Родилась на тех сырых туманных болотах Печаль. Ходит она по кочкам, и не сразу поймешь то ли дева это, то ли облако. Платье у неё серебристое, жемчужной росой усыпано. А на шее бусы из горюн-камня, на волос человеческий низаны. Волос тот седой, горем беленый. Ходит она неслышно, ни травы не примнет, ни воды не всколыхнет. Встретишь её в тех местах, -- сразу уснешь. И сон будет тяжёл, как каменья с таёжных гольцов. Уснёт человек среди кочек, и будет спать до утра. Печаль одному волос побелит инеем осенним, другому горюн-камень в сердце обронит, третьему платок из тумана на лицо положит. И будет петь песни свои до самых первых петухов. Лягут те песни на лицо человека морщинами преждевременными, и носить ему их как печать на царском указе. А там, где ступает эта дева-облако, вырастает травка, листом скромная и цветком невзрачная. Травкой этой можно память вернуть, а можно и человека сгубить.
* * *
Степной ветер оставлял во рту полынную горечь и песок на зубах. Скоро ночь, а мы все еще несемся по бескрайней равнине, как три неприкаянные птицы. От усталости уже непонятно куда скачут наши кони и вообще, что мы делаем здесь - в приграничной области Гинигаргии, где издавна собирались в летние лунные ночи ненасытные навьи, да бродили мелкие шайки изгоев.
Неожиданно Вей резко повернул на восток своего каурого, пришпорил его и стал растворяться в надвигающихся сумерках. Через мгновение лишь неясное очертание его фигуры на коне можно было разглядеть на фоне слившейся степи с серым небом, затянутым слоем сплошных облаков. Нам с Норохтой пришлось следовать за ним. Ближе к полуночи, после изнурительной скачки, словно в пустом пространстве магической пелены, повисшей в безмерных пределах Вселенной, мы подъехали к подножию большого холма. Небо прояснилось и на фоне её чернильно-звёздного листа мы увидели характерный контур сопки с останцами зубами.
- Это же Хелм! - испуганный возглас застрял в пересохшем горле Норохты. Про эту сопку ходят всякие легенды, одна другой страшнее, но точно известно, что тут, среди каменных идолов и останцев, почти всегда бродят души умерших.
- Да, это Хелм, - глухо, будто завязнув в пыли, прозвучал голос Вея, - мы на вершине остановимся.
- Как на вершине?! Ведь это кладбище?! Спать среди привидений! Не-ет, я не буду..., -- Норохта готов был расплакаться, но Вей его оборвал:
- Можешь оставаться. Сегодня как раз семнадцатый день после Медвежьего праздника. И навьи уж точно рыщут в округе в поисках такого жирного бычка, как ты. А в Хелме бродят духи наших предков, наших пращуров, поэтому ни одна клыкастая тварь не рискнет подняться к нам..., так что выбирай.
При одном упоминании о навиях, Норохта как-то выпрямился и резво заколотил пятками по бокам своей лошади. Мне тоже не хотелось заглядывать в глаза этих тварей, и я поспешил за ними. На вершине, среди идолов мы обнаружили приземистую землянку. Рядом с маленькой, грубо сколоченной дверью, лежали дрова. За землянкой мы увидели вытоптанную площадку, посредине которой располагались бревна вековых сосен сложенные пятиугольником, в центре находилось кострище, окружённое широкими ноздреватыми мшистыми камнями.
Звёздная колыбель неба над головой и неспешная речь Вея под треск дров в костре завораживали: -- Раньше здесь стояла пограничная крепость Хелм. За её стенами я родился, и тут прошло мое короткое детство, счастливое и, как мне сейчас кажется, призрачное, словно тополиный пух в лучах утреннего света. Я был легок на ногу, за что и прозвали меня Веем - теплым весенним ветерком. Мой отец - известный кузнец Семак, делал оружие, кольчуги, не чурался и мирской работы: мог справить лемех, подкову, навес... Хотя оружие, изготовленное его руками, высоко ценилось и было известно не только за пределами нашего пограничного городка, но и далеко за границей Гинигаргии. Считалось, что его руку направляет сам Кунграт, беспощадный дух Огня. Не знаю, правда, это или нет, но если меч был выкован отцом из небесного железа, то равных ему не было. В любой битве такой меч не подведёт, не сломается, не затупится. А при магической опасности они начинали светиться могильным светом и петь утробным голосом лунного зверя, -- любые заклинания рассеивались вмиг. Про мою бабку точно могу сказать -- была колдуньей. Старая Альма знала в округе каждую травку, каждый камень и любую тварь шевелящуюся. Могла наслать порчу или вылечить человека. Не боялась ни зверя лютого, ни злых духов. Ведала она многими тайнами, видно, поэтому и звала себя ведуньей. Была старухой сварливой, но доброй и чудной. Не знаю почему, но меня она выделяла из всего нашего рода, кое-чему учила, хотя отец сердился, когда я пропадал в бабкиной землянке. "Нечего, - говорил он, - не мужским делом заниматься". Альма после этих слов всегда морщила нос и, зло, выпучив свои большие глаза, шипела на него: "Тоже мне умник нашелся, ржавая уключина". Она не любила отца за то, что он был родом не из наших краев, а откуда-то с берегов Холодного моря. И, главное, за его своеволие и неукротимый норов. А он, казалось, не обращал на нее внимания. Зато меня старался загрузить работой - то уголек перебрать, то меха покачать, да мало ли работы в кузнице. Мне же нравилось только на огонь смотреть, за что часто получал подзатыльники. "Хватит без дела стоять, всё бы тебе шлынды бить". Приходилось трудиться, но когда мы выезжали на сенокос, тут я ликовал. Степной простор и дурманящие запахи трав пьянили. Казалось, у меня вырастали крылья, и я взлетал над степью вместе с неутомимыми жаворонками. Звонкие песни кос и горячая их сталь будили фантазии о битвах и будущих подвигах. Я радовался каждому мгновению, плавному движению пролетающей паутины, трепетному порханию бабочек, беззаботности кузнечиков.... Даже тяжелая работа не могла испортить этого ощущения.
На обеде к степным запахам прибавлялись домашние, но только прогретые жарким солнцем. Мать расстилала льняную скатерть на земле и раскладывала нехитрую снедь. Ласково трепала мои вихры теплой шершавой рукой и, смеясь, приговаривала: "Ешь, ешь, работничек". За такие же руки и улыбку я, наверное, и полюбил свою бабку Альму. А также за то, что в её жилище всегда стоял терпкий травяной дух, наполненный танцующей пылью в редких солнечных лучах, пробивающихся сквозь маленькое слюдяное оконце. Меня тянуло к различным склянкам, ретортам, ступкам, мятным льняным салфеткам, неисчислимое множество которых бесшабашными жителями заполняли кривые полки из грубо сколоченных досок. Звуки кипящего лечебного варева кружили голову и рождали видения о драконах, принцессах, благородных рыцарей...
Траву бабка собирала не только в степи, но и в лесу, благо он был недалеко. Каких-то пятнадцать вел и ты в другом мире -- среди вековых дубов, кустарников лещины и различных ягод, на мягком ковре из жухлых листьев и прелыми запахами в логовинах, с хороводом грибов в ведьминых кругах и срывающихся снопов солнечных лучей из-за крон деревьев. Лес всегда был наполнен тайнами и чудными голосами птиц, вздохами сказочных зверей и тревожным треском сучьев.
Иногда, непонятно откуда, старой ведунье травы приносили молчаливые Смуры. Многие травы были настолько необычны по запахам и форме, что нередко их можно было принять за что угодно, но только не за представителей растущей братии на нашей бренной земле. Серые одежды Смуров часто можно было видеть в нашей крепости. Этих серых лекарских рыцарей магического ордена многие побаивались за их скрытность и какую-то вселенскую тоску, скрытую в бездне стальных холодных глаз. Неизвестно было, как и откуда они появлялись и куда исчезали.
В это время ночную тишину разорвал истошный крик заблудшей души, который резко оборвался, и по степи стал стелиться протяжный волчий вой. Тяжелые вздохи со скрипом перемежались с этим воем, затем неожиданно раздался хохот, леденящий душу.
- Навьи собираются, - спокойно произнес Вей, хотя отблески костра высветили его скошенную улыбку. Он всегда так "улыбался", когда предстояла какая-нибудь драка. Это состояние травника передалось нам. Норохта принялся нервно ворошить костер, а я невольно потянулся к ножнам меча.
- Успокойтесь. Сейчас это бесполезно, тем более с твоим мечом только рубить капусту или дозорников. А ты, Норохта, прекрати драконить костер, на эту кучу искр наоборот набежит целый ворох навий. Они страсть как любопытны, и захотят разделить с тобой радость парящих искр.
И как бы в подтверждение его слов в полосу света, злобно оскалясь, вошли два волка. Они были жёлтыми с коричневыми подпалинами, как выжженная степь. С их языков стекала шипящая слюна, глаза отсвечивали синевато-оранжевым светом. Через некоторое время они стали меняться и превратились в два безобразных человекообразных существа. Навьи - это были они, подняли свои облезлые хвосты и, хихикая, как-то боком приближались к нам. Мы с Норохтой застыли в изумлении, а Вей не обращал на них никакого внимания. Вдруг эти твари остановились и, жалобно скуля, уставились в темноту в стороне от нашего костра. Они испуганно поджали хвосты, опустили морды к земле и попятились, дёргая головами.
Я невольно посмотрел в ту же сторону, и всё моё тело похолодело от ужаса. Я увидел, что от темных силуэтов каменных идолов отделяются тени. Они медленно двигались к навиям в замысловатом танце. А эти порождения тьмы и вражьих духов сорвались с места и, всхрапывая и прихрамывая, исчезли в темноте. Через несколько секунд у подножия сопки раздались шипящие змеиные звуки и поскуливание. А тени идолов приняли очертания воинов и растворились в ночной черноте. Все стихло, даже в костре не потрескивали брёвна.
- Больше нас никто не потревожит, - Вей невозмутимо достал кожаную куртку, подбитую пухом осенних драколавов, и накинул себе на плечи.
- Несчастье приходит как злой ветер Уршаган, - продолжал он, - никогда не знаешь, откуда он налетит и как долго будет буйствовать. Даже ясновидящий Бу не всегда может точно предсказать судьбу человека, а тем более целого народа. В тот год весна была дружной и теплой. Веселый шум многочисленных ручьев, радостные песни скворцов и сырая свежесть молодых побегов, всё предвещало хорошее лето. Но вот однажды с юга потянулись громадные стаи ворон, в степи затихли птицы, испуганные неисчислимые табуны коротконогов потянулись на север, солнце подернулось дымкой, и три дня не было никакого ветерка. Альма ходила хмурая, с тревогой поглядывая на юг. Неожиданно появились Смуры, они долго шептались с ведуньей в ее землянке. После этого разговора моя бабка пошла к Долгому Медведю, - голове города, -- и сказала ему, что с юга двигаются неисчислимые орды дахров. Медведь недоверчиво посмотрел на старуху, но приказал созвать городской совет.
К вечеру, когда на большом круге собрались старейшины, поднялся легкий южный ветерок. Он принес безрадостные вести - дым сожженной степи и разрушенных деревень. Никто уже не сомневался, что пришла беда. ВЕЛИКАЯ БЕДА. На совете было решено отправить женщин и детей подальше в лес, на остров Клык Дракона в Гнилых болотах.
Сбор был объявлен немедленно, и этой же ночью повозки, поскрипывая, вереницей потянулись к восточным воротам. Меня посадили в телегу с моим дядькой Зиновием - безногим гончаром и балагуром. Тогда он мрачно сидел на охапке соломы и сердито отчитывал свою пегую лошадку.
Не успели мы проехать и трёх вел, как из темноты на нас наскочил отряд дахров. От неожиданности их строй смешался, но когда наши женщины и старики, все, кто мог держать лук, стали осыпать их стрелами, дахры перестроились, развернулись в боевой порядок и как голодные псы кинулись на наши повозки.
Зиновий вытащил старый меч, поправил шапку, быстро сунул мне свою табакерку и столкнул с телеги.
-- Возьми и беги в крепость, старайся держать справа Студеную звезду. Скорей, сынок! - прокричал он и ударил вожжами пегую. Телега рванулась и, подскакивая на ухабах, исчезла в темноте, наполненной отчаянными криками, лязгом железа, треском ломающихся телег и протяжным мычанием коров. Я бежал по степи, всё время поглядывая на Студеную. Её холодный свет утешал меня, но тут вокруг меня стали появляться сине-зеленые точки с оранжевыми разводами. Навьи! Глухое урчание с разных сторон было подтверждением моей догадки. Смертельный ужас сковал меня, я остановился и замер, прижимая к груди табакерку Зиновия. Видимо, навьи предчувствуя легкую наживу, так рано покинули свои зимние норы. Но эти твари не обращали на меня никакого внимания, они спешили туда, где погибали люди. Только одна из них подбежала ко мне, скаля свои желтые клыки, но тут же отскочила, недовольно чихая и крутясь вокруг себя. Я сначала не понял в чем дело, пока не увидел красноватое свечение в своих руках. Табакерка, вернее знаки на ней испускали магический свет. Зиновий спас меня. Через некоторое время за моей спиной вспыхнуло зарево. Жгли повозки и людей, моих соплеменников, сестер, братьев, мать... Крики обезумевших дахров смешались с протяжным воем навий. И тут я кинулся со всех ног, не видя перед собой дороги, не обращая внимания ни на звезды, ни на клыкастых тварей, которые с шипением отскакивали, при виде дядькиной табакерки.
К утру, почти обессилев, я подбежал к воротам крепости, где меня сразу же подхватили заботливые руки моего отца. От пережитого я не мог ничего сказать, только протягивал табакерку Зиновия и мычал. Меня отвели к бабке. Её маленькая землянка казалась еще меньше, когда в ней собрались несколько воинов. Долгой Медведь мрачно смотрел на меня, рядом с ним сидел мой отец, уронив поседевшую голову себе на грудь. Все ждали, что я скажу, хотя все было ясно. Я потерял дар человеческой речи, и лишь облизывал пересохшие губы, ёжился, и в корчах издавал редкие нечленораздельные звуки, будто раненый зверёныш. Мне тогда казалось, что я навечно онемел. Альма с грустью посмотрела на меня, ласково погладила по щеке и дала выпить какого-то терпкого отвара, после чего я уснул.
Не знаю, сколько я проспал. Проснулся я от громкого разговора, тело ужасно ныло, во рту спеклась слюна с горьким отваром, меня сильно мутило. Но когда я огляделся, то совершенно забыл про себя. В землянке было много народу, кто лежал на полу, кто сидел, кто стоял. Все были изранены, в разорванных кольчугах, в повязках. Посередине стоял человек, в котором я с трудом узнал своего отца. Голова у него была обмотана грязной тряпкой, одной руки не было, и пустой окровавленный рукав рубахи был перетянут бечевой. От его глухого, какого-то чужого голоса, наверное, я и проснулся.
- Альма, я знаю, у тебя есть Кремень-трава, дай нам.
- А знаешь ли ты, что после этой ночи вы окаменеете.
- Мы также знаем, что в течение этой ночи ни одна стрела, ни меч или копье не смогут никого из нас поразить. Утром мы все равно погибнем. Ещё одного штурма крепости нам не выдержать.
- Хорошо, но вашим душам не будет покоя до тех пор, пока ваши окаменевшие тела не окропят Память-росой с Печаль-травы.
- Ты, старуха, нас не стращай,- рассердился Долгой Медведь, зло воткнув свой меч в земляной пол.
- Будь по-вашему, - сказала Альма и кивнула в сторону большого медного котла, - я уже приготовила её отвар. Снимите с огня и пейте пока он горячий. И пусть ваша кровь закипит, как лава Большого вулкана, пусть ваши руки будут тверже камня, а головы ясны, как ваши помыслы на заре Великого дня.
Воины сняли котел и принялись черпать чудодейственный отвар Кремень-травы. Все, кто выпивал этот напиток, забывал о ранах, не чувствовал боли и в глазах появлялся какой-то внутренний свет, -- свет Большого вулкана. Утром их души уйдут к нему, но каждую ночь будут возвращаться на это место в поисках Покоя. Последним выпил зелье мой отец. Он посмотрел на меня и коротко бросил Альме: "Сбереги его". Одной рукой поправил шлем, одёрнул кольчужку и вышел наружу. На улице раздался дружный крик совы - боевой клич нашего племени. В это время в тёмном углу прорисовался контур фигуры Смура, через мгновение он бесшумно шагнул и поклонился моей бабке.
- Пора, хозяйка. Сейчас они выйдут за стены города, но к утру им не перебить врагов, слишком мало людей осталось. Завтра город сожгут.
- Ты прав, но вы можете перенести только одного человека.
- Да.
- Тогда вы возьмете моего внука.
- Что толку с него, он же не Посвященный, а ты можешь стать Бессмертной.
- Если я не смогла остановить эту свору, значит должна погибнуть, а он будет носить мою Память, я чувствую в нём большую силу, чем у меня, так что несите его. Я сказала и будет по-моему, - она зачерпнула отвара Кремень-травы и выпила. Смур пошатнулся, обмяк, но под суровым взглядом бабки вытянулся и подошел ко мне. Он взял горящую щепочку у камина и провел ею по моему лицу. Боли не чувствовалось, но неожиданно я потерял сознание, словно провалился куда-то в ломанную звёздную сферу. На одно мгновение я ощутил, что меня окружало неизвестное пространство, но лишь на мгновение.
Очнулся я в горах Амартау. Смуры молча дали мне кедровый посох Альмы, заплечную сумку с книгами и травами, показали на дорогу и исчезли. С тех пор я обречен вечно странствовать. Хожу по Свету, постигаю разные тайны у чародеев, магов, иногда мне помогают Смуры. Я должен найти Печаль-траву и собрать Память-росу, дабы спокойно уснули души моих предков, остановивших нашествие врагов. Ведь в ту ночь они разбили почти всё войско дархов.
Солнце взошло и щедро делилось своим теплом с осенней степью, пока мы оседлывали лошадей. Перед тем, как тронуться в путь, Вей подошел к каждому каменному изваянию, произнес его имя и поклонился. Наши дороги вскоре разошлись. Я торопился к побережью моря, в надежде поспеть на последние корабли уходящие в холодные порты Трувонии. А Вей с Норохтой спешили в Дарью, где среди разломов сопок жил мудрый Корчажник. Осенью он впадает в Большую Спячку, поэтому надо было спешить. А он может знать про Печаль-траву, как- никак Корчажник - лесной колдун и знаток всех земных трав.