Сахалинская каторга представляет собой изумительное место для приведения наказания в исполнение. Добираться до неё нужно не менее полугода на перекладных, а уж по этапу выходило не менее года. Бежать оттуда нет смысла, так как острог размещался на острове и кроме, как на корабле до материка не добраться. Каторжников, известное дело, на кораблях не возили во избежание эксцессов с местным начальством, имевшим здесь абсолютную власть и давно забывшем о законах Российской империи. Ни одно государство в мире не обладало такой территорией, на которой можно было расположить такое огромное количество тюрем вдали от источника верховной власти, тем самым обезопасить её от посягательств и проявить при этом гуманность. Сама дорога сюда уже сущее наказание, да и дорогой её трудно назвать. Вернее определить её, как тракт среди лесов, болот, полей и гор, пробитый и протоптанный тысячами и тысячами каторжников. По дороге из осуждённых сосут кровь назойливые и бесчисленные комары. Кусают злые оводы. Рвут волки, потерявшие страх от голода. Бьют прикладами винтовок стражники, измотанные круглосуточными караулами. Валят болезни, занесённые в кровь вшами, расплодившимися в грязном тряпье. Прибытие по месту назначения представляется праздником тела и души, концом невыносимых душевных и телесных издевательств. Больше всего страдают от лишений политические, привыкшие к комфорту и теплу дворянских и мещанских человеческих гнёзд.
"Лучше бы повесили или расстреляли, чем так издеваться над человеком!" - стенали они.
На самой каторге, действительно, становилось легче, может быть, от того, что появлялась постоянная крыша над головой. Пусть это будет барак, но защита от ветра, дождя и стужи, не всегда доступная в дороге. Стражники становились мягче и терпимее. Реже били по чему попало и чем попало. Стали различать политических и уголовных. Искали с кем можно порассуждать о жизни.
Что ни говори, а человек в любом облачении надеется найти в ближнем ответы на свои неразрешённые вопросы. К тому же совместная жизнь обязывает приспосабливаться друг к другу во избежание всяких неприятностей.
Хотя, не всегда происходит так, как хотелось бы. На каторге, как и везде, непредсказуемые поступки без видимой мотивации периодически случались: то каторжанин проткнёт тонкой заточенной проволокой печень сотоварища, то стражник забьёт насмерть смирного каторжанина, сказавшего ему не то слово. Какой бес сидит в каждом из нас и ждёт случая проявиться, не знает никто. Внутренняя пружина сжимается незаметно и распрямляется с бешеной скоростью, если спустить предохранитель.
Фёдор Михайлов не обладал ни большой физической силой, ни мощной силой духа. Средние психо-физиологические параметры его организма противостояли суровой каторжной действительностью на самом пределе. Спасало его красноречие, унаследованное от отца и развитое на студенческих политических сходках. К тому же он был наблюдателен и имел за спиной небольшой, но успешный стаж литератора.
Литературная известность тянулась за Михайловым, то, как собачий, то, как лисий, то, как соболиный хвост, в зависимости от местных обстоятельств, изменения политической ситуации в стране и образованности начальства. Его постоянно догоняли сведения об усилиях влиятельных друзей из круга литераторов и поклонников таланта, добивающихся амнистии проштрафившемуся известному писателю. Он с нетерпением ждал положительного ответа, но тот всё не приходил и не приходил.
Тимофей Лазарев, убийца, опекавший его в лагере, успокаивал сотоварища, часто впадающего в отчаяние:
- Не журись, писатель! Свобода не стоит нашей жизни! Находи выход там, куда судьба тебя занесла. Значит, так надо! Значит, так Бог хочет!
Последнее время Лазарев зачастил в местную церквушку при каторге и проводил там всё свободное время. Кто-то неосторожно решил его высмеять и получил профессиональный удар в челюсть, после которого долго находился в нокдауне. Убивец редко, но применял свои навыки в английском боксе, которым увлекался на свободе. Очередной карцер за драку, ещё больше поднял авторитет Лазарева среди уголовников и укрепил защиту от посягательств на личность писателя.
Собственно, унижать и подминать под себя Фёдора Михайлова никто и не собирался. Местное начальство, как и везде в провинции, сразу выделяло из серой толпы заключённых, известных в миру, и старалось приблизить к себе. Если это удавалось, то обычный заключённый попадал в разряд неприкасаемых. На мелкие нарушения им каторжного режима переставали обращать внимания, а наказания за существенные проступки согласовывали с самым высоким начальством.
Писателя тошнило от заигрываний начальника острога, похожих на игру кошки с мышкой, но он терпел назойливые домогательства, понимая, что находится в полной зависимости от толстого и упрямого надзирателя.
Начальник острога, Иннокентий Стафеевич Чурыгин, обладал одним свойством, позволившим ему подняться до вершин пенитенциарной службы: он подходил к каждому осуждённому и обращался с ним согласно гражданскому, а не уголовному статусу. Недовольство начальства заигрыванием с каторжниками с лихвой покрывалось прекрасными отзывами о нём тех, кто выходил на свободу. Учитывая, что в России сажались в тюрьмы и отправлялись на каторгу и высокопоставленные лица, впавшие в немилость в периоды борьбы за власть, которые следовали один за другим, поддержка сверху Иннокентию Стафеевичу была обеспечена. Кто знает, если бы не излишняя полнота и дурной запах изо рта и подмышек, он уже давно мог бы занять высокий полицейский пост в столице, а не только в глухой провинции, до которой новинки цивилизации доходили исключительно с каторжниками, прибывающими на исправительные работы.
Собственно, Чурыгин и не страдал от отсутствия столичного комфорта и камильфо, и вполне довольствовался сладкой и долгой зимней спячкой и натуральными радостями полудикой жизни. Каждый прибывающий на каторгу женский этап становился праздником для начальства. Согласно своему рангу желающий выбирал себе в домработницы понравившуюся женщину, измученную дальней дорогой и бурной жизнью, выбрасывая старую прислугу за дверь. Иннокентий Стафеевич постоянно желал новых сексуальных ощущений и пользовался своим служебным положением без стеснения, выбирая молоденьких и стройных женщин, способных компенсировать его полноту.
Супруга Чурыгина, Елена Васильевна, позволяла мужу сожительство с домработницами, не вынося его дурного запаха и злобного сопения, если тому вдруг в голову приходила мысль о необходимости исполнения не только служебного, но и супружеского долга. Пользуясь положением мужа, она и сама неплохо устраивалась с молодыми преступниками, вызывая их на домашние работы. Елена Васильевна не получила должного воспитания, но всегда претендовала на утончённость. Сплав противоположностей в конечном итоге превращал её в невоздержанную и порой страстную женщину, которой всё подавай сразу и сейчас. Она заприметила писателя Михайлова, по известности, крепкой коренастой фигуре и высокому лбу. Такие бычки ей нравились, и она сразу решила его объездить. Отметим, что провинциальная дама уже имела неудачный любовный опыт с "этими умниками из столицы", но только укрепилась в своей решимости заполучить в постель утончённую натуру. У неё в крови бродила закваска местных диких племён, попавшая туда во время изнасилования аборигенки капитаном судна, доставившего на остров первую партию каторжан. Смесь кровей произвела на свет на удивление красивую по европейским меркам женщину, не оценённую среди своего дикого племени рыбаков и охотников. Необычная красота поразила тогда ещё молодого и горячего поручика Чурыгина, сосланного служить в Тмутаракань за убийство на дуэли более удачливого в любви соперника.
Елена Васильевна уговорила мужа пригласить в гости писателя-каторжника. Это считалось моветоном даже для мест не столь отдалённых.
- Голубушка, надо его хоть привести в нормальное состояние и постепенно, постепенно. Чтобы все привыкли, - осторожничал Иннокентий Стафеевич.
- Небось, Лазарева, этого убивца и проходимца, ты сразу притащил в дом, как только он прибыл по этапу! - отпарировала Елена Васильевна.
Лазареву она выставляла особый счёт: ошалев от свалившегося на него приглашения, убивец ухитрился во время обеда погладить под столом колено хозяйки, когда наклонился поднять вилку с пола, выпавшую из рук, огрубевших в суровых скитаниях. От неожиданности та испугалась и в свою очередь уронила на пол нож, немало удивив мужа неловкостью.
- Что это у вас всё из рук валится? - усмехнулся он. - Никак, вы чувствуете себя неловко?
Елена Васильевна быстро взяла себя в руки и игриво произнесла:
- Когда встречаешь такого колоритного мужчину, невольно волнуешься. Я всё же, какая никакая, а женщина!
Дальнейшего продолжения тема об отношениях женщины и мужчины не получила, хотя Елену Васильевну так и подмывало завести разговор об убийстве жены и её любовника. Иннокентия Стафеевича больше интересовали столичные сплетни о высокопоставленных лицах, приближённых к государю и знакомства с ними каторжанина. Сплетни Лазарев мог пересказывать, половину приврав (кто его враньё опровергнет?), а вот насчёт знакомств с высокопоставленными персонами дело обстояло сложнее. Тем не менее, понимая необходимость привлечь к себе интерес начальника каторги и в связи с этим получить послабления по режиму, Лазарев наворотил с короб вранья о своих знакомствах и, не выдержав меру, явно перебрал, чем насторожил хозяина.
- Как же при таких знакомствах вас так сурово наказали? - удивился он.
Уж Чурыгин-то знал - в России не имей сто рублей, а имей сто друзей, что лучше иметь и то и другое, но связи в пиковых ситуациях решают всё. Российская Фемида с завязанными глазами очень хорошо слышит, что ей нашёптывает на ушко начальство.
Ему не повезло со связями: непосредственного доступа к телам в блестящих мундирах, увешанных орденами, у него не было.
Больше убивца к начальнику в дом не приглашали, поскольку Елена Васильевна рассказала мужу о выходке гостя, не признав в нём потенциального любовника, а Иннокентий Стафеевич, изучив досконально документы на Лазарева и сделав дополнительные запросы в губернское управление, окончательно утвердился в его вранье.
Появление в подведомственном Чурыгиным каторжном хозяйстве известного столичного писателя зародило в них надежду на общение с приличным человеком, по иронии судьбы попавшем в трудные обстоятельства. Об этом говорили документы дела, дошедшие из далёкого далека слухи и относительно небольшой каторжный срок.
Начальник каторги не торопился приглашать писателя в гости. Для начала перевёл его из барака в небольшой домик, используемый для особых случаев.
- Смотрите, как повезло писаке! - завистливо ворчали каторжане. - Понравился, небось, хозяйке. Теперь она откормит и присосётся к нему.
- Заткнитесь, сволота необразованная! Радуйтесь, что кто-то ублажает хозяйку. Теперь она и к нам помягче станет! - затыкал рты завистникам Лазарев.
Фёдор Михайлов относил послабления каторжного режима на счёт родных и друзей, постоянно хлопотавших в столичных инстанциях об его помиловании.
Наконец наступил торжественный день вхождения осуждённого писателя в дом начальника каторги. С самого утра он стал готовиться к званому ужину, назначенному после отбоя, чтобы как можно меньше любопытных глаз увидели каторжанина, беспрепятственно выходящего за ворота. Фёдор почистил старенький сюртук и штаны, купленные в вещевой лавке специально для посещения Чурыгиных, и сделал запись в дневнике, который вёл с момента прибытия на место отбывания наказания. Правду говорят, если предписано что отроду, так всю жизнь во всех обстоятельствах будешь исполнять предначертанное. От тяжёлых земляных, каменных и лесных работ он был давно освобождён за примерное поведение и помогал писарю создавать бюрократические бумаги, столичный поток которых зарождался в этих глухих краях. Писарь, Феликс Эдмундович Дворжецкий, из ссыльных поляков, не мог нарадоваться на своего грамотного и расторопного помощника.
- Фёдор Михайлович, чтобы я без вас делал, - слегка пшикал Феликс Эдмурдович. - Бюрократы из губернского управления забросали запросами, как будто кто-то заставляет их каждый день сочинять бумагу, независимо от того, есть о чём писать или нет. Все запросы, директивы и инструкции как будто высосаны из пальца. Извините, мне в этом случае представляется русский медведь, сосущий лапу, из-под которой сыплются бумаги. Довольный своей неуклюжей шуткой Дворжецкий продолжал заполнять очередной формуляр.
В назначенный час Фёдор Михайлов, показав стражнику пропуск, выписанный лично начальником каторги, вышел за ворота и направился к огромному бревенчатому дому, косолапо стоящему на пригорке возле соснового леса. Его ждали. Смазливая и вертлявая домработница провела его в гостиную, где за накрытым праздничным столом сидели хозяева. Иннокентий Стафеевич уже разговелся рюмочкой-другой водки, стывшей в большом стеклянном графине, а Елена Васильевна задумчиво ковыряла десертной серебряной ложечкой в куске пирога с черникой, испечённой по такому торжественному случаю. Она размышляла: о чём же говорить с известным писателем. Роман "Порочная нищета", сделавшая Фёдора Михайлова известным, она только-только прочитала, с трудом достав в губернском городке, не отличающимся интересом к современной литературе по причине отупения обитателей, оторванных от европейской цивилизации. Произведение не оказало на неё особого впечатления. Нищета и исковерканные судьбы, описанные в нём, в полной мере были представлены на каторге. Читая для развлечения дела каторжан, Елена Васильевна встречала сцены и судьбы поинтереснее книжных.
После рюмки, первой для гостя, но далеко не первой для хозяина, от которой гостю не удалось отказаться, как он не убеждал, что ему вреден алкоголь по состоянию здоровья, у Иннокентия Стафеевича появилось желание показать свою образованность и смелый полёт мысли.
- Как вы считаете, - начал он разговор, надеясь придать ему светский характер. - Почему во все времена и во всех странах люди недовольны властью? Я не говорю о тирании, а вот, например, в России, где монарх добр и отзывчив на просьбы о помиловании за преступления?
Вопрос, как говорится, попал не в бровь, а в глаз Фёдору Михайловичу, хотя был задан без задней мысли. Просто, Иннокентий Стафеевич, как чукча, едущий на нартах по бескрайней заснеженной тундре, что видел, о том и пел.
Писатель невольно поёжился под пытливым взглядом начальника каторги, привыкшем вести опросы и допросы преступников. "Провокация? Насмешка? Глупость?" - промелькнуло в его голове. Он растерянно смотрел на хозяина, не зная, что ответить.
Выручила его Елена Васильевна, почувствовавшая неделикатность вопроса.
- Прости, Кеша! - вступила она в разговор, пытаясь создать домашнюю атмосферу. - Причём здесь власть? Люди недовольны своей жизнью! А ею недовольны они будут всегда! Вот ты недоволен, что до сих пор не генерал, а я - что не живу в столице, прозябаю черти где! - рассмеялась она, бросив на гостя кокетливый взгляд.
Фёдор Михайлов понял, что пришло время поддержать разговор, иначе его молчание становилось неприличным. Он прокашлялся и почему-то охрипшим голосом выдавил из себя:
- Елена Васильевна права!
Хозяйка поощрительно посмотрела на гостя, словно приглашая его не стесняться и продолжить разговор.
- Конечно, люди всегда недовольны своей жизнью, и бедные, и богатые, и герои и трусы. Они видят причину своей неудовлетворённости в других людях, особенно в тех, кто управляет ими. Они считают, что власть способна не только управлять людьми, но и обстоятельствами, но в последнем они ошибаются.
- А кто же управляет обстоятельствами? Только Бог? А вдруг его нет? - высказала крамольную мысль Елена Васильевна, чем немало удивила и даже слегка напугала мужа.
- Акстись с тобой, милочка! Не богохульствуй! Не подобает тебе при моей должности так рассуждать!- строго произнёс Иннокентий Стафеевич.
- Кешуля, не сердись! - мурлыкнула Елена Васильевна. - Мы же в своём кругу! Можем и пофантазировать!
- Что вы думаете по этому поводу? - обратилась она к гостю.
Елена Васильевна отличалась любознательностью, разбуженною в ней с детства. Местный доктор, приютил сироту после смерти матери, спившейся, как и многие аборигены, вырванные с корнем ветром перемен из привычного родо-племенного существования. Девочка прожила почти год в маленькой больничке, сбитой из необструганной доски, в кладовке с малюсеньким оконцем под самым потолком, часами наблюдая через замочную скважину, как доктор принимает больных. Так она познакомилась со строением мужского и женского тела, услышала удивительные рассказы об ощущениях больного человека, привыкла к отвратительному виду гноящихся ран. Её любопытство разжигалось невозможностью получить ответы на возникающие вопросы, потому что она боялась быть наказанной за подглядывание и подслушивание.
Так и осталась бы девочка в неведении от увиденного в больничке, если бы доктор не уехал в губернский городок, взяв её с собой с намерением отдать в приют.
Можно только удивляться тому, как распорядился случай судьбой девочки в дальнейшем. Знакомые доктора, бездетная пара Муравьёвых, кажется, имеющих какое-то отдалённое родство с сосланными в Сибирь декабристами, взяли сироту на воспитание и задались целью сделать из зверёныша образованного человека. Им это почти удалось, но получив небольшое наследство и разрешение вернуться, они отбыли в первопрестольную, оставив сироту на попечение доктора, уже постаревшего и почти забросившего врачебную практику.
Как сложилась бы судьба Елены Васильевны дальше, знает один Бог, если бы она не познакомилась с поручиком Чурыгиным, лечившимся анонимно от какой-то болезни у доктора. Лихой поручик направлялся к месту службы на каторгу в Старый Острог и срочно подыскивал себе жену, без которой не мог утвердиться на месте начальника. Может быть, этим обстоятельством и объясняется его болезнь, требующая тайны.
Девушка, ошеломлённая гусарским натиском поручика, согласилась разделить с ним жизнь в родных краях и теперь прозябала в сытом достатке на каторжных хлебах, надеясь на чудо явления Спасителя.
Ударившись в воспоминания, мы прослушали большую часть обстоятельного ответа Фёдора Михайловича на вопрос Елены Васильевны и теперь вынуждены довольствоваться её воспоминаниями о встрече с великим писателем, которые она опубликовала много лет спустя, уже перебравшись в столицу по шаткому мостику служебной карьеры её мужа.
- Представьте себе, - диктовала свои воспоминания секретарю Елена Васильевна, располневшая от официальных столичных приёмов с фуршетами, - Фёдор Михайлов на мой вопрос понёс явную чепуху, то ли по причине стеснительности, то ли он был уже тогда не в себе. Вы же знаете, он страдает эпилептическими припадками.
Бывшая хозяйка каторги лукавила. Припадки стали посещать писателя позднее, а одной из причин была она сама.
Так вот, он сравнил нашу жизнь с поездом, мчащимся на всех порах неизвестно куда. Пассажиры поезда живут своей жизнью: рождаются, умирают. Женятся и разводятся. Восходят на престолы и делают революции. Изобретают и строят удивительные машины. Сочиняют романы. Словом, живут обычной человеческой жизнью. Они уверены, что их судьба во многом зависит от их собственных поступков и убеждений. Они верят, что Бог создал железнодорожную колею, по которой мчится их поезд, но в билете не указал пункта назначения.
На самом деле всё проще. Жизнь людей в поезде первоначально определяется физическими силами природы. На поведение людей и мчащийся поезд влияют землетрясения, наводнения, активность Солнца, Луны и звёзд. Много физических факторов, которые ещё не открыл и не познал человек, и не знает, как они на него влияют. Человек живёт в двух мирах - придуманном им мире и реальном. Если машинист, ведущий поезд, отрывается от реальности под влиянием пассажиров или собственным соображениям, резко тормозит, или набирает бешеную скорость на поворотах, то поезд летит под откос и наступает катастрофа. Апокалипсис.
Не будем разбираться в достаточно путаных воспоминаниях Елены Васильевны, так и не получившей систематического образования, а вернёмся к героям, сидящим в доме начальника каторги за праздничным столом.
За время нашего отсутствия было выпито немало водки, причём, хозяйка не отставала от хозяина, а гость с непривычки быстро захмелел, запутался в своих философских мыслях и пытался убедить хозяев, что попал на каторгу по глупости, а не по убеждениям.
- Разве у тебя не было влиятельных друзей?! - громыхал Чурыгин.
- Ты же известный писатель!
- Отстань от него, Кеша! - отбивала Елена Васильевна гостя от мужа, который схватил писателя за грудки и словно пытался вытрясти из него желанный ответ.
- Были бы - не сидел бы он здесь!
- К чёрту всех! Я пошёл спать. Устал, - утихомирился Иннокентий Стафеевич и внезапно отключился от суровой действительности, рухнув на стул.
Елена Васильевна выпроводила гостя, чуть ли не вытолкав его за дверь, позабыв отдать узелок с пирожками, приготовленными для него.
Едва добравшись до своего жилища, Фёдор Михайлович, не раздеваясь, упал в постель и закрыл глаза. В дверь неожиданно постучали, и в комнату вошла Елена Васильевна. Положила узелок с пирожками на стол. Села на кровать и стала его раздевать. Потом приступила к минету и вдруг сомкнула зубы. Острая боль пронзила тело и мозг Фёдора Михайлова - его поразил первый эпилептический припадок.