Генерального директора самой большой в городе коммерческой фирмы "Меркурий", в прошлом бывшего инструктора отдела пропаганды горкома партии, Щелина Анатолия Петровича положили в отдельную особую палату кардиологического отделения центральной клинической больницы. Второй инфаркт у него случился после шикарно отпразднованного шестидесятилетия, когда заместители, директора дочерних фирм, заведующие базами и магазинами, скинувшись, подарили ему, как заядлому охотнику и рыболову, УАЗик новой модели.
Петрович, как его чаще всего звали знакомые, был представительным мужчиной среднего роста с крепким загривком и внушительным животом. Под густой седеющей шевелюрой на него сдобном лице каплями черного кофе темнели юркие, с прицельным прижмуром глаза. В спокойном состоянии они придавали ему любопытствующий взгляд, а при гневе становились похожими на дула. Простецки округлый нос и толстые, с мягкими кромками губы стушевывали присущую хитрость.
Обследование на компьютерном томографе подтвердило опасное обострение ишемической болезни и заведующий отделением, поджарый, как боевой петух, профессор Крюков, серьезно смотря в лицо голубоватыми с выкатом глазами, извиняющимся тоном предложил сделать шунтирование "как президенту".
Чувствуя по состоянию и понимая, что профессор предложил операцию неспроста, Анатолий Петрович, подумав о родных и отвергнув мысль о советовании с ними, сразу согласился, и без слов угрюмо подписал бумагу о согласии на операцию, принесенную вскоре молодым аккуратным ординатором. Подготовка к операции заняла два дня и удивила его тем, что его тело без тени смущения побрила симпатичная студентка медучилища, подрабатывающая санитаркой.
В день операции, когда в палату завезли каталку, он поймал себя на том, что машинально перекрестился, хотя никогда этого не делал. Четыре медсестры его проворно, но бережно раздели, умело, на простыне, переложили на жесткую платформу, быстро перевезли в холодную операционную, уложили на стол и, крепко затянув, пристегнули специальными ремнями. Затем операционная сестра сделала укол и в вену правой руки очень ловко и безболезненно ввела толстую иглу от системы.
Анатолий Петрович подумал, что интересно было бы уловить ощущения перехода в бесчувственное состояние, но в этот момент над ним возникла голова в марлевой повязке и профессорским голосом прогудела:
- Ну - у... с богом!? Начинаем.
Анатолий Петрович, чтобы скрыть хлынувший страх, хотел пошутить, но рот не подчинился, и все исчезло...
... Какое - то время спустя, он, словно просыпаясь, почувствовал, что его, лежащего очень неудобно на твердом, опять везут, и в отдаленно - слышимом разговоре воспринялась фраза: "При таком широком некрозе, видимо, и шунты не спасут". Тупо сообразив, что речь идет о нём, Анатолий Петрович хотел спросить, что это, надо понимать - конец?, но распухло - онемевшие горло и язык опять противно не подчинились и к тому же его затрясло. Затресло таким ознобом, что застучали зубы. Такого холода и дурноты у него не бывало - словно морозным током его дергало и трясло изнутри. Он хотел закричать, чтобы помогли, но получился только длинный животный стон. Заложенными ушами он улавливал расплывчатые звуки, каких - то команд, а наркозно - пьяными глазами смутно видел мелькание людей в халатах, которые делали уколы и обкладывали его приятно - горячими грелками. Казалось, что его било долго, что этот кошмар не кончится, но вдруг, словно выключившись, отпустило и стало удивительно светло, хорошо и облегченно. Он почувствовал блаженную радость, какое - то чудесное возрождение без ощущения своей нездоровой плоти. Он как бы вылупился из телесной оболочки, избавился от ее отягощения и стал невесомым чистым сгустком одного только сознания, всплывающим куда - то высь.
Перед ним открылся необозримый простор разлившегося шелковистого вселенского света.
Однако, начав испытывать восторг облегчения, Анатолий Петрович им не насладился, так как его сознание молнией прожег ужас, ужас мысли, что он был безбожником, ярым безбожником, и за это, скорее всего, попадает в преисподнюю... А ведь там, в земной жизни, ему казалось, что он знает истину: что бога нет, что бог - если бы он был - не может быть таким вездесущим, чтобы знать и управлять поведением каждого в многомиллиардном человечестве. В своих статьях о религии, в спорах с верующими и со священниками он всех ставил в тупик своей логикой, особенно главными, выведенными лично им, доводами о том, что в голове бога, если он создал человека по образу и подобию своему, никак не может уместиться и безошибочно использоваться необъятная информация о миллиардах живших и живущих; никак невозможно, чтобы в один и тот же миг всем людям бог мог толково определять их поступки... Каким же невообразимым мозгом, или компьютером надо обладать, чтобы постоянно остерегать всех людей от греха?! Какой же он справедливый и милосердный, если уродствами и болью наказывает только появляющихся на свет младенцев; если позволяет затевать, в большинстве своём религиозные войны?..
Эта "железная" логика помогало Анатолию Петровичу не только побеждать в дискуссиях, она давала ему уверенность в своей умности; благодаря ей он жил и поступал не боясь бога и достиг своего высокого положения.
...Несмотря на явственную реальность происходившего, он, все - таки сомневался в том, что испытывал, что ощущал своей сутью, или, как говорили ученые, своим биополем, а на деле, оказывается, душой. Он, правда, ещё робко надеялся, что это мираж, наркотический сон; но вознесение было настолько явное, что чувствовалось обвевание, как у экрана телевизора, и слышалось потрескивание, словно при расчесывании.
Сколько времени и куда он очень долго возносился, было не понятно, потому, что не было чередования дня и ночь, расстояние и направления были ничем не определены; но, в конце концов, он оказался на возникшем над ним облаке. Левая ватно-белая часть этого облака была освещена лучами, а дальняя часть переходила в темную грозовую тучу. Из - за светлой части слышалось благостное и тихое женское песнопение, порой перекрываемое волнами стонов и воплей со стороны грозовой части.
Неожиданно перед Петровичем проявился одетый в ризу архангел. У него был святой - с нимбом - седобородый, как на иконах, внимательный лик.
- Представший раб божий Анатолий, чтобы войти в царство небесное, надо очиститься покаянием во всех грехах и искупить каждый грех присужденным за него наказанием. Чтобы суд божий был правильный, надобно самому все вспомнить и покаяться, при всех причастных к конкретным грехам свидетелях. После прохождения суда божьего и преисподнего чистилища, всевышний тебя допустит в вечное царство небесное, где на время определит послушание по видеосъемке поведения на земле кого - то из рабов божьих, как это делалось с тобой пасущим тебя ангелом.
Вот и хорошо. Тогда не будем тянуть... Но не надо лукавить у нас все записано и, при обмане, будет показано со стопкадрами. Ну, благословясь, начинай по - порядку - с детства.
Страх подтолкнул Анатолия стать на колени, он мелко дрожал, как на бюро горкома, когда принимали в партию.
- Господи! Прости! Господи! Поми - и - луй!.. - крестясь, взмолился Анатолий, закрыв глаза, - Каюсь я, грешен! Прости меня господи! В детстве я у соседей подсолнухи воровал, соблазнил меня нечистый через Амильку Шарипова. Ты, господи, тогда меня и наказал: я подсолнух - то со ствола не мог оторвать, а у Амиля ножичек был; он им резанул, да мне по пальцу попал... До кости. Только сейчас до меня дошло, что это было предупредительное наказание...
Переводя дух, Анатолий с надеждой на одобрение открыл глаза, чтобы увидеть реакцию.
Архангел смотрел на него с сожалением, укорно покачивая головой.
- Ну, вот... Тебя же предупредили, что обманывать не надо:
Это не пройдет. Нельзя гневить бога, а то хуже будет.
- Но я же правду сказал - как было. То, что в памяти, как во сне, увиделось, я и говорил... - оправдывался Анатолий, недоумевая, в чем подозрение.
Скользнув рукой запазузу, он, как фокусник достал белый усеянный кнопками дистанционный пульт. Направив его в сторону, он коснулся большим пальцем каких - то кнопок, и, прямо в пространстве, как цветной фотоснимок в проявителе, объемно и даже с запахами, возникла живая картина: на задах огорода, по бороздам которого росли, свесив пахнущие воском шляпы, подсолнухи, стояли пятилетние Толя и Амиль. Они были босиком и только в трусиках.
Резко, как воробей, оглянувшись, Толя отчетливо сказал Амилю:
- Давай нарвём мокинских подсолнухов. У них семечки уже ядреные
- Мне Катька давала.
Амиль, также воровато оглянувшись по сторонам, остерегся:
- А если увидят? Нас же узнают... Попадет!..
- А мы ползком, под ботвой, по-пластунски. Будылья наклоним и рви. Не видно будет. - Довольный своей смекалкой сказал Толя, и добавил, - перелезать не будем, под жердями шмыгнем, как ящерки.
- На этом картина застыла и слиняла.
Анатолий был ошеломлен невероятностью этого чуда сулившего ему адские наказания. Неожиданно и наглядно уличенный, он был раздавлен пониманием неизбежности предстоящих разоблачений. А ведь часто, когда он делал что - то стыдное или запретное, его щекотало чувство, что за ним кто - то смотрит... Но корыстные соблазны обычно пересиливали. Цепенея от страха предстоящего, он очень долго не мог овладеть собой и спросить, что теперь будет, и что делать?
Архангел, словно читая его мысли, сказал:
- Вот так - то, раб божий... Этот твой первый грех был тебе прощен, но назидания божьего - порезом - ты не воспринял, пренебрег им, и потом нагрешил за свою жизнь много. Грехи твои все записаны и будут на этом суде рассмотрены, чтобы не только господь всевидящий, но и те, кого ты обидел, обманул, унизил или на грех толкнул, узнали по чьей милости они страдали и страдают, дабы могли, перед прощением, утешиться требованием справедливого тебе наказания. Ты был не прав, беря на себя самый страшный грех, выступать против бога, твердя свой довод о том, что вместо головы у него должен быть гигантский компьютер. Компьютеров здесь хватает и они с невообразимой для смертных ёмкостью и скоростью операций, с предельной способностью воспроизведения и минимальной величины. Они вроде генов, в которые помещаются программы людских плотских и психических качеств. А голова господа полнится вездесущим духом святым.
Как понимаешь, суд будет праведный и не спешный: торопиться здесь некуда - впереди вечность. Так что давай, если по - порядку что помнишь, кайся чистосердечно - может быть будет смягчение; господь покаяние приветствует.
Парализованность мыслей Анатолия не проходила, а усиливалась. Сумбурно мелькали отрывки множества перепутанных во времени грехов: от блестящего, с орех, стального шарика, который он взял в рот, стащив у товарища, да нечаянно, как в наказание, проглотил, и ходил задумчивый, пока тот не сверкнул в жидкой, с перепуга, куче; до последнего наказа своим юристам и главбуху обанкротить бывшего друга компаньона. В суматохе отрывочных эпизодов он никак не улавливал очередной, после подсолнухов, грех: его всё заносило вперед к серьёзным поступкам, причем душил ужас, что жена и дети, увидев его курортные и командировочные измены, будут шокированы показанным сексом и потребуют жестоких наказаний...
Маясь, таким образом, он подсознательно тянул время, и архангел, не выдержав, сказал:
- Видать последовательно раскаяться ты не можешь, а это имеет значение... Придётся судить по видеозаписям. - Направив пульт на темнеющую сторону, он быстро нажал кнопки и проявил новую картину.
...Молодая, красивая, как всегда бывало, аккуратная, мать Анатолия встретила пришедшую в гости свекровь. Она усадила её за самовар и угостила чаем с малиновым вареньем. После чая, убрав со стола, она поставила варенье не в подпол, а на буфет и ушла вместе с бабушкой, наказав Толе быть дома. Когда брякнула щеколда калитки, Толя открыл варенье и, сладко причавкивая, съел почти половину банки. Затем он напился воды и, от нечего делать, стал крутить на столе самодельный волчок.
Вскоре пришел из школы старший брат Коля, а Толя ушел на улицу. Рубиновый цвет варенья привлек и Колю. Не устояв, он тоже вылизал одну чайную ложечку.
Вернувшись, домой, мать сразу заметила убыль варенья и, прежде чем спустить его в подпол, спросила у Коли:
- Это ты ополовинил варенье?
- Нет. Я не ел... - вспыхнув, неуверенно ответил Коля.
- Значит Толя, Где он?
- А как я пришел, он сразу выскочил.
- Ладно, вечером, при отце, разберемся... Бессовестные - последнее варенье ополовинили! От простуды чаю не выпьешь. Гостей угостить нечем будет. Сахар же - по талонам!..
Тут картина, мелькнув, переключилась на ужин. Подав на стол, мать села напротив детей и с ласковой ехидцей спросила:
- Толя, это ты ел варенье?
Зыркнув на вопросительно смотревшего брата и на отца, Толя уставясь в глаза матери, соврал:
- Нет. Я не трогал, - он сказал это, неожиданно для себя, уверенно и понял, что может спокойно, не краснея изображать из себя честного.
- Ну - ка, сознавайтесь! Кто съел? А то худо будет: каждому за двоих всыплю! - чеканя, погрозил отец.
- Ты, Коля? - спросила мать.
- Нет.
- Ты, Толя?
- Нет. Я же сказал. Вон на ком шапка горит... - кивнул он на брата.
Коля, опустив голову, сверкнул на него волчонком. Его уши пылали, словно их уже надрали; а Толя радовался, что свалил вину на брата, который уже зашмыгал и оправдательно заныл:
- Я же чуть - чуть. Только попробовал. Чайную ложечку...
- Чего - о - о?! - возмутилась мать, а отец, не дослушав откровенно заревевшего Колю, взял его за ухо и, вытянув из - за стола, влепил ему по заду такие затрещины, что мать и даже Толя невольно поморщились.
На этом картина застыла стопкадром, и раскатисто, как в огромном соборе, раздался божественный голос:
- Раб божий Николай, пострадавший за грехи Анатолия, какое наказание надо присудить этому обманщику, за совершенный грех и обман?
- Если он в ад попадает, пусть его черти говном накормят за это вранье! - поспешно, вытирая глаза, ответил Коля.
Когда, выключившись, картина растаяла, Анатолий Петрович долго стоял истуканом и с ужасом, муторно, как с дикого похмелья, думал о том, что его ожидает... Если так пойдет, если всё увидят те, кто его знает и имели с ним дело!.. Особенно родные и близкие!..
Лучше броситься в огонь и сгореть, чем испытать их презрение и ненависть за грехи, которые он натворил из - за зависти, жадности и удовольствий. Лучше - скорее в ад и там самому кинуться в геенну огненную, зная, что показанные грехи это только цветочки.
Сочувственно дожидаясь, когда Анатолий придет в воспринимающее состояние, архангел все же не выдержал, и, привлекая внимание, значительно произнес: "Ну - у - у"? - на что Анатолий, с шальным взглядом, размашисто крестясь, взмолился:
- Гос-споди, поми-луй! Помилуйте меня грешного! Отправьте меня в ад, там я сам покаюсь во всем и безропотно приму все наказания!
- Это не - воз - мож -но! - возгласил архангел, - суд не мой, а Божий, и страшный он потому, что в нем должны участвовать все, кого грехи и дела твои касаются. Всевышний понимает это самым очистительным и полезным, а болевые муки не самое страшное - они преходящи, хотя только после преисподнего чистилища открывается путь в вечное царство небесное...