Марину Гарину, худую семилетнюю девочку похожую на "Барби" родные частенько звали Малиной потому, что до шести лет на вопрос "Как тебя зовут?" у нее выговаривалось Малина.
Когда в заречье утренняя свежесть июльского дня сменилась ласковым теплом, Марина уложила в пакет игрушечную посуду, что мать-одиночка и бабушка, у которой они жили, называли чачками, куклу "Барби" и босиком с цветком васильковых трусиков на щуплых ягодицах пошла к Гале Брагиной. В погожие дни под большой березой перед Брагинским домом они обычно играли в клетки.
Когда на сером байковом одеяле было все приготовлено для игры, из открывшегося окна в доме напротив раздался грубоватый, как команда, женский голос:
- Маринка, ну-ка иди сюда!
Марина встрепенулась. Искорки в угольках ее глаз погасли, головка опустилась в поднявшиеся до ушей плечи. Галя даже изумилась, как ее тоненькая подружка сжалась и стала меньше.
- Ну, иди же, быстро! - немного помягче сказала женщина, которую Марина с позавчерашнего дня стала очень бояться.
В тот день соседские мальчишки, которых Марина остерегалась и завидовала им за ловкость и отчаянность "страдования" в садах и огородах, заставили ее пролезть через узкий просвет в заборе в петрухинский огород и надергать сахарной по их словам - коротельки.
Грядка была в десяти метрах от забора.
Вырвав за стебли первую захватку сочно алой моркови, Марина обомлела и чуть не упала.
- Ах ты, паскуда! - грозно крикнула внушительно рослая хозяйка, зашедшая в огород посмотреть не роятся-ли беспокойно гудевшие утром пчелы.
- Вот я тебе!
Сорвав крапиву, Петрухина бросилась на перерез побежавшей к дыре Маринке, которая в узкий проем протиснулась лишь до пояса и застряла.
Хозяйка сцапала ее подол и стала жгуче стегать худые ляжки.
- Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! - азартно внушала она с ударами, мысля остановиться, когда девочка заплачет.
Но Маринка даже не хныкала, хотя глаза ее плакали.
Когда от очередного хлеста Марина дернулась, подол вырвался и, оцарапав бок, она проскочила за забор.
Прижав ладошки к ошпаренному месту и заскулив от страха, что Петрухина нажалуется матери и бабушке, она обреченно пошла в свой проулок.
Однако, Петрухина почему-то не нажаловалась.
Неожиданное требование подойти к грозной тетеньке даже вызвало зуд изжаленного крапивой места, и Марина виноватыми шажками пошла к окошку. Она очень боялась ругани, от которой ей становилось плохо.
По-птичьи наклонив головку, она исподлобья глянула в окошко.
Навалившись полной грудью на подоконник, Петрухина протянула загорелую руку с ломтем свежего домашнего хлеба янтарно блестевшего налитым на него свежим медом
- На-ко! Попробуй.
От неожиданности Марина растерянно взяла хлеб и, заливаясь слюной, невольно начала лизать стекавшие на края ломтя волшебно сладкие капли.
Из-за поразительного взгляда округлившихся вопросительным недоумением глаз женщина сморщилась, затворила окно и задернула шторку.