Аннотация: Осень - время массовых запоев. Алкогольная шизофрения мутит разум и терзает душу безвыходностью бессмысленно прожитой жизни. Черви сомнения в необходимости существования точат душу.
Летом я живу на веранде и никак не могу избавиться от своего "Я". Что бы и о чём бы ни начинал писать, буква "Я" стремиться возглавить текст и затащить меня в личную жизнь. Вдохновение приходит ко мне с трудом, пробиваясь сквозь туман воспоминаний, где голые женщины стоят раком, молча уткнувшись лицом в смятую постель, а я занят тупой работой по обработке их задниц с напрасной надеждой получить хоть какое-нибудь удовольствие. Короткие оргазмы не в счёт. Они быстро переходят в разряд обычных событий, серых и скучных.
Постель моя застелена чёрным бельём, подаренным последней любовницей из столичной жизни. Она отомстила мне, оскорблённая равнодушным отношением к её назойливым предложениям перепихнуться и пренебрежением к милым, но глупеньким высказываниям по поводу политических событий, бурлящих, как фекалии в канализационных трубах.
Может быть, по этой причине сплю я плохо, а, возможно, по причине регулярных позывов в туалет. Если верить назойливой телевизионной рекламе простамола, это связано с развитием простатита, которым страдает каждый второй мужчина после сорока лет. Что-то я не видел в своём окружении такого количества мужиков, поражённых простатитом. По-видимому, они собрались возле офиса рекламного агентства и денно, и ношно отливают на угол здания бизнес-центра мочу, рвущуюся сквозь толстеющую от безделья опухоль.
Что касается меня, то нужно меньше жрать и пить на ночь, но аппетит приходит ко мне не во время еды, как у всех людей, а после, и ложусь я в постель с набитым и налитым до краёв животом. Пробовал голодать перед сном, но стало ещё хуже - не спится совсем, а в голову лезут мысли о суициде и потустороннем мире. Я вздрагиваю от стука ставень и готов затащить себе в постель любую сучонку, даже соседскую, воющую под окном.
Спасает меня сосед Коля, появляющийся как раз в тот момент, когда я, почти обоссавшись, бегу в туалет. Он умер недавно, от рака горла, спровоцированного неумеренным курением, и его сизый нос, дулей висящий на худом, иссушенном болезнью лице, трясётся от негодования на врачей, равнодушно отправивших его к праотцам.
- Нет здесь никого! - орёт Коля. - Наебали, суки! Здесь только черви трахают сами себя и жрут, жрут, жрут!
Негодующий Коля берёт помойное ведро, направляется к выгребной яме, черпает оттуда вонючую жижу и выплёскивает её на огород.
- Подавитесь, сволочи, - бормочет Коля.
- Возьми растопку! - кричит он мне, бросив ведро на сырую землю.
Дарить тонко наструганные сосновые лучинки и кусочки сухой берёзовой коры - это его вклад в мою зябкую жизнь, но даже они долго дымят, прежде чем вспыхнуть ярким пламенем и запалить печь. Осенними ночами уже холодно и её приходится топить каждый день.
Осень - время перекопки огородов. Этим обстоятельством озабочены не только хозяева, но и население почвы, набивающее утробу к зимней спячке. Лопата выворачивает их на свет божий, и всякие членистоногие и червеобразные существа начинают судорожно закапываться в землю, спасая свои бездушные жизни, чтобы когда-нибудь и где-нибудь сожрать любого, испустившего животворящий дух.
Тугие перезревшие яблоки усыпали землю, ожидая своей участи. Забытые надолго подгнившие плоды испускают сладкий запах гниения, привлекая червей, пьянеющих от забродившей мякоти. Я пинаю одно из них, и яблоко разлетается на мелкие брызги, ударившись о гнилой забор.
- Развлекаешься? - хохочет соседка Зинка, закрывая за собой калитку.- Баньку-то затопил?
Зинка - здоровая девка, уже тронутая за лицо разрушающим действием самогона. Муж её вместе с собутыльником сгорел в доме, подожжённом по пьянке. Зинка отказалась хоронить обгорелые останки, не признав в них мужа, и стала заливать горе водкой.
Осень - время массовых запоев. Алкогольная шизофрения мутит разум и терзает душу безвыходностью бессмысленно прожитой жизни. Черви сомнения в необходимости существования точат душу.
Вот и сейчас Зинка "под кайфом", с утра залив самогоном всяческие сомнения и остатки совести. Каждую субботу она приходит ко мне мыться. У неё в меру широкие бёдра, налитые груди и буйная чёрная поросль волос между ног и под мышками. Она встаёт ко мне спиной и просит потереть ей спинку - начинается привычный ритуал полового сношения. Я рывком вхожу в неё и начинаю вбивать клин между ягодиц. Груди её раскачиваются, как колокола, и я слышу похоронный звон. Это позвякивают старые тазы на полке, в которую уткнулась головой Зинка.
"Как корова, - отмечаю я, - разве только не мычит и не телится". И мне кажется, что на её голове растут рога, а между ног шевелиться хвост, щекоча мне яйца.
У Зинки нет детей. В подростковом возрасте она сделала неудачный аборт у местной повитухи и тайком закопала плод у себя в огороде. До сих пор по ночам Зинка перекапывает то место, испуганно вздрагивая от каждого шороха. Земля в месте захоронения кишит червями. Здесь во время войны проходила траншея, после боя ставшая братской могилой, а после разместилась помойка.
После того, как я кончаю и выхожу в предбанник, Зинка ещё долго стоит раком, уткнувшись головой в полку, словно потеряв сознание, уснув или глубоко задумавшись. В чувство её приводит запах самогона, который я разливаю по стаканам.
- Слабо ещё раз? - пытается она завести меня, лихо опрокинув стакан в горло.
- Слабо, Зинка! Ты девка здоровая - тебе жеребец или бык нужен, а не мужик! - смеюсь я, признавая своё поражение, и иду мыться.
Зинка же, как обычно, не помывшись, натягивает на себя трусы, заталкивает груди в бюстгальтер, влезает в платье и по-английски покидает русский деревенский секс-клуб. Она торопится в лес по грибы. Их время уже ушло, но они упорно лезут из земли, с аппетитом пожираемые червями, нападающих на всё, что попадает под тление поздней осени.
Ходить за грибами и ягодами в лес - национальная забава в глухой российской провинции, пропахшей перегаром и одуревшей от болтовни политиков. Лесные дары - разменная монета алкашей и убогих старух, стоящих над кучками грибов и туесками ягод, выложенных на асфальт, с безнадёжной надеждой в глазах на лучшую жизнь возле магазинов, набитых просроченными продуктами.
Мне не надо ходить в лес. Под старой берёзой, стерегущей вход во двор и угрожающей вот-вот рухнуть на крышу моего дома под напором очередного ураганного ветра, между узловатых обнажившихся корней вырос груздь. К тому же ещё не опустошён банковский счёт, открытый в лучшие времена моей жизни, когда я занимался незаконным бизнесом.
Время от времени я всё же хожу в лес, но исключительно ради того, чтобы раствориться среди высоких сосен в небе, спустившемся на землю в ягодно-грибных местах, и пообщаться с Всевышним.
После ухода Зинки на меня нападает тоска и в голову лезут мысли о суициде. Такое со мной бывает всегда после сексуального оживляжа. Тогда только неожиданное событие может вывести меня из шизофренического равновесия.
"Пойду-ка я в лес за Зинкой и пугну деваху! Разыграю сцену изнасилования!"
Столь оригинальное врачебное решение удивило меня самого, и вскоре, надев на себя новый защитный костюм для охоты и рыбалки, который Зинка ещё не видела, я направился в любимые ею грибные места.
Она уже набрала полную корзинку чёрных груздей и возвращалась домой по раскисшей от дождей тропинке, когда я напал на неё сзади. На голове у меня был натянут Зинкин чулок, забытый как-то ею в моей баньке. От неожиданности она онемела и поначалу сопротивлялась молча, сопя и отдуваясь, как будто занималась тяжёлой физической работой. Но силы были не равны и вскоре я сумел опрокинуть её на землю, задрать юбку, спустить трусы и сделать своё гнусное дело.
Зинка держалась молодцом: не вопила, не царапалась, только бормотала:
- Не убивай меня, парень! Я никому ничего не скажу!
Наврала Зинка. Вскоре в местной газетёнке в рубрике "Происшествия" сообщили об изнасиловании женщины-грибника и возбуждении уголовного дела по факту. Женщин призвали не ходить в лес в одиночку.
Местные бабы шутили:
- Зинка! Покажи, где тебя изнасиловали! Мы туда тоже пойдём! Хоть на настоящего мужика посмотрим. Может быть и нам обломится!
Через несколько дней о происшествии забыли. Обычно расследование таких дел спускается полицией на тормозах. Подумаешь - изнасиловали! Не убили же! А здесь даже членовредительства не было. Всё чисто и аккуратно, как будто по взаимному согласию. Да сколько таких изнасилований с более тяжёлыми последствиями происходит в семьях по пьянке! Здесь и убийства бывают, и издевательства. Российский домострой, замешанный на самогоне и безысходности.
Всё бы ничего, но в посёлке появился новый участковый, холостой и выпивающий, под которого очень удачно по случаю легла Зинка. Узнав об изнасиловании, он поклялся найти насильника и вырвать ему яйца.
Однажды в банный день ко мне постучали в дверь. "Зинка!"- обрадовался я, и не ошибся, но с маленькой поправкой - с ней был новый участковый. Он сразу выложил на стол чулок, неосторожно брошенный мною недалеко от места изнасилования.
- Будем признаваться, сука, - схватил участковый меня за грудки, - или как!?
- Может быть, договоримся? - не стал я кочевряжиться, зная продажность местных ментов, но, по-видимому, Зинка крепко схватила этого мужика за член.
- Собирайся, - скомандовал он, подумав минуту.
Я понял, что пропал. Меня пугало не следствие и суд. С помощью хорошего адвоката можно выбраться из любого дерьма. Потом, надеюсь, Зинка заберёт своё заявление, а менты и прокуроры, в конце концов, возьмут взятку.
Меня пугал шум, который неизбежно возникнет вокруг моего дела. Мои бывшие партнёры по бизнесу, которых я кинул на кучу "бабок" и от которых скрылся в глухой провинции в надежде отсидеться до лучших времён, обрадуются, обнаружив работу для киллера.
До последнего времени мне казалось, что я выбрал удачный вариант затихариться в российской глубинке. Если бы я послушался Нонку, делящую со мной столичную постель, и удрал бы в какое-нибудь офшорное государство, посреди океанических вод, то уже жрали бы меня заграничные черви, сладострастно чавкая на иноземный манер. Продажность зарубежных полицейских почище наших. Берут они много, но и работают на совесть, не то, что российские разгильдяи.
Скрыться от неприятностей в тюряге не удастся - насильников там опускают. Ещё не хватало получить вместо пули в голову член в жопу!
Я достал из ящика кухонного стола трёхсотый гвоздь, завёрнутый в тряпку, и, подойдя вплотную к участковому, вогнал ему острое железо под сердце.
Зинка, стоящая рядом, сначала ничего не поняла, а когда до неё дошло, что её новый любовник рухнул на пол не просто так, а испустив дух, прошептала:
- Не убивай меня! Я никому ничего не скажу!
- Так я тебе и поверил! - воткнул я ей гвоздь в горло.
Когда стемнело, я, привязав к ногам трупов груз, сбросил их в выгребную яму. Ночью ко мне пришёл сосед Коля и принёс растопку для печи.
- Надо было их сжечь! - недовольно сказал он.
- Так получилось. Так получилось, - оправдывался я, собирая в дорожную сумку вещи.
Потом сложил на кухонном столе костерок из Колиной растопки и чиркнул спичкой. Во дворе меня ждали старенькие "Жигули". Я с трудом втиснулся в машину, с не меньшим трудом завёл её и нажал на газ.
Колёса машины покатили по дороге, давя червей выползших из почвы после дождя.