Аннотация: Можно изменить свою судьбу, если кроме материнского молока пить молоко других женщин и млекопитающих.
Младенец словно хотел оторвать сосок материнской груди с куском молочной железы. Он чавкал, со свистом всасывая молоко и воздух. Казалось, он вот-вот совершит акт каннибализма, но беззубый рот только судорожно сжимал сосок. Мать кривилась от боли: "Поганец и засранец! Недавно появился на свет, а уже подавай ему по не хочу! Надо переходить на искусственное кормление. Ничего, переживёт! Сколько их зассых и говнюков выросло на искусственных молочных смесях и что же? Уже жрут водку, позабыв о молоке и матерях".
Женщина внимательно рассматривала своё чадо. Слюнявый рот младенца при выдохе пускал пузыри. Глаза тонули в складках пухлого лица. Синюшный цвет кожи придавал мальцу припадочный вид. Вдруг раздался звук пердежа, и в нос ударил резкий запах детской неожиданности.
"Во истину засранец! - вздохнула она, отрывая младенца от груди. - Почему принято считать, что мать всегда любит своё дитя? Например, она не испытывает к новорождённому никаких чувств, кроме раздражения и желания перекинуть его злой свекрови, постоянно шипящей по поводу её неспособности исполнять материнские обязанности. Эта старая сука изображает из себя любящую мать, а теперь и бабку, хотя на самом деле ей до пизды и сын, и внук. Ей нужно одно - уесть невестку и любого, кто приблизится к ней на расстояние слышимости. Она, видишь ли, выкормила своего грудью, не смотря на голодные послевоенные годы, как будто было чем ещё кормить. Небось, молочных смесей в магазинах не было. Чем кормила, то и получила: сынок-то такой же тощий, как и мамашина грудь. Знать, молока-то в ней было мало, коль присасывается ночью к моей. Сейчас особенно сосёт, когда я не могу постоянно раздвигать ноги после разрывов при родах. Сосёт и попёрдывает от удовольствия ну совсем, как его сыночек".
Женщина плюхнула запеленованного младенца на стол. Он заверещал, словно обиделся взаправду на грубость матери, которая раскрыла пеленку, расстегнула памперс и тупо уставилась на существо, лежащее в собственном говне. Цвет испражнений желтовато-зеленоватого оттенка напомнил ей зернистый творог, облитый горчичным соусом. Она ткнула пальцем в продукт метаболизма и поднесла его к носу. Резкий запах кислятины ударил по акцепторам обоняния. Мамаша вытерла палец о пелёнку и, оставив младенца барахтаться в луже экскрементов, прошла на кухню. Там она достала из холодильника бутылку пива "Балтика Љ 7" и стала крупными глотками жадно высасывать содержимое. Сейчас она была очень похожа на своего младенца: рот обслюнявился и мощный подсос сотрясал тело. Она "подсела" на крепкое пиво давно, ещё со времён счастливого детства. С такими же, как она подружками, фланирующими с детскими колясками по парку с бутылкой пива в руках и сигаретой в зубах, женщина научилась ловить кайф на ходу. Состояние лёгкого дурмана уносило усталость от бессонницы дискотек и весёлых компаний куда-то далеко-далеко, где плывут перистые облака, и чертит воздушный абрис самолёт, забравшийся выше неба.
"Почему некоторые люди предпочитают молоко пиву? - лениво шевелила она мозгами. - Мой с ума сходит по молоку. Когда приезжаем в деревню, он каждый день выдувает литра три парного и ещё просит, да мать не даёт: чем-то жить надо, с пустыми руками на рынке за прилавок не встанешь.
У моей матери грудь что надо, колесом, как и у дочерей, не то, что у свекрови. Наверное, поэтому никто из святой троицы молоко не уважает, а больше по пиву да водочке ударяет. Говорят, здоровье подрывает, но куда его девать здоровье-то? Пиво пьём, а молоко даём!"
В прихожей стукнула дверь. "Свекровь пришла, стерва старая! Сейчас начнёт пилить и грызть. Откуда зубы такие крепкие взялись? Никогда к зубному не ходила, а не сточила за почти восемь десятков лет!" - сунула в помойное ведро пустую бутылку молодая.
- Ты где, Верунчик? - раздался скрипучий голос.- Опять пиво дуешь? А Витька уже в дерьме захлебнулся! Твою мать! Ты мамаша или блядь?
Верка выскочила в комнату, как чёрт из табакерки с намерением не дать спуску тёще и ответить ей, как надо, но не успела и рта раскрыть, как свекруха подхватила младенца и его обосранную одежонку и скрылась в ванной. За ней тянулся след из желтовато-зеленоватых капель. Неудача не сломила Верку, и она прошлась по следу, растирая дерьмо войлочным тапком.
- Мария Петровна, я пошла на работу. Часа через два вернусь, - крикнула Верка и стала торопливо одеваться.
Она надеялась смыться из дома, прежде чем свекровь выползет из ванны. Ей это удалось, и, когда свекровь выносила из ванны подмытого и запеленованного внука, то заметила только мелькнувшее в дверном проёме яркое пятно красной куртки невестки.
- Побежала, блядь, своему начальнику давать, - заворчала старуха.- Говорила я своему балбесу: "Не женись на девчонке: она ещё не родилась, а ты уже по бабам шастать начал!" Так нет, заладил: "Люблю. Люблю". В жопу даю - вот как это называется. Молодые сейчас такое умеют, что не снилось с четверга на пятницу ни одной телятнице.
Верка, действительно, бежала к начальнику маленькой фирмочки с большими амбициями, занимающейся поставками прибалтийских сыров на прилавки городских магазинов. Иосиф Бернштейн, генеральный директор, с детства любил молочные продукты, как говорится, хлебом не корми, яйца оторви. А ещё он любил грудастых девок, да так, чтобы зашкаливало. Верка работала у него секретаршей и по надобности удовлетворяла его эстетические и физиологические потребности с помощью своей великолепной груди. Её благодарность за то, что он взял на работу, без высшего образования и иудейского происхождения, не имела предела. Она не хотела, находясь в декретном отпуске, потерять тёпленькое местечко, приносящее неплохой доход и даже удовольствие, поэтому, как только выдавалась минуточка между кормлением младенца и мужа, бежала на работу подтверждать своё реноме.
Бернштейн ждал её в назначенное время и приступил к делу сразу же, как только Верка вбежала в кабинет и повернула ключ, торчащий во входной двери. Он поставил Верку на паласе раком, задрал ей юбку, спустил трусы и вошёл в неё с бычачьим рёвом. Верка вскрикнула от боли и замычала, как покрытая быком корова. Игра продолжалась недолго, но кабинет успел наполниться запахом коровьего хлева и ещё чего-то резкого, похожего то ли на навозные испарения, то ли на одеколон "Живанши", так любимый Иосифом Бернштейном. Пососав из Веркиной груди молока, он откинулся на спинку дивана и удовлетворённо крякнул: "Хороша корова, когда здорова!"
Возвращалась Верка домой уже по темноте. Возле подъезда она в испуге шарахнулась от мужика, мрачно стоящего у входа. Хорошо, что к подъезду с матерком и пьяным хохотом подвалила шумная компания молодёжи. Вместе с ней Верка проскользнула в подъезд и втиснулась в лифт.
- Поехали с нами! Не пожалеешь! - радостно закричал парень с мордой, просящей кирпича, и тиснул её груди.
- Надо делиться своим богатством! - загоготал он.
Верка, распарившаяся в тёплой компании, вывалилась из лифта на своём тринадцатом этаже, как квашня из горшка. Она помахала вслед компании ручкой и выдохнула:
- Еби своих - дешевле обойдётся!
Дома её с нетерпением ждали муж и свекровь. Верка устала за бестолковый и бурный день, и хотела спать, но не тут-то было. Свекровь должна была излить на неё желчь, накопившуюся за несколько часов, проведённых в компании ревущего младенца. А муж жаждал реванша за вчерашний отказ отдаться ему в неожиданном приливе страсти.
- Ну что? Подмахнула начальнику-то? Теперь премию, небось, выпишет? - съязвила Мария Петровна.
- Мама! Прекратите! - одёрнул её сын. - Не начинайте очередную склоку. Дайте отдохнуть после работы.
Он встал из-за стола с недоеденным ужином и ушёл в спальню. Верка молча нырнула за ним. В постели ей не было никакой охоты отдаваться, но всё же пришлось, настолько муж был сегодня настойчив. Пока он целовал её груди, потом устраивался между их вершинами и копошился между ног, Верка старалась о чём-нибудь думать. Это ей давалось с трудом. Она всегда жила чувствами, а не разумом, который ей заменял безошибочный инстинкт.
"Какого чёрта мужики так падки на баб в запуске? Запах молока их привлекает что ли? Наверное, и детство хочется вспомнить, мамкину грудь пососать. Кому не хочется вернуться в парное детство? - Верка застонала, почувствовав, что муж кончает, и изобразила экстаз.- Твою мать! Больно всё же! Разрывы ещё не зажили. Надо завтра сходить к врачу".
Врач-гинеколог, Константин Егорович Верхоглядов, работал без выходных и праздников. Частная практика требовала полной самоотдачи и лишь тогда приносила приличный доход.
Перед его глазами постоянно мелькали женские гениталии, и он уже давно отделил зёрна от плевел. Женщины и их гениталии существовали для него отдельно. Иначе, можно сойти с ума. Совместить разумное и животное, красоту и физиологию было невозможно. Надежду на спасение подавали только женские молочные железы, вечно висевшие над головой Константина Егоровича при осмотрах нижних женских прелестей. Было в них, несомненно, разумное, подчинённое тайному божественному замыслу - выкармливать неразумных людей грудным молоком, содержащим сигнальные белки, передающие судьбоносную информацию. Верхоглядов был уверен, что можно изменить свою судьбу, если кроме материнского молока пить молоко других женщин и млекопитающих. Сам он был выкормлен на искусственных молочных смесях и не употреблял коровье молоко, вызывающее у него желудочные боли и понос.
Первая пациентка ввалилась в кабинет врача без стука, запыхавшаяся и растрёпанная.
- Извините, я немного опоздала, а тут уже сумасшедшая баба к вам сидит с номерком после моего. Еле пробилась! Ей нужно к психиатру, а она к вам! - выдохнула девица короткую словесную очередь.
- Раздевайтесь и в кресло! - прохрипел изменившемся голосом Верхоглядов.
Он увидел перед собой редкий экземпляр человеческой самки с гипертрофированными молочными железами. Вокруг сосков сквозь одежду проступали мокрые пятна сочившегося из грудей молока.
После осмотра Верхоглядов, прежде чем отпустить пациентку, предложил ей сцедить излишек молока.
- Вот возьмите, - подал он ей мерный стакан. - Иначе не дойдёте домой без неприятностей: и себя и других зальёте.
Когда девица, быстро сцедившая излишек молока, поспешно удалилась, Константин Егорович взял дрожащей рукой стакан и залпом выпил содержимое. После этого он долго сидел, уставившись на запись в журнале: "Вера Макеевна Клюева. Послеродовые разрывы. Столешников пер. 3, кв.49".
На следующий день Верка возвращалась домой, как всегда после посещения своей фирмы, вечером. Душная городская темнота глушила людские шаги. Верка не услышала, как сзади возле родного подъезда к ней подкрался человек, крепко схватил за шею и прижал к лицу марлевую повязку. Понесло хлороформом. Верка успела только подумать: "Врач что ли?" и потеряла сознание. Человек, кряхтя, оттащил обмякшее тело женщины в ближайшие кусты, там разорвал на груди платье, обнажил дынеобразные груди и аккуратно вырезал их скальпелем. Потом он кинул окровавленные куски в чёрный целлофановый пакет и растворился в темноте.
С вечерней охоты Верхоглядов вернулся уставший до расстройства желудка и пропоносился. Сразу стало легче и веселее. Он достал из-под кровати большую медицинскую банку, поместил в неё насухо обтёртые гигиеническими салфетками Варькины груди и залил их медицинским спиртом. "В.М.Клюева. Љ 21" написал он на стекле восковым карандашом и поставил на полку шкафа в глухой кладовке с металлической дверью, замаскированной стенными обоями, рядом с такими же ёмкостями, где плавали женские груди, сморщившиеся при хранении.
Этим вечером задержался на работе и Веркин муж, лейтенант милиции Алексей Клюев. Мужику стукнуло сорок лет, а он до сих пор не разменял две маленьких звезды лейтенанта на четыре капитанских, не говоря уже об одной большой - майора. Губил его маленький грешок: любил Алексей Клювин выпить в хорошей компании, а их, как на грех, попадалось не мало. Часто пить водку - беда в России не большая, если разумеешь дело, но вот с этим у Клюева случались проблемы. Однажды в подпитии он нарвался на генерала, приехавшего инспектировать их отделение. Генерал только что хорошо пообедал с местным милицейским начальством и находился в отличном расположении духа. От него слегка попахивало коньячком и дорогими сигаретами, но неподкупность генерала требовала жертвы. Этой жертвой и стал лейтенант Клюев, час назад отметивший на рабочем месте с коллегами свой день рождения.
Генерал обнаружил Клюева спящем на рабочем месте в позе "а ля салат "Оливье" и рассвирепел. Лейтенант был понижен в должности и попал в чёрные списки генерала, отвечающего за высокое качество кадрового состава милицейских рядов. С тех пор звания и должности обходили лейтенанта. Изменить ситуацию в его пользу мог только подвиг, и случай представился. Недавно его включили в состав группы по поимке маньяка, нападающего на женщин и вырезающих у них груди. До выяснения личности его условно назвали "Доярка". Маньяк орудовал в городе уже несколько лет, но так и не был пойман, не смотря на напряжённые усилия правоохранительных органов, но теперь, когда в рядах милицейских свирепствовала аттестация в связи с новым законом "О полиции", поимка маньяка становилась вопросом жизни и смерти для многих чинов.
Когда ситуация накаляется до предела, на сцене всегда появляется случай, как доказательство существования высших сил. Клюев уже успел положить в сейф уголовные дела и надел форменную фуражку, как в кабинет влетел майор Ермолов.
- Возьми ствол и давай во двор, в машину! Будем брать Доярку! - без объяснений выпалил он и вылетел за дверь.
Омоновцы, которых ещё не переименовали в опоновцев, высыпали из микроавтобуса с затонированными окнами за углом дома, в котором находился предполагаемый преступник.
- Расставь бойцов по периметру, и чтоб ни одна муха не проскользнула! - скомандовал Ермолов начальнику отряда ОМОН.
- Будем брать вдвоём, - шепнул майор на ухо Клюеву.
По дороге они захватили с собой соседа преступника, живущего ниже этажом, объяснив ему ситуацию. Хозяин квартиры, ничего не подозревая, открыл дверь знакомому голосу, был скручен и положен на пол. Во время захвата он не произнёс ни слова, только кряхтел, как старик, поднимающий тяжести. В кармане у него обнаружили ключ, а опытный глаз майора заметил дырочку в стене и разрез обоев вокруг двери в кладовку.
Ряд банок с заспиртованными женскими грудями офицеры рассматривали молча, принюхиваясь к запаху спирта.
- Кунсткамера, - выдавил из себя майор Ермолов.
- А вот и свеженькие, сегодняшние! - ткнул он пальцем в банку, в которой теснились две огромных груди, увеличенные спиртовой линзой.
Лейтенант Клюев остолбенело смотрел на свежатину. На одной груди возле соска бугрилась большая родинка, точь-в-точь, как у его Верки.