Совет ветеранов города, планируя выпустить к юбилею Великой Победы книгу памяти о детях войны, обратился к труженикам тыла написать для этого свои воспоминания.
Почти все из того времени незабываемо. И, как любитель литературных упражнений, я посчитал уместным описать кое-что интересное из пережитого во время войны. Думается, что это будет любопытно и для читателей.
Когда началась война мне было десять лет. Несмотря на трудности связанные с голодом, холодом и плохой одеждой (не говоря про обутки, ибо с весны до осени мы бегали босиком, терпя едкую боль незаживающих ципок, а осенью и зимой носили лапти), мы хорошо учились и неплохо, превозмогая слабость недоедания, трудились в колхозе, гордясь, что из-за войны нас - пацанов - стали ценить.
После двадцатого мая, когда начинались каникулы, бригадир нас наряжал на работу. До сенокоса мы работали на прополке озимой и картошки - гербицидов тогда не знали. В самые длинные дни мы работали с утра до вечера, обдувая ладошки горевшие от колючек осота и молочая.
С наступлением горячей поры сенокоса, нас наряжали ворошитл или грести сено и возить волокуши с копнами к стогам и ометам. Волокуши делались из двухсаженных березовых хлыстов. Их комли крепились на тележные передки, а на ветви копной накладывалось сено и, прихваченное снизу веревкой, подвозилось к скирдам. Возить волокуши для пацанов, несмотря на трудности, было самым престижным делом. Интерес был в езде верхом на управляемой лошади, а трудности заключались в том, что лошади были заезжены и очень худые, потому, что их было мало. Всех молодых и здоровых коней забирали в армию для башкирской кавалерийской дивизии. От езды верхом на хребтах негодных для фронта клячь под копчиком даже натирались болезненные мозоли. Еще одна трудность была в том, что над лошадями густо роилить кровососы. Разнокалиберные оводы, слепни, комары и гнусные мошки, донимая, жучили и седоков.
После сенокоса до наступления уборочной страды нас наряжали на заготовку кормовых липовых веников, которая не небходилась без впивающихся в подмышки и другие нежные места клещей.
Первым из новог урожая поспевал горох, и на его уборке пацаны были незаменимы. Из-за спутанности косить горох литовками очень трудно. Поэтому тогда его крючили. Крюками старых затупевших серпов корни гороховой ботвы выдирали из земли и собирали в валки. Работа на уборке гороха была заманчива тем, что можно было есть горох сколько влезет. Пожевывая горошины, работалось весело с соревнованием в звонком потрескивании, что особенно получалось после общего обеда крутой горошницей запиваемой молоком.
Когда поспевала рожь, наступало самое важное время страды. Несмотря на детство, мы серьезно понимали смысл лозунга: "Хлеб нужен для фронта - для Победы.".
Комбайнов тогда было мало и они больше простаивали из-за нехватки запасных частей и горючего. Большинство колхозов жали хлеб конными жнейками да серпами.
На первый взляд жатва серпом кажется простой: захвати носком серпа горсть стеблей, сожми их левой рукой и срежь остро зазубренным вогнутым лезвием. Но срезать надо почти под корни и каждой горсти надо сделать земной поклон. Сколько поклонов делалось за день трудно сказать, но бывало, что в самую жару закружиться голова и закапаем кровь из носа. Правда, это скрашивалось тем, что в перерывах можно было полакомиться сластившими зернами.
В военные первые послевоенные годы учебный год для учеников с пятого по десятый класс начинался с первого октября. Когда страда была в разгаре мы работали почти наравне со взрослыми на скирдовании снопов и на молотьбе. Молотили хлеб в основном конными молотилками. Поскольку хлеб нужен был фронту, да и тылу срочно, власть и партийные органы приказывали колхозам работать даже ночью при фонарях; за это помимо трудодня нам давали четвертушку каравая из муки нового урожая. Эту горбушку вожделенного хлеба, заработанную подачей снопов, перетряской или скирдованием соломы, мы тут же съедали, а женщины завернув ее в платки, несли своим голодным, в большинстве осиротившим, малышам.
Чтобы совсем не обессилить от жизни и работы впроголодь, приходилось есть лепешки из перегнившей в земле картошки, крапиву, лебеду, дикарку (сурепку), борщовку, свекольные листья и даже "дубовый хлеб". Это хлеб из желудей. Их сушили, мололи и пекли тяжелые как из глины, лепешки. От этого хлеба было твердое чувство наполненности с горькой изжогой и мучительными запорами, вплоть до заворота кишок у некоторых.
Но были незабываемые, хоть и редкие, запечаленные войной праздники.
Не знаю где как, а в нашем аскинском колхозе "Новый путь" седьмого ноября устраивали завершающий уборочную праздничный обед. Для этого зарезали яловую жирную телку и на обе бригады, с учетом детей и стариков, стряпали пельмени. Это были изумительные пельмени. Крутое ржаное тесто, защипанное мозолистыми пальцами колхозниц не разваривалось и содержало божественного вкуса сок парного телочного мяса нарубленного тяпками и для нежности разбавленного свежим молоком. Замечательно , что первым уваром большого бригадного котла угощали детей и мальчуганов работавших все каникулы в колхозе.
Кроме рассказанного хочется поведать о трогательном эпизоде связанном с одеждой погибших на фронте бойцов.
Дело в том, что пробитые пулями и осколками, пропитанные кровью фуфайки, бушлаты и стеганые брюки санитары похоронных команд и госпиталей собирали и отправляли в тыл.
Зимой 43 года в нашу МТС привезли из Уфы несколько тюков такой фронтовой одежды. Когда отец принес выданные ему две пары фуфаек и брюк, слипшихся кровью, мы с тяжелыми мыслями осторожно разделили их, просматривая куда попали пули или осколки. Одна фуфайка была пробита в левой части груди большим осколком, а другая была прострелена пулей в спину.... Весь вечер мы даже не разговаривали. Только мама, гася лампу, перед сном горько сказала: "Не дай бог, что эта фуфайки с Саньки или с Васи....". От ее братьев не было писем уже много месяцев.
Несколько дней, меняя буреющую воду мама отмачивала эти телогрейки в стиральном корыте. Простиранные и зашитые почти новые ватники мы с братом до окончания школы носили бережно и с достоинством, согреваясь теплом погибших за нас фронтовиков.