Расчистив дорожки и игровые площадки от легкого, как тополиный пух, ночного снега Вера Пронина, работавшая после сокращения воспитателей окончивших только педучилище в детском саду посудомойщицей и на половину ставки дворником, решила до обеда сбегать на оптово-розничную базу, чтобы подешевле купить на новый год хорошую курицу для любимого дочерью. Надей плова.
Большая площадь базы, самой популярной у бедных пенсионеров и у всех небогатых горожан, была густо заставлена рядами железных контейнеров приспособленных под тесные лавочки и ларьки.
Цены в этих лавочках почти одинаковые и, чтобы не терять время, Вера зашла в первый от ворот магазинчик с простецкой вывеской "Яйца, мясо кур, окорочка".
В половине контейнера занятой этой лавочкой теснились холодильные шкафы и витринные прилавки набитые куриными тушками, окорочками, спинками, крыльями, желудками, шейками и даже противными головами с сизыми гребешками и мертвыми глазами.
Молодая продавщица с тусклым от курева лицом, выдохнув носом густую сдвоенную струю, встретила Веру оценивающим прищуром и притворно приветливо спросила:
--
Курочку? Окорочка? Свежие, жирные. Готовятся двадцать минут. Вера склонилась к стеклу морозильной витрины.
--
Я бы хотела выбрать. Можно?
- Да, да. -- сдвинула стекло продавщица, - Смотрите какие хорошие. Жареные они сочные.
Вера взяла оплывшую жиром тушку с мясистыми ножками и положила на довольно старые весы.
- Сто сорок два - назвала продавщица натыканную по калькулятору сумму и опустила тушку в подставленную кошелку.
Вера расправила и подала свою последнюю до получки пятисотку.
Сморщив остренький, как клюв, нос, продавщица, держа купюру перед собой, выскользнула из-за прилавка и, не закрыв двери, ушла налево разменивать деньги.
На улице перед лавочкой никого не было, и какая-то чуждая сила, как током, толкнула Верину руку в ларь.
Очень просто она быстро взяла попавшую под руку курицу и, оглянувшись на двери, спокойно положила в кошелку. При этом в сознании оправдательным мультиком провихрились обиды: неприятная работа на полторы ставки всего за четыре тысячи, бешенство цен, убогость тесной гостинки в общаге с тюремными коридорами разукрашенными похабщиной, оскорбляющая надменность новых русских и жирующих чиновников, высокомерие их жен и любовниц гоняющих на роскошных иномарках и злость от беспросветности матери одиночки не заслуженно брошенной мужем.
С хладнокровным злорадством успела промелькнуть мысль и о том, что нагло крохоборные торгаши не обеднеют; зато они с Наденькой будут есть плов и золотистые супчики.
Для безопасности Вера вышла, уверенно подошла к шедшей назад продавщице и, не проверяя сдачу, бодро, как ни в чем не бывало, направилась к воротам.
Лиц встречных она не различала, так как в глазах маячило матовое от курева лицо продавщицы. Оно тенью застилало взор, и перед остановочным павильоном Вера резко стала, словно налетев на стукнувший в лоб тяжелый вопрос: "Что я сделала?! Боже мой!?"
Ее болезненная гримаса и поникшая поза бросались в глаза.
Одна пожилая женщина в цигейковой шубе даже остановилась и участливо спросила:
- Вам плохо? Что-то случилось?
- Нет. Нет. Ничего. - ответила Вера сжатым голосом и машинальным шагом пошла к троллейбусу, неприятно чувствуя тяжесть в кошелке.
Сознание греха навязчиво раздувалось потоком мыслей о продавщице.
У нее же зарплата не больше трех тысяч.
При сокращении она сама примеривалась идти в продавцы.
Может быть, она тоже мать одиночка?
Женщины обычно курят с горя или для похудения, но эта не толстушка.
В троллейбусе стало невыносимо совестно и проняло решение вернуть сворованное.
Дома, почти не владея собой, Вера обозленно засунула куриц в морозильник и, поворачиваясь, увидела осуждение в словно оживших глазах Божьей матери на иконе, оставшейся еще от бабушки.
Раньше ей тоже казалось, что Богородица глядит по-разному. Ее большие глаза бывали сердитыми, если Вера ругала несчастную дочь, и струили доброту за заботу и ласку.
Виновато всматриваясь в привлекающие глаза образа, она ощутила как осуждение иглой вошло в сердце и сообразила, что ее попутала нечистая сила, потому что она была без креста, который во сне упал с цепочки из-за разомкнувшегося колечка.
Чтобы не опоздать на работу, она не стала его прикреплять, а положила в вазочку - до вечера.
Вспомнилось, как мать перед смертью умолительно наказывала не забывать Бога и никогда не ходить без креста, потому что нечистый дух караулит такие моменты для искушения грехами.
С просветом облегчения Вера скорее достала крестик и цепочку. Удачно сомкнув ногтями концы колечка, она трижды перекрестилась и надела крестик, опустив его под лифчик в ложбинку.
Подходило время обеда, и надо было бежать на работу.
Дорогой ее осенило, что надо обязательно исповедаться и отнести украденную курицу продавщице.
После работы, чтобы сходить в церковь, она оставила дочь до своего возвращения в продленке, но на улице вспомнила, что на исповедь бывают очереди и, чтобы успеть до закрытия базы, решила сперва вернуть курицу, а покаяться на другой день.
Перед торговой базой ее охватила робость, что продавщица набросится на нее с криком, и будет публично позорить. Она с детства до парализующего бессилия боялась позора.
Около лавочки она пару минут нерешительно потопталась, отмечая, что люди проходят мимо, хотя на дверях был трафарет "Открыто".
Шевелился соблазн попросить кого-нибудь передать курицу, но это было бы не совсем честно и, конечно, не приемлемо для любого прохожего.
Таясь, она перекрестилась прошептав: "Господи, благослови!", деревенея зашла в лавку и протянула курицу вопросительной продавщице.
--
Что это?
--
Это ваша. Я ее украла, когда вы ходили разменять деньги. Простите ради Бога! Грех попутал! Я не воровка! Ей Богу!
У продавщицы, вспомнившей, что она Веру обсчитала, беспомощной темно-красной дырой открылся напомаженный рот, а Вера с разливом в глазах рывком выскочила из лавки.