был в те времена в школах такой обязательный предмет - пение.
  
   Андрей, в последствии Андрей Иванович, любил свою работу. Вкладывал в неё душу. С его уроков почти не сбегали. Ему никто не хамил, его любили.
   Конечно, зарплата, не ахти какая, приходилось вечно подрабатывать, прихватывать часы итд. Крутился, как мог, чтобы содержать семью, чтобы соответствовать имиджу. Денег почти всегда не хватало. А кому их хватало-то? Не голодали, но и икру на буженину не мазали.
  
   Но, это был Советский Союз, огромный и исключительно социальный колхоз, в котором невозможно было умереть с голоду, но совершенно спокойно позволялось родиться, прожить свои базовые семьдесят лет и склеить китайские кеды в коммуналке на пять хозяев. В котором ветераны не рылись на помойках, но по нескольку лет копили на похороны. В котором сталевар зарабатывал пятьсот рублей (это очень много) но мог двадцать лет стоять в очереди на "Запорожец". Где конфеты подушечки стоили восемьдесят копеек за килограмм, а дороги асфальтировали русские и надолго.
  
  
   Михалев-старший никогда не делал из своих уроков отбывание наказания. На его занятия спешили, боясь пропустить нечто важное.
   - Староста, как там насчёт директора?
   - Она в гороно уехала, и будет не скоро.
   - Чудно! Это я к тому спрашиваю, что, не помешаем ли мы своим пением её работе?
  
   Далее класс в течение сорокапяти минут разучивает Мишку-Одессита или нечто подобное, не предусмотренное школьной программой.
  
   Широкие лиманы, поникшие каштаны,
Кpасавица-Одесса под вражеским огнем.
С горячим пулеметом на вахте неустанно...
  
   Спецдежурный из коридора докладывает о палеве и начинается совершенно иной урок. Весь класс, состроив прилежные советские мордашки, дружно выводит:
  
   Соль-ми-ми, соль-ми-ми, соль-фа-ми-ре-до,
   Из лесу ёлочку, соль-фа-ми-ре-до.
  
   Опасность миновала, и учитель продолжает свой настоящий урок. Тот самый, не предусмотренный, но, наверняка, более важный и необходимый. Его музыка, как я уже говорил, не утверждённая методичками, она может коробить руководящее ухо, но это именно то, что нужно молодым умам:
  
   We shall overcome,
We shall overcome,
We shall overcome, some day
O, deep in my heart,
I do believe
We shall overcome, some day...
  
   Нет, Дин Рид во все времена был почитаем в России, но школьная программа! Как же можно на святыни!
   Андрею Ивановичу было можно. Если честно, то и завуч и директриса знали о его уроках. Мало того, иногда стояли под дверью и подслушивали, подпевая про себя. Но, против устоев не попрёшь. Или всё же попрёшь?
   Потом пришли иные времена, иные песни, а Михалев вновь просвещал молодняк.
  
   Лодка шла на норд-вест, на намеченный курс,
Выполнять боевую работу.
И на солнце, сверкая грозным именем "Курск",
Уходила в глубокую воду...
  
   Сменилось не одно поколение учеников, уже бывшие ученицы-мамы приводили своих чад в школу, и радовались, зная, что урок пения ведёт бессменный Андрей Иванович. И вот этот человек в данный момент лежал в больнице с двумя инфарктами.
  
   Вновь Старохатов
  
   - Быстро глазки закрываем, деда щас будет сказку сказывать, - у дяди Феди Старохатова нормальный рабочий день. Четверо будущих строителей "чего-то" лежат поперёк расстеленной диван-кровати, укрыты по самый нос стеганым одеялом и активно притворяются давно спящими.
  
   - В одной сказочной стране, давным-давно, жил-был добрый разбойник, и звали его Бибигон. Жил он в лесу, дремучем и страшном, охотился на оленей, сколотил группировку таких же вольных людей. У богатых отнимал деньги и раздавал их беднякам. Был он ужасно честным и порядочным человеком, а таких, как известно, легко обмануть. И вот завёлся в той стране злой жадный и очень противный шериф, Брундуляк-Нотингемский.
  
   Дед понижает голос до шёпота, кажись, уснули. Поправляет одеяло, ласково смотрит на серьёзные мордашки. Сосредоточенные, ещё не разоспавшиеся, не расслабленные. Мишка во сне шевелит губами, делает брови избушкой, наверное, шерифа ловит.
   Старик идёт на маленькую, отгороженную фанерной заборкой кухоньку. Достаёт из древнего холодильника "Юрюзань" початую бутылку водки. Наливает маленькую гранёную стопку и залпом вливает в себя. Хорош, больше нельзя. Смена не закончена.
  
   Перекрестившись на икону Спасителя, Фёдор Игнатыч присаживается на табурет возле окна и, водрузив на нос очки, берётся за книгу. Повествование очаровывает его, увлекает. Чужая планета, иногда жуткие, а иногда смешные приключения героев. Всё та же социальная несправедливость, как и на земле. Старик приваливается спиной к тёплому боку печи и незаметно засыпает, книга на его коленях закрывается. Незнайка на Луне. Будет что соврать ребятне, когда проснутся.
  
   Мишка давно проснулся и теперь, глядя на деда, размышлял, чтобы приятного сделать старику к его пробуждению. Взгляд мальца упал на книгу. Вот оно! Через мгновение, мальчишка, тихонько подкравшись к старику, забрал книжку и ушёл с ней в комнату. Порывшись в шкафчике, он достал ножницы. Дедушка проснётся, а я ему такой сюрприз приготовлю. Через несколько минут всё было кончено и Незнайка со страницы, не очень аккуратно вырезанный детской рукой, перекочевал на стол. А Мишка, выполнив свой долг, прилёг вновь и через минуту уже посапывал.
  
   Старик проснулся так же резко, как и уснул. Тишина. Спят заиньки. Он прошёл в комнату и первое, что увидел, это раскрытую книгу, ножницы и "аппликацию".
   - Тваюмать! - шепотом выругался дед, - вот и оставляй вас наедине с природой. Сам виноват, пень старый.
  
   Ближе к приходу матерей, когда ребятня, умытая и покормленная кашкой, сидели рядком на диване и смотрели "В мире животных", старик ругался с Мишкой:
   - Ты бессовестный и очень непорядочный человек, Мишка, - ворчал дед, - Воспользовался моим беспомощным состоянием и испортил такую книгу. Не стыдно?
   Мишке было стыдно, но не признаваться же старику в этом вот так вдруг? Мальчишка взял морщинистую руку старика, подлез под неё головой и сказал:
   - Ты, деда, не ругайся. Хоть ты и очень злой человек, но я тебя всё равно люблю.
  
   Потом они, как два старинных друга, сидели на кухне и продолжали начатый спор:
   - А я говорю, будешь мыть, - старик начал злиться, - Раз признаёшь, что напроказил, бери губку и мой все тарелки.
   - А мне до умывальника не дотянуться, - мотивированно упорствовал Мишка.
   - А я тебе табуретку подставлю, - парировал дед. Кряхтя, он встал и поставил табурет к умывальнику. Залил в резервуар рукомойника ковш тёплой воды.
   - А я маленький и мне не залезть, - Мишка продолжал юлить.
  
   Старик ни слова не говоря, подхватил разгильдяя на руки и поставил на табурет: - Вот, действуй. Только, чтобы чисто!
   Мишка постоял мгновение, схватился рукой за край рукомойника и заявил:
   - Ну вот, теперь у меня голова кружится. Наверное, я упаду, может быть, даже разобьюсь...
  
   ***
  
   Вечер. Ребятишек давно разобрали мамки, и деду скучно. Водка, так она не от одиночества, а, наоборот, для него. По телевизору два корреспондента берут интервью друг у друга. Хорошие ребята и главное умные. Старик усмехнулся.
   Под окнами раздался стук конских копыт. Старик быстро спрятал бутылку в шкафчик, положил перед собой на стол книгу Шолохова "Тихий Дон" и принял мудрую стойку.
   Сбрякали входные двери. В избу, предварительно обметя валенки, вошёл председатель.
  
   - Привет, Фёдор Игнатыч. В компанию примешь?
   - Заходь, Сан Иваныч, приму, чё спрашиваешь? С чем пожаловал?
   Председатель порылся за пазухой и, вынув бутылку водки, брякнул ею об стол:
   - А вот с нею пожаловал. Не прогонишь?
   - А Гулька твой не заругается потом?
   Танюшкин задумался, покосился на бутылку, выглянул в окно:
   - Да не должен. Я чуть приму и дальше поеду. У меня машина издохла, а мне на кордон край как надо попасть.
  
   Через пять минут мужчины, уже выпившие по сто граммов, закурили и, глядя друг на друга, выжидали. Кто первый задаст вопрос.
   - Ладно, бать, - председатель улыбнулся, - Чего тут в гляделки играться? Я к тебе вот с чем. Только не ругайся, не спорь. Выслушай до конца, а потом решение принимай. Ты лучше всех знаешь, как у нас в деревне с садиком. А никак! Задумал я своими силами создать сей продукт.
  
   Старохатов молчком смотрел на председателя. Автоматически налил ещё по сотке. Выпили. А председатель продолжил:
   - Так вот, помнишь брошенный дом Барановых? Я решил его за счёт колхоза немного поправить. Привести в божецкий вид, и сделать из него что-то вроде садика. Сейчас вот сидел в правлении, трезвый, как дурак, и прикидывал, сколько у нас малышни. Много же, батя. У меня получилось примерно тридцать-сорок человечков.
  
   - Фёдор Игнатыч! Берись за садик а? Больше некому. А я тебе зарплату хорошую положу, дам пару молодых девчат в помощь. Как?!
   Дед Старохатов сидел порядком обалдевший от свалившегося доверия.
   - Да ты, Саша, вовсе, что ли очумел? Я ж пьющий, да меня к детям нельзя на пушечный выстрел подпускать.
   - Вот и хорошо, Фёдор Игнатыч, считай, что договорились, - председатель быстро встал и пошёл к выходу, а вслед ему что-то блеял оглоушенный старик. Но это было потом.
  
   Айгуль (Лунный Цветок)
  
   Во дворе, перебирая сухими длинными ногами, стоял красавец жеребец. Я сказал красавец? Эх, беден язык человеческий. Итак, всё сначала. Во дворе пританцовывал и нервно прядал ушами жеребец-песня, конь-ветер! Во!
   Чубарый окрас особенно смотрелся на фоне белого снега. Белый фон шкуры, по которой разбросаны небольшие овальные пятна чёрно-ночного цвета.
  
  
   Года три тому, приключилась с Танюшкиным история. Возвращаясь из командировки из сопредельного Петропавловска-Казахского, Сан Иваныч остановился переночевать у дорожной Ашханы. Съев порцию пельменей и выпив стакан водки, Танюшкин разложил сиденья своей "Волги" и, покуривая, слушал радио. Из динамика ущемленно пищали сироты, и экс-майор подпевал им: "И снова седая ночь, и только ей доверяю я"
  
   Послышался шум подъезжающего автомобиля. Что-то большое и ужасно шумное. Невообразимая какофония звуков, из открытых окон вновь прибывших ударила по ушам. Захлопали дверцы, шум голосов, топот ног.
   Судя по жаргону, властным голосам и наглости, приехали хозяева страны.
  
   Полулежащему Сан Иванычу было видно, как, проходя мимо старенькой "Джетты", один из братков швырнул огрызок мороженки в лобовое стекло фолькса.
   Из кабины высунулась плоская и круглая как луна морда хозяина. Слов слышно не было, только браток вдруг подскочил к казаху, и, рывком выдернув того из-за руля, принялся избивать беднягу.
   Ну, положим, избивать, это мы предварительно погорячились. Миг, и бандит фейсом вспахал асфальт. Вот же ругают наш асфальт, мол, мягкий он. Не знаю. Бандюгану так не показалось.
  
   Здесь ещё трое подскочили к вертевшемуся как уж казахскому пеклевану. Мелькнула цепь, за ней монтировка. Сан Иваныч, проклиная свою русскую доброту и отечественный беспредел, полез из кабины.
   Он ещё не успел сделать и трёх шагов, когда один из детин в богатырском замахе промазал мимо казаха, и кончиком цепи угодил Танюшкину по заднице. Ах, ты ж сука больно-то как!
  
   Дальнейшее походило на избиение младенцев группой разъяренных полпотовских карателей. Ну, один точно походил на кхмера переростка. Зато второй, что по стати, что по азарту, вылитый медведь.
   Последний недобитый браток сунулся было к Танюшкину с опасной бритвой. Майор нырком ушёл из-под удара, вошёл в клинч. Его локти с хрустом врезались в ключицы нападавшего, и далее был мощный хлопок ладонями по ушным раковинам дорожного хулигана. Для тех, кто забыл, напомню. Вместо правой руки у нашего героя деревяшка. Думаете больно? Ну, вобщем, да.
  
   Через пару минут несолоно хлебавшие отморозки, суетно погрузились в свой "Крузёр", выкрикнули несколько угроз и в облаке отработанной солярки уехали прочь.
   Сан Иваныч обернулся посмотреть на своего казахского напарника. Тот улыбался всем лицом и подмигивал.
   - Ну и чё ты лыбишься, как стадо верблюдов? - Танюшкин насупился, - Ему чуть яйца не оторвали, а он радуется, как девка красная.
   Казах, всё так же улыбаясь, подошёл к Танюшкину вплотную и, протянув руку, сказал:
   - Ну, здравствуй, капитан Танюшкин!
  
   До утра они сидели в Ашхане, пили чай, вспоминали, грустили. Валихан Сулейменов, так звали старого нового знакомого, успокоил Танюшкина, вознамерившегося сменить место дислокации:
   - Не переживай, десантура, сейчас мои парни подъедут, просто я вперёд вырвался. И действительно через час или чуть более того, подъехали две спецмашины для перевозки коней. А с ними сопровождающие скакунов конюхи. Парни крепкие, битые, и Сан Иваныч успокоился.
  
   С Валиханом они, оказывается, пересекались ещё в Баграме. Танюшкин тогда был капитаном, и рук было две, как у нормального человека.
   Долго сидели два старых вояки. Вспоминали общих знакомых: живых и ушедших. Без водки не обошлось. Приняли по пять капель. Потом, уже утром, обнялись крепко, поменялись адресами и разъехались каждый к своим баранам.
  
   Это было поздней осенью, а весной, когда в природе началось очередное возрождение, к Танюшкину пожаловали гости. Как же он был удивлён, когда под окнами его избы остановился большой фургон. В кабине были двое: Валихан и молодой парень, его сын Темирбулат. Мужчины радостно, но сдержанно обнялись. Но, не это главное.
   В фургоне оказался годовалый жеребёнок, обалденной масти. Такое, Сан Иваныч видал только в кино. Ярко-белый, с чёрными овальными пятнами. Красавец!
  
   - Спасибо тебе, Саша, что помог тогда на трассе с теми убогими, - Валихан улыбнулся своим шайбообразным лицом, - Прими подарок, дорогой брат.
   Так в хозяйстве председателя появился Айгуль, что значит, лунный цветок. Это уже потом записные умники просветили председателя, что имя вроде как женское. На что хозяин мотивировал:
   - Если Айгуль, значит пацан, а если Айгуля, то баба.
  
   Годовалый жеребёнок, это вам не ящик халвы. Тут уход такой нужен, что не дай бог. Мыть, кормить, поить, чесать. Специальными крючьями чистить копыта. А примерно года в полтора начинается выездка, там вобще аут.
   Айгуль, домашними прозванный Гулькой, имел озорной характер, весёлый и беззлобный нрав. Тогда и приключилась его история с кошкой.
  
   У домашней Муськи родились котята. Сами знаете, как в это время ведёт себя мама-кошка. Чуть что не так, шары выцарапает и не посмотрит, что с утра молоко приносил. Гулька про это дело ясен пень не знал, вот и встрял по полной программе. Пронюхав, что в доме, а именно под крылечком, появились новые жильцы, любознательный жеребёнок, решил познакомиться с постояльцами ближе. За что и получил когтями через всю морду.
  
   С тех пор его нелюбовь к семейству кошачьих превратилась в бзик, глюк. Помните, как ведут себя собаки в присутствии кошек? Вот тоже самое, только у нас собака крупнее и с копытами. Последний раз, когда Танюшкин решил погарцевать по деревне верхом, и привязал своего тулпара к хлипкому заборчику возле правления, случился и вовсе анекдот.
  
   Гулька увидел кошку, а кошка увидела жеребца. Обычно, у лошадей с семейством кошачьих нейтралитет. Кошка, естественно об этом знала. А Гулька знал своё, потому мчался он за дико орущей тварью сквозь деревню до тех пор, пока пришедшая в себя котяра не перепрыгнула через чей-то палисадник и была такова. Всё бы ничего, но вместе с Гулькой по всей деревне летел приличный кусок забора. Как только ноги не переломал? Но, в общем и целом, это добрый и мирный коняшка. Друг семьи. Главное, сзади не подходи, и всё будет веривелл.
  
   О пользе запоев
  
   Видимо, эта гадость сидит где-то глубоко в нас, ждёт своего часа в засаде. Как та же раковая клетка или подкожная циста с маленьким дружелюбным насекомым. Пока всё нормально, их не слышно и не видно, но стоит только создать благоприятные условия, и вот оно, счастье.
   Грязь, кризис, стресс, общее ослабление организма. Глядь-поглядь, а на корешках волос уже прилипли крохотные белёсые сюрпризы. Стало быть, скоро кушать начнут.
  
   Сначала Андрюха позволял себе иногда вечером, с устатку. Так, рюмка другая, не более. Потом пришла следующая стадия, именуемая "питницей". То бишь, когда по окончании рабочей недели пролетарий берёт бутылку, иногда две, и на законных основаниях заливает бельма. Какой алкоголизм? Заслужил!
  
   Дальше идёт подсаживание, почти как на иглу. Мягче, вы скажете? Ну, не знаю. Сам всю жизнь борюсь, самое большее, без посторонней помощи, примерно три месяца, и после начинает подкидывать. Человек, опять же сужу по себе, становится раздражительным, нервным. Всё ему не так, всё не в масть. Приходит эйфория, "синдром хозяина". Типа, вот я - кормилец, труженик, и главное - трезвый!
  
   Потом срыв, как правило, связанный с неурядицами на службе, иногда надуманный. Говорят, в голове есть какой-то центр, отвечающий за удовольствия. И ведь работает собака выборочно. Категорически отказывается помнить похмельные ломки, заблёванный и запуганный до смерти унитаз, головные боли, потные ночные простыни. Зато, какие яркие картины рисует сука, когда вспоминает налитый стакан. Ту эйфорию, блаженство и нирвану после принятия внутрь алкоголя.
   Мир величествен и прекрасен. Люди добры и красивы, а сил столько, что невольно вспоминается Архимед с его рычагом.
  
   Зоотехник плотно подсел на стакан. Всё началось с известия о болезни отца. Вышел из больницы, с горя выпил пару рюмок в соседней забегаловке. И ты ж смотри! Отпустило!
   Потом были пятницы с бутылкой водки, сваренными пельменями, накрытым столом. Ну, это отмазки от супруги. Мол, вот же я культурно, под закусь, не то, что те алкаши подзаборные. Ну-ну, подожди, Андрюшко, не срок.
  
   Потом начались рюмки с устатку после работы. Не, пока ещё с друзьями. Приличия, как же без них? В один прекрасный... да чего уж там, хреновый день, когда Марина ни свет, ни заря ушла на службу, Андрей обнаружил себя на кухне, с пузырьком пустырника в руках. Да пох! Главное - похмелиться, а там трава не расти.
  
   - Андрей! А, ну-ка, иди сюда, - голос председателя не предвещал Нобелевскую премию, - Присядем?
   - Что-то случилось, Александр Иванович? - Михалев старался не смотреть в глаза председателя. Трясло после вчерашнего, в носоглотке стоял ужасающий запах тройного одеколона, выпитого уже сегодня утром.
   - Случилось, Андрей, и ты это знаешь, брат, - Танюшкин прикурил папиросу и, выпустив дым собеседнику в лицо, резко спросил: - Что делать думаешь? Ты ж спиваешься, скотина, прямо на глазах.
  
   - Да ладно тебе Сан Иваныч, чё это сразу вдруг - спиваюсь? - Андрей пытался сделать возмущённое лицо, но мышцы, отравленные алкоголем, не повиновались. Получилась жалкая гримаска, - Если хочешь знать, я могу бросить в любой момент. Говна-то!
   - Ты можешь бросить? - председатель горько рассмеялся, - да ты ж в чмо превращаешься, прямо на глазах у всей деревни. Бабу позоришь тварь. А ты не забыл, где она у тебя работает? А это не у меня случайно пузо на пять месяцев?
  
   - Да я ж ничего плохого не делаю, - пытался юлить Андрей, - Работаю от и до, деньги в дом ношу, не дерусь.
   - Ты б ещё дрался, гнида! Так бы я с тобой и калякал тут на бревне. Ты ж каждый день пьёшь, каждый! Ну, сам хоть задумайся. Неужели ты думать разучился?
   Вот скажи мне, Михалев Андрей Андреевич, я - человек пьющий? Правильно. Я - алкаш, мразь и животное? Нет, конечно. А теперь всё то же самое скажи про себя.
  
   Андрей вспотел, хмель улетучился, словно его и не бывало вовсе. Хотел ответить, что нет мол, я не алкоголик, и не смог. А ведь прав Танюшкин, ой прав. Сегодня пятница, а я всю неделю не просыхал.
   - Что делать, дядя Саша? - Андрей упёрся взглядом в переносицу собеседника, - Помоги?!
  
   Танюшкин затушил папиросу, постучал рукой-деревяшкой по бревну:
   - Ладно. Слухай сюды. В городе, в поликлинике, той, что на Пушкина, найдёшь моего армейского приятеля. Врач от бога! Но, в последние годы занимается наркологией. Чёрт его знает. Наука для нас не самая старая, мало изученная. Но Гриша - талант. Здесь дар божий, отвечаю. Да ты не дёргайся дурной, это ж не только всякие кокаины-героины. Это и по твоей части.
   Записывай. Раппопорт Григорий Моисеевич. Скажешь от меня. Если он не поможет, я сам лично тебя протезом кодировать буду. Так закодирую, что неделю под себя срать будешь. Усёк? Вот и дерзай. Деньги понадобятся, скажешь. Потом сочтёмся.
  
  
   Раппопорт оказался могучим евреем, под два метра росту, массивным, как скала. Усадив Андрея на стул, доктор внимательно посмотрел на него своими цыганскими глазищами:
   - Слушаю вас, молодой человек.
   Андрей задумался на мгновение, а потом выпалил скороговоркой:
   - Доктор, я - алкоголик.
   Врач чуть улыбнулся и сказал:
   - Браво! Сами дошли или подвигнул кто-то?
   - Танюшкин Александр Иванович, мой председатель и командир.
  
   - Вобщем так, - говорил доктор после пятиминутных расспросов о здоровье и делах старинного друга, - Моё условие: пять дней не принимать алкоголь. На шестой день ко мне. Сеанс дорогой, но пусть это будет моим взносом в развитие Российского животноводства. Денег не нужно.
  
   Через пять дней, минута в минуту, Андрей сидел всё в том же кабинете напротив нарколога. Чуть нервничал, не без того. Пять дней без алкоголя дались легко, сам не ожидал. Видать, не совсем потерянный человечишко.
   А врач тем временем придвинулся на стуле вплотную к Андрею, только сейчас парень в полной мере осознал его массивность. Навис над ним как гора, упёрся своими огненными глазищами в глаза нашего зоотехника и начал сеанс.
  
   Заставь сейчас Андрея пересказать то, о чем они говорили? Ноль информации, словно вычеркнули, стёрли. В памяти остался только взгляд. Ломающий, дробящий кости, рвущий нервы и сухожилия. И последняя фраза:
   - Ты не будешь пить минимум пять лет! Открой рот!
   Андрей распахнул рот, и врач впрыснул ему на язык какую-то пакость, по вкусу напоминающую и алкоголь и ещё чёрт знает что.
   - Глотай! Молодец!
  
   От врача до дому, Андрей добирался обновлённым и каким-то очищенным. Пытался анализировать свои ощущения. Пытался смеяться над своим легковерием, сам с собой спорил, задирался. Тут же одёргивал себя, и тут же приводил массу доводов против этих "кашпирунов". Но, в голове, злобным тараканом засела мысль. Я больше не буду пить! Я трезвый!
  
   Дай-то бог, Андрюха. Тебе ещё жить да жить. Что там впереди, какие ломки, потрясения, катаклизмы? Чем тебя порадует Отечество, старуха-жизнь? Пишу эти строки и смеюсь. Почему? Да не скажу. Сам всё увидишь и попробуешь. А пока да, молодец. Опять смеюсь, ну что ты будешь делать.
  
   Эмпириокритицизм и площицы
  
   Керосин - прозрачная, слегка маслянистая на ощупь, горючая жидкость, получаемая путём перегонки или ректификации нефти (с)
  
  
   Председатель взял отпуск, неслыханно! Танюшкин где? В отпуске. Кто?! Да ну нафиг, не может быть!
   На дворе февраль, морозная стоячка-текучка. Заняться абсолютно нечем.
   - Сан Иваныч, почему бы тебе не сходить в отпуск? - это бухгалтер Татьяна Степановна в душу лезет, - Съездил бы куда, развеялся?
  
   Именно после этого разговора председатель надолго задумался, а, приняв решение, тут же его претворил в жизнь. Отлежусь на диване, никуда не поеду. Книги почитаю, тупо в телевизор упрусь. Имею право. Так рассуждал Танюшкин, прикидывая, как бы к вечеру свинтить из дома к Людке-эпрувёзе.
  
   С Людкой дела обстояли хуже некуда. Танюшкин уже не раз ловил себя на мыслях о любви под старую жопу. Провались бы оно пропадом. Наваждение какое-то!
   Встречались они не чаще, чем раз в неделю, в основном в те дни, когда супруга председателя уезжала в город по делам. Пару часов ворованного счастья. Сто двадцать минут забытья, отрешённости.
  
   В данный момент хозяин лежал на диване и, вешаясь от скуки, пытался читать работу Ульянова о материализме и эмпириокритицизме.
   "Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется..." нэ-нэ-нэ...
   Танюшкин в сердцах швырнул книгу. Владимир Ильич пролевитировал пять метров, врезался корешком в горшок с розмарином и повалил его на пол.
  
   Сан Иваныч довольно усмехнулся. Хоть что-то приятное. Запустил руку в штаны и с наслаждением почесал свои не детские причиндалы. Хорошо! Почесал ещё раз, понравилось. Последующие пять минут Сан Иваныч практически не доставал руки из трусов. Сомнения перешли в уверенность, когда он сходил в сральник и увидел то, что собственно и должен был увидеть.
  
   Махонькие, не более трёх миллиметров, серо-чёрные семечки активно сновали по волоскам и коже председательского лобка. Некоторые с аппетитом завтракали, временно отрешившись от игрищ товарищей.
   Председатель ахнул! Вот жеж сука! Вас мне не хватало для счастья и гармонии. Морщась от брезгливости, он пытался ловить зловредных оккупантов и бросать их в унитаз. Какое там?! Пальцы, больше привыкшие к лопате, молоту или баранке автомобиля, не справлялись с гадостной мелочью.
  
   Порывшись в инструментах, хозяин обнаружил таки небольшую бутылочку с керосином. Закрывшись всё в том же туалете, он налил маслянистую жидкость себе на ладонь и обильно смазал буйную шевелюру, покрывавшую его лобок, мошонку и околохерную зону. Появилось сильное жжение, зуд усилился. Словно дьявольские создания решили напоследок отгрызть председателев член.
  
   Александр Иванович, не надевая штанов, принялся прыгать по комнате. Если бы кто-то сейчас увидел хозяина колхоза, то однозначно вызвал бы скорую помощь. Брейк-данс, усугублённый рок-н-роллом, и всё это под включенный телевизор.
   С голубого экрана крошка енот призывал человечество поделиться улыбкою, а Сан Иваныч исполнял свои неистовые па и соображал, как он накажет Марамыгину, поделившуюся с ним мандавошками.
  
   Через полчаса сторонний наблюдатель мог бы при желании лицезреть следующую картину. Председатель, сидя на табурете, при помощи бритвенного станка, боролся с растительностью на своих не по-советски крупных причиндалах.
   Двумя пальцами ущемив крайнюю плоть, и оттянув конец, Александр Иванович, как тот Ясь, косил свою конюшину.
  
   Кто знает, что такое лезвия "Балтика" или "Нева"? Не знаете? Ну, это вам где-то попёрло. Не иначе у Господа на вас какие-то особые, сокровенные планы.
   Дело в том, что те лезвия, как и многие вещи созданные на благо народа, обладают половинным эффектом. Как это? Так объясню же.
  
   Увеличьте обычный человеческий волос с усов или бороды, да хоть бы и с яиц, как в нашем случае, раз эдак в десять. Теперь смотрим, что делает то самое лезвие. Аккуратно, почти как по маслу, оно врезается в фактуру волоса ровно на половину. Дальше ни взад и ни вперёд. И волос, соответственно, либо ломается, либо выдирается с корнем, практически к едрене матери.
  
   Александр Иванович, майор орденоносец, бравый вояка и хозяин колхоза, брил яйца и плакал. Он пытался петь, говорят, помогает. Но стадо виннипухов, пробежавшее ещё в детстве по его, не пуганным Моцартами и, чего греха скрывать, Сальерями ушам, нарушило слуховой аппарат председателя. Его дикий рёв (на ум приходит павший Иерихон) изгнал из дома Муську, в конюшне нервно переминался с ноги на ногу Гулька, в холодильнике свернулась абсолютно свежая сметана, сворованная супругой накануне из молочного модуля.
  
   Хозяин сидел и тупо смотрел на голенький "подбородок". На гладко выбритой равнине, испещрённой мелкими порезами, сиротливо и неприкаянно висел член. Горестный и поруганный. Мандавошки, вместе с не рождёнными яйце-детками и буйными, тронутыми сединой кудрями, отправились в своё последнее в жизни плаванье.
   Председатель закручинился.
  
   Кордон
  
   День Антуфия начинается в пять часов утра. Летом в это время уже светает. Неторопливо, лес спешки не любит, старик умывается, чистит отлично сохранившиеся зубы. Завтракает чаем с куском хлеба и принимается за дела.
   Какие дела могут быть у лесничего? Да, хрен его знает. Насколько помню по своему деду-долгожителю, это в основном объезды, обходы территории. Догляд за туристами, не дай бог пожар устроят. Короче, важно наличие, отстаньте.
  
   Но в последний год привалило Антуфию счастья полные штаны. Затеяло лесное управление, заручившись поддержкой властей и ближайшего спонсора, Танюшкина, создать на территории Антуфия лосячью ферму. И вот уже несколько месяцев приезжие халтурщики строили загоны, крытые зимники, вольеры, ясли для кормления и прочую необходимую в данном хозяйстве дребедень.
  
   Строили наездами, видимо, соразмерно финансированию. То они есть, то их нет. А пока суд да дело, Антуфий и сам немного подсуетился. В готовом зимничке у него уже месяца два жил молодой лосёнок, потерявший мамку и подобранный стариком.
   У лосёнка оказался на редкость покладистый характер, и Антуфий дал ему соответствующее имя. В честь смиренного великомученика и целителя Пантелеймона, лесной подкидыш получил то же имя. Но почти сразу сократился до Пантюхи и Тюхи. Просто так быстрее.
  
   К зиме Тюха подрос и набрал почти два центнера веса. Вот тут и призадумался лесничий. Это ж одного корму сколько уходит. Тогда обратился лесовик к председателю с просьбой, и тот не отказал. Так и зажил Пантелеймон-Тюха в хозяйстве лесника.
  
   С раннего утра намылился Антуфий проверить силки. Магазин магазином, но свежего мяса тоже иногда охота. Встал на лыжи, перекинул через плечо ружьецо и канул в лесной полумрак. Бежал шибко, к обеду надо обернуться. Обещал наехать председатель, а он, знамо дело, без гостинца не приедет. Чего греха таить, выпивал дед. Не крепко, но периодически, для здоровости организму.
  
   А наверху, там над хвойно-лиственным покровом, быстро потемнело, усилился ветер, начался снегопад. Старик торопился, и, как оказалось, зря. На спуске в проклятущую Марамойкину падь, лыжа угодила в незаметный под снегом пенёк, и дед, пролетев пару метров по воздуху, рухнул прямо в незамерзающий Авдотьин ручей. Весь как есть. С одёжей и ружьём.
   ***
   Александр Иванович, верхом на верном Гульке отмахал семь верст, словно в соседний переулок пробежался. Гулька, тот даже не запарился. Всё так же молодецки взбрыкивал, косил на друга-хозяина антрацитовым глазом и делал вид, что вот прямо сейчас укусит.
   Бросив повод на седло, Гулька не уйдёт, учёный, Танюшкин постучав, вошёл в дом. Тут же вышел обратно. Странно, старика нет, а ведь договаривались.
  
   Делать нечего, придётся ждать старого бродягу. Председатель отвязал рюкзак с продуктами от луки седла, внёс его в дом. Посторонний шум, глухие удары со стороны лосячьего зимника, привлекли его внимание.
   Не медля, Танюшкин зашёл за угол избы, где чуть на отшибе находился недостроенный питомник. Удары слышались из стойла с Пантюхой.
  
   Председатель подошёл ближе и едва успел отпрянуть в сторону, как доски двери, взвизгнув от страшного удара передних ног лося, вылетели вон. При этом, едва не зацепив Сан Иваныча. Следом за досками показался нервничающий лосёнок.
   Увидав знакомого человека, зверь подбежал к председателю и, ткнувшись мордой в его плечо, отскочил в сторону, всем видом что-то доказывая председателю.
  
   - Тюха, ты чего? Что случилось, где батя? - Танюшкин ещё ничего не понимал, а лосёнок вновь подбежал к нему, осторожно схватил зубами за край тулупа и потащил в сторону леса.
   - Прямо как собака, словно бы зовёт куда? - подумал председатель, и тут же мысль, - Уж не приключилось ли чего с лесовиком?!
   А Тюха уже юлил перед жеребцом. Вот они обнюхались, словно бы пошептались о чём-то.
  
   Не мешкая, Танюшкин взобрался на Гульку и, доверившись чутью зверей, насколько возможно быстро поскакал в лес.
   Старика они нашли возле незамерзающего Авдотьина ручья. Расстелив на снег тулуп, и запалив костёр, дед, матерясь, сушил на нём свои мокрые портянки и валенки.
   Обрадованный Тюха чуть не затоптал своего папку, налетел подобно лесному пожару. Зализал, зацеловал вусмерть. Что-то причитал тоненько по-бабьи, то ли выговаривал неосторожному старикашке, то ли жаловался, мол, как же я без тебя скучал, дурень.
   Старик растроганно отталкивал огромную слюнявую башку, матькался, а рядом хохотал председатель.
  
   Цыганы
  
   В правление, как член, смазанный солидолом, ворвался Крейцер. Волосы всклокочены, взгляд блуждает.
   - Александр Иванович, там у нас возле Паленьки цыганы табором встали!
   Танюшкин с сожалением оторвался от кроссворда и, зло глянув на фельдшера, спросил:
   - И чё ты, Гюнтер, ни разу в жизни цыган не видал? Дерьма-то.
   - Так я ведь о всеобщем благе беспокоюсь, - лепетал Крейцер.
   - Гитлер тоже о всеобщем беспокоился, тебе за Майданек или Освенцим рассказать?
  
   Через пять минут председатель, вызванная Марина и Крейцер, как представитель общественности, ехали на Донцовском Уазике в сторону Паленьки.
   - Без меня не лезьте, дайте сперва я с ихонным атаманом поговорю, - председатель был зол, как собака.
   - У них не атаман, а староста, - влезла Марина.
   - Хуяроста, - зло бросил Танюшкин, и тут же извинился, - Прости, пожалуйста, Гюнтер Самуилович. Вырвалось.
  
   Табор на самом деле оказался не табором и даже не таборком, а всего лишь группой едущих куда-то по своим тёмным делам цыган.
   На берегу Паленьки, в том месте, где обычно проходят Масленичные празднества, остановились два микроавтобуса. Цыган было немного, человек пятнадцать, включая ребятню и цветастых баб.
  
   Навстречу начальству вышел колоритный старый цыган. Крупный, что твой бегемот. В дублёнке и с босой кудрявой головой.
   - Здравствуйте, люди добрые. Мы проездом, - цыган улыбнулся, показав штук пятьдесят золотых зубов, - Норы не роем, самок не трогаем, конями давно не занимаемся. Сейчас ребятишек покормим и в путь.
  
   - Понятно, - ответно улыбнулся Танюшкин, - А то бы в колхозную столовую сбегали. Кормим вкусно и не дорого. Как?
   - Благодарю, добрый человек, - цыган поклонился, - Не нужно. Разве что врача бы, у нас малой занемог. Жар у него.
   Вперёд вышел Крейцер. Уже успокоившийся и немного важничающий:
   - Я - доктор, показывайте вашего больного.
  
   Вожак и председатель закурили. Танюшкин беломорину, а цыган "Парламент". Минут через десять, пока двое атаманов говорили о погоде, обстановке в мире и породах лошадей, из автобуса в сопровождении молодой цыганки вышел Крейцер.
   - Так что, голубушка, ничего страшного, поправится малец, обыкновенное ОРЗ.
   - Спасибо тебе, коверкотовый, век за тебя Господу молиться буду, - рассыпалась в благодарностях цыганка, - А хочешь, я тебе погадаю?
  
   Крейцер засмущался, но цыганка уже взяла в свою руку его ладонь. Внимательно присмотревшись, драбаравкиня сказала:
   - Вижу, малахитовый ты мой, всё вижу. У тебя молодая жена, она умница, с детками работает. И сама под сердцем лялечку носит.
   - Как это лялечку? - опешил Гюнтер, - А я почему не знаю?
   - Теперь знаешь, сульфадимезиновый мой, - цыганка походу иронизировала, передёргивая самоё себя.
  
   Затем она обернулась и пристально посмотрев на Марину, сказала:
   - А у тебя, служительница закона, мальчик будет. Конец мая, так примерно.
   Марина, на мгновение забыв о своём долге, форме и прочей наносной шелухе (баба всё же), резко спросила:
   - А ещё! Подробнее?!
   Цыганка взяла Маринину руку, всмотрелась, и горестно поджав губы, чуть слышно шепнула:
   - Сына родишь, радость в дом и одновременно в другом потеряешь. Всё будет и смех и слёзы.
  
   Цыганы грузились в свой автобус, вожак протянул мозолистую, твёрдую как доска, руку председателю, и сказал:
   - Прощай, добрый человек. Храни тебя бог.
   Танюшкин принял руку, крепко пожал, и, отвернувшись, пошёл к машине. Сзади рыкнули двигатели, пахнуло сгоревшим топливом.
   Крейцер и Марина уже сидели в салоне. Оба насупленные, молчаливые.
   Председатель повернул ключ зажигания, выжал сцепление, воткнул первую и, гримасничая, запел:
  
   Ой, да не вечерняя, не вечерняя заря.
   Зорька виткак спотухала, спотухала.
   Тройку мангэ серопегих, серопегих,
   Серопегих мангэ лошадей...
  
   - Прости, Крейцер, но ты дурак... Я не обзываюсь, просто констатирую по факту.
  
   Масленица нах
  
   Зима промелькнула как-то незаметно, в сонном анабиозе никто даже не понял, что она была. И то! Весна и лето для крестьянина намного значимее. Там тебе и посевная, и заготовка кормов, и уборка. А зимой можно неторопливо всласть выспаться, подумать о смысле жизни. У нас о нём только корова не думает. Толку-то? Сиськи опустеют и на мясо.
  
   Ночи стали еле заметно укорачиваться, а день с каждым часом прибавлял в весе. Началась масленичная неделя. На Руси трудно найти, безусловно верующего человека. Мы, если и верим, то с умыслом, с выгодой. А чтобы за так, даром? Это мимо, не к нам.
   В последний день Масленицы и первый день весны, а именно первого марта, председатель таки расщедрился и объявил гуляния.
  
   На большой площадке у Паленьки силами тех же колхозников был вкопан столб. Появились палатки, была наскоро сколочена эстрада для концертной бригады. Танюшкин ходил озабоченный, хмурый.
   Первого марта, ближе к обеду, предварительно разговевшиеся селяне начали подтягиваться по одному и группами к месту отдохновения.
  
   Сан Иваныч, памятуя о новогодней склоке между коттеджными и семейством Донцовых, решил устроить замирение, пригласив для этой цели главу администрации и жителей коттеджного комплекса отпраздновать Масленицу сообща.
   Из правления подвели провода, две огромные допотопные колонки, помнящие ещё Иоанна Грозного, изрыгали из себя марши и народные песни.
  
   Торгаши предлагали народу выпечку и сладости, пиво и водку на разлив, ну и, конечно же, блины. Бригада артистов из городского театра вовсю старалась, чтобы развеселить селян. Ну, за те бабки, что положил им Танюшкин, можно бы и громче.
   Сам председатель с главой, Дмитрием Леонтьевичем, приняв два по сто и закусив блинами, умиротворённые и весёлые прогуливались меж праздного люда.
  
   - Как думаешь, Александр Иванович, сможем мы нынче поставить новый мост через Паленьку? - Глава закурил и, пуская дым колечками, уставился на председателя.
   - А что ты имеешь в виду, говоря, мы? - Танюшкин сморщился, - Хочешь колхоз разорить?
   - Да кто тебя зорит, Иваныч? - рассмеялся глава, - Живи себе на здоровье. Но, только дело общее, не мне одному надо. Да ты не сомневайся, решение уже принято, город в доле.
   - Ну, коли в доле, так и я помогу, чем бог пошлёт.
   - Да ладно тебе прибедняться-то, - глава рассмеялся, - Всем известно о твоей кулацкой натуре.
  
   Так пикируясь, два руководителя прогуливались вдоль незамерзающей, по-весеннему хлопотливой реки. Шум от эстрады привлёк их внимание. На деревянный помост, согнав артистов, поднимался неугомонный Рамзес, заводила коттеджных разгильдяев.
   - Ну что, селяне? - голос обкуренного и от того смелого грузинца разнёсся над площадью, - Скушно гуляем! Есть предложение замириться, похоронить былые распри и устроить борьбу на поясах. Есть желающие? Или семья бегемотов сегодня отсутствует? Я бросаю вызов любому смельчаку. Приз - ящик коньяка, я спонсирую!
  
   В толпе посмеивались, переговаривались между собой, но желающих состязаться не было. Вдруг совершенно резко, словно кто-то невидимый опустил покрывала, толпа смолкла. Эстрада покачнулась, Рамзес, потерявший равновесие, оступился и чуть не упал. Обернувшись, он увидел, как с противоположной стороны на помост лезет его давний новогодний "друг", Ефим Донцов.
  
   Грузин немного растерялся, но сказавши А, говори и Б.
   - Кого я вижу, - морда Рамзеса растянулась в притворной улыбке, - Мой друг - Фима Донцов! А помельче у вас ничего не было? Я с носорогом бороться отказываюсь.
   Из толпы послышались возгласы: "Сыканулся грузинец, обратку включает гад, бери чё дают, всё равно верх наш будет".
  
   А тут и Фима подоспел. Встал напротив заводилы, раскинул руки в стороны, набычился и стал полностью похож на медведя-шатуна.
   - Ну, дак ино давай уже драться, героин бля заезжий! - Фимка наслаждался своим здоровьем, размерами и подбадривающими криками из толпы, - Скидавай штаны, я тебе задницу надеру, да и отпущу к грузинской маме. Небось, заждалась. Всё плачет у окошка, - где мой под-издыш, где мой сокол залупоголовый, гггыыы...
  
   Толпа откровенно хохотала, коттеджные угрюмо, не глядя друг на друга, стояли отдельной кучкой. Глаза Рамзеса стали наливаться кровью, он сделал шаг навстречу к насмешнику.
   - Надо их остановить, - возмутился Дмитрий Леонтьевич.
   - Не надо, сами разберутся, - усмехнулся Танюшкин, - Народ уже изрядно пьян, пусть пар спустят, пока всеобщую махаловку не устроили. Ты, Леонтьич, человек новый, наших замесов не знаешь, - вслух же он крикнул единоборцам: - Эй, петухи драчливые! А кто говорил, что на поясах? Эдак вы мне тут весь народ распугаете.
  
   Кто-то догадливый бросил на эстраду два куска верёвки и поединщики, понимая, что при таком скоплении народа хамить обчеству не стоит, обмотали импровизированные кушаки вкруг своих талий.
   - Бой до падения, либо до первой крови, - зычно гаркнул Танюшкин, - Пусть будет всё по-честному, спортивно и без злобы. Начинай!
  
   Под свист, улюлюканье и подбадривающие обидные выкрики поединщики начали сходиться. Вот они схватили друг друга за верёвочные пояса, напыжились. Только сейчас толпа смогла оценить пропорции бойцов. Сухой и поджарый, словно сплетённый из множества верёвок Рамзес, макушкой головы достигал подбородка медведистого и необъятного, как аппетит депутатского корпуса, Ефима Донцова.
  
   - Ломай его, братка, - рёв Мишки-старшака перекрыл вой толпы, - Вали его на пол, ломай ему ... девственность!
   В толпе заржали, затем наступила тишина, слышно было лишь, как пыхтят красные от натуги бойцы, и как блюёт за эстрадой перебравший хмельного дед Старохатов.
   Рамзес стал сдавать, всё же категории разные, Фимка тяжелее килограммов на сорок.
   Опять послышались смешки, и затем подначка, которая и послужила той последней каплей, о которой так любят распинаться графоманы.
  
   - Эй, Рамзес, отдайся Фимке, он ласковый, может ничё не нарушит?! Да не бзди, не забеременеешь, мы тебе резинку дадим.
   Потерявший голову Рамзес, коротко рыкнул и сделал то, с чего началась великая баталия.
   Чуть откачнувшись, грузин со всей силы ударил Фимку головой в зубы.
   Донцов отшатнулся. Рот его был разбит в хлам, из носа текла густая кровь пополам со слизью, глаза заволокло слезами.
  
   Тут бы Рамзесу остановиться, но волчья натура взяла своё. Колено джигита пошло вперёд и вверх, с размаху врезавшись в Ефимову развилку. Богатырь хрюкнул и, как мешок с дерьмом, ах да, извините, как мешок с отборным русским дерьмом, рухнул на помост.
   На площади грянула оглушительная тишина. Такая тишина бывает только в морге или на кладбище.
  
   Вперёд протолкался Мишка Донцов. Глаза его полыхали подобно углям, гигантские кулаки сжались так, что окружающие могли услышать скрип натягиваемой дублёной шкуры богатыря.
   - Слазь, падла, - прохрипел Мишка, - Сам слазь, иначе хуже будет. Убью!
  
   - Эй, ну-ка прекратите это безобразие, - пытался вмешаться глава администрации.
   - Заткнись, вошь кабинетная, - это вступил Донцовский середняк Гришка, габаритами мало уступающий вечно ускользающему йети - Пусть мужчины поговорят.
   - Так ведь убьют друг друга, - Ельтюгов не знал что делать.
   - Авось не убьют, - усмехнулся Гришка, - сами позволили чуркам селиться в наших краях. Кто вам, уё-кам, сказал, что будет мир труд май? Магометане херовы!
   - Вообще-то они христиане, как и мы, я имею в виду грузин, - заговорил молчавший доселе Танюшкин, - Только левославные.
   - Ну, вот и посмотрим, как наш православный Иисус ихнему католическому рожу начистит.
  
   Тем временем Рамзес, белый как бумага, спустился с помоста. Мишка подошёл вплотную и спросил:
   - Потом кремация или на родину отправить?
   Однако коттеджные тоже не дремали. Видя, что их предводитель попал в переплёт, они окружили его со всех сторон. Мишка же, словно не замечая противника, грустно спросил: - Что же ты, паскудник, подличаешь? Ведь сам вызывал на честный двубой? Ну, не моисеев ты после этого?
  
   Последние слова послужили началом массовки. Рука грузина, доселе прятавшаяся за пазухой, вынырнула на свет, и не одна, но с заточкой. Мишка не стал дожидаться и, перехватив руку с оружием, тупо сломал её в запястье. Подумал и, ухватившись второй рукой, сломал грузину локоть.
   Визг раненого полоснул воздух, и началось.
  
   Бились одновременно человек семьдесят, а может, больше. Кто их считал? Танюшкин и белый как сама смерть админ, с ужасом наблюдали за побоищем. Глава прикидывал свои шансы на второй срок правления, а Сан Иваныч размышлял, куда поедет после отставки. В деревню? Так деревнее уже не придумать.
   Неожиданно послышался рёв двигателя, и на площадку въехал колхозный "Кировец". Медленно и неотвратимо, как закат солнца, трактор стал теснить беснующуюся толпу к Паленьке. Вот уже первые и самые упёртые попадали в ледяную воду. Мотор трактора взревел и заглох.
  
   Из кабины аккуратно, чтобы не повредить своему большому животу, вылезла участковая. В руке Донцовой появился табельный ПМ. Три выстрела, один за другим хлопнули над толпой. Народ замер. Немая сцена, "Ревизор-2".
   Изрядно помятые коттеджные, прихватив потерявшего сознание Рамзеса, уходили к себе в посёлок. Деревенские проводили инвентаризацию. Кто недосчитался зуба, кто нянчил сломанную руку. На фоне всего этого стояла Маринка Донцова. Беременная, красивая и злая, как валькирия.
  
   Торги вокруг дитя
  
   - Если родится в марте, то я предлагаю назвать Мартой, - Андрей был неприступен, как та пресловутая скала.
   - Какой ещё Мартой? Лосберг что ли? - не сдавалась Марина.
   - Не понял? - Андрей сделал сторублёвые глаза.
   - Не обращай внимания, это из кино. Но почему ты решил, что будет девочка? Цыганка же сказала о мальчике?
   - Да грош цена твоей цыганке. Чего не соврёшь, когда тебя формой пугают?
   - А я думаю, она сказала правду. Давай назовём мальчишечку Мартином. Интересно, необычно, а?
   - Ну, щас! Как гуся, который на Нильсе катался блин!
  
   Михалевы ругались-торговались уже битый час. Каждый отстаивал свою точку зрения. К общему знаменателю приходить не собирались. Коса на камень.
   Чем бы закончилась эта перепалка, не известно, если бы в дом не ворвалась старуха Раскатова. Глаза налеву сторону, платок сбился на ухо. Аут!
  
   - Что вы тут устроили посиделки, домоседы несчастные, там за околицей космонавты упали, - старуха либо заговаривалась, либо напилась.
   - Матрёна, ты в своём уме? - Марина подошла к старухе вплотную, - А ну, дыхни?!
   Раскатова дыхнула. Маринка сморщилась, захлопала глазами и прошептала:
   - За-за-за...
   - Запить? - испуганно спросил Андрей.
   - За-закусывать надо, сучка старая, - выдавила из себя Марина, - Ну-ка, рассказывай, что там опять приключилось?
  
   Из последующего рассказа Раскатовой выяснилось следующее:
   Оказывается, в километре от деревни совершил аварийную посадку вертолёт с губернатором на борту. Председатель уже там, в город позвонили. Милицию предупредили.
   - Ну, сейчас начнётся канитель, - обречённо сказала Марина. - МЧС прискачут, пожарники, наши, как водится, приедут последними. Эх, надо ехать.
  
   Когда Марина, увязавшийся с ней Андрей и захваченный по дороге Крейцер, подъехали к месту аварии, высокое начальство уже забрали машины из города. Возле раненого вертолёта стояли двое пятнистых омоновцев, очевидно охрана.
   - Стой! Кто такие? - омоновец вскинул короткий автомат.
   Марина вышла вперёд и, протянув удостоверение, представилась по форме.
   - Понимаю, но не велено никого допускать, - сказал омоновец, - Да и нечего тут смотреть, губера увезли, раненых нет. Рутина.
  
   Маринка на секунду задумалась:
   - А вас хоть кормить-то будут или как всегда?
   - Щас, разбегутся и прямо в задницу и накормят, - ухмыльнулся здоровенный вояка, - Чтобы быстрее утилизировалось ххааа.
   - Ну ладно, - Маринка подмигнула служивому, - Сейчас пособим, чем можем. Ждите здесь и никуда не уходите.
  
   Через полчаса Марина, а с ней и Андрей, грузили в машину кастрюльку с гречневой кашей, сваренной на баранине, полбуханки хлеба и термос с круто заваренным чаем.
   Андрей втихомолку, пока не видела Маринка, сунул в пакет чекушку водки. Когда их ещё сменят, пусть согреются парни.
   Наблюдавшая эту картину Раскатова, поджала губы и зло буркнула:
   - Канешна, ворон ворону глаз не выклюет...
  
   Эпилог
  
   Канун Первомая, деревня готовится торжественно отпраздновать день международной солидарности трудящихся. Кто там вякнул, что отменили? Читай Мурзилку, уо мамино. Это тебя отменили в пятимесячном возрасте. Вынули клещами из мамкиной "распашонки", хотели сразу собакам выкинуть, да больно уж ты упирался, сука!
   Был день солидарности, есть и будет! Что бы там ни пели новоявленные частушечники-куплетисты с бубнами и гармошками.
  
   Председатель ещё накануне выдал колхозникам небольшой аванс. Зачем? А на зло! Где-то там, в понтовитых московиях отменяют праздники. Единолично решив за весь народ. А хрен с бубенцами вам не надо? Пили и пить будем!
   Масленичная история на удивление не имела резонанса. И председателю, и главе, почти ничего не было. Слегка пожурили и всё.
   Маринка за три расстрелянных патрона тоже не переживала. Хреновый ты мент, если дома у тебя нет запасного припаса. На всякий пожарный. Бережёного Будда Гаутама бережёт.
  
   В пять утра Маринке стало плохо. Боли в животе и пояснице повторялись всё чаще и чаще. Марина ещё какое-то время держалась, вдруг само как-нибудь пройдёт, однако, как не тяни, а видать время пришло.
   - Андрюшка, - позвала она мужа, спящего на соседней кровати, - Вставай, я вроде рожаю.
   Муж спросонок ничего не соображающий, вскочил резко, как солдат с проститутки. Ударился башкой в полку с книгами и в водопаде Пушкино-Гоголей, пошёл вприсядку, схватившись руками за пораненный орган.
  
   Через пять минут, он прогревал Уазика, а Маринка, полностью одетая, вызванивала маму.
   Они не успели выйти во двор, как с криками и шумом невообразимым, на манер пожарной машины, примчалась старая Донцова.
   Быстро погрузились и Андрей, мягко, словно ящик с богемским стеклом, повёз супругу в город.
  
   Едва Андрей успел сдать стонущую Маринку в хищные руки акушеров, как мобильник нежным голосом Лепса возвестил о вызове. Он слышал краем уха, как ругали Маринку. Мол, резину протянула итд. Потом её положили на каталку и бегом увезли к лифту. Крик дежурного врача: "Тащи быстрее, у неё голова лезет", потом створки лифта захлопнулись.
   Звонил отец:
   - Сынок, ты сейчас далеко где-то? Не сможешь подъехать к райбольнице? Я, если что, опять в кардиологии. Он самый, третий.
  
   Райбольница представляла собой комплекс трёхэтажных бастионов сталинской застройки. Кардиология находилась в том же здании что и роддом, только в другом крыле.
   Бросив машину, и оставив старуху тёщу дожидаться в приёмном покое, Андрей оббежал корпус и с торца вошёл в кардиологическое отделение.
  
   Дежурная медсестра безропотно и как-то очень предупредительно выдала ему халат и бахилы. Дверь с табличкой "Реанимация", он нашёл быстро. Ворвался как ураган.
   Первое, что увидел, это стол с телом отца. С отцом! Куча суетящихся врачей, капельницы, пикающие чудеса медицины.
  
   Его пытались остановить, но где там? Подбежав вплотную к лежащему отцу, он осторожно взял его худую сморщенную ладошку в свои руки:
   - Батя, ты как?
   Отец через силу улыбнулся:
   - Пора, Андрейко, отмаялся. Мама заждалась. Внука знаешь, как назвать. Прощай сынок...
   Идиотски заорал прибор, и Андрея силой выволокли в коридор, как бы невзначай припечатав локтем в печень.
  
   Через пять или сто минут, время потеряло значение, вышел врач. Подошёл к Андрею и, положив руку на плечо, сказал: "Мужайтесь, всё кончено".
   Андрей пребывал в прострации. Забыв обо всём на свете, он тупо пялился в окно. Звякнул телефон, и Андрей автоматически нажал кнопку приёма. Сквозь треск помехи прорезался голос тёщи:
   - Андрей, ты где? У нас радость, танцуй, новоявленный папаша. Сын у тебя!
  
   Бездумно, на одних рефлексах, Андрей поднялся со стула. Вышел на улицу. Над городом разгорался новый день, со своими проблемами, уроками, подарками и утратами.
   Где-то скрипя тормозами, обозначился утренний автомобиль. Брякнула форточка, и женский голос возвестил всему свету: - Нажрёшься, домой не приходи!
   И тут же ответ: - Поддувало закрой, крыса двенадцать копеек...
  
  
   Часть-3
  
   Раздольно так полями бродится
   И мёдом дышится легко.
   В высоком небе хороводится
   Овец парное молоко.
  
   На Бога надейся...
  
   Утро. Отец Нимврод встаёт рано, тюремные привычки не изжить. На дворе только-только начинается движение. Прошла кошка: то ли направляется по делам, то ли наоборот возвращается с бля-ок. Батюшка перекрестился, отгоняя крамольное слово и вместе с ним мысль. Тут же внутренне рассмеялся сам над собой. Вот же до чего она в кость въелась. Вера.
  
   Задумался. А ведь именно вера не дала ему тогда сгинуть в колонии. Кто, как не она, тащила его мимо колючей проволоки, гудящей от вожделения и призывно улыбающейся. Заставляла вставать и идти. Делать через силу, ползти через не могу.
   Священник много раз в течение жизни задумывался над религией вообще и своим местом в ней. Странные вещи приходили на ум.
  
   Порой, когда стерва-жизнь очередной раз окунала в дерьмо и пинала стальным ботинком в зубы, Нимврод-Николай ночами выл на луну, вновь и вновь повторяя про себя: "Господи! Зачем тебе это?! Убей, но не издевайся".
   Потом наступали часы покоя и внутреннего умиротворения. Тогда Николай благодарил Господа, просил прощения и радовался солнцу.
  
   Но заканчиваются войны, проходят кариес и перхоть, потенция превращается в потенцию им. Срок мытарств Нимврода вышел, а вместе с ним вышел и сам Нимврод. То есть освободился. Так случилось, что древний старец, хозяин епархии, в своё время откушал Соловецких "радостей" и отнёсся к Нимвроду с пониманием.
  
   Нужна ли религия? Есть ли Бог? Стоят ли те церквы, тут и там попирающие землю, внимания и почитания? Множество вопросов, и ответы на них у каждого свои.
   Так и Нимврод. Верил - не верил, но работал для людства. Плакал вместе с ними, смеялся за компанию. Батюшка атеист? Нет, конечно. Батюшка религиозный фанатик? Тоже нет.
   Наверное, просто человек.
   ***
  
   Сегодня нет утренней службы, можно прогулять работу. Красота! Отец Нимврод собирает удочки, банку с опарышами и тихонько, чтобы не разбудить матушку, ныряет в светлеющие сумерки.
   А на дворе что-то невообразимое. Тишина. Мир замер, притаился в преддверии. На востоке самый краешек горизонта светлеет, наливается внутренним соком. Воздух не колыхнётся, лист не дрогнет. Ждут?!
  
   По едва приметной тропочке, огибая кусты разросшейся облепихи, батюшка спускается к реке. Вот оно брёвнышко-сидуха. Следы давнишнего костерка. Когда две власти: мирская и церковная, почти до утра гоняли чаи, слушали соловья, да болтали о разных разностях.
  
   Отец Нимврод настраивает свои рогульки, разматывает удилища. Снасти аккуратно, почти без всплеска, ложатся в воду. Паленька благосклонно принимает их. Тишина, даже ряби нет. Эх, не подсуетился на счёт червей, а на бубя возьмёт ли, нет? Ну, да попробуем.
   Голавль - скотина хитрая, но прожорлив как Бармалей. Хватает всё, что в воду упало.
  
   Минут десять батюшка старательно следил за поплавками, потом пригрелся и задремал. Один из поплавков дёрнулся от поклёвки, и ещё раз. Потом его выложило, а батюшка спал. Сладко так, со слюнями. Ему снился сон. Всё тот же, сладкий и горький одновременно.
  
   Так получилось, что за годы жизни не прижили они с Анютой деток. Пробовали, конечно, и не раз. Зря смеётесь. Только Господь распорядился по-своему. Видать, чтобы не распылялся отец Нимврод на своих и наших, не дал ему отец небесный здорового семени.
   Да что там греха таить. Ходили, проверялись, и Анюта, и он сам. Вердикт прозвучал однозначно - олигозооспермия, то бишь нехватка "головастиков".
  
   Спит батюшка и видит. Вот он с сыновьями идёт на рыбалку. Их двое, оба русоволосые, голубоглазые, как мать. Нимврод понимает, что это сон, ибо тема уже навязла. Ему горько, хочется проснуться, да и пора бы уже. Одно из удилищ уплывает всё дальше и дальше, вниз по течению. Проснись, поп, у тебя церква горит!
  
   Нимврод вошкается во сне, делает неловкое движение и падает с бревна назад себя. Слава богу, что не в воду. Моментально проснувшись, батюшка вскакивает и бегом вдоль по берегу догоняет дрейфующее удилишко. Паленька делает поворот, и наш герой ныряет в густые дебри ивняка. Вырвавшись на свободу, он стряхивает с себя сухую траву и паутину, смотрит в воду и разевает рот.
  
   Прямо перед ним, зацепившись за корни, покачивается объёмистая корзина. Пустая? Если бы! В корзине, укутанный в какие-то невообразимые лохмотья, спит ребёнок. Именно спит, видно, как при выдохе из маленького носика надувается пузырь.
   Поп в смятении, ступоре! Господи, да когда же это кончится на Руси?! Раньше плыли, потом вроде не стало, и тут на тебе!
  
   Батюшка, забыв про удочки, аккуратно достаёт корзину вместе со спящим чадом из прибрежного ила. Вынимает дитя из корзинки, делает неосторожное движение и чуть не падает. Ребёнок от этого просыпается. Открываются ярко-коричневые глаза, маленький рот распахивается, чуть ли не до земли, и требовательный рёв потрясает окрестности.
  
   Через пять минут, взмокший от возбуждения поп вбегал в свой дом. Анюта уже проснулась и колдовала над завтраком.
   - Ань, посмотри, что я нынче из Паленьки выудил.
   Улыбающаяся жена выходит в прихожую, и её улыбка исчезает, словно и не бывало.
   - Коль, что это? Откуда? - женщина взволнована, она начинает заикаться.
  
   Ещё несколько минут уходит на объяснения, а супруга уже возится с дитём. Рвет, свежую простынь на половинки, пеленает, тетешкается. Подкидыш засыпает, и Аня, уложив его поперёк своей кровати, говорит мужу:
   - Коль, я к Микрюковой, у неё коза. Молочка возьму, дитя проснётся, а кормить-то у нас нечем?! Ты повнимательнее, никуда не ходи, меня дождись обязательно, я мигом.
  
   Анюта убегает, а поп задумывается. Вот ведь услышал Господь наши с Аней молитвы. Дал радость на старости лет. А ну как отберут? Да кто отберёт-то? Тот, кто в корзину положил и в реку бросил, уж всяко искать не станет. А разным там опекам всё равно. Дитя присмотрено, и ладно. Правда, негритёнок...
   Вот жизнь, а?! Ну, озорная!
  
   Михалевы
  
   А давненько мы с вами не захаживали к Михалевым. Чтой-то у них делается? Живы, аль нет? Маринка-то, милиционерша, восьмимесячного родила. Ну.
   И ведь ты ж смотри, как природа-мама подгадала. В одночасье преставился Андрейкин отец, и в то же самое время наша Маришка родила мальчонку. О, как!
  
   Не доходила всего-то две недельки. Говорят, что вроде нормально? Ну, время покажет. Стоит ли загадывать, что вырастет из маленького сморщенного старичка с красной мордашкой, крикливого и прожорливого, как депутат от фракции лыпыдыры? Это ведь только мудрец, глядя на яйцо (куриное) видит альбатроса, парящего под облаками. А тут сложнее, тут, братцы мои, дитё!
  
   В доме Михалевых содом, дым рукомыслом, крик, пелёнки, бессонные ночи. Вобщем, всё, как у нормальных людей.
   Первое время Андрей затыкал уши ватой, а Маринка жалела его и укачивала новорождённого тёзку на кухоньке. Потом глава семьи втянулся и спал, как расстрелянный из Авроры матрос Железняк.
  
   Маринкина мать почти не выходила от дочери. Вот когда пригодился её огромаднейший опыт. Жизнь, она всему научит, даже если не захочешь. Раз-два мордой натычет в ссаки, авось, сам поумнеешь.
   - Ты, доча, у меня дурой уродилась, вся в папеньку. Он тоже, помню, Мишке всё козу показывал, да хрюкал как дурак, упокой Господь его душу. А у того (у Мишки, дура) вся писька испрела. Давай-ко тебе письку-то испреем, и посмотрим, как ты на козу смеяться станешь?
   Каку присыпку? Херыпку! Тальком намажь, вот ему легшее и станет, ай ты, мой масенькой. Дура у тебя мама, а где другу взять?
  
   - Привет, Андрей, чего смурной? - председатель остановил Михалева у продмага, когда тот шёл домой, брякая сумой с бутылками, - Никак решил водочки принять, милай? А уговор?!
   - Уговор дороже денег, дядя Саша, - Андрей улыбнулся, - в воскресенье приглашаем на кашу. Дитя смотреть. Пора уже, месяц исполняется.
   - О, как! - председатель, ни мало не смутясь своим наездом (старая партийная закалка), хлопнул Андрея по плечу деревяшкой, - Скажи Марине, буду обязательно.
  
   В воскресенье собрались самые близкие. Из шестерых братьев приехали только Мишка и Фимка, остальные по сменам не совпали. Пришли Крейцер с женой Валерией, председатель, да, собственно, и всё.
   Марина с мамой расстарались. На столе, не буду уподобляться А.Толстому (да и толку не хватит), было всё.
   Выпили за мать с отцом, за ляльку, знамо дело. За то, чтобы со вторым не тормозили.
  
   Поздним вечером, когда гости потихоньку разбрелись по домам, на лавочке возле дома сидели и курили двое: зоотехник и председатель.
   - Рад за вас, Андрейко, ты даже не представляешь, насколько сильно рад, - Сан Иваныч улыбнулся, - Не умирает деревня наша, живёт. Что Магнитогорски с БАМами, зачем нам Тольятти с ихними машинами, коли люди, плодиться перестанут? В людях сила, не в железках.
  
   - А мне вот не всё понятно, дядя Саша, - Андрей закурил вторую, - объясни, что в стране происходит? Почему кругом одни магазины? Мы что здесь гипермаркет на семнадцать миллионов торговых километров строим? Ведь ты глянь! Если и остались заводы, то только те, что в Союзе были построены. И те по-тихой отбивают и превращают в торговые центры. Млять! Не понимаю.
  
   - Эх, Андрюха ты, Андрюха. Я тебе сейчас такое нарисую, что жизнь не в радость станет. Смотри! Представь себе тот СССР. Возьми, к примеру, триста-пятьсот самых крупных городов той державы. Взял? А теперь мы одновременно (Именно одновременно! ) начинаем строить во всех пятистах городах заводы и фабрики. Сотня миллионов человек денно и нощно пашут как негры, как мексы потные. И почти одновременно с заводами вокруг них строятся детские сады, школы, магазины, больницы. Парк культуры и отдыха? Обязательно! Худенький, но в каждом городке. Кинотеатр? Пусть даже сезонный (были такие фанерки, работали летом) - в каждом посёлке.
  
   Андрюха представил себе объём работ и вспотел. А председатель продолжал:
   - Таких масштабов индустриализации и ГОЭЛРации не видела ни одна страна мира. Это было нечто. Хрена ль те марсианы с их каналами? Или штатовцы с небоскрёбами. Да у них и войн-то нормальных не было. А мы ж только с войны возвращаемся, только строить начинаем, как уже новое говно в ворота стучится - отдавай деньги!
  
   Но, не это главное, сынок. Мы смогли, посмели, построили. Доказали всему миру, что такое возможно. И мудак тот недочеловек, что ругает Союз. Он был необходим, то есть обойти нельзя. Может быть, он был подготовительным этапом для перехода в иное состояние. Как куколка и бабочка? Ведь кто-то же должен был освоить эти просторы и пустоши, провести БАМ и выкопать Беломорский канал? И чем ругать, лучше бы поблагодарили предков за то, что оставили нас не с пустыми руками.
  
   А дальше Андрей будет плохо. Ты видишь, что сегодняшняя власть ничего не строит: ни заводов, ни фабрик, ни школ с детсадами. Почему? Здрасьте! А дворцы и яхты себе с челядью, на какой хер возводить?! Во! Но это прелюдия, а дальше ночь. Сейчас мы живём в доме, построенном при Союзе, наши дети ходят в ясли и школу, поднятую моим отцом. Мы жрём нефть, которая фонтанит их скважины найденной, разработанной и построенной в СССР. Наши братья с Украины и Европы получают газ по газопроводу советских времён.
   Но, всё это сгниёт, Андрей. И вот тогда начнётся гигантская, ни с чем не сравнимая, жопа. Закат, причём последний.
  
   Мужики покурили ещё пару минут, теперь молча. А что говорить? Картина Танюшкина выглядела настолько удручающей, что настроение пропало в конец.
   - Ладно, Андрей, бывай, - председатель поднялся с лавки, - здоровья вам и малышу. Слышал про батюшку? Там вообще приключения. Хижина дяди Тома, блин!
  
   Ку-клукс-клан (пересуды вокруг негритенка)
  
   Вот написал слово "пересуды" и задумался. А пересудов-то и не было. То есть совсем! Приятно помыть косточки человеку гадостному, по крайней мере, в личном видении. Очень сладко оттрахать за глаза человека более успешного. Вор, чего уж там?! Ну, алкоголизм, бля-ство - с давних пор темы основные и нерушимые. А поп? Да что поп, дай бы бог таких людей поболее. Если и делал для людства, для обчества, так одно добро. И супруга его Аня - такая же. Вот уж два сапога - пара. Так что, если и были досужие разговоры, то в основном за суку-мать, бросившую чадо в Паленьку, да за властей, распустивших народец.
  
   Аня, а вместе с ней и отец Нимврод, оббежали все властные кабинеты, собрали все справки, составили все необходимые акты, но своего добились. В мире, теперь уже официально, появился новый человечек - Паленькин Антон Николаевич.
   Пока метались по инстанциям, у Ани обострилась ишемическая болезнь, и её положили в больницу. Батюшка остался один на царствии, да ещё с грудным, трёхмесячным ребёнком. Вот испытание, а?!
  
   В пятницу, пока батюшка справлял службу, старуха Раскатова в заднем помещении нянчилась с маленьким Антошкой.
   - Ну что, мой сладенькой? Всё у нас будет хорошо, - сюсюкалась старая зечка, - И вовсе ты у нас не негр, а просто чёрненький. Ерунда всё это, израстёшься, и будешь беленький и чистенький, как снегурочка. Не, как снегур.
   Снегур, довольный жизнью и вниманием, пускал пузыри носом, щерил беззубый рот в понимающей ухмылке и пытался обоссять свою няньку.
  
   Сразу после службы отец Нимврод подхватил на руки упакованного и накормленного сына и поехал в город, навестить Аннушку.
   Рейсовый Икарус был почти пуст, и батюшка, заняв место, любовался заоконными видами. На остановке в салон автобуса ввалилась шумная толпа молодых людей. Все кожано-заклёпочные, со странными причёсками.
  
   Сердце попа кольнул страх. Не за себя, за ребёнка. А события развивались. Один из молодцов, проходя мимо попа, уронил взгляд на дитя. Опа-на!
   - Братва, все сюда! Чо я вижу?! Ниггер!
   Панки-рокеры быстро подошли к отцу Нимвроду, закрывающему конвертиком лицо сына и уставились на ребёнка.
   - Ахренеть! Они, суки, уже не таятся! Чё батя, где копчёность прижил? Небось, бабёнку в Африку по путёвке отправлял? Давить вас, гандонов!
  
   Нимврод начал закипать, но в слух же смиренно произнёс:
   - Все от бога, ступайте, ребята, не разбудите ребёнка.
   - Чего?! Ты вот это голенище к богу не приплетай, папик. Приедешь домой, утопи его в сральнике, так лучше будет. Только породу засираете, твари пакентошенные! - с этими словами "кожаный" протянул руку к ребёнку. Теперь неизвестно, что он хотел сделать. В последствии под капельницей, в городской реанимации, он думал над этим. Чёрт под руку ударил? Быть может.
  
   Отец Нимврод, в зонах известный как "Святоша", перехватил правой рукой ленту-перевязь с дитём, а тугой щепотью левой ударил снизу вверх в развилку разбойника. Тут же перехватился покрепче и со всей дури рванул вниз на себя. Его нога, та, что в проходе, выпрямилась вбок, круша чьё-то колено.
   Чем бы всё закончилось, одному богу известно, но тут автобус остановился. В салон ворвался дюжий водитель с балонником в одной руке и сапожным ножом в другой:
   - А ну, пошли вон, животные!
  
   Предводитель хулиганов повернулся к попу и, глядя в глаза, сказал:
   - Ну, смотри, любитель ниггеров, я тебя, дырявый, ещё найду.
   На что Нимврод отвечал:
   - Не я канитель завёл, не я косяка упорол. Иди, давай, буркалы для обиженки прибереги. Там твоей метле найдут применение, чёрт шкварной.
   Один из подонков увидел край рясы, торчащий из-под длинного плаща:
   - Да ты ещё и батюшка, ха!
   - Вертухай тебе батюшка, щенок! Пшёл вон, гадёныш, - Нимврод разошёлся не на шутку.
  
   Автобус давно стоял, двери были открыты, и уже пара любопытных заглянула в салон, интересуясь, едет ли автобус по маршруту?
   Рокеры прихватили корчащегося и обоссавшегося дружка, рассыпая угрозы, вышли из салона.
   Водитель посмотрел на Нимврода, покачал головой и сказал:
   - Да, с такими пастырями мы царство божие в три года построим, как тую пятилетку.
   Сам же поп думал: "Отмаливать придётся неделю, а то и больше"
   Ребёнок всё так же пускал пузыри, пытался улыбаться чему-то запредельному. Левое колено батюшки промокло. Наверное, море снится, - улыбнулся про себя священнослужитель.
  
   Старики
  
   - Ты на меня, Матрёна, зла-то не держи, - старик дышал тяжело, с хрипами, - Я ведь тогда пьяненький был, когда послал-то тебя.
   - Ты послал, я послала, что теперь вспоминать? Оба два - дураки старые, - Раскатова поправила подушку, промокнула пот со лба деда Старохатова, - Поправляйся давай, Федя, ещё спляшем.
   - Не, наверное, уже не встану. Вишь, как лихоманка привязалась. Сейчас нос отпадёт.
  
   ***
  
   - Ты мне, Гюнтер, скажи одно, старик жить будет или нет? Что ты мне тут распинаешься со своими словечками римскими?
   - Да вы успокойтесь, тётя Матрёна, не скажу, что нас переживёт, но попьёт ещё водочки Фёдор Игнатович. Обычный грипп, не берите в голову. Я тут ему кое-что выписал, только, кто в аптеку поедет?
   - Ну, так вызвалась в сиделки, мне и ехать, - Раскатова брезгливо взяла рецепт, посмотрела на свет, попробовала прочесть, - Ты хоть сам-то понимаешь, чё накарябал? Как курица лапой, ххаа. Одно слово - лепила.
  
  
   Дня три-четыре выхаживала Матрёна Раскатова старика. Делала ему чай с мёдом и лимоном, компрессы, следила чтобы "зловредный старикашка" таблетки под кровать не выбрасывал. Температуру сбила, зуд в носу повывела. На пятый день, ближе к обеду, когда Матрёна, как обычно, принесла из дому горяченького, чтобы накормить соседа, Фёдор Игнатыч встретил её торжественный, в новой рубахе и чистых носках.
  
   - Здравствуй, Мотя, - поздоровался дед, - Проходь, садись на лавку, в ногах правды нет. Разговор у меня к тебе.
   - Чево опять удумал? - Раскатова поджала губы, - Если водку просить станешь, так нету у меня её, и не выпрашивай. Только хворь выгнали, а он вновь за своё.
   - Да ты, Матрена, не бежи впереди бронепоезда, дай сказать-то.
   - Ну, скажи, а я пока тебе супчик куриный подогрею, а то вона - отощал. Кожа да писька.
   - Вот как раз на счёт письки и хочу с тобой поговорить, Мотя, - старик застеснялся, - мы ведь с тобой, Мотя, ровесники? Сколь жить осталось, неизвестно. Год ли, два ли? Выходи за меня замуж, Матрёна?
  
   Раскатова поставила кастрюльку с бульоном мимо плиты и еле успела поймать её. Рот раззявился до пупка.
   - Ты, старик, вовсе што ли от ума отказался? - еле смогла вымолвить Матрёна, - Какой замуж? Ты хочешь, чтобы над нами вся деревня уписалась?
   - Да не суетись, вражья сила! - Фёдор Игнатович рассердился, - Чего ты орёшь? Я к тебе ещё пальцем не притронулся! Чего мы с тобой по одиночке маемся? Я ж видел, как ты неделю тому пыталась забор чинить. Ноготь-то не слез, покажи?
  
   Старуха поспешно спрятала левую руку за спину, смутилась:
   - Больно ты глазастый, Федя. Да нашто оно тебе? Живём же как-то, и не померли? А и помрём - не велика утрата для обчества.
   - А ты не про утраты думай, дурёха, а про приобретения. Ну, коли, тебя слово замужество пугает, (прям целка, да ещё и с бантиком) то давай кооператив создадим. Ты мне будешь щи да кашу варить, пуговки пришивать. А я тебе по мужской части пригодюсь.
   - По какой это мужской? - Раскатова подозрительно уставилась на деда, - Ты заговариваешься, Федя?
   - Тьфу ты провались! - старик сматерился, - я имел в виду гвоздь там забить, той же забор поправить. Мало ли дел, до которых у бабы руки не доходят? Старая ведь уже, а всё ёбля на уме.
  
   Так они торговались ещё полчаса. Между делом Матрёна покормила старика. А ближе к вечеру, когда председатель Танюшкин сидел у себя в правлении и от нечего делать разговаривал через открытое окно с жеребцом Гулькой, сующим любопытную морду сквозь занавески, в правление вошли Раскатова и дед Федя.
  
   - Здравствуй, Сан Иваныч, - почти хором поздоровались старики, - Мы к тебе по делу.
   Танюшкин щёлкнул пальцем по носу жеребца, задёрнул занавеску и с любопытством уставился на патриархов.
   Инициативу тут же перехватил дед Старохатов:
   - Мы к тебе вот за какой надобностью Иваныч. Посовещались мы с Матреной и решили расписаться законным браком.
  
   Танюшкин вздрогнул. Стакан, до половины наполненный чаем, скользнул со стола и, брызнув осколками, приказал долго жить. Председатель задумчиво постучал своей правой деревяшкой по столу, посмотрел на Старохатова и спросил:
   - Долго думали, ироды? Это такая специальная шутка, да?
   Старуха Раскатова задумчиво подошла к столу, взяла в руку ножницы, и сказала:
   - Я вот тебе щас ухо обстригну, тогда и посмотрим, кто шуткует.
  
   Тот же кабинет, то же общество, через полчаса. На столе початая бутылка водки, три стакана и кусок хлеба с салом.
   - Я ж подумал, что вы меня разводите? - председатель смеялся, - Хорошее дело затеяли, старики. Вдвоём веселее. Ну, а какую фамилию возьмёте? Баб Матрёна, ты теперь Старохатовой будешь?
   - Ну, щас! - старуха поджала губы, - Почти, что Новодворской обозвал. Пущай с таким фамилием дураки ходют.
   - Это у меня, значит, такая плохая фамилия? - дед Старохатов вытаращил глаза, - Ну, и живи со своей, а меня не замай.
   - Да кто тебя, пердун, замаял-то? Сам же и навязался.
   - Это я навязался? Ну, знаешь...
  
   На этой ноте их прервал председатель:
   - Брек! Ишь, разошлись, бойцы без правил. Прекратите дурачиться. Оставьте свои фамилии, зачем вам лишние проблемы. Я вас распишу, а большего вам и не нужно. Ты-то, дядя Федя, какую фамилию берёшь?
  
   - Знамо дело какую - потомственную родовую и оставлю, - дед успокоился.
   - Потомственную? - председатель громко расхохотался, - Это Шариков что ли?
   - Ху-риков! Не зли меня, пацан, - старик вновь начал заводиться, - Не посмотрю, что председатель, чем ни попадя по башке звездану.
   Их успокоила Матрёна: - Да хватит уже! Давайте дело делать.
  
   Прошло ещё пятнадцать минут, бутылка почти опустела.
   - Я вот тоже, когда старую жену похороню, подберу себе что-нибудь посвежее, не такое пахучее, - улыбаясь заговорщически сказал Сан Иваныч.
   В этом месте дверь в кабинет распахнулась, и в помещение вошла жена председателя, Надежда.
   - Кого ты там хоронить пытаешься, скотина? Чё там у тебя посвежее имеется, эпрувёза что ли? Так вона её на скорой увезли, кровозаражение у неё. Самообортец, ха! Может, и вовсе подохнет. Рад ли нет, председатель? Ау!
  
   Фашизм
  
   Варварскую новость принесла Матрёна Раскатова, которая на полуобщественных началах подрабатывала служкой в сельской церкви. Она собирала свечные огарки, разводила кагор для святого причастия водой из-под крана, мыла, скребла, торговала свечами. Приход оплачивал её труды, а старуха ощущала себя при важном деле. Отец Нимврод о лучшей помощнице и не мечтал. Опрятна, трудолюбива, богобоязненна. Что ещё надо?
  
   Рано, ещё шести утра не было, Матрёна пришла в церковь, хотела своим ключиком открыть служебный ход, но дверь оказалась не заперта. Старуха поворчала на забывчивость батюшки и прошла в свою подсобку с вёдрами, тряпками и прочим инвентарём. Смахнуть пыль, протереть полы, приготовить свечи, долить масла в лампады. Дел много, но не в тягость. Ибо для Господа и людства.
  
   Войдя в кафоликон, Матрёна повела взглядом по сторонам и едва не упала назад себя. То, что она увидела, не вписывалось в её понятия устройства мира. Нет, она, конечно, прожила не малую жизнь, большую часть ее, проведя за решками. Видала так называемых "клюквенников", церковных воров. Тех, что крали церковную утварь, иконы, оклады, кресты-распятия и прочий скарб. Но здесь было иное.
  
   Четырёхрядный тябловый иконостас, в котором иконы установлены на горизонтальные расписные брусья-полки (тябла), отделявшие один ряд икон от другого, вернее его низ, - был забрызган жидким навозом. Сомнения в происхождении материала не было. Кусочки коровьего продукта валялись на полу тут и там.
   Алавастр, кувшин для хранения миро, был опрокинут, драгоценное масло растеклось по полу. Потир валялся на полу же, а кагор растёкся чернильной неопрятной лужицей и подсох на манер крови. Лжица для причащения мирян, растоптанная ногой какого-то скота, валялась рядом.
  
   В центр иконостаса в пророческий ряд, где располагается икона "Богоматерь Знамение" с воздетыми руками и Спасом Еммануилом на груди, кто-то или что-то ударило твёрдым. Драгоценный оклад треснул. Матрёна временно выпала в осадок.
  
   - Фашисты! - выдохнула старуха, и со всех ног бросилась на улицу. Куда? В милицию, наверное. Старая воровка, всю жизнь отрицавшая власть и её представителей, насколько хватало прыти мчалась к Марине Донцовой.
  
  
   - Только упаси вас Бог, если журналисты дознаются! - Марина показала Матрёне и отцу Нимвроду маленький, но крепкий кулак. Уже полчаса она ждала вызванную следственную бригаду, охраняла место происшествия и сортировала в голове немногие мысли. Именно, немногие. Единственное, что приходило на ум, это фашисты, вандалы и осквернители. Прогнав в голове факты варварства, известные миру, а именно Пермь, Лондон, Израиль, Марина поняла, что без специалиста не разберётся.
  
   Приехавшие лейтенант-следователь и прапорщик-криминалист, тоже видавшие виды, особо не удивились.
   - А что вы хотели? По всему миру такое творится, - молодой лейтенант сделал бывалое лицо, попытался мудро наморщить лоб, с трудом ему это удалось, - Давайте работать, пока следы хмм... не подсохли окончательно.
  
   Через полчаса, всё сфотографировав, собрав в герметичный пакетик некоторое количество "вещдока", бригада отбыла в город, и Марина ушла домой. В церкви осталась ворчащая Раскатова, отец Нимврод и пара старушек со швабрами, из сочувствующих.
  
   Дома Марина застала картину, достойную "Фитиля" или на худой конец "Ералаша".
   Андрей-младший, возлегал на подушках, и орал так, что закладывало уши, а его отец, с растрёпанными волосами и гитарой в руках, пытался развлекать отпрыска:
   - Андрюха! На меня смотри, чё ты как маленький-то?! Слушай, какая песенка классная!
  
   ... Ночь безумною была, грёбаный понос,
   Ты волшебницей плыла, в окруженье грёз,
   На-на-на-наааа, типа была, и с ума мне сердце свела...
  
   Маринка расхохоталась над картиной, быстро сполоснула руки и подхватила дитя. Едва приложила к груди, как ребёнок впился в сосок намертво.
   Андрей положил гитару и подошёл полюбоваться на своё отражение:
   - Ишь, насасывает! Прям большевик. Ленин в ноябре, в натуре!
  
   К вечеру позвонили из горотдела. Тот самый молодой лейтенант следователь:
   - Ну, что сказать, Марина Устиновна. Экспертиза показала, что дерьмо - коровье, вернее всего, бычачье, или бычье, как правильно? Самец, крупный, половозрелый. Где у вас в деревне можно в случае необходимости достать немного коровьего дерьма?
   Марина выматерилась про себя, вот же идиот, а вслух сказала:
   - Лейтенант, ты, верно, подметил, мы в деревне живём, и дерьмо здесь доставать не надо. Просто пройдись по улице, а потом с подошвы соскребай.
  
   До вечера Марина провела опрос местного населения, а именно тех граждан, чьи дома находились ближе всего к храму. Опрос ничего не дал, дело застопорилось.
   Церковь уже отскребли, отмыли. Батюшка помахал кадилом, достал из загашника миро, осветил иконостас и "Знамение" с несовершеннолетним, выдувающим пузыри Еммануилом. Ночь прошла спокойно, а в семь утра, когда Марина встала к заворочавшемуся Андрейке, в двери стукнули.
  
   Полна недобрых предчувствий, Марина открыла двери. То была старуха Раскатова, злая и преисполненная решимости наказать всех и вся. Из её рассказа выяснилось, что история в церкви повторилась.
   Примерно в половине седьмого старуха пошла в церковь убираться. И если в прошлый раз дверь была не заперта, то нынче её просто вышибли. Хлипкий англицкий замочек вырвали вместе с частью косяка. Внутри всё то же самое, только объём продукта чуть меньше.
  
   В этот день приехал другой опер, молодой лейтенант заболел. Приехавший, тоже лейтенант, и тоже из особо одарённых, полчаса ковырял палочкой коровий продукт, набрал с собой в кулёчек и, обернувшись к Марине, сказал:
   - Ну, что, мадам? Я вас не сильно травмирую, если скажу, что это коровье гавно?
   И ещё одно. Новый опер нашёл странные следы чьей-то шерсти на дверных косяках. Словно бы кто-то в тулупе или шубейке проходил в храм и неосторожно зацепился за косяк.
  
   Терпение Донцовой пошатнулось, и Марина решилась на превентивные меры. День прошёл в обычной суете, а примерно в час ночи, предупредив Андрея и покормив сына, Марина проверила пистолет, надела спортивный костюм и ветровку и вышла из дому.
   Засада! Что может быть серьёзнее этого важнейшего из оперативных мероприятий? Что может быть муторнее его.
  
   Марина лежала в кустах облепихи и радовалась, что послушалась Андрея и взяла с собой старый овчинный тулуп. Закутавшись в него, она жалела об одном, нельзя курить. Незаметно для себя, Марина уснула. Ей снилась городская набережная Паленьки. Она и Рим Афлятунов прогуливались между лотками с мороженым и лимонадом.
   - Спасибо тебе, Маришка, - улыбнулся ей Рим, - Меня всё равно должны были убить, как же я рад, что это сделала ты. Об иной смерти я бы и не мечтал.
   Рим нагнулся и поцеловал её в щеку.
   Маринка проснулась. Прямо над ней нависая всей тушей, стоял колхозный бугай, Борис Николаич.
  
   Вы когда-нибудь пробовали проснуться так, как это случилось с Мариной? Открываете глаза, а на вас смотрит бычья морда. Жуть!
   В порыве чувств Марина хотела описаться, а её первая мысль подсказывала, что она умерла и находится на том свете.
   Пару раз моргнув и потерев глаза ладошками, она с закрытыми же глазами сосчитала до десяти. Посмотрела, бык не исчез. Он переместился и в данный момент плечом пытался выдавить дверь, ведущую в храм.
  
   Картинка в голове Донцовой проявилась во всех красках. Вот оно! А бык тем временем преодолел искусственную преграду и, стёсывая боками дверные косяки, протиснулся в храм. Маринка вскочила! Пулей ворвавшись в помещение, она, совершенно забыв дурной нрав зверя, набросилась на него с кулаками:
   - А ну, брысь отсюда, тварь рогатая! - кричала она, - Вон отсюда! Ишь, нехристь выискался. Скинхед, бля!
  
   И бык, не ожидавший подобного отпора, дрогнул. Повернулся и резво бросился к выходу. Уже в дверном проёме Маринка нагнала вандала и выписала ему мощного поджопника, чуть не сломав при этом ногу о костлявый зад быка.
   Бугай вылетел на улицу и только здесь смекнул - его бьют! Его! Грозу деревни!
  
   Резко развернувшись, бык ударил рогатой башкой не успевшую затормозить Донцову. Слава богу, ей досталось не рогом, но краем головы. Но и этого вполне хватило, чтобы отбросить Маринку на добрых два метра. Упав, она тут же вскочила. Сказалась выучка братьев-драчунов, школа милиции и личная отвага.
   Пистолет Макарова в её руке плюнул ровно восемь раз и встал на затворную задержку. Маринка ещё пару раз нажала на скобу, опомнилась и остановилась.
  
   Бык был категорически мёртв. Одна из пуль выбила глаз, из пустой глазницы надувался цветной пузырь. Маринку вырвало.
   От ближайших домов уже спешили старуха Раскатова и ещё кто-то. Маринку окружили, начали задавать вопросы. А она стояла коматозная, в порванной подмышкой ветровке и тупо смотрела на нарушителя спокойствия. Наконец, к ней вернулся утраченный дар речи, и участковая, обведя взглядом народ, сказала:
   - Этого мюрида уберите отсюдова. Я домой...
  
   Очередь
  
   Долго, очень долго ползут-бредут в деревню блага цивилизации. Казалось бы, вон же он город. По мосту через Паленьку и всех делов? Однако, селянин недоверчив, патриархален, и чего греха таить, инертен. То бишь, нормальная обывательская косность.
   Когда в деревне появился первый мобильный телефон, конечно, у председателя, люди долго смеялись, глядя как Сан Иваныч без проводов с кем-то разговаривает. Крутили пальцами у виска. Те, что посмелее, просили послушать, и, услышав голос с той стороны, разевали рты. Нашлись и такие, что сразу сказали: "Да то ж у него магнитофон, на батарейках. Разыгрывает!"
  
   Уже месяца три, как в правлении появился компьютер с импортным названием "Атлон". И все три месяца председатель исподтишка, чтобы никто не узнал, брал уроки компьютерной грамоты у своей бухгалтерши. Он уже научился играть в картёжную игру "Червы" и раскладывал пасьянс "Косынка". С грехом пополам мог создать простой документ. Печатал медленно. Пальцы, больше привычные к штык-ножу, лопате, да кувалде, слушались плохо, попадая в две буковки одновременно.
  
   Однако майор ВДВ - это не дояр из "Верхних Ибунов": и мир повидал, и образование всё же высшее. Пусть хоть бы и военное. А что? Вы хоть знаете, что для сельского парнишки, с его церковно-приходской школой, военное училище? Это почти единственный вариант вырваться из цепких лап коровника?
  
   В городе проще: там и школы почище, и педагоги получше. Хотя спорный вопрос. Лучше ли? Но выбор имеется, однозначно. Наверное, все знают, что при большом желании любая мамаша может перевести своё чадо в другую школу? А ежели имеются деньги, то и вовсе с наворотами. Физико-математическую, с языковым уклоном и прочее.
  
  
   - Чо стоим? Никак молодость вспомнили? - Микрюкова вошедшая в магазин, натыкается на очередь человек в десять.
   - Марамыгина товар принимает, вот и стоим, - отвечает сплетнице учительница, Валерия Ильинична, - А что вы там про молодость хотели сказать?
   - То и говорю, - Микрюкова седлает своего поношенного конька-нытика, - Что в советские времена-то, эдак же стояли: то за колбасой, то за спичками.
  
   - Ты помело своё на те времена не распускай, коза щипанная, - вступает Раскатова. Старуха не в духе и спорить с ней себе дороже, - Что ты за советы помнишь, соплячка?
   - Да всё помню, - начинает злиться Микрюкова, - Как страну просрали, как прилавки оголили, как талонные портянки выдавали вместо жратвы. И не ори на меня, ведьма!
  
   К "дружеской беседе" подключается остатняя очередь, и атмосфера в магазине оживляется. Приобретает неповторимый русский коленкор. Буквально через несколько минут сообщество делится на две неравные половины, каждая из которой отстаивает свою точку зрения.
  
   - А я тебе скажу, что было всё. Кто хотел, тот имел, - загорается Раскатова, - Люди на севера ездили, на БАМ, на Турксибы всякие, чтобы копейку заработать. Кто сидел на жопе и больше всех вонял, известно. Таких сидней во все времена хватало.
   У меня крестники на БАМе пять лет оттрубили, и вернулись в квартиру, не чета многим. Да ещё и машинёшку заробили. "Копейку", но свою! Другие северные надбавки получали, вместо нормального неба на сияние пялились. Но тоже поимели судьбу в дырочку. А иной тридцать лет сидел на заднице, точил гайку и кричал о всеобщем коммунизьме. Да кто спорит, и он пролетар, но жопный, сидячий.
  
   - Сама ты жопно-сидячая, - рассвирепела Микрюкова, - Знаем, какому богу раньше молилась. Щас агнцем прикинулась, волчица!
   - Я тебе щас за волчицу глаза съем, христопродавка дешёвая!
   Чем бы закончилась перепалка, не известно, только вмешался вошедший в магазин минутой раньше дед Старохатов. Ни слова не говоря, старик взял с прилавка полторашку с минералкой, откупорил её и аккуратно разделил между двумя склочницами. А именно - вылил содержимое псевдонарзана им на головы.
  
   - Цыть, прокладки ношенные! Дурак тот, кто жалеет об ушедшем Союзе. Ну, был, ну ушёл. Ботинки нам донашивать оставил - и то прок. Мудак тот, кто костерит его как Гитлера какого-то. Словно и не с нами то было? Дальше жить надо, а к истории уважительно относиться, по крайней мере, к своёй.
   Старик плюнул на пол, махнул рукой и вышел на воздух. Закурил и, бубня себе под нос, отправился восвояси:
   - Ишь, раздухарились, мокрохвостки! Там Лёню гавном поливали, здесь другова нашли. Право слово, сиповки!
  
   Неожиданно дед остановился. На площади перед клуб-овином, дружески улыбаясь и о чём-то оживленно беседуя, стояли предводитель коттеджных Рамзес и гостящий у матери Ефим Донцов. Со стороны казалось, что беседуют двое лучших друзей, сто лет не видавшихся, и безумно довольных встречей. Непонятно?!
  
   Замирение (футбол)
  
   С предложением о замирении выступил тот самый Рамзес, заводила коттеджных. Председатель колхоза, Александр Иванович, и председатель товарищества собственников жилья коттеджного поселения, встретившись в правлении у Танюшкина, оговаривали условия.
   - Матч проведём на площади у Паленьки, там где на Масленицу наши чудики драку соорудили, - Сан Иваныч налил в две чашки кипятка, подвинул собеседнику коробку с пакетиками чая и сахарницу, - Единственное, у меня сейчас с тёсом вообще никак. Я видел, Олег, у тебя кругом строительство. Может, придумаешь что-нибудь в плане ворот? Пусть твои умельцы соорудят и установят.
  
   Председатель коттеджного ТСЖ, Олег Одундич, не торопясь размешал чай, отпил, довольно кивнул и сказал:
   - Сделаем, Саша, не сомневайся. Только где размеры взять? Длина поля, ширина, собственно размеры ворот?
   - А ты в Интернете поройся, там наверняка есть.
   - Точно! Решено! Тогда давай 12 июня, там как раз день России и день пивовара совпадают. Чтобы не перепились, объявим, мол по случаю праздника пивовара, в продаже будет только пиво.
   - А чо, класс! - Загорелся Танюшкин, - Голова!
   На том и порешили.
  
   ***
  
   А давненько мы с вами Витьку и Марусю Юсуповых не беспокоили. Живы ль, нет? Как там их страусячья ферма поживает? Но, коли уж, разговор зашёл о футболе, то сам бог велел задуматься про капитана. А дело всё в том, что сей страусовод-энтузиаст в молодости очень даже неплохо пинал мяч. И не просто пинал, но был центрфорвардом городской сборной.
  
   - Вить, не ломайся, что ты как та целка в преддверии хрена? - Танюшкин битый час пытался сломать упрямца, - Пойми ты, голова твоя птичья, нам без тебя с коттеджными не сладить. Любители.
   - Нет, Иваныч, сказал и баста! Какой из меня сейчас игрок? Я трусы сто лет не надевал.
   - Ты их столько же лет и не снимал, - с милой улыбкой объявила вошедшая в комнату Маруся, - Особенно ночью.
  
   Витька хотел выругаться, но вдруг захохотал:
   - Нет, ты глянь, Иваныч, что творит? За что люблю ведьму?
   - Так известно, Витя, что хлеще нашей домашней бабы, нам никто не подъе-т. Всё про нас знают, все болевые точки изучили. Но, к делу, Витя!
   - Нет, Иваныч! Отрезано, играть не стану.
   - Ну почему же не станешь, Витенька? - это опять вступила Маруся, - За две тонны комбикормов почему бы и не порадеть для обчества? Витюш, не зли меня, доброту несусветную.
  
   ***
  
   В означенный день и час, когда вся прогрессивная Российская общественность села за столы и принялась заливать бельмы, на площади у Паленьки было не продохнуть.
   Пестрели палатки с пивом и закусками, рябило от разноцветных бабьих нарядов. Мужики сурово здоровкались, предпочитая раньше времени не улыбаться потенциальному врагу-супротивнику.
  
   Процентов девяносто ржали и показывали друг другу пальцами на ворота. Да что там с ними эдакое? Эх, мать моя, Россия. Председатель ТСЖ, Олег Одундич, в очередной раз дал маху.
   - Олежа, ты, где такие размеры откопал? - ярился Сан Иваныч, - Это чё - курам на смех?
   - Да я, Иваныч, наверное, не туда посмотрел, - оправдывался Олег, - Тупо в гуглах лазил, закладок наделал и не те размеры выписал.
   - И чё ты выписал, ущербный? Как нам теперь играть? Ты что ни разу в жизни в футбол не играл?
   - Я учился хорошо, на четыре и пять, - гордо ответствовал головотяп.
  
   Здесь надо пояснить. Поле, как водится на Руси, само по себе наросло, травка, словно с картинки, ровная, аккуратная. Так, что и делать ничего не надо. А за ворота Одундич забожился на Карла Маркса, что ко дню матча установит. Ну, коли пообещал, то, что ж не поверить?
   Так и лоханулись. Ибо ворота те приволокли в последний час перед встречей. Наскоро выкопали ямы и посадили "деревца". Всё бы хорошо, но размеры Олег попутал. И вместо футбольных семиметровых ворот, сварганил пятиметрового надавыша для регби.
   Потому и ругался Танюшкин, от того и ржали мужики.
  
   Наконец, действо началось. На поле вышел глава администрации Дмитрий Леонтьевич. Пара дежурных фраз о пользе футбола и смычке деревни с городом. Далее свисток и команды, ведомые своими капитанами, трусцой выбежали на поле.
   Обмен приветствиями, вратари направились обживать ворота, и тут очередной взрыв хохота.
  
   Фима Донцов, который сам вызвался защищать честь родной деревни, почти единогласно был утверждён вратарём сельской сборной. При его невообразимых размерах, Фимка был достаточно вёрток, и, говорят, имел разряд по настольному теннису, что само по себе стоит не мало. Так вот. Когда Ефим занял свой "окоп", со стороны коттеджных послышались возмущённые крики и жалобы. И первым был, конечно, Рамзес.
   - Ну, на фиг, мы так не договаривались. Он же своей тушей все ворота загородил! А куда мячик-то забивать?
  
   Наконец, матч начался. Кипели страсти, шум стоял невозможный. Мужики орали, свистели, улюлюкали. Короче, всё, как в кино.
   Первые минуты, коттеджные, словно озверев, непрестанно атаковали ворота деревенских. И если деревенские были, безусловно, крепче, то горожане играли более мастерски. Со стороны было видно, что команда сыграна, спаяна.
  
   ***
  
   А тем временем в деревне разыгрывалась другая драма. Не менее жизненная, а может, и по более. Пришло время Валерии рожать. Той самой Валерии, на которой врачи крест поставили. Но, это медицина, а Гюнтер использовал свои средства. Наверное, методом глубокого погружения. И Валерка, жила себе, никого не трогала а тут давай водой исходить.
   Ещё с утра Гюнтер намылился на футбол. Такое событие пропустить никак не можно. Деревня с городом - практически матч века. Но в очередной раз, проверив супругу, смерив давление и посмотрев в... вобщем, посмотрев куда надо, Крейцер решил остаться дома.
  
   ***
  
   На поле творилось что-то несусветное! Матч подходил к концу, но ни та, ни другая из сторон уступать не собирались. По нолям, ничья, но так не бывает? Значит, будет дополнительное время и перестрелка?
   Наконец, когда нервы болельщиков и игроков пришли в полнейшую негодность, произошло то, что должно было случиться. Капитан деревенских, Витька Юсупов, начал коваться. Вот на кого бы не подумал. Но, тем не менее, случилось.
  
   Рамзес с подачи своего бека прорвался к воротам деревенских. Мужик ещё в начале матча показал мастерскую игру, чего уж тут греха таить, но в последние минуты, словно взорвался. Витька Юсупов видел, как запсиховал на воротах Ефим, видел, что банка неминуема. Вот он догнал Рамзеса, вот они рядом. И здесь грузин поразил стадион ещё раз. Не много в истории футбола игроков, которым удавался этот финт.
   Раньше его звали "сухой лист", при котором мяч, вращаясь одновременно в горизонтальной и вертикальной плоскостях, меняет вдруг траекторию движения. Чем-то и вправду напоминает полет листа в ветреную погоду.
  
   ***
  
   Валера, не смотря на свой живот и тайком от задремавшего перед телевизором Гюнтера, подхватила тяжёлый таз с мокрым бельём. Выйдя на двор, она почувствовала недомогание. Но беременность и хвори, подруги давние, и потому женщина не придала значения слабости. Продолжая через силу развешивать бельё, она вдруг покачнулась. Низ живота, а за ним и поясница, болели всё сильнее. Она, конечно, была готова, но всё же как-то неожиданно.
  
   ***
  
   Витька растерялся и поплыл. Его удар стопой в коленную чашечку Рамзеса не видели разве что слепые. "Стадион" взревел! Что характерно, орали и та и другая сторона. Подлянки никто не любит. Главный судья и его боковые помощники, не сговариваясь, объявили пенальти. Итак?!
  
   ***
  
   Итак! У Валеры отошли воды! Гюнтер, даже не помышляя о скорой помощи, тем паче о нашей, мегаскоростной, приготовил всё необходимое. И в тот миг, когда Фима Донцов, второй раз без свистка выскакивал на встречу пробивающему пенальти игроку горожан, из Валеры Крейцер показалась голова.
  
   А когда с третьего раза, укрепившись духом, Фима взял себя в руки, и мужественно пропустив одиннадцатиметровый, пребывал в ступоре, Валерия родила.
   - У нас девочка! - Восторженно кричал Крейцер.
   - Мать вашу во все щели! - рычал на деревенскую сборную Сан Иваныч.
   Как мы видим из этой главы, матч-таки состоялся.
  
   Саласпилс и В. Приемыхов
  
   Давным-давно, ещё во времена Советов, в трёх километрах от Деревни, на излучине Паленьки, силами местного завода, был выстроен профилакторий. Предполагалось, что в данном заведении будут лечиться и набираться здоровья от земли-матери, рабочие предприятия.
   Труженики же наотрез отказались оздоравливаться. Беспримерно бухали, всеми доступными средствами валяли дурака и волочились кто за юбками, а кто и за штанами. В зависимости от потребности.
  
   Потом в страну пришло всеобщее счастье в виде ваучеризации и приватизации. Работяги, безусловно, получили своё кровное. Одному хватило на ватник, иному на кроссовки. А что вы думали? Социальная справедливость, она, брат, такая. Уж если даёт, то всем!
   Завод соответственно ушёл с молотка, прекратив всяческую деятельность. Некогда громыхавшие станками и прокатными вальцами корпуса получили новых хозяев. В итоге миру явилась очередная торгово-промышленная база. Их уже много? Да полно вам. Много не бывает!
  
   Ну, и собственно, профилакторий, как вещь в хозяйстве не шибко нужная, остался в муниципальной собственности. Прошло время. Может, три года, а может, и все тринадцать. И взбрело в голову очередного районного владыки переоборудовать профилакторий под детский лагерь. Кто сказал смерти? Окститесь! На дворе двадцать первый век. Если и морим, то гуманно. Через мамо-пап. Через невыплаты зарплат, отсутствие социальной защиты итд.
  
   Нынешним летом заброшенный профилакторий ожил. В начале, ещё в первых числах мая, наехали бригады плотников, штукатуров и прочих отделочников. Главный корпус в рекордно короткие сроки был приведён в вид. Я не сказал, надлежащий. В вид и всё тут.
   И уже в начале июня пара пердящих Икарусов завезла первую партию детворы. Ура Отечеству!
  
  
   Вечером дед Старохатов сидел возле окна и одним глазом поглядывал в телевизор. В ящике Лёша Нилов, с его скошенным внутрь подбородком и безвольным ротиком-поцелуйчиком, ломал очередного упыря. Лыков-Казанова пытался изобразить из себя крутого опера. Борзое пальто, такое же кашне и шляпа. Речь отрывистая, тон дерзкий. Нат Пинкертон на тропе войны.
   - Буратина, бля! - Выругался старик, - Чё кажут людям?
  
   В это время из сада послышался лёгкий шорох, треск сучка под чьей-то неосторожной ногой. Не даром сидел дед Федя у окна, ох, не даром. Виктория пошла. Куда пошла? Известное дело, на рынок.
   Прихватив ружьё и сунув ноги в опорки, старик мышкой юркнул на крыльцо. Загодя смазанные петли смолчали. Возле грядок с викторией, трудились две фигуры. По размерам, мальчишки.
  
   Дед, как мог тихо, подкрался к сладкоежкам и, набрав побольше воздуха в грудь, рявкнул что есть мочи:
   - Бог в помощь, полуночники!
   Мальчишек словно кипятком окатили. Сказать, что они испугались, значит, промолчать. Истерика, ужас, паника - вот те слагаемые, из которых были вылеплены их ощущения.
   А дед развивал инициативу:
   - Так-то вы добру учитесь в школах? Так вас мамки воспитали?!
  
   Примерно через десять, а может, пятнадцать минут, все трое сидели на кухне у старика. Пацаны, обоим лет по двенадцать, активно уплетали хлеб с колбасой, запивая чаем с крыжовенным вареньем. Дед же смотрел на их худые мордахи, выпирающие ключицы, и повторял в слух:
   - Саласпилс, как есть бог, Саласпилс!
  
   Если бы не старик Старохатов, так, может, и не узнали бы люди за тот профилакторий. Но дед не таков. Всё вынюхал, всё вызнал. Разведчик.
   В понедельник, прямо с утра, в кабинете Танюшкина сидели трое: сам председатель, возмущённая общественность в лице Фёдора Игнатовича и директор лагеря для трудных подростков, Антон Семёнович.
  
   - Так дадите работу или нет? Мне сейчас всё равно. Финансируют так, что на свои деньги приходится сахар и муку покупать, - Антон Семёнович закурил, - А у меня двадцать шесть мальчишек, в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет, и все - не подарки. Может быть, кто-нибудь помнит фильм с Приёмыховым, "Пацаны" назывался? Вот примерно такая картина. Давайте бартер? У вас работа и продукты, у меня рабочая сила, она же едоки. Ну, так как, мужики?
  
   Во вторник, в районе девяти утра, на тепличный комбинат прибыли необычные рекруты. Сначала бабы, обслуживающие теплицы, услышали песню. Что-то строевое, типа "Взвейтесь соколы орлами". А потом в облаке пыли показалась колонна. Впереди вышагивал дядя Федя Старохатов, а замыкал шествие директор детской коммунии.
  
   А тем временем Танюшкин, хитрая бестия, сидел у главы администрации и, что называется, ныл:
   - Ты пойми, Дмитрий Леонтьевич. Не о себе пекусь, токмо о благе народном! Ведь это же наше подрастающее поколено. Будущее! Мать твою в подгузник. Ну, дай денег, у тебя же есть!?
   - На жопе шерсть, - меланхолично отозвался глава, - Ты мне их давал?
   - Тебе Отечество их дало, - парировал Сан Иваныч, - Чтобы ты их приумножил. Знаешь, кстати, как бабу на два умножить... ггыыы?
   - Зубы не заговаривай, Иваныч. Помогу, хрен с тобой, но осенью посмотрим на твои урожаи. А теперь уйди, Чапай думать станет.
  
  
   Подростки работали до обеда, как и положено кодексами. Кормили их здесь же, под открытым небом. С подачи Танюшкина сварили борщ, гречневую кашу, с мясом, ясен хрен. Председательша сама надзирала, чтобы хватило всем. Тут же суетился дед Старохатов, ну как без него?
   - Ну-ка, голуби, поднажми! Как ешь, так и работаешь. Кому добавки? Ах, молодцы!
   Фыркая, подкатил председательский Уазик. Из кабины, устало положив руки на баранку, за трапезой наблюдал Александр Иванович. Наблюдал и думал: "Вот она, поговорка в действии - Рыбку съел и... костью не подавился"
  
   Лирика
  
   Самые наблюдательные должны были уже заметить, что я в своём повествовании практически не прикасаюсь к политике. Как так? Нынче каждая свинья считает своим долгом гавкнуть на власть предержащих, или хотя бы хрюкнуть. А не хочу. Зело чистоплотен. Дерьмо, руками? Увольте! Хотя отдам должное, есть один персонаж. Взяв всё и ещё немного, покорив Олимп, он всё так же плавает в нашем Российском дерьме, пытаясь хоть сколько-нибудь утилизировать его. Теперь уже не за деньги.
  
   Опарыш, скажете вы? Ну да, он самый. Пытающийся отрастить крылья и превратиться не в бабочку, или нет, хотя бы в муху. Они тоже летают. Да помню я ту поговорку. Где говорится о борьбе за власть и сохранении оной. Так тот о ком я говорю уже застолбил. И, похоже, навсегда, как минимум в пределах собственной жизни. Однако скребётся?!
  
   Эх, политика. Зачем она, кому это надо? У меня всё просто. Пишу либо то, что уже было, либо день сегодняшний, вид из коровника. Вникать не хочу, анализировать? Да спаси бог, от таких анализаторов! А то, что были мы рысаками? Так кому это интересно в дне сегодняшнем? Жрать, трахаться, оттопыриваться итд. Вот слоны, на которых зиждется наше время. Но ведь были! Летали же?! И главное - как высоко!
  
   1957 год, - осуществлен первый удачный запуск советской межконтинентальной баллистической ракеты Р-7. Ракеты способной нести на себе бомбу планетарного масштаба. Белый дом в шоке. Обратите внимание на слово "шок". Не для красоты я его вставил, но по факту! Кеннеди рассказывает: "Когда мы узнали о запуске Советским Союзом межконтинентальной баллистической ракеты, мы примерно в течение недели пребывали в ступоре. Просто не разговаривали друг с другом".
   Каков удар, а? В морду, кирзовым сапогом, смачно, с брызгами! Эх!
  
   А последующие потрясения. Когда мир лишь при слове "Советский" вздрагивал и искал глазами икону. Потный бюргер, вальяжный сквайр, борзый коровий мальчик, ложась спать, клали в изголовье что? БИБЛИЮ!
   12 апреля 1961 года в 09:07 по московскому времени с космодрома Байконур произведён старт корабля "Восток-1". Выполнив один оборот вокруг Земли в 10:55:34 на 108 минуте, корабль завершил плановый полёт. Кто забыл, напомню - позывной "Кедр".
  
   Всё в былом, и активно забывается. Сейчас по правилам жанра, должен появиться особо одарённый индивид, и спросить меня: "Чё ж ты былыми заслугами хлещешь? Что мы можем сегодня? Кого нынче сумеем поставить раком?"
   Увы и ах, мои замечательные, и до сих пор не сбежавшие читатели. Сегодня мы можем хлестать лишь быльём, в дне настоящем ни хера не построено. И поставить раком сможем только в одном случае. Если предварительно сами встанем, предложив ему, миру, позицию сверху. Ах, да! У нас же балет остался! Они нам едрёну бонбу, а мы им сиртаки на пуантах. По-моему, должны обгадиться от страха? Как вы считаете?
  
   Но, всё это лирика, давно ушедшая и никому не нужная. А жизнь идёт дальше, диктуя новые условия, иные правила. Меняется мир, а вместе с ним и мы потихоньку меняемся. В лучшую ли сторону? То не нам судить. Подрастут воспитанники дедушки Старохатова и разберут наши деяния по косточкам. Как мы сегодня моем давно сопревшие кости былых вождей.
  
   Для чего я сказал всё это? Кому кричал, к каким потрясениям призывал? Да спаси меня бог! Это ностальгия братие и сёстры, она самая. Всё просто, как надпись на заборе. Там, в том времени у меня, нас, были кариес и перхоть, прекрасная потенция и живые папа с мамой. Детство, юность. Вот и всё!
  
   Часть-4
  
   Мордобой
  
   Притаившись в распадке медведицей, струйкой дыма, грозя небесам,
   Пермь моя, стрекоза-привередница, разметала свой стыд по лесам.
   Спит родная в морозных объятиях, сладко грезит журчащей весной
   И во всех словарях-хрестоматиях остаётся безвестной страной.
   Девять месяцев зимы брюхатятся здесь, в отрогах Уральской гряды.
   И по Каме как саночки катятся Волго-Доны, объевшись руды.
   И тайга, как ресницами, елями обрамляет озёра-глаза.
   И обласканы звонкими трелями родники, что чисты, как слеза.
   Здесь мой дом, мой приют и становище, только здесь я пою без вина.
   Спи, моё дорогое сокровище, Пермь, лесная моя сторона.
  
   Утро разгоралось доброе и ласковое. Ничто в природе не предвещало катаклизмов, войн и смены партбилетов. Алефтина Микрюкова с самого сранья наладилась в город за покупками. Накануне была пенсия, и грех в такой светлый день не потрясти мошной.
   Наскоро позавтракав поданными на похоронах пирогами, Алефтина оделась по беднее (ей ещё в собес идти) и прогулочным шагом обозначила себя на улице.
  
   В её дорожной, видавшей виды, клеёнчатой суме покоились несколько пирогов с малиной и, обёрнутая в чистую тряпицу, четушка водки. Повторюсь: ничто не предвещало!
   Как мы уже помним из первой части повествования, от наших выселок до города, примерно, полчаса ходу. И Алефтина, предвкушая вкусный привал, радостно гарцевала себе в сторону цивилизации.
  
   В тот же самый час, по-стариковски кряхтя и матюгаясь, с другой стороны посёлка вышла Матрёна Раскатова. Те же нужды, тот же азимут, и, что характерно, тоже с припасом. Хотя обычно старая зечка предпочитала употреблять строго дома, в кругу семьи, который был обозначен портретом Путина и козой Алькой, названной так в честь злейшей подруги. Согласитесь, приятно в сердцах дать поджопника шерстяной твари и крикнуть: "Да чтоб ты сдохла, Алефтина, вафлетка ты старая!"
  
   Мой посёлок имеет место быть на полуострове, образованном течением Паленьки. И если посмотреть сверху, как это делает председатель Сан Иваныч, то река и посёлок, очерченный её течением, представляет собой треугольник. Где река, это ноги рогаткой, словно бы раскинутые гулящей бабой на всеобщее обозрение, а острая вершина сего треугольника, назовём её влагалищем, суть - перешеек между городом и поселком.
  
   Вот в этом самом влагалище и произошла знаковая встреча двух антагонистически настроенных баб.
   Алефтина, отмахав две версты, подустала, закручинилась и, присев на травку, раскрыла недра своей клеёнчатой подруженьки.
   Она, Алефтина, ещё успела принять стопочку водки, вкусно зачавкала её духовитым пирожком с малиной, и тут началось.
  
   Послышалось пыхтение, шарканье обуви, невнятное ворчание и со стороны посёлка, огибая буйный цвет диких вишен, показалась Микрюковская подруга-врагиня (по обстоятельствам), Матрёна Раскатова.
   Матрёна была не в духе, Алефтина цвела и радовалась жизни. Ну, как тут не задраться? Ишь, лыбится, лярва покентошенная!
  
   Мы ведь как устроены? Имею ввиду людство. Чтобы задраться, тоже повод нужен. И посему то гроб господень отбиваем у сарацинов, то Аничков мост, который построил немец Клодт. Повод, вот оно!
   Алефтина сидела в стороне от тропинки, абсолютно никому не мешала, разве что внешним видом вносила некий диссонанс в весеннюю картинку русского приволья. Так это разве ж повод? Но, вот её котомка, самым краешком встала на тропу, какой-то вершок, не более.
  
   Глаза старой хищницы Раскатовой вспыхнули внутренним жаром. Морщинистые пальцы собрались в когти, и понеслась.
   - А эта чё за гавно у меня под ногами стоит? - сказала зечка, вроде бы ни к кому не обращаясь, - Чай, мусорную машину кто опрокинул? Ну да, ну да. Я эдакие-то ремки тожа выбрасываю.
   Алефтина подобралась, лицо бабы покраснело:
   - Ой, какие прочифирёнки нас посетили? На паперть, побираться намылилась, Матрёшка, ай?
  
   Нутро Раскатихи возликовало! Свара! Драка, ура! Вслух же она сказала:
   - На паперть, милая, на её самую. Тамо говорят сегодня какая-то побируха сдохла. Хочу посмотреть: не из нашей ли деревни. А то, не дай бог, Алька Микрюкова от водки склеилась? Погляжу, как с неё вши убегать будут.
   В этом месте Раскатова достала платочек, протёрла очки и, словно бы только что узнав соседку, ахнула:
   - Ох! Алефтинушка, ты ль?! Живая, и вши при тебе? Вот же люди дряни какие, опять соврали. Я ажно расстроилась!
  
   Микрюкова встала и сделала шаг к Раскатовой:
   - Ну, щас я тебе, прощелыга зоновская, покажу побируху! Во век запомнишь!
   - Дак, не надо, Алюшка, я уж и так вижу, - Матрёна изготовилась к бою, - Иди ко мне сюды, я тебе вшей вытрясу. Чай, кусаются?
  
   Миг, и две подруги, подобно не поделившим помойку собакам кинулись друг на друга. Когти баб одновременно пришли в контакт с эпидермисом противной стороны, раздался ритуальный визг. Понеслась махна по кочкам!
  
   Уже пролилась первая, пока ещё робкая, кровь. Пробник, так сказать. Уже пали на весёлую молоденькую травку первые седые космы. Старухи пыхтели, рычали. Кто-то, тайна сия сокрыта мраком рейтуз, негромко испортил весенний воздух. Микрюкова изловчилась и укусила Матрёну за ухо. Однако, забыв при этом о вставной челюсти. Старая зечка дёрнула головой и приспособление описав дугу, упало на траву.
  
   В свою очередь, Раскатова провела удушение и, приноровившись, хрястнула товарку локтем в титьку. Вернее, в то место, где тот мясомолочный продукт был лет тридцать тому назад. Обе одновременно взвизгнули по-гуронски и отскочили в стороны.
  
   Оправившись от боли, Раскатова посмотрела себе под ноги, увидела вставную челюсть Алефтины, надулась и разразилась диким хохотом, всплёскивая руками (бабы всегда всплёскивают, хрен знает зачем?) и причитая:
   - Вот же две старые пердуньи! Ну, кой дьявол задрались? Чё надо было?
   - Так ты и начала, ведьма! - Микрюкова подобрала челюсть и теперь вытирала её платочком, - А я сидела, кушала водочку с пирожком и никого не трогала.
  
   - Алька, щелкунчик ты мой дорогой, не злись, а? - Раскатова опустилась на траву рядом с подружкой, - Давай лучше выпьем, у меня с собой есть?
   - Дык, и у меня есть, - всё ещё хмуро буркнула Алефтина, - Ну, давай мою допьём, а потом с твоёй разберёмся.
  
   Примерно через полчаса, или чуть более того, окрестные поляны, цветущие вишни, и мудрая молчаливая Паленька слушали нестройный дуэт двух надтреснутых старушечьих голосов. Песня плыла над просторами, жила и оживляла собой всё сущее. В ней были и слёзы, и радость встречи, и горькая бабья доля.
  
   По диким степям Забайкалья,
   Где золото роют в горах,
   Бродяга судьбу проклиная...
  
   Нэцкэ
  
   Есть у нашего Гюнтера, того, что Крейцер, странная страсть. Да, именно так. Масло масляное. Ещё со студенчества, когда и так жрать было нечего, инфицировали Гюнтера интересной книжицей, История Нэцкэ. И с той поры заболел Гюнтер тойной японской миниатюрой, сгорел для общества. Тратил последние копейки, чтобы перекупить у барыги катабори, изображающую лошадь или гончара. Пускался во все тяжкие с одной единой целью: всеми правдами и не правдами заиметь в свою коллекцию кагамибута в виде компаса с подписью мастера.
  
   С грехом пополам (а грех был) удалось Крейцеру под старую ... хмм, шевелюру, собрать неплохую коллекцию. В основном это были катабори, но имелось несколько саси и мандзю. Что?! Вы не знаете что такое мандзю?! Я в шоке! Да нэцкэ же, только иной формы.
   В общем, Гюнтер Самуилович, по меркам Европ с Америками, мог бы считаться довольно состоятельным человеком, если бы не был тем, кем стал, и не жил в моём поселке деревенского типа.
  
   Вечером пятницы, как обычно, сходив в баньку, нахлеставшись дубовым веником и приняв сто капель бессмертной валюты, Крейцер уединился в своём махоньком кабинетике. Валера не мешала, лёжа на диване, она читала какой-то слезливый роман. В такие моменты её лучше не доставать.
  
   Гюнтер Самуилович открыл самодельный сейф, дрожащими руками достал специальную коробочку, справленную зеками. Коробочка-шкатулка была расписана орнаментом, изображающим убегающих от погони ментов, по которым с вышек стреляли из пулемётов кто? Да урки, конечно. Внутри шкатулка имела гнёзда и была выложена чёрным бархатом. Замерев от предвкушения, Гюнтер открыл шкатулку...
  
   Челюсть фельдшера со стуком упала на столешницу, глаза округлились, рот раззявился буквой "О". Крейцер попытался крикнуть, но спазм перехватил глотку, из которой вырвался сухой клёкот и сипение.
   В коробке не было самого главного экспоната, его гордости, его местечкового оргазма. Не было статуэтки Хотэя! Бога счастья, веселья и благополучия. Не было его Смеющегося Будды!
  
  
   Марина Донцова, ещё раз проверив удобство вынимания шпаргалок из подклада юбки, поставила чайник и, подсев к читающему мужу, положила голову ему на плечо.
   - Андрюхин, ты меня любишь?
   Андрей вздохнул и отложил в сторону книгу. Серьёзный вопрос, и, наверняка, не менее серьёзные последствия. Обычно женщина задаёт его в одном случае. Мысленно прикинув имеющуюся наличность, Андрей понял, что более, чем на коробочку от духов её не хватит, успокоился и обрадовался:
   - Люблю, конечно, Маришка! А что случилось?
  
   Договорить им не дали, и это понятно. Стал бы я тут полчаса за нэцкэ рассыпаться. В сенях послышался дробный топот, в двери ударило тушей. Нет, всё же тушкой, туши бьют резче, основательнее. Михалевы повернули головы к входу. Дверь распахнулась, на пороге, практически без лица стоял Крейцер.
   - Беда, селяне! - только и смог сказать Гюнтер, после чего повалился на лавку.
  
   Маринка и Андрей вскочили. Помогли Гюнтеру Самуиловичу сесть удобнее, Маринка принесла стакан воды:
   - Гюнтер Самуилович, что случилось? Не пугай так!
   Из последующего рассказа Крейцера, Марина поняла, что пропала коллекционная штучка, она как-то видела те статуэтки в доме у фельдшера.
   - И стоило вот так убиваться из-за каких-то пупсиков, Гюнтер? Постыдись!
   - Чего?! - глаза крейцера и так выпуклые и вовсе вылезли на лоб, - Да ты понимаешь ли, Донцова, что это за статуэтка?! Едриттваюмать! Это же был Хотэй, работы самого Ёсимуры!
  
   - Ну, хотей он или не хотей, это следствие разберётся, - Марина достала записную книжку и авторучку, - А вот про Ёсимуру давайте подробнее. Приметы, возраст, рост?!
   - Тваю же маму! - Крейцера аж передёрнуло от такой вопиющей безграмотности, - Ёсимура, это один из самых известных средневековых нэцукэси, - фельдшер немного успокоился, и внимательно посмотрев на Маринку, понял. Нужно с самого начала.
  
   - Мариш, нэцукэси, это мастера, те, что делали фигурки-брелоки нэцкэ. Кто из чего: слоновая кость, яшма, зуб тигра, сандал, вишня, да много из чего. Иные фигурки дошли до нас из такой тьмы веков, что представить жутко. Соответственно цена колеблется от копеек до сотен тысяч долларов. Теперь понимаешь?
   - Ну, хорошо. А вот этот самый Хотэй, он сколько стоит?
  
   Крейцер замялся, потом махнул рукой и сказал: - Ну, если честно, то он не ёсимуровой работы. Там подражание, так сказать, страз, копия. А изготовил его Маджуширо, мастер прошлого века. Цена? Трудно вот так сразу сказать, но примерно полтора-два миллиона рублей. Не менее!
   - Новыми?! - хором воскликнули Михалевы. Марина недовольно посмотрела на супруга, и далее Крейцер и участковая общались без свидетелей.
  
   Алефтина
  
   Пробежка в город по магазинам, если не считать стычку с Раскатихой, прошла успешно. Алефтина затарилась чаем, кусковым рафинадом и бульонными кубиками Мадди. Купила себе двадцать пачек Явы и у пьяницы за дёшево, Большой иллюстрированный атлас мира. На растопку печки и картинки полистать.
  
   Глаз, а вернее, веко, расцарапанное Раскатовой, сильно саднило. Раскатовой что? Выпили, спели, посмеялись.
   - Да ты не бойся, Аля, до свадьбы заживёт! - расхохоталась Матрёна, - Ты вона у нас какая справная девка. А глазик залечишь, на таких сиповках мигом заживает!
   - Кто? - переспросила Алефтина, - Что ещё за сиповка?
   - Сиповка-то? - Раскатова осторожно улыбнулась, - Да это вроде знахарки, ведуньи. Ты ж в травах сечёшь? Ну вот. Вылечишься.
  
   "Ещё и нарвёт, с той суки станется", - подумала Алефтина входя в посёлок. И первой, кто ей встретился, оказалась учительша Валера. Хорошая девка, работящая, и Крейцер ейный, голова!
   - Здравствуйте, тётя Аля, - приветливо поздоровкалась Валерия, - Ой, а что это у вас с глазом? Небось, на сук напоролись?
   - Всё ты, Валерочка, знаешь, - дивясь прозорливости учительши, сказала Микрюкова, - Только не на сук, а на суку. Но, это к делу не относится. Скажи-ко ты мне, солнышко, а Гюнтер наш, тот что Самуилович, дома ль нет? Обработать бы веко, вдруг яд попал?
   - Нет его, тёть Аля, в город усвистал, за лекарствами для амбулатории. А давайте я вам помогу?
  
   Через пару минут две женщины входили в дом Крейцеров. Валерия сполоснула руки, усадила бабку на табурет и обработала маленькую ранку от Раскатовского когтя.
   - Тёть Аль, я тебе обработку сделала, а пластырь клеить не стану. Всё же веко? Не красиво, да и неудобно.
   - Да как скажешь, доченька Валеронька, - Микрюкова улыбнулась, - А ведь легче стало. То ли от рученек твоих золотых, то ли от участия. Спасибо, хорошая. Эх, ежели бы ты не была нашей учительшей, то быть тебе первейшей на всю область сиповкой.
  
   Да, Валерочка, - не замечая ошарашенного взгляда молодой женщины, продолжала Алефтина, - Только сиповкой. Первючей!
   Валерия никогда не была дурой, росла в среде дворовой шантрапы и потому сленгу была обучена сызмальства. Но так же она поняла, что старуха "звенит боталом", сиречь, говорит о том, чего не знает. И по сему скандал не состоялся.
   Мозги старухе вправить пришлось, но мягко, без ругани. А так-то да, больно уж слово гадостное. Написал его, и самому противно(вру).
  
   Вечером того же дня Алефтина Микрюкова сидела на лавке возле своей избушки и ждала появления Матрёны. В лопухах под лавкой в тряпичной авоське лежал топор. Зачем? А то вы не знаете для чего людям топоры?!
   Время близилось к девяти часам вечера, и Раскатова должна была вот-вот появиться. В девять Дом-2, и уж, конечно, старая урка не пропустит любимое шоу.
  
   Ровно без десяти девять в проулке показалась Матрёна. Старуха была навеселе, её чуть раскачивало. В руке пакет, в пакете что-то.
   Алефтина подобралась, её левая рука ухватила авоську с орудием возмездия.
   - Ой, какие люди! - Раскатова увидела подругу, - Чё сидишь? Заходи, по рюмке тяпнем, телевизер посмотрим.
   Алефтина мило, как только смогла, улыбнулась и сказала:
   - Привет, Мотя, а ведь и правда, чё сижу? Пошли нешто.
  
   Две старухи вошли в Раскатовскую берлогу. Матрёна включила верхний свет и сразу же телевизор:
   - Ой, чё сегодня будет, Аль! Севодни Ксюша Сообщак будет противного петушару выгонять. Давай быстро тяпнем по махонькой, да поглядим. Я ить весь день ждала.
  
   Матрёна быстро накрыла на стол немудрящую закуску: чашку с капустой, пару ломтей хлеба и баночку с рыжиками. Откуда ни возьмись появилась бутылка водки. Действо началось.
   - Давай, Аля, выпьем за нас, хороших баб, - Матрёна хохотнула, - Мало нас таких-то на земле. Поехали?
   - Ага, давай, Мотя, - Алефтина подняла рюмку, - Приятно с тобой выпивать, Мотя. Поболее бы таких сиповок, как ты.
  
   Раскатова подавилась заглоченной водкой, морда покраснела. А подруга участливо постучала кулаком по костлявой хребтине и спросила:
   - Что, Матрёша, не в то горло угодило? Надо бы тебя к доктору, вдруг это смертельно? Хотя с другой стороны, неужели мы с тобой, две старые сиповки не справимся? Чё молчишь, Мотя?!
  
   Микрюкова встала со стула. Именно в это время на экране телевизора появилось сияющее лицо ТээНТэшного щелкунчика и передача началась.
   Матрёна прокашлялась и теперь остановившимся взглядом наблюдала за Микрюковой. А та подошла к телевизору, деловито выдернула шнур из сети, положила его на край стола и, достав из сумки топор, резким ударом отрубила вилку.
  
   - Вот ведь, Мотенька, кака незадача-то? У твоего телевизера шнурок отрубился?! Как теперя Дом-2 смотреть будешь? А то, может, ко мне? У меня хорошо кажет. Посидим, поокаем. Ну ладно, заболталась я с тобой, прощевай, Мотя. Пойду смотреть на Ксюху. А ты не мешкай. Завтре прямо с утра вызывай мастера по телевизерам. Только смотри, чтобы мужика послали. А то пошлют бабу. А она и не понимает ни чего. Сиповка, да ещё и не грамотная?
  
   Председателево горе
  
   - Кто-то мне объяснит, какого хрена я здесь делаю? Почему я, председатель, должен сидеть с вами в этом гадюшнике и ждать какого-то сраного сержанта. Я, бля! Майор ВДВ, орденоносец, сижу и жду милости какого-то вшивого мента?! Не. Я вас щас убью, а потом отвечу перед законом. Суки в ботах вы, а не передовики!
  
   Танюшкин, уже час сидел вместе с группой передовиков-механизаторов в райотделе милиции, в так называемом клоповнике, и распекал свою братию почём зря:
   - Тваю же мать! Как людей отпустил на чествование, дал автобус, дал денег на ресторацию, а они? Выблядки! Причём все сто процентов. Все кто сидит в этой камере, смотрите в глаза, суки! Все здесь сидящие, твари и гниды конченные!
  
   В углу на лавке пошевелился Витька Юсупов, тот самый, что разводил страусов:
   - Иваныч, так ты с нами сидишь, выходит, тоже тварь и гнида?
   Танюшкин встал, подошёл вплотную к борзому Юсупову. Присутствующие замерли. Все знали, если Иваныч начнёт драться, то без батальона ОМОНа его не усмирить. Сан Иваныч нагнулся к потенциальному трупу и чётко с расстановкой сказал:
   - Нет, Витюша, хрен бы тебе в уша. Это ты - гнида, а я - жертва произвола, бля! Всё, сейчас я вас убью!
  
   В этот трагический момент Бог чисто интуитивно проснулся, глянул на землю и понял, пора вмешаться.
   С лязгом (когда уже они их смажут) распахнулась стальная дверь в камеру, и в наступившей тишине в помещение вошло ОНО!
   Ростом метра два, ну с копейками, весом килограммов, эдак, сто пятьдесят. В милицейской форме и с погонами сержанта.
  
   Чудовище грозно посмотрело на подопечных, воткнуло руки в бока и тоненьким фальцетом спросило:
   - А кто это тут сильнее всех хотел увидеть сраного сержанта?! Отвечать!
   Танюшкин, не менее грозный и медведистый, повернулся к дежурному и, смерив его взглядом, сказал:
   - Ну, я! А ты чё такое страшное, милицынер? И где я слышал этот обворожительный бас?
  
   Далее присмиревшая камера, вместе с воспитанниками, была очарована. Сержант-дежурный шагнул вперёд и, низко склонив голову, с возгласом "Батя, здравствуй!" уткнул её в грудь Танюшкину.
   Пьяные механизаторы сидели с распахнутыми ртами, а Танюшкин со слезами на глазах гладил кудлатую башку мента и тихонечко шептал:
   - Вовка, живой, Вовка Пискун.
  
  
   Всё было хорошо до той поры, когда Пузырёв, тот, что в первой части выхватил от Валерии, не завёл всех на выпивку. А чё, праздник же?
   Торжественную часть в доме колхозника мужики высидели как положено. Морды праздничные, в глазах ещё не побеждённые пятилетки, падающие к ногам Магнитогорски и доски почёта Каслинского литья.
   После было награждение. Каждый из наших пятерых хлопцев получил именную грамоту (слава богу, не переходящую) часы, тоже именные, и по пять тыщ рублей(новыми!).
  
   Далее был ресторан с табличкой на двери, поясняющей для особо одарённых: "Мест нет!"
   Наши загоревали? Ну, щас! Нам ещё преграды не построили.
   Через пятнадцать минут вся шатия полным составом, загрузив карманы водкой и сырками, восседала на лавочке тихого окраинного сквера. Выпили, перекурили, вновь выпили. И всё? Правильно. Конечно же, нет. Кто вот так расходится? А спеть?
  
   Именно в это время, наряд патрульно-постовой службы, в составе ефрейтора Мережковского и сержанта Дагруддинова, патрулировал окраины Отечества. Песню услышали издали. Подойдя ближе Дагруддинов увидел группу из пятерых мужиков.
   - Употребляют гады?! - обрадовано воскликнул потомок Бату-хана.
   - Да не, вроде бухают, - отозвался умный Мережковский, - Колхозники, у их сегодня праздник был, какие-то награждения.
   - Вот же блин, чё такая непруха, а? - скривился Дагруддинов, - Нах они нам? Пошли шуганём домой, да и фиг с ними.
  
   А культурная программа наших совхозников только начиналась. Кто-то из селян затянул частушку, и её тут же подхватили:
   На горе стоит сосна,
   А под ней сосёночка,
   Два татарина ... вступают в интимную близость(от автора)
   В жопу поросёночка.
  
   Дагруддинов, будучи исконно русским татарином, возмутился до глубины души. Понятно, если коня или скажем там ослика, но поросёночка?! А как же шариат?!
  
   А селяне, не видящие опасности, продолжали:
  
   Как у леса на опушке,
   Два татарина сидят,
   Зубы черные, гнилые,
   Лошадиный ... едят.
   Тремя точками обозначено полезное, но нецензурное слово(от автора)
  
   В этом месте сердце Дагруддинова преисполнилось сурового гнева, сказались гены отцов и дедов. Не ко времени вспомнился невинно убиенный пра-пра-пра, Челубей.
   Запищала рация, к месту инцидента ринулась свободная автомашина, механизаторов повязали!
   Возмущался главный запевала, Пузырёв, радовался, как группа монголов, ограбивших Эрмитаж, наш мент Дагруддинов.
   В отделении долго не разбирались. Нарушение общественного порядка, сквернословие в присутственном месте и пьянка. Вечер, и по сему комбайнёров, как социально опасных, закрыли до утра.
  
   Танюшкин, совершенно случайно оказавшийся в этот же вечер в городе, получил звонок от знакомых, живущих напротив ОВД и видевших выгрузку арестантов из ментовского воронка.
   - Да как вы не понимаете! - горячился Александр Иванович, - Ведь это наши орденоносцы, герои нивы! Ну, выпили, ну, спели хорошую и добрую песню. Разве ж это криминал?
   - Вы считаете, что песня про то, как татары совокупляются с поросятами, а потом закусывают лошадиным членом, это нормально? - Дагруддинов был неприступен, как скала.
  
   - Ах, так?! - Иваныча повело, - Ну, тогда и меня сажай вместе с ними, козёл!
   - Товарищ председатель, - Дагруддинов пока держался, - Моё терпение не прорезиновое. Идите домой, а то и правда закрою.
   - Кто, ты меня закроешь, сопляк? - Танюшкина пёрло на редан, - Да я таких курбаши в песках жопой кверху закапывал. Ну, веди в камеру, или мало? Ну, давай сразу на пять суток крутим? Козёл, гнида в погонах, животное и Савонарола!
   За Савонаролу Дагруддинов обиделся, и Танюшкина препроводили в "палаты". Далее вы знаете.
  
   Нэцкэ (продолжение)
  
   - Марина, ты - цивилизованный человек. Это искусство, как ты не понимаешь? И я не могу тебе сказать, где купил или выменял. Тебе известно, что все, сто процентов коллекций, когда-либо собранных на планете имеют свою криминальную составляющую? Будь то картины, камни, ордена или, как в нашем случае, нэцкэ. Возьмём ту же Бэндзайтэн - богиню любви и искусства. Ей одной посвящалось столько стихов, что не всякая живая женщина удостаивалась такого внимания.
  
   - Гюнтер, я должна собрать первичную информацию. Дальше тобой и коллекцией будут заниматься опера из угро. Поэтому давай-ка, подчисти свои косяки, это я тебе сейчас как друг говорю. И подготовься к неприятным вопросам. И тем вопросам, которые тебе зададут на вопросы. Давай ещё раз. Где стояла коробочка, где хранились ключи, кто был дома, и кто мог знать ответы на все эти где?
  
   ***
  
   С того времени, когда отец Нимврод выловил из реки дитя чёрного цвета, прошло около года или чуть более того. Ребёнок рос на удивление здоровым. Антошка, так назвали супруги своего нечаянного сына, жизнерадостно гадил в колготки, со скоростью пожара уничтожал супы и кашки и, вообще, вёл себя не по-советски расточительно. А приобретя мобильность, то есть научившись ходить, стал социально опасен.
  
   В процессе усыновления, пройдя все круги адовы наш поп понял, что родить дитя - это ещё не всё. Далее идут процессы более серьёзные. Болячки, такие как стоматиты, коньюктивиты, лимфодониты и прочие корьевые краснухи. Режущиеся зубы и сопровождающие это действо бессонные ночи, поносы и слюни до колен. Первые шаги в тандеме с первыми же шишками. И всё по принципу "Не было у бабы печали, да купила порося".
  
   Нимврод сидит в тени густого и пышного, как шар, ракитова куста. В руках газета, в груди покой и ласка вселенская. В разросшемся кусту происходят странные шевеления, шёпот, сдавленные возгласы.
   Батюшка встаёт и осторожно раздвинув густые ветви, просовывает в образовавшийся лаз голову. Ах, ты ж поросята! Мишка с Прошкой.
  
   Друзья второклассники, проказливее которых на поселке не сыщешь, сидят на брёвнышке спиной к попу. Им не видать опасности. Дым коромыслом, пацанята по очереди затягиваются из нажористого окурка, по-взрослому цыкают на землю слюной, всячески приобщаясь к миру серьёзного людства.
  
   Нимврод набирает полную грудь воздуха и своим густым, как пароходный ревун басом, рявкает:
   - Это кто тут зелье курит, а?!
   Мальчишек выдувает словно ветром, только треск, да топот пяток. Батюшка роняет взгляд и видит возле брёвнышка, на котором сидели курильщики, какую-то странную фигурку. Он не ленится и, продравшись внутрь "неопалимой купины", нагибается и поднимает предмет. На ладони лежит фигурка, интересная, надо отметить.
  
   Толстый улыбающийся во всю рожу мужик, в каких-то странных одеяниях, с бусами в руках. Нимврод засматривается. До чего же вырезано мастерски. И тут он понимает, а ведь действительно вырезано. В голове всплывает забытое название - Нэцкэ? Японцы?!
  
   ***
   - Гюнтер, ты главное не суетись, Марина гладит фельдшера по плечу, - Найдём мы твоего Хотэя. Слово даю! Теперь так! В комнату никого не пускай, следы не затаптывай, короче, охраняй место происшествия. Я сейчас вызову бригаду криминалистов с собачкой. Пусть понюхают, снимут пальчики, сфотографируют. Не боись, Онисим, мы тебя возвысим!
  
   Марина присаживается на диван и, достав свой Самсунг-раскладушку, делает несколько снимков. Затем, набрав номер, она ждёт ответа, искоса поглядывая на психующего Крейцера. Раз, два, ... восемь. Занято. Да что они там сдохли, что ли, на телефоне-то?!
   - Гюнтер, сядь! Хорош уже мельтешить, как фаллоимитатор! Ты чё как баба? Возьми себя в руки!
  
   В этот момент в сенцах раздаётся стук, дверь в избу распахивается, на пороге батюшка Нимврод:
   - Мир честной компании, - здоровается поп, - Как живёте можете?
   - Привет, Коля, - поздоровался с приятелем расстроенный Гюнтер Самуилович, - Мы тут немного заняты. Говори, чё хотел?
   Отец Нимврод обвёл соседей взглядом и без спросу присев на край лавки, спросил:
   - Слухай, Гюнтер. Ты ведь, кажется, когда-то давно коллекционировал нэцкэ?
  
   Крейцер напрягся, а Марина сделала классическую легавую стойку. Воздух в помещении раскалился и начал потрескивать.
   - Тут я в кустах возле дома мальчишек спугнул, - продолжал Нимврод, - Курят ведь, поросята эдакие! А у их там что-то вроде штаба. Всякие безделушки валяются, ну обычная дрянь, которая может понадобиться только мальчишкам. Смотрю я, а среди этой помойки фигурка, - поп закашлялся.
  
   Крейцер подскочил к священнику и схватив того за ворот, крикнул: - Какая фигурка, Коля, где?! Ну?!
   Нимврод непонимающе высвободил ворот и, сунув руку в карман, принялся шарить в нём, приговаривая:
   - Куды ж оно закатилось? Круглый, жирный такой, всё время лыбится, как девка на выданье...
  
   Наконец, поп вынул руку из кармана, лицо его просияло:
   - Вот она! Я ж говорю, закатился куда-то, свинтус ипонский!
   На ладони батюшки лежал и нагло улыбался тот самый Хотэй, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор.
   Вечером того же дня, Марина Донцова выходила из дома близняшек Мишки и Прошки. На губах улыбка, дело сделано, можно и отдыхать. Женщина рассмеялась:
   - Эх, спать вам, охламоны, на пузе. Неделю, ни как не меньше!
  
   Гриша-радостный и Билля
  
   За Гришу мы с вами говорили ещё в начале повествования. В принципе, добавить нечего. Местный Герострат, попрошайка и дурачок как и образ мышления русского человека, почти не изменился. Ах, да! Совсем забыл. Недавно Гриша обогатил свой лексикон.
   Откуда к нему попала эта книжица, не известно. Яркая детская раскраска, причём уже старательно отработанная детской ручонкой. Книжка по мотивам стихотворений С.Михалкова.
  
   На первой же странице, на фоне Спасской башни шагает огромный милиционер, дядя Стёпа. То есть Россия, Москва и милиция, такой понимаешь триумвират.
   Теперь Гриша лезет с этой своей книжкой ко всем, кто ещё не в курсе, суёт под нос яркую страницу и страшным заговорщицким шёпотом информирует неграмотных:
   -Москва! Скарлатина, млять!
  
  
   Накануне, когда Билля раскидала по посёлку корреспонденцию и отдыхала на лавочке возле дома, приключилась та история. Даже не история, а эпизод, имевший, впрочем, серьёзные последствия.
   Билля приложилась к бутылочке с пивом, сделала пару глотков. Хорошо! Закат алый, наверное, погода испортится. В это время из-за поворота, показался Гриша, местный дурак. Завидев Биллю, мужик засуетился, подбежал к женщине и начал лопотать на своём санскрите.
  
   - Ну, что тебе, хворый? - Билля умиротворённо улыбнулась, - Чего опять придумал? Закурить? Так у меня нету. Ай, ты мне картинки хочешь показать? Ну, кажи, дитя ты крупное.
   Билля старательно просмотрела Гришину книжку, чтобы порадовать идиота, поцокала языком, восторженно покачала головой.
   - Москва! - тыкал Гриша пальцем в страницу, - Москва!
   - Да, Гриша, Москва, вижу.
  
   И случиться же такой неприятности. Всё равно, как дитя обидела. По улице, в клубах вонючего дыма, на своём поганом мотоцикле пролетел Витька Юсупов. А проезжая мимо Билли, ещё и бибикалкой своей мерзкой рявкнул. Да так, что баба чуть с лавки не сверзилась. Витька завернул за угол, Билля сматерилась и тут бы всё. Ан нет!
   - Скарлатина! Умри, сука!
  
   Билля обернулась к голосящему Грише и поняла, что случилось плохое. Страница книги, та самая, с мавзолеем и курантами, криво оторванная, была зажата в её руке. Тогда как книга, находилась у Гриши.
   - Ой, как не хорошо получилось, - Билля и впрямь расстроилась. Испортила из-за проклятого Витьки у ребёнка радость, - Гриша, не шуми, я тебе куплю новую книжку. Красивую, большую.
   Гриша, расстроенный в край, плюнул женщине под ноги, громко выкрикнул штатное ругательство, и нецензурно стеная, убежал вдоль по улице.
   А Билля попереживала ещё минут пять, да и забыла. Ну, что теперь делать, давиться?
  
  
   Воскресный день, распогодилось. С утра наша почтмейстерша, Билля Тахмуддинова, собралась в город за покупками. Подкачала колёса своего верного стального аргамака, приторочила к багажнику большую хозяйственную сумку и ... бросив всё, бегом, прямо по грядкам, ускакала в туалет. Съеденный утром пирог с луком и кружка молока, не смогли договориться, возникли серьёзные разногласия, и Билля, вместе с нижней частью спины, понесли незаслуженное наказание.
  
   Справив большую нужду в тандеме с малой, так уж повелось, одно без другого не ходит, Билля подобрала с полу огрызок старой газеты.
   ... Медсестра Л. И. Брежнева дала первое в жизни интервью "Комсомольской правде", в котором рассказала, что никогда не была любовницей Ге ...
   Чёрт знает чем интересуются людишки, - подумала Билля, - Право слово, уроды!
  
   И тут ноздрей почтмейстерши коснулся посторонний запах. Нет. То, чем пахло из выгребной ямы, посторонним для Билли не являлось. Тут она давно притерпелась. Другое! Что? И вдруг женщину осенило. Запах дыма?! Точно!
   Дым просачивался сквозь щели деревянного сральника откуда-то сзади и снизу. Билля спешно свернула операцию по откладыванию личинок и привстав, обернулась.
  
   Дым, чёрный и едкий, уже клубами врывался в щели гальюна, вместе с дымом показалось и пламя. Робкое, а потом наглое и хохочущее. Билля толкнула дверь туалета. Странно, но она не открылась. Баба торкнулась ещё раз и ещё. Хрен!
   Сзади начало припекать, да что же это?! Билля, как та анаконда, собралась в комок, и прянула всей тушкой на хлипкую дверь.
   Треск, грохот, щепки, и Билля вместе с дверью летит в лопухи. Тваю же маму!
  
   Председатель, Сан Иваныч, проезжал на велосипеде мимо почтарского дома, когда почуял неладное. Дым! И главное, не из хаты, а со стороны сральника. Что за дьявол?
   Танюшкин бросил своего коня возле калитки, а сам вприпрыжку кинулся к Биллиному ватер-клозету.
   Здесь они и встретились. То есть Билля и председатель. И честно говоря, если бы не дядя Саша, то пахать бы Бильке носом родные грядки.
  
   Танюшкин на манер Яшина, принял на грудь выпавшую из сральни почтальоншу. Не сговариваясь, они оба два, бросились за туалет. Пылала задняя стенка, заботливо заваленная хворостом, старыми газетами и кустами бересты.
   Очаг удалось ликвидировать только через пять минут. Злые, прокопченные стояли Билля и Александр Иванович возле пожарища. Стояли и в бессильной ярости смотрели за ограду. А там стоял Гриша-радостный с коробком спичек и блаженно улыбался.
   - Я тебя, говно, поймаю, - закричала Билля, - Ты у меня в дурдоме подохнешь, скот тупой.
   Гриша благостно улыбнулся, показал язык и сказал:
   - Умри сука! Скарлатина!
  
   Танюшкин и Гриша
  
   Председатель рычал, плевался, стучал кулаком по столу. И если бы не его ранг, то Пузырев с Юсуповым выхватили бы по полной программе, то есть физически.
   Обычно утренний разгон носил чисто профилактический характер и ограничивался парой-тройкой крепких выражений. Среди селян сие действо называлось "посошок" - палка в дорогу. Но сегодня Иваныч рвал и метал. Суки в ботах! Утопить трактор, как такое вообще можно?
  
   - Вы, детища ублюдков, просто тупо нажрались и упали с моста. Чё вы мне тут Ваньку Тургенева валяете? Трактор стоял, а потом вдруг сам поехал? Это у твоего папы, Юсупов, случайно стоял, а потом мамка на аборт поехала, да денег на дорогу не хватило! Час времени! Если через означенное время я не увижу трактор, ваши бабы не увидят вас. Похороню без попа, за кладбищенской оградой. Сдриснули! Прихвостни империализма!
  
   Настроение Танюшкина было плохим отнюдь не из-за трактора. Он, конечно, тоже сказал своё тракторинное слово, но главное было не в этом.
   Тахмуддинова, сукерна крашеная, ведь слово давала. Да бабьему слову верить, над человеческой сущностью глумиться. Курва!
  
   После вчерашнего поджога, когда Гриша отомстил Билле за порванную игрушку, Тахмуддинова долго голосила. Материлась на чём свет стоит. Сан Иваныч насилу успокоил расходившееся чудовище. Договорились о том, что Билля никому не скажет за поджог, а председатель будет раз в неделю давать ей автобус для поездки в город за корреспонденцией. Что уж там провернулось в почтарской башке, неведомо. А только в тот же день вечером Танюшкину позвонил из районной психушки его друг и однополчанин, зам главного врача, Володя Мунькин.
  
   - Иваныч, привет старая десантная лошадь! Как жив, кого прёшь в данное время? - Володя в молодости слыл жутким Дон Жуаном, и к старости, как оказалось, не утратил своей пагубной страсти, - У меня к тебе дело, Санька. Твоя крестьянка звонила. Как её? А, Махмудинова. Я картотеки пошустрил, есть у тебя дурачок, Григорий...
   - Вовка, ты мне баки не заливай, - Танюшкин рассердился, - Говори дело!
  
   Из дальнейшего разговора выяснилось, что Билля-таки настучала в дурку, ей пообещали разобраться итд. Председатель, который всю жизнь опекал в сущности безобидного дурачка, закручинился. Вот же сука! Сама ребёнку книжку порвала и теперь злобится. А Гришка, так он же дитя в теле мужика, вот и отомстил по-детски. Сам напугался. Сидит дома и носу не кажет на двор. Чё ж делать-то?
  
   - Вовка! - Танюшкин принял решение, - Помоги, а? Не делай этого, оставь мужика в покое. Да и какой он мужик? Дурак.
   - Извини, Сань, но уже не могу. Твоя кляча приехала в милицию и написала официальное заявление о поджоге. Ну, дальше дежурный отработал контакт с нашим пансионом. Так что здесь уже решено. Извини, брат.
  
   Примерно в обед, к Гришиному дому подъехала санитарная машина, из которой выгрузились молодой врач и два крепких санитара.
   Заголосила, как по убиенному, Гришкина мать, собралось человек двадцать зевак.
   Танюшкин протолкался вперёд и подойдя к врачу, как есть в телогрейке, спросил:
   - У вас есть какой-то документ? Удостоверение личности, предписание на предмет забратия человека в дурдом?
  
   Врач смерил быдло в телогрейке презрительным взглядом и спросил:
   - Ты кто? Сбегай-ка участкового кликни, станишник, и не отсвечивай, а то и тебя приберём.
   Врач был молодой и не знал, что с Сан Иванычем эдак нельзя.
   Танюшкин моргнул кому-то из молодых парней, и тот умчался к дому Марины Донцовой. Сам же подошёл вплотную в медику и сказал:
   - Я ещё раз спрашиваю, у вас есть удостоверение?
  
   Врач, гордый доверием министерства здравоохранения и Отечества, вновь не удосужился включить голову. Ведь козе понятно, раз спрашивает, значит не случайно?
   - Ты меня точно не понял, селянин, - врач важно цикнул слюной в траву, - Парни, уберите-ка этого механизатора и приступайте к делу.
  
   Санитары, они были постарше и поумнее, заметно робея, подошли к Танюшкину с двух сторон и протянули руки к председателевой телогрейке.
   - Ребята, - Танюшкин сделал последнюю попытку разойтись миром, - Уберите, пожалуйста, руки. Христом богом прошу!
   Слова Сан Иваныча не произвели на санитаров ровно никакого эффекта. Крепкие руки захлопнулись на предплечьях председателя.
  
   Танюшкин улыбнулся, и это последнее, что видели в этот час санитары. В следующее мгновение дядя Саша взорвался. Один санитар, получивший деревяшкой в горло, закатил глаза и красиво, как расстрелянный Артур Монтанелли, оседал в траву. Второй ещё успел замахнуться, однако локоть майора ДШБ, разогнанный до скорости сто километров в час, глухо тукнул в заросшее жирными складками основание черепа...
  
   На поляне перед домом наступила тишина. Потерявшие лицо и обморок санитары, лежали на земле, обняв её, как тот пограничник из сорок первого года.
   Врач, белый как бумага, икал и пытался что-то сказать. Из проулка, в форменной одежде, спешила Марина Донцова:
   - Что здесь происходит?!
  
   Перезвоны Марины с райотделом милиции, ругань председателя с Вовкой Мунькиным и прочие разборки, заняли примерно полчаса. К тому времени пришедшие в себя санитары, злобно косясь на Танюшкина, ретировались в машину. Оправдывался врач-хам:
   - А я чё, я ж ничё? Они не сказали, а у меня распоряжение, а я ведь человек маленький, подневольный...
  
   Минут через сорок, когда Марина и Сан Иваныч сообща отстояли народное добро в виде Гриши-радостного, а машина с крестом уехала, на лавочке возле Гришиного дома сидели двое: председатель и Гриша.
   - Вот скажи мне, Гришка, - Танюшкин закурил и дал папироску собеседнику, - Зачем ты поджёг Биллю? Оно тебе надо? Видишь, как всё обернулось нехорошо. А если бы они тебя увезли, напичкали таблетками?
  
   Помолчали, и председатель продолжил воспитательный процесс:
   - И не прикидывайся идиотом, всё ты понимаешь, просто тебе так удобнее жить на всём готовеньком. Ну, что ты за человек, Гришка ты, Гришка.
   В этом месте председатель замер. Потому что косматая нечесаная башка Гриши неожиданно легла на его плечо. По лицу дурака потекли крупные слёзы. Промывая в столетней грязи дорожки, они капали с носа на председателево плечо. Гриша поёрзал, устраиваясь поудобнее, и сказал жалостливо, как мог:
   - Сдохни, скарлатина!
  
   Бойкот
  
   Стрелки часов показывали девять утра, когда Билля вышла из дому. Она уже знала о вчерашних событиях. Кляня себя за худой язык, баба заперла дверь на замок и, сев на велосипед, направилась в сторону магазина.
   Навстречу Тахмуддиновой шла Маруся Юсупова. В одной руке сумка, в другой пятилетний сын Алёшка.
  
   - Здравствуй, Маруся, - приветливо поздоровалась почтальонша, - Куда с такого ранья намылились?
   Маруся, словно бы не слыша приветствие, нагнулась к Алёшке и громко сказала:
   - Сынок, пойдём скорее, а то на автобус опоздаем.
   Билля ничего не поняла, лишь недоуменно пожала плечами.
  
   Возле магазина на лавочке сидели две ранние пташки: Микрюкова с Раскатовой. Билля чисто, как дитя, улыбнулась:
   - Здрасьте, тётя Аля и тётя Матрёна!
   Старухи продолжали обсуждать что-то своё, только у Алефтины чуть дёрнулась щека.
   - У нас сегодня что, эпидемия глухонемоты? - Билля начала злиться, но ответа не последовало.
  
   Поставив велосипед к стене магазина, Билля вошла внутрь. По случаю выходного дня и утра, Марамыгина было с явного похмелья. Тридцать килограммов её головы лежали на руках-подпорках. Рожу перекосило. Походу эпрувёза ещё спала.
   - Здравствуй, Люда, -Билля положила на прилавок сотенную купюру, - Дай-ко ты мне четыре пачки лёгкой Явы?
  
   Марамыгина открыла глаз, хмуро оценила покупателя и продолжила прежнее занятие.
   - Я что тихо говорю? - повысила тон Билля, - Дай мне сигареты, быстро! Или здесь не магазин? А может быть, мне жалобу написать в общество защиты прав потребителя?
   Марамыгина вновь открыла мутный глаз, оценивающе посмотрела на визави и сказала:
   - На хер пошла отседа, лярва крашеная! Сучкам не продаём. А будешь бакланить, мне кнопку-то нажать не долго. Приедет ГБР, ласты завернут и прощай, Одесса-мама.
  
   Билля схватила свою сотку и свирепо хлопнув дверью вышла вон. Старухи уже куда-то исчезли, сорвать зло было не на ком.
   В проулке показался Андрей Михалев, колхозный зоотехник. Билля обрадовалась, хоть одна живая душа. Ринувшись вместе с велосипедом наперерез Андрею, она вынудила того остановиться.
  
   - Привет, Андрей! Куда путь держишь? - с улыбкой поздоровалась Билля, - Выходной, а ты весь при делах.
   Михалев сделал несчастное лицо. Вчерашние события вызвали в деревне массу пересудов. Бабы допоздна шушукались возле колодца, итогом того партсобрания стал бойкот, режим радиомолчания, направленный против почтальонши.
   - Доброе утро, - поздоровался Андрей, не смогший побороть природное вежество. И быстро пошёл дальше.
  
   Билля уже поняла, что происходит. Родившись и прожив всю жизнь в деревне, она понимала, насколько жестокой может быть та деревня к отступнику, пошедшему наперекор обчеству. Бессильно опустившись на траву, Билля горько заплакала.
   С концов деревни послышался приближающийся рокот мотора. Билля встала. Так и есть, председатель. Вот сейчас и поговорим. Этот не сможет молчать. Не имеет права!
  
   Когда машина поравнялась с бабой, она махнула рукой, и председательский УАЗ нехотя остановился. Распахнулась водительская дверца, и хмурый Танюшкин вопросительно уставился на Биллю.
   - Что происходит в нашей деревне, Александр Иванович? - голос Билли дрогнул и она пустила классического петуха, - Почему все молчат, почему никто со мной не разговаривает? Я что, враг народа?!
  
   Танюшкин молча выслушал вопросы, достал папиросу, прикурил и выпустив дым в лицо бабе, сказал:
   - Ты бы, Тахмуддинова, искала обмен в город. Нынче, говорят, многие рвутся к земле. Недостатка в желающих не будет. Дом у тебя справный, с переездом я тебе помогу. Дам машину и что там ещё потребуется. Честно говоря, после вчерашней истории, мне противно с тобой разговаривать. Гавно ты, Билля, что характерно, от жёлтой курицы.
  
   - Ах, вон оно что?! -Билля взвилась, - Так это значит бойкот? Ну хорошо же! Как вы ко мне, так и я к вам. Из-за паршивого идиота, живого человека со свету сживаете?
   - А чё ты нам сделаешь, дурочка? - председатель грустно усмехнулся, - Живой человек, говоришь? Так и Гриша наш живой. И не паршивый он, а наш, кондовый. Любое сообщество нуждается в собственной Петрушке. Ты ведь не меня обидела, ты обчеству в хайло плюнула. Собирайся, Билля, не мешкай. Всё одно тебя съедят.
  
   - Да в гробу я видала вашу деревню! - Билля расплакалась, - Подумаешь, пуп земли и царство всеобщей справедливости. Да меня давно зовут в город на телеграф. Говно ваша деревня, и люди здесь говны, так и знай!
   - Мы-то, может, и говны, - вздохнул Танюшкин, - А только и ты не забывай. До сегодняшнего дня тебе здесь радовались, и сама ты жила с народом душа в душу. Не забыла ль, в какой стороне погост? Там твоя мама лежит. Эх, Билля, - дура баба!
  
   Тахмуддинова ничего не говоря, скакнула на велосипед и, как могла быстро, поехала домой. Дома она бросилась на кровать, упала лицом в подушку и всласть наревелась. Перед лицом промелькнули кадры детства, юности, знакомые и близкие. Работа, посидели с бабами вечером на лавке.
   Через неделю она разменяла дом на жильё в городе и съехала из деревни навсегда.
  
   Антуфий
  
   Описывать рабочий день егеря, дядьки Антуфия, нет нужды. Тайга, ещё раз тайга и вновь она же. Встал, справил нужды, умылся, закинул в себя стакан чая и к ней, вечной кормилице.
   В молодости приходилось бывать Антуфию в Сибири, на Дальнем востоке. Излазал с друзьями ихонные дебри вдоль и поперёк. Красота такая, что хочется снять шапку и поклониться. Кому? Тайге-матушке, Господу, создавшему подобное великолепие.
  
   Но единожды попав на Урал, ощутив собственной шкурой пьяный воздух этого пупа земли, Антуфий понял: здесь, только здесь и нигде более, он сможет пустить корни. Под огромными, в три обхвата соснами и елями, где чувствуешь себя малой вошкой, попавшей в античный храм, возле звенящего живой водой лесного ручья, на косогоре украшенном пылающими рябинами - только здесь!
  
   Сегодня в плотном графике егеря штатное окно. И значит, можно на пердючем мопеде сгонять в деревню, затариться продуктами, повидать старинного друга, Саню Танюшкина, пропустить с председателем рюмку-другую беленькой. Вот только бы Тюха не увязался следом. Мальчишке пора за бабами ухлёстывать, а он всё, как сосунок, за тятей ходит. "На велике поеду, - решает лесовик, - а то мопед он враз услышит".
  
   Антуфий осторожно, стараясь не шумнуть (у лося слух в сотню раз лучше, чем у человека), выводит велосипед из дровяника. Бросает на плечо рюкзак с пакетиками и деньгами и, крадучись вдоль поленницы, выходит на тыльную сторону своего зимовья. Только бы не услышал, только бы не брякнуть чем-нито.
  
   Старик поворачивает за угол избы и с разгону натыкается на массивную тушу. Подняв взор, Антуфий со смешанным чувством злости и восторга смотрит на трёхсоткилограммовое чудовище:
   - Ну что, выследил, сволочь?! Чё ты за мной, как за титькой, ходишь? Дай в магазин съездию.
   Тюха с укоризной смотрит на хозяина и коротко мукает - мол, сам ты - сволочь. Бросил ребёнка на произвол судьбы и доволен.
  
   - Ну, что мне с тобой делать, свинья ты рогатая?! - Антуфий злится, - Говорю же, в магазин сгоняю, одна нога здесь, другая, сам знаешь. Тебе же соли куплю. Соль, понимаешь, соль, тваю мать!
   Зверь прислушивается, знакомое слово вызывает самые приятные воспоминания. Однако, уступить дорогу не спешит. Вместо этого Тюха вынимает изо рта лопату своего сопливого языка и начинает вылизывать своего уварачивающегося друга. Некоторое время слышен сдавленный мат, сопение и мокрые смачные шлепки.
  
   Наконец, Антуфий вырывается и грозно рявкает:
   - Всё, я сказал! Сидеть дома, избу караулить! Попробуй только, скот, пойти за мной, возьму нагайку и всю жопу изнахратю! Ишь, олень - золотые рога, выискался! Убери рожу и не надо на меня так смотреть. Не дави на жалость, со мной этот номер не проканает.
  
   Антуфий садится на велосипед и, толкнувшись ногой, раскручивает педали. Некоторое время старик прислушивается. Нет, кажись послухал, остался дома.
   Дорога весело бросается под резиновое колесо, погода именно та, когда хочется совершить подвиг - написать стих или выпить водки. Лепота!
  
   До деревни Антуфий не доехал всего ничего, каких-то полтора-два километра. Что случилось? Да уж случилось, будьте покойны.
   Они вышли из кустов обрамлявших дорогу. Двое, рваные, злые, решительно настроенные.
   Антуфий сразу смекнул - беглые. Наверняка из зоны подорвались. И время удобное, конец весны, всё прёт, как на дрожжах. На одних подножных кормах, если лес знаешь, можно какое-то время прожить.
  
   А двое уже заступили старику дорогу, Антуфий едва успел затормозить. Рука с цивильными наколками впечаталась в руль, а хриплый голос спросил:
   - Далёко путь держишь, совхозник?
   Антуфий не прожил бы в тайге почти век, если бы был рохлей, да слюнтяем. По молодости многое приходилось повидать, кое в чём даже поучаствовать. И потому вид урок не вызвал трепета, на который рассчитывали беглецы.
  
   - Здорово, братва! - поприветствовал беглых Антуфий, - В деревню еду, вона она за пригорком. Хлебушка, соли, табаку купить. А вы, стало быть, от хозяина ноги сделали? Добре! Я чем сгодюсь?
   - А чё у тебя есть, пенёк? - спросил второй беглец, сухой, угристый мужик лет сорока.
   - Деньги есть, сынок, рублёв триста, надо? - Антуфий полез рукой в кармашек рюкзака.
   - Не надо нам твоих денег, отец, - вмешался тот, что старше, - Лучше скажи, как нам на железку выйти?
  
   Антуфий на мгновение задумался:
   - На железку, говоришь? А на што она тебе? Лучше по течению Паленьки ступайте, она вас к большой реке выведет. Там плоты, буксиры, баржи. Ни одна ментовка вас во век не сыщет. И напарнику скажи, чтобы пеньком не обзывался. Не люблю!
   - А ты нас типа сдашь, пенёк? - ощерился угристый, - Небось в ваших ебенях половина населения на мусарню цинкует?
   - Ты, сынок, видать неграмотный ни разу, - Антуфий деланно закручинился, - Я же тебе русским языком сказал, не стоит меня пеньком называть, - старик уже давно услышал отдалённое кустами сопение и присутствие большого зверя. Не послушался-таки, вот же охламон!
  
   - И чё ты сделаешь, пенёк? - угристый откровенно издевался, - Ухи надерёшь или забодаешь?
   Антуфий, рука которого до сих пор доставала из рюкзака обещанные триста рублей, крепче обхватил рукоять из прессованной бересты, а вслух же сказал: - Дак то и сделаю, соплюха. Чё сам подпорчу, а остатки ментам сдам.
   Урка только начал смеяться, когда Антуфий чуть обернувшись к кустам, обыденно так сказал:
   - Тюха, взять!
  
   Дальнейшие события беглым уркам показались дурным сном. Впоследствии на допросах, они раз за разом повторяли одно и тоже: из лесу выскочил здоровенный лось, расшвырял их в стороны, а пахану прокусил плечо до крови.
   Всё так и случилось, за исключением мелких деталей. С ужасным треском распахнулись кусты, раздался утробный рёв-стон, и на поляну вымахнул гигантский, так показалось струсившим зекам, лось.
  
   Могучий удар передних копыт зверя, отбросил угристого метра на три, там он и упокоился до срока. Второй, тот, что старше, успел скинуть из рукава финку, однако, нож разведчика, образца сорокового года, подарок Антуфию от партийного босса, оказался быстрее. Визгливо вскрикнув, урка уронил финку и схватился за окровавленное, перерубленное до кости запястье.
  
   Когда через полчаса к месту происшествия приехали Марина, Танюшкин и сопровождающий их лесовик, связанные урки уже пришли в себя. Возле морды угристого красовалась лужа дурно пахнущей блевоты, его старшак нянчил перевязанную куском дедовой рубахи руку и отмахивался от Тюхи, вылизывавшего беглецу ухо.
  
   Славка Пузырёв
  
   - А кто в гандоны наливал воду и швырял их на головы людям? - Пузырёва старшего трясло, - Отвечай сволочь, когда тебя не спрашивают!
   - Да я, батя, проверял закон всесоюзного тяготения, Ньютон придумал, - Славка грустно потупился.
   - Да мне твой Нютон в лифчике не нужон! Тоже идиот, наверное. И это, бля, педагог?! Ступай в голбец, посидишь с хомяками, умнее станешь. Бегом, мать твою!!!
  
   Голбец, он же ледник, находился под клетью, в глубокой яме, укреплённой стенами из лиственничных жердей. В конце зимы его плотно забивали снегом, трамбовали до твёрдости льда, и далее всё лето он исполнял роль холодильника.
   - Валенки и шубейку надень, взблёвень морковный! - Пузырёв старший захлопнул за сыном тяжёлую ляду и, матерясь, прошёл на кухню. Приняв сто пятьдесят граммов самогонки и хрустнув огурцом, мужик немного успокоился и, присев в кресло перед телевизором, задремал.
  
   Славка, оказавшись в давно обжитом подземелье, первым делом достал из потайной щели фонарик, подсветив, нашёл половинку свечи в блюдце и спички.
   Запалив свечу, мальчишка уселся поудобнее на кучу старых мешков, вынул из щели книжку и принялся читать.
  
   ... Уже в зрелом возрасте он женился на Гаргамелле, дочери короля мотылькотов, девице из себя видной и пригожей, и частенько составляли они вместе животное о двух спинах и весело терлись друг о друга своими телесами, вследствие чего Гаргамелла зачала хорошего сына и проносила его одиннадцать месяцев. Должно заме ...
  
   Славка шёпотом заржал. Как же, тёрлись они, ага! Трахались, небось, как Марамыгина, хы! Мальчишка представил себе ту картину и опять шёпотом расхохотался. Дураки! Делать им нечего. Какой прикол в том траханье? А ещё взрослые люди. Тьфу!
   Мальчишка углубился в чтение, и некоторое время в голбце был слышен шорох страниц, да возгласы типа "Вот дебилы тупые!". Незаметно Славка уснул.
  
   Когда-то, лет сто назад, дед Трифон Пузырев, добыв в тайге золотишка, вдруг просветлел. Не пустился во все тяжкие, не мотал на грязные лапы дорогую парчу, не стелил проулки хашеманскими коврами. Трифон построил дом и трактир при нём. Вы скажете, что так не бывает? Увы, редко, но случается.
   Много чего говорили за Трифона. Что тать он и душегуб, что золото его не чистое. Люди, известное дело, любят задарма боталы почесать.
  
   Славка проснулся от холода. Продрог, ссять захотел, брр. Подхватившись с места, мальчишка шмыгнул в дальний угол подпола. Направив струю на стену, он написал слово из трёх букв, которое, впрочем, тут же и растеклось неопрятными струями.
   Внимание парня привлекла яма в песке, являвшимся основой голбца. Не просто яма, но провал. Словно бы грунт осел в какую-то подземную каверну.
  
   Не долго думая, Славка притащил заступ, которым батя углублял голбец о прошлый год. Копнув два или три раза, Славка неожиданно рухнул вперёд себя за провалившейся лопатой. Грунт под ним начал быстро оседать. Было такое ощущение, что там, в глубине, огромная пустота. Славка вспотел!
  
   Пьяный батька спал перед телевизором, а Славка разбирал доски ложного пола. Там внизу оказалась ещё одна ляда, с потемневшим от времени бронзовым кольцом. Используя заступ, как рычаг, Славка пыхтя и матерясь, откинул зловредную крышку. Увиденное поразило мальчишку в самое сердце. Прямо от его ног начинались деревянные ступени. Отрок посветил фонариком и опешил.
  
   Луча фонарика едва хватило, чтобы высветить далёкое дно второго, тайного подвала. Славка с замиранием сердца ступил на ступени и подсвечивая себе фонариком, стал спускаться. Паутина, какие-то непонятного происхождения хлопья, и ужасный холод.
   Добравшись до дна, Славка ступил на ... каменные плиты. Откуда здесь плиты? Сокровища, золото партии, схрон бандеровцев?! Эти и ещё тысяча вопросов, теснились в голове мальчишки, пищали, толкались локтями и налезали друг на друга.
  
   Луч фонаря уперся в гору каких-то ящиков. Славка подошёл ближе и с трудом откинул крышку верхнего. В ящике, проложенные истлевшей, рассыпающейся в прах материей, лежали предметы, отдалённо напоминавшие мамкину толкушку для пюре. Длинные, с деревянной ручкой, двумя ребристыми кольцами посередине, они вдруг напугали пацанёнка. Что это?!
  
   Славка осторожно взял одну из штуковин в руку, повертел перед носом, зачем-то понюхал. Страшная догадка пронзила его мозг. Гранаты!
   Осторожно, как самую хрустальную в мире вазу, Славка положил свою находку обратно в ящик и как мог быстро, выскочил из подвала. Приладив ляду на место, он забросал лаз землёй и разровнял её так, чтобы тайна не бросилась в глаза отцу. Затем он сел на мешки и задумался. Вот тебе и потёрлись телесами...
  
   Танюшкин и Раскатова
  
   - Ну, хочь кого пошли, Иваныч, там любой мужик справится, - Раскатова пожевала беззубым ртом папиросу, - Любого мужичка. Делов-то на полчаса. Надо пару досок, ну, инструмент, гвозди. В иные годы я бы сама справилась, но чё-то старею.
   - Танюшкин подумал, почесал затылок и, махнув рукой, сказал:
   - Ладно, тётя Матрёна, я сам починю. Сейчас свободных рук не предвидится, все на строительстве нового моста через Паленьку. Завтра с утреца, часиков в восемь не разбужу?
   - Окстись, кормилец! Я уже забыла, что такое сон. Видимо, всё выспала.
  
   Вы спросите, что такое сурьёзное могло прохудиться у Раскатовой? Ну, положим, у самой Матрёны все прохудения состоялись ещё лет семьдесят назад, здесь печалиться поздно. А речь зашла о деревянном туалете старой зечки. Пол в данном приспособлении для отправления надобностей стал настолько ветхим и хлипким, что даже старухины сорок килограммов прогибали его и заставляли всхлипывать. Того и гляди сверзишься и утонешь.
  
   Утро вторника началось без выкидонов. Солнышко встало на востоке, Паленька всё так же текла к морям, а Пузырёв явился на мехдвор с бодуна.
   Сан Иваныч дал распоряжения двум своим бригадирам, дежурно отлаял Пузырёва, ущипнул за задницу учётчицу Милю, подивившись её раздобревшим окорокам и, закурив, присел на лавку перед правлением.
  
   По улице прошла Микрюковская корова. Тварь у Алефтины давно жила своей жизнью, автономно. Сама уходила, сама возвращалась. Безропотно подставляла дойки на предмет сдачи сырья. Умная тварь, одно слово - корова!
   Танюшкин вспомнил про обещание, данное Раскатовой. Поморщился. Кому ж охота работать, да ещё на халяву. Но положение Отца ко многому обязывает. Надо идти, однако.
  
   Собрав в деревянный короб с ручкой нехитрый инструмент: ножовку, молоток, гвоздодёр и десятка три гвоздей, Сан Иваныч погрузил на телегу несколько приготовленных досок, инструменты и, лениво шлёпнув лошадь Ксюшу по заднице, поехал в сторону Раскатовской хибарки. Вернее, хотел поехать.
   Ксюша, томно посмотрела на Хозяина, махнула ободранным хвостом, сделала умное лицо, и уснула.
  
   Танюшкин улыбнулся. Вот же сука лядащая. Ну, сейчас ты у меня призы брать будешь. Вынув из под соломы, устилавшей дно телеги, кусок скрученного кабеля, председатель что было сил перетянул хитрую скотину по заднице. Ксюша всхрапнула, что-то крикнула от боли и пошла таким намётом, что председатель рухнул на дно телеги и пол-улицы проехал лёжа.
  
   Раскатова встала рано, ну, а что тянуться? Это у молодёжи впереди горизонты и свершения, а тут кажному дню радуешься, каждой минутке. Грех - последнее на сон убивать.
   Послышался шум, топот копыт, скрип колёс, и в облаке пыли к Раскатовской избушке подлетела Ксюша с председателем на борту.
  
   Танюшкин натянул вожжи и громко заорал:
   - Тпру, сука весёлая! Приехали! Привет, бабка Матрёна, а вот и мы с кентавром!
   Разгрузив доски и инструмент, Танюшкин перетаскал своё хозяйство к Раскатовскому сральнику, сиротливо подпиравшему избушку с тыльной стороны.
   - Ну, приступим помолясь? - сан Иваныч закурил, - Всякое дело начинается с перекура. Ты бабка чайник ставь, я тут быстро. Минут за двадцать управлюсь.
  
   ***
  
   Славка Пузырёв, а так же его кореша Мишка с Прошкой, огородами прокрались на окраину деревни и углубились в березняк, разросшийся и вплотную подступивший к избам. Пройдя с полкилометра, мальчишки решили, что этого будет довольно.
   - Ну, показывай, Пузырь! - Мишка нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
   - Не суетись и не дёргайся, - Славка снял с плеча рюкзачок, - Чё скёшь ногами, ссять что ли хочешь?
  
   - Ты хоть знаешь, Пузырь, как их применять? - Прошка заинтересовано разглядывал вынутые из рюкзака гранаты. Их было десять штук и выглядели орудия убийства вполне мирно. Пестики для пюре - ни дать ни взять.
   - Да уж не тупее тебя, Проня, - Славка разложил гранаты под берёзой, - Вчера весь вечер в Интернете лазал, нашёл, ххаа! Вон видите колпачок снизу? Да короче, сейчас покажу. Для того и пришли.
  
   ***
  
   Сан Иваныч сноровисто нарезал доски по размеру. Мудрствовать не стал а просто стелил их поверх старых, сгнивших. Внизу, на расстоянии вытянутой руки кипела своя, потусторонняя жизнь. Всё радовалось, шевелилось, жрало и спаривалось. Запашок, однако!
   Осталось приладить ещё три доски и можно умывать руки.
  
   ***
  
   Мальчишки отошли от боеприпасов шагов на пятнадцать и, встав в кружок, разглядывали чудо прошлого века.
   - Ладно, пацаны, чё тянуть? Взрываем! - Славка по-хозяйски скомандовал дружкам лечь за толстым стволом берёзы и не высовывать носа. Сам же присмотрел место себе, куда скакнуть, когда граната полетит в цель, и отвинтил колпачок, смазанный накануне керосином.
  
   Металлический защитный колпачок легко поддался, Славка бросил его в траву и перевернул гранату. Из полой рукояти выпал шнурок с шариком на конце.
   - Ну, пронеси, Заступница! - Славка, подражая взрослым, неумело перекрестился, - Ложись, мля! - граната полетела в цель, а Славка рыбкой полетел в укрытие.
   Ничего не произошло, только глухой удар от падения гранаты-детонатора в компанию товарок.
  
   Мальчишки хихикнули. Прошка посмотрел на разочарованного Славку и сказал:
   - Ну чё, минёр хренов? Ой взорвётся, ай прячьтесь... Где?!
   И в это время грянуло! Рвануло так, что мальчишки едва не наделали в штаны. Толстый ствол павшей от старости берёзы-мамы отозвался множественным дробным стуком. Словно с той стороны по нему колотили барабанными палочками. Комья взлетевшей в воздух земли, щепки, кора, водопадом сыпались им на головы. Пацаны забалдели от счастья. Работает, Урра!
  
   ***
  
   Танюшкин докурил, сделал последнюю затяжку и шагнул на сооружённый пол. Осторожно потопал ногами, топнул смелее, понял, что получилось надёжно и подпрыгнув, ударил в настил двумя каблуками. Одновременно с этим его последним притопом раздался страшный взрыв, и Танюшкин, нелепо взмахнув руками, полетел вниз.
  
   На грохот из хаты выскочила Раскатова. Из берёзовой рощи, подступавшей вплотную к её дому, поднимался дым, ветерок принёс запах войны, тревожный и пугающий. Танюшкина нигде не было.
   - Иваныч! - всполошилась старуха, - Ты где, мил человек?! Иваныч, не пугай ты меня, я ить старая, сердце не выдержит.
   Тишина была ей ответом. Словно и не было председателя, словно и вовсе не рождался сей фрукт на свет божий.
  
   - Саша! - вновь жалобно позвала Матрёна, - Ты куды спрятался, сокол? Я чай вскипятила, а тут чё-то взорвалось...
   Из туалета, а, вернее, откуда-то из-под него, раздался приглушённый крик, очень серьёзный взрослый мат:
   - Матрёна, тваю мать! Ты долго там курлыкать будешь, анаконда! Верёвку тащи, сука!
  
   Марамыгина слышала взрыв, но она проспала и как могла быстро добежала до магазина не вникая в причины того грохота.
   Ключ, зараза не хотел вставляться в дырку замка. Наконец, Людке удалось справиться с дверью, и только она хотела войти в помещение, как какое-то движение привлекло её внимание.
   Из-за угла, со стороны Раскатовского дома, показался председатель.
  
   - Здравствуй, Сашенька, - поздоровалась Людка, и только сейчас заметила, что председатель с ног до головы облеплен какой-то гадостью, - Ой, Сань, а ты в чём это?
   Танюшкин с ненавистью посмотрел на бабу и буркнул:
   - А что не заметно, что в гавне?
   - Дак я вижу, что в гавне, - Марамыгина растерянно смотрела на любовника, - А чё так рано-то? Ещё девяти нету.
   Потом до бабы дошла абсурдность ситуации и предлагаемых вопросов:
   - Саша, так что же случилось?
   - Что-что, анализы ездил сдавать, мля! - Танюшкин скрипнул зубами, - Не взяли, сказали что мало!
  
   В то же самое время на берегу Паленьки сидели и горестно курили Витька Юсупов и Пузырёв старший. В тот момент, когда грянул взрыв, встряхнувший всю деревню, два бравых механизатора работали на строительстве нового моста через Паленьку. Витька сидел в кабине за рычагами, а Пузырь при помощи стропов подцеплял к нему длинное бревно. Когда рвануло, Витька дёрнулся, а вместе с ним дёрнулся и стальной конь, вновь лежащий теперь на дне реки. Война - это всегда плохо!
  
   Казнь пионера
  
   -Спит? - Соня со слезами на глазах посмотрела на мужа, - Прямо не знаю, затмение какое-то на меня нашло.
   - Спит, куда он денется, - Пузырёв старший усмехнулся, - Правда на животе. Ну ты, Сонька, зверюга. Скакалкой по жопе?! Я бы и сам не догадался. Откуда в тебе столько садизма? Меня пилили, от Валерки Крейцерши я пи-дянок выхватил. А выходит, что бабы ещё зверее мужиков?
  
  
   После вышеозначенных событий Танюшкин пришёл домой и минут десять полоскался под краном. Потом и вовсе скинул с себя всю одёжу, приспособил поливальный шланг и за неимением нормального драл себя собачьим шампунем, оставшимся от тёщиной болонки, гикнувшейся в прошлом году.
   Отмывшись, он вызвал к себе Донцову и, поручив ей расследование, открыл холодильник.
  
   Когда через час, пролетевший весело, Марина принесла новости, председатель был пьян в осипа. Язык хозяина заплетался, но голова советского человека соображала ясно.
   - Рассказывай, чё принесла, чё накопала? - Танюшкин икнул и налив полстакана водки, мелкими глотками выцедил продукт.
   - В общем так, Александр Иванович, - Марина достала записную книжку, - Взрыв совершён жителем деревни, Пузырёвым Вячеславом.
   - Славка что ли? - председатель усмехнулся, - Ну, добре, ступай. Дальше я сам разберусь. Там, походу, семья вредителей. Батька трактора топит, а сынок председателя в говне купает. Ну-ну!
  
   - Вот так, Софья Михайловна. Взрыв учинил ваш сын, так показывают двое его дружков, Мишка и Прошка, - Марина захлопнула свои записи, - Придётся мне поставить вашего неслуха на учёт.
   - Да как же так, Марина?! - запричитала Соня, - А, может, не надо? Чё парню жизнь губить? Израстётся, дурь из головы выветрится. Мальчишки, они ж завсегда что-нибудь выдумывают. То рогатки, то поджиги. Мариш, не надо, а?!
  
   Примерно через час, когда Соня обыскала весь двор, заглянула в клеть, погреб и на чердак, взгляд женщины упал на конуру. Что-то сегодня Трезора не видать, не захворал ли часом? И где шастает этот варнак? Ну, погоди у меня, орясина!
   Женщина встала с колоды, на которой сидела, и направилась к конуре. Внутри заёрзало, но обычно приветливый пёс не вышел к хозяйке. Странно!
  
   - Трезорушко, - Соня нагнулась, но в темноте конуры ничего не разглядела, только смутные очертания, - Трезор, ну ты чего? Выходи, поешь хоть. Хоть голос подай, а то прям не знаю, чё и думать.
   Из конуры невнятно тявкнуло, и снова тишина.
   - Да что ты будешь делать? - Соня пнула ногой по деревянной будке, - Выходи, дрянь такая. Долго я тебя буду уговаривать? Ещё сторож называется.
  
   И опять из будки невнятно тявкнуло, раз и другой. Соня задумалась, на её лице появилась понимающая улыбка. Еле сдержав рвущийся из горла хохот, женщина крикнула:
   - Трезор, а я ведь тебя собачникам отдам. Так и знай. И Славки моего нет нигде. А отец ему новый велосипед купил. Блестящий, со звоночком и колёсами. Хоть бы спасибо сказал.
   - Спасибо! - ответил "Трезор" из своей будки и горько заплакал.
  
  
   - Мой чище, узник совести, - мать подстрожила голос, - Как бонбы взрывать, так это ты горазд, а как полы в избе вымыть, так у тебя белы ручки отваливаются? Куды ты поперёк половиц драишь, олух! Белые полосы будут. Мой вдоль, да тряпку споласкивать не ленись. Щас Донцова придёт, будет тебя перевоспитывать.
  
   Уже совсем поздно, а что делать, приехала бригада сапёров из МЧС и районный начальник милиции общественной безопасности.
   Схрон под Пузырёвским домом разбирали до полуночи. Тех гранат, что нашёл Славка, оказалось три ящика, но кроме них имелись иные сюрпризы: несколько казачьих шашек, два упакованных в промасленную бумагу нагана и самый настоящий пулемет "Максим".
  
   Но главная находка в последствии попала на полосы краевой газеты. В самом углу схрона обнаружился ещё один ящик, продолговатый, больше похожий на гроб недомерок.
   Когда работники МЧС и милиция вскрыли сей контейнер, ахнули даже видавшие виды.
   Ящик оказался доверху набитым серебряными царскими рублёвками.
  
   С одной стороны на рубле был выбит профильный портрет последнего самодержца, а с другой двуглавый орёл, символ империи. По гурту надпись "чистаго серебра 4 золотника 21 доля". Вот так, братие. А вы говорите, что чудес не бывает!
  
   Взбленднулось
  
   Спит моя деревня, сопит дырками, храпит, чмокает во сне губами, морщит рожи и мордашки, отдыхает.
   У Андрея Михалева ЧП. Вернее, не у него, а в соседнем совхозе "Закром Социализма". Чета Михалевых уже приготовилась отойти ко сну, когда рявкнул телефон. И раз, и другой. Настырное, надо сказать, приспособление.
  
   Марина, поскольку чаще звонили всё же ей, подняла трубку. Послушала мгновение и крикнула мужу:
   - Андрюхин, это тебя!
   Андрей, в одних трусах и с надорванной упаковкой презервативов в руке, прошествовал на кухню, где и стоял зловредный аппарат. Говорил не долго, минуту от силы.
  
   - Маринка, у соседей ЧП, - мужик мялся, переживал облом несостоявшегося акта, - То ли мор, то ли ещё что, не знаю. Скот падает. Уже пять молодых тёлок загнулись. Тамошние зоотехник с ветеринаром с ног сбились. Не справляются. Надо идти!
   Маринка вздохнула разочарованно:
   - Ну, раз надо, значит, надо? Иди, доктор. Тебя, кстати, ждать или как?
   - Скорее всего, или как, - злясь на весь белый свет, сказал Андрей, - Если что, я у Тольки переночую. Я возьму твою машину? Спасибо, котик!
   На том и расстались.
  
   Выехав за ворота, Андрей направил колёса в сторону соседей. Пару вёрст проселком, для Уазика - тьфу. А там новая шоссейка, с ветерком.
   Однако, выехав на шоссе, Андрей и не подумал сворачивать в сторону "Закромов". Его путь сегодня лежал совсем в другую сторону.
  
   Это началось пару месяцев назад. Тогда Михалева и ещё пару специалистов отправили на краткосрочные, трёхдневные курсы повышения квалификации, имевшие место быть в районном доме колхозника. В актовом зале в разных углах сидело человек двадцать. Мужчины, женщины, разный возраст, кислые мины. И то! Кому ж охота тратить драгоценное время на тупые пересказы всем известных трудов по зоотехнике.
  
   Андрей облюбовал место и уже хотел сесть, как вдруг его окликнули. Женщина, молодая и симпатичная. А могло ли быть иначе? Только симпатичная. Это у Господа такие припарки, проверка на вшивость и лояльность семейному ИТУ.
   Михалев вгляделся и радостно вскрикнул:
   - Танька! Ты?!
  
   После занятий, где преподаватели из сельхоза ездили им по ушам на предмет сои и аграрных революций, Андрей с Татьяной решили немного развеяться. Кафе-бистро с пиццей и мороженым, потом другое кафе, уже с коньяком. Совершенно неожиданно, не сговариваясь, они оказались в доме колхозника.
  
   Старуха администраторша, поджав губы на разные фамилии в паспортах, приняла деньги и выдав им ключи от суточного номера, буркнула:
   - Полотенцы с собой не брать, я потом всё пересчитаю.
   Номер принял их обшарпанностью стен, гудящим, как трансформатор, холодильником и надписью на стене: "Колхозник! Оставь за собой чистоту. Ты же человек?"
   Андрюху убил этот знак вопроса. Они посмеялись, потом выпили принесённой с собой водки и оказались в объятиях друг друга.
  
   На второй и третий дни, было то же самое. Молодые люди, словно изголодавшиеся странники в пустыне, постигали друг друга. Татьяна оказалась дамой без комплексов. По крайней мере, она делала то, от чего воротила нос Маринка.
   Андрюхе вспомнился плакат-хохма из Интернета. "Минет - тайное оружие любовницы. Женщина, учись сосать!".
   Правда в чистом виде. И ведь коснись той же Маринки. Доведись ей попасть в подобную ситуацию, будет делать то же самое, что делает сейчас Татьяна. А что мешает в браке? Почему с мужем-женой такое нельзя?!
  
   В общем, не буду растекаться. Андрею понравилось, и далее они стали встречаться почти регулярно. Конечно, приходилось каждый раз придумывать всё новые отмазки, причины для отлучек. Но это привносило некий шарм в отношения. Эдакие подпольно-партизанские игрища.
  
   Вот и в этот раз, Андрей, договорившись заранее с Толькой из "Закрома", получил обещанный звонок-вызов и теперь ехал на свидание. С Татьяной они договорились встретиться в маленькой придорожной гостинице, что как грибы расплодились на просторах Отечества. Номера там сдавались на сутки, стоило это не так уж и дорого. В общем, всё для укрепления супружеских уз. Ну, а как? Встретились, спокойно потрахались, и ... в лоно семьи!
  
   Андрей надеялся минут за пятнадцать доехать до искомого объекта. Обычной придорожной столовой, со стоянкой для дальнобойщиков, заправкой и небольшой гостиницей. Однако, не доехав метров пятьсот до "объекта", он был остановлен машиной с гаишниками. "Вам-то какого хрена надо?" - выругался Андрей.
   А мент литеха, не торопясь проверил документы, доверенность на право управления, страховку, а потом попросил открыть багажник.
  
   Андрей хотел возмутиться, однако, в этот миг у гаишника хрюкнула рация и голос с той стороны, скомандовал: "Третий, возвращайтесь на базу, ждём!"
   Гаишник вернул зоотехнику документы, откозырял и, погрузившись в машину, уехал. Злясь на вынужденную задержку, мужчина проехал оставшееся расстояние. Запарковавшись, Андрей, весь в предвкушении встречи, бегом поднялся на второй этаж. Знакомая женщина администратор приветливо кивнула и подмигнула. Мол, уже там, ждут!
  
   Толкнув дверь номера, Андрей вошёл внутрь. Полумрак, слабенький свет ночника не разгоняет, а наоборот, сгущает тени. Уже с порога, Андрей ощутил что-то постороннее. Что-то не так, не как всегда. Вон же она, постель, и на ней, Таня!
   - Танюха, привет! - Андрей сбросил с себя ветровку и приблизился к кровати с любовницей, - Давно ждёшь? -В ответ же он услышал сдавленное мычание. Да в чём дело?!
  
   Резко, повинуясь наитию, Михалев включил верхний свет и остолбенел. На кровати, в чём мама родила, лежала Танька. Её руки и ноги посредством капронового шнура были туго привязаны к спинкам кровати. Во рту женщины был кляп из скрученного жгутом полотенца...
  
   Андрей бросился к подруге, но вдруг его внимание привлёк клочок бумаги, лежащий прямо на обнажённом животе женщины. Машинально взяв его в руки, Андрей прочёл буквы, написанные таким до боли знакомым почерком: "Если желание потрахаться ещё не пропало, то я жду. Твоя Марина".
  
   Ограбление по ...
  
   Александр Иванович Танюшкин, председатель и орденоносец, напился, как последний скот. Ему, пахарю и бессребренику, новый глава района велел собирать вещи. Ему, который на своём хребте вытащил колхоз из дерьма, поднял, благоустроил, выпестовал!
   "Не вижу отдачи и желания работать на земле! Думаю, на вашем месте нужен более другой человек, а вы собирайтесь на покой!"
  
   Выйдя из здания администрации, Танюшкин бесцельно бродил по окраине, потом так же автоматически забрёл в тот бар, где и надрался как распоследняя в мире гадина. Если вы думаете, что в кабинете главы был монолог, то глубоко заблуждаетесь. Не тот человек наш Танюшкин, чтобы терпеть подобные выходки.
  
   - Вы и правда считаете, что я не справляюсь, или вам просто край как надо трудоустроить своего прогоревшего на воровстве племянника? - напрямую спросил он у главы, - Так бы и сказали, и я, может быть, ушёл бы. Но теперь я буду бороться. Жаль губить то, что я и мои колхозники создавали годами. Понимаю, лучшего варианта для вашего засранца не найти. Хозяйство работает, всё блестит, приносит пользу. Однако, вы забыли спросить меня, а я не сявка подзаборная. И не надо делать на меня такие жуткие глаза-пуговки. Срал я на вас и ваши двоеточия!
  
   Сей же час, Сан Иваныч, напившись состояние риз, сидел на базарной площади, на одном из перевернутых ящиков и думал думу. Рукав его пиджака задрался, явив миру деревянную руку-протез с кожаными креплениями. Кепка упала с головы под ноги и лежала сиротливо и неприкаянно.
   Это что же получается? Строили, бляха, строили, и вот теперь придёт какая-то админская сука и загадит всё рождённое в муках, просерет и пустит по ветру?
  
   Танюшкин не заметил, как сначала одна рука бросила в его кепку монету, потом другая, упала мелкая купюра, ещё одна. Председатель думал, хмель от тех дум выветривался, кепка тяжелела. На него начали обращать внимание. Подошли две не молодые бабы. Бросили по монетке и, жалостливо глядя на инвалида, затеяли разговор:
   - Не старый же ещё мужик, а смотри, как спился, Ань?
   - Ну, дак, а чё ему остаётся? Небось, на работу не берут, а жрать надо. Помыкал горе, да и сел на енту заразу.
  
   Вдруг лёгкий шумок прокатился по ряду бабок торгующих дарами огородов. Послышались уверенные хозяйские шаги многих ног. Сан Иваныч, уже почти отрезвевший, не поднимая головы, посмотрел в сторону опасности. А она была, это десантник почуял сразу. Шерсть на загривке предупредительно встала дыбом, в районе диафрагмы зародилось рычание.
  
   Вдоль ряда, вытянувшихся во фрунт бабулек, шагали трое. Спортивные костюмы с яркими лампасами, бритые затылки, морды без признаков интеллекта, всё говорило за то, что рынок посетили "кассиры". Нет, те времена, за которые вы вспомнили, давно канули в Лету, но должность кассира осталась. Собрать ли мзду, пугнуть ли неплательщика, шугануть "варягов", доящих чужую корову. Тоже, кстати, работа.
  
   Братки собирали деньги, выдавали бабкам какие-то чеки, и всё было пристойно до тех пор, пока инкассаторы не упёрлись в нашего дядю Сашу.
   Всем известно, что нищенство, как и любой другой вид деятельности, должен быть лицензирован. Тем паче на рынке, где это стоит не малых денег. Новый пассажир? Плати!
  
   - Эй, убогий! - старший из кассиров приблизился к Танюшкину, - Рабочее место денег стоит, плати или уматывай на все четыре.
   Александр Иванович, уже полностью пришедший в себя, глянул под ноги, увидел кепку с деньгами и враз просчитал ситуацию. Потом он посмотрел на заговорившего с ним парня и тоже всё понял. Ну и дела! Ему стало смешно, и Танюшкин расхохотался. Ну, бизнесмен, мать твою так!
  
   - Ребята, я в шоке! Присел отдохнуть, выпил чуть и разморило, а сердобольные граждане накидали валюты в кепку. Забирайте, коли это ваша территория, мне не надо. Ну и ну! - он вновь рассмеялся.
   - Ты, батя, не умничай, рабочее место стоит сто рублей за световой день, а у тебя тута всего семьдесят деревянных, - сказал старший пересчитывая мелочь в кепке, - Так что с тебя ещё тридцатка и вали по холодку, пока вновь не развезло.
  
   Сан Иваныч уже понял, эти так просто не отпустят. Честно говоря, он уже подумывал достать из кармана недостающие тридцать рублей, отдать и свалить, пусть подавятся. Однако, ситуация приняла совершенно иной оборот. Добавилась некоторая экспрессия. А именно, один из подручных старшего инкассатора сделал шаг к сидящему Танюшкину и, пнув его кроссовкой в голень, сказал выслуживаясь:
   - Быстро, чмо! Ты слышал, что тебе командир сказал?
  
   Александр Иванович молчком встал, поднял кепку, вытряхнув содержимое под ноги рэкетирам, достал из кармана пятидесятирублёвку, и подал её старшему:
   - Подавись, чижик! Вам бы на войну, а вы тут бабушек доите, дети рваного гандона!
   Спортсмены не поняли, что произошло, им для этого не выделили времени. Танюшкин внезапно схватился здоровой рукой за грудь, страдальчески выдохнув:
   - Опять ... сердце! - и, задыхаясь, повалился на двух крайних парней. В падении Иваныч схватил их за толстые литые шеи и ... что есть дури метнул чугунные головы навстречу друг другу.
  
   Не слушая деревянного удара, тут же метнул кепку в глаза предводителя, одновременно, как штыком, ударив деревяшкой в горло кассира.
   Трое корчились на земле, безмолвствовала толпа. Она, кстати, пожизненно безмолвствует.
   А Танюшкин уходил, быстро и не оглядываясь.
  
   Рыбалка с отягощением
  
   Пятничный вечер. Согласитесь, почти предпраздничный день. Завтра выходные, говение, сон до усеря, рыбалка. Можно лечь спать попозже, будильник с утра не заорёт. А в холодильнике беленькая, а к ней пивко. А взято с запасом, чтобы не бегать и не искать. Красота!
  
   Уговорившись заранее и уговорив своих баб, два друга, Витька Юсупов и Славка Пузырёв-старший, намылились на рыбалку с ночевой.
   Пузырёвский сын давно просился с батькой, но учинённый им теракт ещё не изгладился из памяти. По сему друзья собрали рюкзачки, попрощались с жёнками на манер "Сама дура" и канули в сгущающиеся сумерки.
  
   - Идём, как договорились, в Марамойкину падь? - спросил у друга Витька.
   - Дак куды ещё? - Пузырёв остановился возле неприметного куста, - Ну-ка, подержи, - с этими словами он сунул другу удилище. Затем, встав на карачки, Славка почти полностью влез в кустарник, долго шерудил там. Наконец, прохрипел: - Есть, принимай!
   Включив заднюю скорость, Пузырёв вылез из кустов, в его руке был свёрток:
   - Держи, Витьк, только осторожно!
  
   Далее Славка кряхтя разогнулся и, приняв у дружка сверток, осторожно положил его себе в мешок:
   - Ну, пошли дальше, надо засветло успеть к шалашу.
   - А чё у тебя в свёртке-то? - Витька подозрительно посмотрел на друга, - Если пойло, так вроде нормально взяли. Должно хватить.
   - Не, не пойло. Тамо бризантная удочка.
   - Брезентовая? - не понял Витька, - Ну, тогда ладно, потом покажешь.
  
   На небо уже высыпали звёзды, когда наши герои вышли на берег всё той же Паленьки. Только здесь, близко к истоку, река была совсем узкой и бросала крутую петлю. Вот в изгибе той петли, на берегу тихой заводи, мужики и остановились.
  
   Шалаш был построен, наверное, лет десять-пятнадцать назад. Кто его здесь спроектировал, теперь не известно. Однако, место оказалось удобным, и шалаш, не зная устали, принимал в себя и старого, и малого. Последующие поколения обновляли кровлю, плели новые стены, в замен подгнивших. Кто-то дельный выложил внутри очаг из речной гальки. Вобщем, всем шалашам шалаш!
  
   Мужики по-быстрому натаскали хвороста и запалили костёр. На свет появился пакет с сосисками, которые были тут же надеты на прутья и через минуту вовсю шкворчали над огнём. Славка расстелил газету и вывалил на неё несколько крупных помидор, пару огурцов и кусок сала. Аккуратно, как самую хрупкую в мире женщину, водрузил в центр дастархана литровую бутылку водки. Алле-ап! Стол готов!
  
   Выпили по первой, как водится за "ну, будь!", перекурили и, дабы не охрометь, по второй. В возлияниях прошло минут сорок. Потрескивал костёр, мерцали звёзды, воняла сорвавшаяся в огонь сосиска. Мужики окривели, разговоры пошли конкретные, суровые.
   - А вот скажи ты мне, Витька, ты свою работу на земле считаешь полезной? - Пузырёв рыбьим взглядом уставился на друга.
  
   - Я-то? - Юсупов усмехнулся, - Конечно, считаю. Кроме того, что я у помещика Танюшкина трактор и комбайн обслуживаю, хлеб стране даю, у меня ещё пернатых жирафов двадцать семь штук плодятся. Яйца и мясо просто нарасхват. Олигофрены, те, что на жжипах ездят, просто ополоумели. Курей им, видите ли, уже нах не надо, им страусятину подавай.
   - И чё, она вообще вкусная? - Пузырёв махнул стопку водки, поморщился и захрумкал луковицей.
   - Неа, гавно. Только тех даунов и кормить, ггыыы.
  
   Потом они лежали на крутом берегу, смотрели в небо и пели. Удивительно смотрелась-слушалась та старая украинская песня из уст мордвина Пузырёва, и полутатарина Юсупова. Песня, она, братва, неподвластна национальным и конфессиональным признакам. И ей пох, русский ты или алеут, суннит, или адвентист седьмого дня. И потому над речным простором, покорная двум пьяным глоткам, плыла великая песня. Чем великая? Да своей неповторимостью.
  
   Як я вас бачу, то я вэсэлый,
   Як вас нэ бачу, плачу що дня.
   Карие очи, кудри шелкови,
   Не покидайте мэнэ що дня.
  
   Витька проснулся от судорожного звона своего внутреннего, встроенного будильника. Резко вскочив, он бросился в кусты и, запнувшись за бездыханное тело Пузырёва, рухнул на него со всего маху.
   - Тваюмать! Пузырь, ты чё тут сдох поперёк дороги? Я из-за тебя чуть не расплескал, - Витька вновь поднялся и, не мешкая, рванул в кусты. Не буду мучить читателя. Он успел!
  
   Минут через пятнадцать, когда горе-рыбаки сделали свои утренние дела, они вновь сидели у потухшего костра.
   - По половинке и на рыбалку, - Юсупов был непреклонен, - А то бабы развоняются. Надо же хоть какой-то улов предъявить?
   - Не ссать, механизатор, предъявим! - с этими словами Пузырёв порылся в своём рюкзаке и на свет появился тот самый свёрток.
  
   - Чё это у тебя, Славян? - Витька с интересом уставился на друга, - Колись давай, ну?!
   - Хрен загну! Сейчас всё сам увидишь, - Славка развернул тряпицу, а за ней бумагу и Витька вспотел. В руках у Пузырёва лежали три динамитные шашки, увязанные между собой шпагатом и для верности перетянутые куском синей изоленты.
   - Ну, ты и бомбист! - Витька отодвинулся от друга, потом встал и вообще отошёл за ёлку, - Ну тебя в задницу, народоволец!
  
   - Да не менжуйся ты, Витёк! Чё как маленький-то? Сейчас рыбку добудем. Как я скажу, ты сразу падай на землю. Оно в воде рванёт, нам с тобой ни хрена не будет.
   Пузырёв подошёл к берегу реки, посмотрел на заводь:
   - Ишь, красота какая? Окунишка играет, щас мы ему подыграем, ха!
   Витька опасливо подошёл ближе и, встав рядом, смотрел на приготовления. А Славка достал из кармана папиросы, смял мундштук и, прикурив, остатком спички прижёг фитиль, торчащий из шашки.
  
   Вернее не прижёг, но попытался. Просто ему не дали. Вернее дали, но не прижечь. Последнее, что увидел на данном временном отрезке Пузырёв, это быстро приближающееся к его фейсу весло, его лопасть. Хлоп! И Пузырёв отправился к Алисе в Страну Чудес. Витька начал поворачиваться, но второй хлопок застал его в движении. Два тела опустились на траву рядом, как голуби.
  
   Старый Антуфий, лесничий, блюдущий порядок в данном лесу, бросил свой инструмент, нагнулся и, подобрав шашки, с размаху забросил их в воду. Затем дед обернулся и посвистев, крикнул:
   - Тюха, ко мне!
   Раздался жуткий треск, и на поляну выскочил, если это слово можно применить к тому чудовищу, огромный матёрый лось. Подойдя к старику, зверь радостно потерся щекой о предплечье друга, чуть не завалив его навзничь.
  
   - Но-но, я тебе забалую! - старик оттолкнул лося и, обращаясь к нему же, сказал: - Видал чё делается, Тюха? Совсем наглость потеряли скоты. Ебинамитом рыбу глушить удумали! Ну, я им поглушу, до смерти запомнят, уроды! А ты не улыбайся, карауль давай. Я мигом до избы смотаюсь. Будут ерепениться, забодай их насмерть. Ты понял меня, марал?!
   - Ммуууу...
  
   Со свиданьицем!
  
   - Иваныч! Ты где пропадаешь, отец кормилец? - Раскатова светилась и перебивала саму себя, - Ты хоть знаешь, кто приехал? Валерка Шамшиев, Шайба наш, вернулся! Да не один, с приплодом. С дочей и внучкой.
   - Матрёна, ты ничего не путаешь? - у Танюшкина ужасно болела голова, и хотелось одного - Принять таблетку, залезть под одеяло и сдохнуть.
   - Я путаю?! Да ты, Иваныч, сбрендил! Иди в правление и сам убедись.
   - И убедюсь!
   - Вот и шуруй. Они там тебя ждут. Прикинь, все с колхозов драпают, а эти дураки насовсем приехали. О как!
  
   В действительности всё обстояло несколько иначе. Раскатова, как и должно этой побрякушке, всё переврала. Шайба и правда приехал, но только проездом.
   Танюшкин никогда особо не дружил с этим некогда потерянным человеком. Пытался его перевоспитывать, тащил из дерьма и пьянки, но как обычный, не равнодушный человек.
   Они уже минут пятнадцать сидели в правлении, пили чай с привезёнными Валеркой гостинцами и болтали за жизнь.
  
   - Вот тогда я и решил, Иваныч, надо ехать. Доча меня поддержала, внучка с нами, естественно. Привык я к России, не могу долго жить в той Фергане. Одно дело - в отпуск съездить, глотнуть ихонных экзотических ништяков, и совсем другое - остаться там навсегда. Год промаялся, спать перестал, а потом начал собираться. Прочёл в газете о той акции, где председатель "Закрома" приглашает людей семьями к себе на работу и на жизнь, подумал и вперёд. А что? Нищему собираться, всего лишь подпоясаться.
  
   Танюшкин крепко задумался. Ты ж смотри, сосед подмётки рвёт, и ведь прав. Народ, в особенности молодёжь, бегут из колхозов. Бегут от бездорожья, хренового снабжения, нищей зарплаты.
   - Валера! А если я тебе предложу остаться здесь, у нас? Тебе есть разница, там или тут? А у меня дед Старохатов недавно помер. Изба у него добрая, так и стоит пустая. Родни у него не было и не будет, наследники не объявятся. Забирай избу, денег на обустройство я тебе выделю. Три-пять дней присмотрись, утряси нюансы и выходи на работу. Как?!
  
   Валерка посмотрел на председателя, улыбнулся и сказал:
   - А ты знаешь, Иваныч, я ведь останусь. Люди у тебя больно уж хорошие. Только помоги с дочерью и внучкой определиться. Кстати, я ведь уже почти год не пью. Что-то в голове сломалось, совсем не тянет. Видимо, всё отпущенное выпил.
  
   В это время с улицы послышался какой-то странный шум, крики, хохот. Мужчины насторожились. В деревне развлечений немного, что ж там эдакое случилось?
   Шамшиев, а вслед за ним и председатель вышли на крыльцо и обалдели. Картина представшая их взорам была настолько фантастична и настолько уморительна, что оба, не сдержавшись, так и покатились от хохота.
  
   По главной деревенской улице шла процессия. Впереди, понуро свесив головы, тащились два наших рыбака-браконьера, Витька Юсупов и Славка Пузырёв. Руки обоих были связаны за спиной. Оба босые, в грязной и почему-то мокрой одёже. Зрелище удручающее, а если бы им ещё таблички с надписью "партизан" на грудь повесить, то и вовсе сюрреализм голимый.
  
   За ними на велосипеде ехал старый лесничий Антуфий, раздражённый и сосредоточенный. Но не это главное. Рядом с двумя арестантами, на манер сторожевой овчарки, трусил самый натуральный лось. Причём, очень даже не мелкий.
   Зевак было немного, треть деревни, не больше. Люди шли на почтительном расстоянии, сильно не шумели, всё же лесной зверь, да ещё такой крупный. А Тюха, это, конечно же, был он, шёл как ни в чём не бывало. По сторонам не косился, страху или раздражения не выказывал. Вот такой кадр для цирка, понимаешь!
  
   Антуфий и его военнопленные поравнялись с председателем, и старик выплюнув изо рта цигарку крикнул:
   - Стоять, банда, тпру! Ну, что, оглоеды, вот сейчас мы и узнаем, чьи вы.
   - Иваныч, привет! - старик хмуро посмотрел на хозяина, - Не твои ли соколики попались в мои сети? Ну-ка, оцени. Бают, что у тебя робят, а мне сдаётся, что это переодетые американские шпионы-диверсанты!
   - Да что ты такое говоришь, дед?! - Витька Юсупов чуть не заревел, - Да какие мы тебе диверсанты?
   - А такие диверсанты, скот! Что нормальный русский человек не станет динамит в нашу Паленьку бросать. Это может сделать только враг, американец и конченная сука вроде тебя.
  
   Витька хотел возмутиться, поднял связанные руки вверх и даже что-то крикнул, но в этом месте огромная тень упала на мужика и громадная лосинная рожа нависла над его головой. Тюха внимательно посмотрел на Юсупова и что-то грозно спросил-простонал. Кто слышал голос лося, знает. Больше всего это похоже на громкий стон, жуткий и трагичный.
  
   Витька обмер, а его напарник Пузырёв и вовсе сел, прямо в дорожную пыль. Тюха легонько толкнул Юсупова башкой в плечо, и мужик, пролетев пару метров, обнялся с родной землёй, да так и остался лежать. От греха подальше.
   - Тюха! - старик егерь подстрожил голос, - Молодец, фу! Охраняй, мальчик.
  
   Охримовна и дела запретные
  
   Охримовна, о которой было сказано в начале повествования, баба не простая, ох, не простая. С такой - ухо востро. Многое за старуху говорят. И ведьма-то она, и чужих коров по ночам в облике кошки доит. И порчу может напустить. На деле всё так, да не совсем. Как есть день и ночь, тако же есть ведающие матери - ведьмы, чёрные и белые. Наша Охримовна - всё же белая. Зато и выламывает её кости та нутряная гадость.
  
   С утра, глотнув из скляницы прополиса с аконитом, старуха выходит в свой махонький огородик. Протяни руку, и вона оно, кладбище начинается. А ей что? Тут выросла, тут и ответ держать будет перед всевышним. Привычка. Покойники, они тоже люди, только мёртвые.
  
   Сразу за избой, в густых крушиновых кустах, у старухи есть маленькая тайна. Охримовна раздвигает ветви поносника и проникает внутрь купы. Там, в земле, при помощи лопаты вырезан дёрн, углубление дышит прелой землёй и радостью.
   Охримовна скидывает с себя старенький халат, и в чём мать родила, ложится в рыхлую землю. Земля-мать, она такая. Хворь на себя берёт. Не даром же говорят, где родился, там и сгодился. Это же относится к воздуху, воде, травам.
  
   Старуха умна, она читает газеты и смотрит телевизор, и ей невдомёк, почему немец лечится подорожником, а русский человек гербалайфом? Ведь всё под ногами, всё своё и для своих предусмотрено. Для каждой болячки - своя травка, для каждой радости - своя печаль. Живи на земле, береги её, пользуйся ей. Люби её!
  
   Едва бабка успела принять свою земляную ванну, как пошли "гости". День на день не приходился, однако, бывало и так, что съезжались с дальних деревень и городищ, да из такого далёка, что ежели не успевали попасть к старухе "на приём", то так и ночевали в поле за кладбищем. Соседство, прямо скажем, не самое лучшее, но что делать. Зимой гораздо хуже. И тогда старухе приходилось размещать не успевших в своей халупе.
  
   Сегодня очередей не было, за калиткой было пусто, однако, кто-то же брякнулся в дверь?
   Знахарка пошла проверяться и, отперев дверь, удивилась. Перед ней стояла младшая Корякинская дочь, Ирка. Девчонка мялась, потела и боялась жутко.
   Охримовна, как смогла по-доброму, улыбнулась:
   - А это кто к нам в гости пожаловал? Да нешто Иришка? А большая какая выросла! Ну, проходи в избу, рассказывай, с чем пришла?
  
   Иришка прошла за старухой в единственную комнатку, присела на краешек старого дивана. Присела так, чтобы вскочить и убежать. Старуха всё это подметила, но смолчала.
   - Я к вам Татьяна Охримовна с горем, - девка перевела дух и вдруг неожиданно расплакалась.
   Старуха уже смекнула, что дело, так или иначе, любовное, вслух же спросила:
   - Ну, дальше говори, девонька? Да не бойся, я здесь такого наслушалась, что на три геены огненных хватит.
  
   - Тётя Таня, - девочка зарыдала, - Я беременная!
   Охримовна пожевала губу, кряхтя встала и, подойдя к старому комоду, открыла ящик. Порывшись, она вынула из него необычную, чёрного цвета свечу.
   - И што ты, девка, с меня хочешь? - Охримовна пытливо посмотрела на Иришку, - Сказать тебе кто будет? Мальчонка, аль девка? А может поколдовать, чтобы легко разрешилась от бремени? Или наворожить, чтобы дитя выросло красивым и счастливым? Ну?!
  
   - Тётя Таня, - девчонка перестала лить слёзы, - А плод убрать нельзя? - сказала, и замерла.
   - Убрать милая можно всё и всегда. Погуляла стало быть, коза? А сколь хоть тебе годков?
   - Четырнадцать, тётя Таня.
   - Не ври мне! - старуха прикрикнула, - Говори правду, а то щас Михрютка из-под печи вылезет, обоим несладко будет!
   - Тринадцать с половинкой, - девка вновь зашмыгала носом, - А вы врачебную тайну соблюдаете?
  
   Когда Охримовна отсмеялась, она вытерла слёзы и, глядя на гостью, сказала:
   - Ну, ложись на диван, и ноги-те рогаткой сделай. Да не бойся, раньше надо было бояться, когда пробоваться пошла.
   Старуха запалила свечу, по комнате потёк запах благовоний. Затем она подошла к киоту и, задёрнув занавеску, сказала:
   - Ну, им это видеть совсем не обязательно. Тут у нас свои дела. Пусть пока в темноте посидят.
  
   Далее старуха положила руки на впалый девичий живот, закрыла глаза и словно бы окаменела. Так продолжалось минуту или пять. Иринка даже дышать перестала. Ну, почти перестала. Наконец, старуха вздохнула, убрала руки и, потерев ладонь о ладонь, сказала:
   - Вставай, белёна. Пустая ты, нет там у тебя ничего.
   Иринка, не веря своим ушам, переспросила:
   - Как это нету? А у меня ж месячные должны быть.
  
   - А они у тебя вообще были? И почему ты ко мне пришла, грех был или нет?
   - Было, тётя Таня. Мы с Васькой Ибрагимовым на сеновале лежали, и он меня трогал.
   - То есть, как это трогал? - старуха уставилась на девчонку.
   - Ну, он руками меня трогал везде. Я ему сказала, что не надо, что боюсь, а он, не боись, мол, ничего не будет.
   - Я тебя последний раз спрашиваю, дурында стоеросовая, у тебя уже бывали месячные? - старуха сильно разозлилась.
   - Один раз помазало, а потом не стало, - Иринка зашмыгала носом, - Вот я и испугалась. А он ведь мне рукой там трогал...
  
   Через пять минут, когда повеселевшая девка ушла, Охримовна вволю насмеявшись, присела на диван и, глядя в окно, вспомнила молодость. Жизнь свою дальнейшую. Сколь вот таких девок прошло через её руки? Одних удавалось уговорить, и их "грехи" уже сами ходили в папках-мамках. Иным приходилось помогать. Грех, беда, горе. Охримовна задумалась.
  
   Крейцерова соната
  
   - Гюнтер, ты сегодня долго? - Валерия уже собралась, на дворе май, консультации, экзамены, дел невпроворот, - Я сегодня часов до пяти, потом в магазин и домой.
   - Не знаю, Валерка, у меня сегодня окно, хочу в аптечное управление сгонять. Амбулатория пустая, даже анальгин подъели, не говоря уже о более серьёзных препаратах.
   - Ну, тогда до вечера! - Валерия целует мужа и убегает.
  
   Гюнтер Самуилович не торопясь допивает чай, собирает документы в портфель и, захлопнув дверь с английским замком, идёт на остановку.
   Утро такое хорошее, доброе и мягкое, что хочется его потрогать кончиками пальцев. На остановке уже сидит пара деревенских старух, чуть поодаль стоит батюшка Нимврод.
   - Привет работникам самого бесплатного здравоохранения! - жизнерадостно здоровкается поп, - Далёко ли собрался, Гюнтер Самуилович?
  
   - Привет-привет, разносчик опиума! - со смехом приветствует своего старого приятеля Гюнтер, - Да вот, в аптечное управление собрался, надо пополнить арсенал. А то случись у какой сельской бабки с твоей проповеди передоз, а у меня и лечить нечем?!
   Эти двое настолько приятели и почти друзья, что могут говорить друг другу всё, что угодно. И если бы верили тому, что поют, то давно ходили бы по разным сторонам улицы. Знакомая ситуация, правда?
  
   Старухи, те что сидят на перевёрнутых ящиках и дожидаются автобуса, говорят между собой так громко, что друзья невольно прислушиваются.
   - А я тебе говорю, Мокеевна, что той Мубарак Обама не негр, а афроамериканец. Так по телевизеру бают.
   - Вот и дура ты у нас, Арина, как есть дура, - сердится вторая бабка, - Афроамериканец, это ж негр и есть. Просто его эдак зовут, чтобы не обижать.
   - Да, чё там обижать? И так Господь надругался, как мог.
  
   Поп с фельдшером тихонько хохочут, а диалог самой продвинутой части населения, продолжается.
   - Ты мне вот что скажи, Арина, ежели у меня Драцена подыхат, так мне её пересаживать надо, или я её залила? Может, зайдёшь вечерком, глянешь, а?
   - Так! У мене сегодня день более-менее свободный, Мокеевна, пожалуй, что зайду.
  
   Мужики хохочут. Той, что сегодня свободна, на вид лет восемьдесят. Вернее всего, её освободили ещё лет тридцать назад. Ну и бабки!
   Тем временем подходит автобус, и скопившийся люд занимает места в салоне.
   Поп и фельдшер занимают места на камчатке. По привычке, той самой, из детства. Ведь не секрет, что в каждом мужике живёт мальчишка. Тело старое и дряблое, а в нём пацан притаился.
  
   Автобус трогается, набирает скорость, а мужчины ведут неторопливую беседу. О новом президенте пендостана, о женщинах, о рыбалке.
   - Слухай, Коля, - загорается Гюнтер, - А не сбегать ли нам в субботу на рыбалку в Марамойкину падь. А что? Возьмём с собой бутылочку, рыбаки мы аль нет? Поудим, примем по двадцать капель, воздухом Отечества подышим. Соглашайся, поп?!
  
   ПАЗ-672, это не автобус, а половинка, кто ездил, тот в курсе. И потому всему салону и "камчатке" в том числе, слышно, как водитель Серёга загибает матом в три погибели:
   - Да что ж ты, сука, творишь?! Ты, баран, права за барана купил что ли?! Не, ты, урод, у меня допросишься!
   Любопытные прилипают к окнам и видят картину. Лихой джип неизвестной породы, решил поиграть в "шахматы". Обгонит, отстанет, подрежет, снова обгонит. Причём водитель делает это настолько лихо и безалаберно, что становится понятным факт того, что этот урод пьян.
  
   Дорога с холма ныряет под гору, здесь длинный и крутой тягун. Деревенские трактористы обычно весной и осенью, в гололёд, стоят здесь и шабашат. Сколько фур с матом шлифуют этот участок трассы, сколько соляры улетает воньким облаком в небеса.
   Внезапно автобус в деревенскими пассажирами делает немыслимый прыжок и, вылетев с трассы, чудом не перевернувшись, перескакивает кювет. И всё бы хорошо, но больно уж место сырое. Не справился Серега.
  
   Автобус передними колёсами зарывается во влажный грунт, подобно быку припадает на передние колени и, перевернувшись на бок, летит по склону.
   В салоне каша, визг, плач. Нимврод и Гюнтер, зажатые между двух толстых баб, летят вместе с экипажем.
   Внезапно машина замирает на месте. Ещё несколько секунд слышно, как крутится колесо и тишина!
  
   Первым приходит в себя Крейцер. Он почти не пострадал. Со лба на лицо набегает густая и медлительная волна крови, но врач уже понимает, это не смертельно. Ерунда. А вот в салоне дела обстоят значительно хуже.
   Мужики, их немного, начинают вытаскивать на воздух женщин. Крейцер с попом принимают участие. Серёга водитель не шевелится. Весь удар приняла на себя морда автобуса, а вместе с ней и шофер.
  
   Поверхностное сканирование пострадавших успокаивает Крейцера. Все живы, все будут жить. Царапины, ссадины, ушибы. Всё лечится, всё не смертельно.
   - А ну, все бегом от автобуса: - Кричит батюшка, - Не дай Бог рванёт. Быстро, мать ваша Пресвятая Богородица!
   А Гюнтер тем временем оттаскивает от машины водителя, и пытается понять, что не так.
   Пульс нитевидный, опа! Нет пульса! Грудью ударился, попал в такт?!
  
   - Поп, брось их на хрен! Иди сюда, мне нужна помощь, - Гюнтер срывает с себя ветровку, скатывает её валиком и подкладывает под спину лежащему навзничь Сереге. Мало!
   - Эй, бабка, да ты! А ну, давай сюда свой полупердень, бегом тваюмать!
   К старухе подскакивает священник, не обращая внимания на повизгивающую хозяйку, он сдирает с неё стёганую душегрейку, скатывает и добавляет к фельдшерской ветровке.
  
   Теперь Серега лежит гордо. Выпятив грудь вперёд и вверх. Глаза водителя закрыты, в тонкие щелочки видны белки.
   - Ну, попяра, с крестом и молитвой?! - Гюнтер засучивает рукава, - Молись, Коля, молись так, чтобы тебя на всех семи небесах услышали!
  
   Далее Крейцер под ошеломлёнными взглядами пассажиров размахивается и затем резко и сильно бьёт основанием ладони в грудину водителя, точно под киль. Падает ухом на грудь, слушает, считает вслух, резко размахивается и бьёт снова.
   - Эй, доктор! Ты чё делаешь, скот! - орёт полупьяный механизатор, - Не бей его, ему и так херово!
   - Да, что вы себе позволяете? - встревает Альбина, жена председателя поссовета.
  
   - Пошла в задницу, корова! - рявкает Гюнтер и наносит ещё один, самый мощный удар. И с этим ударом приходит чудо! Серёга вздрагивает, жутко с соплями кашляет, и ... начинает дышать!
   Нимврод жмёт кнопки экспроприированного у кого-то мобильника, орёт на скорую, называет место аварии.
   С трассы бегут зеваки, добровольные помощники, мародёры и плакальщики. Останавливается милицейская машина, а Крейцер падает назад себя в мокрую траву и, раскинув руки, орёт:
   - О-го-го! Живём! Слава матерям-героиням! Слава Аллаху, Урра!
  
   Это не лечится
  
   Танюшкин, злой, как само зло, шёл по берегу Паленьки, плевал в воду и матерился зверски! Уроды! Такой матч просрали! Каждый щенок на джипе ездит, в капусте просто купается, лучшие шлюхи, лучшее жильё. На хрена всё это?! Гандоны!
   Председатель и дальше бы продолжал психопатить, если бы не эта встреча. Шок, испытанный от увиденного, превысил злость от поражения российской команды.
  
   Шорох и невнятное бормотание отвлекли Сан Иваныча. Из кустов ивняка выползло оно. Сначала председатель не понял, что это или кто это. Но рассмотрев, временно потерял благословенный дар дыхания и речи.
   На хозяина колхоза, стоя раком, надвигалась Людка Марамыгина. Да, та самая эпрувёза, всемдавалка, испытательница. Но бог ты мой! В каком виде?!
  
   Мертвецки пьяная, грязная, нечесаная, в рваной юбке и плаще наброшенном на голое тело. Животное, иначе не скажешь!
   Танюшкин беспомощно оглянулся, словно бы ища поддержки, помощи. Но берег в этот вечерний час был пустынен.
   Перематерившись и измазавшись в каком-то дерьме, председатель где волоком, где на себе, дотащил невменяемую бабу до дому, бросил поперёк кровати и, захлопнув двери, ушёл думать.
  
   Слухи о том, что Марамыгина спивается, доходили до него и раньше. Честно говоря, сан Иваныч не придавал значения этим пересудам. Одинокая баба, деревня, молва. Мало ли чего набрешут деревенские сучки. Однако, действительность, как говорят в умных книгах, превзошла самые смелые ожидания. Факт оказался фактом. Марамыгина таки превратилась в животное.
  
   - Людка, ты чё творишь?! Видала, как чёрные вокруг твоего магазина вьются? Не успеешь опомниться, и они уже в нём хозяйничать будут, - Раскатова пытается достучаться до Марамыгинского разума, чай, не чужая?
   - Не бойся, старуха, всё под контролем, ик, - эпрувёза пьяна, но не так чтобы. На ногах держится, - Чё вы все заладили, спивается, просрёт? Я - не девочка, знаю где, остановиться.
  
   Старуха Раскатова поджимает губы и говорит:
   - Бог с тобой, золотая рыбка, не хочешь слухать советов, оставайся дурой. Дай мне бутылку водки, вон ту, за семьдесят рублей, - и протягивает продавцу сторублёвую купюру.
   Марамыгина молча достаёт из ящика пойло, ставит на прилавок и, приняв купюру, отсчитывает Матрёне четыреста тридцать рублей сдачи.
   Раскатова принимает деньги и жалостливо смотрит на алкоголичку.
  
   - Ну, что тебе ещё? - Людка начинает заводиться, - Водку получила, сдачу взяла, и здуй по-тихому.
   Матрёна молча, злясь на свою доброту, кладёт на прилавок четыре сотни и, поглядев на Марамыгину, говорит:
   - Люд, опомнись. Ведь разоришься и сдохнешь под забором, послушай меня. Ты знаешь, я к людям особых чувств не питаю. И считаю, что уж коли человек дурак, так пусть его жизнь носом по говну повозит. Однако, ты дура наша, местная. Подумай!
  
   В последующие дни к Людке подкатывали разные люди, и всё, словно сговорившись, пытались лезть в душу, заводили беседы о кодировании по методу какой-то Илоны. Марамыгина терпела, слушала, потом посылала доброхотов в сторону наиболее вероятного мочеполового органа.
   Приезжали трое джигитов, расспрашивали, не продаётся ли магазин. В тот день Людка была трезвой, вернее, с похмелья. Апачи уехали не солоно хлебавши, узнав при этом о себе и своих родителях много нового.
  
   На первое мая вся деревня, как водится, гуляла. Председатель, на зло всему миру, московским властям и последним веяниям, вывесил на правление красный флаг, а под ним транспарант МИР-ТРУД-МАЙ.
   Кто-то усмехнулся, кто-то задумался. Иные просто ждали выходного, чтобы попить по-человечески. В конце концов, пахарь работает на земле, и ей, той земле, по хрен, какая власть нонче задаёт азимут, какой гамно временно разместило себя и свою семью в чертогах. Праздник труда и солидарности, а остальное не принципиально.
  
   С самого раннего утра Марамыгина решила - одну стопку и баста! Только одну, и дальше жесточайшая завязка.
   Здесь, среди читателей есть русские люди? Есть, вижу. Уже поняли, стало быть.
   Первая рюмка вошла красиво, ласково так, по-отечески. Людка запила её соком, закуски уже давно не лезли. Тоже, кстати, тревожный звоночек.
  
   Посидев минут пять перед телевизором, пропитавшись духом праздничного утра, эпрувёза решила: в конце концов, от второй рюмки хуже не будет. А остановиться никогда не поздно. К тому же сегодня праздник, и ей просто не дадут провести его на трезвую голову. Решено! Вторая пошла! А бутылку в верхнюю антресоль, чтобы не провоцировала. Можно подумать нас, русских людей, может что-то остановить в желании выпить. Смешно!
   Короче, знакомые отмазки, вы не находите?
  
   Потом к Марамыгиной пришла соседка, Алефтина Микрюкова. Пришла не просто так, а за корицей. К тому времени Людка приняла ещё пару стопочек, и ей было сказочно хорошо. В двери брякнулись, и Людка, отставив стакан с соком, пошла открывать. На пороге стояла Микрюкова, да не одна, а со своей хитрой рожей.
   - Привет, Алефтина! - поздоровалась Людка, - Если за водкой, то лавочка закрыта, надо было вчера запасаться.
  
   - Людка, ну чё ты всё на водку меряешь? - Микрюкова отодвинула стоявшую в проходе хозяйку и нагло прошла в дом, - А, может, я пришла по-соседски, корицы попросить?
   - Корицы?! - Марамыгина раскрыла рот, - Да ты ж сроду не стряпалась? Тебе нужна корица? Не верю!
   - Дак и правильно делаешь! - хохотнула старуха, - Не надо мне твоя корица. Я вот пошто! - с этими словами старуха вынула откуда-то из-за пазухи бутылку водки и шваркнула её об стол, - Ну как?!
  
   Марамыгина покрутила пальцем у виска:
   - Так бы и сказала, что пришла поздравляться, а то корицу какую-то приплела.
   - Нет, Людмила, чтобы не было пересудов, я пришла к тебе за корицей. А то, что мы сейчас водку пить станем, это побочный эффект.
   - Ох, ты ж ведьма хитрющая, - Людка расхохоталась, - Ну, садись тогда за стол, гулять будем.
  
   Пили две бабы до обеда и даже чуть более. Потом как-то незаметно исчезла Микрюкова. Вот только что была и уже нету!
   Людка посмотрела телевизор, картины расплывались, слова не доходили до сознания. Баба собралась в комок и, ценой неимоверных усилий, воздела себя вертикально. Она ещё смогла подойти к столу, расплёскивая на скатерть, налить себе рюмку водки и влить пойло в рот.
  
   Далее алкогольный туман захлестнул её целиком, Людка сделала неловкое движение, падая стащила со стола скатерть с водкой и закусками, и завалилась навзничь, прямо по середине комнаты.
   Через минуту или около того, желудок, уставший от подобного обхождения, решил избавиться от токсинов. Спазм, ещё один, и ещё...
  
   Обильные рвотные массы, не успевая стекать по щекам мертвецки пьяной бабы, пошли по пути наименьшего сопротивления. То есть, обратно, в Марамыгину.
   Через пять минут Людки Марамыгиной, эпрувёзы, испытательницы и всемдавалки, не стало. Окончательно и навсегда!
  
   Рамзес и негоциантство
  
   Если вы ещё не забыли, други мои, предводителя коттеджных, того самого Рамзеса, то спешу доложит: жив и здоров.
   С той поры, как отшипела выбитыми зубами последняя драка, прошёл год или чуть более. Коттеджные перемешались с деревенскими, причём перемешались кровно. Ведь деревня моя - не совсем деревня. По сути, это часть города, отшиб. И люди здесь уже давно не сморкаются в скатерть и живут достаточно цивилизованно.
  
   Уже многих деревенских девок взяли замуж коттеджные мужики. И это, кстати, понятно. Гуляем с красивыми, а женимся на хороших. А лучше деревенской девки, в плане брака, очага итд, пока ещё не придумано. Работящие, спокойные, не понтовитые. Да и по красоте городским щебетёлкам не уступят. Смычка, причём на кроватно-диванном уровне, она надёжнее книжных ленинских учений.
  
   - Александр Иванович, ты же знаешь, я дерьмо не привезу. Мне здесь жить, и своих, а вы мне уже давно свои, я травить не собираюсь. Дай землю, не жопься?! - Рамзес уже минут пятнадцать уговаривал председателя, а председатель давно уговорился, но взвешивал за и против. Сеть киосков, да ещё и продуктовых, это, конечно, гуд. Лишь бы соблюсти законность, лишь бы народцу было хорошо.
  
   - Ладно, хрен с тобой, Рамзес Батькович, - Танюшкин принял решение, - Дам я тебе землю, но в аренду. О купле-продаже и не мечтай.
   - Ну вот, опять за рыбу деньги?! Иваныч, ты чё со мной как с чужим? Да нажрался я тех аренд, из ушей лезет. Своё хочу, насовсем!
   - Ишь! Своё он хочет, - председатель хохотнул, - Вот скажи мне, где написано, что если я - никто, то обязательно ещё и дурак? Продам, и это навсегда. А так ты у меня постоянно на контроле будешь, а это и качество, и порядочность, и аккуратность. Нет, Рамзес, только аренда. Не хочешь, так я таджей приглашу, они сговорчивее.
  
   В общем, через несколько дней в центре деревни, в трёх домах от управы, появились пара киосков. Один предлагал селянину овощи и фрукты, причём по договорённости с Танюшкиным, в нём не было местной "ботаники", такой как морковь, картофель, лук. Здесь председатель рассудил верно. "Не хрен баловать, пусть сами огороды пашут".
   И потому киоск вывалил селянину такие ништяки, не произрастающие в наших краях, как виноград, хурма, бананы, груши и прочие мандарины.
  
   А второй "светоч цивилизации" был под завязку набит самой разнообразной выпечкой. Пироги, расстегаи, шаньги, печенье и ватрушки. Минеральная вода местного разлива и ещё что-то, и ещё как-то.
   Надо отдать должное Рамзесу. Всё просчитал, всё предусмотрел. Народ потянулся, народ привык, качество удовлетворяло, а цены приятно не кусались. Чуть порыкивали для острастки, и только-то.
  
   Хотелось Рамзесу завалить киоск пивом, на которое так падка молодёжь. Вроде и алкоголь, но вроде бы и в допуске? Однако, Танюшкин был непреклонен. Нет!
   Торговля попёрла, деньги потекли. Только успевай подвозить свежий продукт, да снимать кассу. Но, как известно, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. О чём это я?
  
   Субботним вечером, завезя в овощной киоск свежий товар, Рамзес загрузил в свой Рено-пикап ящики с гнилью и не кондицией, посчитался с продавцом Гулей и, сняв кассу, собрался обратно, в город. Закурив сигаретку, мужик присел на пустой ящик и, расслабив натруженные за день ноги-руки, засмотрелся на небо, берёзы, природу.
   Рамзес жил в России уже не один десяток лет и всё никак не мог надивиться её красотами. Век живи, а таких просторов, таких рек, дубрав, не сыщешь нигде.
  
   Шум двигателя и двойной хлопок автомобильных дверей, вывел его из приятной эйфории. Краем глаза Рамзес зафиксировал движение, это было последнее, что он вообще зафиксировал в этот вечер.
   Очень серьёзный удар, тяжёлый, металлический, вдумчивый, потряс негоцианта до основания. Пробки выбило, свет в его глазах потух.
  
  
   - Итак, вы утверждаете, что пострадавший снял у вас кассу, вы оба расписались в тетради доходов и расходов, и он тут же ушёл? - следователь из ОВД внимательно посмотрел на Гулю.
   - Ушёл, но не уехал, - Гуля положила грудь на стол, заняв всё свободное место, - Вы меня не путайте. Рамзесик вышел на улицу, сел на лавку и курил. Он всегда здесь курит и любуется природой. Сами видите, какой вид. Поля, перелесок, Паленька.
   Ну, хорошо, он сидел и курил, а где в это время были вы? У вас выручка между прочим пропала, восемнадцать тысяч рублей. Напрягайтесь, или я вас напрягу.
  
   Гуля вздохнула, смахнув со стола кучу бумаг, и сказала:
   - Вы видели где-то в киоске туалет? Что, правда, нету? Я отпросилась "попудрить носик" и Рамзес меня отпустил. Ну, не под себя же мне ходить?
   - Какой ещё носик попудрить? - следователь был молодой, завербованный по странному пургалиевскому набору "Каждый мент, профессор и хакер". Может быть, у него было всё хорошо с компьютером, но ума это не прибавило.
   - Вы милиционер, или прикидываетесь? - спросила Гуля, - Я вам по-русскему языке говорю - ходила ссять!
  
   В этом месте прервёмся, пришла Марина Донцова, и следователь с огромным удовольствием уступил продавщицу своей коллеге. Сам же вышел из киоска на улицу, уселся на лавку и закурил.
   "Бывают же такие тупицы, - размышлял парень, - Нет, чтобы сказать по-русски, ходила в туалет? Носик припудрить! Придумают же, ххаа. Вот лошадь!"
  
   Не мнай мою корову!
  
   Как-то вечером, за пару месяцев до разбоя, старуха Раскатова выгуливала свою врагиню Алефтину Микрюкову. Две склочницы в этот день пребывали в настроении. Бражка у старой зечки удалась, и по сему баб потянуло на воздух.
   А тем временем Рамзес, мужик ушлый, решил провернуть рекламный трюк. Для этой цели он при помощи двух городских лаоваев на самом косогоре, напротив овощного и кондитерского ларьков, установил пару удобных скамеечек. Установил перпендикулярно Паленьке, мордой друг к другу.
  
   Чтобы, значится, восемь тире десять человек могли спокойно разместить на тех лавках свои чресла, покурить, выпить, подивиться на родной простор.
   А ежели, к примеру, с того простора захочется духовности и высокого, то вот же они, Рамзесовы киоски. Вам сигаретки? Пожалуйста! Вам пивка? Какого и сколько изволите?
   Ах, ему ж председатель не разрешил? Да когда это Апачи слушались председателей?
  
   Вот на те самые лавочки и приспособили свои, ни на что более не годные, задницы наши старушки-хохотушки. Сидели, калякали, кому-то промыли кости, кого-то похвалили скупо, по-стариковски. А тут глядь, импортная машина подъезжает. Чёрная, как ночь, и размером с немецкий танк.
   - Ли-ко чё, Мотря, никак хозяин приехал, торговлю проверять? - Микрюкова легонько ткнула кулаком под рёбра товарку, - А давай ему скажем, а пусть он подушечки с повидлом привезёт. Те, советские. Страсть как с чаем хочу!
  
   Рамзес, а это был именно он, давно услышал разговор. Старухи, обе глуховаты, и ихний шёпот, наверное, слышала вся деревня.
   - Здравствуйте, девчата! - взял быка за рога Рамзес, - Слышу, о чём говорите. С подушечками беда, говорят, вовсе перестали их делать. Но, для вас я попробую расстараться. Желание клиента - закон!
  
   Старухи расплылись на девчат, перебросились с индейцем парой фраз, и Рамзес, попрощавшись, ушёл по делам.
   Бабки уже через час забыли о разговоре, однако Рамзес, калач тёртый, о нём не забыл. Прекрасно сознавая, что общественное мнение в деревне формируют именно такие вот полупердуньи.
  
   Через пару-тройку дней, вечером, возле Раскатовской избы остановился всё тот же джип. Старуха смотрела телевизор, когда в оконное стекло побарабанили.
   - Кто там? - Раскатова взяла кочергу и, кряхтя, вышла на крыльцо. Поздний гость, это, конечно же, был наш Рамзес, вежливо поздоровался и протянул старухе увесистый полиэтиленовый пакет:
   - Это ваш заказ, бабушка. Помните, вы с подружкой спрашивали конфеты подушечки? Я нашёл!
  
   Старуха тогда сильно растрогалась, пыталась дать визитёру десять рублей, но Рамзес наотрез отказался:
   - Нет, тётя Матрена, считайте это подарком от соседа к соседям. К тому же, коль уж наше государство не заботится о стариках, так почему бы это не сделать мне? Поверьте, это не дорого и не заняло сколь-нибудь серьёзных усилий. Так что возьмите и с подружкой поделитесь.
   Вот с тех пор Рамзес (думаю, что он по маме еврей) стал желанным гостем у наших старух.
  
  
   Когда Раскатова узнала о нападении на "приятного молодого человека", о том, что он, Рамзес, находится в травматологии с черепно-мозговой травмой, Матрёна пришла в неописуемую ярость. Разбила о стену новую(и двадцати лет не пользовала) чашку, дала поджопника Чапаю и орала так, что слышно было в правлении.
   Прокричавшись, старая зека порылась в комоде и, вынув бумажку с номером телефона, присела на диван и задумалась. Год прошёл с последней встречи. Вспомнит, аль нет? У мужиков к старости память короткая делается. Ну, посмотрим! Старуха поднялась, надела опорки и, прихватив клюку, направилась к Донцовой.
  
   Маринка ещё не ложилась, в голове кавардак, беспомощность, раздражение. Ветры, или ветра последних революций дотянулись-таки и до её деревни. И если раньше приключались семейные свары, мелкое воровство, драки и прочая чушь, то вот сейчас время показало зубы. Разбойное нападение! Ну и ну!
  
   В дверь брякнули, потом разорался совсем недавно установленный Андреем звонок, потом кто-то настырный попинал в стену. Марина встала и пошла отпирать.
   На пороге стояла злая и ужасно решительная Раскатова.
   - Тёть Матрена?! - Маринка удивилась, - А тебе чего не спится? Иди домой, там сейчас спокойной ночи малыши будет.
   - Не дерзи, сыкавка, - Раскатова отодвинула Маринку в сторону и прошла в дом, - Слухай меня, девка. Разбойников, тех, что Рамзеса обидели, поймать хочешь?
   Маринка сделала стойку:
   - Ты что-то знаешь, тётя Матрена?
   - Я дохрена чего знаю, чай картотеку не пропила, - Раскатова постучала пальцем по лбу, - В общем, я сейчас сделаю звонок одному человеку. Тебе его знать не обязательно. И если он ещё под ряст не лёг, то, авось, поможет.
  
   Харбинъ
  
   Когда-то давно, лет тридцать тому, воровская стёжка свела Раскатову, тогда ещё грозную налётчицу, с таким же, как она, вором со звучной погремухой - Харбин.
   Красив был Лёха Харбин, что и говорить. Крепкий, чернокудрый, наглый, как Берия, и главное, на десяток лет моложе Мотьки.
   Спокойно! Всхлипните свои слюни обратно, в себя. Ничего промеж них не было. Приятственные отношения, доверие, насколько волк может довериться волку. И всё тут.
  
   Потом были лагеря, пересылки, крытки. Воровская доля, она девка с норовом. Сегодня икру ложкой, а завтра - варёная собачатина за счастье.
   Прошли годы, развела судьба Харбина и Раскатиху, поросли мхом старости и забвения пути-дорожки. И только в прошлом году, совершенно случайно встретила Матрёна того, с кем не раз делила папиросу и рюмку горькой. Встретились, как водится у вечных "туристов", на вокзале. Алексей куда-то уезжал, а Матрёна приехала с области, от старой товарки.
  
   Долго они тогда сидели в станционном ресторане. Пили водку, ели омерзительные пельмени, курили злой Беломор.
   Официанты, словно на чудо, пялились на двух стариков. Что ведут себя не по-стариковски раскованно, курят, отпускают крепкие словечки. Наконец, когда Харбину надоело столь пристальное внимание, он подозвал к себе одно из молодцов:
   - Халдей! Мухой сюда!
  
   Официант, всё ещё вальяжный и по врождённой быдловости раскованный, кривляясь подошёл к старому авторитету и, согнувшись в поясе, издевательски-подобострастно спросил:
   - Чего изволите, барин?!
   - Слухай сюда, фуцан! - Харбин опустил веко на ползрачка, - Если я ещё хотя бы на мгновение учую на себе ваши вонючие взгляды, то завтра тебя Камские раки жрать будут. Усёк, босота?!
  
   Вот именно к этому Лёшке Харбину и собралась, на ночь глядя, звонить Матрёна Раскатова. Что ж, её право. А мы посидим и тихонечко посмотрим, а чем же вся эта канитель закончится?!
  
   ***
  
   - Маринка, выйди на куфню от греха? Не надо тебе сей разговор слышать, - Раскатова выразительно посмотрела на участковую, - Ты всё же власть, а я не с депутатом общаться стану. Уйди.
   - А может, не надо, тёть Матрена? - Маринка слегка растерялась, - Ну их, те тёмные связи.
   - Ты, Мариночка, бандита изловить хочешь? Ну и вот. Сгинь на пять минут, а я за дело поговорю с человеком.
  
   ***
  
   На следующий день Марина с утра ездила в ОВД с отчётами. Выслушав нотацию от начальника службы участковых и забожившись работать не покладая, Марина в дурном настроении вышла на воздух. Пробежалась по трёхэтажному универмагу. Купила новое постельное бельё, себе две пары трусиков, она надолго задержалась у витрины с телефонами. В принципе, деньги были, и Самсунг за пять тысяч не делал дыру в бюджете, но с той Михалевской измены, Маринка как-то потухла. Временно? Неизвестно.
  
   Андрей перебивался постоем у Микрюковой. Рвался домой, искал встречи с Мариной, однако, срок прощения ещё не наступил. Сами знаете, если Донцова что-то решила, то это насмерть! Конечно, Марина понимала всё и даже чуть больше.
  
   Мужик - кобель изначально, да, в общем, так и задумывался природой-мачехой - с целью покрыть на протяжении жизни наибольшее количество самок. Но времена массовых оплодотворений ушли, а инстинкты кобелячьи остались. Тем не менее, пусть помучается, поймёт, соскучится. На самом же деле, Маринка сама скучала так, что зубы сводило судорогой.
  
   Домой она попала уже к обеду, и это понятно. Дай бабе денег и свободу передвижения и можешь про неё временно забыть.
   Подъезжая к жилищу, Марина смекнула, что-то случилось. Возле её дома, чуть на отшибе, стояли сразу три машины. Все не местные. Это ли не знать участковому инспектору.
   Два джипа, из-за размеров больше похожих на бульдозеры, и обычная волга, старенькая и неказистая.
  
   На лавочке, о чём-то оживлённо беседуя, сидели двое. Матрёна Раскатова и какой-то старик. Увидев выходящую из машины Марину, старуха обозначила несусветную радость, как могла быстро поднялась и кинулась в объятия. Ну, прям любовь с первого взгляда.
   - Здравствуй, Мариночка! - затараторила Матрёна, - Как и обещала, привезла тебе своего товарища. Это к слову, что в иные времена у нас с ним бывал товар общий, ххаа!
  
   Старик встал тоже, уверенно подошёл к Марине и представился:
   - Алексей Михайлович, - не обращая внимания на тараторящую старуху, старик спросил, -Так ли я понял, что в ваших палестинах вчера был разбой?
   Марина опомнилась от кучи событий и протянув руку, сказала:
   - Ну, давайте знакомиться, Алексей Михайлович.
  
   Старик руки не подал, словно бы и не заметил её, а сказал просто и как-то очень уж обыденно:
   - Мы нашли ваших разбойников. Сейчас они оформляют явку с повинной у вашего начальства. Безусловно, они по легенде говорят, что раскрыты вашими усилиями. Не спорьте, Марина, так нужно. Вам же на пользу.
  
   - Ты слухай его, милая, - всё же втиснулась в разговор Раскатова, -Алексей дело говорит. Нам свои дела афишировать без надобности, путь наш во мраке, да и от дел мы давно отошли. А тебе ещё жить, да жить.
   - И вот что ещё, Марина Устиновна, - старик улыбнулся одними губами, - Мы с вами не виделись, друг друга не знаем. За сим разрешите стаканчик водички, очень пить хочется, и
   я, пожалуй, откланяюсь.
  
   Вы не смотрите, Лера
  
   - Ты сегодня какая-то странная, Лерочка, что случилось? - Крейцер смотрит на супругу, а Валерия смотрит на него.
   - Да как тебе сказать, Гюнтер, чтобы не обидеть? Любовь у меня, с элементом педофилии.
   - Чего?! - Гюнтер Самуилович вытаращил глаза, - Ты сейчас слово сказала какое-то?
  
   Валерия расхохоталась и чмокнув мужа в щёку, сказала:
   - Да всё хорошо, Самуилович, это я шучу. Ты помнишь, у меня в восьмом классе есть второгодник, Миша Соснин? Только не вздумай что-то предпринимать, дай слово! Так вот, этому Дон Жуану уже шестнадцать лет, и, как выяснилось сегодня, он в меня влюблён.
  
   Крейцер переварил сказанное, подумал и, улыбнувшись, сказал:
   - Ну, это не единичный случай, когда ученики влюбляются в педагога. Примеров масса. У него, Лерочка, сейчас период влюбчивости. Организм готовится к очередному этапу, ищет способы самовыражения. Поиграется и перестанет.
  
   - Не знаю, мне так не кажется, - Валерия порылась в сумочке и достала клочок бумаги, - Он начал хорошо учиться, стихи пишет, и вот это я нашла у себя в классном журнале. Почерк Соснина, можно не сомневаться.
   Гюнтер развернул тетрадный лист в клеточку и с улыбкой прочёл несколько строк:
  
   Вы извините, Лера, что я учусь ужасно,
   И что ещё гоняю по крышам голубей,
   Вы не смотрите Лера, что я такой опасный,
   А теперь люблю вас, люблю вас хоть убей!
  
   Гюнтер расхохотался:
   - Лерка, ты как девчонка, это же старая дворовая песня, неужели ты её ни разу не слыхала? Пацан добавил отсебятины, и любовное послание готово. Ну и ну!
   - Ай, ну его! - Валерия усмехнулась, - Пойдём ужинать, дорогой.
  
   В воскресенье, ближе к обеду, Гюнтер Самуилович собрал саквояж и, махнув Валере, отправился с обходом. У Раскатовой опять давление выше некуда, у Славки Пузырёва ангина, и где он только её взял в начале лета?
   Вы скажете, а как же выходной? А вот так. Деревню с городом не путайте. Здесь ты либо доктор, отец и панацея от всех бед, либо ты взялся не за своё дело.
  
   Гюнтер вышел на улицу, солнышко, забравшись на косогор, распоясалось и вовсю припекает. "Пивка выпить? Да, пожалуй, так и сделаю", - решил фельдшер.
   Мысль внезапно сделала скачок и унеслась далеко, в прошлый год. Это с той поры Гюнтер возненавидел слово пиво и всё, что связано с напитком.
  
   У Валеры было четыре месяца беременности, живот начал едва заметно округляться, появились прихоти. Был вот такой же воскресный день, супруги сидели дома и смотрели телевизор.
   - Самуилыч! - Валерия шутливо ткнула мужа кулачком в бок, - А поехали в город, пива попьём?
   Гюнтер оторвался от любимой передачи "Своя игра" и с удивлением посмотрел на Леру:
   - Вот так значит? Ничего себе у тебя заявки?
   - Ну, Крейцер, ну не будь букой и стариком? Поехали, а?!
  
   Через полчаса их старенький Фольксваген Джетта въезжал в пригород. Ещё через несколько минут они занимали место в окраинном пивбаре. Уютном и на удивление чистеньком. Народу не было, две пары таких же, как и они, воскресных людей, уснувший за стойкой бармен, да телевизор, с рыдающей над своей онкологической судьбой Таней Булановой.
  
   Они заказали по две кружки светлого Исетского пива, креветок и солёные сухарики. Пили, болтали, слушали музыку, ломали шеи креветкам.
   Когда у Валерии закончилось пиво, она нагло забрала одну из кружек мужа. Зато насопелась так, что в ушах забулькало.
  
   Они расплатились и вышли на улицу. Валера закурила, а Гюнтер посмотрев с укоризной сказал:
   - Сначала ты хотела утопить нашего ребёнка в пиве, а теперь дымом травишь. Откуда в тебе столько злости, учительша?
   Валера рассмеялась и, сделав ещё одну затяжку, выбросила окурок:
   - Поехали домой, блюститель нравственности.
  
   Домой в этот день они не поехали, не получилось, не дали. Тот бульдозер-Вольво, откуда он взялся? Супруги успели услышать шум, визг тормозов, а далее был удар.
   Нет, Валерия не пострадала, основной толчок пришёлся на успевшего закрыть собой супругу Гюнтера.
   Он ещё успел заметить надвигающийся бампер с решёткой диагональной полосой с символом Вольво, и далее был удар. В общем-то, уже не удар, а толчок. Гюнтера бросило назад, на жену.
  
   Боль если и была, то несущественная, сейчас он был занят одной мыслью, как там Лерка?! А Валерия, сметённая телом мужа, отлетела к стене пивбара, ударилась головой о кирпичную кладку и сползла на асфальт.
   - Как ты, милая! -вскричал Гюнтер, - Смотри на меня, ну чего ты?
   Валера изобразила вымученную улыбку и сказала:
   - Очень болит живот и поясница, ой, Гюнтер, мне плохо...
  
   Из остановившегося джипа вышла молодая яркая самка, и первое, что она сделала, это обошла машину, внимательно осмотрела на предмет вмятин и царапин, и, успокоившись, лениво глянула на сбитых ею людей:
   - Ну что, колхозники, все живы?
   Крейцер хотел сказать ей много гадостей, но вместо этого сухо бросил:
   - Скорую вызывай, лярва! И молись, чтобы было всё хорошо!
  
   Дамочка вынула из кармана блузона мобильник, и, набирая номер, ответила Гюнтеру:
   - За лярву ты мне ещё ответишь, козёл!
   Далее была карета скорой, молодой врач и медсестра. Валерию повезли в больничный городок, а Гюнтер сидел с нею рядом в салоне скорой, держал за руку и уговаривал, наверное, всё же себя:
   - Не бойся, котик, всё будет хорошо, всё будет, всё нормально.
   Тогда как ему, врачу скорой и сестре было ясно. Открывшееся кровотечение, это не что иное, как выкидыш.
  
   После этой истории Валерия пыталась замкнуться, а Гюнтер, как мог тормошил её, не давал погружаться в себя. Не иметь возможности забеременеть, ходить несколько лет с тем давнишним приговором врачей о бесплодии, дождаться радости и так жестоко потерять плод? Немыслимо!
   Однако, время, как известно, лечит. Так и наши Крейцеры погоревав, стали жить дальше. Увы! Жизнь ещё не кончилась. Стоит ли обращать внимания на её извечные приколы и заморочки?
  
   Возвращение блудного зоотехника
  
   - Ну, приходи, не знаю, посмотрим на твоё поведение. А что ты хотел, не слышишь радости в моём голосе? Ай, ты ж, заинька! Мне, наверное, надо зардеться от счастья, посыпать голову пеплом и лицо поцарапать острыми камешками! Ну, как же? Папа вернулся!
   Марина закончила разговор, положила телефон и задумалась. Хочет ли она возвращения вавилонского блудника? Пожалуй, что да. В душе такой раздербон! Ладно, поживём, увидим.
  
   Андрей, с небольшим рюкзаком, окраинами, чтобы не срисовали досужие языки, возвращался домой. Но, как не прятался, а всё же нарвался.
   Возле тропинки над Паленькой, на поляне под сиреневым кустом, сидели двое. Ещё на подходе наш зоотехник учуял запах горелой пластмассы.
  
   Мишка с Прошкой, а это были они, увидав взрослого мужика, сделали попытку сбежать. Однако, разглядев, кто идёт, Прошка одёрнул друга:
   - Стой, Миха, это же зоотехник Михалев, дядя Андрей. Не ссы, он сам в бегах.
   Андрей уже подошёл совсем близко и теперь увидел то, что горело. Нет, он никогда не был пламенным Ленинцем, спокойно относился к любой истории, как, впрочем, и истории государства созданного большевиками, но в душе неприятно дрогнуло.
  
   На траве, у ног двух разгильдяев, лежала маленькая, величиной с пачку сигарет, фигурка Ленина. Ноги Ильича почти полностью оплавились. Здесь же лежал коробок спичек и ... окурок.
   - Так, братва, и чем вы тут занимаетесь?! - Михалев грозно посмотрел на притихших пацанов.
  
   - Чем-чем, не видишь что ли? Изменника Родины казним, - ответил Прошка.
   - Да какой же он изменник? - Андрей опешил, - Ты что такое говоришь, кто тебя научил?
   - А меня не надо учить, - отвечал так же борзо восьмилетний мудрец, - Вот сейчас он нам за Бородино ответит, а потом мы его закопаем без почестей.
   - Я тебе, щенок, сейчас такое Бородино покажу, жопа неделю чесаться будет! - вспылил Михалев, - Чей окурок? Я спрашиваю последний раз, чей это окурок?!
   - Ничей, бери, твой будет! - крикнул Прошка и быстро, как мог, юркнул в кусты.
  
   Андрей шёл домой и размышлял. Как же так можно? Да, есть такой момент. Каждое время плодит своих кумиров, иногда не заслуженно. Они, словно вехи, исторические метки стоят по всему миру, Россия здесь не одинока. Стоит ли в угоду Кеннеди, выкорчёвывать памятник Вашингтону? Ни один американец, не догадается сделать подобное. История. Пусть стоят, пусть напоминают. Ах, он чем-то не угодил потомкам, и после смерти, когда утихла дрожь в коленках, его признали сатрапом и палачом? Ну, так создать специальные музеи памятников.
  
   Что у нас земли мало? Выделить в Подмосковье место, свозить туда тех обветшавших идолов и устанавливать на постаменты. Ведь интересно же будет. Просто уверен, люди табуном попрутся. Сфотографировать, посмотреть, вспомнить.
   Ведь это же Россия. Пока силён, любим и почитаем. Склеил боты, и ты уже сука и тиран! Так ни какой бронзы не напасёшься.
  
   В Питере напротив Финляндского Ильичу жопу разворотили? В Нерезиновке Феликса демонтировали, да так, что стальной чекист заплакал. А Бронзовый солдат с холма Тынисмяги, где он?
   И эти малолетние засранцы, насмотрелись телевизора, наслушались взрослых идиотов и туда же. Казнить! За Бородино! Тьфу, мля. Гадость, господа, гадость! И хотя я не выговариваю то поганое слово "господа", но товарищей уже давно не вижу. Нет у меня с вами, стадные, общего товара. Нет, и не будет!
  
   Так за размышлениями о жизни, политике и предстоящих разборках, Андрей подходит к родному дому. Он присаживается на лавочку возле палисада, закуривает. Идти, не идти? "Трус, баба, тряпка и чмо, - ругает он себя, -Припёрся, так имей мужество. Сам накосячил, никто не неволил. Эх, Маринша, простишь ли?"
  
   Пока он так рассуждает, скрипнув открывается дверь, и на крылечко выходит Марина. Увидев мужа, женщина краснеет, тут же одёргивает себя за слабость и, как ни в чём не бывало (прикидывается поди-ко), выходит к Андрею.
   - Ну, здравствуй, шалава мужского рода, - Марина садится рядом с мужем, - Набегался?
   - Марина, ты это, того, ну как бы ... - все слова, что заготовлены заранее, вдруг куда-то исчезают. Андрей замолкает.
  
   - Что ты мычишь, дядя Андрейко? - Марина вздыхает, - Поросёнок ты с хреном. Тебя же сын заждался, он же всё время тебя спрашивает.
   - Как это спрашивает? - Андрей делает удивлённые глаза, - Он же ещё говорить не умеет.
   - А вот так и спрашивает. Как спать укладываю, так он несколько раз повторяет - па-па-па... Наверное, помнит, как ты его байкал? И вот скажи мне на милость, как я могу тебе, такому ненадёжному, доверить ещё одного ребёнка? Ведь они подрастут и с тебя пример брать станут?
  
   Андрей согласно, с несчастным видом кивает, на последних словах жены, он замирает.
   - Не понял, Марина, о каком втором ребёнке ты говоришь?
   Марина деланно вздыхает, кладёт голову мужу на плечо и говорит:
   - Да вот о таком и говорю, что ежели к январю родится, то надо потихоньку пелёнки запасать.
   - Марина! - Андрей соскакивает с лавки, - Ты что, беременна?!
   - Выходит, что беременна, и скорее всего, от тебя, дурак мой бродячий.
  
   Шумят тополя, под горой тихо плачет, омывая разноцветные камушки, Паленька. Будет новый день, поманят новые горизонты. А пока Деревня укладывается спать. Выпив чашку чая, приняв сорок капель валерианы, посмотрев Дом-2. Ложится в постель, чтобы завтра по утру встать с петухами. Выгнать в поле коров, закинуть в себя чашку чая с бутербродом и устремиться к своим обязанностям. К своей извечной и основной забаве. Кормить человечество!
  
   Рамзес
  
   После того достопамятного случая с Рамзесом случилось нечто странное. Мужик вдруг сделался задумчив, чуть рассеян. В нём появилась мягкость, не свойственная детям гор и, чему я удивился более всего, пришли сердечность и доброта.
   За время своего вынужденного пребывания на больничной койке, Рамзес о многом передумал, переосмыслил своё отношение к земле, на которой живёт, к людям, для которых работает, с которыми приходится делить воздух и небо. Сломался, скажете вы? Нет, ребята, я думаю, починился.
  
   Из больницы его выписали перед обедом в пятницу. Весёлый доктор, не старый ещё мужик, но с абсолютно белой, как снег, головой, посмотрел анализы, выслушал сестру и хлопнув Рамзеса по колену, сказал:
   - На выписку, молодой человек, хватит разлёживаться, пора дело делать!
  
   Добравшись на своих двоих до коттеджного посёлка, Рамзес прогулочным шагом подошёл к своему дому и сразу же встретил двоих соплеменников. Друзья обрадовались, засуетились, подступили с расспросами.
   - Ты ведь не знаешь, Рамзес дорогой! - начал Грайр, дорожный мастер, промышляющий ремонтом и восстановлением дорог, - А мы решили устроить с селянами матч-реванш. Вернее, это они нас вызывают на дуэль. Ответим, не посрамим?! Надерём совхозникам задницы?
  
   Рамзес присел на лавку, закурил и глядя на собеседника спросил:
   - Скажи мне, Грайр-джан, а сколько тебе нужно времени, чтобы принять эту землю как свою, как вторую Родину? Ты сюда на сколько времени приехал, на год, на пятилетку? Что говорит по этому поводу твоя супруга, Лена? Может быть, хватит вести себя оккупантами, может быть, стоит присмотреться и полюбить этот край? Чего молчишь, Грайр? Ты же вовсю ассимилируешься, у тебя двое деток, Серёжка и Маринка. Не забывай, они рождены в России, здесь их дом. Взрослей, брат, - с этими словами Рамзес встал и, пожав растерянным друзьям руки, пошёл в дом.
  
   - Однако, хорошо ему по голове стукнули, - после ухода Рамзеса сказал молодой парень.
   - Нас всех так стукнуть надо, Егише, молод ты ещё, чтобы его судить, - рассудительно заметил Грайр.
   - Тогда ты, Грайр-джан, тоже стукнутый. И вообще, зачем он тебе, этот грузин?
   Старший посмотрел на молодого, как на дурачка, и спросил:
   - Тебе назвать десяток армян, с которыми ты в отхожее место вместе не пойдёшь? Какая тебе разница? Грузин, армянин. Добра, как и дерьма, везде хватает.
  
   А тем временем Рамзес, пройдя на кухню, включил чайник и, достав мобилу, сделал звонок:
   - Привет, Гулька! Как дела, оператор прилавка? Прёт, говоришь? Ну, дай бог. С товаром накладки, понимаю. Так коновалы сразу же мобильник изъяли, ни туда ни сюда. Да, я вижу что пропущенных море. Чего?! Сама подсуетилась, как?! Позвонила Сурену? Ну, ты красава! Гулька, я тебя уже почти люблю. Ещё раз так сделаешь и жёстко сначильничаю. Нет, котик, в этот раз не хвастаюсь, сказал, сделаю. Пока!
  
   До вечера он отдыхал перед телевизором, наслаждался тишиной и покоем, которых так не хватает в больницах. И уже около девяти часов вечера Рамзес встал и, одевшись в костюм, вышел из дому. Через полчаса, взяв то, что наметил, он выезжал с рынка. На заднем сидении автомобиля шуршал и позвякивал объёмистый свёрток.
  
   Марина и Гюнтер готовились пить чай. На столе стояли розеточки с вареньем, блюдце липового мёда, пара чашек. В вазочке ожидало своего часа сахарное печенье. Шум двигателя под окном и стук в двери разорвали тонкую нить вечерней идиллии.
   - Не заперто! - крикнул Гюнтер, и удивился, - Кто бы это мог быть?
   В сенцах послышались шаги двух людей, дверь вякнув распахнулась и в комнату вошли бабка Раскатова и тот самый Рамзес.
  
   - Мир дому! - поздоровался грузин, - Гостей незваных принимаете или как?
   Старуха Раскатова молча кивнула головой и направилась прямиком к столу, словно именно её только и ждали.
   - Ой, какие гости у нас сегодня?! - Марина, в домашнем халатике и шлёпках, совсем не походила на ту непримиримую участковую, грозу хулиганов и прочей шантрапы, - Проходите к столу! Гость в дом - солнце в дом!
  
   - А мы к вам по делу, Марина Устиновна, - Рамзес вынул руку из-за спины, в ней оказался огромный букет чёрно-красных роз, - Я благодарить вас пришёл, Марина Устиновна. И вот бабушку Матрену с собой привёз, она ведь тоже помогла в моём деле. Спасибо вам за тепло, за участие. Хорошие вы люди, крепкие и надёжные. И простите меня за те дурацкие выходки. Всю жизнь взрослеем и мудреем, а когда становимся умными, приходит посторонний дядька и начинает нас заколачивать. Спасибо вам!
  
   Марина приняла букет, как же можно отказать? Это ж не взятка, тут человек душу выворачивает, а вслух сказала:
   - Да полно вам, Рамзес Батькович, работу свою сделали и слава богу. Вон, бабку Матрену благодарите, она у нас голова!
   - А чё я? - Раскатова ухмыльнулась, - Это стечение обстоятельств, повезло, и хватит меня называть старухой и бабкой!
   - Тёть Матрена, а кто ж ты тогда? - Марины улыбнулась, опять старая чудит.
   - Известно кто, молодуха, и не хрен мне тута. Давайте чай пить, да я к телевизеру пойду.
  
   Паленька (оччень короткая глава)
  
   Вот пишу свою незамысловатую повесть, а в голове вопрос. Все авторы, импортные и отечественные в ходе повествования описывают природу, её красоты, рассвето-закаты и прочие радуги. А у меня с этим делом как-то неважно. Хреново, так будет вернее! И поскольку человек я на подъём лёгкий, то решил уделить малую толику букв описанию родного края.
  
   Смотрю на мой Дом с высоты птичьего полёта, а взор скользит по волнам чёрно-зелёной, прокалённой солнцем, временем и морозами тайги. С нечастыми вкраплениями золота и багряных рябиновых цветов. Это бескрайнее море тянется на тысячи километров, периодически прерываясь на города-помойки и патриархального вида деревни.
  
   Реки. Их много, но в буйном распутстве тайги они тонут и теряют свою значимость. Разве что Кама! Это да, это всем рекам река и мама. И какая значимая?! Приток Волги, не как попало! Здесь поясню для особо одарённых. Юродствую. Бо давно и бесповоротно доказано, что это именно Волга является нашим притоком, но правительство решило иначе. А правительство, оно же мудрое? Да или нет?
  
   Поля. Огромные, бескрайние, ровные как стол и волнующиеся холмами, подобно морю-акияну. Весной - зелёные яркой молодой зеленью, осенью - золотые, мокрые, грустные. Зимой - белые как смерть, как саван.
   Здесь можно прожить сто жизней, тысячу лет и никогда не насмотришься, не налюбуешься, не надышишься простором, радостью и красотой. Здесь Родина!
  
   Паленька, одна из малых рек моего Урала. Тёплая, ласковая, душевная. Её вода - кровь моей земли, её журчание - музыка моего сердца, закаты и рассветы над моей Паленькой - это умиротворение и покой моей больной головы. Моего больного Я. Вы спросите, так чем же ты болен, человече? Любовью к Отечеству, братцы. Пусть это звучит пафосно, высокопарно, но это факт. Хотя может ли любовь к своей земле быть пафосной?
  
   Без неё я никто и ничто. Предлагали, звали, сулили. Не могу! Здесь я - Женька, Евгений, Владимирыч! А там, серая обезличенная лимита. Кушать подано, посуда вымыта, полы натёрты, ... чего изволите, барин?! Нах! Не моё!
  
   Потому и живу здесь, с Отечеством, потому и маюсь вместе с ним, и радуюсь за него, и реву о нём. Где-то там за перевалами текут молочные реки, где-то за далёкими морями цветут кисельные берега, окутанные буйством хризантем. А у нас клевер - душистый и бархатный, ромашка - вечная девичья гадалка, черёмуха - приносящая холода и ни с чем не сравнимый аромат, рябина - пылающая и горько-сладкая, как последняя осенняя баба. Кама, вечная, привольная, ласковая. Беременная рыбой и простором. Здесь мой дом.
  
   Послесловие
  
   Давно канули в лету разборки между коттеджными и деревенскими. Посёлки слились, проросли один в другой. Уже нет чёткой границы, но есть общие улицы и магазины, есть общая страна. Давно ушёл дед Старохатов. Вечером попарился в баньке, выпил рюмочку, прилёг. Сказал Матрёне пару добрых слов и уснул, чтобы уже не проснуться.
  
   Маринка, вернее, Марина Устиновна, теперь работает в городе. У неё майорские погоны, должность заместителя начальника милиции общественной безопасности. А ещё у неё двое деток и хороший муж, трезвый и работящий. Михалев Андрей Андреевич, да наш председатель колхоза, неужели не слыхали?
  
   Александр Иванович ушёл на покой, занимается огородом и рыбалкой. В часы досуга, а они теперь есть, он ходит в Интернет и пишет мемуары. Зачем? А так, графоманит и всё.
   У Юсуповых дела идут лучше некуда. Пять десятков вечно голодных страусов, бродят в их вольерах, мечтая что-нибудь скомуниздить. От желающих попробовать диковинного мясца и яиц отбоя нет.
  
   Крейцер с женой Валерой всё так же работают в деревне. Гюнтер лечит народ, читает лекции в клубе, иногда, когда самая скорая в мире помощь не успевает, принимает роды. Валера сеет разумное, доброе и, безусловно, вечное. Их дочь, красавица, вся в мамку, учит куклу разговаривать, и мечтает стать директором страны.
  
   Батюшка Нимврод сильно сдал, но всё ещё бодр и полон энергии. Его проповеди, напитанные мудростью, а он её за жизнь скопил немало, собирают полный храм и редкий уходит не удовлетворённым.
  
   Ах, да! Умерла Марамыгина. Последние годы, активно сев на стакан, баба уже не нашла сил остановиться. Пила и день, и ночь. Магазин потихоньку захирел. Городские коммерсанты, пользуясь случаем, открыли пару новых, уже современных торговых точек. А наша эпрувёза, в один, далеко не прекрасный день, выпила больше, чем положено, упала у себя дома посреди комнаты на спину и уснула. Из записи Крейцера: "Захлебнулась рвотными остатками".
  
   В общем, живёт деревня. Живёт, растёт и процветает. И всё в ней есть, и всё ладно. Так ли важно, сколько в ней дворов? Так ли важно наличие гипермаркетов и ресторанов? В ней есть главное - Люди! Те самые, которые от зари и до зари дёргают дойки, сеют хлеб, дают стране мясо и молоко. И есть средь них уважение и любовь, к сожалению, забываемые в больших городах. Есть счастье, простое и задушевное.
   А ещё есть Паленька, которая всё так же катит свои волны в далёкие моря. Мудрая и бесконечная.
  
   Междустрочие
  
   Недавно подслушал диалог двух молодых людей павликморозовского возраста, инфицированных в мамкины животы уже много позже перестройки и выросших на других истинах. Простой разговор, об обыденных вещах. Мальчишеская похвальба, всё, как обычно.
   - А у меня тогда была Денди с не хилым набором игрушек. Помнишь, там разные Марио, драчки, гонки?
   - Ха! У меня уже в натуре Лего была и геймины покруче, да и драйв такой, что твоя Денди дрочит от зависти...
  
   Послушал их и вспомнил себя в штанах выше колена, друзей с побитыми мордахами, девчонок в трусах-пыжиках, наших мам с шиньонами, отцов, вечно борющихся за счастье Отечества, заливавших пламя победы брагой и самогонкой. Перед глазами, словно в кино с Чарли Чаплиным, мелькнули и исчезли лица, события, лозунги. Господи! Отключи её, дай жить сегодня, отпусти! Нет, не даст. Память! Горькая и подлая фотоплёнка, от которой нет возможности укрыться ни в одном уголке Ойкумены.
  
   Пальцы сами по себе ложатся на клавиатуру, вздрагивают и выводят первые строки моей сказки. Процесс пошёл, и остановить его не представляется возможным.
  
   ... на самой окраине Посёлка, там, где Молотовский пруд подгрызает корни горы Петушихи, а Поваренный лог весенними ручьями несёт в тот самый пруд отходы жизнедеятельности человеков, приключилась сия повесть.
  
   Давно это было, много воды утекло из пруда в Паленьку, а только тёмными ночами, когда похмельный синдром душит лёгкие, рвёт когтями сердце и не даёт уснуть испитой состарившейся тушке, я вспоминаю то время, те сказки о "Коммунизме не за горами", друзей и недругов, подружек-поблядушек и счастье, бесконечное и тёплое, как мама.
  
  
   Керогаз
  
   - Давай пальнём ему в жопу из поджига? Можно даже гвоздями, - Славка злится и откровенно порет чушь, но остановиться не может, - А ещё лучше ткнуть ему отвёрткой в глаз, чтобы рожу скривило.
   - Угомонись, Славян! - Прошка много рассудительнее друга и понимает, что если его сейчас не остановить, то потом будет совсем хреново, - О какой отвертке ты говоришь? В зону решил прогуляться?
   - Ну и чё мне эта зона? - Славка задумывается, но держит масть, - У меня полродни в тех зонах прописано.
  
   Славка Пузырёв, человек борзый до умопомрачения. Ему ничего не стоит нахамить взрослому мужику, нарваться на драку, когда против него трое. Погоняла Уренгой - это всего лишь адресация к истокам. Лет двенадцать тому, когда махонький Славка питался исключительно посредством титьки, его родители приехали с северов. Приехали, да так и остались в посёлке над Паленькой.
  
   Мальчишки лежат в палисаднике, в густых зарослях обнаглевшей от безнаказанности сирени. В двух шагах дом, в котором живёт человек, заслуживший подростковую месть. Из открытого окна в маленький садик течёт музыка. Голос с импортным акцентом старательно выводит:
  
   Милая добрая смешная Енька,
   Нас приглашает тан-це-вать...
  
   - Ну, щас я тебе станцую, падла, - шепчет Славка, - ты у меня до смерти ссать как девочка будешь. Сёжа, не снимая штанок.
   Колышется занавеска, и в окне, словно бы чуя угрозу, появляется ненавистная морда. Толстая, отъеденная, важная своей необходимостью. В такие рожи хорошо из рогатки стрелять. С двадцати шагов в темноте не промахнёшься.
   - Ну, Керогаз, щас я тебе, падла, излажу!
  
   Лёва Керогаз - это отдельная повесть. Явление обыденное и нормальное для страны победившего истопника. Человек недалёкий и даже очень близкий (я имею в виду особенности серого вещества), он, тем не менее, хитёр, смекалист и никогда не упустит свою выгоду. Эдакий росток будущего березовского на фоне социалистической помойки.
  
   Лёвчик, или Лев Чазов, прозван Керогазом не случайно. Какой-то поселковый остряк мастурбировал со словами, вследствие чего явилось производное от слов кирять и газовать - Керогаз. Хлеб Лёвы не отличается особой выдумкой и элегантностью. Он -самогонщик, и знают об этом даже беременные бабушки с явными признаками головной инвалидности.
  
   И если советский Торг по какой-либо причине замешкался, не завёз в магазин Главпродукт, или просто закрыт на учёт, то Лёва работает всегда. Двадцать семь часов в сутки! Он не ломает цену установленную правительством, нет. Зачем? Даже опустил её, выровнял. Пол-литровая бутылка Первача стоит три рубля шестьдесят копеек, но градус там поболее, нежели в той же Сибирской или Пшеничной. И если страждущий попробовал продукцию Керогаза хотя бы раз, то будь спокоен, он вернётся и не один.
  
   Керогаз споил и подсадил на алкоголь уже половину посёлка. У него на подсосе новый, объявившийся взамен выбывшей на повышение Донцовой, участковый, Жора Помойкин, ему жмёт руку начальник домоуправления Реваз Панелия. И потому Керогаз не боится никого и ничего. Всё куплено, схвачено, застолблено.
   Ему, да и всем окружающим известно, что с тяжкого похмелья можно обойтись без хлеба, колбасы и ... буэээ ... молока, но без Лёвы обойтись ещё ни кому не удавалось.
  
   Славкин отец, человек горький и безрадостный, давно и плотно спился. Он держится на плаву благодаря привычке ходить на работу, хорошим рукам и матери, но конец его предрешён. Пьяный инфаркт, рвотные остатки, закупорившие дыхательные пути. Обморожение в сугробе и, как вариант, зона. Именно поэтому, очередной раз, насмотревшись на пьяные скандалы, отпоив плачущую, не получившую зарплату мать валидолом, Славка решил отомстить. Ну и ясен пень. Где Уренгой, там и друг его, Прошка.
  
   - А давай ему во фляги с брагой говна положим? - Славка улыбается, - Пусть ему мужики потом морду набьют.
   - Ты, Славян, мудак, это очевидно, - Прошка хмыкает, - знай, что говно в процессе брожения перегонится, растворится, и его не почуешь. Если только саму брагу пить, а Лёва же первач гонит? Но я уже знаю, что мы сделаем. Надо идти к старухе Фофановой.
   - Фу, бля! К этой грязной жабе? - Славка морщится, - Да у неё дома от клопов и тараканов польты шевелятся. Меня же сблюёт.
  
   - Сблюёт тебя, значит, и другим не сахар будет, - загадочно усмехается Прошка, - Ты бы мудак вместо того чтобы на "След Сокола" бегать, в школу ходил. Тамо иногда дельные вещи говорят. Попробуй, а вдруг пондравится? Короче, пошли со мной, а там посмотрим. Но я не я буду, если через пару тройку дней Керогазу ебучку не начистят. Порок должен быть изъят из общества и примерно наказан.
  
   Мальчишки осторожно, стараясь не шумнуть, выползают из Керогазовского палисадника, по очереди чистят друг друга от травы и паутины и, закурив притыренные с остановки чинарики, проулком устремляются к искомому дому. Туда, где в подвале живёт старая и жутко спившаяся станционная шалава, старуха Фофанова.
  
   Фофанова
  
   - Марь Антоновна, ты бы хоть постирнулась что ли? Довела себя, прости Господи, до скотства. На тебя же люди смотрят, - соседка Сибирцева, глядит на старуху с брезгливой жалостью, - ты ж нормальная баба была. Куды всё делось?
   - Да мне с тех людей ни жарко, ни холодно, - Фофанова поджимает губы, - Я с них отродясь окромя говна ничего не видала. Люди! Говны на блюде!
  
   Старухе Фофановой примерно шестьдесят тире девяносто лет. Вот такой диапазон, понимаешь. Попадёт под дождь, причёшется, так вроде и шестьдесят. А уж коли засуха, то грязнее этой оборвашки не сыскать. Воды боится, как чёрт ладана.
   Зато вши на ней живут в сытости и тепле. Как в родном дому, как у Христа за пазухой.
  
   Свою вонькую жизнь Марья Антоновна прожила пустоцветом, бездарью. Господь ли так распорядился, или стечение обстоятельств, а только не завела баба деток. Ведь сколь раз сказано: ты хоть скрипачкой стань, хоть прачкой, но покудова детворой не обзаведёшься, бабой тебе не быть. А лет пятнадцать тому, когда Фофанова работала продавщицей в военторге, приключилась у неё недостача. Не самая крупная по тогдашним меркам. Как раз, чтобы продать однушку в панельном доме и очнуться с похмелья на выселках. У такой же рвани подзалупной.
  
   Сначала Фофанова пыталась сохранить лицо. Работала в разных местах, однако тяга к огненной воде сделала своё дело. Периоды трезвости становились все короче, запои длиннее и ярче. Выселковские джигиты прознали от тех же местных шалав, что у бабы с передком не всё ладно. В смысле - чёс постоянный, и не залетает. Это ж Эльдорадо, Клондайк с клитором!
  
   На сегодняшний день Фофанова жила тем, что собирала пустые бутылки, подённичала, как могла, да побиралась. Собственно, так жили все выселки Страны Возликовавшей Уборщицы. Что-то ели, чем-то обряжали срам, где-то ютились.
   Последние годы, когда на Фофанову нет-нет, да оглядывались мужики, Марья приноровилась работать на железнодорожной станции. Маленькая одноэтажная с туалетом на улице, с вонью и тараканами, эта щепотка Свердловской железки пригрела стареющую лярву.
  
   Народец здесь ошивался всегда временный, проезжающий. С такими не церемонятся. За нижний хобот его и в кусты. Резкий, как визг электрички минет, либо коленно-локтевая позиция в стиле "Девочка обронила бигуди". Затем стакан плодово-выгодной бормотухи в станционном буфете, пара пирожков с сомнительным мясом, и можно двигать к себе на выселки. Обслуженный клиент, с пустой мошонкой и притаившимся триппером, уезжал к месту дислокации, а Марья Фофанова, счастливая своим наличием, шла бухать дальше.
  
   Иногда, крайне редко, её били. Так случилось с тем неразборчивым капитаном, обмакнувшим свой табельный "ствол" в Марьино раздолбанное отверстие и наварившим крохотных прожорливых животных, с умными глазками и острыми челюстями.
   Капитан не поленился и, вернувшись на станцию, подкараулил шлюху. Он бил её за туалетом, на поляне усеянной рваными гандонами, "лебедями" с засохшим калом и пустыми бутылками.
  
   Бил не сильно, но больно, долго и сладострастно. Убивать не хотел. Калечил. С той поры Фофанова ко всем своим прелестям начала ссаться. Видать пылкий вояка наджабил что-то в её закромах. Нет, трезвая не ссалась, но стоило выпить хотя бы полстакана, прилечь спать и ... море разливанное. Потому и клиенты стали обходить её стороной. Воняет же сука?!
  
   Так пришли старость, ненужность и отчаяние которое, впрочем, скоро прошло, сменившись тупым похуизмом и прожиганием отпущенного остатка маяты по прозвищу жизнь. И понеслась махна по кочкам, чем дальше, тем страшнее.
   Первое время Фофанова жила в подвальной каморке, на границе посёлка и города, с таким же, как и она, голодранцем, Виталей Жвакиным. Виталя был вечно пьян, безног и зол на весь мир. По бухому делу, зимой, угораздило мужика подскользнуться на перроне. Тут его и приголубила подъезжающая электричка.
  
   Рассосался жадный до ужасов народец, уехала злополучная электричка, а вместе с ней уехали и Виталины ноги. Но, Марье было всё равно. То, что осталось в развилке бывших ног, устраивало её стопроцентно, а иногда даже бывало многовато.
   Они ютились в шести квадратах подвала, пили суррогаты, жрали собачатину и харились каждый божий день.
  
   А вы, наверное, думали сейчас вам тут соцзащиты, милиция и прочие нутряные органы набегут? Ну да, щас! Это вам не кино. В своё время, ещё Маринка Донцова, пыталась совестить Марью, ставить на путь, да где там. Чёрного кобеля, а в нашем случае суку, не отмоешь добела.
   А тем временем, пока хозяйка жалкой скурвившейся тушки вела скотский образ жизни, на станционной крыше, вернее на чердаке, время от времени выглядывая вниз, сидел Марьин ангел-хранитель. Старый такой, горестный и весь неприкаянный. Сидел и ждал, временами с тоской поглядывая в синее небо.
  
   Танюшкин и дед Пашка
  
   Утро. Постаревший и поседевший Танюшкин сидит на мостках над Паленькой. Время раннее, ещё даже переклички петухов не было, а старому председателю не спится. Отправили на покой, а что это за хрень такая? Как ею пользоваться?
   Александр Иванович закуривает, пускает облако дыма и вспоминает бурные, без сна, без отдыха дни своего председательствования. Ведь как пахали! Как звери, как последний раз в жизни. До седьмого пота! А сейчас что? Хоронят деревню, как есть бог. Закапывают ещё живую, пытающуюся устоять на ногах. Кричащую в голос! Бляди!
  
   Сверху от ближайших домов слышатся шаркающие шаги. Председатель улыбается. Конечно это дед Старохатов. Древний раздолбай, которому тоже не спится. Тут же до председателя доходит подлая мысль. Какой к бесу Старохатов? Его же в прошлом году закопали.
   Александр Иванович разворачивается, а по тропинке к Паленьке спускается младший брат оплаканного патриарха, дед Пашка. Ну, это, конечно, не тот фрукт, однако почти ни чем не уступает брательнику. В плане водки, фольклора и ничегонеделанья.
  
   - Здаров, Иваныч! - дед Пашка, скрипя ревматоидными суставами, опускается на брёвнышко рядом с Александром Ивановичем, - Чё не спишь, пень? Небось, замышляешь против государства? - дед Пашка громко ржёт и где-то на задворках, вспугнутая его скрипучим хохотом, голосит разбуженная дворняга.
   - Привет, батя! - Танюшкин протягивает руку, - Думки окаянные замаяли, вот и не сплю.
  
   - Все твои думки, Саша, от праздности, - старик швыряет камушек в воду, задумчиво глядит на круги, - ты не думал на досуге чем-то себя занять? Ведь откинешь ласты.
   - А чем, дядь Паша? В колхоз сторожем идти, к Андрюшке Михалеву в подмастерья? Я так не смогу.
  
   - Так это в тебе гордыня хнычется, - дед улыбается, - значит, ещё не всё твоё дерьмо перекипело. Я вона трёх агрономов пережил, и почитай лет пятнадцать при агроснабе сторожем подъедаюсь. Последний-то, Стёпа, как навалится на него кручина, сразу ко мне идёт. Так, мол, и так, дед Павлик. Давай водки выпьем. А пока мы с ним пьём, я ему по мозгам проедусь, мыслишку дельную оброню.
   Оне потом нобелевские премии делят, а я сижу себе тихонечко в кандейке, да над имя посмеиваюсь. Чем не тайный советник?
  
   От верхней дороги послышался шум двигателя, и если бы Танюшкин не знал, что это он вот сейчас сидит на брёвнышке, то подумал бы что едет тоже он. Уазик, и голос такой родной. Кто бы это мог быть?
   А сверху, легко, словно молодая коза, прыгая с камушка на камушек, к двум старикам спускалась ни кто иная, как Маринка Донцова.
  
   - Привет, аксакалы! - весело поздоровалась Марина, - Еду, смотрю лица знакомые, ну как не поздоровкаться? Присяду с вами, перекурю.
   Марина опустилась на то же брёвнышко и, поёрзав задом, устроилась удобнее.
   Расцвела девка, - подумал про себя Танюшкин, - и майорские погоны ей к лицу.
   А Маринка тем временем достала из кармана пачку сигарет "Кент" и ни мало не смущаясь присутствием двух уважаемых мужиков, закурила.
  
   Танюшкин хотел было сделать ей замечание, но дед Пашка его опередил. Артритная, с узловатыми суставами рука старика мелькнула так быстро, что никто не успел сморгнуть.
   Миг, и дорогая сигарета из Маринкиных губок, улетела в Паленьку. Ещё полстука сердца и смачный подзатыльник припечатался к головке начальницы милиции общественной безопасности.
  
   Бледнела лицом Донцова, пыжился, чтобы не расхохотаться Танюшкин, а старик, погрозив пальцев перед самым носом Марины, сказал: - Ты смотри у меня, сыкавка! Ещё раз с табаком увижу, срандель так надеру, на командирскую табуретку месяц смотреть не сможешь! Да не делай мне такие суровые мордашки. Только вякни, и я твоему министру Пургалиеву отпишу, что ты, сыкуха, стариков не уважаешь и берёшь взятки от населения!
  
   Марина задохнулась от возмущения, пару раз хапанула ртом свежего речного воздуха и наконец, смогла вымолвить: - Да как тебе только не стыдно, дедушка?! Я, беру взятки? Да я тут выросла у вас на глазах, да как ты мог такое...
   - Мог, внуча, мог! - старик погладил милиционершу по голове, - Надо же тебя приструнить? А то ишь, взяли моду курить. Не бабье это дело! Вот сиди и слухай мудрость аксакалов, а курить не моги!
  
   Маринка неожиданно расхохоталась: - Господи! До чего же хорошо тут с вами! Словно из детства не уходила. Ладно, дед Пашка, курить бросаю. Да я и не начинала, скажу по секрету, это я для взрослости. Большая командирша, пыль в глаза и всё такое. Самой не нравится. А приехала я к вам вот по какому делу. Скоро выборы в местное самоуправление, на мне общественный порядок и прочее. Дядь Саша, помоги наладить дежурства в школе. Пару крепких мужиков, трезвых и грамотных?
  
   Первым заговорил дед Пашка: - Это, стало быть, новых гнид выбирать будем? Мало, наши недра обездолены, так мы теперя тех проглотов местами менять будем? Типа одни покушали, им на смену других, не кормленных. И так под землёй уже сплошная Кунгурская пещера с её сосульками.
  
   - Не сосульками, а сталагмитами, - автоматически поправила Марина.
   - А я про что тебе баю? - дед разозлился, - Сплошные стологниды кругом. Право слово, сосульки. Только и знают, что с народного стола кровь сосать.
   - Дед, прекрати паясничать, - Марина разозлилась тоже, - мне нужно поддержать общественный порядок и баста! Хотим мы того или нет, но согласно федерального закона, нынче должны пройти выборы, и значит они пройдут. Хотела сюда своих помощников направить, но подумала, что мне, как местной, скорее поможете. Ан нет! Ошиблась. Думала на Родину еду...
  
   - Да ты не суети языком туда-сюда, - вступил в разговор, молчавший Танюшкин, - поможем, конечно. Только и ты помоги. Выдели хотя бы парочку молодых ментят в форме. Сама знаешь, нашим олухам, что в лоб, что по лбу. Пока представителя нутряных органов не увидят, хер, чем остановишь. Пущай в паре и дежурят. Да ладно. Сам и выйду с твоими ментозаврами. Чё на людей перекладывать. Они ни в чём не виноваты.
  
   - Спасибо, дядя Саша, - расцвела Маринка, - век тебе не забуду. Если надо будет, кого застрелить, ты только позвони. Всем райотделом выедем!
   Все трое рассмеялись неказистой шутке. Дед Пашка чего-то покумекал и, крякнув, сказал: - Ладно, тогда и меня пишите. Всё одно цельный день как беспризорник по деревне шатаюсь. Подежурю вместе с Саней. Авось шпиёна спымаем, или вовсе полпотовца...
  
   Конец Фофановой
  
   Славка не собирался оставлять свои угрозы на потом, и если он решил отомстить Керогазу, то так тому и быть.
   Мальчишки, огородами, скрываясь от постороннего глаза, пробрались к станции. Здесь, среди пакгаузов, всяческих хозяйственных построек и неусыпного лязга стальных коней, в подвальной комнатке, доживала свой век Марья Фофанова.
  
   Заглянув в грязное оконце, пацаны не обнаружили жильцов и, толкнув дверь, попали в вонючее нутро бичуганского пристанища.
   Пока Славка ловил тараканов, которые тупо ждали, когда их поймают и выведут на волю, к людям, Прошка стоял на шухере и комментировал: - Вона, рыжий ломанулся. Его хватай, смотри какая морда умная! От такого и детки пойдут резвые.
   Славка не слушал друга, он отлавливал зверушек и складывал их в большой спичечный коробок. Вонь душила такая, что хоть руки на себя накладывай. Наконец, когда Славка арестовал с десяток блаттоптиеров, мальчишки ретировались.
  
   А тем временем сама Фофанова, подвернув под себя ногу и выставив из-под грязного подола деревяшку, взятую напрокат у моряка Толи, сидела на перроне, и ожидала пригородную электричку, с её сердобольными дачницами-домохозяйками, с подачками и новым хлебом. В отравленной суррогатами голове мелькали полутени, видения былого, но весь этот калейдоскоп забивала литровая бутылка водки, кусок колбасы и буханка ржаного хлеба.
  
   Мимо, грозно посмотрев на конкурентку, прошли две профуры из Рабочего посёлка. Присели на крайней лавочке и от нечего делать принялись дразнить станционную дворняжку, Водонайку. Собака щерилась, изображала грозные морды, но понимала, с ней играют. К тому же, от щедрых профур можно было получить знатную подачку. Потому Водонайка рычала, падала в засаду, делала вид, что вот уже почти отгрызла ногу, но улыбалась и ждала.
  
   На перрон вышли пара мужиков, по причине преклонности лет, они даже не глянули в сторону проституток. Закурили и принялись обсуждать, вдуют в этом сезоне Рубину или обойдётся. Обоим хотелось, чтобы непременно вдули, потому судьба татар была предрешена.
   Подошла мамаша с сыном и дочерью. Близняшки, лет семи от сотворения. Шустрые, как сперматозоиды, они не стояли на месте. Устроили догонялки, шутливо разодрались, тут же помирились. Известно, что близняшки не могут друг без друга, и потому, практически никогда не ругаются в серьёз.
  
   Марья Фофанова засмотрелась на озорников, вспомнила что-то своё. Скукоженная от возлияний и возраста харя, расползлась в улыбке.
   Давно это было, ажно в прошлом веке. Вот так же они с братцем Яшкой то дружились, то дрались до кровянки. Иногда Марья сдавала братовы проделки тятеньке, и тогда Яшку лупцевали. После наступала расплата, и лупцевали уже Марью. Кто? Дак Яшка же.
  
   Они вместе ходили по грибы в ближний лес, собирали по угорам землянику-ползунику. Марья плела венки и бросала их в воду, Яшка смеялся над сестрой, но рвал ей цветы и смотрел, как быстрая в этом месте Паленька, уносила их подарок к океану.
   Их мать работала прачкой в большом доме. К семье возвращалась уже затемно, полумёртвая от тяжёлой работы и водки, которую в той прачечной пили все от мала до велика. Их отец, работавший золотарём, бил мать смертным боем. Потом они вместе пили горькую, а на следующий день всё повторялось.
  
  
   Проститутки, устав от безделья, решили подснять преклонных мужиков. Виляя бёдрами, и рекламно хохоча, они подошли к ним. Лерка, как самая борзая, завела диалог, время от времени поворачиваясь так, чтобы вроде ненароком, задеть стахановской грудью плечо или руку того или иного клиента.
   Мужики смеялись, что-то прикидывали в уме и кошельке, но пока не сдавались.
  
   Рявкнув так, что задремавшая Водонайка чуть не пустила под себя лужу, прошёл маневровый тепловоз. На подножке весело щерился молодой сцепщик, Вовка Полежаев. Он что-то прокричал профурам, но за лязгом колес его голос услышан не был. Потому вторая проститутка, Римка Мастурбаева, показала ему средний палец и продолжила торги, с почти сломленными пенсионерами. Приближалось время прибытия электрички, народец зашевелился. Откуда-то, словно из засады, на перрон высыпало человек двадцать стройотрядовцев. Молодые, шустрые, с рюкзаками и гитарами.
  
   Прибытие электрички Марья почуяла по едва заметно завибрировавшей почве. Издалека, со стрелки, послышался свисток, толпа пришла в движение.
   Пенсионеры, с повисшими на них шлюхами, сторговались, стало быть. Студенты, Водонайка, по доброте душевной провожавшая всех сразу. Мамаша с двумя отпрысками. Все пришло в движение, изготовилось к штурму вагонов.
  
   Марья сидела так, что ей сбоку было видно весь перрон, почти каждого пассажира. Брат с сестрой, ох уж эти проказники, и здесь не могли стоять спокойно. Мать, занятая багажом, еле успевала огрызаться на их выходки. Мальчишка толкнул сестру и она едва не упала на Фофанову. И если бы старуха её не поддержала, то лоб расколола бы точно.
  
   Показалась электричка. На морде переднего вагона-тягача, желтые цифро-буквы, ЕР9Э629. Локомотив начал тормозить, взвизгнули колёса, забурлила толпа и в этот миг, мальчишка толкнул сестру. Толкнул сильно и неудачно. Нога девчонки подвернулась и она медленно, как Анна Каренина, стала падать под стальные колёса поезда.
  
   Ещё только раскрылся для крика рот мамаши, ещё Лерка шлюха, стоявшая ближе всех, заверещала, как резанная, а старуха Фофанова уже знала, что делать.
   Наверное, это наитие, посыл сверху, от богов. Вскочив так быстро, как не смогла бы и в юности, старая алкоголичка бросилась к падающей в бездну девке. Схватила её и толкнула вверх, от масляно блестящих рельс.
  
   Этого толчка хватило для того, чтобы выкинуть егозу прямо в мамкины руки, но противодействие, забыли? Толчок, спасший малявке жизнь, бросил старуху прямо под колёса налетевшего локомотива.
   Потом говорили, что кто-то слышал хруст, а кто-то даже крик. Доподлинно не известно. Очевидно одно: старая и никому даром не нужная бичёвка, в последний миг своей грешной жизни разменяла её, ту беспутную жизнь, на жизнь ребёнка. Тем самым выхватив у зазевавшихся конкурентов, место в светлом вирыи.
  
   Рычала толпа, блеснула фотовспышка. Кто-то вызывал милицию и скорую помощь. Прибежал толстый начальник станции, армянин Вартан.
   А на крыше станции, на самом её коньке, шевельнулась призрачная фигура. Встрепенулась, вздохнула радостно и освобождено, а затем, раскинув гигантские крылья, взмыла в голубое и немыслимо бездонное небо.
  
   У НКВД длинные руки
  
   Дед Пашка не привык сидеть без дела, а отлынивать от него так и вовсе. С самого раннего сранья, ещё и бабка Фрося не вставала, он намылился на дальний покос. Казалось бы, для кого стараться? В хозяйстве стариков одна единственная скотина, коза Рита, и уж для неё старик заготовил кормёжки на три зимы. Однако лежать на печи, старуху с литовкой дожидаться? И потому дед Пашка, бросив на плечо старую косу, браво, по-солдатски, оттапывал по степной дороге. Он пел, а почему бы и нет? Старческий трескучий голос разносился над цветущими полями, влекомый горячим воздухом поднимался ввысь, сбивая с толку, только было раззявившего варежку, жаворонка.
  
   Калина красная, калина вызрела,
   Я у залёточки, характер вызнала.
   Характер вызнала, характер ой какой...
  
   Деду далеко за восемьдесят, однако здоровье ещё есть. Крепко раньше людей делали, в который раз удивлялся старик. Вроде из той же белёсой хрени, а крепче. То ли воздух с водой действительно были чище, то ли в самой земле-матери была некая сила, с рождения попадавшая в человека, и толкавшая его на подвиги, работу, баб...
  
   Старик наддал шибче. Где-то там, на дальнем покосе, возле ручья Студёного, его дожидаются мальчишки. Одному скучно, вот и подбил дед Пашка Донцовских недорослей. А пущай матери помогут. На зиму корове с овцами жратву заготовят. Семеро обалдуев выросли у Донцовых, всех бы в деревню вернуть, да к земле пристроить, так нет же - расползлись по городам, сволочи!
  
   Машину старик заметил уже давно. По длинному хвосту пыли, тянувшемуся за ней на полверсты. Кто бы это в такую рань? Андрейко-председатель? Нет, тот из молодых, спит ишшо. Небось, Маринке лутонюшку трудоустраивает. Ну, щас увидим, чё гадать.
   Старик прикурил папироску, с треском затянулся и, улыбнувшись, потому что просто улыбнулось, пошёл дальше.
  
   Машина выросла в размерах, грозная и по-фашистски вальяжная. Задрожала земля, прыснули в разные стороны вёрткие кузнечики, старик соступил на обочину, пропуская импортный экипаж с цветным колесом на капоте и тремя буквицами BMW.
   Однако машина вдруг остановилась. Старик притих в ожидании, с интересом разглядывая диковинное чудище. В деревне не кажон день такое увидишь, да и новые люди всегда в цене. То слух забавный принесут, то вещицу удивительную.
  
   Синхронно, словно в кино, распахнулись дверцы, и из чудо автомобиля вышли двое молодых парней. За молодых можно было и не говорить, на фоне стариковых лет любой покажется щенком.
   Крепкие, откормленные, одетые не по погоде в длинные кожаные плащи. Бошки бритые, как у зеков, - отметил про себя наблюдательный дед Пашка.
  
   - Здарров, огрызок, - поздоровался тот, что старше, - куда намылился? С такой приблудой тебе только смертью работать, - расхохотался второй, указывая на косу.
   - Огрызок в твою маму член вставлял, - ласково ответил старик, - тебя вежеству не обучали, шкет?
   Парни переглянулись и громко заржали, а старший сквозь смех сказал: - Ну, батя, тебе палец в рот не клади, по локоть схаваешь. Ты лучше подскажи нам, мудрый человек, где здесь найти такого Рамзеса? Может, слыхал, он у вас тут вроде как живёт.
  
   - А вы часом не бандиты? - дед Пашка прищурился, а про себя гонял мысли, - Зачем ищут, больно рожи фашистские, не убивать ли приехали Рамзеску?
   - Нет, отец, не бандиты, - ответил второй, - просто старые друзья, коллеги. Ехали вашими краями, и решили навестить дружбана.
   - А ну раз не бандиты, тогда, конечно, подсоблю, - старик неторопливо прикурил папироску, пыхнул дымком и рассмеялся, - А я ведь вас сразу раскусил. Бизьнесмены, думаю себе, как пить дать, торговцы.
  
   - Ладно, отец, давай мы тебя подбросим до места, а ты уж нам укажи, где наш корешок обитает, - старший коротко глянул на напарника, - а мы с ним сами покалякаем. Он, наверное, с нами поедет. Там с ним Иван поговорить хотел.
   Старик задумчиво посмотрел на говорящего. Всё, абсолютно всё не нравилось ему в словах, жестах и мимике парней. Не прожил бы дед Пашка столько лет на земле, если бы не понимал простых вещей. Как бы беды не вышло.
  
   - Да, ребятки, - вслух сказал старик, - поехали, а то мне ещё на покос надо. Только прибалтку мою здесь бросать негоже. Давайте её верёвкой на крышу принайтовим? А вона, у вас какой багажник знатный.
   Парни, посмеиваясь, привязали старикову косу на крышу машины и, усадив старика на заднее сидение, тронулись в путь.
  
   Дед Пашка всю дорогу дивился дорогим кожаным сидениям, громкой музыке и мигающей десятками огней приборной панели: - Прямо как в самолёте! Вот же научились люди делать машины. А, то не люди. Фашисты!
   - Да какие они фашисты, батя? - сидящий за рулём парень рассмеялся, - Тех давно выбили, разогнали по пещерам. А это уже немцы делали. Нормальные, работящие люди, между прочим. Пашут так, дай бог нашим когда-то научиться.
   - Ну, так-то да, - соглашался старик, а в голове гонял своё: Рамзеска вам чем-то не угодил? А евонная продавщица, Гулька мне через старуху типа троюродной свояченицей приходится. Не, хлопцы, я вам грузинца не отдам.... Поехали за шерстью, ну дак я вас под Григория Иваныча обкарнаю.
  
   - Так я и говорю, фашисты, - сказал дед Пашка вслух, - только перекрашенные. Ну, как вор масть меняет, знаете? Сегодня он майданник, а завтре глядишь, в домушника зачем-то перекинулся.
   Парни переглянулись, перемигнулись: - А ты, отец не промах, - сказал старший, - и в таких делах толк знаешь?
   - Да как не знать, сынок, я на хозяина-то восемь годков оттрубил. В сорок пятом присел, за то, что Прагу не с тово конца штурмовал, а вышел только когда царь наш грузинский батюшка, пошёл с чёртом в письки-жопки играться, - старик умышленно промолчал о том, с какой стороны зоновской ограды он находился. Войска НКВД во все времена не жаловали.
  
   Они ещё о чем-то говорили, а точка рандеву приближалась. Вынырнув из очередного распадка, импортная машина вылетела на приволье Уральской степи. Здесь, между лесом и полевой дорогой, была старикова делянка. Там уже стояли две машины. Не такие борзые, на какой ехал дед, но тоже крупные. Соболь-Багрузин, старик их путал и потому называл гибридным именем, и Урал с кунгом, на таких ездят нефтяники.
  
   - Ну вот, почти приехали, ребятки, - дед Пашка довольно улыбнулся, - анекдот про кроликов не слыхали? Нет?! Ну, там ещё старик кроликов разводил. Да что ж вы такие тёмные? И музыку странную слушаете.
   Из динамиков надрывался Лепс, и старик постоянно морщился: - Да что же его болезного так раскорячивает? Словно горе како у человека. Да и хоть прокашлялся бы что ли? А то в горле, словно сопля булькает, а ни туды, ни сюды.
  
   Парни ещё хохотали над стариковским трёпом, ещё парковались возле могучего Урала, а старик уже открыл дверцу и сиганул наружу.
   Из Соболя-Баргузина, словно не самые мелкие чёртики, выскакивали братья Донцовы. Радовались старику, вежественно жали его высохшую птичью ручку, предлагали закурить.
  
   Двое бандитов из БМВ, тоже вышли в свежесть утра. Стояли насторожённые, ещё не понимающие, что же случилось. А старик только и ждал их выхода. Радостно всплеснув руками, он сказал Донцовскому старшаку, Мишке: - Вот, Мишаня, привез я вам рэкетиров. По Рамзескину душу приехали. Думают, что я тупиздень конченный, не пойму их босяцкую мову. Так что и не рэкетиры это вовсе, а кролики. Разводите!
  
   Старший из братков уже догадался о стариковской проделке. Шагнув к деду Пашке, он только и успел вымолвить: - Ах ты, крыса старая, да я тебя щас на куски порежу, гандон штопаный!
   Это были его последние слова в памяти. Потом он что-то плёл, блеял, мяучил, но сам, к сожалению, этого уже не запомнил.
  
   Бронебойный, по крепости схожий со средневековой булавой кулак Мишки, с мокрым чавканьем врезался в морду бандита, и его ария на этом, закончилась.
   Пролетев по воздуху пару метров, парень всей тушей ударился о стальной кунг Урала. Будка одобрительно загудела, а парень распластался на траве с тем, чтобы уже не вставать.
  
   Второй бандюган оказался быстрее и сообразительнее. Да только откуда ж ему знать деревенское самбо, с его приёмами типа "рессора от трактора Беларусь"?
   Он успел сунуть руку за пазуху понтовитого плаща. Предостерегающе крикнул середняк Гришка, а рука парня уже появилась на свет, сверкнув красной медью кастета. Мишка ещё раздумывал, а меньшой Ефим, уже подскочил на расстояние удара. Ему и достался первый тумак. Фимка успел закрыться рукой, и медяшка кастета ударила в предплечье. Донцов почувствовал, как моментально ослабла и словно бы пересохла рука. Потом жогнула боль. Резкая, звериная.
  
   - Вы хоть знаете, суки пакентошенные, на кого руки подняли? - Бандит размахнулся для второго удара, однако не успел. Гришка, не дожидаясь пока брату, проломят череп, поднырнул под руку и могучим хлёстом врезал нападавшему по затылку.
   Если вспомнить, что самый мелкий из Донцовых весил не менее центнера, то вы сможете себе представить, насколько был силён удар. И второй бандит упокоился рядом с первым.
  
   Донцов младший нянчил покалеченное предплечье, Мишка разглядывал ссаженные казанки, а рядом стоял сверкающий, как орден победы дед Пашка. Стоял и нагло лыбился.
   - Это что за выходка, чёрт старый! - психанул пришедший в себя Мишка, - Ты какого хрена этих уродов на нас навёл?
   - Не горячись, Мишенька, - старик примиряющее улыбнулся, - ну, куда мне их везти? К Рамзесу, чтобы они его убили? А вам чёрт не брат, вас же семеро вона каких мухоморов! - и повернувшись к поверженным браткам, старик добавил сплюнув: - Ну что, кролы, добегались?! У НКВД длинные руки.
  
   Выборы
  
   Александр Иванович, проснулся ни свет ни заря. Сам же обещал Маринке Донцовой организовать дежурство. Быстро умывшись и перекусив, он бросил в карман пару сторублёвок и, накинув ветровку, отправился в школу.
   В принципе, инцидентов быть не должно. Деревня, все друг друга знают сызмальства. Экстремистов и моджахедов поблизости не наблюдалось. Разве что, какой из голосовальщиков водки переберёт?
  
   К зданию школы Танюшкин подошёл, когда сторожиха Парамонова уже открыла двери. Внутри, в помещении столовой вовсю суетились дежурные.
   Кабинки, урны и прочие атрибуты были установлены ещё накануне. Сейчас ответственный дежурный от районной избирательной комиссии, раздавал поручения своим помощникам. Все бегали, суетились, до начала действа оставалось полчаса.
  
   В коридоре располагались торгаши. Вон Рамзес со своей Гулей выставляют стол-прилавок. И когда успели, варнаки? Выпечки-то, батюшки! И пироги и шанежки и пирожные. А газировок-то сколь цветных понавезли?!
   - Стоп! - Танюшкин положил руку на прилавок, - Рамзес! А у тебя разрешение на торговлю водкой есть? Что-то мне твоя физиономия знакома. Это не тебя вчера по телевизору Обэповцы за безлицензионную торговлю брали?
  
   Рамзес рассмеялся и, пожимая протянутую руку, сказал: - Эх, старый ты партизан! Ну, конечно, у меня нет лицензии. Откуда ей взяться? Но сегодня законы писаны только дуракам. Выборы же, Александр Иванович! Сегодня ни один обэповец рта не раскроет. Ибо срывать мероприятие, никому не позволено. А русский человек на трезвую голову голосовать не пойдёт. Он знает, что давно никто, но в дураки не записывался. Единственный день в году, когда за лицензию не спросят. Так что дежурь дальше, дорогой пенсионер, а свет не засти. Водку будешь?
  
   Танюшкин покачал головой, подивился грамотности абрека, а вслух же сказал: - Всё верно, Рамзес. Выборы должны состояться, хотим мы того или нет. А водку в такую рань пьют только идиоты. Плесни сто пятьдесят, только чтобы никто не видел...
   Рамзес тихонечко, из-под полы налил экс-председателю пластиковый стаканчик водки. Он делал бутерброд с килечками, а Танюшкин прицелился стаканом в горло, когда костлявая рука упала на плечо Александра Ивановича.
  
   - Внимание! Контрольная закупка! Ну, что, соколы! Решили судьбу свою в пьяном виде выбирать? Гусарскую рулетку устраиваем, мать вашу?!
   Рука Танюшкина дрогнула, и часть бесценной влаги выплеснулась на старый кремовый пиджак, оросив орден Ленина и самого вождя мирового сионизма.
   Замер вполоборота возле холодильника Рамзес. Он, кажется, даже пукнул, но сейчас доподлинно уже не известно. Ревизия!!!
  
   А обладатель голоса уже вышел из-за широкого плеча Танюшкина. Мужики временно лишились дара речи. Перед ними, нагло ухмыляясь всеми своими шестью зубами, стоял дед Пашка. Борзый, как НАТО.
   - Чё, беркуты, сыкливо жить в России без родителей? Ну, наливай, Рамзес Аллахович.
  
   Рамзес покраснел так, что даже его шея налилась свекольными красками. Танюшкин невольно испугался за маркитанта. А предприниматель, шёпотом, очевидно голос ему временно отказал, произнёс: - Дедушка, а не пошёл бы ты в жопу?! Ты у меня сегодня крошку хлеба не получишь, старый ты бессовестный ... аксакал. Как только ты после таких шуток маме в глаза смотреть будешь?
  
   Танюшкин и дед Пашка синхронно посмотрели на Рамзеса и расхохотались. Стал подтягиваться народ и потому, чтобы не мешаться, оба отошли в сторону.
   - Иваныч, а почему мы с тобой без красных повязок? - старик взял Танюшкина за локоть и повлёк за собой, - Ппошли, я знаю, где взять.
   Пионерская комната, которая до сих пор не сменила своего названия, была не заперта. Да и кому в голову придёт красть барабан, пару позеленевших от времени горнов, да знамя с надписью, "Пионерская дружина имени Нины Сагайдак". Чем провинилась та Нина, доподлинно неизвестно, но раз увековечили, значит, где-то накосячила.
  
   В стенном шкафу, среди вороха старых газет, нескольких томиков агитаторского пособия "Атеист" и десятка портретов Ленина, нашлись искомые повязки. Мужики особо не вчитывались в белые буквы на красном фоне. Просто помогли друг другу повязать сии атрибуты и баста. По школьным коридорам они шагали гордые и важные своей миссией.
   Танюшкин, с повязкой и надписью "Дежурный" и дед Пашка, на предплечье которого для тупых было обозначено - "Командир звёздочки".
  
   Донцова приехала ближе к обеду, когда большая часть электората уже "отстрелялась". Пройдя по пустым коридорам, Марина вошла в класс, который восемь лет был её вторым домом. Присев за свою парту, она задумалась. Нахлынули воспоминания.
   Вот она, та самая надпись. Уже закрашенная в несколько слоёв, но всё ещё заметная. Маринка лично вырезала её перочинным ножом, взятым напрокат у Сашки Личко.
   "Кто здесь сидит, того люблю, кладите в парту по рублю".
  
   Как тогда верещала классная дама, Властелина Святославовна: "Скоты! Для вас Отечество старается, дают всё лучшее, от себя отрывают. И это для того, чтобы вы похабили ножами имущество школы? Пока не скажете, кто это сделал, класс домой не идёт"
   Сашка Личко тогда взял косяк на себя. Велел Маринке заткнуться, а сам встал и признался в содеянном. Маринка пыталась открыть рот, но Санька так на неё глянул, что она смолчала.
  
   А вон подоконник, в котором парни гвоздём провертели дырочку, потом набили в неё селитры от спичек и подожгли. Пыхнуло здоровски, как от пробудившегося Везувия. Потом весь урок воняло костром и войной, а историк Анатолий Михайлович морщил нос, усмехался про себя, но смолчал. Вот же мужик был! Нет, даже мужчина! Прошёл войну, отсидел в лагере, вернулся, реабилитировался. Вопреки здравому смыслу супердержавы, стал школьным учителем. Так и умер в школе, которой отдал полжизни. Вёл факультатив у восьмиклассников, положил голову на руки и вроде как уснул. А когда ребята всполошились, Анатолий Михайлович был уже мёртв.
  
   Марина задумалась и не заметила, как дверь в класс тихонько отворилась, тёплые ладони закрыли ей глаза и в ухе прозвучал шёпот: "Ну, молись, ментовка! Твой смертный час пришёл".
   Марина рассмеялась и сказала: - Гражданин Михалев, а не пойти ли вам в задницу с такими заявлениями?
  
   На первом этаже, возле гардероба, Иван Александрович и дед Пашка раскручивали Рамзеса на продолжение: - Ну, ладно, Рамзес, старик не то сказал, а ты и повелся, - Танюшкин положил тяжёлую ладонь на плечо негоцианта, - Давай нам по двести водочки, и замяли эту тему.
   - Извини, Александр Иванович, - Рамзес включил быка, - не держим водки. Сам знаешь, лицензии у меня нет, а нарушать федеральные законы, никому не позволено. Нет!
  
   В то время, пока трое спорщиков торговались, возле школьного крыльца притормозила Волга. Из-за руля выбрался располневший от нервной жизни глава администрации, Дмитрий Леонидович. Захлопнув дверцу, Ельтюгов резво взбежал на крыльцо и едва войдя, столкнулся лоб в лоб с дедом Пашкой.
   - Здравствуй, кормилец! - поклонился старик, - Вот скажи мне, за что мы, старики боролись? За какого хрена я вам мирное небо обеспечивал? Если кажный урюк будет мне теперь козьи морды делать?
  
   Ельтюгов, безусловно, не понимая о чём речь, пожал руку Танюшкину, Рамзесу и заговорщически подмигнув всем троим, сказал: - Сейчас разберёмся, мужики, кто тут нам мешает жить, - и, повернувшись к Рамзесу, добавил: - Быстренько организуй нам, дружок, по двести водочки, да я поеду. Дел невпроворот.
  
   Крейцеры, Донцовы и понос
  
   - Гюнтер, собирайся быстрее, Донцовы уже готовы, только тебя ждём, копуша, - Валерия, одетая по-походному, стоит в дверях и демонстративно зевает.
   Накануне, ещё в пятницу, два семейства, Крейцеры и Донцовы, решили совершить набег на окрестные леса. Пикник, а почему бы и нет?
   Купили в складчину мяса, с вечера же его замариновали. Девчонки для себя взяли какое-то вино, а мужикам, раз уж так принято, купили бутылку водки.
  
   Когда все, наконец, собрались, друзья погрузили нехитрый скарб в недра "Патриота", разместились сами и выехали на природу.
   Дорога, петляя и выпендриваясь, колесила вдоль берега Паленьки. Не уходя, впрочем, далеко, чтобы самой же не заблудиться.
   Гюнтер всю дорогу травил врачебные анекдоты, под конец рассказал несколько курьёзов из своей практики, когда их, молодых студентов, водили в морг, набивать руку и нервы.
   В общем, где-то через полчаса троим его друзьям есть расхотелось напрочь.
  
   До Ермака-камня добрались быстро. Расположились на берегу Сылвы, в которую канула Паленька, в этом месте она ведёт себя хорошо, при желании можно даже искупаться.
   Пока Крейцер с председателем разводили костёр, женщины воевали с мясом и шампурами.
   Марина включила автомагнитолу, и над рекой понеслись ослиные провизги песни о шарманке. "Всё так же играет шарманка, в Париже она чужестранка"
  
   Михалев крепился полминуты, а потом разразился матом: - Да ёлки зелёные, мы чё сюда приехали за этим дерьмом? Маринка, выключи немедленно, я как старший по званию приказываю!
   - Кто там у нас старший по званию? И почему у вас номера грязью заляпаны? Не кричи, лицо порвёшь, вон как покраснел. Щас другое поймаю.
   Через пару вздохов из динамиков полилась песня, которая устроила всех.
  
   - Ну, что, дети разных народов! - Гюнтер откупорил вино и разлил рубиновую жидкость дамам, - Давайте вздрогнем! А то пока шашлыки поспеют, я от трезвости помру. Андрюхин, водку разливай, ара, да?
   Маринка подняла свой пластиковый "фужер", посмотрела на друзей: - А вы знаете, ребята, я так рада, что мы хоть изредка можем собираться вот так, без погон. Давайте выпьем за нас.
  
  
   А тем временем в деревне назревали события. Начало было положено, осталось довести дело до конца.
   - У бати под кроватью стоит жбан с брагой, - Славка Пузырёв поморщился, - типа на праздник поставил, отмазка. А сам выжрет, как только она немного выгуляется. Неужели мы с тобой будем такими же?
   - Ну, уж дудки! - Прошка кривит морду, - Я не собираюсь всю жизнь на коровники любоваться. Восьмилетку окончу и поминай как звали. Уеду в город, поступлю на работу, там общежитие дадут.
  
   Парни минут сорок лежат в своей засаде в палисаднике Чазовского дома. Лёва Керогаз дома и походу никуда не торопится. В коробке шуршат крыльями голодные и от того раздражённые тараканы.
   - Славка, а чё мы не догадались? У моей бабки есть слабительное. У неё, как желчный пузырь вырезали, начались траблы с какашками. Хочет, а сходить не может. Щас вспомню, как же оно ... о! Фенолфталеин! Выбрасывай своих насекомых и жди. Я мигом!
  
   Прошка тихонько спячивает, ныряет в пролом в ограждении, и через мгновение Славка слышит топот удаляющихся ног.
   - Вот же ты шило, - хмыкает Славка, - придумает же!
   Он открывает коробок и с сожалением выпускает озверевших в заточении тараканов. Насекомые, почуяв свободу, задорно прыскают в разные стороны. Один, тот, что крупнее, отстает. Вроде, как командир прикрывает отход своих бойцов. Славка шёпотом смеётся.
  
   Минут через пять появляется Прошка. Потная мордаха сияет от удовольствия. Разжав кулак, он показывает другу две упаковки таблеток.
   Славка с сомнением качает головой: - А сколь бросать, ты хоть знаешь? Положим мало и весь труд козе в ущелье, положим много и отравим мужиков.
   - Не ссы, Маруся, если старая принимает одно колесо, то эта упаковка на бутыль самогонки наших пропойц только раззадорит. Быстрее передвигаться станут, только и всего.
  
   Они лежали в своей засаде ещё минут десять, когда Лёва Керогаз изволил-таки выйти из дому. Воровато оглядевшись по сторонам, видимо это в крови у подобных ублюдков, Лёва притворил двери, по привычке поставил на крыльцо голик и зашагал в сторону автобусной остановки.
   - За сахаром попилил, сука! - шёпотом изругался Славка, - Пора?!
  
   Мальчишки украдкой, страхуя друг друга, серыми мышками проникли в дом колхозного отравителя. Метнулись на кухню. Есть!
   В стареньком кухонном шкафу, за грудой полиэтиленовых пакетов и каких-то тряпок, они обнаружили целую батарею готового к употреблению продукта. Пять литровых бутылок прозрачного (ишь, фильтрует тварь) пойла, притаились в ожидании своего поклонника.
  
   Не найдя ничего лучшего, Прошка прямо на столе, пестиком, размял два десятка таблеток. Славка, тем временем морщась от запаха, выдирал зубами пробки. Сделав лоток из куска газеты, мальчишки аккуратно рассыпали полученный порошок в бутылки с зельем. Быстро воткнули пробки на место, замели следы и, прикрыв за собой двери, нырнули в кусты. Дело сделано, осталось ждать результатов.
  
  
   Крейцеры и Донцовы дождались шашлыка, выпили ещё. Гюнтер с Андреем наперебой травили анекдоты, женщины смеялись. Неспешно катила себя Сылва, омывая Ермаков утёс, сверкая на солнце игривой рыбиной, мокро вздыхая на прибрежные камни.
   Ближе к вечеру, отдохнувшие и уставшие друзья, засобирались домой. Вино было допито, подгоревший шашлык доеден, а часть и вовсе ушла на подкормку речной живности.
  
   Сообща погрузили нехитрый скарб, уселись сами.
   - Смотрите и запоминайте! - Марина села за руль, - Вот в таком виде, после трёхсот граммов вина, за баранку садиться противопоказано, мало того, это преступно! - с этими словами Донцова включила зажигание, воткнула скорость, и компания с прибаутками отправилась восвояси.
  
   Валерия Ильинична сидела впереди, рядом с Мариной. Они болтали о жизни и ни о чём. Хохотали, как могут хохотать только молодые здоровые самки. Довольные жизнью и персональным кобельком.
   Тем временем на заднем сидении происходил не слышный для них диалог.
   - Самуилыч, а почему бы нам не продолжить тему пикника? - Андрей подмигнул другу, - Давай так, я сейчас подтапливаю баньку, она со вчерашнего не успела вымерзнуть, а ты двигай к Керогазу. Дюже у него самогонка вкусная. Так бы и кушал всю жизнь.
  
   Гюнтер рассмеялся: - Почему нет? Выходной у нас или позавчера? Только вот девчата не заругались бы, а то придётся по кустам хорониться.
   - Девчата не заругаются, если им тоже по чарке поднесут, - ответила слышавшая диалог Валерия, - только давайте уговоримся. Берёте один раз, сколько осилите, и потом за добавками чтобы не бегать! Не хватало ещё по всей деревне вас отлавливать.
  
   На счастье мужиков, Лёва Керогаз был дома. Не спрашивая и не вникая, подпольный заводчик отпустил Крейцеру два литра напитка, получил валюту, и абоненты расстались. Михалев, по причине своего председательского звания, за первачом не пошёл, он кочегарил баню.
   Пока суть да дело, женщины настрогали салат из помидор с огурцами, Марина разогрела в микроволновке жареную курицу, вынула из погреба банку с солёными груздями.
  
   Дотапливалась, не успевшая остыть за ночь банька, друзья усаживались за стол. Пока ехали, снова проголодались. Молодой организм, что вы хотите? Жрёт словно на войну.
   Без лишних тостов, просто улыбнувшись друг другу, друзья выпили. Далее, минут пять слышалось громкое чавканье двух проголодавшихся мужиков и вежливое почавкивание женщин.
  
   Первая бутыль закончилась на удивление быстро. Андрей достал гитару, после спиртного всегда поётся, сами знаете. Потекли песни, хорошие, русские. Спели романс о белой акации, вспомнили за невинноубиенных Махновцев. За окном сгущались сумерки, а вечерний сад, смолкнув и затаив дыхание, слушал песню.
  
   Атаман наш знает, кого выбирает-
   Эскадрон по коням да оставили меня.
   Им досталась воля да казачья доля,
   Мне ж осталась матушка родимая земля...
  
   Где-то разгорались новые войны, падали по дешевке купленные самолёты, утирали разбитые морды депутаты. Где-то кипела жизнь, а из окон Михалевых звучали слова старой доброй песни.
  
   Любо, братцы, любо, любо братцы жить.
   С нашим атаманом не приходится тужить.
  
   Примерно через час, когда женщины уселись к телевизору, смотреть тупые шоу (цитата Крейцера), Андрей и Гюнтер решили погреть косточки. Да кто же это ходит в баню в пьяном виде? - спросите вы. Мы и ходим, русичи!
   .Гюнтер Самуилович лёг на верхний полок, а Андрей бзданул на каменку и устроился этажом ниже. По парной поплыл запах шиповенного кваса, трав и благолепия.
  
   Андрей засыпал, он растёкся мыслью по просторам страны, летел в облаках, плыл морями на белоснежных парусниках, просачивался сквозь доски полка с тем, чтобы слиться с родной землёй.
   Сверху послышалось урчание, ещё раз, и голос Гюнтера: - Ой, бля, чего это?! Ой, непорядок!
   Андрей с трудом вырвал себя из тёплых крыльев сна-миража: - Что с тобой, Гюнтер? Угарно?
  
   И в это время Гюнтер резко вскочил, ударился башкой о низкую банную крышу, но походу даже не заметил этого. Андрей едва успел увернуться от колена, а Крейцер уже опрометью летел к выходу. Хлопнула дверь и всё стихло.
   Андрей сел на лавке, затем воздел себя вертикально и вышел в предбанник. Поискал взглядом трусы и не найдя их, занавесил причиндалы полотенцем. Вышел в ночной сад, прислушался.
  
   Из-за бани слышались пугающие звуки, так рвут некую крепкую материю. А вместе с тем причитания-плач: - Да что же это такое творится-то? Господи, прости меня грешного, но мы на понос не договаривались.
   Андрей заглянул за угол и рассмеялся. Крейцер сидел в кустах понурый и горький, как Эдмон Дантес в одиночке замка Иф. Картина более чем понятная и обыденная. Ну, приспичило человеку. Всяко бывает.
  
   - Бог в помощь, Гюнтер, пусть твоя работа будет в радость, - Андрей развернулся, и только было направился обратно в баню, как резкий спазм в кишечнике остановил его. Председатель прислушался, и тут же прилетел следующий позыв. Требовательный и наглый, как свора цыганок на рыночной площади.
   Михалев едва успел сдёрнуть с себя длинное махровое полотенце. Он ещё успел отбежать от Гюнтера на безопасное расстояние, чтобы не подтопить друга. Уселся в кусты и тут его пронесло. Жестоко, жидко, мощно, как на день рождения.
  
   В то же самое время начальница милиции общественной безопасности пугала свой домашний ватерклозет, а Валерия Ильинична, завуч местной школы и гордость деревни, пристроилась за овином, возле кучи прелого опила. Старый дом замер в предчувствии беды. На чердаке притаилась кошка, пёс Лужок забился в конуру и делал вид, что его как бы нет дома. Из четырёх разных точек сада слышались звуки канонады.
  
   В ту ночь в деревне не спалось многим. И не по причине бессонницы. Просто продукт с фенолфталеином нашёл своего потребителя.
   Попеременно, чередуя отверстия, то блевал, то дристал, Александр Иванович Танюшкин. Нахохлившись, как махонький потрошёный воробушек, срался у себя в нужнике дед Пашка. А герои дня и виновники торжества, Славка и Прошка, мирно спали в кроватях. Им снились моря, войны, прерии и новые велосипеды...
  
   Цирк
  
   - Афродита, это я твой Менелай бля, выходь на крыльцо, сучка НКВДешная! - дед Пашка, по случаю заслуженного воскресения, был с пяти утра на ногах. Да и как тут усидишь, когда вишнёвка давно уходилась, а Новый Год всё не наступает.
   - Фроська, Афродита моя белопенная, едри тебя слоном во все пазухи! Выйди на лужок, дам пирожок.
  
   Дверь распахнулась так резко и неожиданно, что старик едва не нырнул с крыльца головой в декоративную крапиву. Сначала из дверного проёма показался старый прокопченный ухват, а за ним и вся Ефросинья Старохатова. Все семь пудов её не желавшего стариться мяса. Лицо злое, решительное. В глазах скорая расправа и не исключено, что лютая смерть.
  
   - Ну, и долго ты, рожа гестаповская, глумиться будешь? - ухват угрожающе поднялся, хищно прицелившись в лицо старика, - Сколь раз ты мне, алкоголик, обещался не пить? Какими клятвами божился! Пойди вон, свинья, и без тверёзого лица домой не возвращайся! Брысь!
   - Ты погоди, Фрося, - старик понял, что где-то перегнул, - я ж к тебе с вестями. У нас ведь цирк приехал, почти шапито, только с одними клоунами. Вона на площади перед правлением раскладываются. Идём смотреть, скушно ведь?
  
   Старик плюнул, махнул рукой и рысцой припустил в сторону правления. Бабка Фрося подумала, сунула ухват в сенцы и пошла вслед за мужем. Деревня же. Чем занять досуг, чем развлечься?
   А на площади перед сельским советом и в правду происходило что-то неслыханное. Автобус-утюг, в народе признанный лучшим катафалком современности, стоял на обрыве у Паленьки.
  
   На боку автобуса каким-то неведомым художником был нарисован ребятенок, то ли мальчонка, то ли девочка. Ладненький такой, откормленный, с кудрявыми каштановыми волосами, весь в украшениях и с золотой дудочкой во рту.
   Рядом с автобусом суетилось несколько молодых людей, в возрасте от семнадцати до двадцати с небольшим годов. Одетые в странного покроя оранжевые и белые хламиды, то ли юбки, то ли подрясники. Они расставляли небольшие складные столики, появились, пара котлов, из которых тут же запахло кашей и ещё чем-то вкусным.
  
   По одному-двое подходили любопытные селяне. Почему-то не было председателя и участкового. Вообще не было ни кого из руководства. Мы с вами уже знаем, что с ними стряслось, но народ недоумевал.
   Наконец, из автобуса вышел высокий статный мужик лет пятидесяти, так же облачённый в оранжевые покрывала. Спокойный и представительный.
  
   - Дорогие друзья! - начал мужик глубоким балашовским голосом, - Мы, представители и последователи общества сознания Кришны, бога богов, восьмой аватары верховного отца Вишну! Мы не секта, не дурим людям головы, не завлекаем легковеров в тенёта, как это принято говорить нынче. Мы просто живём на земле, радуемся солнцу, работаем в поте лица ради пропитания. Сегодня мы делимся своим хлебом со всеми желающими. Подходите, дорогие братья и сёстры. Мы не держим мяса, но попробуйте?!
  
   А молодые люди уже открывали свои котлы, доставали одноразовую посуду и раскладывали в неё что-то съедобное.
   Толпа селян посмеивалась, но никто не торопился за халявной пайкой. Тогда вперёд протолкался дед Пашка. Подойдя вплотную к главному кришнаиту, старик внимательно посмотрел тому в глаза, о чем-то быстро задумался и сказал: - Ну, раз пища божецкая, то почему бы и не отведать? Сыпь мне первому!
  
   Через мгновение, старик с полученной тарелкой и смешной пластмассовой ложечкой, стоял в сторонке и пробовал снедь. Положив в рот первую ложку, дед пожевал, и вдруг закатив глаза начал падать. Если бы его не подхватил стоявший рядом Гриша радостный, то старик, наверное, свалился бы прямо в траву.
   Заголосила подоспевшая Ефросинья, напряглась толпа, а старик вдруг открыл глаза и захохотал: - Ну, что, селяне! Перебзделись, думали, старого пня ядом накормили? Налетай, крещёны! Удостоверяю, фасоль, и, причём отлично приготовленная. С травками, пряностями.
  
   Он высвободился из могучих рук дурачка Гриши, похлопал "спасителя" по плечу и сказал: Молодец, Гришка, не дал старику мордой в землю упасть. Как мы их с тобой, а?!
   Гриша посмотрел на деда Пашку своим сумеречным взглядом, прицелился и аккуратно плюнул старику в глаз. Забрал у него тарелку с дармовой фасолью и презрительно сказал: - Сдохни, скарлатина!
  
   Народец, видя, что ничего плохого не происходит, стал подтягиваться к столам. Не потому, что оголодали, слава богу, в нашей деревне люд пока ещё работать не разучился, а просто ради любопытства. Ну, как же? Не кажон день, поди-ко, индейской фасоли поешь.
   Руководство так и не появилось. Грустя за вчерашнее, они отлёживались дома, а Крейцер так и вовсе поставил раскладушку возле гальюна. Вонько, зато полностью безопасно.
  
   Дед Пашка доел последние фасолины, облизал ложку и спросил у старшего: - Слухай, мил человек, так ты баешь, что вы Кришнаиты? А нам туто по телевизеру говорили, что вы все сплошь омманьщики. Детей от семьи уводите, а потом значится, их приносите в жертву Кришне. Когда вербовать в свою религию станешь? Начинай не томи, я почти согласный. Мене с моими шестью бивнями мясо давно заказано, буду горох исть.
  
   Антуфий и дружба народов
  
   Марина, бледная, как одноимённая поганка, вымотанная до крайней стадии, ехала в райцентр на работу. Машину вела осторожно, боясь расплескать ... вобщем, расплескать. Хотя за двое суток курсирования гальюн-дом-гальюн вылетело всё и, наверное, даже лишнее. Андрей, такой же зелёный, ушёл на работу. Гюнтер, в условиях своей амбулатории, пытался делать анализ остатков спиртного, но уже и так было ясно. Отравление.
  
   - Скорее всего, что-то слабительное, - Гюнтер Самуилович наморщил умный лоб, - думаю, фенолфталеин, его ещё раньше пургеном звали. Не забожусь, но симптоматика указывает на него. Теперь важно разобраться, как он попал в самогон? Случайность, умысел, целенаправленная диверсия?
   Лёва Керогаз, с синяком, закрывающим почти всё лицо, сидел под арестом в холодном амбаре, приспособленном Жорой Помойкиным под тюрьму.
  
   Главные виновники торжества, Славка и его дружок Прошка, сидели на Пузырёвском сеновале и готовились к расстрелу.
   - Пузырь, а ведь я тебе говорил, что затея тупая, и до добра она не доведёт, - Прошка вздохнул и принялся прикуривать чинарик.
   - Да не скули ты! Разнылся, как баба, - Славка был не в духе, - Кто знал, что всё поселковое начальство в тот день будет у Керогаза кормиться? Ну-ка, выбрось окурок, охерел что ли? Сено сухое, как порох. Полыхнёт, полдеревни спалим. Тебе мало того, что уже приключилось?
  
  
   Марина ехала и материлась, а всё одно никто не слышит. Вы скажете, женщина и матерится? А вы не забыли часом семерых братьев Донцовых? В таком зверинце вырасти, да слово какашка не услышать?
   - Ну, хорошо! С Керогазом мы как-нибудь разберёмся. Не велик фрукт. Но, та история в Рамзесом, дедом Пашкой и приезжими бандитами, не шла из головы. За каким бесом приезжали, что хотели?
   Рамзес, чурка вредная, молчит, как Герасим. На все вопросы один ответ: Откуда мне знать? Может конкуренты подставили, сами хотят в поселке торговать. Первый раз что ли такое происходит в стране великой демократии?
  
   Неужели ни разу не слышали про игрища той же ОБЭП? Одна фирма нанимает ОБЭП на другую, конкурирующую фирму. Приезжают те борцы с экономическими преступлениями. Начинают потрошить бухгалтерию, совать нос куда надо и не надо. Заканчивается тем, что руководство фирмы платит. За то, чтобы отвязались, а заоднем и за координаты того, кто навёл. Получают искомое и тут же платят за проверку тех наводчиков. Эдакий теннис. Все при деле, всем безумно весело, а ОБЭП на полном хозрасчёте.
  
   Машина нырнула в распадок и, могуче рыкнув, кинулась на штурм очередной горки. Здесь-то Марина и увидела их.
   У дороги, там, где испокон веку из земли бьёт ледяной ключик, и все водители останавливаются, чтобы набрать кипящей льдом воды из преисподни, стояли двое.
   Старый лесовик Антуфий и его друг и питомец, заматеревший лось Тюха.
  
   Марина остановила машину. Торопишься, аль нет, но поздоровкаться необходимо. В деревне сызмальства вежеству учат, в особенности по отношению к старшим.
   Уже зная, что при звере с лесничим лучше держаться предельно вежливо, Марина осторожно вышла из салона и, не делая резких движений, кивнула головой: - Здравствуй, дядя Антуфий. Куда путь держите со своим аргамаком?
  
   Антуфий, у которого на коленках Марина провела часть детства, ласково улыбнулся, и, подойдя к Донцовой, аккуратно пожал её ручку своей медведистой лапой.
   - Здравствуй, котик, как же я рад тебя видеть. Ты, говорят, стала большой начальницей в райотделе? Радуюсь за тебя!
   Лось, заинтригованный новым лицом, тоже подошёл к Марине вплотную. Женщина тихонько ахнула. Только сейчас она в полной мере ощутила размеры лесного великана.
  
   Не менее трёх метров в длину, в холке выше Маринки сантиметров на сорок, он навис над женщиной, как скала. Вот уж точно, лесной великан.
   Тюха обнюхал Марину, фыркнул носом на запах автомобильного масла и неторопливо облизал ей руку, ну прямо, как собака.
   Маринка замерла, а потом рассмеялась, щекотно же.
   - Ну-ко, не балуй, - подстрожил голос Антуфий, - я тебе сколь раз говорил, варнак, не пужай людей. Ты вона, какой скот вымахал, а оне же не знают, что у тебя сердце доброе и любопытное? - лесничий взял зверя за серьгу, кожистый мешок на горле и потянул в сторону.
  
   - Мы ж, Мариночка, за продуктами намылились, в посёлок. Санька Танюшкин прихворнул видать. Обещался завезти и не едет.
   Марина вспомнила хворь, поразившую руководителей колхоза. В животе неприятно квакнуло, мол, не забыла?
   - Даже не знаю, как мне с этим карабаиром в люди идти? Он же всех поселковых собак на себя соберёт, - продолжал Антуфий, - а хлебушко кончился, а соли этому недомерку прикупить надо. Он же зачем-то без неё не может?
  
   - Так может мне вас проводить как-то? - Марина представила переполох, который вызовет на деревне живой матёрый лось, - Давай я с вами поеду? Я впереди, а вы за мною.
   - Нет уж, сами как-то выпутаемся, - лесничий улыбнулся, - Я Тюху к столбу привяжу, а сам быстро в магазин смотаюсь.
   - Ага, и оставишь без электричества всю деревню? Он же если загрубит, столб выворотит к едрене матери, - расхохоталась Марина.
  
   - А всё одно, ехать надо, - лесничий вздохнул, - Ну, прощевай, Маришка. Нам ещё Танюшкина Сашку попроведать надо. Мой Тюха с его Гулькой чего-то подружились. Интересная ситуация. Здесь лось, зверь лесной, почти дикий и ужасно своенравный. Там жеребец, скотина одомашненная. Как такое могло произойти? Не иначе, дружба народов, в чистом виде.
  
   - Ну, тогда прощевай, дядька Антуфий, помогай тебе бог, - Марина ласково улыбнулась старику, подмигнула лосю и вдруг, на краткий миг ей показалось, что зверь ей тоже подмигивает. Стряхнув наваждение, она села за руль и ещё раз махнув рукой, поехала на службу.
  
   Реваз Панелия и байки о ТСЖ
  
   Вы ещё не знакомы с Ревазом Григорьевичем? Ну, это вас судьба где-то ущемила. Ибо жить в нашей деревне и не знать такого человека, это ж, какое упущение!
   Реваз Панелия, безусловный грузин, совершеннейший весельчак и балагур, труженик, каких поискать и тут же не найти. В наших краях появился года два тому, до этого обитал в райцентре.
  
   Строительство коттеджного поселка не ограничилось одними коттеджами. Какой-то большой барин из новых, сколотивший капитал на высасывании недр (этим сейчас балуются все, ажно президенты) разместил свои немалые сбережения в строительстве. Так появились дома на две-три и более семей. Как их нынче обзывают, - пентхаузы.
   Появились крупные человечники, и соответственно, появилась потребность в их управлении. Так состоялось вначале подобие домоуправления, под эгидой районного УЖКХ, а уже после само ТСЖ.
  
   Реваз особо не рвался к властным табуреткам, но общее собрание неожиданно решило: только грузинца, однозначно Реваза Григорьевича, и ни разу не колышет!
   Наш герой немного посопротивлялся, но услышав предполагаемую зарплату, сдался на радость жильцов.
  
   Сдался и тут же пожалел. Жалел впоследствии, болел душой за товарищество, бился лбами с гадючными фунциклёрами из УЖКХ и райтеплоэнерго, дрался в кровь с МУП по утилизации отходов, напивался в уматину, когда очередная бабушка называла его вором и проходимцем. Мучился и работал. Справедливо полагая, что если не мы, то кто?!
   Так и в тот злополучный вечер Реваз, расстроенный очередным умником из жильцов, постучался в двери к Лёве Керогазу.
  
   Там в самом начале кто-то сбрехнул, что Лёва и Реваз были друзьями? Да нет, конечно. Секрет сего мезальянса был удивительно прост. Лёва вырос в Грузии, почти свободно шпрехал на грузинской суахиле и мог составить довольно сносную компанию в плане выпивки. Ведь это не факт, что самогонщик совсем не пьёт. Лёва пил. Пил не часто, но зверски, до полусмерти. При этом списывая все существующие долги. Прощая всё и вся. Заводя друзей и тут же их теряя.
  
   На дворе уже стемнело, когда к Ревазу пришла та торгашка с рынка, мадам Рыбина. Без лишних предисловий она заявила, что подаёт в суд на ТСЖ, и в первую голову на него, Реваза Панелию. Причина банальна. Пока она, одинокая женщина, мать тридцатилетнего ребёнка и сирота волей судьбы, отбывала отпуск в Турции, мерзавцы (так и сказала) от ТСЖ насчитали ей обслуживание, освещение мест общего пользования и вывоз мусора. Тогда как она мусоркой не пользовалась, свет в подъезде не включала и поскольку была в отъезде, то и дармоедов: председателя и бухгалтера, кормить не намерена. Верните мне мои сто два рубля, - кричала Рыбина и делала лицом Мату Хари.
  
   После объяснений, которые не возымели эффекта, Реваз коротко рыкнул: - Тогда, мадам Селёдкина, встретимся на общем собрании. И когда я возьму самоотвод, посмотрим, насколько высоко вы будете прыгать с такой жопой!
   Что-то громко верещала Рыбина, заходилась лаем противная соседская болонка, а Реваз накинул ветровку, бросил скандалистке "Оревуар" и был таков.
  
   Уже более часу они с Лёвой пили горькую. В этот раз наш Керогаз жутко расстарался, и на столе стояла литровая бутыль с самогоном высшей очистки. На лимонных корках, заряженная через телевизор Джуной Давиташвили.
   Друзья пили, вечер тёк, самогонка убывала, но закирявшего Лёву это ни мало не смущало. Говна-то!
  
   - Вот ты мне скажи, Лёва-батоно, - плакался Реваз, - за что мне такое наказание? Я что, в карты проигран? Где и почем? Я откуплюсь, воли не видать.
   - От батона слышу, - шутливо буркнул Лёва, разливая спиртное по бокалам, - Не бери в голову. Что ты хотел? Это сфера коммунальных вопросов. Золотом за свой счёт отделаешь дом, каждому жильцу персональный лифт проведёшь, а из говна не вылезешь. Мало того, скажут, что вот наворовался скот, ажно не лезет. Задабривает, чтобы на суде добром вспомнили.
  
   Они пили бы ещё долго, но вдруг у Реваза в животе противно квакнуло. Из живота Лёвы донёсся ответный квак. Минуты две они тупо переквакивались, а затем синхронно, как два спортсмена, бросились в сторону туалета.
   Слава Аллаху и его пацанам, Лёва жил в частном секторе. Случись сия оказия у Реваза, и плакал бы новенький палас, "отмытый" на покраске подъездов.
  
   Мужчины успели одновременно, но Реваз был чуть расторопнее, потому и шмыгнул в деревянный кабинет первым.
   Лёва, судорожно комкая выходное отверстие, попытался нырнуть следом, но получив пендаля, бросился в сад. Не теряя времени на конфликт, самогонщик сбросил штаны и сел в киба-дачи. Крапива, в изобилии росшая здесь, благосклонно приняла его бело-розовую задницу. Вопль Лёвы и крик извергаемой "лавы" совпали во времени.
   Так они и перекрикивались, Реваз Григорьевич и Лёва Керогаз.
   Труту-туту! - на манер флейты-пикколо кричал Лёва, Тууу-туууууу, - басовитым геликоном отвечал Реваз.
  
   Павел Игнатыч и Гулька
  
   - Не дед Пашка, а Павел Игнатович, к вашему сведению. Вот так, да! Прошу не забываться! - дед Пашка проснулся в пять утра, долго колобродил по избе, а когда не нашёл запрятанную чекушку, решил вызвериться на бабке Фросе. Старухе тоже не спалось, и перепалка явилась утешением к бессоннице. Типа утреннего КВНа.
   - Паша, да ты бы поспал ещё чуток. Ведь ещё только пять утра. Ну, если не спится, так съешь чего-нибудь, или чайку выпей.
  
   - Вот, в этом ты вся, Ефросинья! Мужику рот заткнуть, это у нас на первом плане. А чтобы вместо снотворного рюмочку поднести, так нет же. Рылом видите ли не вышел.
   А ведь твоя мамаша, пусть ей углей не сильно много подбрасывают, шестьдесят лет назад меня спрашивала, какого беса я в тебе нашёл. Вишь ты, кака прозорлива баба оказалась. Нет, Фроська, если тебе чекушка дороже нутряного здоровья мужа, то не поминай ихом. Ухожу я от тебя, насовсем! На обед борщ сделай. Прощай...
  
   Старик, не слушая причитания старухи, вышел из дому и, прикурив папироску, направился к реке. Ну, а куда же ещё в такой час? В кино, сельсовет, эрмитажу? А возле Паленьки всегда благостно, свежо. И мысли там свежие, речные.
   Старик, оскальзываясь на росистой траве, спустился к реке. Присел на любимое брёвнышко и задивился на рассветное чародейство природы.
  
   Тёмная, затуманенная стена далёкого леса, парящие поля, река словно зеркало, ни трещинки, ни пятнышка. Лёгкий туман покрывает то зеркало, и ни звука. Словно всё умерло, навсегда и окончательно. В какой-то миг старику стало жутко от этой картины безграничности и завершения.
  
   Сзади раздался шорох, чьи-то шаги, тяжёлое дыхание. Дед Пашка обернулся и чуть не сверзился в реку. Перед ним стоял и нагло улыбался, так показалось старику, жеребец Танюшкина, тот самый Гулька. Зверь давно и бесповоротно был влюблён в старика. За те сухарики, которые дед Пашка носил в кармане специально для него. За кусочки сахара, иногда барбариски и прочие лакомства.
  
   - Едри тебя в хомут! Гулька, ты какого хрена подкрадываешься, как чечен? Напугал же, скотина! А если бы я с перепугу в Паленьку упал, или у меня инфаркция порвалась бы? Как тебе только бесстыдно!
   Жеребец, словно понимая свою вину, подошёл ближе, понюхал заросшее мохнатым волосом ухо друга и вылизал его.
   - Да ну тебя, поросенок, - расхохотался старик, - подлиза, мля. Тебе-то какого дьявола не спится? У меня ревматизм, старческая бессонница, но ты ж ещё молодой? Тебе сколь годов? Три, четыре? Это по-нашински, по-человечьему, лет двадцать будет.
  
   В твои-то годы я уже по кобылицам, тьфу, по бабам зажигал. Вот чё ты здесь трёшься? Сходил бы, какой кляче свою оглоблю приспособил? Ах, да, у нас лошадей-то почти не осталось. Разве что на конный двор, так это три версты. А с другой стороны, когда бабу охота, и десять верст не крюк. А у батюшки Нимврода есть кобыла же? Правда, старая уже, ей, поди-ко, лет двенадцать? С другой стороны, кочевряжиться не будет. Даст, да ещё и овсом приплатит ххааа.
  
   Помню, я эдак-то в молодости к одной вдовушке похаживал. Хороша была собака, ну в смысле баба. Как оказалось, не я один похаживал. Потом с тем ходильщиком у венеролога встречались. Когда каналы серебром мыли. Тебе хоть раз в жизни каналы мыли? Нет? Так ты ж почитай ещё и жизни не видел. Сопляк! Ладно, пойдём домой, а то я на бабку наорал, а у меня ж сердце жалостливое. Надо извиниться, вдруг четушку отдаст.
  
   Старик, кряхтя и скрипя ревматоидными суставами, поднялся. Нога подвернулась, и если бы дед Пашка не схватился за гриву жеребца, то сбрякал бы прямо в руки Паленьки. Жеребец фыркнул, и медленно пошёл в гору. Так они и поднимались, поводырь и ведомый. На самой круче, где открывается простор, старик остановился: - Слухай, Гулька, а пошли Саню будить? Небось, тоже уже ёрзает. Сейчас проверим. Не хрен спать до обеда. Такая вот у нас стариков жизнь, друг мой парнокопытный. До вечера не знаешь, куда себя приспособить, а ночь до утра соображаешь, как дожить. Чё ты фыркаешь? Ты думаешь это смешно? Зря! Поживи с моё, а потом поговорим.
  
   Они дошли до сельского совета, старик запыхался и присев на крыльцо управы, закурил новую папироску. Жеребец, словно понимая состояние друга, терпеливо ждал. Лишь чуть отодвинулся, чтобы мерзкий дым не попадал в лицо.
   Из-за угла, опираясь на палочку вышел Танюшкин. Лицо хмурое, почти злое.
  
   - Сашка! Вот это встреча, - обрадовался старик, - А ты, какого беса не спишь, и что у тебя с ногами? Ты ж никогда клюкой не пользовался?
   Танюшкин хмуро зыркнул на старика, замахнулся, было, кулаком на Гульку, но тот уже отпрыгнул в сторону и теперь, стоя на безопасном расстоянии, делал вид, что он тут вовсе не при делах.
   - Из-за этого сволочуги и хромаю, - Танюшкин плюнул в сторону жеребца, недоплюнул и разозлился ещё больше, - Я ж его всё утро ловил. Молодой ещё, безмозглый. Уйдет на трассу, а там фуры и прочие мерседесы. У, козёл!
  
   Александр Иванович присел на ступеньку рядом с дедом и вдруг расхохотался. Отсмеявшись, Танюшкин вытер слёзы и, покачав головой, сказал: - Не знаю, дядь Паша, на конный двор его сдать что ли? Держу в избе заместо кошки, а пользы ни на грош. И вроде жалко, а с другой стороны, он там при деле будет, опять же общество, кобылы, то сё.
   Посмотрев на жеребца, Александр Иванович сделал строгий голос и спросил: - Ну, что, прохвост, к бабам поедешь? - И жеребец, как показалось обоим, радостно закивал гривастой башкой.
  
   Жора Помойкин
  
   В дождливый сентябрьский вечер, когда природа оплакивала очередной закат, у Татьяны Помойкиной случились схватки. Ясен пень, не сами по себе, им предшествовали долгие бессонные бдения Помойкина старшего. Раскачивание старого дивана, вздохи и брезгливое, двумя пальчиками, выбрасывание потенциальных помойкиных в мусорное ведро. Раз на раз не сходится, и одна из резинок оказалась худой. Что и послужило отправной точкой для ссылки на землю нашего участкового.
  
   Татьяна родила и тут же отмаялась. Сложные роды, плохие почки, кесарево и прочие удовольствия. Татьяну уже везли в морг, затягивали пассатижами на большом пальце ноги бирку, а будущий вершитель колхозного правосудия, рвал глотку и эгоистично требовал сиську. Старая нянечка, из бутылки с соской, накормила детёныша, покачала на руках и тот, лицемерно улыбаясь, уснул.
   Потом был дом ребёнка, поскольку папа, офицер и прохвост, присягнул на Уставе гарнизонной и караульной службы, что ребёнок не его.
  
   В возрасте двенадцати лет от сотворения, Жора уже сознавал, что его путь в жизни - это убийства командировочных офицеров. Желательно зверские, мучительные. Но, судьба-проститутка выкинула очередной свой фортель.
   В субботний день, когда Жора Помойкин сидел в спальне и куском проволоки связывал лапы плюшевому Винни Пуху, его позвали к заведующей детдомом.
  
   Как оказалось, его папа, уставший от вечных командировок, постаревший и выцветший лицом, ушёл в отставку. Устроился в некую фирму экспертом с лежачим графиком и вполне стоячей зарплатой. Завёл себе домик в пригороде и вспомнил за сына.
   Тот целлюлитный мужик, что сидел сейчас перед Жорой, совсем не понравился юному Помойкину, мало того, он вызывал чувство отторжения и брезгливости.
  
   Однако Жора, как абрек, притаившийся в засаде, схавал подарок судьбы, выдавил из себя радостную улыбку и с криком - "Папа!" - бросился на шею обретённому родителю. Крепко приложив последнего лбом в глаз. Так они познакомились.
  
   После была масса документов, усыновление, слёзы радости, сомнения, переезд в тот самый домик. И у Помойкина старшего начался курс молодого бойца. Подготовительный этап перед уходом в ад.
   Жора, мальчик любознательный и задорный, постоянно что-то выдумывал. Он поджигал тюлевые занавески, поливал ацетоном герань, вешал котов и убивал из рогатки ни в чём не повинных воробьёв.
  
   Стриженые ногти в папиных папиросах, заранее подломленная ножка стула, таракан в початой бутылке водки или новогодние снежинки, выполненные из пятитысячной купюры. Всё это, по мнению Жоры, должно было укрепить дух отца, сделать из него настоящего Советского человека.
   Жора хорошо учился, тренировал папу и подумывал о школе милиции. Папа же, в свою очередь, бледнел лицом, терял вес и аппетит и консультировался у юристов, каким образом вернуть сына в стены детского дома.
  
   Безусловно, что в такой обстановке борца за мир и благодетеля человечества не воспитаешь. Шло время, старел отец, закалялся дух Жоры, вешались соседи и окрестные кошки. Аттестат зрелости явился для обоих Помойкиных откровением и отпущением всех грехов. Папа напряг былые связи, тряхнул мошной и его подарочный сын ушёл в армию, правда, уже на год, согласно новых законов.
  
   Киномеханик в любой воинской части - работа халявная и сытая. Год промелькнул резво, как лобковая вошь обездоленная полетанью. А через год, Жора, как спортсмен и активист, тайный иуда и подлец от бога, походя, не снимая лыж, поступил в школу милиции. Закономерно, вы скажете? Ну да, если написано на роду стать ублюдком, то рано или поздно ты займёшь своё место за конторкой районного вытрезвителя.
  
   Какое-то время Жору, как молодого и неопытного представителя обирающей организации, шпыняли из отдела в отдел. Патрульно-постовая служба, шмон пьяных слесарей и дешёвые вокзальные шлюхи, за минет получавшие индульгенцию ещё на неделю. Далее вытрезвитель, где Жора прижился бы в лёгкую, если бы не забывал делиться "наваром" с командирами и товарищами. Увы, делиться Жору не обучали, и потому через какое-то время наш герой был назначен участковым в полуродную деревню.
  
   Первое, что сделал Жора на новом поприще, это попытался закрыть в "холодную" двух разошедшихся братьев Донцовых. За что и был порот ремнём с якорем. Пистолет, при помощи которого Помойкин пытался провести перехват, отобрали. Забросили в пруд, образовавшийся от говностоков местного коровника, а табельные штаны с красным лампасиком повесили на дерево, в назидание иным хамам.
  
   Конечно, после этого случая Марине Устиновне пришлось нажимать на все рычаги, дабы двум её братьям-переросткам не впаяли срок. Потом был разговор с Жорой.
   - Пойми меня правильно, Георгий! - Марина подлила преемнику чаю, - Деревня - это анклав. Государство в государстве. Здесь тоже Россия, и та же конституция, но законы работают иначе или вовсе не работают. Участковый здесь царь и бог, но! Но, он же отец, мать, брат и сестра, а так же нянька и прочая.
  
   Тебя полюбят, примут как должное, помогут всем и ещё сверху добавят, но ты обязан стать частью Обчества! Без него ты здесь пропадёшь. Что ты сделаешь, Жора, если на арест за драку пары сопляков, к тебе в околоток придёт полдеревни? Ну, человек примерно двести?! Ты вызовешь ОМОН, внутренние войска, а может, спецназ поднимешь, как на восставшую зону. А слабо тебе стрельнуть в толпу? Ну, завалишь старуху, делов-то. Не хер по маёвкам шастать!
  
   Подумай, Георгий. Подумай и реши: кто ты для этого человечника. Власть, которая срала на всех с колокольни, опричник, которому ультрафиолетово кого вязать, или друг, опора, защитник. Надёжа, которую все любят, уважают. С которой советуются!
   Думай, Жора, на всё тебе неделя. Через неделю встречаемся, и я делаю выводы. Кстати! Сегодня к тебе приедут два больших выродка. Не гони их, а выслушай. И если эти мрази извинятся перед тобой плохо, то я их лично на площади скакалкой пороть буду. Принародно! Так, чтобы обоссались!
  
   Фенолфталеин (Раздача слонов)
  
   Марина не забыла тему с отравлением, просто навалилась рутина, за которой личное сказалось мелким, сиюминутным. Однако на досуге, то есть, уже за полночь, когда она без задних ног добиралась домой, она продолжала анализировать, сопоставлять. Ну, не мог Лёва Керогаз умышленно отравить всю верхушку. Это же акция, вредительство чистой воды. И значит, есть ещё что-то, кто-то, приложившее руку к коллективному поносу.
  
   Тем временем, два кореша "неразлейвода", Прошка и Славка, осознав свой перегиб, затаились. Что сделал бы в подобной ситуации взрослый, умеющий считать человек? Вёл бы себя ровно, так же, как и раньше. Мальчишки ещё не понимая таких истин, поступили по-мальчишески. Взять хотя бы того же Прошку.
   Мать уже третий день не могла нарадоваться на сына, пребывая в недоумении, так же сопоставляя и анализируя.
  
   Сбегать в магазин за хлебом? И Прошка тут как тут. Прополоть огород, чего сын никогда не делал, и дитятко откладывает рыбалку с дружками. Поводиться с младшей сестрой, - да запросто! Ох, неспроста всё это, - очередной раз думала мать.
   Ну и золотое правило времен и народов. Сколь веревочка не вейся, а конца не миновать.
  
   Захворала младшая Прошкина сестрёнка. Не серьёзно, обычная простуда. Ну, захворала, да и бог бы с нею? Ан, нет! Аптечка! Простая домашняя аптечка, которая есть в любой семье. Уже поняли?
   Тамара Андреевна, покачав головой на температурящую дочь, взяла табурет и достала с верхней антресоли ту самую коробочку с медикаментами. Найдя требуемый препарат, она уже было собралась убрать таблетки подальше от детских глаз и рук, но ... наитие!
  
   Ещё раз, перебрав содержимое коробки, Тамара Андреевна поняла. Не хватает того самого пургена. Кто брал, для чего? Непонятно!
   - Проша, - самым ласковым голосом позвала мать, - иди сюда, сынок!
   - Что, мамочка, - тут же откликнулся ставший таким ласковым и послушным, сын, вбегая в материну комнату. Ещё с порога Прошкин взгляд упал на коробку-аптечку. Моментальное озарение, судорога лицевых мышц, борьба чувств!
  
   Тамара Андреевна, внимательно наблюдавшая за чадом, поняла многое, но не всё. Требовались пояснения. Ведь кое-что она уже знала, от своей школьной подружки, Марины Донцовой. О самогонке, отравлении и последующих бдениях на горшке.
   - Прошенька, - мать решила взять сына на арапа, по-ментовски, - сынок, а ты часом не знаешь, где у нас таблеточки фенолфталеина? Тут были три упаковки, а лежит только одна? Ну-ка, посмотри мне в глаза!
  
   Прошка пытался сделать честное лицо, номер не удался, глаза сами по себе, автономно, бегали по углам комнаты. Кожа щёк, сука предательская, покраснела, вспотели ладошки.
   - Сынок, я спрошу тебя ещё один раз, где слабительное? Считаю до одного. Один!
   Прошка решил держаться до конца. Не сдавать же матери себя и друга? Ладно, сам, но Славку Пузырь старший тупо запорет солдатским ремнём.
   - Ты, про какое слабительное говоришь, мама? - Прошка сделал брови домиком, - я ведь в них не разбираюсь.
  
   А тем временем на другом конце деревни, Марина Донцова делала собственные умозаключения. Лёва Керогаз замкнулся и молчал, как кило мороженого судака. Однако, Крейцер давно сделал анализ, найдя во вторичном продукте изрядное количество вульгарного Фенолфталеина. Вопрос! Как пурген попал в спиртное? Закрывать ли Керогаза за самогоноварение? Дилемма, мать её растак!
  
   - У тебя последняя попытка, Павлик Матросов, - Тамара Андреевна устало поднялась, порылась в шкафу и вынула на свет божий скакалку, - или ты говоришь мне, где пурген, или я начинаю физкультуру!
   Прошка, увидев пыточный инструмент, побледнел. Его твёрдость и комсомольская неприступность дала трещину и таяла, как льдинка в кастрюле кипятка.
   - Мама, ты это всерьёз?! Но, ведь это же не наши методы! Ты современный человек, передовик производства. Как тебе не стыдно, мама?!
  
   При этих словах, Прошка сделал отчаянный рывок и, нырнув рыбкой, выбил головой оконное стекло. Бог в этот день был на стороне пацана. Перевернувшись в воздухе на манер мартовского кошака, Прошка приземлился на ноги и рванул так, что только пятки засверкали! Сзади его нагнали странные звуки. Рыдания...крики...стоны?! Он не узнал об этом, потому что летел по улице со скоростью мысли.
   За столом в пустой горнице сидела Тамара Андреевна и громко хохотала.
  
   Пафнутий
  
   Лет сто назад, когда Славке Пузырю было года три, отец, будучи в хорошем расположении духа, привёз с городской ярманки огромного разноцветного клоуна. Даже мать тогда поразилась размерам и удивительному сходству игрушки с гротескным, жутковатым человеком. Высотой с метр, с подвижными руками и ногами, с ниточками для управления, он был настоящим чудом.
  
   Первое время Славка боялся клоуна, подходил к нему с опаской, но отец мигом успокоил сына. Пузырёв старший не всегда был пьяницей, в минуты просветления он всё же занимался воспитанием и даже любил чадо по-своему.
   - Славян, да не бойся ты его. Это же самый добрый в мире клоун, и знаешь, как его зовут? Пафнутий. Да, вот такое смешное имя. Очень старое, почти забытое. Ты, вместо того, чтобы щемиться от него, лучше сядь, поговори с ним по душам. Уверен, вы подружитесь.
  
   В час, когда отец с матерью были заняты домашними делами, маленький Славка с опаской подошёл к Пафнутию, и осторожно потрогал его за тряпочную руку. Погладил по плечу, и произошло чудо. Он физически ощутил, как клоун ожил, посмотрел на Славку и подмигнул. С тех пор, втайне от родителей, они стали дружить. Славка читал новому другу сказки. Он ещё не умел читать, но он брал книжку и самозабвенно врал, словно бы читая. Клоун слушал, улыбался и делал комментарии.
  
   Шло время, рос Славка, и Пафнутий, за ненадобностью, переместился в холодную клеть. Там он и отдыхал от трудов праведных до часа "Х".
   - Ну, ладно, я тебе сделаю, гад, ты у меня не то, что водку, чай будешь пить и вздрагивать от ужаса! - Славка сидел в холодной клети и со стыдом вспоминал своё фиаско с пургеном. Напротив парня сидел Пафнутий. Всё такой же озорной, ни чуть не постаревший. Всё те же огненные волосы, гуимпленовская улыбка до ушей, огромные уши и подвижные руки-ноги.
  
  
   С вечера Пузырёв старший и ещё несколько механизаторов обмывали аванец. Не сильно, в аккурат чтобы дойти до избы и упасть харей в половицу. Славкин отец, как самый сильный из означенного племени люмпенов, дошёл ажно до кровати. Дошел и рухнул рядом с ней, как молодогвардеец под вагонетку.
   Мать привычно обшарила его карманы, выгребла наличность, пересчитала. Пересчитала ещё раз, пнула бесчувственную тушу ногой и, выругавшись, оставила мужа до утра.
  
   Посреди ночи, а точнее во второй её половине, физиология взяла своё. Пузырёв старший пошевелился, выругался, пустил ветров и резко, как только позволил накачанный спиртным вестибулярный аппарат, сел посреди избы. В окно, ухмыляясь всеми своими метастазами, глядела полная луна, отродье упырей, вурдалаков и прочих единороссов. В горнице было светло, ну почти как днём.
  
   Мужчина поёрзал на заднице, ойкнул. Переполненный мочевой пузырь звал прогуляться на крыльцо. И тут Пузырёв увидел его! Страшный человек сидел в аккурат перед ним, на стареньком продавленном десятками пузырёвских жоп кресле. Сидел, ухмылялся и жутко, с каким-то сатанинским подтекстом, молчал!
   Пузырёву стало не по себе. В памяти всплыли те Славкины идиотские фильмы о троллях, вампирах и прочих уэслиснайпсах. Жутко захотелось убежать, однако ноги вдруг исчезли, превратились в тряпки. Пузырёв-кормилец попробовал голос, чтобы крикнуть супругу, однако голосовые связки куда-то сбежали. А тем временем, самые жуткие откровения его ночных кошмаров просыпались к жизни.
  
   - Ну, здравствуй, алкаголик! - свистящим шепотом сказало существо, - Что, бздишь, животное?! А какой смелый был, когда бабу с детьми из дому выгонял, а? Вот сейчас за это и поговорим. Жить хочешь, мразь?!
   Пузырёв сглотнул ком чего-то мерзкого и, снасильничав речевой аппарат, пискнул: - Хочу.
   - Ну, а коли хочешь, тогда давай, обещай завязать с пойлом, - тролль тихо зарычал, - а то я крови жуть как хочу.
  
   - Обещаю, - проблеял Пузырёв, - в рот не возьму, слово парня!
   - Похвально, - шёпотом захохотало чудовище, - в рот брать не надо, не по-мужски это. Ты с водкой и вообще пьянкой прекращай. Божись!
   - Чтоб мне сдохнуть, - яростно выпискнул Пузырёв, чтоб у меня хер на лбу вырос! Уже сам не рад, хочу бросить, а не попускает. Богом истинным и всемогущим клянусь. Ни грамма!
   - Жри землю, тварь червивая, - мрачно бросил пришелец, - жри и повторяй за мной...
  
   - Дык, на улицу за землёй-то идти? - Пузырёв попытался встать, но окрик существа бросил его на пол.
   - На хуюлицу! Вон из гераньки возьми. Горсти хватит.
   Мужик на карачках подполз к подоконнику, схватил, сколь мог, земли и, словно век не едал, принялся её жрать.
   - Я, Пузырёв, алкаш и сволочь, перед лицом посланца ада, клянусь!
   Пузырёв повторил всё слово в слово, добавив от себя: - И чтобы у меня член отсох, вот!
   - Закрой глаза, червь, - пролаяло существо, - не подглядывай, а то без зрения останешься.
  
   Мужик закрыл глаза, сжал веки так, что внутри черепа поплыли цветные калейдоскопы, а когда открыл их, в комнате кроме него никого не было. Пузырёв находясь в совершеннейшем ступоре, забыл про всё на свете, забыл про самоё время и зря, кстати.
  
   Его мочевой пузырь, понимая тщетность своих криков, сделал героическую попытку удержаться в рамках приличия, однако не вышло. Тогда он отключил сторожевую систему, открыл "нижнюю задвижку" и излил себя на палас.
   Пузырёв старший, пребывая в прострации, всё же ощутил жар снизу. Жар и приятную лёгкость. Наверное, - подумал он, - это приходил ангел, а может быть, даже сам Господь Бог! Значит, я на верном пути. Ура!
  
   Булавка это жесть!
  
   - Гюнтер, пошли, искупнёмся? Последние тёплые денёчки, потом зима, когда ещё выдастся? - Андрей потянулся, швырнул в угол авторучку, заметив впрочем, куда она упадёт, - не кисни, еврей!
   - От еврея слышу, - Гюнтер Самуилович спрятал в стол недописанный отчёт, - а пойдём, чего нам, чисто русским пролетариям, терять в этой юдоли?
  
   Два друга только что закончили вакцинацию поголовья от сибирской язвы. Трудились сутками, вместе с бригадой вызванных из райцентра эпидемиологов. Сама прививка ерунда, но отчётность принесла мороки больше, чем предполагаемое бедствие.
   Только акт чего стоит! С указанием количества привитых животных (по видам), наименования использованной вакцины, предприятия-изготовителя, номера серии и контроля, даты изготовления и количества израсходованной вакцины. К акту приложи опись вакцинированных скотов, принадлежащих населению ... ууу...
  
   Мужики вышли на крыльцо, закурили и неторопливо, дело сделано, направились к Паленьке. Середина рабочего дня, тишина. Каждый при деле, рассиживаться некогда. Придёт осень, а за ней зима. Ледяная да вьюжная, как и положено на Урале. Вот тогда можно и на печке полежать, а сейчас день год кормит. Пахать! Так, чтобы с крана капало.
  
   На бархатном песке Паленьки пусто. Андрей, а за ним и Крейцер, быстро разделись и наперегонки, как два пацана, бросились в воду. А что? Никто ж не видит! Михалев, мощными короткими саженками рванул на середину. Река здесь широкая и покойная. Глубины метра четыре, ну, может, чуть более.
   Крейцер выгреб на серединку, перевернулся на спину и доверился реке. Полудрёма полуявь, навалились на него мягким одеялом. Паленька добрыми руками подхватила его тело и бережно придерживала, не давая погрузиться полностью.
  
   Внезапно сквозь дрёму послышались голоса, два мощных всплеска. Ещё кого-то принесло, - лениво подумал Гюнтер, даже не посмотрев. Ну, люди, ну живые, и чо?!
   - Эй, городские! Не плавайте к тому берегу, там кружало! - услышал Гюнтер Самуилович голос Андрея, - и ключи ледяные бьют. Судорога ухватит, и Лявониху и Лейли-ханум споёте!
  
   Запыхавшийся голос, наглый и барственный, ответил Михалеву: - Паси гусей, селянин, без сопливых скользко.
   Гюнтер хмыкнул, но смотреть, что там эдакое буровое плещется, не стал. Мало ли их, хозяев жизни катается на своих "бульдозерах" в поисках райского уголка для отдыха. Он снова задремал, ощущая кожей и нервами, как под ним шевелится река, как по дну перебирая плавниками, ползет мудрый пескарь. Лепота!
  
   Андрей уплыл на противоположный берег, да бог с ним. Он пловец ещё тот. В воде родился, чай не утонет. И в это время раздался крик! Хрипящий, как и положено в состоянии ужаса: - Ой, мне ногу свело, ой, Перец, греби сюда, ты где, сука!
   Гюнтер резко перевернулся на живот, но успел увидеть лишь, как тело кричавшего ушло под воду. Через мгновение голова показалась снова и ушла окончательно.
  
   Не мешкая, чуть не порвав связки, Крейцер рванул к месту трагедии. Вода! Когда не надо, она может быть плотнее железа, камня. Гюнтер нырнул, сколько хватило дыхания, рыскал по дну, выскочил за глотком воздуха. Рядом суетились ещё два тела. Михалев и какой-то пришлый мужик. Глоток, ещё один, погружение...
  
   Вынырнув очередной раз, Гюнтер сколь было силы, заорал: - Ниже бля! Его течением сносит. Не упустите, там глубины метров семь, с водолазами не найдём!
   Раз, два, три, погружение!
   Скользкая плоть мазнула по руке и ускользнула вниз, но теперь Гюнтер взял след и не собирался его упускать.
  
   Минуты через две, вымотавшиеся, как портовые шлюхи в день зарплаты, трое мужиков сидели на песчаном берегу. Четвёртый лежал пластом и ни за какие пряники не собирался возвращаться.
   - Помогите открыть ему пасть! - крикнул Крейцер, - Смотри, как бивни сцепил, походу умирать собрался? Ну, это хрен тебе во всю морду! - врач ударил кулаком в основание нижней челюсти, во впадину под ухом и тут же воткнул пряжку солдатского ремня в образовавшуюся щель между зубами.
  
   - Сука! Язык заваливается! Андрюха, платок быстро! - Крейцер пытался удержать размякший, как тряпка язык, пальцами. Однако покрытый слизью коммуникатор выскальзывал. Вонзив в него ногти, Гюнтер заорал, - да быстрее ты, сука лядащая!
   - Нет платка, Гюнтер! - крикнул Андрей.
   - Подол рубахи, резко, урод!
   Андрей схватил новую, раз одёванную рубашку и с треском оборвал кусок подола.
  
   Гюнтер прихватил тряпицей скользкий язык, а другой рукой судорожно рванул из плавок вечную спутницу, булавку. Ошалевшие мужики, Андрей и напарник утопленника, едва сдержали рвотный спазм, когда Гюнтер, не замечая ничего кроме работы, резко пробил булавкой язык "ихтиандра", проколол нижнюю губу и застегнул замок своего стопора.
  
   - Ну, теперь держи его под голову, Андрюшка, - Гюнтер изготовился для финальной сцены, - если это не поможет, то не поможет уже никто. Петухи, бля, городские! Взял?
   Утопленник лежал на спине, Гюнтер сидел с ним рядом. Скрутив тело в талии, доктор распрямился и нанёс полутрупу мощнейший удар локтем в область грудины. Таким ударом, при желании, можно остановить сердце. Если попасть в такт. Но, можно его же и запустить.
  
   Пострадавшего выгнуло дугой, из его раззявленного рта вылетела тягучая сопля, в груди забулькало, хлынула вода, а Гюнтер, не теряя ни секунды, принялся делать утопленнику массаж сердца. И случилось чудо! Потенциальный труп задышал.
   Крейцер помедлил ещё секунду и отцепил булавку, посмотрел на ошалевших от таких малютоскуратовских действий мужиков, и спросил: - Ну, что, мутанты! Заслужили мы по стакану водки, али как?!
  
   Напарник спасённого, ни слова не говоря, прыгнул в воду. Андрей удивлённо посмотрел на него, на друга и покрутил пальцем у виска.
   Гюнтер устало улыбнулся: - Машина у них там, видишь? Щас греться будем, клянусь бывшей у меня когда-то крайней плотью.
   Тем временем спасённый мужик, массивный, звероватый, неловко встал на ноги и, шатаясь, пошёл в воду.
  
   - Эй, понравилось что ли?! - крикнул ему вскочивший Михалев.
   Но, мужик, не слушая спасителя, вошел по пояс, поприседал, чего-то поделал руками там под водой, и вновь вышел на берег.
   - Неврозное расстройство сфинктера, - пробормотал Крейцер и сделал вид, что ничего не заметил. Андрей и вовсе ничего не понял, ну, и не надо.
  
   Минут через десять, когда утопленник полностью пришёл в себя, все четверо сидели на песчаном берегу Паленьки и пили ... водку. Ну, а что ещё пьют на Руси?
   - Мувыки, шпашыбо вам, век воли не видачь, с тово швета вытаффили, - косноязыко, из-за пораненного языка, говорил спасённый дядька.
   - Бог с тобой, дорогой человек, - улыбался Гюнтер, - мы ж селяне, гусей пасли. Между делом подсобили, а как иначе? Мы, чай, русские!
  
   Здесь опущу акцент экс-утопленника, ибо сильно замаялся подбирать нужные буквы.
   - Спасибо, ребята. Я был не прав, - дядька разлил в пластиковые стаканчики водку, - Ну, давайте обмоем день рождения, и выпьем за то, чтобы нас, русских, было больше.
   Все выпили, пожевали выложенный на фольгу холодный шашлык. Андрей чуть отодвинулся и закурил.
  
   - Ещё один момент, парни, - труп оклемался полностью, и его потянуло на разговоры, как это бывает сразу после смертельной опасности, - если будете в городе, заезжайте в Центр "Родер", спросите Палыча, это я. Русские должны держаться друг друга. Кстати, доктор, а чё ты такой чернявый ггыыыы?
  
   Марина, чурки и все все все
  
   Донцова сидела на лавочке в огороде, когда в калитку ворвался Гриша радостный. На мужике, что называется, не было лица. Волосы растрёпаны больше обычного, в руках коробок спичек. Марина сразу поняла, что-то происходит. А дурачок, подбежав к милиционерше, схватил её за руку и потащил за собой, громко вскрикивая: - Умри, скарлатина!
  
   На шум из летней кухни показались два друга, Андрей и Гюнтер Самуилович. История на реке, выпивка с городскими обалдуями и нервы, потраченные при этом, стимулировали покупку водки, которой и занимались председатель и врач.
   - Что случилось, Мариора?! - Андрей непонимающе уставился на Гришу, - Кой бес вселился в наше сокровище?
   - Не знаю, но Гриша так просто не запсихует, - Марина заскочила в дом и, бросив в сумочку травматический пистолет, быстро направилась на улицу. Гриша бежал впереди.
  
   - Гюнтер, не знаю, как ты, но я бы посмотрел, что там происходит, - Андрей сунул в карман штормовки отвёртку и направился вслед за супругой.
   - У нас сегодня день общего даунизма? - Крейцер вырвал из земли арматурину, к которой Михалевы привязывали козу и, сматерившись, направился за друзьями.
  
   Гриша бежал вдоль по улице в сторону киосков достославного Рамзеса, за ним двигалась процессия из Марины, Андрея и Гюнтера.
   - Ах, вот мы где! - из проулка показалась Валерия Ильинична, - Его ищут по всему Советскому Союзу, а он на демонстрации!
   - Валерка, некогда объяснять, там что-то произошло, - Гюнтер виновато улыбнулся, - пойдём с нами.
  
   На площадке возле Рамзесовых киосков, стояла большая чёрная машина, толпилось человек пять селян, в том числе дед Пашка, Александр Иванович Танюшкин и его хвостик, жеребец Гулька.
   Два крепкоплечих мужика, явно с недобрыми намерениями, прижали Рамзеса и вели какой-то серьёзный разговор. Слов пока слышно не было. Но, судя по всему, страсти закипали не шуточные.
  
   Марина подоспела в самое время. Два шага и она встанет рядом с Рамзесом. И тут один из городских схватил чурку-маркитанта за грудки, вторая его рука нырнула за пазуху.
   Не жить Маринке в деревне с рождения, не стать бы ей начальницей ментовского отдела, не понимай она простых вещей. Наезд, бандиты, сейчас прольётся кровь.
   Её рука прыгнула в сумочку, захватила рифлёную рукоять "Макарыча" и...
   Вопреки всем инструкциям, она всегда носила патрон в патроннике. Думаю, что любой профессионал оправдает её. Ибо инструкции пишутся в кабинете, толстомясыми чинушами, а зло ходит по улицам.
  
   Громкий выстрел вверх, заставил бандитов, да и вообще всех присутствующих, подпрыгнуть на месте. А Марина, встав так, чтобы контролировать весь "натюрморт", громко поинтересовалась: - По какому празднику кулачные бои? Кто-то торопится встретиться с покойной баушкой?
   - А ты кто такая, пигалица? - один из горожан сделал шаг к Донцовой, однако остановился. Ствол Марининого пистолета с любопытством уставился в его пузо, палец подрагивал на спусковой скобе.
   - Донцова, Марина Устиновна, майор милиции и просто хороший человек, - представилась наша Маринка, - с кем имею честь?!
  
   В это время подоспели Андрей и Гюнтер. Оба с изумлением уставились на чужаков, а те в свою очередь с удивлением разглядывали двух товарищей.
   - Мать моя, бедная еврейская женщина! - воскликнул Гюнтер Самуилович, - Палыч, в рот лошадке колбасу! Опять ты! Рассказывай, дорогой, что у вас здесь происходит?
  
   Марина с подозрением оглядела мужа, доктора и спросила: - Так вы знакомы, что ли? Откуда, что это за люди, в глаза смотреть!
   - Я тебе, Мариночка, щас так посмотрю, неделю на задницу не сядешь, - хмуро пробурчал Андрей, - какого беса ты палишь из своей пукалки? Не разобравшись, не спросив обе стороны. Палыч, в чём проблема, говори, не томи уже.
  
   Да что тут говорить? - спасённый Палыч развел руками, - Этот конь импортный, год скрывается от моей сестры, не платит алиментов, по телефону гадости говорит. Я к нему своих мальцов посылал, да их где-то в ваших краях отмудохали крепко. Целая ватага Ильёв Муромцев навалилась и отделали, как шведов под Полтавой. А всего и делов-то было_ получить с этого козла то, что причитается ребятёнку. Мне такое бабло даром не надо. Да убери ты пушку, - сказал он Марине, - напугала дядю щелкой...
  
   Рамзес, забытый всеми и испуганный, стоял робко, как нашкодивший щенок. На лице гамма чувств, уши красные.
   - Понятно, обыденная бытовуха, - Марина повернулась к негоцианту, - что скажешь, жуир хренов?! Мы тебя приняли в обчество, как нормального человека, а ты вона как, бабник, алиментщик, скот?!
   - Да я, да мы ж с Таней, - проблеял Рамзес, - да мы же с ней завтра наметили переезд её вместе с сыном сюда ко мне, в новый дом...
  
   - Вот я и говорю, - вмешался рассудительный и быстрый на ум Крейцер, - раз у людей всё настраивается, так какого дьявола мы тут копья с пиками ломаем? Да ведь, Палыч? Кстати, у тебя всё хорошо, уважаемый? У меня дома есть горячая вода, и стиральный порошок найдётся, - Гюнтер ехидно подмигнул горожанину и тот под его взглядом покраснел, стушевался и буркнул: - Ну, раз всё так разрешилось, то поедем-ка мы, пожалуй, домой? Рамзеска, ты перед людьми пообещал, помни...
  
   Заключительная
  
   Александр Иванович проснулся от резкой боли в ступне. Ещё не соображая, что же произошло, он автоматически дёрнул ногой, угодив во что-то мягкое и пушистое. Мягкое взвизгнуло и в свете полной луны Танюшкин увидел чёрное промелькнувшее тело.
   Полежав ещё с минуту и убедившись, что сон испарился безвозвратно, Александр Иванович рывком сел на кровати. Стрелки дедовских ходиков показывали половину четвертого утра.
  
   - Сучара ночная! - выругался мужик, - Самой не спится и людям не даёт. Хищница!
   Словно понимая текст, из тени вышла домашняя любимица, чёрная как вороново крыло кошка Катя. Усевшись напротив хозяина так, чтобы успеть сбежать, кошка неторопливо вылизала лапы, промежность и, ухмыляясь самым наглым образом, выпялилась на Танюшкина.
  
   - Ну, что, гнида? Поиграться захотелось, да? - Александр Иванович поискал взглядом тапок и не найдя его, продолжил нотацию, - где тебя воспитывали, Катерина? Ты же членка общества, а живя в ём, нельзя быть от него мерзкого свободным. Ленин ёптэ! Он был хоть и сифилитик, но гений!
   - А когда ещё играть, дурак? - молча спросила Катя, - полчетвертого, самое то! Проспишь всё самое интересное, вахлак.
  
   Не обращая внимания на умоляющие взгляды твари, Танюшкин дотянулся до коробки с Беломором, закурил папиросу и уставился в окно. Липкий ночной воздух свежел, на глазах серел, готовясь принять в себя лучи утреннего солнца. Забывшись, Александр Иванович спустил босые ноги на пол, чего собственно и ждали в засаде под столом.
   Миг, и острые когти впились в его босые пятки.
  
   В этот раз он оказался расторопнее и протез руки, свистнув на манер дротика, припечатался деревянной пятернёй в задницу убегавшей Кати. Визг, бряканье и тишина!
   Остатки сна вымело, как голиком. Возможно, он ещё прятался где-то под кроватью, но Танюшкин проснулся, а засыпать вновь в энном возрасте, занятие весьма проблемное.
  
   Матерясь и путаясь в штанинах, он кое-как надел портки, накинул рубаху и, прихватив с собой курево, вышел на крыльцо.
   У дома напротив, на завалинке, сиротливо горбились две фигуры. Деда Пашки и Гриши радостного.
   - Здорово, селяне, - поздоровался Александр Иванович, подходя к соседям, - чего полуношничаете?
  
   - Сдохни, скарлатина! - радостно приветствовал друга Гриша.
   - Здоров, Санька, - ответил дед Пашка, - ревматизьма, сука комолая не даёт. А ты сам-то че не спишь?
   - Да кошка, тварь дикая, разбудила, - Танюшкин присел на свободное место, - уснуть, ясен хрен не могу. Слонов считать? Да ну её в срандель. Ещё не хватало идиота из себя делать.
  
   - Ты мне вот что скажи, Сашка, будет в этом году конец света или нет? - дед Пашка напряжённо всматривался в лицо старого друга, - А то, понимашь, сильно посмотреть охота, и помирать вроде надо. Годов-то мне нынче дохера и ещё две коробки.
   - Да что вы все заладили, конец света, Армагеддон какой-то ссаный выдумали?! - Александр Иванович плюнул в траву, - я ноне шестьдесят оттризную, и за шесть десятков лет тех концов прорицали раз шесть, не меньше. Ах, Гагарин полетел, конец света! Ах, Брежнев умер, - пипец котёнку!
  
   Рядом на завалинке завошкался Гриша, тронул экс-председателя за рукав и попросил: - Дай курить, сука?
   Танюшкин выдал дурачку папиросу, помог прикурить, памятуя о Гришином комплексе Герострата. Помолчали. Где-то забрехала собака, успокоилась и опять навалилась предутренняя тишина.
  
   Александр Иванович задумался о своём. Улетел мыслями в дальние дали. Небо на востоке порозовело, сонно вздохнула под кручей Паленька.
   В избе Танюшкиных, устроив задницу в хозяйском ботинке, сгорбившись и лицемерно улыбаясь, "трудилась" Катя. За окнами светало.
  
   18.02.2011г. Пермь-Хмели
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"