Разваливая, как великанским плугом, небольшие зы-бистые волны на два гребнистых буруна, пароход "Ту?ла", осторожно миновав на малом ходу стоячую полосу молочно-слепого и холодного тумана, уже около часа шел полным ходом в порт приписки Ленинград. Потя?нувший норд-ост вычистил весенний шелк голубого неба и гладкими, без барашков волнами оглаживал прокра?шенные суриком борта судна.
Команда готовилась к приходу в родной порт. Все свободные от вахты гладили костюмы, мылись в душе, брились. На баке было оживление, и оттуда рассыпчаты?ми взрывами доносился смех.
На мостике прохаживался молодой, но суровый ка?питан с огромным биноклем на округлившемся животе. На его мед но-загорелом лице почти всегда было выраже?ние строгости, команда его побаивалась, но уважала за хорошие рейсы и премии.
На углу грузового люка сидел вахтенный по палубе матрос Федя Балакин и оплетал просмолёнными прядями легость - парусиновый мешочек с песком - бросательного конца. Ловко перебирая костлявыми пальцами душистые пряди, он жмурился от теплых солнечных лучей и радо?вался, наслаждаясь спокойной погодой. Измученный качками затяжного рейса, он больше всех мечтал о береге и, предвкушая отраду твердой земной жизни, улыбался слюнявыми, с пенками в углах губами.
В команде Федя был самым старым и бывалым мат?росом. Перед войной он уже работал на морском буксире "Прометей", на котором и застала его война. Они ходили по Балтике с угольными баржами, а сразу после начала войны эвакуировали людей.
Когда немцы, разбомбив около Таллина, потопили большую часть кораблей балтийского флота, "Проме?тей", осевший до палубы от тяжести подобранных обе?зумевших и злых моряков, все же вырвался в открытое море, но два "мессера" его обнаружили и, угодив бомбой в плотную кучу людей над машинным отделением, уто?пили.
Федю спасло чудо и пробковый пояс. Он больше су?ток проболтался в воде, подгребая на юг, в сторону бере?га. Но после этого стал чувствовать себя плохо. У него не болело что-то определенно, он проходил все медкомис?сии, но у него постоянно, чуть ли не капая, текли слюни, как у голодной собаки, и стало очень трудно переносить болтанки. Он думал, что, может из-за этого, после тал?линского крещения его определили в морскую пехоту, санитарить в полевом госпитале, что помогло ему ос?таться живым. Остролицый и серый от густого инея се?дины, он был похож на конторского чиновника. На сто?янках в портах он не кутил, на валюту покупал подарки сестре и племянникам да одежду, которую почти не но?сил: в Питере он дарил ее бичам, зная, что она будет пропита после его выхода в очередной рейс.
Делая оплетку, Федя постоянно посматривал на мос?тик. Когда за обводами показывалась большая мичманка с внушительным крабом, он с выражением готовности глядел на солидное, обветренное лицо капитана. Но ка?питан только в конце вахты, слегка наклонив голову, ска?зал: - Балакин, посмотри-ка, сколько там на лаге.
Отложив легость, Федя легко побежал на корму.
Обогнув рубку запасного рулевого привода, и, поло?жив ладони на планширь, он посмотрел на циферблат блестевшего прибора, показывающего пройденные мили. Проговорив для надежности цифры, он хотел бежать об?ратно, но, взглянув на оттянутый вертушкой линь, уви?дел две мелькавшие над водой точки.
Какие птички это были, Федя различить не мог, но подумал, что они, пролетая через туман, засырели и от?стали от летевшей на родину стаи, выбились из сил и, спасаясь, гнались за пароходом. Они летели рывками, планируя и всплескивая крыльями для того, чтобы не упасть в воду. Казалось, что после каждого порханья они падают ниже, и волны вот-вот могут их схватить.
Федя представил, как они окажутся в воде и, чувст?вуя во рту противную горечь пересоленой воды, которой нахлебался на всю жизнь после бомбежки, машинально снял висевший на рубке спасательный круг и швырнул его в воду. Круг плашмя шлепнулся и, мелькая красным боком, закачался на подгоняемой винтом волне. Перед птицами его приподняло, но те испуганно взметнулись и по-прежнему погнались за пароходом.
Досадно до боли хлопнув ладонями по планширю, Федя хотел бежать к капитану, чтобы просить остановить судно, но сзади послышались шаги. Это сам капитан не?довольно шел навстречу.
Он подошел почти вплотную и, строго глядя в расте?рянные глаза Феди, спросил:
- Ты что, Федор Иванович, забыл...?!
Предчувствуя, что этот капитан из-за птичек судно не остановит, Федя не смог возразить и подумал, что вместо премии получит нагоняй за то, что не доложил показания лага и выбросил круг. Капитан, нахмуриваясь, возму?щенно, как у глухого, переспросил:
- Ну, в чем дело?!
Сожалея, что время будет упущено, Федя горько улыбнулся и безнадежно показал рукой на птичек.
Капитан поднял внушительный Цейс, посмотрел и, не отнимая бинокль от глаз, проворчал:
- Скворчиками любуемся? - и удивился, - а почему там круг?!
- Это я бросил. - С вызовом ответил Федя, - они же...
- Что они? Ты что, мальчик?.. - перебил капитан, опустив бинокль.
- А я думал - вы, может, ход сбавите..., - в сторону сказал Федя и, оскорбленно повернувшись, обходя рубку по другому борту, пошел.
- Не смеши людей! Может, ход сбавите..., - передразнил его капитан и сам подошёл к лагу.
У наклонного трапа на капитанский мостик в Федины глаза солнечным зайчиком брызнула медь машинного телеграфа; и что-то толкнуло его как волной на мостик.
С ехидной радостью под громкие звонки телеграфа он дважды, привлекая внимание механика, передернул теплую от солнца ручку телеграфа и поставил ее стрелку на команду "Стоп!"
После ответного звонка пароход облегченно вздрог?нул и стал терять ход; а на мостик, как в аврал, с яростью взлетел капитан.
- Ты что сделал!?
- За вас сработал! - неожиданно для себя сдерзил Федя, -я вам подам рапорт о списании по собственному жела?нию, - спокойно добавил он, отвернувшись к корме и на?блюдая, как скворцы, приблизившись, тяжело, словно в гору, взлетели над кормой и сели на грузовые стрелы. Чтобы скорее уйти от капитана, Федя даже не стал любо?ваться ими, заметив только, что они сидели раскрылясь с разинутыми клювами.
В кубрике он, не откладывая, написал рапорт, но ко?гда принес его капитану, тот, не читая, порвал его, ска?зав:
- Ладно, не ерунди! А это выбрось за борт, - и, подавая обрывки рапорта, с извинительным иронизмом добавил: