Эпичность его натуры складывалась из двух вещей: жажды и боли.
Жажды, как силы, проламывающей препятствия; и боли, как некого сверхбудильника, не позволяющего осесть в довольстве и покое, переваривая недавно съеденное и извергая недавно переваренное - отвратительная перспектива. Ещё была надежда. Но эта птица редко посещала сады его сердца. Недоставало в них корма для подобных райских птиц: радости недоставало.
Но он знал, что радость придёт, вернее, грядёт. И неважно, что для этого нужно свернуть горы. Ибо не было во Вселенной вещей, неподвластных этой таинственной Силе.
Он выглянул в окно. Тьма начиналась прямо за стеклом и слегка колыхалась от его пристального взгляда. Он медлил. Но, в конце концов, Вселенная не ждёт. Вышел в прихожую, облачился и покинул навсегда уютный уголок комфорта и безопасности, в котором его уверенности в будущем ничто не грозило... поскольку само будущее было не в силах прорваться сквозь непробиваемый бетон умиротворённости и вывернуть наизнанку замшелые истины этого замкнутого мирка. Нужно было сделать шаг наружу, во тьму мира, в пену событий. И шаг этот был, наконец, сделан.
* * *
Ослепительный шар над головой едва ли выносим с непривычки. Его ноги как спички; паутина привычки; и безжалостный тигель в груди. Он был растерян и изнурён. Кто бы мог подумать, что это так непросто - просто идти. Бессмысленный взгляд прохожего - ветер в лицо, грохот проходящей электрички. Куда, куда? Указующий перст, уверенный голос: Билетная касса в конце платформы... Эй, дружок, с тобой всё в порядке? - Да-да, спасибо. Я слишком долго стучался к себе. Изумлённый взгляд. Поскорее отсюда, пока он не разбомбил моё хрупкое понимание градом вопросов, на которые не найти ответов; до десакрализации ох как далеко.
Уют - что это такое? Воспоминание о том далёком состоянии, когда вселенная была для нас не просто домом, но частью нашего существа; органом, который впоследствии атрофировался, отвалился и стал жить своей собственной жизнью? Это древнее, громадное, забытое ощущение, суррогатом которого стал убогий, непрочный комфорт. (Кто-то скажет, что это синонимы; но тогда бы они назывались одним словом!). Он расслабился, стук колёс создавал нужную динамику, не нарушая тишины, но лишь структурируя её.
Где ты, Сейчас? Ты всегда здесь и всегда неуловимо. О тебя, как о бетонный постамент, разбиваются все наши жалкие поиски и заключения. Тебя невозможно определить, как невозможно обогнать собственный взгляд, как невозможно увидеть себя со спины - два призрака, прошлое и будущее, отставший и обогнавший. Он понял это ещё в самом начале пути: к тому, что за спиной - не вернуться; того, что впереди взгляда - не достичь; а того, что здесь и сейчас - не поймать в силки разума. Результатом этого понимания стало тотальное разочарование в инструменте и начало поиска состояния, не нуждающегося ни в каких инструментах. Он видел много больше и дальше того, что мог вместить. И посему, процесс опустошения закромов стал самым частым процессом, совершаемым регулярно.
- ...Говорю, твоя остановка! Ты же вроде в А. собирался выходить?
- Я? В А.?
- Тогда доплачивай, если дальше ехать. Ты меня вообще слышишь?
- Да-да, я выхожу.
Он едва успел выскочить в закрывающиеся двери. Потоптался на платформе и вспомнил, что второпях забыл на верхней полке вагона рюкзак с деньгами и документами. Жизнь по шляпку вколотила его в бревно обыденности.
* * *
На платформе даже не было билетной кассы, откуда можно было позвонить на конечную станцию и попросить о рюкзаке с вещами.
Ну-да, конечно. Они твои вещички уже поделили. Сейчас паспорта на чёрном рынке знаешь сколько стоят?
Он ничего не знал, ибо лишь вчера вышел из своей конуры здравого смысла и, жмурясь, пытался разглядеть в ослепительной реальности свою маленькую тропинку.
Этот человек подошёл к нему, когда он сидел на краю платформы, болтая ногами и погрузив взгляд в пространство цветущих лугов и голубизну неба и впивая аромат трав и цветов, густой напиток ежесекундности.
Назвался Семёном, поинтересовался ситуацией и выдал резюме:
- Судя по тому, сколь мало это тебя волнует, мы поладим.
Он радостно и изумлённо воззрился на Семёна и улыбнулся:
- Семён, говоришь?
- Для тебя можно просто... Сэм.
И они действительно поладили. По крайней мере, на ближайшие сутки.
- Мы тут рядом, вон за тем леском. Дауншифтим. Я иван-чай собирал, тебя увидел.
- Мы?
- С Алёной.
- А зачем иван-чай?
- Ферментируем, сушим и продаём. В городе многие переходят на него. Платят хорошо.
Деньги. Деньги. Но Реальность не исчезала: Она, подрагивая и переливаясь, обволакивала его, и Сэм-Семён, вероятно, чувствовал Её отголоски, ибо смотрел на него внимательно и изучающе:
- Мы вообще-то мало с кем общаемся, но ты... если хочешь... - Сэм настороженно, с тревогой ожидал ответа на свой недозаданный вопрос.
- С вами? Почему бы и нет?
- Ну-да, куда тебе без паспорта и таньга?... Пить хочешь?
Не ожидая ответа, Сэм достал из рюкзака бутылку, отхлебнул сам и протянул ему.
- Иван-чай на меду... Ну и плюс некоторые ноу-хау.
- Реально!
- Что?
- Говорю, отличная штука. Никогда такого не пробовал.
- Конечно. Ты третий, кто это пробовал. Мы уже лет десять её пьём.
- Десять? А сколько же вам самим?
Сэм пожал плечами:
- Сколько из них наши, а сколько наших в них не вошли?
- Тэй-дэ-дэ! Эх! - он встал, потянулся, диким взором окинул равнину, поднял голову к небу, засмеялся и рухнул на асфальт, потеряв осознание себя. Вокруг, на сколько хватало взгляда, простиралась твёрдая золотая субстанция. Это было последнее, что он помнил.
*
- ...слушай, Алён, я-то откуда знал?
- Да нет, ничего, бывает. Не каждый день встретишь чудика, который не ел три дня. По крайней мере, теперь мы знаем, как оно действует натощак... Проснулся? Ты как?
Он разомкнул веки, прислушался к ощущениям: тело казалось пустым воздушным шариком, дунь ветер - улетит; во рту стоял сладковатый привкус... жёлтого цвета. Как привкус мог иметь цвет, было непостижимо, но факт остаётся фактом. Он слабо пошевелился:
- Значит, всё же ледниковый период?
- Новый ледниковый период.
- А все они говорят о потеплении.
- Они не знают. - Сэм усмехнулся. - Ты мастер нежданных вывертов. Неизвестно, какую бучу ты учинишь в следующий момент.
- Ничего, мы поладим.
Сэм улыбнулся, протянул миску:
- Поешь. Только немного, а то снова... Впрочем, я теперь уже и не знаю. Ладно, пока!
Встал и вышел, а Кодрак с наслаждением присосался к жидкому чечевичному супу.
Пространство опустело, и предметы обрели формы.
*
К вечеру он проснулся, вышел во двор, присел возле Алёны, перетиравшей ладонями побеги иван-чая:
- Работаешь?
- Угу... - она скользнула взглядом по худой фигуре. - Там в сарае рюкзаки висят, выбери себе какой понравится.
- Да, в наше время без рюкзака никуда.
Сходил в сарай, вернулся, неся в руках оранжевый ранец с красными вставками. Алёна улыбнулась:
- Я с ним ещё в школу ходила. Ты уверен?
- Угу. Буду с ним в школу ходить.
И пошёл, не дожидаясь ответа.
Загребая сладкий воздух горстями, они шли через древесный организм. Кордак остановился перед огромным клёном, задрал голову.
- Что? - Алёна подошла, стала у него за спиной.
- Мощный хозяин.
- Хозяин..?
- У каждой части природного организма есть хозяин. В лесу это, как правило, большое дерево. Собирает сознание окружения и... Ладно, извини. Не устала?
- Да, я, наверное, пойду. Нужно ещё кое-что по дому сделать. Тебя когда ждать?
Он пожал плечами, виновато улыбнулся.
- Ну, не заблудись.
И он остался один.
Солнце опускалось в тучи над горизонтом, поле звенело от комаров и мошки. Кодрак сел в цветы, не обращая внимания на нестерпимые укусы комаров, закрыл глаза.
Могучая, властная тишина объяла мир и понесла его прямо к его предназначению; Сила вошла, как всегда, плотно и неумолимо, словно в свою извечную обитель. Её поршень поднимался откуда-то из-под ног, достигал пространства над головой и мощно обрушивался снова под ноги, в основание бескрайней всеобщей скалы, простиравшейся неизвестно до каких пределов. Сегодня вся враждебная свора молчала; вероятно, выжидая удобного случая, чтобы напасть неожиданно и принести наибольший вред.
Кодрак не помнил, сколько вот так сидел: может, полчаса, может, три. Колени затекли. Поднявшись и растерев одеревеневшее тело, он вернулся в дом. Застав их посреди разговора:
- ...самая главная глупость, которую я мог бы сделать, ещё впереди.
- Сэм, всегда есть возможность сделать ещё большую глупость.
- Но что может быть глупее того, чтобы, к примеру, сыграть в ящик?
- Этого у нас никто не отнимет...
- К сожалению.
Кодрак вошёл, поздоровался, лёг на кровать и непостижимым, кошмарным образом провалился в атмосферу семейного уюта. Его обволакивало облако силы и покоя. Что это, настоящий семейный очаг?
- Кодрак, не ложись, пожалуйста, на кровать в обуви.
Он опешил, спешно встал, разулся и остался стоять посреди комнаты. Как так? Он ведь никогда не ложился в кровать обутым, даже и помыслить такого не мог, а тут... Странное древнее воспоминание, вильнув хвостом, исчезло в пучине памяти.
Вероятно, вид у него был столь растерянный, что оба они оторвались от своих дел - стирка и готовка риса - и воззрились на него.
Алёна прыснула:
- Кор, ты похож на филина, ей-богу.
- Рис готов, - Сэм взял его за плечи, подтолкнул к столу. - Расслабься, мы не шинкуем прохожих путников и не развешиваем их вяленые тушки в кладовке... хотя, никогда не поздно начать.
Рис с овощами. И медленное, тягучее возвращение отпрянувшего и едва не исчезнувшего чувства уюта.
Но что это было за воспоминание?
*
- Кор, ты уверен?
- Не уверен. Но я пойду. Привет Алёне.
- Сам бы и передал.
- Я не могу. Я... Не проси меня оформлять всё в ментальных терминах; они для меня как яд.
- Ладно, пока.
- Пока.
Кодрак пошёл, спиной ощущая сэмов взгляд, пока деревья не скрыли его фигуру ото всех любопытных или любящих взглядов. Он шёл часа два или три. Потом присел под дерево. Потом лёг лицом во мхи, лесные травы. Сначала он просто плакал. Потом зарыдал. Осина тихо трепетала над ним, затем уронила на его спину два зелёных листка; на эту спину, вынесшую так много. Почему он почти с самого рождения чувствовал боль? И его ли собственная боль билась в этой груди, исчерченной рёбрами, как решётками очередной тюрьмы? Возможно, это была боль всей Земли. Но тогда... как быть? И возможно, тюрьмой была не эта конкретная грудная клетка, а вся Земля. Пока ещё.
Кодрак вспомнил фразу Алёны: Хочешь быть счастливым - будь им. Здесь содержалось как минимум две лжи. А его тело ощущало ложь как удары палкой; как железную дверь с тяжёлым засовом; как смерть. Хотеть быть счастливым... Боже мой! Если бы всё было так просто. Жажда, сжигающая его существо, не выражалась в категориях желаний, мыслей, чувств. Это был конкретный и в то же время непостижимый огонь. Физический. И лишь тело - и это было удивительнее всего, - именно тело понимало эту жажду и принимало её. Но в последние три года тело стало невероятно чувствительным: небольшая ссора могла привести к недомоганию; да что там ссора - достаточно было ему пройти мимо человека, обуреваемого вожделением, и он готов был кричать от боли, хотя нигде не болело. И в то же время болело везде, не только внутри его тела, но внутри Тела.
В небе прогудел самолёт. Где-то высоко, в верхушках осин пискнул дрозд. Лес понимал Кодрака, он любил это маленькое бескрылое двуногое, о, настолько бескрылое... Лес никогда не предаст нас, как мы предали его. И вся Земля, она никогда не предаст нас, как мы предали её.
Шум самолёта затих. Предвечерняя тишина окутала лес. Кодрак лёг на спину, закрыл глаза, не обращая внимания на холод и сырость, и замер.
*
Алёна выносила во двор подносы с иван-чаем для просушки:
- Вы что-то хотели?
Участковый побарабанил пальцами по дверце УАЗика, глянул исподлобья:
- Хотел кое-о-чём спросить. Тут в лесу вчера труп нашли, километрах в двадцати, молодого парня... Помер, может, неделю назад.
- И? - она подошла к участковому; встревоженный взгляд каре-зелёных глаз.
- Может быть, вы обладаете какой-нибудь информацией? На вид от двадцати до тридцати пяти. Волосы каштановые, чёрная куртка. И ранец, оранжевый такой, с красными вставками, как у школьн-... э, с вами всё в порядке?
- Д-да...
Она села прямо на поднос с иван-чаем, приложила ладони к вискам.
- Вы знали его?
- Похоже, да, знала... Недолго, впрочем. Или... что такое знать?.. Хм... Он пожил у нас дня три или четыре.
Она рассказала всё, что участковому было неинтересно, но что могло понадобиться для ведения дела.
- Как он погиб? Его... убили? Я хотела...
- Не знаю. По-моему, он просто лёг под деревом и, как говорят, отдал богу душу.
- Ёкалэмэнэ. Я даже не знаю, как сказать об этом Сэму... Семёну - это мой муж.
- Ладно, я поеду. Простите, если...
- Не извиняйтесь. Не надо. Пожалуйста.
Он нахмурился, молча кивнул (идиотская работа) и уехал.
Ветер крепчал. Небо заволокло облаками. Она всё сидела. Пара слезинок скатились по щекам. Дальше - больше. Успокоившись, занялась делом: подносы с чаем, обед, стирка....
Звякнул велосипедный звонок под окном. Сэм появился в дверях, сияющий, как... впрочем, улыбка сползла с лица, едва он увидел её:
- Что?
- Семён, послушай, - давно уже она его так не называла, - заходил участковый, сказал, что...
Голос задрожал; как же, оказывается, непросто озвучивать определённые вещи.
Продираясь сквозь джунгли слов, она рассказала всё, что услышала.
- Почему ты так уверена, что это был он?
- Сэм, Пашутин мне фото показывал. Его куртка, его волосы, шузы. И этот ранец. Ему ведь столько лет, ещё в школу с ним ходила. А Пашутин, он знаешь, что сказал? Говорит, похоже, парень просто богу душу отдал.
- Пашутин? Такое сказал?
- Ага. Этот кочеврыга...
Глаза её снова наполнились слезами. Он обнял её. Гладил по спине, по волосам и молчал. Что он мог сказать? Что вот только сегодня он виделся с Кодраком? Что стоя у платформы и глядя на подходящую электричку, он вдруг увидел в вагоне Кора. Тот тоже увидел Сэма, вскочил, раскрыл окно. Что нескольких секунд, пока стоял поезд, им хватило лишь на то, чтобы поздороваться, пожелать друг другу удачи, да попрощаться. Что поезд двинулся и укатил в даль светлую, а ветер донёс последние слова Кора: Сэм, я так рад, что встретил тебя. Это просто подарок. Обними Алёну. Счастливо. Может, ещё и увидимся.
Он держал её за плечи и думал о том, что кто-то из них заблуждается, либо он, либо она, либо Пашутин. Но он молчал. Мир его задрожал и дал трещину. А в глубине трещины, на самом дне, под бурлящей магмой, под гумусом усталости, под скалой боли, в пещере, в кромешной тьме блеснула искра Надежды.
* * *
Пыль дороги въелась во все поры кожи, она скрипит на зубах, режет глаза, забивается под ногти, першит в горле. Она очищает душевный инструмент, делая его конкретным, простым и прозрачным. Но она же застит внутренний взор, скрывая цель всего этого бега по кругу. Цель пути.
Собеседник был тих и ненавязчив - в годах, с красивым иудейским профилем, космами седых волос, спадающих на плечи, и отрешённым взглядом. Беседа с ним не нарушала внутренней гармонии, а обыденность его суждений не вызывала у Кодрака противостояния - живи и дай жить другим.
- ... как жену похоронил, сразу сердце и забарахлило. Видать, зовёт она оттуда. Но вы не подумайте... Впрочем, ладно.
Кодрак молча слушал.
- Смерть - загадочная штука. Не находите?
Кодрак кивнул.
- Я, собственно, из институтской братии. Со всеми вытекающими. Однако, рассматривать смерть как простой распад органических форм не намерен. Слишком углублённо изучил сей предмет.
- Вы биолог?
- Иммунология. Гистология. И так, по мелочам. - Он помолчал. - Вам вообще интересно? А то я, может быть, сел вам на уши.
- Нет-нет. Мне интересно. И давайте уж на ты.
- Не могу, воспитание... Так вот, по всему выходит, что клетка, живая клетка, бессмертна. Но сей факт противоречит вереницам гробов и гектарам кладбищ.
- Может быть, смерть - это просто дурная привычка?
Мужчина одарил его долгим внимательным взглядом:
- Продолжайте...
Кодрак смешался. Это было неожиданно - благодарный слушатель и внимательный собеседник.
- Избавление от столь глубокой привычки... Это не сделаешь в один присест. Нужно... вероятно, это произойдёт постепенно, этапами.
- Произойдёт?
- Полагаю, самостоятельно человек на такое не способен. Это сделает эволюционная сила, Природа. Не то, что мы называем природой, но то... что имели в виду древние, говоря о Парапракрити,
- Я даже не буду спрашивать, как это переводится. Вероятно, в нашем языке не найти адекватного перевода.
Кодрак благодарно кивнул; слушатель ко всему прочему ещё и умён.
- Ну и какой же этап будет, по-вашему, первым?
- Вероятно, возникнет новый способ умирать.
- О!! Хм...
- Я понимаю, что ваши коллеги поднимут меня на смех.
- Как в средневековье подняли Джордано Бруно на костёр? Полноте! К чему равняться на тех, у кого нет ни воображения, ни смелости. Оставим их на съедение их собственным страхам... Итак, вы сказали новый способ умирать? Замечу, что вы меня удивили, а это удаётся мало кому. Но я совершу ошибку, если начну спрашивать, как вы себе это представляете - новый способ умирать.
- Правильно, потому что спрашивает ум, а смерть побеждается не в уме, а в теле.
Мужчина довольно улыбнулся:
- Я всегда считал, что ум ни в коей мере не является функцией мозга. Скорее уж мозг - функция ума и его продукт... Чёрт побери, приятно вдруг осознать, что есть на земле по крайней мере один человек, который думает также, как я.
- Да, считать ментальное сознание - будем говорить пока лишь о ментальном сознании - функцией тела, это всё равно что считать океан функцией кораллового полипа.
- Но мы отвлеклись, молодой человек.
- Нисколько. Человек - тройственное существо: тело, жизнь и разум. Смерть - привычка тела. И избавляться от неё нужно в теле. А для этого нужно сначала осознать тело.
- А мы его не осознаём? - мужчина сжал и разжал кулак.
- Нет. Мы осознаём разум, вернее, малую часть разума...
Кодрак вдруг замолчал. Имело ли смысл создавать в чьей-то голове ещё одну систему.
- Я слушаю? - мужчина ждал продолжения.
- Извините. Я осёл. Если вас действительно интересует этот вопрос, если вы будете искать, то вы найдёте. А быть испорченным телефоном... Я не хочу.
- Ничего, я понимаю. Есть за вашими словами какая-то система, которую я не улавливаю. И думаю, не скоро уловлю. Но могу сказать, что ниточку вы мне дали.
- Возможно, но не я. Саах.
- О, мне выходить. До свидания. Или прощайте. Саах, говорите?
- Да. И вам... спасибо.
- За открытые уши? Хе-хе.
- За открытую душу.
* * *
Выйдя из вагона прямо в привокзальную толчею, затисканный толпой, оглушённый громкоговорителями, грохотом автомобилей, воем газонокосилок, задыхающийся и мигом покрывшийся липким грязным потом, он решил, что оказался в аду. Собственно, это и был ад, просто его обитатели пока ещё об этом не знали.
Он вертел головой, как одинокий ослепший филин. И сердце его разрывалось от боли, а колени ломило. Пройдя мимо печальных квадратных кустов (привет от безумных озеленителей) по иссохшему газону, выстриженному под ноль и покрытому злой щетиной вместо травы и цветов, он сел под ёлку прямо на слой окурков посреди обёрток от сластей, пластиковых бутылок, плевков и другого мусора. Жить не хотелось и не стоило. Зачем он сюда приехал?
Тяжело привалившись спиной к еловому стволу, он закрыл глаза. Странно, тишина тут же возникла в пространстве, нисколько не ослабленная городским шумом. Похоже, от этого шума она стала лишь крепче и монолитнее, ощущаясь уже не как водопад масла, нисходящий из областей над головой и заполняющий тело, но как цементный куб неопределённых размеров и голубого цвета, окружающий его со всех сторон и содержащий в себе всё - от звуков до предметов. Всепроникающая тишина. Он вдруг открыл глаза; перед ним стояла парочка - он и она:
- Не помешаем? По-моему, здесь единственное спокойное место.
Кодрак кивнул, с интересом разглядывая незнакомцев: длинные волосы, 70-литровые бэги с притороченными карематами, усталые лица, живые глаза.
Скинув рюкзаки, они расстелили одну из пенок, сели на неё, жестом приглашая его сесть рядом. Он не стал отказываться. Она протянула Кодраку банан. Он взял. Парень поглядел на него в упор, улыбнулся:
- Я Хэви.
- А я Изи, - представилась она. Возникла пауза, они ждали.
- Ну а я Слоули.
Они переглянулись, засмеялись:
- Стебёшься?
Кодрак пожал плечами.
- Ну, пусть будет Слоули. - Хэви тоже пожал плечами, достал пакетик из кармана, свернул самокрутку, закурил.
- Сверни мне тоже, - попросила Изи.
- Тебе нельзя. Ты на каком месяце, забыла?
- На втором же только.
- Вот-вот, самое опасное время. - Он удовлетворённо откинулся на ствол дерева, выдохнул клуб дыма и закрыл глаза, давая понять, что тема исчерпана.
Кодрак смотрел на них не мигая, забыв про зажатый в кулаке банан. Изи пододвинулась к нему, обняла за плечи и приложилась ухом к его груди:
- Как спокойно бьётся. Тук-тук... Тук-тук. Странно. Ты первый такой. И правда, слоули.
- Какой такой?
- Когда я так делаю, то сразу слышу, как сердцебиение ускоряется. У кого-то сразу и мощно, у кого-то чуть позже. А у тебя... - она прислушалась; от её волос пахло травой и солнцем. - У тебя всё так же ровно. И даже по-моему, замедлилось. Странно. Ты вообще человек? - Она поглядела ему в глаза.
- Пока ещё да... к сожалению.
Она нахмурилась, отодвинулась.
- О, прости; ты, вероятно, не так поняла. Улыбка идёт тебе гораздо больше, чем взгляд из-под бровей.
- Чего банан не ешь? Не хочешь?
- Банан? - Кодрак поглядел на свою правую руку.
- Ты давно ел-то?
- В прошлой жизни. Хотя... теперь уже и не знаю.
- Брэйнлесс кондишн. - Она взяла из его руки банан, очистила, прикопала кожуру между древесными корнями (ценное калийное удобрение!) и стала кормить его с рук. Кодрак откусывал маленькие кусочки, долго жевал и с трудом глотал. По щекам его скатились две одинокие слезинки. Изи опешила:
- Ты чего?
- Да так. Просто это такая ценность - человеческая сердечность. Этого так мало.
Хэви усмехнулся, загасил окурок:
- В Вавилоне? Да, мало... Да ею здесь и не пахнет! Слоули, ты вообще куда сейчас? И откуда? Такое впечатление, что ты прямо здесь вырос, как одуванчик.
- Куда? Я не знаю. Я никогда не планирую. А откуда... Я помню, что там было спокойно и тепло. А здесь холодно. - И Кодрак утёр пот со лба. - Здесь очень холодно.
Они переглянулись.
- Холодно? Я подумала бы, что ты шутишь, но...
- Изи, - прервал Хэви, - ты знаешь, что такое метафора? Я вообще-то с ним согласен. Полностью. Холод.
Кодрак улыбнулся:
- Да, мы поладим.
Всё оказалось просто. Они ехали с феста. Узнав, что ему некуда идти, пригласили к себе - в мансарду под крышей. Они покинули хилый газон и пошли все трое в гущу городской вони. И снова полил дождь в попытках излечить изуродованную триммерами землю.
*
Я в пути, и моя одинокая лодка сквозь безмолвный дрейфует эфир.
- Неплохо, - резюмировал Хэви. - Но почему карандашом.
- Детские страхи, наверное. Всё-таки не каждый день обнаруживаешь, что можно безнаказанно писать и рисовать на стенах. Более того, тебя даже об этом просят. - Кодрак оглядел разрисованную комнату.
Подошла Изи, положила ладонь ему на грудь:
- Ты действительно считаешь, что твоя лодка одинока?
Кодрак молчал. Снова это сердечное чувство... Он пожал плечами.
- Но почему?! - Она сделала круглые глаза.
Во дворе завыл триммер.
- Вот урррроды! - процедил Хэви, захлопывая форточку. - Почему правительство так ненавидит зелень. Что там за люди сидят?
- Там не люди, - меланхолично обронила Изи. - Там эти... как их... Эй, ты как?
Она положила руку на плечо Кодраку, заглянула в глаза:
- Ты как-то весь побелел.
Что он мог ответить? Что чувствует боль? Как будто выстригают его самого? Боль от этого не исчезнет. А вешать часть этой боли на Изи; в её-то положении...
- Я, пожалуй, пройдусь. - И Кодрак, пошатываясь, направился к двери. Изи подалась было его отговаривать, но Хэви удержал её за плечо, молчаливым выразительным взглядом дав понять, что вмешательство нежелательно. Они провожали взглядами худую сгорбленную тень, пока за ней не захлопнулась дверь. Тяжко и судьбоносно. За окном снова пошёл дождь.
*
Кодрак спустился в метро, сел в вагон на кольцевой линии, забился в самый угол, накинул капюшон, закрыл глаза. Здесь, в лязге и скрежете; посреди потных тел; в атмосфере вожделения, усталости, раздражения и тупости; здесь его тело, раздираемое, насилуемое и оглушённое, испустило крик жажды. Жажды свободы, света, бескрайности, тысячи и одной радости. Он знал, что стоит ему пошевелиться, и его разорвёт на кусочки - ибо Сила, ответившая на зов, была беспрецедентной по своей интенсивности. И он замер, позволяя ей совершать Её непостижимую работу. Рядом, расслабившись и полузакрыв глаза, примостилась женщина в летах. Вероятно, она что-то ощутила, и сидела едва дыша, обретая себя.
Он не знал, почему залез в метро, вместо того, чтобы уйти в парк, в лес, в поле. Или знал, но...
*
- Величие и мощь моей душе отвратны. - Бэт был единственным из их приятелей, кому удавалось сочетать в себе пафос и цинизм.
- Но почему?! - Изи распахнула глаза: её коронный жест. - По-твоему, божественное должно быть немощным и мелким, ходить в лохмотьях и падать лицом в пыль, пока Враг с радостью пользуется свободой, которую мы поднесли ему на блюдечке?
- Сила демонична. - Бэт любил поспорить; вероятно, находил в этом некую радость существования.
- Хэви, ты слышал?
- Что такое, дорогая?
- Не зови меня так... Бэт говорит, что сила демонична, что величие и мощь его душе отвратны.
- С чего он взял, что они отвратны именно его душе, а не его жалкому уму или ещё более жалкому сердцу, иссохшему и обессиленному?
- Ну слушай, если в таком тоне оскорблений...
- Это не оскорбления, Бэт. Раскрой уши. Я задал тебе вопрос и дал шанс реабилитироваться перед высшей реальностью.
- Реабилитироваться перед высшей реальностью? Ну, не знаю. Разве это не гордыня?
- А то, что говоришь ты, не продиктовано ли гордыней?
- Конечно, продиктовано. Я эгоист. Как и все. И ты тоже. Поэтому мы можем в некотором смысле смириться... - Бэт был добр и мягок, но...
- То есть, ты заявляешь: я - дерьмо, но и все остальные, включая тебя, тоже дерьмо. Странно.
- Я червь. И все люди. Ты будешь с этим спорить?
Хэви, прищурившись, сквозь клубы дыма разглядывал Бэта, как диковинку в зоопарке:
- Иногда ты интуитивно чувствуешь, что истинно, а что ложно. Но не доверяешь своему сердцу. Поэтому ложные вещи легко могут убедить тебя в своей правильности. Но ты добр и мягок, поэтому я прощаю тебя.
- Хэви, ну знаешь!...
- Плесни мне чаю, Бэт... И дай печеньку... Нет, вон ту... Нет-нет, ту, что под ней... Левее... Нет, не эту... правее...
- Хэви, кончай стебаться над человеком. Я не такая добрая и мягкая, как Бэт. Могу и наподзатыльничать.
Бэт закрыл лицо ладонями:
- Хэви, разве так можно? - но сквозь ладони сияла улыбка. - Пойду к Слоули на балкон. Он не злой, как вы.
- Кто не злой, балкон или Слоули? Наш злой балкон покажет путь домой.
Бэт вышел на балкон, присел рядом с Кодраком, следящим за проплывающим облаком.
- Сидишь?
Кор кивнул.
- А. Ну, хорошо... Я вот думаю... Всю жизнь люди пытаются меня избить. Наверное, они получают от этого радость. Вчера вот в магазине какой-то чел стал настойчиво просить у меня на пиво. Я отказал, а он стал меня обзывать. Я отошёл подальше и показал ему фак. А он погнался за мной.
- И как?
- Не догнал... Что за этим стоит? Какой урок? Надо бы разгадать.
- Может быть, таким образом Реальное корректирует твою точку зрения на Силу?
- Точку зрения? Какую?
- Которую ты только что высказал в комнате.
Бэт наморщил лоб:
- То есть, с помощью гопника Реальность корректирует мою точку зрения на Силу?... А, на то, что Сила - демонична?
Кодрак кивнул.
- Но ведь это происшествие лишь доказывает мою правоту.
- Или твою неправоту. Всё зависит от взгляда. Хэви, конечно, прав, но иногда сердца недостаточно. Нужен ещё и широкий разум, не запертый в тюрьму принципов.
Они помолчали, скрестив взгляды на облаке.
- Я чего-то потерял нить твоей мысли, - наконец, вымолвил Бэт.
- Честность - твоя особая черта.
- Ну, наверное.
- У каждого свой взгляд и свой путь. Но путь Хэви чуточку прямее и ведёт в будущее. Поэтому я и выбрал его.
- Выбрал? Между кем?
- К примеру... между им и тобой. Между им и миллионами других людей, прошедших в тот день мимо меня.
Бэт потёр лоб, изрытый морщинам. Он даже не обиделся. Кодрак молчал.
По груди растекалось странное чувство. Оно отличалось от ощущения, возникающего в одиночестве.
- О чём это вы? Я что-то пропустил? - Хэви притворил за собой дверь балкона, сел между ними.
Кодрак пристально следил за облаком, уплывающим на запад. Бэт хмыкнул:
- Да так, о всяком. Хэви, а что ты скажешь насчёт того спора?
- О чём?
- Ну, геи - это плохо или хорошо?
- Сдаётся мне, Бэт, что ты не это хотел спросить?
- Хо! А что же я, по-твоему, хотел спросить?
- К чему эта ухмылка, друг?
- Да ты отвечай уже.
- Думаю, вопрос был не в том, плохо это или хорошо, а в том, презираю я их или нет.
- А что, есть разница между этими вопросами?
- Да, поскольку на один из них я отвечу да, а на второй - нет.
- Я даже знаю, на какой вопрос как ответишь.
- Отлично. Тогда ты, наверное, знаешь и то, почему я так отвечу.
- Давай лучше услышим это от тебя.
- К примеру, у твоего знакомого церебральный паралич, но ты его за это не презираешь? Ведь так?
- Конечно, нет.
- Ну а если он не владеет собой, эгоистичен и взбалмошен, но презираешь... А почему?... Вот ты задумался... Позволишь ответить?
- Угу.
- Поскольку паралич - не его вина, и тут он ничего сделать не может. А безудержный гнев - показатель невежества и ограниченного сознания. С этим он справиться может. Но не хочет. Вот это и достойно презрения.
- Ну, это же элементарно.
- После того, как я это озвучил. Помнится, сам ты затруднялся ответить. Вернёмся к геям. Могу ли я презирать того, чья природа так устроена, что ему противно спать с противоположным полом, как тебе - с собакой.
- Ладно, понятно. А второй вопрос? Ты всё же считаешь, что геи, это плохо, хотя и не презираешь их?
- Для чего нужен секс? В природе. Только не говори мне, что для радости, это мы уже обсуждали.
- Ну ясно, для увеличения... поголовья вида.
- Поголовья. Ты переполнен нежностью, друг. Итак, разве гомосексуализм не ведёт к уменьшению поголовья вида?
- Угу.
- Следовательно, он плох?
- Выходит, да. Но зачем-то природа его придумала.
- Мнится мне, что, во-первых, это дела природы, многие из коих для нас непостижимы. А во-вторых, плохо и хорошо - вещи относительные. То, что раньше было хорошо, сейчас плохо, и наоборот.
- И ты хочешь сказать, что геи из плохого могут стать чем-то хорошим, и всем нам в итоге хана.
- Тут мы столкнулись с неким механизмом природы, призванным что-то донести до представителей нашего вида. А что донести... Это понимают не все... Если вообще кто-нибудь понимает. Впрочем, давай закончим об этом.
- С чего бы?
- Снова начинаю помаленьку обретать дурную привычку говорить то, что думаю. Особенно друзьям. От них потом самые глубокие раны.
И они ушли, унося в себе частицы жажды, столь отличной от кипятка бессилия, властвующего над наиболее деятельными представителями Хомо. Непонятно, обиделся Бэт на последние слова или просто захотел разнообразия.
Из комнаты слышались обрывки разговора.
- Но как ты можешь заниматься музыкой и при этом поклоняться смерти? - неистовствовал Хэви.
- Почему поклоняться? Просто... Ну нет, я не могу в таком тоне. Хэви, ты очень злой. Я ухожу... Пошли в парк прогуляемся. Изи, ты идёшь?
Через три минуты хлопнула входная дверь, и в комнате стало тихо. Кодрак осторожно заглянул внутрь, удостоверился, что он в комнате один, лёг на кровать и замер, отвернувшись к стене.
Откуда ни возьмись, в небе, чуть восточнее дома, назрела тёмная туча. Она зависла прямо над парком и разродилась живительной влагой под причитания взрослых и счастливый смех детишей. Промокшая троица возвращалась обратно; парни продолжали спорить, не замечая воды, хлюпающей в обуви, Изи счастливо щурилась, поминутно отбрасывая со лба сосульки мокрых волос. Хэви только раз озабоченно спросил её: Ты как, не мёрзнешь? Она покачала головой, и тема была исчерпана. Понимание? Отсутствие условностей? Свободное мировоззрение? Бесспорно, всё это нужно, но Кодрак видел, что этого было мало. Требовалось нечто ещё. Нечто более острое, чем измена жены или болезнь матери. Нечто более невмещаемое, чем красота закатов и восторг приключений. Смерть? Он не знал. В их жизни было достаточно смерти; боже мой, да они без неё и шагу ступить не могли. И в то же время они были в полном неведении относительно причины смерти. Они не знали того, что текло в их крови и пропитывало материю их тел.
*
- Откуда она вообще нарисовалась?
- Туча? Да, странный какой-то ливень, я бы даже сказал... - Хэви замер, стоя на пороге, Изи пихнула его в спину, проталкивая внутрь комнаты:
- Ты чего врос? Дуб на дороге.
- Изи, глянь. Чего это с ним?
- Спит, небось.
- Что-то не нравится мне его поза.
Бэт протиснулся между ними, молча подошёл к кровати, сел, взял руку лежащего ничком с застывшей на лице маской величия и страдания худого парня, подержал в своей, поспешно положил эту холодную мраморную руку на место.
Беспомощно воззрился на стоящую в дверях парочку (нескладного бедолагу без определённого места жительства и места работы, его беременную подругу, вцепившуюся в него, как в спасительный причал, хлипкий, конечно, недолговечный, но всё же какой-никакой; хотя, кто для кого причал, это ещё вопрос; не его ли флотилия всегда искала утешения от жизненных бурь в уютной бухте её гармоничной, тихой, спокойной Силы), снова посмотрел на тело, встал и обронил в пространство:
- Чего делать-то будем?
*
А как тебя зовут?
А сколько тебе есть?
А сколько в тебе нет?
Будучи ещё ребёнком, он не задавался вопросом, любил ли его кто-нибудь; да, его дедушка, потому что он умел приезжать и уезжать надолго.
Ему снилась бескрайняя знойная степь с миражами на горизонте. Или это были не миражи? Узкие полоски зелени обозначали нити арыков - истоков жизненной силы.
Две усталые женщины возложили на плоский камень у схождения арыков фрукты и цветы. И долго сидели рядом, глядя в бескрайнюю пустыню, покачиваясь влево-вправо и о чём-то беззвучно шепча - то ли молились, то ли перебирали в памяти минувшие события. Вельда привычным движением простёрлась у камня, взяла пару плодов и цветок граната.
- Кодрак, они делают так изо дня в день. Но зачем? И было ли время, когда они этого не делали?
- Конечно. У всего есть начало. Кроме...
И замолчал.
- Но я не помню того времени, когда не было меня... И всё-таки, зачем?
- Знак признательности. Пока лишь это всё, на что они способны. Они видят в нас себя. А мы помогаем им помнить.
- Помнить... Да. Я понимаю, Кодрак-исса. Но когда-нибудь память умрёт. И они увидят нас в самих себе.
- Они и сейчас видят. Только не понимают этого.
Вельда поводила ладонью перед лицом одной из женщин. Та, не замечая, продолжала смотреть вдаль. Но вторая, помоложе, вдруг закрыла глаза, приложив руку к груди.
- Смотри, Вельда, очень скоро она пробудится. И тебе больше не придётся давать ей Имя.
Положив цветок на плечо Кодраку, она вскрыла плод, прикопала ногой косточку... Задумчиво жевала мякоть, пристально глядя на алые лепестки, дрожащие на ветру. Воин сидел не дыша.
- В этот раз Божественная Любовь.
Он кивнул. Молчал, глядя немигающим взглядом на запад.
- А какой был в прошлый раз?
- Кажется, Смирение? Радостное Смирение. - Он не отрывал взгляда от полосы горизонта.
- С такими крохотными белыми лепестками... А какой будет завтра?
- Об этом знает только Кардош. - И посмотрел на него в упор. - Знаешь только ты.
- Слоули! - Хэви видел, как тот посмотрел ему в глаза, отвернулся и медленно поковылял, хромая на одну ногу... - Слоули, постой!!!
- Хэви, ты что? - она положила руку ему на лоб, и от этого нежного прикосновения он окончательно проснулся:
- Изи, он мне снился.
- Да?! - она сделала круглые глаза, прижалась круглым животом к его боку; с каждым месяцем в ней становилось всё больше круглого. - И... что?
- Я бы его даже не узнал: огромный бородатый мужик в коже, как байкер, на боку нож. Но я всё равно знал, что это он, Слоули... Неплохо так пообщались. А потом я что-то вспомнил и говорю: Ты же вроде умер? А он: С чего ты взял? И улыбается так хитровато, совсем на него непохоже. Я молчу. А он говорит: Жизнь не может стать смертью. Свет не может стать тьмой. И ещё какие-то загадки-пословицы. Потом что-то про цветы рассказывал, про их значение. Но я не помню...
- Олух, - Изи нежно постучала его по темечку, - это он тебе послание оставил. Как прощальное письмо. Подарок.
- Да он же помер. Ничего себе, подарочек.
- Жизнь не может стать смертью, - проскандировала она загробным голосом.
- Слушай, Изи, мне не до шуток. У меня сейчас такое странное состояние.
- Плохое?
- Да нет, светлое очень. Лёгкое. Золотистое.
- И впрямь, подарок.
- Что ты сейчас чувствуешь?
Она замерла на несколько мгновений:
- Расслабление. И лёгкость... Бородатый мужик, говоришь? Красивый?
- Внешне? Я бы не сказал. Однако, он был... прекрасен. Не знаю, почему.
Он встал, ушёл на кухню. Слышно было, как он раскуривает трубку.
Она немного полежала, раздумывая, чьё общество для неё сейчас предпочтительнее - Морфея или Хэви, и наконец, встала, прошлёпала на кухню.
Он сидел, вперив немигающий взгляд в окно. Лишь время от времени подносил трубку ко рту. Вселенская тишина начиналась от его переносицы и уходила вглубь предметов.., хотя, как это возможно?, но это было так, она пронизывала всё и вся. И степень реальности предметов исчислялась количеством наполняющей их тишины. Жизнь была вездесуща и безусловна; она не могла уйти или закончиться, потому что уйти было некуда - она была повсюду. Изи прищурилась:
- Знаешь, я, кажется, поняла, что он имел в виду.
Хэви молчал, будто не слышал. Да нет, конечно же, он слышал, слышала вся Земля; она запоминала всё - и хорошее, и плохое; радости и горести (больше второе); светлое и мрачное; большое и малое. Впитывала.
Истекали минуты. И когда она готова была уже подняться и лечь в постель, он заговорил:
- Изи, у меня странное, громадное, чудовищное ощущение. Я сейчас лопну.
Она разомкнула губы, но вопрос не задала.
- Изи, мне кажется, что вокруг вечная чёрная ночь. А мир - это миллиарды крыс и несколько слепых котят. Крысы всё пожирают, а котята тычутся вслепую туда-сюда. Они не знают, что делать, как жить. Они... да что уж там - мы; мы ни фига не знаем. Но крысам только этого и нужно. А ещё очень хрупкое ощущение какого-то рождения. В мире. Что-то бьётся, кричит от боли и пытается родиться. И получается гонка: либо это родится раньше, чем его сожрут крысы, либо крысы победят... и сожрут это новое. А потом передохнут все... от собственной вони.
Пауза.
- Ну ты сказанул!
Он повернул к ней лицо, и столько было в этом лице боли, что у неё перехватило дыхание. Она лишь молча обняла его, не в силах выдержать этот взгляд.
- Изи, я боюсь ложиться спать, потому что завтра опять завоют эти газонокосилки, в окна полезет бензиновый смрад, у соседей внизу полтора часа будет плакать ребёнок, как всегда бывает по утрам, потом этот гул, от завода, потом небо, перечёркнутое самолётными трассами... Я отравлен этим кошмаром. А представь, каково было ему, его ведь не защищала эта наша толстая корка.
Она не спросила, кого его он имеет в виду, соседского ребёнка снизу или Слоули - какая разница, это одно и то же.
- Изи, только теперь я понял его слова о том, что это ежесекундная битва, а не сияющие вершины сознания и розовый рай. Изи... помоги мне.
Она молчала, только ещё крепче обняла его. Нет, её ребёнок никогда не будет плакать; она не позволит. Её котёнок родится зрячим.
- Спасибо, - тихо сказал он и улыбнулся.
* * *
- Что ж мне теперь из врачей в ориенталисты?
- У меня был знакомый, который из эколога переквалифицировался в философа.
- И сколько ему было лет?
- Шестьдесят шесть.
- Э..?
- Считаете, невозможно иметь друга, который почти на полвека старше вас?
- Отчего же... Вообще-то да, считал, до сего момента. Теперь уж и не знаю... Калия, что ты делаешь?
- Дёргаю тебя за ухо.
- Считаешь, что...
- Как дела?
- Не знаю. Бездельничаю.
- Есть какие-нибудь проекты в голове?
- Творческие?
Кодрак перешёл на другую сторону улицы.
- Не будет никаких Вангеров, никакого Апокалипсиса. Всё будет гораздо банальнее - мы просто перегрызём друг другу глотки.
Тишина умерла. Во всех головах царил утомительный шум, все тела были отравлены, даже сам воздух не давал полноты, и Кодрак задыхался в этом странном иррациональном вакууме.
Отдалённый гром возвестил о приближении грозы. Он сел в электричку и трясся в вагоне, пока его не высадили контролёры. Одинокая одноколейка, вокруг какие-то полуразрушенные дома. А вот и первые капли дождя. Он нырнул в дверной проём одного из замшелых строений как раз в тот момент, когда ливень хлынул в полную силу; облегчённо вздохнул, примостился в углу у лестницы.
Здесь было тихо и спокойно. Дрожала мокрая паутина на наличниках. Дом тихо и самозабвенно пел безмолвную сонату тлена; пронизывающая его тишина, казалось, была тем самым цементом, удерживающим его от разрушения. А проём двери - тем самым окном в мир, которое, раз открывшись, уже не закрывается никогда; той самой рамой картины наших будней - мокрые деревья с трепещущими от наслаждения листьями, серое небо - и всё это исчерчено вертикальными полосами небесной влаги.
Кодрак глядел расширившимися зрачками, замерев в неудобной позе, а деревья шептали ему о чём-то своём, и он запомнил всё, что они ему поведали. Не мог не запомнить - такое не забывается.
Кто-то шумно заворочался на лестнице, закашлялся и смачно харкнул. Тишина конвульсивно дёрнулась и исчезла. Судьбоносные шаги спускающегося Командора, сиплое дыхание, тяжёлый запах мочи и пота, который здесь, в Вавилоне, приобретал особый оттенок враждебности и депрессивной неустроенности.
Кодрак сгорбился, зажмурившись.
- Э-э-э... М... Кхм! - человек сел рядом, привалился к Кодраку и спустя минуту захрапел.
*
Прямой как стрела горизонт. Его слегка пошатывало, и Кодрак поддержал его за талию, игнорируя нестерпимый запах немытого тела; с грустью поглядел на это двуногое, не знающее собственного имени, когда-то бывшее человеком:
- Ты слышишь меня? Я Кодрак.
- А я...
- Можешь не говорить, это не настоящее имя.
Странно, но он сразу понял, что имел в виду этот воин, одетый в панцирь из бычьей кожи. Часто помаргивая, как больной, вышедший из комы, он огляделся, с трудом ворочая глазными яблоками; глаза слезились.
Кодрак оценивающе оглядел всю его грузную фигуру:
- Всё не так плохо, как могло показаться с первого взгляда.
- Где это мы?
Кодрак одобрительно кивнул, отметив про себя это мягкое мы вместо жёсткого я.
- Я не ошибся в тебе. Мы поладим.
Не спеша вытащил большой зазубренный нож и с силой всадил ему в грудь...
*
Он дёрнулся, захрипел, разрывая пространства сна, огляделся вокруг себя выпученными глазами: рядом спал худой паренёк, положив голову на согнутые колени. Он отодвинулся от парня, ощупывая грудь, тяжело дыша, всё ещё не способный прийти в себя. Приснится же такое. Пошатываясь, он поднялся по лестнице, вытащил из покосившегося комода бутылку, откупорил, понюхал, скривился и, подумав, закупорил и поставил обратно. От запаха вермута стало плохо, и едва успев подскочить к окну, он изверг наружу жалкое содержимое больного желудка. Вот те на. В груди до сих пор ощущался холод проникшей в плоть стали, а в ушах застрял этот ужасающий звук - треск разрываемого мяса и хруст проламываемых рёбер. А затем пришло странное ощущение - словно палец, погружающийся в макушку. Физическое ощущение. Он потёр зудящее темя; потом ноющие виски. Палец погружался; собственно, теперь он ощущался уже не как палец, а как плотная струйка масла, стекающая через макушку в... Она несла покой, широту и комфорт. Это было просто и бессмысленно. Всё теперь было бессмысленно и однако наполнено необъяснимым смыслом, гораздо больше, чем раньше, до.
Он смотрел на маленького мальчика, расстреливающего из травинки шмелей, гудящих в знойном мареве дня: Дыщ, дыщ, ты-дыщ!, а затем растянувшегося на прохладной траве, глядя в бездонную синеву неба. Как этот пацан замер, впитывая внезапно возникшее в теле ощущение; ощущение невыносимого уюта, золотых точек, восторга и тишины - в одном флаконе.
Чего я боюсь? - спрашивал он пространство, и пространство отвечало: Силы.
Сила пропитывала мир, двигала электроны, Вселенные и этого маленького заросшего щетиной мальчика сорока лет, убегающего от самого себя.
Прогрохотал поезд, звякнула бутылка на рассохшемся комоде. Он глядел на неё расширившимися зрачками; ухватил за горлышко и саданул изо всех сил об стену. К запаху мочи прибавился острый запах бормотухи. Он стоял, покачиваясь с носков на пятки. Шорох в дверях. Он резко обернулся и встретился глазами с бородатым воином в кожаном панцире, поигрывающим ножом в бордовых ножнах: худой парень в толстовке и потрёпанных джинсах, с остановившимся взглядом - вереницы дорог, селений, городов.., миров, и нежный трепет зелёного ростка, пробившегося сквозь асфальт вечных напластований ложной и лживой памяти. Переход к вечно радостной и вечно юной почке, выбросившей, наконец, зелёный лист, исчерченный старыми как смерть письменами.
* * *
Незабудки - вечные ответчицы памяти, ромашки - свидетели романтичных дум, одуванчики - апологеты странствий. А он, Кодрак, что он мог предложить миру, какую сверхзадачу? Если только он сам не был ходячей сверхзадачей мира, созданного из его сознания, но от этого не менее (а возможно, и более) реального, чем то, что мы спешим окрестить объективностью. Что такое объективность? - когда все носят одни и те же очки?
Душа Земли задавала вопрос. Почему в этом безволосом виде двуногих без перьев было так мало настоящего. Чем это было - фатальным недостатком или Надеждой. Душа Земли знала ответ, но знали ли его сами люди.
*
Босоногий Юджин вышел на кухню, собрал лицом лучи утреннего светила из окна, сморщился, но не чихнул; забрался на колени Кодрака, пьющего чай за столом, и замер, впитывая тишину. Кодрак не шевелился:
- Как спалось, Юджин?
- Ты мне снился.
- О? И в какой же ипостаси?
- Это был ты, но настоящий, большой, с бородой и усами. И в этом... в панцире, а ещё с ножом, зазубренным. Он был почти как меч. Но не меч, нож. А ещё - ты весь светился.
- Хм...
- Кодрак, почему ты не всегда такой? Почему только во сне ты бываешь настоящий? Такой, как на самом деле.
- А сейчас я не настоящий?
Юджин помолчал:
- Настоящий, но не очень. Тот ты, который с ножом и светящийся - это ты и есть, а этот... - Юджин помолчал, не зная, как вместить слона переживаний в спичечную коробку слов. - Почему так?
- Потому что если я буду как настоящий, люди не выдержат. И поэтому приходится... закутываться, прятаться; как капуста - в сто одёжек. Они не могут выдержать.
- Я бы выдержал.
- Таких, как ты, очень мало.
Тэн, зайдя на кухню и услышав последнюю фразу, нахмурилась:
- Кор, я же просила, не надо такого говорить. Нет ничего опаснее, чем хвалить детей в глаза.
Кодрак молчал, глядя в затылок Юджина: может быть, обиделся, или разгневался, или согласился с ней, а может быть, просто заснул с закрытыми глазами.
- Юджин, зубы почистил? И давай, слезай. Уселся на колени; человеку, может, неудобно. - Не дожидаясь ответа, Тэн вышла. С балкона послышались её ритмичные вдохи-выдохи: дыхательная гимнастика.
Юджин слез с колен Кодрака, посмотрел ему в глаза:
- Почему...? - и замолчал, не умея выразить своим детским умом свои недетские мысли.
Откуда такая тоска по настоящему, всамделишнему? Почему никто не любит того, что настоящее? И неужели я когда-нибудь тоже перестану любить настоящее?
Юджин молчал, склонив голову, разглядывая свои босые ступни; что-то теснилось в груди, в голове, в этих босых детских ногах; и было это грозным, неизвестным. Кодрак с лёгкой полуулыбкой смотрел на пацана:
Конечно, Вельда, ты всё забыла. Я бы мог успокоить тебя, сказать Так надо. Но я сам не знаю, почему так вышло. Я бы мог напомнить тебе то, что должно произойти ещё очень не скоро, но это будет слишком жестоко - окунать в прошлое 10-летнего пацана. Можно ли безнаказанно вспомнить будущее, отказавшись от прошлого? Никто ничего не знает. Никто. Ничего. Это ужасно и это прекрасно.
- Давай-давай, марш в ванную... И не засиживайся там на полчаса. - Тэн нежно подтолкнула Юджина, села напротив Кодрака. Тот прищурился:
- Думаешь, если его заставлять, это приучит его к порядку?
- Это, по крайней мере, создаст хорошую привычку.
- Привычки. Болезни сознания.
- В этом ты весь, Кор.
- Все мы все мы в нас.
- Ну хорошо, ладно. Но ведь ему жить в этом мире.
- Иногда приходится проделать огромный путь для того, чтобы совершить всего один шаг. А тут уже и финал.
- Ты слишком много думаешь о том, что будет после жизни, Кор. Жизнь даёт свои плоды тому, кто живёт в этой жизни.
- Тэн, я-то как раз живу в этой жизни, никак иначе. Может быть, ты меня с кем-то спутала?... И кстати, если бы ты не пыталась быть добрее, ты бы стала гораздо добрее.
Она улыбнулась, встала:
- Ладно, мне идти. Сможешь ещё недельку с ним посидеть? Пока я документы оформлю.
Кодрак молчал.
- Молчание - знак согласия. Ну пока. До вечера.
- Счастливо.
*
- Почему вы расстались? Он сам ушёл или ты его... попросила?
Тэн долго не отвечала, ковыряя вилкой в салате, диетическом, полезном и вообще, настоятельно рекомендуемом. Возможно, она и не слышала его вопроса.
- Послушай, Кор, а ты бы смог жить с человеком, который... - она не договорила, вдруг узрев перед собой пустую табуретку вместо сидящего собеседника; не заметила, как он вышел? Или он вообще не заходил в кухню, в этот дом, в её жизнь? Её передёрнуло.
- Тэн, ты всё-таки считаешь, с Юджином что-то не так?
- Кор, неважно, как я считаю, есть вещи объективные... есть реальность, чтобы ты знал. Ну так что, отведёшь его?
- Конечно, я же обещал. Но ведь задавать вопросы я могу?
*
Они с Юджином остановились перед дверями с табличкой.
- Что это за школа, Кор?
- Какая-то специальная. Мама считает, что там помогают влиться в общество таким детям, как ты... а может быть, и таким, как я.
Юджин улыбнулся:
- Кодрак, ты интересно шутишь. Не так, как другие.
Они вошли. Слева у стены стояли двое - озабоченная мама и дочка лет семи:
- Галя, ну зачем ты это сделала, маме неприятно, когда ты говоришь неправду.
- Это не Галя сделала, а Ляля.
Женщина вздохнула:
- Галя, Ляля, неважно. Ты ведь Галя? А эта... Ляля, ты говорила, что это тоже ты?
- Мама, ты не понимаешь...
Кодрак с Юджином стояли как вкопанные и смотрели на них, пока женщина в-ответ не уставилась на Кодрака; он встрепенулся и повёл Юджина, от удивления разинувшего рот, по лестнице на второй этаж, а тот всё смотрел назад, на эту парочку, спотыкаясь через ступеньку и крепко держась за кодракову ладонь.
*
Просторный зал - квадратов сто, как минимум, напротив входной двери - балкон, выходящий прямо в каньон с бушующим внизу потоком; опасный такой балкон.
Юджин сел к своим любимым кубикам с пейзажами, а Кодрак вышел на балкон, расправляясь после городской суеты. Через пару минут он обнаружил стоящего рядом мальчика юджиновского возраста, молча, завороженно глядящего вниз, на пенные волны. Он хотел их ощутить, это было очевидно. Кодрак присел на корточки, глядя туда же сквозь прутья решётки:
- Ты кто?
- Паша.
- И как тебе?
- Скучно. А здесь хорошо, никто не пристаёт.
- Ну я вот пристаю.
Мальчик хмуро глянул на Кодрака, отвернулся:
- Ты вроде ничего... не приставучий. Не хочу я с ними.
- И не надо. Давай тут в тишине постоим.
Они постояли.
- Интересно, как там всё? - мальчик кивнул, указывая в бездну.
Они снова помолчали.
- Закрой глаза, - сказал вдруг Паша.
Кодрак закрыл без вопросов. Тишина и покой, лишь гул водного потока.
- Ты им скажи, что это не Паша, а Доша сделал, - услышал он голос пацана. - Они не поймут, наверное... Бегать станут, кричать. Но вдруг поймут. Скажешь?
- Ладно... Как говоришь, Даша?
- Доша.
- Ну, Доша, так Доша. А что сделал?
Молчание. Кодрак открыл глаза; он был один на балконе, из зала слышался приглушённый гул голосов. По спине поползли мурашки, но это быстро прошло. Оглянувшись, он увидел давешнюю Галю, она не отрываясь смотрела куда-то мимо него, за пределы балкона.
Кодрак спросил тихо:
- Ты его видела?
Она кивнула.
- А где он теперь?
Она молча показала вниз, в каньон. Голова Кодрака кружилась, в груди бухал молот:
- Ох, Паша.
- Это не Паша, - подала голос Галя.
- Что?
- Это не Паша упал, а Доша.
- Откуда... ты знаешь? И... А где же Паша?
- Если Паша здесь, то и Доша здесь. И это нестрашно.
- Но ведь он туда... упал?
Слово было произнесено, а рядом как раз оказалась мать этого самого Паши...
Крики, суматоха. Кодраку задавали какие-то вопросы, трясли за плечи; пару раз перед ним мелькнуло залитое слезами лицо женщины, она что-то кричала ему и столпившимся на балконе взрослым. Но Кодрак ушёл в себя, как улитка, и медленно плыл где-то там, в глубинах, недостижимых для бушующего на поверхности шторма. Инициативу взяла на себя девочка Галя, и Кор был благодарен ей; ведь по сути она взяла на себя ношу, которую и ему-то было не поднять. Но что-то во всём этом было загадочное. Может быть, это и была та самая Надежда, которая здесь, в этом социуме, выразилась именно таким вот странным образом. А впрочем, это логично - как ещё, если не через детей? И всё же мироздание не переставало удивлять всё новыми гранями.
Обратную дорогу Кодрак не запомнил; здесь помог Юджин. Детьми ведомый. Кор усмехнулся, переступая порог квартиры; Тэн, как всегда сидела у экрана. Оглянулась на них:
- Ну как?
- Когда в следующий раз пойдём? - вместо ответа звонким голосом спросил Юджин.
Долгий пытливый взгляд матери:
- Тебе что, понравилось?
- Просто хочу ещё раз.
- Я думала, ты другое скажешь.
- Что другое?
- Скучно там, не пойду больше, дураки они все и что-то в этом роде.
Юджин нахмурился, вздохнул, повесил куртку и молча ушёл в свою комнату. А Кор двинулся на кухню. Ему хотелось чаю, горячего. Так он и сказал вместо ответа вошедшей следом Тэн.
- Что это с Юджином? Как занятия прошли? Что это у тебя с лицом? Ты здоров? Чаю? Какого? Улуна, может? Что-то вы какие-то загадочные пришли... Ладно, не буду. Что? Послезавтра? Жаль. Дела какие-то? Нет? Ну тогда, может быть, побудешь с ним ещё пару недель, мне чуток осталось доделать. Ладно, извини. Забегалась что-то. В любом случае, спасибо, что посидел с ним. Мне осталось графики доделать, а это уже мелочи.
Мелочи. Повсюду одни только мелочи.
Кодрак, зажмурившись, с наслаждением пил улун, привалившись к стене кухни, ум его был чист, как небо над вельдской пустыней, и лишь одна фраза стояла перед внутренним взором; её невозможно было утопить, она всплывала снова, как кусок пенопласта. Фраза из мирного разговора между Галей и Юджином, в то время, как взрослые бегали, кричали, куда-то звонили. И эти несколько слов гарпуном врезались в память Кодраку, хотя остальное было как в тумане.
- Я Вельджин.
- А я слышала, как отец называл тебя Юджин.
- Он не отец - просто друг. И Юджин тоже здесь, но сейчас я Вельджин.
И Галя понимающе кивнула головой.
*
Тэн разливала чай из гайвани, снова заваривала и снова разливала:
- Почему-то вспомнила, как мы встретились. Надо же, пытался стибрить сендвич в маркете. Они прямо вцепились в тебя, хотели в полицию сдать... Помнишь? А я смотрю на тебя: какая полиция - тебе, скорее, под капельницу. Говорю им... уже не помню, что-то соврала. И волоку тебя. У них глаза тарелками. Как только за угол завернули, мимо машина полицейская - тютельку в тютельку... А как ты на суп набросился.... Не помнишь?... Чего тебе уезжать? Оставайся.
Кодрак выпрямился, приложившись спиной и затылком к стене, глубоко вздохнул, закрыл глаза, ладонь его неподвижно лежала на столешнице.
- Слышишь? И Юджин тебя любит.
Она накрыла рукой его ладонь, нежно и осторожно сжала пальцы.
Он открыл глаза. Что-то произошло. Не худой парень в потёртой куртке: ей привиделась циклопическая фигура воина в доспехах ростом в полнеба; глаза его пылали углями, испепеляя хрупкую субстанцию её существа. Слова застряли у неё в горле. Она отдёрнула руку, мигнула, пытаясь прийти в себя; сила распирала её изнутри. Слишком много силы.
- Тэн, что ты делаешь?
- Я..? - это всё, что она могла выдавить из себя.
- Вас на земле больше семи миллиардов. Вы множитесь как крысы. Вы скоро сожрёте Землю. А ты? Пытаешься со мной спариться? Зачем? Ты что же, не помнишь, откуда пришла и зачем ты здесь?
Она глядела широко открытыми глазами, не в силах собрать разметавшиеся мысли.
Он медленно закрыл глаза и снова замер.
Она бы заорала на него от бешенства, если бы ей не было так страшно. Ничего, это нервы. Просто обычный парень. Послезавтра уедет. И всё будет как раньше. Боже мой! Едва не влипла. О чём это я?
Она ощущала себя избитой; не физически, но каким-то иным способом. Истоптали, изрешетили как дуршлаг. И тем не менее, во все эти дыры вливалось что-то свежее... и страшное.
Потом она услышала свой голос, звонкий и уверенный до тошноты. Он говорил что-то не то:
- Ты здесь как, надолго решил обосноваться?
Кор кивнул:
- Всё понял, завтра уйду.
- Нет, ты не подумай. Просто...
- Всё хорошо, Тэн. Мне уже пора... того. - (Он сделал в воздухе ладонью странный витиеватый жест, напомнивший ей кондуктора автобуса из далёких жарких южных стран.) - А ты приляг, отдохни. Жизнь никуда не убежит. Ибо она ещё и не начиналась.
* * *
В маршрутке остались двое, не считая водилы - Кодрак и девушка с искринками в глазах.
- ... и я могу ответить вам на любой вопрос, какой ни зададите. - Гордо вещал водитель, петляя по переулкам.
- На любой? - девушка с интересом глянула на таксиста.
- Да, на любой.
- В чём смысл жизни? - тут же не задумываясь выпалила она. Что же, вопрос, навязший в зубах большинства из представителей умирающего п... Впрочем, он ответил тоже не задумываясь:
- Смысл жизни в том, чтобы жить. Нет какого-то особого смысла жизни: ты просто делаешь то, что у тебя получается лучше всего.
Девушка хмыкнула. Возникла пауза.
- Каково население этого города? - уже менее уверенно спросила она.
- Один миллион пятьсот восемьдесят пять тысяч с копейками... примерно.
- Да-а-а... - протянула она слегка разочарованно. - И как вам это удаётся?
- Опыт. Жизненный.
Кодрак поморщился как от зубной боли:
- Но это же всё тавтология! Вы не отвечаете на вопросы, а просто рефлексируете.
- Это фраза, вызванная заданным вопросом... описывающая... один из терминов, содержащихся в самом вопросе... Короче, реакция на вопросительный тон.
- Вы просто дали определение. Если все ваши ответы таковы, они гроша ломаного не стоят; это просто болтовня!
Водитель продолжал улыбаться:
- И что же, по-твоему, такое - ответ на вопрос?
- Это действие, призванное изменить Реальность вопрошавшего. Это рука помощи в трудную минуту. Это свет души, освещающий путь заплутавшему во тьме. Это жаркая улыбка сердца для путника, замерзающего в ночи посреди вьюги. А не ваше словоблудие.
Улыбка ушла с лица таксиста. Оно стало сосредоточенным.
- Вот-вот, - воскликнул Кодрак, - этого я и ждал.
- Чего ждал?
- Когда с вашего лица исчезнет эта дурацкая самоуверенная улыбка того, кто думает, что знает ответы на все вопросы, а на самом деле даже не знает ответа на ЕДИНСТВЕННЫЙ сущностный вопрос: каково его Имя.
- Что ты имеешь в виду? Моё имя Серж.
- Это не настоящее имя.
Таксист рассмеялся, но увидев в зеркале лицо Кодрака, замолчал и посерьезнел:
- Пацан, ты просто ещё слишком молод...
- Вы сами просто ещё слишком молоды, чтобы понять. Вы ещё и не рождались. Ибо родиться - это непросто. Для этого нужно научиться умирать.
- Ну вот это точно словоблудие! Сынок, когда-нибудь тебе это надоест. Попомни мои слова.
- Что надоест? Умирать? Или смотреть на таких, как вы, испытывая боль в груди и в ногах? Вы думаете, что это нужно МНЕ? Чтобы самоутвердиться?
- Что нужно?
- Отвечать на ваши вопросы. Думаете, мне это нужно? Это нужно вашей душе. А для меня эта беседа - лишь ещё один шаг к добровольной смерти.
- Что-то я перестал тебя понимать.
- А вы и не начинали.
- Так, парень! Замолчал? А то вон дама заскучала.
- Я не заскучала. - Её печальный голос слегка надорвал пространство, и стало холоднее. - Мне интересно. Только я думаю, что это плохо кончится. Этот спор...
Водитель поморщился:
- Ну, я его не начинал. Хотел как лу-...
- Вы его спровоцировали. А я, как дура, поддержала. Давайте лучше помолчим.
Кодрак был благодарен ей за эти слова. Он молча уставился в окно; порезы затягивались, оставляя после себя твёрдые рубцы.
В тишине они подъехали, наконец, к её дому. Она дала десятку, помедлила, дала ещё одну десятку и кивком позвала Кодрака за собой.
Они поднялись на четвёртый этаж, вошли в тёмную квартиру, пахнущую благовониями, прошли на кухню и уселись друг перед другом за чайный столик.
- Я Вера.
- А я Кодрак.
Он глубоко вздохнул и замер, созерцая её полупрофиль на фоне белой стены. Она глянула на него:
- Чего?
- Да так, ничего. Знаешь... В каждом из нас есть Нечто, что присутствует ЗА бронёй личности, железобетоном рассудка и тлеющей бездной страстей. Иногда это Нечто выходит на поверхность: такое происходит, казалось бы, в самые обыденные моменты - тогда мы вдруг забываем себя и окружение. (...) И это Нечто сверкнёт на долю секунды - не дольше, - но броня личности спохватывается и снова закрывает этот вселенский Огонь, эту чистую сущность нас самих. И мы говорим, что просто задумались или на миг забыли себя или ещё что-нибудь оправдательное. Хотя на самом деле, именно в такие моменты мы не забываем, но вспоминаем себя. (...) А этот вечный Огонь в нас ждёт, когда мы износим нашу личность, искрошим наш хвалёный рассудок, иссушим болота страстей и, наконец, захотим узнать о частице Света, Чистоты и Простоты в нас. Именно простоты - о, она столь проста. Божественно проста. И она смеётся над нашей философией, потому что знает, что стоит ей просто дунуть, и вся эта философия разлетится пылью. (...) А может быть, я всё это нафантазировал, глядя на твой полупрофиль. Но мне дороже мои фантазии, чем их дубовая и заскорузлая реальность.., с ответами на все вопросы.., включая вопрос о численности населения.
- И ты обо всём этом подумал, глядя на этот полупрофиль?
- Я думаю об этом всегда. И временами возникает момент гармонии, когда я могу об этом сказать, не рискуя получить кулаком в нос, или пинка под зад, или... ножом по горлу.
Она нахмурилась:
- Будешь морс?
Кодрак отрицательно покачал головой и сказал:
- Давай.
- Чему верить, голове или словам?
- Своей интуиции. Удиви меня... Впрочем, уже удивила.
- Ты имеешь в виду мою догадку о том, что тебе некуда идти?
- ... и что мне нечем заплатить?
- Считай это шёпотом моей души.
Кодрак вскинул голову, уставился на неё расширившимися от пронзительного знакомого чувства зрачками, взял кружку с горячим морсом и ушёл в себя.
Перед ним на низкой табуретке раскинуло ветви сухое деревце с одной-единственной набухшей почкой. Он держал ладонь левой руки над этой почкой, из которой неизвестно что должно было распуститься, - то ли цветок, то ли новая ветка, то ли ядовитая пустула, - дышал на неё, пытаясь согреть дыханием, смотрел, изливая живительный свет чёрными колодцами глаз...
- Что такое душа? - обронил в пространство, будто даже и не к ней обращаясь.
- У всего есть душа, - отвечало пространство её голосом.
- А может ли душа испытывать боль?
Она не отвечала. Конечно, можно было процитировать что-нибудь из мудрых книг. Но в сердце... Что ты должен ощущать в своём сердце? Можно ли передать это словами? Поэтому она отвечала молчанием, которое было красноречивее любых слов.
И ещё она не очень хорошо понимала, что происходит. Как будто она всегда шла по тесному тёмному коридору, а тут вдруг оказалась на огромной скале, обрывающейся в море - аж голова кругом и мурашки по спине, - а перед ней бескрайний океан, и ветер рвёт шевелюру. И такая мягкая бескрайность, такая пугающая ширь, такой... покой. Или как будто всю жизнь (не эти двадцать или сорок лет, а ВСЮ свою бесконечную жизнь), как будто всю жизнь она спала; а теперь вдруг проснулась; и шарит по стенам и потолку плохо фокусирующимся со сна взглядом; и в голове сладкая пустота, а в теле тяжесть, словно теперь ей предстоит заново учиться всему - двигаться, ощущать, чувствовать, думать.
-... двуногое в этой странной шкуре ни зверя, ни птицы. Вы всё понимаете не так. Вы не знаете ни чистоты, ни красоты, не говорю уже о гармонии.
- Вы? - переспросила она. - Ты отделяешь себя от остальных? Или ты не человек? И кто же ты? - вопрос должен был прозвучать шутливо, она даже улыбнулась, но...
Он глядел ей в глаза:
- Вы единственные, кто отделяет себя от остальных.., от остального мира, который всегда был един. Не потому ли вы путаете чистоту с санитарией, красоту с геометричностью и единообразием? А ваше понятие гармонии просто ужасает: вмешаться и всё испортить, сделать из живой подвижной вещи правильную мёртвую форму - это вы называете благоустройством. Может быть, стоило бы вспомнить изначальный смысл этого слова?.. Благо-устройство. Впрочем, извини. Ты здесь ни при чём. Ты делаешь, что можешь. Но таких, как ты, мало. Очень мало. И всё же вы соль земли.
- Что же, всё именно так. Но ты не ответил на вопрос.
Он махнул рукой:
- Ты и так всё знаешь. Просто тебе... немного страшно получить утвердительный ответ. И твоё внешнее существо надеется уложить всё в привычные рамки.
- Ты ненавидишь нас?
- С чего бы? Я - в вас, а вы - во мне.
- ... а ты - часть мира.
- Не часть. Частей не существует во вселенной. Разделение на части происходит лишь в ваших головах.
- Поэтому можно сказать, что ты и есть мы?
Он не отвечал.
- Ну что же, с нами решили. Как насчёт тебя? Есть что сказать? Рассказать?
- Всегда есть что сказать, если рядом с тобой живое сердце, а не рефлексирующий костюм с пустотой внутри..., знающий ответы на любой вопрос.
- И кто же такой Кодрак?
- Есть два Кодрака: один родился в этом городе и дожил до 25-ти лет; и второй, который пришёл из прошлого или будущего, таинственный и бескрайний.
Жизнь первого из них всегда была связана с ложью. Ложь в школе, на линейках, уроках военной подготовки, где все должны стоять строем, быть коротко стрижены и иметь одинаковые мысли в голове. Ложь в семье, ложь среди друзей семьи. Ложь многочисленной родни с их резиновыми улыбками, - но он ясно видел под этими улыбками звериный оскал. И вот в один из дней его стало тошнить всей этой ложью, накопившейся внутри. Она извергалась день за днём, непрерывно; пока он не стал в конце концов пустым, прозрачным и несуществующим. И тогда он покинул квартиру и пошёл искать. Что искать? Возможно, тот, второй Кодрак внутри него и знал ответ, но... Искать... Он оставил всё - даже универсальную тягу к смерти. Потому что это был тот вопрос, который нужно было решить - и не в голове, а в жизни и в теле.
- Он решил этот вопрос?
- ... Можно сказать, что вопрос сам себя решил, хоть это и звучит абсурдно. Но я не знаю, как выразить это иначе.
- Мне кажется, я понимаю.
Кодрак смотрел на неё не отрываясь, с благодарностью, с теплом.
Ей вдруг почудилось, что впервые в жизни кто-то посмотрел на неё с теплом.
Она еле справилась со спазмами в горле. И она почти узнавала этот голос.
- На самом деле, любой сущностный вопрос имеет ответ в самом себе; или даже сам на себя отвечает... Но материя.., точнее, то, что мы считаем материей - это воплощение постоянства и инерции. Это даёт материальному миру ощущение небывалой конкретности и это же становится препятствием для любой попытки что-то изменить в этом мире. Можно сказать, что это недостаток пластичности, но так говорить неправильно. Причина трудности в другом. Но... выразить её ментально невозможно. Разум не знает материи, он знает только миры разума, да и то самые низшие. А материя - это нечто странное; это тайна, пока ещё не раскрытая. Но кто её раскроет. Нет никого. Эпоха чувствительных душ прошла. И мы наблюдаем эпоху прожорливых крыс, окрещённых смертью...
Она сидела не дыша.
- ... и отягощённых умственной рефлексией, которую даже рассудком-то не назвать...
Он смотрел в её расширившиеся зрачки.
- ... Но есть твёрдый Огонь, раскалённая белая плотная Тишина; есть Реальность, которая выстроила нас, она течёт в наших венах. Что скажешь? С ними ты? Или с этой Реальностью? Что скажешь?
- Я?... - долгое молчание. - Я скажу, что это больно... И что это прекрасно. Временами задаёшься вопросом: заканчивается всё - жизни, эры, цивилизации, память; но закончится ли когда-нибудь эта тьма, в которой я жила, кажется, с самого рождения? Такое ощущение, что она вечна.
- Тьма? Хм... Просто Он играет. И это, возможно, Его лучшая партия: остановиться на самом краю пропасти. А потом, когда мы облегчённо выдохнем, сделать-таки ещё один роковой шаг - туда, в пустоту - увидеть наше искажённое ужасом лицо, улыбнуться и... полететь. Что мы знаем? Мы НИЧЕГО не знаем.
- Мы?
Он улыбнулся и взглянул на неё с благодарностью.
*
Это был взгляд самого дорогого, что прячется на дне зрачков, за золотой дверью.
Горло её сжало судорогой, глаза наполнились слезами.
- Это душа, - ответил он на немой вопрос. - Душа. Единственное в людях, с чем я могу контактировать легко и свободно. И те, у кого живая душа, они... они плачут.
- Значит, у меня живая душа? - голос её дрожал; надо взять себя в руки.
- Значит, живая.
- А бывает по-другому?
- Бывают железобетонные взгляды. Либо взгляды всякого рода... хищников. Свиней. Хотя, свиньи благоразумны в сравнении с... ними.
- И что тогда?
- Тогда плачу я... Но им наплевать на мои слёзы. Им нужна сила. Как можно больше силы и власти. И поэтому я ухожу.
- Но если ты уйдёшь, это ведь не будет означать...?
- Нет, от тебя я уйду по другой причине, которой я пока не знаю.
- Но ты всё-таки уйдёшь? Или...?
- Это необходимо. Пока ещё. Либо они меня убьют...
Она опешила; растерянно вглядывалась в черты этого странного лица, тщась отыскать ответ.
- ... а потом не смогут себя за это простить.
- Такое уже бывало?
Он молчал.
Тишина звенела, как готовая лопнуть струна. Мир её потерял границы, в висках пульсировала мировая боль:
- Кто ты?
Он улыбнулся в-ответ. Возможно, впервые за столько лет ему задали по-настоящему основополагающий, сущностный вопрос; вопрос исполинский и неминуемый. И самым главным было то, КАК его задали.
- Ты сама узнаешь. Когда-нибудь. Хотел бы я в тот момент оказаться на твоём месте.
Спазмы сдавили горло. Она потрясённо качала головой, не в силах озвучить ту самую мысль, что мягко, но властно низошла в её разум:
- Не... не ух-...-ходи...
И зарыдала.
Он не шевелился. Сидел, подпирая стену, далёкий, как Магелланово Облако, и близкий, как... Смотрел на неё, и во взгляде его цвела печаль земных глубин, истосковавшихся по Солнцу.
- Не уходи! - повторённое дважды, это прочно утвердилось в атмосфере кухни, дома, города...
Что же ты творишь. Он улыбался, но грусть - грусть невыносимая, острая, как кусок стальной арматуры, пронзившей грудную клетку - не отпускала.
Что ты творишь, милая. Тебе же этого не вынести. Он знал, что она сама так решила, когда-то, на заре веков.
- Просто я забыла. - И почти не удивилась своим словам. Она впивала этот взгляд Любви и Широты, эту сокровенную причину гравитации, о которой не подозревали учёные знахари.
- Сколько же в тебе жажды, - и он закрыл глаза, уйдя в неподвижность.
В этот самый момент её посетило странное переживание. Оно было телесным и как будто смутно знакомым. Очень странный физический комфорт. Почти невыносимый и в то же время сладостный. Он мог длиться вечно и исчезнуть в любой момент. Невероятный телесный комфорт, развязавший все узлы её тела, заклеивший все дыры, остановивший все движения и деструктивные дрожания.
Почему-то она была уверена, что для материи её тела это было нечто новое. И что тело уже никогда этого не забудет.
Но мир, он пока ещё смертельно забывчив. Они не хотят. А те, кто хотят - не могут. А тех, кто могут, убивают те, кто не хотят.
И вдруг она вспомнила всё:
- Кодрак?!
- Вельда...
- Я помню. Этот нож с можжевеловой рукоятью... Твою... Твои...
Она не смогла произнести это колючее слово с запахом крови.
- ... О-о-о! Сколько же эпох минуло, сколько жизней было потрачено зря. А ты ждал всё это время?
Он не шевелился. Дал вопросу истаять в воздухе.
- Кодрак... - воспоминания накатывали волна за волной, безжалостные к этой хрупкой человеческой форме.
- ... но... ты встретился с ним? Он принял тебя?
- Кардош был суров. Отдадим ему должное.
- Так где же он?
Кор промолчал, лишь ладонью похлопал себя по груди слева. Она кивнула, улыбнулась. Той самой улыбкой, которую он помнил ещё с тех времён, улыбкой иной Вельды с копной огненных волос и первозданным огнём неистовой мощи к глазах цвета киви:
- Я помню.
- Значит, пришёл срок, пора и мне возвращаться.
- Куда?
- В прошлое, которое ещё не наступило.
И тут она совершила что-то невероятное, безумное. Опустилась на колени, простёрлась на полу, приложившись лбом к его ступням, обняв их руками, всхлипывая.
- Вельда... - наклонившись, он гладил её волосы, - я видел ростки будущего. Это дети. Ты была там. С одним из них.
Она молчала, всё также прижавшись лбом к его стопам. Всхлипывания уступили место сбивчивому дыханию.
- Мы выжили, слышишь? Мы сделали это. Понимаешь, дело сделано.
Они сидели в тесной кухне, он и она, содержащие в себе мир и готовые выплеснуть его в неизведанное. Две искры во всеобщей тьме. Два жгучих вопроса в необъятности вечного Ответа.