Все получилось, так как Петр Михайлович и задумывал: главный врач городской больницы Борис Аронович понятливо и твердо обещал оформить увольнение только через неделю и потом, когда Петр Михайлович, позвонив, сообщит адрес, пошлет ему трудовую книжку и характеристику. Сделать так надо было для того, чтобы Люба - жена - до получения объяснительного письма случайно не узнала от знакомых сотрудников, что он перед отъездом, будто бы в командировку, тайно уволился, для избавления от тяжелого разговора, который мог его разжалобить и все испортить.
Беседа с главным и ее удачный результат подкрепили уверенность в правильности давно выношенного решения. Отдав ключи от кабинета заведующего хирургическим отделением своему добролицему и ничего не подозревавшему заместителю, Петр Михайлович вышел из больницы с несколько приподнявшимся настроением.
Почти тридцать лет проработал он в хирургическом отделении начав по распределению ординатором и увольняясь заведующим. Все у него было связано с этой больницей. Здесь его сразу признали и оценили, здесь он стал известным надежным хирургом и здесь он встретил белолицую изящно - фигуристую процедурную сестру Любу Дарину, с которой, не задумываясь, сошелся и вскоре, узнав о её беременности, женился.
Выглядел Петр Михайлович моложе своих 54 лет: поджарость хорошего в молодости лыжника, естественность благородной осанки и стремительность походки молодили его, а солидность возраста проступала лишь тремя строчками глубоких морщин на внушительном прямоугольном лбу, внимательно - усталыми глазами и вышивкой серебристой седины на висках.
В фирменном магазине "Арарат", расположенном рядом с домом, где жил Петр Михайлович, он купил бутылку армянского коньяка, чтобы "обмыть" дипломы своих близнецов. Ольга и Виктор звонили ему на работу, что вручение дипломов в институте закончилось, банкет на их факультете будет завтра, и они будут его ждать пораньше.
Дома, проходя через зал в кабинет, он поставил коньяк на стол и сказал смотревшим телевизор детям:
- Этим мы сполоснем ваши дипломы. Молодцы. Поздравляю! Скажите
маме чтобы накрывала.
Когда Ольга грациозно, как мать в молодости, пошла на кухню, а Виктор,
открыв коробку, вынул сверкнувшую янтарем бутылку, Петр Михайлович грустно зашел в кабинет.
На стуле лежал аккуратный "командировочный" чемодан.
Сняв пиджак и растянув стесняющую петлю галстука, он поспешно перебрал уложенные женой вещи. Все о чем он говорил жене по телефону, было положено. Оглянувшись на дверь, он достал из ящика письменного стола сафьяновую папку серебряным вензелем из его инициалов и выделяющейся цифрой 50, засунул ее на дно чемодана, но, подумав, вытянул, открыл её, взял военный билет, удостоверение кандидата медицинских наук, водительские права и снова положил в чемодан, а документы засунул во внутренний карман висевшего на стуле костюма, где уже лежал паспорт с деньгами и билет на московский поезд. Карман расперло, и он стал застегивать его на ускользающую пуговку, но неожиданно противно вздрогнул, так как щелкнула открывшаяся дверь. Там стоял Виктор и смотрел не отца с кривой усмешкой.
- Ты что, папа? Как испуганный!..
Чувствуя, что предательски вспыхнул и выглядит глупо, Петр Михайлович отвернулся, склонившись над чемоданом.
- Ты чего? - с досадой в тоне спросил он сына.
- Да ничего. Там готово - накрыли...
Стол уже был по - праздничному заставлен парадной посудой с
гвоздиками в хрустальной вазе, которые неприятно намекали, что он в своих тайнах забыл про розы, что собирался купить. В больших тарелках золотился суп, мрея крепким запахом очень сытного горячего утиного навара. Этот жирный запах казалось уже пропитал всю квартиру, но Люба, с тех пор как её сестра стала работать на утиной ферме в пригородном хозяйстве, постоянно готовила утиное, подпитывая этот устойчивый дух. Она и сама стала походить на домашнюю утку. Ее высокая шея слилась с головой, скрывая живот, она стала отпячивать зад и ходить вперевалку, широко, по - утиному, расставляя пополневшие, но все еще привлекательные ноги. Если бы не открыточно - красивое лицо, смотреть на неё было - бы, наверное, неприятно.
Садясь за стол и отводя глаза, чтобы жена не уловила его состояние, Петр Михайлович сразу взялся за открытую сыном бутылку. Прицельно наполнив блиставшие изморосью резьбы хрустальные рюмочки, он обратился к сидевшим напротив детям.
- Ну вот, дорогие мои, поздравляю вас! Студенчество - самое хорошее время в жизни - кончилось... На ноги мы вас поставили. Теперь все будет зависеть только от вас самих. Будете работать толково - жизнь должна получиться.
- Да ну - у? - ребячась, якобы удивилась Ольга.
- Ладно, ладно!... Конечно, сами должны уже понимать, а повторить не
мешает, даже, несмотря на то, что вы стали дипломированными врачами. Я все-таки пока отец, - он осекся от сорвавшегося "пока" и, быстро скользнув бурыми глазами на ничего не заметившую жену, не закончив тост, поспешно выпил.
Виктор, пожав плечами, тоже выпил, Ольга пригубила, а Люба
пристально, словно думая что-то сказать, посмотрела на него, но промолчала - хотя такие недомолвки мужа стали ее удручать - и демонстративно выпила до дна.
Петр Михайлович сразу, не закусывая, налил себе вторую рюмку и без оглядки молча ее опрокинул. Затем, разогнав ложкой, слой жира в супе,
выловил кусок утиной грудинки, посолив, отправил его в рот и отодвинул тарелку.
Жена, проследив как, он все это проделал, недоуменно спросила:
- Ну ты что это, Петя?
- Не хочу!
- Но ты же поедешь. Поешь, как следует на дорогу - то. Такой суп...Я
целую утку сварила, - с обидой сказала она и добавила, - А половину тушки обязательно возьмешь с собой!
- Не хо-чу! - отрезал Петр Михайлович. Он налил полный бокал минералки и совсем неожиданно заявил, - пора собираться.
- Да ты что? Зачем спешишь? - возмутилась Люба, поезд идет через три часа... У детей такой день... Хоть им настроение не порти!
- Они пройдутся со мной, - кивнул он детям, - вот перекусят и проводят; к тому же заказанный билет еще надо выкупить, - легко соврал он, хотя билет еще утром ему принесли в кабинет на работе, и он у него лежал в кармане.
Минут через десять он, потупившись, вышел из кабинета и, передав чемодан сыну, стал прощаться. Неловко обняв ничего не подозревавшую жену, он поцеловал ее в губы, отметив, что все вышло обыкновенно, без подозрения; не от вялого поцелуя почудился привкус утятины, с которым, видимо, и будет помниться Люба.
Пока шли до остановки, Виктор хотел, было сказать отцу, что на этот день у них есть и свои планы, но, чувствуя серьезность его плохого настроения, не решился. А перед вокзалом, когда пересекли тесно запруженную машинами площадь, Ольга напрямую досадно спросила:
Папа, а тебе очень надо, чтобы мы тебя провожали до отхода поезда?!
Косо посмотрев на вопросительно остановившуюся дочь, Петр Михайлович с трудом, словно задыхаясь, ответил:
Надо, Оленька... Когда не надо было - я ведь об этом вас не просил...
Эти слова он произнес таким значительным тоном, что дети смуто догадываясь, хмуро насторожились.
В высоком вестибюле вокзала, который низко гудел густым человеческим роем, Петр Михайлович, прямиком направляясь к высоким, как в соборе, дверям ресторана, повернувшись на ходу, сказал:
- Зайдем, посидим - надо поговорить.
В ресторане, не реагируя на недоуменную вопросительность детей, он вытянулся, высматривая подходящее свободное место. Ему надо было сесть за такой стол, чтобы за спиной у него никого не было. Это казалось очень важным. Кстати, в это время освободился стол в дальнем углу у окна, выходившего на перрон, и Петр Михайлович поспешил его занять. Вышколенный и гладким молодой официант, споро, прибрав стол, подал карту и сразу же принял заказ, а через несколько секунд поставил на стол две бутылки чешского пива и ананасовый сок для Ольги.
Сосредоточенно приглатывая пиво, Петр Михайлович долго не находил слова для начала трудного объяснения с озадаченно и проникновенно смотревшими на него детьми. В голове даже пульсировала щадящая мысль ничего не объяснять, а, так же как жене, написать все после; но Ольга, всегда острее чувствующая отца, не выдержала:
- Ну в чем дело? Что ты такой, па -ап?!
Он дернул склонившейся головой как от нечаянной дрёмы и некстати ответил:
- Да нет, ничего... Просто уезжать от вас не хочется...
- Чудак, ты пап! - оживился Виктор, - ты же любил ездить? Тебе же
командировки нравятся...
Отец посмотрел на него затяжным мрачнеющим взглядом и напряженно, умоляющим тоном проговорил:
- Только вы меня, пожалуйста, не судите, а постарайтесь понять... Если бы это была просто командировка, я бы уехал без проводов...
- А что? - враз спросили дети. Проступившая из его слов интрига задела
их, и, видя знакомо в линию стиснувшие губы и желваки у отца на скулах, предчувствуя неладное, они смотрели на него с откровенным опасением.
Забыв все приготовленные для детей фразы, Петр Михайлович отстраненно молчал, уставясь на льдистый узор хрустальной вазы с голубыми салфетками.
- Дело в том, что в молодости я совершил ошибку, - доверительно глухо произнес он наконец, но, из - за грохочущего вихря с воем промчащегося за окном поезда, дети, не расслышав напряглись и ему, оглянувшись, пришлось громко повторить, - Я по молодости совершил ошибку... И только сейчас появилась возможность ее исправить..., - он сделал многозначительную паузу и с ударениями добавил, - я ещё раз очень прошу вас: постарайтесь меня понять!.. Всё дело в том, что я женился неправильно...
- Как это неправильно?! - резко и колюче изумилась Ольга и, глотнув
соку, промокнула красивые, как у Любы губы; а Виктор иронично прищурился.
- А так... я принял половое влечение за любовь, - прямо, но, явно стыдясь и краснея, ответил Петр Михайлович, - это по - молодости бывает часто, особенно теперь. Вам, как врачам, должна быть понятна чертовская сила природного влечения молодости в вашем, примерно, возрасте...
- А мы причём? - перебил его уже Виктор.
- Да нет - не причём. Я пока говорю только о себе, а вам потом кое - что посоветую. Короче меня ослепили красота и желание жить с вашей будущей матерью, несмотря на то, что она была меня старше. Мне казалось, что пустяковская пятилетняя разница в любую сторону не должна иметь никакого значения для влюбленных; поэтому я, не задумываясь, и женился, радуясь тому, что Люба очень красивая и хорошая, радуясь ее доступному расположению ко мне, радуясь ее счастливости, что ее берут замуж. И все
вроде было бы замечательно, включая желанное для нас ваше рождение, получившееся, к тому же, комплектом...
Последние слова он произнес, растянуто с паузами, вовремя соображая, что говорить о постепенно воспалившемся сознании того, что он был не первым, нельзя - это было бы слишком.
В свинцово - тяжелом молчании у него всплыла даже давно хлестнувшая его фраза - "всех наших барух замуж позабирали", которую бросил кто - то из компании хлыщей вслед гулявшим по бульвару парочкам. Может быть, это было сказанное, не о них, но заноза в мозгу осталась, хотя и не мешала почти жить с женой в демонстративно - согласных отношениях до поры, когда Люба, завянув, стала откровенно равнодушной. В последние годы её постельная сухость и холодность климакса стали вызывать у него досаду и безразличие к принужденной и редкой, чаще всего хмельной интимности, всегда только портившей настроение, которое он переживал одиноко, ловко маскируясь самоиронией, чтобы оно не действовало на других...
Мрачная длинная пауза становилась угнетающей и Петр Михайлович, прикрыв глаза сухой от частой дезинфекции ладонью, экономя время, пободрее продолжил свою исповедь откровенно поникшим детям.
- Бросить вас я, конечно, не мог - сам рос без отца. Я хорошо понимал, что надо жить с вами, делая вид любящего мужа, чтобы не было неурядиц плохо действующих на детей. По отцовскому долгу я обязан был жить с вами так, как жил до сегодняшнего дня, что должен был вырастить вас без ущерба и поставить на ноги. Спасибо вам! Вы мне помогали, слушаясь, утешая и радуя... А Любу я вынужден был обманывать, но, по - моему, это было честнее, чем травмировать всех вас разводом... Вы можете осуждать меня, но долг я выполнил, и совесть моя чиста. Люба хорошая женщина, но дальше такое положение я уже не осилю: устал. Может мне будет хуже, но, поймите - душа не лежит. Ей, разумеется, тоже будет трудно - мне жаль её. Но я прошу вас не говорить ей, что я все время её обманывал, изображая влюбленного. Она, пожалуй, по природе и не виновата... Ей будет легче, если вы постараетесь внушить ей, что я на старости спятил и, по примерам стареющих звёзд столичного бомонда захотел свеженького. То, что я сейчас оставлю вас, может, даже к стати: вам теперь нужна самостоятельность, но я должен предостеречь - без настоящего чувства не связывайте свою судьбу, не спешите. И помните, что жена должна быть моложе мужа лет на пять или даже больше...
Закончив последнюю фразу, Петр Михайлович, опуская руку на стол, машинально посмотрел на часы. Заметив, что отец открыто посмотрел время, Виктор восторженно - саркастически произнес:
- Вот это кино!.. - И с проступающим в тоне возмущением спросил, -
- А зачем ты устроил спектакль с командировкой? У тебя не хватило мужества
выложить маме все самому, и ты перекладываешь это на нас?
- Нет, Витя не перекладываю. Я как раз хочу убедить вас, чтобы вы, до моего письма к маме, об этом с ней вообще не говорили, чтобы своим отношением не дали ей даже повода подумал об этом, пока она, получив письмо, сама вам не скажет. И дело тут не в мужестве: для неё, да и для меня, будет лучше, если я объяснюсь в письме.., чтобы с ней не случился опасный истерический припадок. Только вы должны её не просто успокаивать, а убедить в том, что я начал дуреть - седина, мол, в бороду, а бес в ребро. Это она переживает проще.
Замолчав, Петр Михайлович почувствовал, что больше ничего сказать уже не может - всё стало до безразличия мелким; и его неприятно, как плавающий дым, обволок хмельной гул ресторанного зала.
Во вновь повисшей паузе, со звучавшей в голосе брезгливостью, Ольга спросила:
- Зачем ты это нам вывалил? Да именно сегодня, когда мы получили дипломы?! По - твоему это подарок, да?!
Устало, глядя прямо в васильковые, как у матери, глаза дочери, Петр Михайлович с хрипотцой ответил:
- Я это сделал сегодня с расчётом, чтобы полученные дипломы немного сгладили боль от того, что вы узнали. После вы это по - моему, почувствуете.
Ольга полоснула по нему злым взглядом, прикусив губу, нервно встала и почти бегом пошла к выходу.
- Ты куда?! - хотел остановить её Виктор, но отец положил ему руку на плечо.
- Не надо, Витя. Ты потом поможешь ей понять все это, - сказал он снисходительно, хотя боялся, что и сын его по - настоящему не понял.
Говорить не могли и опять долго молчали, пока Петр Михайлович, словно спохватившись, с умолением, не произнес:
- Будешь жениться - бери, пожалуйста, моложе... А теперь иди. Я один ... Теперь я один уеду...
Виктор неуверенно поднялся и, видя налившиеся влагой глаза отца, тихо сказал:
- Извини, папа!
В его тоне Петр Михайлович заметил промелькнувшее облегчение от конца гнетущего разговора и до посадки муторно думал, что может быть, лучше было бы не объясняться?.. Или оставить всё по - прежнему?..