Стешец Сергей Иванович : другие произведения.

Провал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
   Сергей Стешец
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПРОВАЛ
  
   - повесть -
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Бывает, что нипочём не сможешь вспо-
   мнить, как это было.
  
   Д.Сэлинджер "Над пропастью во ржи"
  
   1.
  
   Влюблённый в широкий, дубовый письменный стол, уютное, обитое мягкой кожей кресло, в стопку белейшей, как первый снег бумаги и в тонкую, элегантную шариковую ручку не любит поездок - без разницы: на поезде, в самолёте, на теплоходе или в автобусе. Он любит свой уютный кабинет, кофе по утрам и чай с лимоном в течение дня, сигареты с тёмно-коричневым фильтром марки "Новость" и свои заблуждения. Но ни в коей мере - дальнюю дорогу.
   Влюблённому в свои заблуждения надоела суета жизни, он был в том возрасте, когда единственным бальзамом для сердца является одиночество, и он больше любил слушать осеннюю тишину, чем перестук колёс скорого поезда. Он стремительно старел, у него были грудная жаба и сахарный диабет, он носил очки и вставные зубы, его сопровождала куча других, более мелких неприятностей вроде гайморита, геморроя и псориаза. Но от этого влюблённый в письменный стол, осеннюю тишину и в свои заблуждения не возненавидел весь белый свет, а дорожил своей тихой жизнью, которую, как и полагается в его возрасте, мудро осмысливал, и ещё - восторженно созерцал, что для людей его возраста выглядело странным.
   Он был невысок ростом, но коренаст и кряжист, как дуб в чистом поле и носил недлинную бороду, которая на подбородке вся поседела. Но седина - эта спутница мудрости и старости - уже начала ласкать виски и бакенбарды. Иногда, бреясь перед зеркалом, он с грустью думал об этом, но сожалел о пролетевших годах не глубоко и не долго, удовлетворённый мыслью, что ему ещё осталось лет двадцать-двадцать пять (если Господь будет милостив), и он многое успеет сделать. Он то-то написал, что-то издал, имел какое-то признание. Но не это было главным в его жизни. Главным было - его заблуждения, что занят он важным делом, благодаря которому оставит свой заметный след на земле и умрёт спокойно с осознанием исполненного долга. Блажен тот, кто верит, что может изменить что-то в этом мире, не подозревая, что не мы правим миром, а он нами.
   В любом случае стареющий коренастый человек был счастлив в своих заблуждениях, и можно только пожалеть тех, кто их не имеет.
   Этот человек, которого звали Иваном Ивановичем, ни за что, даже на короткое время, не расстался бы со своим любимым письменным столом, креслом, стопкой бумаги и ручкой, если бы у него не было детей, которые давно выросли и уже несколько лет жили в столице. Иван Иванович любил своих детей, дети тоже не чаяли души в своём добром и наивном родителе, и поэтому время от времени они просто обязаны были видеться. Разлука - хоть и полезная вещь для воспитания преданности чувств друг к другу, но в большом количестве она может засыпать эти чувства песком равнодушия и забвения. Поэтому дети раз в год навещали своего отца, и раз в год он приезжал к ним в столицу, пока здоровье позволяло это делать.
   Поэтому Иван Иванович, на время расставшись со своими заблуждениями и грёзами, сырым промозглым вечером 18 ноября 2006 года стоял на мокром перроне глубоко провинциального городка Унеча. У ног его, как верные лабрадоры у ног хозяина, лежали две больших сумки, набитые соленьями и вареньями - гостинцами для дочерей и сына. С севера из-за приземистого здания вокзала налетал занозистый ветер, и Иван Иванович поднял воротник кожаной куртки морковного цвета. Несколько раз стукнул друг о друга каблуками тупоносых ботинок - выпавший с утра снег к вечеру растаял, и ботинки промокли. Иван Иванович, последние годы почти безвылазно сидевший дома, начал отвыкать от неуюта и холода, ноги застыли даже в шерстяных носках. Засунув руку в глубокий карман куртки, он вытащил пачку сигарет. Натренированным движением бросил сигарету прямо из пачки в рот, отвернувшись от ветра, щёлкнул зажигалкой. Сделав глубокую затяжку, Иван Иванович поперхнулся дымом, потому что из станционного динамика, как из преисподней, взорвал мглистое пространство высокий и гнусавый женский голос:
   - Скорый поезд номер восемьдесят шесть "Климово-Москва" прибывает на второй путь. Нумерация с хвоста поезда".
   Иван Иванович вспомнил, что у него первый, а в настоящее время последний, вагон, что у него в запасе всего две минуты, заполошно стал прикидывать, в каком месте будет посадка.
  
   2.
  
   Заспанная, похмельная или обиженная жизнью проводница с уродливо-толстыми, как у ковёрного, губами от размазавшейся помады выхватила протянутый Иваном Ивановичем билет и скривилась, будто взяла в руки дохлую лягушку. Белесыми глазами она равнодушно вылизала напечатанное в билете. Треснул недозрелый арбуз её рта, обнажая жёлтые семечки зубов, и брызнул белым соком слюны:
   - А паспорт, гражданин хороший?! Неужели вы не знаете, что вместе с билетом надо предъявлять паспорт?!
   Проводница посмотрела на Ивана Ивановича с таким соболезнованием, как смотрит воспитательница вспомогательного интерната на малолетнего олигрофрена. Её лимонной окраски лицо было кислее лимона.
   Иван Иванович знал правила поведения пассажира в поезде, но был писателем. Он считался писателем не без таланта, а значит, обязан быть хоть немного рассеянным.
   - Извините! - промямлил он, как и подобает робкому интеллигенту перед рыхлой горой негодующего мяса.
   Бросив тяжёлые сумки проводнице на ноги, чем не причинил ей и малейшего беспокойства, будто на ногах её были не суконные ботинки, а свинцовые сабо, Иван Иванович панически зашарил по внутренним карманам куртки, запамятовав, что засунул паспорт в карман пиджака.
   - Ладно уж, залезайте в вагон! - Проводница, как корова в стойле, переступила ногами, отодвинув сумки-лабрадоры в стороны.
   Иван Иванович суетливо схватился за ручки поклаж и полез в первый-последний вагон, таща за собой увесистые сумки, как упиравшихся лабрадоров за поводки. Вдруг резко повалил снег, и одна из снежинок успела приземлиться на каблук Ивана Ивановича. Он будто почувствовал это и поспешно затянул в тамбур отставшую левую ногу вместе с тупоносым ботинком.
   В тамбуре он распрямился и с недоумением осмотрелся, как Амстронг на Луне. Очки, как вспугнутая птица, вспорхнули с его переносицы, но Иван Иванович с ловкостью Планта перехватил их на лету. Посадив птицу в гнездо, он дёрнул лабрадоров за поводки и потащил их из тамбура в вагон.
   Ивану Ивановичу показалось, что он попал в тюремный коридор - из-за тусклых светильников в вагоне. В окна коридора не проникали огни станции, и они воспринимались развешенными копиями пресловутой картины Малевича. Иван Иванович, со старческим кряхтением таща сумки, косил глазами на левую сторону: его место должно быть в третьем номере, то бишь в третьем купе.
   Но уже возле второго купе кто-то бесцеремонно толкнул его в спину адидасовской сумкой. Не занесло ли провинциального писателя в жаркую Испанию во время корриды. А если это разъярённый бык тупым лбом толкает его между лопаток? И не увильнёшь, не сиганёшь в сторону: справа - чёрные квадраты Казимира, справа - запёртые камеры Бастилии. Иван Иванович попробовал прибавить шагу, но тяжеленные лабрадоры охладили его пыл.
   - Ты чего, старикан, людям дорогу загородил? - Сутулой спиной услышал он небрежный, как молодость, голос.
   Продвинув сумки на длину ступни пятилетнего ребёнка, Иван Иванович бросил растерянный, косящий взгляд назад, будто коренной конь на кучера, крупом предвкушая крутой удар кнутом. Испанский бык с розовой ряхой довольного жизнью и собственной персоной был во всём джинсовом и нетерпеливо бил копытами кожаных ботинок в вытертую красно-зелёную ковровую дорожку. У джинсового были глаза Ивана Драги, и писатель отвернулся, чтобы ему не харкнули в лицо. Он обречённо потащил чемоданы дальше: будь что будет, только бы не унизительный пинок под зад. Иван Иванович с терпением Сизифа мог выдержать любое хамство, если оно не прикасалось к его неповторимой и гордой личности.
   Когда хамили непосредственно ему, Иван Иванович забывал о своём интеллигентном воспитании и вспоминал, что в студенческие годы серьёзно занимался тяжёлой атлетикой.
   Розовощёкий джинсовый бык будто подозревал об этом и дождался, когда лабрадоры писателя коснутся двери третьего купе. Кто-то услужливо распахнул двери изнутри. Неужели фанаты его творчества решили торжественно встретить своего кумира? Иван Иванович с теплотой в душе подумал, что мир не кончился, что есть ещё время до апокалипсиса, пока на планете живут люди, могущие открыть тебе двери только из-за своего воспитания и природной доброты.
   Иван Иванович не мог знать, что всё гораздо прозаичнее: двум девочкам-близецам шести лет, ехавшим со своей миловидной мамой, приспичило в туалет. И их мама - смазливая блондинка тридцати лет открыла им дверь. Но даже если бы писатель догадался об этом, всё равно он был благодарен за кстати распахнутые двери.
   - Пропустите дедушку, девочки! - выглянул из сумерек приятный грудной голос.
   "Какой я тебе дедушка! - обиделся на хозяйку голоса Иван Иванович. - Если бы ты провела с этим дедушкой ночь, то взобралась бы на такую вершину страсти и экстаза, на которой отродясь не бывала!"
   Даже перетаскивая сумки-лабрадоры через порог купе, даже в такой обыденной ситуации Иван Иванович мог думать красиво и образно.
   - Вы до Москвы? - дежурно спросил он, поднимая нижнюю полку, чтобы поставить сумки. К счастью, диван, оказался пустым, и Иван Иванович с трудом затолкал в него два чудовища общим весом в центнер.
   - До Москвы, до Москвы! - хором прокричали близнецы. И, весело подпрыгивая, ринулись мимо писателя, едва не опрокинув его. - Потому что мы - москвички!
   Молодая мамаша снисходительно улыбнулась им и Извиняюще - Ивану Ивановичу. Как крона берёзы при порыве ветра, колыхнулись её зелёные глаза. Зеленоглазая блондинка? Нет, волосы её были обесцвечены перекисью водорода и коротко, почти под гарсон пострижены. Попутчица легко, будто сидела на батуте, поднялась с полки.
   - Мы отучимся минут на десять, а вы можете спокойно переодеться! - Когда женщина улыбалась, на её атласных шёчках появлялись милые ямочки. Её улыбка была искренней и приятной, как у второй и нынешней писателя. По всему видно, что она была рада попутчику в его лице. Ещё бы - в возрасте, интеллигентный. А мог ведь слепой рок подсунуть какого-нибудь молодого и пьяного хама, вроде джинсового быка в коридоре вагона. Такой, как Иван Иванович, не станет приставать с непристойными намёками.
   Но зато писатель не был в восторге от попутчиков. Девочки-близняшки не производили впечатления тихонь и не обещали ему тишины и покоя в ближайщие два-три часа. Но Иван Иванович всегда мог утешать себя. Вот и сейчас он подумал, что могло быть гораздо хуже. Как во время поездки в Москву в прошлый раз, он мог попасть в компанию загулявших шабашников.
   После этой мысли писатель благодарно улыбнулся женщине, и приязнь присела на столик, добавив уюта сумрачному купе.
   - Спасибо! - Иван Иванович по-рыцарски, благородно чуть опустил голову. - Это весьма кстати.
   Едва женщина вслед за дочерями покинула купе, как писатель почувствовал, как противная грудная жаба всплыла откуда-то снизу живота и сдавила ему грудь. У него была стенокардия напряжения, а он тащил такие тяжёлые сумки! Когда-нибудь из-за любви к детям его хватит инфаркт или инсульт. И всё-таки от любви умирать приятнее, чем от ненависти. Иван Иванович, как и полагается солидному пятидесятилетнему писателю, был философом.
   Прежде, чем снять куртку, он выудил из её кармана пластмассовый пузырёк с нитроглицерином и бросил таблетку под язык.
   "При чём здесь сумки?! - разозлился на собственное безволие Иван Иванович. - Курить надо бросать!"
   Через минуту жаба начала уползать и вскоре затихла, обидевшись на нитроглицерин. Писатель снял куртку морковного цвета и повесил её на крючок.
  
   3.
  
   Иван Иванович переоделся в голубой спортивный костюм и стал похож на водяного из известного мультфильма, озвученного любимым его Папановым, на похороны которого он не поленился съездить в Москву в 1987 году. Сколько лет ему тогда было? Всего-то тридцать три. Время - спринтер, который летит сломя голову по дистанции, не оглядываясь назад, потому что нет у него соперников, способных обогнать. И только смерть останавливает его, как финишная ленточка. В таком случае, куда оно так спешит? Неужели не понимает: если не будет его, Ивана Ивановича, то исчезнет и время. Ничего не будет: ни времени, ни пространства, ни мироздания. Они существуют, пока существуем мы - в этом был уверен Иван Иванович, писатель со странной фамилией, будто дополнительным отчеством - Трофимович. А как же те, кто остаётся после нас - наши дети, внуки? Они же будут жииь и им необходимы время, пространство, мироздание. У них будут и то, и другое, и третье. Но уже их время, их пространство, их мироздание. Всё своё Иван Иванович заберёт с собой, только книги его останутся, если у следующих поколений будет в них необходимость.
   Трофимович загрустил, что случалось с ним часто в последнее время. А кто не загрустит, когда монголо-татарским войском надвигается на тебя старость, когда, как омоновцы рецидивиста, обкладывают тебя болезни. Здоровый мужик в пятьдесят лет не может быть уверен, что увидит завтрашний день. Что уже говорить о больном?! Но, по правде говоря, здоровых пятидесятилетних мужиков Иван Иванович ещё не встречал. Планета в двадцать первом веке мало приспособлена для здоровой безоблачной жизни. По всем признакам, цивилизация движется к своему концу. Тогда зачем он, Трофимович, отказывая себе о всмё, даже в личной жизни, горбился за письменным столом? Писательским горбом он не нажил ни богатсва, ни славы. Пахал ради бессмертия? Смешно! Не бывает его ни для человека, ни для трудов его. Бросить всё, бросить ко всем хренам и хоть остаток жизни прожить в своё удовольствие! Увы, поздно. И выпить, как следует, и съесть, что душе угодно, не может. А из-за диабета и для женщин года через два-три он станет бесполезным объектом.
   От тоски Иван Иванович шандарахнул кулачищем штангиста-полутяжа по вагонному столику - аж бутылка с лимонадом и стаканы подпрыгнули. От раздражения подняла голову грудная жаба, и Трофимович постарался успокоиться. Ничего он уже не может изменить, но есть кое-что в этом мироздании ради чего стоить пожить. Ноги протянуть никогда не поздно. Ну чего его постоянно заносит в философские дебри? Неужели нет объектов для приятных, уютных размышлений? Хотя бы молодая мама - его попутчица...
   Иван Иванович собрался выйти в тамбур покурить. Но прежде, чем подняться и покинуть купе, он зачем-то полез в одну из сумок и вытащил вде книги. Одну - роман Апдайка "Кролик, беги!", чтобы почитать перед сном, а другую - повести Ивана Трофимовича, изданные ж восемь лет назад. Апдайка он небрежно, как уличную проститутку, бросил на подушку, а себя положил в центр стола. Ему вдруг захотелось понравиться попутчице, ему хотелось, чтобы она узнала, что он - писатель. Сказать об этом напрямую как-то неинтеллигентно, а в книге есть его фотография. Он уйдёт в тамбур минут на пятнадцать, а попутчица из любопытства откроет книги и...
   А что "и"? Она тут же бросится к нему на шею и предложит свою любовь? - обругал себя Трофимович, выходя из купе, но возвращаться не стал. Он с юности был мечтательным ослом, таковым и остался. Попутчица и её девочки ухожены и выхолены, не выглядят удручёнными или докучаемыми житейскими невзгодами. Наверняка, у попутчицы есть молодой, красивый и преуспевающий муж. К тому же, она стличная штучка. На кой чёрт ей сдался старый, больной и нищий провинциальный литератор? Как пить дать, на таких она в своей столице смотрит с презрением.
   "Сложи крылышки, общипанный грач, смажь их солидолом и не нарывайся на глупости!" - опять отругал себя Иван Иванович и захотел вернуться в купе, чтобы убрать со стола свою книгу. Он знал за собой тщеславную слабость и тягу к любовным авантюрам, которые по большой части заканчивались полным фиаско. Но успел лишь остановиться, потому что из туалета жёлтыми воробышками (жёлтого цвета были их пижамы) вылетели близнята, а вслед за ними вышла мама в таком же голубом, как у Трофимовича, спортивном костюме, но на порядок дороже. Костюм плотно и соблазнительно облегал совершенную фигуру попутчицы. Иван Иванович интуитивно, мартовским котом облизнулся, и, слава Богу, что этого не заметила молодая женщина. В её глазах он выглядел бы сексуально озабоченным идиотом.
   - Меня Иваном Ивановичем зовут! Я покурю в тамбуре, - зачем-то
   Представился Трофимович, поравнявшись с попутчицей, да ещё и сообщил о своём намерении покурить, будто перед собственной женой отчитывался. Да плевать ей на то, что он Иван Иванович и что идёт курить в какой-то тамбур!
   - Очень приятно. А я Даша, - Попутчица снисходительно, как неловкому пятнадцатилетнему воздыхателю, улыбнулась ему.
   И, как пятнадцатилетний воздыхатель, Иван Иванович смутился и покраснел Хорошо ещё, что не уронил на ковровую дорожку свои сконфузившиеся серые глаза и не потерял дар речи. Вдобавок ко всему, он ляпнул не по-писательски штампованно:
   - Какое редкое и красивое русское имя!
   - Я знаю об этом, - не удивилась Даша.
   Кем она сейчас видела своего попутчика? В недорогом, немодном спортивном костюме он мог показаться не просто заурядным старичком, а ещё и занудным бухгалтером какого-нибудь водоканала. И поделом! Кесарю - кесарево.
   Как-то сразу поникший Иван Иванович дёрнул на себя дверь в тамбур. Господи! Чуть больше трёх часов поезд в пути, а в тамбуре уже насвинячено так, будто поезд до Унечи добирался из Владивостока. Нет, никогда не стать неумытой России цивилизованным государством. Никакие реформы не помогут, хоть штрафуй-перештра-фуй всех до одного, они будут гадить там, где едят.
   Распечатывая пачку сигарет "Новость", Трофимович с особой старательностью бросил в урну, под которую приспособили обыкновенное цинковое ведро, целлофановую обёртку пачки, акцизную марку. Прислонившись спиной к стенке тамбура, он без удовольствия закурил: в горле першило. Табачный дым показался вонючим и едким. Затемнённое окно двери тусклым зеркалом отражало его лицо. Иван Иванович печально усмехнулся, сказал шёпотом вслух:
   - Да-а... Ты становишься самым заурядным старичком, писатель Трофимович! А ещё пытаешься петушиться - гоношишься, молодых бабёнок завлекаешь! Очень прошу тебя: не делай из себя посмешище, придурок!
   Поезд набирал ход, и Трофимовича качнуло на стрелке. За коном мелькали огоньки провинциальной Унечи. Впрочем, городок, в котором жил Иван Иванович, был ещё меньше и провинциальнее. Лет семнадцать назад у Трофимовича была возможность переехать в столицу, но он не захотел покидать тихого, уютного уголка на краю России, где ему и дышалось легко, и писалось вдохновенно. И только время досаждало ему, неумолимо приближая к старости. Хотя... Разве в столице оно шло бы в обратную сторону?
   Иван Иванович вдруг встрепенулся, полез в карман эластиковой куртки, откуда выудил допотопный мобильный телефон. Дочери давно предлагают ему новый, накрученный, но Трофимович наотрез отказывался, потому что любил свой старенький, объёмный и тяжёлый "Алкатель". Привычка к вещам, нелюбовь к дорогам - это и было первым признаком старости.
   Набрав номер одной из дочерей, Иван Иванович сделал глубокую затяжку, стал ждать соединения. Прочирикало всего два сигнала, а ему показалось, что минула вечность. В последние годы что-то невероятное твоится со временем: оно то скакало жеребцом-лидером на бегах на московском ипподроме, то плелось трёхсотлетней черепахой, совсем не такой обаятельной, как героиня Рины Зелёной. Трофимович не пытался подгонять время, потому что в его возрасте это было бы безумием, и не в силах был удержать его, когда оно шло в разнос. Ему бы подружиться с мудрой старостью, принять мироздание таким, как оно есть, с его недостатками и достоинствами, а он страдал. Ему всей душой хотелось покоя и вместе с тем боялся смерти, хотя именно она воплощала абсолютный покой.
   - Это ты, папочка? Ты уже выехал? - после третьего гудка проснулся голосом дочери мобильник.
   - Да, доча. Встречайте утром в Москве.
   - Обязательно встретим! У тебя первый вагон?
   - По нумерации первый.
   - Мы ужасно соскучились по тебе, папочка! С нетерпением ждём!
   После того, как его души коснулся дорогой, нежный голос дочери, необъяснимые печаль и тревога отпустили его, и, возвращая мобильник в карман, он глубоко и облегчённо вздохнул. Даже плечи его перестали сутулиться, воспряли, как отогревшиеся птицы. Скривившись - не с досады, а от негодования, - он швырнул недокуренную сигарету в ведро-урну. Но вопреки желанию возвратиться в купе, впечатал курносый нос в холодное стекло и впился глазами в чёрную даль, стремительно приближающуюся и обнимающую поезд, будто хотел рассмотреть в ней своё будущее, а может быть, будущее сего мироздания.
   Размеренно и уютно постукивали на стыках вагонные колёса, и Трофимович обречённо, не не безнадёжно подумал, что есть, наверное, какой-то смысл, чтобы просто жить.
   "Приеду в Москву и обязательно брошу курить!" - просто подумал он. Наверное, чтобы не думать о чём-нибудь философском и возвышенном, отчего всегда становилось грустно.
  
   4.
  
   Как-то протяжно и жалобно застонала открывшаяся дверь в тамбуре. Этот стон коснулся его сердца тупой и ржавой пилой, возвращая тревогу. Нос Ивана Ивановича уюиной присоской прилип к стеклу, и не хотелось отрывать его, не хотелось возвращаться в реальной действительности, которая по амнистии отпустила своего узника, а потом передумала и приказывает вернуться. Как счастлива, верно, те, что навсегда разругались с нею! А Ивану Ивановичу она была нужна, хотя он уже плохо представлял себе: почему и зачем?
   Его лопатки не чувствовали опасности от вошедшего в тамбур - интуиция родившегося под знаком Рыб редко подводила его. Он не услышал звука шагов, хотя обладал, как и большинство близоруких, чутким слухом, будто в тамбур первого-последнего вагона просочился призрак, передёрнулся всем телом от непонятного страха. И оглянулся.
   В шаге от него стояла женщина средних лет - узколицая, с дерзко, по-девичьи вздёрнутым хвостиком русых волос. Большие и выразительные синие глаза её, дисгармонирующие со строгим чёрным костюмом, отсутствовали в этой реальной действительности. Она смотрела на Ивана Ивановича, как на далёкую-далёкую судьбу, на одно мгновение проклюнувшуюся на ночном небе.
   Под колёсами разогнавшегося поезда шуршало время, но синеглазую попутчицу, казалось, оно не волновало. Она опустила глаза, но через мгновение вновь подняла их. И Трофимовичу показалось, что они резко изменились. В них появилась осмысленность, вроде иронической мудрости, присущей старухам, будто за то мгновение, когда она не смотрела на Ивана Ивановича, невидимая мойщица окон протёрла их, убрав равнодушную, туманную матовость.
   От этого иронично-изучающего взгляда Трофимович поёжился, и его сердце сладко заныло от тревожно-радостного предчувствия. Он хотел подумать: с чего бы это, он подумал: интересно, сколько ей лет? Верно, около сорока?
   - Извините, у вас не найдётся сигаретки? - неуверенно, даже стеснительно спросила она. Так просят милостыню люди, на самом деле попавшие в беду.
   Альт синеглазой был мягким, но с трещинкой. Он потрескивал, будто сучок яблони на первом крепком морозце. Чему-то разволновался Иван Иванович; задрожала, засуетилась его правая рука, забравшаяся в карман за сигаретой. Он спешил, будто женщина могла передумать, а ему было архиважно исполнить её просьбу.
   - Конечно, конечно! - Трофимович протянул ей пачку сигарет с такой готовностью, будто перед ним стояла не случайная попутчица, а Людмила Путина.
   У женщины был неумело сделанный маникюр: ногтем, окрашенным белесым лаком она зацепилась за край пачки и едва не уронила сигареты на пол. От этого ещё больше смутилась.
   Наконец, тёмно-коричневый фильтр сигареты раздвинул чуть тронутые помадой губы попутчицы. В руках женщины не было ни зажигалки, ни спичек, но Иван Иванович, всегда бывший предупредительным с женщинами, не догадался предложить ей огонёк, беспричинно растерялся, будто нечаянно встретился с первой любовью.
   "Женщина, как женщина - ничего сверхвыдающегося! - отругал он себя, не переставая удивляться себе самому. - Что это я?!"
   А сердце, не подчиняясь ему, продолжало время от времени замирать сладко и тревожно. Такого странного состояния Трофимович, наверное, не испытывал с восемнадцатилетнего возраста.
   Попутчиц подняла на него виноватые глаза. Вот в чём дело! Женщина была приятной наружности - не более того. Но вотглаза её! Казалось, они жили отдельной жизнью - наполненной глубоким смыслом и возвышенной.
   "Верно, она пережила какую-то большую драму!" - подумал Иван Иванович и отвёл глаза в сторону, боясь, чтобы попутчица не прочитала в его взгляде чего-нибудь такого, что он, как мужчина в возрасте, стеснялся.
   - У ас не найдётся огонька? - треснул сучок голоса женщины.
   - Конечно, конечно! - поспешил ответить Трофимович, щёдкая зажигалкой.
   Попутчица прикурила и жадно, глубоко затянулась. С таким удовольствием делают первую затяжку заядлые курильщики, которые долго не курили.
   Женщина ненарочно выпустила струйку дыма в лицо Ивана Ивановича и опять смутилась.
   - Извините... Давно не курила. Уже полтора года, как развязалась с этой пагубной привычкой, но... И чего я так разволновалась?
   Надо же! Трофимович тоже не понимал, с чего это он разволновался, когда эта женщина вошла в тамбур? Ну, пусть умные и выразительные глаза. Разве мало он встречал женщин с подобными глазами? Тут что-то другое, чего он, писатель со стажем, инженер человеческих душ объяснить не мог.
   - Бывает... - буркнул он. И его голос треснул, как сучок яблони в конце ноября. Он вдруг ощутил себя учеником, стоявшим у классной доски с невыученным уроком. Весьма странное ощущение.
   Чтобы подавить неловкость, возникшую у него. Ему надо было или извиниться или уйти, или закурить самому.. Иван Иванович знал, что разумнее и предпочтительнее ради собственного спокойствия выбрать первое, но он помимо своей воли вытолкнул из пачки сигарету и щёлкнул зажигалкой. Какими глупыми и наивными бывают мужчины, встретившиеся с откровенным взглядом незнакомой женщины!
   - Или мне кажется, но я не могу избавиться от мысли, то мы с вами где-то встречались, - как Снегурочка, выпустив сизую дымку, сказала попутчица. Она улыбнулась уже смелее и откровеннее, и на её щёчках появились обаятельные ямочки.
   "Ну и дела!" - усмехнулся про себя Трофимович. Обычно такой примитивной фразой набиваются на разговор и знакомство мужчины, относящиеся к разряду коллекционеров. Но женщина...
   "Нет, нет, я далёк от мысли, что она таким образом пытается познакомиться со мной, - подумал Иван Иванович только ради того, что надо было о чём-либо подумать. - Не такой жу красавец, да и песок начал местами сыпаться!"
   Всё-таки надо было не прикуривать сигарету, а вежливо распрощаться с попутчицей. Тогда не было бы необходимости что-то отвечать на её предположение. Хоть убей, но Трофимович не припоминал, где он мог встречаться с этой женщиной? Он не запоминал лица, но такие глаза должны были запасть в ропмантическую душу поэта.
   Иван Иванович не имел желания умирать от скромности.
   - Вы могли меня видеть... - Он слегка замялся, потому что не хотел выглядеть навязчивым. - А вообще-то откуда вы?
   - Из Унечи. Я работаю директором районного Дома культуры.
   - Ну конечно же! - воодушевился Трофимович. - Год назад вместе с группой писателей я выступал у вас.
   Интересно... Он должен был видеть попутчицу, а значит, запомнить её глаза. Но может, на расстоянии они не так выразительны? Или отсутствовали в реальной действительности. То, что отсутствует, невозможно увидеть, а не только запомнить.
   Женщина рассмеялась, и это показалось очень неожиданным для неё, будто и допустить нельзя было, что она может смеяться.
   - Я вспомнила, вспомнила! Вы - Трофимович Иван Иванович правда? Вы из соседних Кулём. Я права?
   Ивану Ивановичу было приятно, что его узнали. Но странное дело: это совсем не тронуло его тщеславия. От этого узнавания тревога в душе разрасталась ещё больше. Трофимович ощущал себя так, будто его фотография висела на стенде "Их разыскивает милиция", и попутчица узнала в нём отпетого рецидивиста. Не из-за ли тревоги ему захотелось поскромничать?
   - Странно, что вы запомнили моё имя и фамилию. На сколько мне помнится, нас было человек восемь...
   Попутчица мило коснулась длинными пальцами скрипачки его плеча. И от этой доверительности ему сделалось ещё тревожнее.
   - Не скажите! Среди восьми вы были единственным членом Союза писателей России.
   - Разве в этом дело?
   - Вы правы. Дело в уровне. К тому же, у меня есть ваша книга. Когда-то давно я купила её по случаю. И представьте себе, она мне понравилась. Честно вам скажу: книги современных писателей, а тем паче, местных, нравятся редко.
   - Вы мне льстите... - Иван Иванович на самом деле смутился, а уж это случалось с ним редко. Он так не смущался, даже когда два года назад под прицелом телекамер получал областную Литературную премию.
   Синеглазая попутчица небрежно бросила окурок в ведро-урну.
   - Наверное, я утомила вас своим любопытством. Извините... Спасибо за сигарету!
   Попутчица так стремительно вышла из тамбура, что Трофимович не успел что-то сообразить. Через десять секунд ему уже казалось, что никто не заходил в тамбур, никто не беседовал с ним. Тем более, странное ощущение, когда стоял тонкий запах дорогих женских духов.
  
   5.
  
   Его избранная книга прозы - предмет тайной гордости автора - лежал на столике не сдвинутый и на сантиметр. Книга нисколько не волновала красивую попутчицу, впрочем, как и остальное человечество. Он горько усмехнулся про себя.
   "Может быть, Иван Иванович, ты и неплохой писатель, но, кажется, опоздал на целых полвека. Нынче у толпы другие кумиры и иные инженеры душ! Нынче толпа, кроме жрать, ничего не желает!" - Ему показалось, что такая самоирония была уместна.
   Соседка по купе едва заметно улыбнулась. Улыбаться ей в ответ Иван Иванович посчитал не обязательным.. Ему было обидно от осознания того, что его поезд давно ушёл.
   Даша - кажется, в недоумении - сдёрнула с диванчика одну из близняшек, освободив законное место Трофимовичу. Он молча сдёрнул со стола свою книгу и открыл её на титульном листе, на котором не состоялся элегантный и остроумный автограф попутчице Даше.
   "Старый идиот! Тебе только и осталось облизываться на молодых красавиц и по-пустому мечтать о них. Как и подобает старому ослу!"
   Благоразумие Ивана Ивановича на протяжении полувека мирно уживалось с сумасбродством. И резко выхватив ручку из кармана пиджака. И она заплясала ламбаду на титульном листе:
   "Милой Дашеньке от чистого сердца. Автор".
   Закрепив эти дежурные слова своей лихо закрученной подписью, он протянул книгу попутчице.
   - Что это? - удивилась она не книге, а его вымученной улыбке.
   - Вам на память... - смутился Иван Иванович от собственной глупости.
   Даша почти равнодушно сравнила фотографию в книге с его идиотской физиономией и положила книгу на стол, будто бутылку минеральной воды поставила. Наверное, она была так же далека от литературы, как он от кун фу.
   За окном поезда мелькали унылые, чуть видные осенние пейзажи, которые угрюмо облизывал взгляд Трофимовича. Приклеив свою широкую спину стенке купе, он злился на себя и почему-то на элегантную попутчицу. Казалось, не было причины для раздражения: немало бальзама на самолюбие и ревнивое сердце писателя вылила культурный работник из Унечи. И вдруг Иван Иванович понял причину испортившегося настроения: восхищение, выраженное писателю синеглазой женщиной в тамбуре, показалось ему неискренним. А реакция соседки по купе - наоборот. И в этом вся суть.
   Трофимович осторожно прощупал своё состояние души. Оно ему не нравилось, как могут не нравится плохо заживающие швы больного хирургу. Такое состояние души психиатры называют депрессия. Эта сволочная, безвольная и унылая дама не нагрянула в гости к Ивану Ивановичу неожиданно, как бывало прежде и довольно часто с тех пор, как он заметил, что стареет. Нынешняя депрессия началась неделю назад в Кулёмах. Сначала он стал ненавидеть то, чем занимается: свои бдения над письменным столом, затем - себя и, в конце концов - весь мир. Так что поездка в Москву к дню рождения младшей дочери показалась ему кстати.
   Уже на полпути к Унече в автобусе Иван Иванович подумал:
   "Слава Богу, что депрессия осталась в Кулёмах, не увязалась верной и прилипчивой собачкой за мной следом".
   Оказывается, он жестоко ошибался. Депрессия успела впрыгнуть в первый с хвоста вагон. Неужели и по Москве будет с ним бьродить в обнимку?
   Чуть-чуть придушила его депрессию попутчица в тамбуре. Но, докурив сигарету, культработница так стремительно покинула его, будто бежала от прокажённого. Депрессия немного отдышалась и снова набросилась на несчастного российского писателя.
   - Извините, Иван Иванович... - отвлёк Трофимовича от невесёлых размышлений бархатный голос попутчицы.
   Иван Иванович встрепенулся, будто он был Диогеном, которого громко окликнул Зевс. Он ошеломлённо осмотрелся вокруг себя, словно самим присутствием в купе досаждал столичной даме..
   - Да...- Извиняюще, как свидетель в суде, промямлил он.
   - Я хочу вас попросить...
   Трофимович слегка преобразился. Всё-таки он не абсолютный ноль в этом мироздании, потому что ноль не может выполнить ничьей просьбы: ни элегантной женщины, ни космической пылинки. Пусть Даша просит о чём угодно, только унесёт с собой его депрессию.
   - Мне надо отлучиться в девятый вагон. У подруги остались наши билеты, а скоро проводник потребует их. - Даша смотрела на него почти умоляюще. - Посмотрите за моими сорванцами, я быстро!
   Быть нянькой-воспитателем для шустрых девочек-близняшек - это гораздо интереснее, нежели вылизывать депрессивным взглядом сумеречные пейзажи за окном.
   - Конечно! Конечно! Присмотрю!.. - поспешил заверить её Иван Иванович. И, наконец, улыбнулся. Ему необходимо было улыбнуться попутчице, чтобы та убедилась: этому интеллигентному и доброму человеку можно доверить своих дочерей.
   - Я быстро! - смущённо повторила Даша. - От силы - четверть часа.
   - Да хоть полчаса! - расщедрился Трофимович. Более длительного срока отсутствия молодой мамы он назвать не рискнул - уж слишком шустрыми были близняшки.
   - Спасибо! - поблагодарила попутчица и заскрипела дверью купе.
   Близняшки сразу усвоили, что имеют право на толстенького дедушку, а значит, и досаждать ему. Одна из них стремительно слетела со своей полки и приземлилась возле Ивана Ивановича.
   - Дядя! А почему вы подарили книжку нашей маме? Вы её любите?
   Трофимович, решивший глотнуть газировки из бутылки, поперхнулся. Ещё десять лет назад шестилетние дети не додумались бы да такого бестактного вопроса.
   "Твои слова да Богу в уши! - со сладким нытьём под сердцем подумал он. Ужас как нравилась ему зеленоглазая москвичка. - А культработница из Унечи?"
   Иван Иванович мысленно безжалостно отшлёпал своё сумасбродство. Не хватало старому идиоту превратиться в буриданова осла, стоящего между двумя равновеликими копнами сена, которые ему недоступны.
   - Дядя Ваня пишет книжки и подарил вашей маме, чтобы она почитала. А у вашей мамы нет любовника, потому что она любит вашего папу! - Трофимович очень был доволен ответом и почувствовал себя внуком Макаренко. - Тебя как зовут, девочка?
   - Меня зовут Вика, а сестру Лика! - бойко ответила девочка. - У нашей мамы есть любовник. А у папы есть любовница.
   - Может быть, - с кислой миной ответил он. - Но не я. Я слишком стар для этой роли, девочка.
   А вот этим ответом Трофимович был недоволен. Так отвечать шестилетнему ребёнку мог только идиот. А задавать такие вопросы шестилетней девочке? Кажется, он совсем запутался. Разрядила неловкость, которую он испытывал, другая близняшка - Лика:
   - Вика всё врёт и выдумывает, дядя Ваня! Вика всё время врёт и выдумывает! У неё самой есть любовник Витька!
   Вика стремительно перескочила на полку к Лике и была готова вцепиться в волосы сестры. Ивану Ивановичу удалось вовремя разнять их, иначе Даша по прибытию в Москву пришлось бы покупать два шиньона. Он усадил близняшек по обе стороны от себя.
   И тут же в дверь купе постучали.
   - Войдите! - великодушно разрешил Трофимович.
   Вошла проводница с планшеткой с многочисленными карманчиками, в которые она собирала на хранение билеты. Взяв билет у Ивана Ивановича, она с высокомерным любопытством взглянула на близнят.
   - Гм... А где ваша мама? Ей, кажется, я поверила, что ваши билеты у её подруги. На вид - вполне порядочная женщина.
   - Так оно и есть! - геройски встал на защиту попутчицы Трофимович. - В настоящее время она на пути к подруге.
   - Поверим ещё раз. Когда вернётся пуст принесёт билеты в купе проводников. Одно место у вас свободно, бронь. В Почепе подсядут. - Лоснящееся, самодовольное лицр проводницы говорило о том, что она выполняла работу государственной важности. - С вас сорок рублей за постель, мужчина!
   - Опять подорожало? - удивился Иван Иванович, хотя это обстоятельство не должно было удивлять современного россиянина.
   Потому проводница в недоумении скривила губы ковёрного, отчего ещё больше стала похожа на откормленную лягушками кикимору.
   - Вы как будто с Луны свалились! Сейчас всё дорожает и почти каждый день! - Проводница с щедростью спонсора отсчитала сдачу с сотни пассажира. - А вроде производите впечатление солидного человека!
   У слишком долго молчавшей Вики вновь разыгралась безудержная фантазия на всю ту же тему.
   - Дядя - не солидный человек! Дядя - любовник нашей мамы! - Из озорных глаз шестилетней оторвы сотнями выпрыгивали бесенята.
   Проводница одновременно с подозрением, с любопытством вгляделась в Ивана Ивановича. На чём заклинило её вялые, атрофированные алкоголем мозги?
   "Неужто этот старый пердун спит с такой эффектной и молодой мадам?!" - можно дать шестьдесят против солрока, что именно так подумала она.
   - Интересно, интересно... - ехидненько прошептала проводница. - Могли бы не посвящать в свои, так сказать, амурные дела, детишек. Как можно?!
   У краснорожей и явно похмельной проводницы были глаза старой и строгой учительницы начальных классов. Из-за её спины лукаво улыбалось это малолетнее исчадие ада Вика. Она озорно подмигивала писателю, а ему показалось, что подмигнул чертёнок. Почудились даже рожки на детском лбу. Во всей красе проявляют себя современное телевидение и акселерация.
   Но, к своему удивлению, после слов проводницы, Иван Иванович нисколько не смутился. А почему он должен был смущаться, если его приклеили к такой красивой и молордой женщине? У него даже сладко ёкнуло сердечко, когда близняшка выдала его желаемое за свою фантазию. Провдница, как неподкупный прокурор, ждала его пояснений, хотя Иван Иванович спокойно мог послать её туда, куда не доедет скорый поезд. Но писатель решил не дразнить ни себя, ни гусей.
   - К вашему сведению, я с их мамой познакомился не ранее, чем полчаса назад! - Плюнул я в лицо легковерной проводницы саркастической иронией. - У этой невозможной девочки буйная и неконтролируемая фантазия.
   Иван Иванович выразился несколько витиевато. Попади подобная фраза в его роман, который он пишет уже четвёртый год, он её сразу безжалостно вымарал бы. Но что сказано. То сказано. Проводница такой же литературовед, как Трофимович балетмейстер Большого театра.
   - Бывает! Современные дети могут придумать такое, что волосы дыбом станут! - Ничуть не раскаялась прводница. - Так вы пришлёте ко мне их маму с билетами?
   Он неопределённо пожал плечами. Мама близняшек уже задерживалась. Может быть, ей самой надоели остроязыкие отпрыски, и она решила таким экзотическим образом избавиться от них? Тьфу, тьфу, тьфу! Не приведи Господь!
   Проводница нерешительной слонихой потоптавшись на месте, неуклюжей танкеткой выкатилась из купе.
   - Ну, и где ваша мама?! - почти трупом осунулся на вагонный диван Иван Иванович.
   Вика доверительно уцепилась в рукав Трофимовича, будто он был её любимым дедушкой.
   - Вам что, с нами скучно, дедушка? - Втка с подхалимством заглядывала ему в глаза.
   Иван Иванович вздрогнул. Если бы он был дедушкой этих оторв, уже бы отзвучал реквием на его похоронах.
   - Нет, с вами поскучать проблематично! - Трофимович обречённо вздохнул.
   - А нам скучно! - Наверное, эта Вика не замолкала даже во сне. - Вы же ответственные за нас! Нам не должно быть скучно! Если мы с Ликой разревёмся, то сбежится весь вагон. И то нас не успокоят!
   Современные дети способны и на бессовестный шантаж. Ну просто какие-то рэкетирши!
   - Ладно, - равнодушно согласился Трофимович. - Только я сейчас ватку из сумки достану.
   - А зачем вам вата? - Наконец-то поразилась бойкая всезнайка.
   - Заткну уши, чтобы не слышать вашего рёва.
   - А ещё солидный человек! - возмутилась Вика не хуже проводницы.
   - И мамин любовник! - смеясь упрекнула Лика.
   - Я с ума с вами сойду! - оценил их юмор Трофимович.
   - Не сойдёте! Дедушки с ума не сходят, дедушки терпят. Давай во что-нибудь поиграем, потому что маму придётся ждать долго! - ничтоже сумнящеся, изрёк шестилетний философ.
   - И во что же мы будем играть, мадмуазель?
   - Вы будете конём, а мы с Ликой наездницами.
   "Ни фигашеньки себе! Если бы такую игру предложила ваша мама!" - с иронией подумал Иван Иванович.
   - К сожалению, у меня нет уздечки и седла, а я конь необученный! - На этот раз я смог ошарашить шестилетнюю эрудитку. - Давайте лучше я расскажу вам сказку.
   - Только сказку с ужастиками! - согласилась Вика.
   Сказку об Иване Царевиче, которого захватили с целью выкупа бандиты Кощея Бессмертного, близнята слушали внимательно.
  
   6.
  
   Иван Иванович был человеком с богатой фантазией, иначе ему не стоило бы влюбляться в письменный стол писателя, но скоро и она иссякла после того, как Иван Царевич выстрелом из гранатомёта в клочки разнёс бронетранспортёр Кощея Бессмертного.
   - Вот так бесславно закончилась жизнь этого злодея Кощея! - подытожил он свой сказочный рассказ и почувствовал себя Ираклием Андрониковым, виртуозно владевшим устной речью. Он взглянул на часы и обречённо вздохнул: неотразимая мама близняшек отсутствовала уже сорок пять минут. С минуты на минуту поезд должен подъехать к станции Почеп, и в их купе появится ещё один пассажир. Хорошо, если бы это была какая-нибудь старушка - божий одуванчик, которая добровольно разделит его страдания.
   "Если у меня будут внуки..." - лишь только попытался подумать Трофимович, потому что бесмёнок Вика обладала способностью взрывать даже чужие мысли.
   - И это всё? - на её лице было написано такое разочарование, будто она надкусила аппетитно выглядевшее яблоко, оказавшееся папье-маше.
   - Всё. По-моему концовка вполне логичная, в духе сказок народов мира. Добро победило зло! - Иван Иванович нарочито говорил заумно, чтобы отбить у этой малолетней бестии охоту задавать вопросы.
   -Какие всё-таки эти взрослые глупые! - возмутилась Вика. - Кощей - это кто?
   - Кощей и есть Крщей. Фантасмагорическая личность, воплощающая вселенское зло! - Иван Иванович продолжал мстить дотошной шестилетке.
   - Он же Кощей Бессмертный! - торжественно воскликнула Вика. - Его нельзя убить не их гранатомёта, не из атомной даже бомбы!
   Логика шустрой близняшки была железной. Я вспомнил об иголке яйце, но не успел проявить свою эрудицию, потому что поезд дёрнулся, как эпилептик во время приступа и, и остановился. Слава Богу, кажется, Почеп.
   "По крайней мере, - воодушевился Трофимович, - я могу оставить близняшек на попечение попутчика или попутчицы и сходить в девятый вагон за их мамой - любительницей душевных бесед с товарками".
   Через пять минут в купе ввалился большой грузный мужик с серьёзными, как у прокурора, карими глазами. На вид ему было лет сорок, потому что лицо было гладким, как ягодица девственницы, и, если бы не двойной подбородок, его можно было принять за известного киноактёра Матвеева в молодости.
   Новый попутчик обстоятельно и пристально, как прокурор на месте убийства, окинул взглядом купе и остался этим осмотром весьма недоволен.
   - Насколько я могу видеть, на моей законной нижней полке находятся дети. А ваше место, уважаемый гражданин? - вопросил он с прокурорской строгостью.
   Если бы попутчик не обладал таким импозантным видом, его можно было принять за пахана, откинувшегося из зоны, который бы при любом ответе Трофимовича рыкнул угрожающе:
   - Ваше место у параши, папаша!
   - Я нахожусь на своём законном месте, согласно купленному билету! - спокойно ответил Иван Иванович, чтобы нагловатый попутчик, забывший даже поприветствовать его, и не думал претендовать на нижнюю полку.
   - Хм... - кажется, немного растерялся ввалившийся в купе тип, который явно не любил этого делать. - И что же теперь?
   Трофимович равнодушно пожал плечами и отвернулся к окну. Нет, судя по всему, ему удастся освободиться от роли воспитателя ещё не скоро. Притихшие было близняшки ничтоже сумнящеся взяли нового попутчика на абордаж. И, как всегда, первой в атаку бросилась неутомимая и бесстрашная Вика:
   - Дяденька! Вы не имеете права выгонять нас на верхнюю полку, потому что мы дети и можем с неё свалиться!
   Попутчик в изумлении посмотрел на девочек и почесал в задумчивости за правым ухом - как хряк копытом.
   - Это ваши внучки?
   - К счастью, нет! - искренне ответил Иван Иванович.
   - Почему "к счастью"?
   - Поживёте - увидите, - теперь с иронией и цинизмом ответил Трофимович.
   Попутчик недовольно поморщился, будто ему в автобусе наступили на мозоль.
   - В таком случае, где же сопровождающие детей лица? Пошли перекурить?
   - Если бы. Их мать, прелестная молодая особа, забыла проездные документы у подруги в девятом вагоне и попросила посидеть с детьми пятнадцать минут. Прошло сорок пять, - как на допросе в прокуратуре доложил Иван Иванович.
   - Меня это нисколько не удивляет. Нынешняя молодёжь безответственна до безобразия! - буркнул попутчик-здоровяк, которому нельзя было дать больше сорока.
   Ничтоже сумнящеся он, словно пушинок, подхватил с дивана обоих близняшек и пересадил их на полку к Трофимовичу. Просто удивительно, как промахнулась мимо руки попутчика пытавшаяся укусить его Вика. Бедолага! Он не подозревал, что купил билет в одно купе вместе с малолетними пираньями. Хотя и Иван Иванович не отказался бы укусить его за руку за бесцеремонность и нагловатость. Но это не имело бы должного эффекта, так как челюсти местного писателя были искусственными.
   Попутчик поднял крышку дивана вместе с постелью и впихнул в его зево объёмную, туго набитую сумку фирмы "Адидас". После этого обвалился на полку и белейшим носовым платком вытер пот со лба. Близняшки зыркали в его сторону маленькими рысятами и прижимались с двух сторон к писателю, как к будущему герою-спасителю. Новый пассажир явно пришёлся им не по душе, они даже побаивались его. Может быть, от их страха какие-нибудь дивиденды перепадут и спокойствию Ивана Ивановича.
   Судя по внешнему облику попутчика, вряд ли можно было рассчитывать на его отзывчивость, но Трофимович решил рискнуть. Как часто внешность бывает обманчивой. Но, как писатель с опытом, много наблюдавший за людьми, он запамятовал, что в десять раз больше люди с добрыми лицами оказывались подонками, нежели наоборот.
   - Послушайте, уважаемый... - издалека начал Иван Иванович.
   - Меня зовут Кириллом Ибрагимовичем, - с той же невозмутимостью прогремел на всё купе голос попутчика. Такое впечатления, то он говорил в рупор.
   - А я Иван Иванович, - с готовностью откликнулся Трофимович, пытаясь сблизить дистанцию между собой и попутчиком, и протянул свою далеко не щуплую руку. Но и она показалась крошечной по сравнению с небрежно накрывшей её бордовой рукой. - У меня к вам просьба. Не могли бы вы, пока я сбегаю за их мамашей в девятый вагон, побыть десять минут с малышками? Действительно, её долгое отсутствие переходит за все рамки приличия.
   - Нет, увольте, Иван Иванович! - скривил недовольную мину Кирилл Ибрагимович. - Я намерен переодеться и сразу же - в люлю. У меня был очень трудный день. К тому же, завтра в девять ноль-ноль у меня совещание в Прокуратуре Российской Федерации.
   Как же прозорлив был Трофимович, когда все действия попутчика сравнивал с прокурорскими замашками!! Интересное дело! Этот Кирилл Ибрагимович со славянским курносым носом, но с азиатскими широкими скулами и несколько узловатыми прорезями глаз не имеет понятия, в какой гадюшник попал. Не беря во внимание шестилетних девочек, он по-деловому снял пиджак, брюки, переодевшись в костюм. Затем на минуту задумался.
   - Придётся спать на второй полке. Вы посолиднее меня возрастом и, к тому же, занимаете своё место на законных основаниях. А сгонять детей с полки не имеет права даже прокурор! - Попутчик, наверное, подумал, что рассудил очень разумно, как не сделал бы никто иной, и полз на вторую полку. Делал он это неуклюже, местами даже смешно, как упитанный ковёрный клоун, но это ничуть не рассмешило близняшек, которые смотрели на прокурора настороженно и подозрительно заинтересованно. Как пить дать - что-то пакостное задумали! Вон глазёнки какие плотоядно-хитрющие! Особенно у Вики.
   У Ивана Ивановича уже уши опухли - так хотелось курить. Но ничего не поделаешь - придётся потерпеть.
   Кирилл Ибрагимович со скрпом и скрежетом, как медведь на нарах устроился на верхней полке над Трофимовичем, и тот инстинктивно вжал в голову в плечи, боясь, как же не обвалилась полка вместе с грузным прокурором, в которой было не менее семи пудов плоти. Девочки перелезли на свою полку и заговорщески переглянулись. Сейчас начнётся концерт по заявкам! Держись, прокурор! Иван Иванович уже был готов законопатить ушные раковины указательными пальцами.
   Прокурор щёлкнул выключателем, убрав верхний свет в купе. И, как только оно погрузилось в сумерки, тонко и противно, просто душераздирающе завыли сирены, с каждой секундой увеличивая децибелы своего звучания. Трофимович выстрелил пальцами в свои ушные отверстия, а Кирилл Ибрагимович растерянно замахал густыми бровями, как ошеломлённая птица крыльями.
   - Перестаньте! Немедленно перестаньте! - пытался перекричать, перегреметь хорошо поставленный прокурорский бас подрывные дисканты близняшек. Но тщетно. Ещё ни одна сирена не уступала грозному рокоту тяжёлого бомбардировщика, а уж две...
   Кирилл Ибрагимович занялся плагиатом и, подобно Трофимовичу, заткнул уши пальцами. Но пальцы у прокурора были слишком толстыми и напоминали даже не сосиски, а сардельки, чтобы плотно законопатить ушные отверстия. Чтобы не слышать эти омерзительные сирены, уши надо было залить раскалённым свинцом.
   Прокурор свесил свою голову с верхней полки и разъярённым львом рыкнул:
   - Перестаньте! Ибо сниму ремень и надаю по попе!
   - Попробуй только! Мы заявим на тебя прокурору! - под продолжающийся вой Лики заявила Вика. - Мы имеем право плакать по своей мамочке!
   Прокурор свесился ещё ниже, с изумлением вглядываясь в лицо Вики. Вряд ли он верил, что этой остроумной фурии всего шесть лет. Кирилл Ибрагимович свесился слишком низко и потерял бдительность. Шестилетний бесёнок подпрыгнул и чуть не сорвал скальп с густыми, чёрными прокурорскими волосами. Вместе со своим чудом уцелевшим скальпом она поднял над вагонным столиком пираньей уцепившуюся в него Вику.
   Сирены завыли ещё пронзительнее, и Ивану Ивановичу показалось, что вот-вот рассыплется оконное стекло.
   - Хорошо, - быстро сдался принципиальный и неподкупный прокурор. - Сходите, Иван Иванович, за их бессовестной мамашей. Только, прошу вас, побыстрее!
   "Поделом тебе! - с сарказмом подумал Трофимович. - Хотел ехать со всеми удобствами, надо было покупать купе в СВ. Неужто у прокурора маленькая зарплата?"
   Девочки, как по команде, замолчали. Зачем надрывать свои детские голосовые связки, если ненавистный и непримиримый враг так быстро капитулировал.
   - Вика, ты не знаешь, как звать тётю, к которой ушла мама? - спросил Трофимович.
   - Её зовут тётя Инна. Её фамилия Башмакова. Она маленькая крашеная блондинка. И у неё шрам на переносице! - будто чапаевская Анка из пулемёта прострочила разведданные Вика.
   Уходя, я искренне пожелал прокурору терпения.
  
   7.
  
   Иван Иванович шёл мимо квадратов Малевича, тянущихся вдоль коридора вагона. Глядя в них можно было подумать, что поезд мчится вдоль Чёрной Дыры - ни одного, даже мало-мальски светящегося огонька за окнами, непрерывная чёрная пелена. это показалось странным, ведь мы проезжали по довольно обжитым местам. Но думать об этом было некогда, потому что, хоть уши отрежь, он хотел курить. Проходя мимо одного из открытых купе, Трофимовичу показалось, что кто-то, увидев меня, поднялся. Рассмотреть - кто, опять же был недосуг.
   Иван Иванович промчался мимо туалета в тамбур, суетливо вытащил пачку сигарет и с наслаждением закурил. Ну, мамаша близняшек, загуляла ты основательно! Сделав глубокую затяжку, он посмотрел в окно. Ни одного огонька, будто мы ехали по пустыне. А неплохо было бы там и оказаться, чтоб на сотни километров никого вокруг, никто и ничто тебе не докучает.
   Нет, он должен покурить и топать в девятый вагон, чтобы разыскать приятную во всех отношениях, но такую необязательную женщину. Машинально Трофимович взглянул на часы - женщина отсутствует уже пятьдесят минут.
   Скрипнула и приоткрылась дверь тамбура, в неё, как в преисподнюю, протиснулась женская фигура, в тусклом свете ночника показавшаяся ему знакомой. Он не ошибся - это была культработник из Унечи. Только сейчас Иван Иванович заметил, что волосы её стянуты чёрной лентой. Кто-то из близких умер?
   Она прислонилась, будто подпёрла, к стене напротив него и как-то смущённо, пряча жалкую улыбку в уголки губ, спросила:
   - Не дадите мне ещё закурить?
   Иван Иванович только открыл пачку, и сигарет было не жалко. Тем более, такой миловидной женщине. Конечно, она проигрывала в красоте и молодости соседке по купе, но зато казалась ближе. У той была недоступная красота, о которой можно было только мечтать, а к этой можно было прикоснуться. Трофимович это и сделал, протягивая ей сигарету. Женщина, чуть наклонившись, взяла сигарету в губы и попросила прикурить.
   - Признаться, я уже давно завязала с этим делом, ещё два год назад. А тут разнервничалась, опять закурила. Поэтому и нет своих сигарет, - начала оправдываться женщина, глубоко, по-мужски затягиваясь.
   В принципе ему было всё равно, что она бросила курить, а потом начала снова. Их ничего, кроме нечаянной встречи на творческом вечере, не связывало. Но они уже один раз вместе покурили в тамбуре и перекинулись парой фраз, а это означало, что почти рюмку вместе выпили. Значит, и знакомы были уже более близко, чем просто попутчики-пассажиры. Поэтому Иван Иванович вынужден был спросить:
   - У вас беда случилась?
   - Да. - ответила голубоглазая попутчица. - Умер мой жених. Или гражданский муж. Считайте, как вам удобно.
   Для невесты она несколько старовата, на вид её тридцать два-тридцать пять лет. А вот для гражданской жены... И он решил считать за истину второе.
   - С Владимиром мы вместе уже пять лет. Семь месяцев назад мы решили расписаться, когда он придёт из плавания. Он живёт в Москве, а ходит в плавание из Мурманска. И вот неожиданно умер. Сердце остановилось за сутки до возвращения в Россию. Завтра похороны.
   - Понятно, извините, - как-то смущённо ответил Трофимович, будто был виноват в том, что остановилось сердце у её мужа Владимира.
   - Господи! Что за жизнь такая? - вдруг вскрикнула, всхлипнула женщина и уронила голову ему на грудь. - Ведь я уже немолодая женщина!
   Ивану Ивановичу ничего не оставалось, как принять её горе и стоять неуклюжим медведем, подпираемым к стене её головой, перехваченной чёрной полоской. Женщина плакала горько, и мелко подрагивали её плечи. Наверное, в таком случае Трофимовичу надо было погладить их. Он недолго сомневался, и дрожащей рукой погладил её плечи. Женщина перестала плакать и притихла на его груди. Через минуту оторвалась и поглядела Ивану Ивановичу прямо в глаза. Её распахнутый, как июльское небо, взгляд был полон тоски и неопределённости. Она с благодарностью поцеловала его в щеку и прошептала:
   - Спасибо. Меня Ириной зовут.
   Она исчезла из тамбура так же внезапно, как и появилась. Её зовут Ириной. Это ни о чём не говорило. Просто женщина, потерявшая гражданского мужа, ехала его хоронить. Но почему так приятно защемило сердце.
   "Вечно ты начинаешь что-то выдумывать, даже после случайного, благодарного поцелуя, - начал упрекать себя Иван Иванович. - Писатель, одним словом!"
   Он тоже бросил окурок в ведро и решил отправиться на поиски пропавшей попутчицы. Странное дело: в окне двери тоже было черно, хотя там обязан гореть свет - это же переход из вагона в вагон! Иван Иванович взялся за ручку и захотел открыть дверь. Но не тут-то было! Дверь не открывалась, будто была заперта на замок. Зачем? Зачем закрыла дверь проводница, будто хотела отделить первый-последний вагон от всего поезда? Он дёрнул ручку ещё сильнее и беспомощно оглянулся на окна в тамбуре. По-прежнему ни зги, будто ехали по Сахаре.
   - Ничего не понимаю... - прошептал Иван Иванович и начал дёргать ручки на дверях вагона. Естественно, им и положено быть запертым, чтобы пассажиры не выскакивали из поезда на ходу. Мало кому что придёт в голову. Вон и сам Трофимович чуть ли не каждый день, глядя на старую яблоню с крепким суком, росшую во дворе, думал: а неплохо было бы на этом суку повеситься и одним махом избавиться от всех проблем? Он - писатель, и этим, с точки зрения современной жизни, всё сказано. Он - писатель, а значит, придурок без денег и будущего.
   Окончательно растерявшись, он решил выкурить ещё одну сигарету, а потом уже идти за проводницей, чтобы та открыла дверь. Надо всё-таки поставить на место москвичку, которая бросила детей на произвол судьбы. А если бы Иван Иванович оказался маньяком-педофилом? Разве мало таких сейчас развелось? Нет, современные мамаши совершенно безголовые люди!
   Как-то нехорошо, неуютно чувствовал себя Иван Иванович, выкуривая вторую сигарету. Какая-то непонятная тревога гнела его душу, будто он потерял что-то важное и не мог вспомнить - что. И сигарета казалась безвкусной и горькой. Поэтому он докурил её до половины и бросил окурок в ведро. После этого направился к проводнице.
   А та колдовала над титаном, готовила страждущим пассажирам чай на ночь. Действительно, было уже девять вечера, и многие из пассажиров собирались укладываться спать. А что ещё делать в поезде, который в шесть утра приходит в Москву? Это не день, чтобы знакомиться, совместно пить водку, играть в карты или читать. В ночном поезде даже имя попутчики не всегда спрашивают. А культработника из Унечи зовут Ириной, - зачем-то вспомнил Иван Иванович, тронув упитанную проводницу за плечо.
   - Там у вас в тамбуре дверь закрыта. Нельзя перейти в следующий вагон.
   - Закрыта?! - удивилась и обернулась похожая на тяжеатлетку проводница. - Этого не может быть!
   - Как не может быть, если закрыта! - теперь уж возмутился Трофимович.
   - Ладно, пойдём посмотрим. Может, похулиганил кто! - Проводница вытерла руки о свои крутые бёдра и взяла в купе ключи.
   Иван Иванович посеменил за ней, как утёнок за кряквой-матерью. Разве что только не пищал жалобно.
   Проводница ввалилась в тамбур, как слон в посудную лавку, и вставила большой ключ в отверстие. Ключ легко вошёл, но и не думал проворачиваться. Проводница приложила силу, но - безрезультатно. Тогда она попробовала открыть боковые двери, но с тем же результатом.
   - Ничего не понимаю... - скала она и без сил привалилась к стене. - Давайте это дело перекурим...
   Я выдал ей сигарету и щёлкнул зажигалкой. Сам же курить не захотел. А проводница курила быстро и жадно, будто кто-то ждал её. Она выкурила сигарету за одну минуту и снова взялась открывать двери. По-прежнему не горел свет в тамбуре соседнего вагона и за окнами тамбура по-прежнему ни огонька. Проводница изумилась этому обстоятельству не меньше Трофимовича и взглянула на наручные часы.
   - Сейчас мы должны проезжать по Красному Рогу! А за окнами ни зги!
   Вот именно дорогая и объёмная госпожа проводница - ни зги!
   - Я предлагаю вернуться к вам в купе и позвонить бригадиру поезда. Быть может замки просто сломались.
   - Сразу три?! Такого не бывало за всю мою сорокапятилетнюю жизнь! - высокопарно выразилась проводница.
   - На этом свете всё может быть! - философски выразился он.
   На этом свете всё может быть! Трофимович не верил в чертовщину, но эту ситуацию по другому не назовёшь. Тем более, проводница долго и безуспешно кричала в свой микрофон. Никто ей не отвечал. Я обескуражено обвалился на нижний диван - на верхнем спал напарник проводницы, вечно пьяный её муж, а она пошла в свой тамбур, пытаясь открыть двери там.
   Она вернулась через две минуты, руки у неё беспомощно дрожали.
   - И там не открывается ни одна дверь! - почему-то шёпотом сказала она и беспомощно оглянулась. - Что же это такое?
   Я обескураживающе посмотрел в окно поезда - ни одного огонька. А поезд летел быстро, на сумасшедшей скорости, будто это была самая быстрая железнодорожная линия в мире - во Франции. Откуда Иван Иванович мог знать, что это такое, если даже проводница не знала.
   - С этой чертовщиной может разобраться только прокурор,- сказал он, вспомнив о своём попутчике. И побежал сообщить ему о случившемся.
  
   8.
  
   Прокурор Кирилл Ибрагимович стоял на четвереньках на нижней полке, а близняшки ползали по нему. Приучили всё-таки строптивого коня. Да, господин прокурор, это тебе не с государственным обвинением выступать! Воспитание детей - дело тонкое.
   - Что-то вы быстро! - с облегчением сказал прокурор. - А где их мама?
   - Скоро будет, - неопределённо ответил Иван Иванович. Не мог же он при детях сказать ему правду.
   Кирилл Ибрагимович выполз из-под детей и шумно выдохнул, бросил на Трофимовича взгляд, полный тоски.
   - У самого двое детей, младшему восемь. Но чтобы такое!..
   - Сочувствую вам, - искренне пожалел его Иван Иванович. - Нам надо выйти в коридор и переговорить.
   Вид у Трофимовича был тревожный и заговоршеский, и это, как по проводам, передалось прокурору. Он тоже встревожился.
   - А как же дети? Они же за две минуты могут перевернуть купе вверх дном!
   - Могут. Ещё как могут! - сказал Иван Иванович. - Погодите-ка минутку!
   Он вспомнил, что через купе едет старушка - божий одуванчик. Она-то и могла посидеть некоторое время с девочками, пока они с прокурором разберутся в ситуации.
   Старушка ехала в купе вместе с культработницей из Унечи Ириной. Они ехали вдвоём, потому что должны были подсесть по брони ещё двое в Брянске.
   - Уважаемая бабушка! - сказал Иван Иванович. - Вы не могли бы побыть с детьми пять минут, пока мы сделаем свои дела?
   - Хорошо, - спокойно ответила старушка. - Это дети той мамы, которая задерживается? Меня, между прочим, Прасковьей Петровна зовут.
   - Спасибо, Прасковья Петровна! - поблагодарив её заранее и заранее пожалев.
   В нашем купе старушка протянула близняшкам по две карамельки. Они посмотрели на неё, как на сумасшедшую.
   - Вы что, бабушка! Мы умирать будем, а эту дрянь есть не станем! - возмутилась Вика и отвернулась.
   - Да?.. - растерялась Прасковья Петровна. - Но шоколадных у меня нету!
   - Так обойдёмся! - по-взрослому рассудила Вика. - А вас привели за нами посмотреть?
   Они с прокурором вышли в коридор. Он, видимо, не курил, потому что остановился у окна.
   - Что случилось? - строго спросил он, хотя было заметно, что и прокурор волновался непривычно для себя. И тоже не понимал: откуда эта тревога?
   - Понимаете... - Иван Иванович не знал с чего начать. - Проводница не может открыть ни одних дверей в тамбурах. И бригадир поезда по рации не отвечает. Мы оказались как бы отрезанными от внешнего мира.
   - Гм... Вы правду говорите? Не разыгрываете меня?
   - С чего бы? Я похож на безответственного человека?
   - Ладно, пошли к проводнице. Может, у неё силёнок не хватает? - оттолкнулся от стенки Кирилл Ибрагимович.
   Большим, немного неуклюжим медведем прокурор потопал в начало вагона, Трофимович упитанным медвежонком покатился следом за ним.
   Проводница сидела в купе, горестно запустив пальцы в волосы, перед открытой бутылкой водки. Она ничего не понимала, и с горя решила выпить. Её муж носом выводил рулады на верхней полке. С ним она никак не могла посоветоваться ещё часа два.
   - Ну что там у нас случилось? - спросил строгий прокурор. - Берите ключи - и пойдёмте.
   Минут пять пытался Кирилл Ибрагимович открыть двери в тамбуре. Весь вспотел, но ничего не выходило. Ключ от тамбура был очень крепким, и даже прокурор с его медвежьей силой не мог сломать его. За это время Иван Иванович с проводницей успел выкурить по сигарете.
   - Да... - только и сказал Кирилл Ибрагимович, откинувшись на стенку тамбура. Ещё никогда в жизни он не был таким растерянным, даже когда не удавалось раскрыть убийство.
   - Обратите внимание, - сказал Трофимович. - Не видно света в тамбуре соседнего вагона и ни огонька - за конами.
   Прокурор обратил внимание и сказал:
   - Действительно. Мы летим на поезде будто в пропасти. От всего этого попахивает какой-то чертовщиной.
   Вот именно - чертовщиной, господин прокурор. Ещё какой чертовщиной!
   - Ладно. Пойдёмте в ваше купе. Ещё раз попробуем связать с бригадиром!
   Взяв микрофон у проводницы Кирилл Ибрагимович минут пять и безуспешно пытался докричаться до бригадира поезда. Тщетно! Ни звука в ответ, одно шипение.
   - Вы правильно нас соединили, - возмутился прокурор.
   - Я работаю проводницей двадцать пять лет! - обиделась круглая и красная. Как помидор, проводница. Выпитые сто граммов водки давали о себе знать, по её лбу катились мелкие бисеринки пота.
   - Ничего не понимаю, - беспомощно обмяк Кирилл Ибрагимович. - Дайте и мне сигарету, что ли!
   Он закурил прямо в купе проводницы и сбрасывал пепел прямо на пол.
   В купе просунулась взъерошенная голова того испанского быка, что докучал Ивану Ивановичу при посадке. И сразу же набросился на проводницу.
   - Вы зачем тамбур перекрыли?! Мне необходимо попасть в вагон-ресторан. Я голоден!
   Кирилл Ибрагимович посмотрел на него с любопытством, будто увидел египетскую мумию. Полез в карман спортивной сумки и сунул быку под нос служебное удостоверение.
   - Тамбур закрыт по моему указанию. Мы ищем убийцу. По всем сведениям он едет в нашем вагоне.
   - Ну и что? Вы не имеете права ограничивать свободу граждан. Ищите себе на здоровье. Поставьте людей в тамбуре и пропускайте избирательно! - продолжал возмущаться пассажир, похожий на испанского быка.
   - Постойте, постойте! - даже приподнялся прокурор. - Согласно фотоработу ваше лицо кого-то напоминаете...
   От такого внезапного подозрения пассажир как-то растерялся и беспомощно шевелил губами, будто что-то хотел сказать, но не мог этого сделать. Он, видимо, был крутоватым коммерсантом, потому что быстро взял себя в руки.
   - Не мелите ерунды, гражданин прокурор! Я законопослушный гражданин и не позволю!..
   - Правильно сделает, если не позволите. Присядьте, как вас зовут...
   - Виталий.
   - Ладно, Виталий. Шила в мешке не утаишь. Прошу вас, о том, что я вам расскажу, никому ни слова. Не будем сеять паники среди пассажиров нашего вагона.
   И прокурор подобно рассказал Виталию о всём случившемся.
   Виталий слушал его с большим изумлением. В конце концов, он сказал шёпотом:
   - Этого не может быть.
   - Может, может, - горестно утвердил Кирилл Ибрагимович. - Я же вам не идиот, сбежавший из психиатрической больницы. И эти уважаемые люди тоже не идиоты. Вот, Иван Иванович, даже известный в нашей области писатель.
   Откуда он это знает? - удивился Трофимович. По всей видимости, он является прокурором Унечского района, а это в двадцати пяти километрах от Кулём. Естественно, что он мог знать его.
   Ничего не понимая, пассажир тоже присел на диван и тоже пригорюнился. Это представляло собой интересное кино: четверо растерявшихся взрослых людей горькую думу размышляют. Прокурор налил в стакан водки и залпом выпил. То же самое проделал и Виталий.
   - Погодите, погодите! Водка денег стоит! - возмутилась проводница. Но никто ей не ответил. - Тогда и я выпью!
   Проводница тоже залпом выпила и налила в стакан водки.
   - Выпейте и вы уж!
   На душе было так тошно и беспокойно, что я не заставил себя уговаривать.
   - Вот что... - Подскочил с дивана бычок. Я коммерсант, как говорится, и не привык к безвыходным ситуациям. У вас молоток найдётся?
   - Зачем? - недоумевала проводница.
   - Мы всё сейчас проверим. Я выбью стекло в двери тамбура , и мы посмотрим, что творится во внешнем мире.
   - Это, пожалуй идея, - оживился прокурор. Он тоже не любил безвыходных ситуаций. - Дайте ему молоток под мою прокурорскую ответственность.
   Проводница пожала плечами, допила водку и полезла под стол за молотком.
   Все четверо, толкая друг друга, выползли из купе. В глазах каждого горела надежда. Никто из них не хотел признавать чертовщины, они были благодарны коммерсанту за его находчивость.
   - В каком тамбуре будем бить стекло? - спросил Виталий.
   - Лучше в пассажирском, - ответила проводница. - Так меньше будет проникать холод в купе.
   - Ничего, в Брянске вам его заменят. Это я вам гарантирую! - заверил проводницу прокурор.
   Они прошли в тамбур. Иван Иванович, прокурор и проводница отошли назад, к противоположной двери, а коммерсант, подняв молоток, прицелился. Размахнувшись, он ударил по стеклу.
   То, что произошло в следующий момент, повергло их в шок - в такое невозможно было поверить. В мгновение ока Виталий исчез за окном вместе с молотком, будто его и не было на белом свет. Стекло осталось неразбитым, и по-прежнему в нём не было ни огонька.
   Поезд мчался на сумасшедшей скорости. Проводница осела на пол, потеряв сознание, а Кирилл Ибрагимович и Иван Иванович на время лишились дара речи.
  
   9.
  
   Первым из троих опомнился прокурор Кирилл Ибрагимович. Он отвалился от стены и встряхнул головой, будто долгое время стоял в стойле на колхозной конюшне и дремал.
   - Вот что, ребята. Делаем вид, что ничего не произошло. Абсолютно ничего. Иначе в вагоне поднимется такая паника, что мы подушим друг друга!
   Наверное, он был прав, прокурор. Иван Иванович полез в карман и вытащил последнюю сигарету, прикурил. До него в полной мере не доходило, что произошло. Получается, что их вагон изолированно мчится в пространстве неведомо куда? За попытку к бегству, исчез, испарился коммерсант Виталий. Что за чертовщина?! И главное, бороться с ней никак нельзя, иначе исчезнешь бесследно.
   - Дай и мне закурить, что ли, - попросил прокурор.
   - И мне тоже, - сказала проводница.
   Трофимович с сожалением скомкал почку "Новости" у них на глазах и полез в карман за носовым платком - на глазах выступили слёзы, и надо было вытереть их. От того, что случилось, не только заплачешь, но и волком завоешь.
   Платок был на месте, но возле него я нащупал и пачку сигарет. С изумлением Иван Иванович вытащил её наружу.
   - Как она очутилась в кармане, я туда её не клал?!
   - В нашем положении чему-либо удивляться сложно. И, возможно, опасно. Надо всё принимать, Как есть. Надо дожить до утра, а там уже будем удивляться! - Прокурор взял из моих изумлённых рук пачку сигарет, раскрыл её и угостил Себя и проводницы.
   - Как тебя зовут? - спросил он у служащей железнодорожного транспорта.
   - Валентиной, - ответила та.
   - Вот что, Валентина... - Кирилл Ибрагимович затянулся и закашлялся. Видимо, курит он редко, под настроение. - Сейчас покурим, и ты пойдёшь, сделаешь нам чайку. Хорошо?
   - Хорошо, - согласилась Валентина. Она докурила сигарету первой.
   - Пошли, писатель. И сделай морду веселее, потому как на ней всё написано!
   Они, два недоумевающих и задумчивых медведя, вернулись в своё купе. К их удивлению, близняшки сидели смирно на нижней полке, с двух сторон обнявши бабку. Они были такими смирными и нежными, что Иван Иванович удивлённо переглянулся с прокурором. Как же тихая старушка утихомирила их? Видимо, рассказывала им нечто интересное, а когда они вошли, замолкла. Близнята, увидев нас, оживились.
   - А где наша мама? - бросилась к Трофимовичу Вика.
   Что я мог ответить ей. Надо было что-нибудь придумать, чтобы дети оставались спокойными. Если они будут ждать свою маму, им не уснуть до утра. А та, конечно, не могла попасть в вагон, птому что он закрыт. Или нет, он отсоединился от поезда и летит неведомо куда в ночном пространстве.
   - Понимаешь, Вика, мама твоя нечаянно уснула у своей подруги. Устала от вас, наверное. Мы не стали её будить. Проснётся - и придёт.
   - Ну, пусть поспит, - вздохнула Вика. - Ей на самом деле тяжело с нами.
   - А не надо было заводить любовника! - подскочила на диване Лика. - Мы любим папу, и её любили. А она...
   - Может быть, это не любовник, а просто друг? - попробовала защитить мать Вика.
   - Ага, друг. Я его видела голым! Он голым по маминой спальне ходил, когда папа был в командировке! - сказала Лика.
   - Хватит ерунду городить! - оборвал извечный спор близняшек прокурор. - Нет никакого любовника, а мама скоро вернётся!
   - А вам, товарищ прокурор, никто слова не давал! - возмутилась его вмешательством в спор сестёр Вика.
   От такой детской наглости прокурор на время потерял дар речи.
   - Вы правду говорите? - начала недоумевать старушка. - Их мама спит?
   - Правду, правду, - сказал Кирилл Ибрагимович и поднял верхнюю полку, чтобы вытащить сумку.
   - Хорошо, я побуду с малышками, а вы, - она обратилась к Ивану Ивановичу, - можете занять моё место. Не мужикам же с ними водится. Вы и спать их не уложите. А мы хотим спать. Правда, девочки?
   Они дружно закачали головами и даже зевнули для убедительности.
   Трофимович достал свои сумки и чемоданы и потянул их в купе, где в полном одиночестве находилась культработник из Унечи. Признаться, его это устраивало гораздо больше, нежели оставаться с сумасшедшими близнятами.
   - Я сейчас приду к вам с коньяком. Что-то выпить хочется!
   Иван Иванович понимал его.
   - Я тоже не против выпить, честное слово!
   В старушкином купе, отвернувшись к стене, на верхней полке лежала Ирина. Трофимович понял, что она не спала, видимо, размышляла о чём-то горьком. Стараясь не шуметь, поднял нижнюю полку, чтобы поставить там чемодан и сумки. Перед тем, как закрыть полки, вытащил на стол домашние котлеты и маринованные маслята. Это будет хорошей закуской к прокурорскому коньяку.
   Услышав его возню, новая соседка по купе повернулась к нему.
   - Иван Иванович? Вы поменялись местами с бабушкой?
   - Да. У нас дети, и она нянчится с ними. А вы против?
   - Отчего же?.. С вами будет поинтереснее, нежели слушать её нравоучения.
   - Пойду, отнесу её сумку. Мы вернёмся с моим соседом по купе, поужинаем. Составите нам компанию?
   - Что ж, мне хоть чем-нибудь заняться, лишь бы не умирать от одиночества и тоски! Я пока покурю?
   Трофимович протянул ей пачку сигарет и зажигалку.
   Кирилл Ибрагимович принёс с собой бутылку коньяка. И палку дорогой колбасы. Иван Иванович выложил на стол грибы и домашние котлеты. Вот только стаканов не было, и Трофимович направился за ними к проводнице. Та сидела за столиком, как в воду опущенная. Она недоумевала, в его лохматой голове, не привыкшей долго размышлять, не укладывалось случившее. Но и в голове Трофимовича, всю жизнь занятой поиском истины и рассуждениями о смысле жизни, творилось то же самое.
   Поезд продолжал мчаться в бездну на огромной скорости, и по-прежнему за окном не было и огонька. Это было какой-то чертовщиной.
   - Валентина, берите четыре стакана и пойдёмте к нам. Надо выпить. Может, потом что-нибудь прояснится.
   Повернулся на верхней полке пьяный муж Валентины и едва не свалился с нею. Хорошо, что проводница спохватилась и подтолкнула его обратно к стене.
   Как и полагается поступать с пятизвёздочным коньяком, прокурор разлил всем в стаканы по пятьдесят граммов. Иван Иванович сидел на диване рядом с Ириной и голой рукой ощущал её голую руку. От этого соприкосновения что-то тёплое до дрожи рождалось в его сердце. "Так рождается любовь," - почему-то подумал он. И к пятидесяти годам не утратил он романтичности и писал неплохие стихи о любви.
   - Ну, давайте выпьем, что ли. За то, чтобы разрулилась эта сложная ситуация!
   Из всех четверых только Ирина не понимала, за что они пьют, но уточнять не стала, а выпила. Она была в таком подавленном настроении, что это было необходимо ей больше других.
   - Прекрасные грибочки! - похвалил закуску Ивана Ивановича Кирилл Ибрагимович.
   - Хороши! - согласилась и Валентина.
   - Я где-то читал о блуждающих поездах, - сказал, закусив, Иван Иванович. - Они мчат и мчат без остановки в пространстве и не видно конца этому бессмысленному движению.
   Прокурор в изумлении задержал вилку у рта.
   - Вы считаете, что в такой поезд превратились мы?
   - Вы можете предложить другой вариант событий?
   - Увы.
   - О чём вы говорите, я не понимаю! - вмешалась в разговор Ирина.
   - Счастливый человек! - в задумчивости сказал Кирилл Ибрагимович. - Чем дольше вы не будете понимать, тем лучше для вас. Впрочем, и мы ничего не понимаем. Выпьем ещё?
   Они выпили ещё и закусывали в тягостном молчании. Из-за щекотливой ситуации, в которую попали они, у всех начался какой-то необъяснимый жор. В один миг исчезли котлеты, колбаса и грибочки. И Иван Иванович опять полез в свою объёмную сумку, чтобы извлечь на этот раз салат из баклажан, заботливо приготовленный женой для дочерей.
   Когда прокурор налил по третьему разу, дверь купе резко распахнулась и в её проёме появилась круглая, заспанная и злая рожа мужа проводницы.
   - Ах, вот ты где! Не успеешь уснуть на десять минут, как ты уже пошла по рукам! - Он подошёл к жене и замахнулся на неё кулаком.
   - Да вот... пригласили, - начала оправдываться она.
   - Опять зачесалось в одном месте! - На этот раз муж засветил в глаз Валентины, но почти промахнулся, ударив скользя.
   Прокурор перехватил его руку, но другой кулак проводника, опять же скользя прошёлся по его уху. Кирилл Ибрагимович рванул его руку под лопатку, и тот застонал от боли. Прокурор выхватил из кармана удостоверение и сунул его под нос проводнику.
   - Между прочим, вы ударили прокурора и светит вам не менее пяти лет строгого режима!
   Обезумевшими от страха глазами смотрел проводник на удостоверение.
   - Простите, так сказать... Я же не знал... Давайте замнём это дело! Я счас бутылку водки принесу, на столе в купе стоит! - умолял он. - Отпустите пожалуйста, я больше не буду!
   Проводник походил на кающегося ученика у доски.
   - То-то же! - отпустил его Кирилл Ибрагимович.
   - Какая бутылка?! - подскочила на месте Валентина. - Мы же её выпили!
   - Нет, водку не хочу! Водка может быть палёной. Давайте допьём этот коньяк, и я схожу ещё за одной бутылкой. У меня есть ещё одна! - Прокурор был уже слегка пьян. Видимо, он плохо держал спиртное, потому что у Ивана Ивановича не было ни в одном глазу.
   На этот раз Валентине не досталось выпить, её пайку спешно опрокинул себе в рот её муж.
   - Ну, пойдём, пойдём, Ваня! Как-никак мы с тобой при исполнении служебных обязанностей. Спасибо вам, добрые пассажиры!
   Проводники ушли. Поднялся и Кирилл Ибрагимович.
   - А мы пока покурим в тамбуре, - сказал Трофимович. - Не так ли, Ирина?
   - Да, да, - согласилась она.
   Я полез было в сумку за сигаретами, но вспомнил, что каким-то образом полная пачка оказалась у меня в кармане.
  
   10.
  
   Ирина прикурила, но не отошла далеко от Ивана Ивановича, стояла рядом. От выпитого щёки её раскраснелось, было видно, что настроение её немного поднялось. При свете ночника, в полутенях она была хорошо. Особенно обаятельными были ямочки на её щеках. Иван Иванович любовался соседкой по купе, как картиной Рембрандта. И Ирина смотрела на него не отводя глаз. Она думала о том, что Трофимович неплохо сохранился для своих пятидесяти, выглядел не хуже её умершего жениха. Конечно же! Разве он держал в своей жизни что-нибудь тяжелее шариковой ручки?
   Всё вроде неплохо было в жизни Ирины. И работа нравилась, и дома было уютно и сытно. Но вот с мужиками как-то не вышло. С первым мужем она разошлась через два года после свадьбы из-за его безудержного пьянства, благодаря которому он через год после развода попал под поезд, и теперь безногим нищим попрошайничает на вокзале и по поездам. Потом встретила своего Костю- мореплавателя, который был родом из Унечи. И пять последних лет у неё была не жизнь, а сплошной кошмар. Костя много зарабатывал и баловал её, но... Их супружеская жизнь состояла из сплошных расставаний и ожиданий. Постепенно, заведя себе любовника, она привыкла к такой жизни. Но два месяца назад любовник уехал в другой город, а Костя вот умер. И что ей теперь делать? Уже в возрасте, а так хочется тихой семейной жизни и родить ребёночка. Увы, теперь все её планы расстроились.
   Приятно кружилось в её голове от выпитого коньяка, а курящий напротив сосед, известный в области писатель казался ей милым и обаятельным, каким-то беззащитным. Его, как взъерошенного воробышка, хотелось спрятать у себя на груди и защитить от земных невзгод. И Ирина, отбросив в ведро недокуренную сигарету, подалась к нему, уронила голову на его грудь. Он растерялся и стоял - руки по швам с дымящейся сигаретой, не в силах шелохнуться.
   - Поцелуйте меня, Иван Иванович, - жалобно попросила Ирина.
   Иван Иванович не мог ей отказать. От неожиданного порыва попутчицы у него закружилась голова, и ослабели ноги. И он прильнул к ней в долгом и страстном поцелуе. И почувствовал, как вся дрожит в его руках, будто от лихорадки, Ирина.
   Он с большим трудом и сожалением оторвался от неё и сказал дрожащим от страсти голосом:
   - Нам надо идти, там Кирилл Ибрагимович ждёт
   Ирина благодарно и коротко поцеловала его и с таинственной улыбкой пошла следом.
   Прокурор сидел за столиком в полном недоумении. Впечатление было такое, что его ударили из-за угла пыльным мешком, и теперь он не мог ничего сообразить. И, взглянув на стол, от неожиданности вскрикнул и Иван Иванович.
   На столе стояли две полных бутылки коньяка, что не удивило Трофимовича. Но ещё там была баночка маслят, котлеты и колбаса, которые они пятнадцать минут назад съели.
   - Что это? - спросил обескураженный Иван Иванович.
   - Если бы я знал... Если бы я знал, - шептал в изумлении прокурор. - Но всё, что мы выпили и съели, неожиданным образом вернулось на место. Я вернулся с коньяком, а оно всё стоит здесь!
   Кирилл Ибрагимович будто бы не верил своим глазам, взял ложку и бросил маринованный маслёнок себе в рот, пожевал.
   - Обыкновенный маринованный гриб. Совсем не изменился вкус. Что же это такое?
   До боли в мозгах пытался придумать объяснение этой чертовщине Иван Иванович, но ничего не получалось.
   - Знаете что, Кирилл Ибрагимович! Давайте выпьем и в люлю до утра. Говорят же, что утра вечера мудренее. Может быть, что-нибудь прояснится.
   Он был, наверное, прав, писатель Трофимович. Но сказал это потому, что хотел поскорее избавиться от прокурора, чтобы остаться один на один с Ириной.
   Прокурор разлил появившийся, нет. Вернувшийся коньяк по стаканам. И вдруг бутылка замерла в его руке.
   - Мобильный телефон! Давайте попробуем позвонить кому-ни -будь! - Он полез в карман своей куртки и вытащил дорогой мобильник.
   - Вряд ли. Для этого необходимо, чтобы мы были на станции. А мы несёмся чёрт знает где.
   - Я ничего не понимаю, - сказал Ирина. - Ты можешь мне объяснить, что происходит.
   - Не могу, потому что тоже ничего не понимаю. Давай чуть позже, после того, как выпьем.
   Прокурор набрал три номера, но никто не ответил ему. Он с сожалением положил телефон на стол и долил в стаканы, на этот раз не менее, чем по сто граммов.
   - Ну его к чёрту! Давай напьёмся и отрубимся. Может быть, утром разберёмся, что к чему.
   Они выпили. Отрешённо и лениво закусывали. Ирина положила руку на талию Ивану Ивановичу и приятное, сладостное тепло потекло по его телу. Давно его так не возбуждали женщины. Даже жена, которая за долгие годы жизни изучила его вдоль и поперёк. Но жена зала его слабые точки, а от Ирининых любых прикосновений он начинал весь дрожать от страсти.
   - Радио! - подскочил на полке прокурор. - Давайте включим радио!
   Весь покрасневший от коньяка и Ирининых прикосновений. Иван Иванович приподнялся и включил вагонное радио. Но оно лишь неопределённо и громко шипело. В этом шипении Трофимовичу почудился лишь перестук вагонных колёс. Сумасшедший перестук. Поезд летел со скорости не менее ста километров в час.
   - Не вышло... - Кирилл Ибрагимович налил ещё по полстакана. - Что же это такое?
   - А почему у вас такое странное отчество? - вдруг спросил Трофимович. Он не хотел думать о чертовщине и решил перевести разговор на другую тему.
   - Что? - не понял сразу прокурор. - Моё отчество?
   Он выпил свой коньяк и не стал закусывать. Потом бросился к окну и попытался его открыть. Оно было замуровано намертво.
   - Может быть, бросить в него бутылкой.
   - Не стоит, - в задумчивости сказал прокурор. - С вами может случиться то же, что и с Виталием!
   - Ну и пусть! Зато что-нибудь может прояснится. Не настолько у меня хорошая жизнь, чтобы дрожать за неё! - сказал Иван Иванович. Но на самом деле он не хотел исчезать, как Виталий, он желал любви Ирины.
   - Моё отчество такое, потому что у меня отец татарин. И фамилия моя Керимов. - Прокурор поднялся. - Ну ладно, опьянел я что-то. Пойду спать. Если что-нибудь неожиданное, Иван Иванович, или что-нибудь человеческое, будите меня, Иван Иванович, без всякого стеснения!
   Закрыв за ним дверь купе, Трофимович, дрожа от страсти и нетерпения, бросился в объятия Ирины. Пока он целовал её, она суетливыми руками срывала с него спортивный костюм. А он удивился, что под спортивным костюмом, который он снял с Ирины, ничего не было6 ни лифчика, ни трусиков. Но это уже мало волновало его, он ощущал себя сильным, двадцатилетним парнем. И опрокинул Ирину на диван.
  
   11.
  
   Иван Иванович проснулся, как новорождённый ребёнок. Ничего у него не болело, и ничто не беспокоило. Как говорил один польский писатель, если мужчина после сорока проснулся, и у него ничего не болит, значит он умер. Но Трофимович проверил эти умные слова, ущипнув себя за руку. Почувствовав боль, он успокоился. Жив, курилка!
   Ему ничего не снилось, поэтому нечего было с сожалением или со страхом вспоминать. В последнее время во сне допекали его кошмары. Особенно постоянно допекающий сон: будто лезет он по вертикальной высокой стене вверх и в конце пути обрывается. Этого сна он страшно боялся, из-за него даже засыпать боялся. Каждый раз он чудесно спасался, просыпаясь. Но однажды, он не успеет проснуться и ударится о землю с жуткой высоты.
   В купе было сумеречно, лишь тускло светился над окном ночник. Но он успел заметить, что внизу на соседней полке вольно и непринуждённо спит женщина, поджав, как ребёнок, коленки под себя. Ему не надо было долго вспоминать эту женщину. Конечно же, Ирина - истосковавшаяся по любви тридцатипятилетняя культработница из Унечи. Она полгода ждала гражданского мужа из загранплавания, а он возьми - и умри. И вот от отчаяния она отдалась ему, Ивану Ивановичу.
   Какая это была ночь! От воспоминаний о ней и сейчас тёплая дрожь пробежалась по его телу. Ах, Ирина, Ирина, сколько в тебе нерастраченной нежности! И что у нас с тобой будет дальше. Конечно же, свою семью Трофимович ни за что не бросит. Он до умопомрачения любит своих дочерей, жена прошла с ним и Крым, и Рим в тяжкие девяностые годы, и было бы просто свинством расстаться с ней. Если любовь между ним и Ириной разгорится сильнее, придётся ему раз в неделю ездить в Унечу. А что? Каждый приличный писатель обязан иметь любовницу. Это будет вдохновлять его на писательские подвиги, это будет его музой.
   Иван Иванович счастливо вздохнул и сел на диване. На столе стояли уже привычные коньяк и закуска: колбаса, котлеты, грибочки и салат из баклажанов. Они с Ириной за ночь трижды занимались любовью, выпили весь коньяк и съели всё, что было на столе. Сходили перед сном покурить, вернулись, и обнаружили, что всё съеденное на месте, никуда не девалось.
   Эта странность заставила его вспомнить о случившемся вчера. Такого просто не может быть, такого не существует в природе! Вся его плоть наполнилась дурными, тревожными предчувствиями. Будто нехотя, осторожно он взглянул на часы. Десять минут девятого... В это время он уже должен был пить чай на квартире у дочерей в Москве. А он сидит в тихом купе, где тихо посапывает любимая женщина. Что же получается? Иван Иванович не мог объяснить этого "получается" и не знал, каким словом это назвать.
   Он приподнялся и поднял ночную серую штору. И в панике осел на место. Было начало девятого утра, после перевода неделю назад на зимнее время, за окном должно быть светло, а там темень, хоть глаз выколи, и ни одного огонька. А поезд мчится и мчится с огромной скоростью, будто куда-то опаздывает. И это было жуткой чертовщиной. Может быть он спит, может быть, впал в долгую кому?
   Трофимович ещё раз, посильнее ущипнул себя и чуть е закричал от боли. Пожалуй нет никакого сна, никакой кому. Он предельно ясно ощущает себя в реальной действительности. Тогда что это?
   Хотелось курить и, стянув сигареты со стола, он вышел из купе. И чуть не столкнулся нос к носу с проводницей. Она была изрядно пьяна и держала в руках бутылку водки.
   - Иван Иванович! Я ничего не понимаю, - пьяно пробормотала она и отшатнулась к стене. - Я в четвёртый раз пью одну и ту же бутылку водки. Выпью, сну на часок. Просыпаюсь - она опять на месте. И солёные огурчики, и консервы - тоже! Что происходит.
   - Ах, любезная Валентина! Если бы я знал это! - Он показал ей пачку сигарет. - Пойду, покурю!
   - А выпить? - пьяно икнула проводница. - Мне уже надоело пить самой! Пить самой страшно, особенно в свете случившего!
   - Увольте, я сам всю ночь пил один и тот же коньяк, и это мне изрядно надоело. Не обессудьте! Выпейте со своим мужем.
   - Он в отрубоне. Он теперь будет в вечном отрубоне. Проснулся, похмелился и опять спать. Водки-то не меряно! Лапфа человеку, не надо у меня на выпивку клянчить! Пойду, прокурора подниму. Может быть, он разделит со мной компанию. - Проводница с трудом отклеилась от стены. - Что происходит, Иван Иванович?
   В помутневших глазах Валентины и хрустящем голосе были тоска и безнадёжность. Трофимович прекрасно понимал её, потому что сам испытывал подобные чувства - тоску и безнадёжность. Ему самому хотелось завопить: что происходит?
   В коридоре вагона по-прежнему беспристрастно чернели квадраты Малевича. Даже если они потерялись в пространстве и времени, должны же были быть за окном хоть какие-то признаки живого мироздания. Ну, звёзды хотя бы. Но за окнами была сплошная чернота, и только колёса на стыках часто стучали, и поезд нёсся со скоростью больше ста километров в час. Куда? Зачем?
   Возле туалета стояла недоумевающая и бледная женщина с полотенцем на плече. Она как-то жалобно, умоляюще посмотрела на Ивана Ивановича.
   - Где мы?
   "Ах, милая, если бы я знал!" - вздохнул Иван Иванович. И не глядя в глаза обречённой попутчице, прошёл в тамбур.
   Он закурил сигарету и безвольно обвалился спиной на стенку тамбура. Слегка покалывало в голове, наверное, от того, что много коньяка ночью выпил. Ведь тоже думал, почему бы на халву не выпить дорогого коньяка. Случившееся никак не укладывалось в голове. Но было в этом и нечто хорошее для него: любовь с Ириной. Такой страстной, безрассудной любви он не знал уже лет десять. А может, из-за этого всё случилось. Они потерялись во времени и пространстве, чтобы встретиться с Ириной, полюбить друг друга? Но ведь это можно было сделать и в реальной действительности.
   Это что же получается? Невероятным образом их занесло в действительность виртуальном, где весь мир, всё мироздание ограничивается этим вагоном и тремя десятками попутчиков? Попутчик - это тот, которому по пути с тобой. А куда лежит их путь? Скорее всего, в Никуда, если таковое существует.
   Сигарета казалась безвкусной, и в горле неприятно першило. Хотелось обыкновенной колодезной воды. Но и туалетной он не может выпить, потому что у туалета очередь. Хотя... Какая там очередь - одна перепуганная насмерть женщина. Она, видимо, уже зашла в туалет.
   Иван Иванович вошёл в тамбур туалета и сел на мусорный ящик. Слышно было, как в туалете плескалась вода. Через минуту отворилась дверь и из него выскочила в ужасе женщина с полотенцем со взъерошенными волосами, будто встретилась там с ужасными вампирами. Она помчалась по коридору вагона, будто за ней гналась стая голодных волков. Что она увидела в туалете? Что её напугало?
   Предельно осторожно Трофимович заглянул в туалет. Ничего и никого. Только из открытого окна подувал свежий осенний ветерок. В первые секунды он и не врубился в это, зашёл в туалет и защёлкнул за собой замок. В тесном помещение было очень холодно. Правильно, в ноябре и должно быть так, если открыто окно.
   Окно открыто! Окно открыто! Значит, может быть связь с внешним миром!
   Иван Иванович подошёл к окну и захотел высунуть в него руку. Увы, рука столкнулась с пустотой, как с непроницаемой стеной, рука нащупала твёрдую поверхность, хотя окно было открыто. Но как же тогда в туалет влетал свежий ветер?! Он отстранил на пять сантиметров руку от окна. В ладошку дул самый настоящий ветер!
   Теперь уже у Трофимовича волосы встали дыбом. Отлив в унитаз и плеснув в лицо пару пригоршней воды, он поспешил ретироваться из этого странного помещения. Просто Иван Иванович вспомнил о Виталии, который неожиданно исчез в вагонном окне.
   Трофимович вышел из туалета и едва не потерял сознание от неожиданности. На мусорном ящике с полотенцем на плече невозмутимо сидел... коммерсант Виталий. Но он же исчез! Исчез на его глазах! На глазах Кирилла Ибрагимовича и проводницы! Ему хватило сил остаться в прежнем уме.
   - Вы откуда? - дрожащим от страха голосом, спросил Иван Иванович.
   - Как, откуда? Из своего купе, - удивлённо ответил Виталий.
   - Вы же того... Хотели разбить стекло и вылетели в окно вместе с молотком!
   - Что с вами, гражданин хороший? Вы, случаем, не перепили на досуге?
   Теперь уже я рванул от коммерсанта, будто он был ужасным чудовищем, могущим слопать меня без остатка. И в коридоре столкнулся с проводницей и двумя алкашами-шабашниками, ехавшими в Москву из Климово. Они яростно ругались.
   - Не могу я вам открыть дверь в тамбуре. Не могу физически, вы это понимаете?!
   - Как не можете? - удивлённо спросил пожилой и полный шабашник с красными слезящимися глазами. - У нас там друзья едут в третьем вагоне, нам похмелиться требуется!
   Пьяная проводница в полном недоумении смотрела на них. Ей не хватало граммов двести до полного отрубона. Зато заметны были похмельные страдания у взъерошенных шабашников.
   - Вы хоть знаете, сколько времени?
   Шабашники взглянули в окно и дружно ответили:
   - Часа два ночи!
   - Вот. Кто же в два часа ночи будет вас ждать с бутылкой?
   - А вдруг? У них на троих было шесть бутылок водки. Может быть, осталось что?
   Проводница вроде как опомнилась.
   - Ой, что я говорю? Сейчас же половина, можно сказать, девятого утра!
   Шабашники недоумённо отшатнулись от неё.
   - Какого утра! Ты что, перепила? За окном темень! Иди, отмыкай дверь, мы тебе не политзаключённые!
   - Не могу я открыть дверь. Одна не открывается. Один пытался открыть окно - и тю-тю. Без вести пропавший!
   - Что она городит, Валентин Николавеич? - в недоумении спросил молодой, худощавый шабашник.
   - А вы на часы взгляните, дорогие алкаши. Вы, так сказать, Москву проспали!
   - Как, поспали? - чуть не присели от удивления шабашники.
   Часов у них не оказалось, но у одного из них - у молодого - был мобильный телефон. Он посмотрел на него и присвистнул.
   - Двадцать пять минут девятого. Наверное, сломался!
   - Да какой сломался, так и есть! - проводница увидела Трофимовича, подошедшего к ним. - Вон, у нейтрального, незаинтересованного гражданина спросите!
   - Извините, не подскажете, который сейчас час? - вежливо спросил пожилой шабашник. По лицу его было видно, что он из бывших интеллигентов. Может быть, в молодости работал учителем. Но больше он напоминал спившегося художника.
   - Двадцать пять минут девятого утра, - даже не взглянув на свои часы, ответил Иван Иванович.
   - Вы что, тут все с ума посходили! - не поверили шабашники своему мобильнику и словам Трофимовича.
   - Может быть. Вполне может быть... - грустно ответил Иван Иванович.
   - А вы продайте ему водки, Валентина. Я знаю, у вас одна бутылка есть.
   - Она не допита, а значит, новая не появляется.
   - Так перелейте куда-нибудь, у вас же есть стаканы! Они и отстанут от вас и от меня заодно!
   - Какие же писатели умные люди! На этом деле ого как заработать можно!
   - Увы, Валентина. Мне кажется, что проданной вам бутылки им хватит на всю оставшуюся жизнь.
   - Да, - вздохнула Валентина. - Об этом я не подумала. Постойте, орёлики. А вы когда отрубились.
   - Не помню, - ответил молодой. Кажется, между Унечей и Почепом.
   - Значит... - размышляла проводница. - Вся эта чертовщина началась после Почепа.
   У проводницы был вид, будто она сделала великое научное открытие, за которое полагается Нобелевская премия.
   - А в Почепе в наш вагон сел прокурор... - продолжил её мысль Иван Иванович.
   - Значит, это дело рук его!
   - Не знаю, может быть. А может, простое совпадение... - устало ответил писатель.
   - Что вы тут пургу гоните - ни хрена не поймёшь! Ты бутылку нам продашь?
   - Чем позже вы поймёте, тем лучше будет для вас, - авторитетно сказала продавщица. - Двести рублей!
   - Ты что, с ума сошла!
   - Тогда ищите в другом месте, если сможете!
   - У нас всего осталось двести рублей. А нам ещё на метро до квартиры добираться! - возмутились шабашники.
   - Ну хорошо, согласна и на сто пятьдесят! - легко согласилась Валентина. - Всё равно на халяву!
   Шабашники послушными щенятами засеменили за ней.
  
   12.
  
   Иван Иванович заглянул в своё купе. Ирина по-прежнему сладко спала, разметавшись на нижней полке и наполовину раскрывшись - из-под одеяло выглядывала красивая, будто вырезанная из дерева нога. Почему Трофимович сразу не разглядел её красоты, а почти втюрился в смазливую и пустую москвичку - мать близняшек? С ним и раньше часто так случалось. Он влюбился в подругу будущей жены, а через месяц только разглядел, что его жена и красивее, и умнее подруги.
   Чтобы не потревожить Ирину, Иван Иванович на цыпочках подошёл к ней, поправил одеяло. В купе было жарковато. Зачем так спьяну натопила Валентина? А может, она не топила вовсе. А температура поддерживается сама по себе. Что он знает о мире, по которому без остановок мчится поезд? Вон и исчезнувший Виталий неизвестно откуда появился. И окно в туалете, наглухо закрытое пропускает ветер. Мистика какая-то!
   Я повесил на крючок полотенце и осторожно взял со стола бутылку коньяка, колбасу и грибы. Надо идти к прокурору и обмозговать всё дело. Надо доложить об окне в туалете и Виталии. Одна голова - хорошо, а две, вместе с прокурорской - ещё лучше.
   Прокурор сидел за столом - разлохмаченный и в дурном расположении духа. Трудно было ожидать от него чего-нибудь другого. Через пятнадцать минут у него начнётся важное совещание в Москве, а он летит в пространстве неизвестно где и зачем. Впрочем, разве даже важное совещание может что-то значит в их незавидном положении. Я выставил на стол коньяк и продукты.
   - А... Иван Иванович! - Кирилл Ибрагимович поднял голову. - Я заглядывал к вам, но вы почивали сладко, как невинный ребёнок.
   - На удивление! - сказал я. - Спал, будто в пропасть провалился, без сновидений.
   - Ещё бы, с такой женщиной! - как-то грустно сыронизировал прокурор. - Зачем вы коньяк принесли, его девать некуда! Только выпью бутылку, он опять появляется. И шоколадка тоже. Неужели так и будет до скончания веков?
   - О каких веках вы говорите, Кирилл Ибрагимович! Мы не знаем, где и в каком времени находимся!
   - Это уж точно! - прокурор разлил коньяк по стаканам. Он был слегка пьян. Не чокаясь с Иваном Ивановичем, выпил. - А меня эти исчадия ада подняли своим визгом ещё в семь часов. Маму им подавай. А откуда я им её возьму, если мы абсолютно изолированы от мира. Абсолютно!
   - Если мы сами ничего не понимаем, то как объяснишь это детям?
   - Это не дети. Это что-то с чем-то. Я с большим удовольствие выбросил бы их в окно, но даже это сделать невозможно.
   Близняшки, прижавшись к бабушке сидели тихо и настороженно смотрели на прокурора. Видать, побушевал Кирилл Ибрагимович здесь основательно.
   - Понимаете, Иван Иванович. Если я, допустим, захочу убить человека, то даже труп спрятать негде. Он завоняется здесь до нашей тошноты! Вот такие дела...
   - Почему невозможно, - вступил и я в дурацкий разговор, отложив в сторону вилку. - Всё очень даже возможно.
   - Как? - недоумённо посмотрел на меня прокурор.
   - Разрезать на мелкие кусочки и спустить в туалете. Ведь дерьмо падает на улицу - сам проверял!
   - Дерьмо падает на улицу? Это же здорово. Таким образом мы можем направить записку людям.
   - А что это даст? Кто мы такие, где мы - разве вы ответите на эти вопросы. Возможно, что мы в параллельном мире. Тогда ваша записка вообще никому не нужна!
   - Параллельный мир - сказки всё это! Нет никакого мира, кроме нашего, ни здесь, ни в другой Галактике, ни во Вселенной! Это единственный паршивый мир, который есть!
   - Кто вас в этом уверил?
   - Не знаю. Но я всегда так думал.
   Ивану Ивановичу было так пакостно на душе, что он хотел напиться и хотя бы на пару часов отключиться от реальной действительности. Поэтому он налил в стаканы ещё коньяка. Кирилл Ибрагимович без слов выпил.
   - А знаете, что я думаю, Иван Иванович...
   - И что же?
   - Мы все покойнике. Умерли и попали на тот свет. А он таков - вечно мчащийся в никуда поезд. И мы сидим в этом поезде, как заключённые в зоне, искупаем грехи свои за неполноценную земную жизнь! - Прокурор бросил на зуб маслёнок.
   - Умерли? Не может такое быть. Я реально ощущаю действительно, ощущаю, как никогда, остро. Я реально чувствую себя. Так и как могут одновременно умереть более тридцати человек. Вы подумали об этом.
   - Но могла случится какая-то катастрофа. Например, взрыв в Унече. Мало каких подонков сейчас шляется по России.
   - Но вы-то сели в Почепе!
   - Да, в Почепе. Извини, неувязочка вышла. И всё равно мне кажется, что этим мы расплачиваемся за грехи свои.
   - И эти дети тоже грешны?
   - Эти дети? - Кирилл Ибрагимович в изумлении ткнул пальцем в сторону близняшек. - У Вики, например, грехов больше, чем у нас с вами вместе взятых. Знаешь, что она удумала.
   Я мог представить себе, что может придумать эта несносная фантазёрка Вика!
   - Она сказала, что они - внебрачные дети мои и их мамы. Будто бы она семь лет назад приезжала ко мне в Почеп и зачала от меня. А семь лет назад я служил в Новозыбкове. Неувязочка выходит!
   - Это просто наивные детские фантазии. Согласен - с некоторой пошлинкой. Видимо так их воспитали родители. Не обращайте внимания, и они перестанут вас допекать.
   - Может быть вы и правы. - Кирилл Ибрагимович посмотрел в потолок. - Господи! Если ты там есть, то объясни, что с нами происходит, зачем ты убрал нас из общества людей таким способом. Неужели не было другого. Неужели я не мог просто умереть.
   - Может быть и не мог. Может, смерти вообще не существует.
   - Вы не правы, Иван Иванович, хоть и известный писатель. Жизни не может быть, а смерть всегда есть. Разве вы будете отрицать сей постулат?
   - Нет, не отрицаю. Но что мы знаем о жизни и смерти, что мы знаем о себе. Мы копошимся в большой навозной куче и думаем, что повелеваем миром. А на самом деле мы - примитивные личинки навозных мух. Нас однажды можно поместить в странный поезд и запустить без времени по пространству. Кто сделал это? Кому это полагается по статусу - я не знаю!
   - Дядя, - осторожно заговорила Вика, которая не могла долго сидеть без дела. - Наша мама нас бросила?
   - Нас бросил весь мир! А ты о какой-то маме говоришь! Девочка, нас уже нет! Наша телесная оболочка - это фикция, это ничто! Ты сейчас закроешь глаза, и мы все исчезнем!
   Вика плотно зажмурила глаза и через десять секунд открыла их.
   - Нет, не получается. Вы не исчезаете. Я так хотела, чтобы это случилось!
   - Ты что, ненавидишь меня? - неприлично икнул прокурор.
   - Да, вы вредный дедушка.
   - Я ещё не дедушка, тем более - тебе. Я уже никогда не буду дедушкой.
   - А я - бабушкой? - как в ни в чём не бывало спросила Вика.
   - Всё возможно. Всё возможно, когда потеряны ориентиры, когда потеряно всё!
   - Вы слишком сложно разговариваете с детьми1 - сказал я.
   - Сложно? Да эта девочка по части словарного запаса и вас за пояс заткнёт. Определённо она могла стать известной писательницей, если бы...
   - Что, если бы?
   - Если бы все не попали на тот свет.
   - Я не разделяю вашего пессимизма, Кирилл Ибрагимович. - Я налил коньяка в стаканы. - Вы ещё будете пить?
   - Нет, хватит, это всё равно не помогает!
   Иван Иванович молча выпил один. Надо напиться, обязательно напиться и отключиться от реальной действительности.
   - Кирилл Ибрагимович, а с вами ничего неординарного в эти дни не происходило?
   - Ничего. Всё по плану, всё рутинно.
   - И со странными людьми не встречались?
   - Абсолютно нет. Большинство, с кем я встречался все люди обыкновенные, даже занудливые. - Прокурор с подозрением посмотрел на Трофимовича. - А к чему вы всё это спрашиваете? У вас есть какие-то подозрения.
   - Да так... - Иван Иванович пожал плечами. Просто всё началось в нашем вагоне после Почепа. А там сели только вы...
   - Постой, постой. А ведь это мысль! Надо скрупулёзнее покопаться в своих мозгах! И всё-таки я думаю, что мы все умерли. Это хоть как-то логически объясняет случившееся.
   Дверь купе открылась и в неё просунулась голова коммерсанта Виталия.
   - Уважаемые, у вас не будет зажигалки. Моя, к сожалению, где-то запропастилась!
   Кирилл Ибрагимович, увидев его, побледнел и трижды неумело перекрестился - справа налево, как католик. Трофимович с иронией посмотрел на него.
   - Я ведь до сегодняшнего дня был абсолютным атеистом, поэтому и креститься не умею, - смутился он.
   - А сейчас в Бога уверовали?
   - Не знаю. Я не знаю, в кого верить в нашей ситуации. То ли в Бога, то ли в чёрта!
   Иван Иванович собирался протянуть зажигалку Виталию, но прокурор остановил его.
   - Погодите, любезный... Виталий, кажется. - Он схватил бутылку коньяка. - Присядьте к нашему столу, выпейте сто граммов.
   - Не откажусь, быстро согласился Виталий. - Тем более и коньячок, кажется, классный.
   Попутчик выпил и стал закусывать.
   - А скажите, мне молодой человек. - Прокурор смотрел на него уже не с суеверным страхом, а интересом. - После того, как вы вылетели в окно, как снова в вагоне оказались.
   - Я, вылетел в окно? - Виталий посмотрел на прокурора, как на полоумного. - О чём вы говорите!
   - Вы что, забыли? Вы взяли у проводницы молоток, хотели разбить стекло на двери тамбура и вылетели из вагона вместе с молотком...
   Коммерсант беспомощно оглянулся на меня, чуть не подавившись колбасой.
   - Я ничего не понимаю. Я ничего этого не делал.
   - А у вас есть часы?
   - Есть, - ответил коммерсант.
   - Вы смотрели на их утром?
   - Нет, я думаю, что мы подъезжаем к Москве.
   - А вы взгляните на свои часы! - Победоносно посмотрел на него прокурор.
   От изумления поползли вверх брови Виталия, как птички в рисованном мультфильме.
   - Не может быть! Наверное мои часы остановились, - Он послушал часы, приложив их к уху. - А потом снова пошли.
   - Иван Иванович, покажите ему свои часы. А вот и мои!
   На всех трёх часах время было одинаковым.
   - Мы давно должны были быть в Москве, а всё ещё едем. Почему? - испуганно прошептал коммерсант.
   - Вот именно, всё ещё едем. И за окном, обратите внимание, ночь! Вам не кажется это странным.
   - Весьма, - проглотил слюну Виталий.
   - Так вот, вспомните, дорогой, что с вами происходило, когда с молотком вы вылетели в окно, что вы видели, что приметили?
   - Я не вылетал ни в какое окно. До Почепа я лежал на полке и читал журнал. А в Почепе, кажется, уснул. И спал до сего часа.
   - Я сойду с ума от вас, ей Богу! - возмутился прокурор. - Ты и к проводнице не приходил.
   - Нет.
   - Иван Иванович, он приходил к проводнице.
   - Да, - подтвердил тот.
   - Или я дурак, или мы вместе с писателем дураки!
   Чего-то испугавшись, бочком-бочком стал выбираться из купе, забыв про зажигалку. И исчез быстро, как и появился.
   _ Суду всё ясно, дорогой Иван Иванович. Мы попали в параллельный мир, а тамошние органы завербовали Виталия. И прислали для наблюдения за нами!
   - Чёрт знает, куда мы попали, Кирилл Ибрагимович! Чёрт знает! - Трофимович поднялся. - Пойду к себе в купе. Может быть, Ирина проснулась, а меня нет. Исходя из обстановки, она может смертельно испугаться.
   - Вы уверены, что чёрт знает? - полюбопытствовал прокурор.
   - Разве можно быть в чём-то уверенным сегодня? Вот я сейчас уйду и, возможно, вы меня уже никогда не увидите.
  
   13.
  
   Поезд мчался на предельной скорости в чёрном пространстве неизвестно куда. Вагон дрожал и поскрипывал, будто грозил разорваться. В коридоре тревожно помигивал свет. От неопределённости, от гнетущей тайны было страшно и хотелось выброситься в окно. Иван Иванович приложил ладошки, а затем лицо к квадрату Малевича и попытался что-то высмотреть в непроницаемой тьме. Даже крупинки света нигде не рассмотрел. Сплошная чернота, будто вагон засосало в Чёрную дыру. А может, так оно и есть. Может быть, Чёрная дыра - это вечность, по которой нам вечность и кружить? Какой в этом смысл, какая идея заложена? Ведь ничего в мироздании не может существовать без идеи. А если может? Разве не может существовать в мироздании абсолютный абсурд.
   Трофимовичу стало страшно, и он поёжился. Нет, в его положении лучше меньше думать об этом. Пусть пока идёт так, как есть, может быть, скоро всё прояснится, и ему не придётся до боли в висках ломать свои мозги.
   Перед тем, как направиться в тамбур, Иван Иванович решил заглянуть в своё купе: вдруг проснулась Ирина? Что положительного во всём, что случилось: это её безудержная, сумасшедшая любовь к нему. А может, не любовь вовсе. Возможно, это обречённая страсть женщины, давно не знавшей мужских ласк. Наступило утро, женщина проснётся и забудет о том, что было.
   Ирина не спала, она сидела за столом, непричёсанная, какая-то вся разбитая, вонзив руки в свои пышные волосы. Во взгляде её было такое недоумение, будто она удивлялась тому, что проснулась и живёт. И ещё во взгляде, намертво упёршемся в одну тучку, было полное отсутствие мысли, словно она была олигрофреном. Она была некрасива с утра, его пассия. На глазах размазалась тушь, губы без помады были бледны, как смерть. Такое впечатление, что из Ирины ночью высосали жизни, а за столом сидит остов плоти.
   - Ира, что случилось? - бросился к ней Иван Иванович.
   Она подняла на него тяжёлый взгляд и слабо, беспомощно улыбнулась.
   - А ты не понимаешь, что случилось?
   Она подала на дрожащей ладони сотовый телефон. Трофимович знал, что она хотела этим сказать.
   - Да, я знаю, что сейчас десятый час утра. Ну и что из этого?
   - Как что? Мы давно должны были быть в Москве. Мы затерялись во времени!
   - И в пространстве тоже, - спокойно ответил Иван Иванович , хотя на душе кошки скребли. - Мы с тобой ничего не можем сделать, кроме того, как любить друг друга.
   - Любить друг друга мы можем и в реальной действительности. Надо что-то делать, Ваня!
   - Что?! Мы уже пробовали. Мы абсолютно изолированы от внешнего мира. В него нам не прорваться, даже если мы начнём биться головой об стенку.
   - А может быть я сплю, и всё это мне снится?
   - Может быть! - Я обнял её за плечи. - Если это твой сон, то он прекрасен, и пусть продолжается бесконечно!
   - Но почему мой сон такой странный?
   - Обычно сны и бывают странными, потому что им не нужно логическое оформление. Они снятся так, как снятся. А ты хочешь - им верь, а хочешь - не верь. - Я погладил Ирину по голове, как капризную малышку. - Пойдём, покурим, умоемся, приведём себя в порядок.
   Ирина суетливо выхватила из сумочки зеркальце и посмотрелась в него. И сразу запаниковала.
   - Не смотри на меня, Ваня, отвернись! У меня ужасный вид. Я не хочу, чтобы ты разлюбил меня!
   - Хорошо, - согласился Иван Иванович. - Иди в туалет, приводи себя в порядок, а я подожду в тамбуре.
   В тамбуре курили довольные, опохмелённые шабашники, которые ругались в коридоре с проводницей.
   - Жаль, что больше денег нет, а то бы мы продолжили это дело! - сказал старший и седой.
   - Да, жаль. - Вздохнул молодой. - Слушай, Ефим, а тебе не кажется, что мы слишком долго едем до Москвы?
   - Почему долго? По обыкновению до Москвы мы успевали напиваться два раза. Так что всё в порядке.
   - Мужик, ты не скажешь, сколько времени?
   Иван Иванович представил рожи этих алкашей, когда он скажет им действительное время. И заранее предвкушал это удовольствие. Ему самому хотелось плакать в этой ситуации. Но так уж пакостно устроен человек, когда готов радоваться чужому горю.
   - Половина десятого утра, - ответил он им.
   - Что? - поперхнулся дымом старший шабашник.
   - Половина десятого утра, - спокойно Повторил Трофимович.
   - Мужик, ты опупел, что ли? - возмутился младший шабашник.
   Иван Иванович показал ему часы.
   - Выбрось на помойку! - посоветовал старый.
   А молодой вдруг зашарил по карманам, вытащил на свет божий древний мобильник.
   - Он не врёт, Ефим! Половина десятого утра! - Всё шире и шире раскрывался рот молодого.
   - Не может быть! Ты посмотри за окно - темно! - изумлялся не меньше его старый.
   - Может. Всё в этом мире может быть, - усмехнулся Иван Иванович.
   - Что за херня?! - возмутился молодой. - А ну-ка, потопали к проводнице!
   Шабашники ушли, а Трофимович грустно размышлял, покуривая сигарету:
   "Увы, несчастные мои алкаши. Многое может проводница. Водки продать, чаю принести, но не в её силах вернуть время и пространство, которые вы потеряли. Впрочем, и я отношусь к тем, кто потерял время и пространство".
   Иван Иванович не знал, что шабашники прежде, чем идти к проводнице, заглянули в своё купе. И совершенно неожиданно для себя обнаружили на столе полную бутылку водки и кусок сала, которые они выпили и съели за десять минут до возвращения. Постояв с открытыми ртами возле стола, они дружно ринулись к бутылке, открыли её и понюхали.
   - Водка! - возопил старший. - Самая настоящая!
   - Ну и хрен с ней этой хернёй, с потерянным временем и прочим! Ежели после каждого перекура у нас водка на столе стоять будет, то пусть всё так и остаётся.
   Посмотрев в чёрное окно вагона, шабашники не стали мучиться над вопросом, что это такое, а разлили по стаканам водку. Молодой энергично нарезал розовое сало.
   Иван Иванович. докуривал вторую подряд сигарету, когда в тамбур пришла Ирина. Она была умыта, свежа и причёсана, будто не было бессонной ночи. Я протянул ей сигарету, а она, прежде чем прикурить, обняла меня и чувственно поцеловала в губы.
   - Ваня, милый мой. Как я люблю тебя!
   Тёплая волна обдала его сердце, он чуть не прослезился. Как давно не говорили ему таких слов! Обнимая Ирину, Трофимович сомневался, что в данный момент находился в реальной действительности. А где? Где он был так счастлив? Во сне? В виртуальной реальности? А где угодно, подумал Иван Иванович, - лишь бы это продолжалось очень долго, может быть, даже нескончаемо. Он согласен на это.
   "Ты согласен не быть на этом свете? Ты согласен отдаться до конца жизни отдаться обману?" - возмущался кто-то внутри него.
   А что он имеет в реальной действительности, кроме письменного стола и стула? Другой бы на его месте, Есенин там или Маяковский, давно повесился бы. И если такой прекрасный сон с любовью молодой и красивой женщины, то зачем ему просыпаться? Пусть этот сон длится вечность!
   - Я тоже люблю тебя, милая! - Он чувственно привлёк её к себе. - С тобой я чувствую себя оглушительно молодым! С тобой мне всего двадцать лет!
   Что было с ним в двадцать лет? Он учился в университете и любил однокурсницу. Как её звали? Да Ирина же! Ирина! От такого совпадения дрожь прошлась по всему телу. Он почувствовал, что этот провал во времени и пространстве не случаен, он кем-то, добрым или злобным, подстроен. И начался он после того, как они с Ириной познакомились в тамбуре.
   - Знаешь, что я обо всём этом думаю? - Ирина курила нервно и быстро. - Когда я вчера получила телеграмму, во втором часу дня, я упала в обморок. Я ведь, как считала тогда. Пять лет мы с ним вместе. Правда, встречались редко, два раза в год, но всё же... Я думала, что люблю его, что ближе него, у меня никого на свете нет. И вот он умер... Конечно же, это возымело на меня впечатление. Я и грохнулась, впала в кому, можно сказать. И вот с тех пор я в ней нахожусь и вижу длинный-предлинный, подробный сон. Как я собралась ехать в Москву, собирала вещи, шла на вокзал, покупала билет, как оказалась в поезде, как познакомилась с тобой. И это наша любовь. И провалившийся в никуда вагон. Всё это сон, Ваня. Обыкновенный человеческий сон со всеми странностями, какие в нём бывают.
   - Постой, постой. Получается, что и я, и ты в настоящем - всё это твой сон? Но я же хожу, думаю, курю вот. Я же ощущаю себя физически! - воспротивился её рассуждениям Иван Иванович.
   - Ну и что? - Ирина пожала плечами. - Я же не вижу тебя во сне козлом или быком. Я вижу тебя человеком. А человек, даже если он кому-то снится должен жить и размышлять.
   - Удобная позиция, - Трофимович усмехнулся. - Ежели преследует тебе в жизни какая-то мистика, спиши на сон. И всё спокойно, ничего не тревожит.
   - Тогда объясни мне. Объясни, что происходит?
   - Если бы я мог. Если бы мог...
   Иван Иванович закурил новую, уже третью сигарету. И опять взглянул в окно, в котором стояла невозмутимая чернота. Интересно, кончится ли это когда-нибудь или сотни, тысячи, миллионы лет мчатся им в этом вагоне. Он не был абсолютно верующим человеком, православным фанатом, как его друг-священник. Трофимович был православным культурологически. Он носил крестик, иногда ходил в храм, умел молиться и даже знал несколько молитв. Но Иван Иванович считал, что Христос был великим древним философом. Он считал его не вознесшимся, а выжившим после комы. Ведь из его раны сочилась кровь, когда римлянин после смерти воткнул копьё ему под рёбра. Так в Евангелие от Иоанна сказано! Разве у мёртвого может идти кровь? Ведь у него нет давления крови! Христа сняли в креста живым. Он вышел из комы, встретился с учениками, а потом ушёл. Ему нельзя было оставаться среди римлян. И он поселился... у тех же буддистов, например, которые были благосклонны к умным странникам. Вот так думал Иван Иванович. Он верил, что Бог есть, но видел и принимал его как Абсолюта. И вот, кажется, Трофимович столкнулся с ним лоб в лоб. Неужели он примитивно умер и перенёсся в другой мир, который оказался не идентичным его представлениям?
   - Вань... А чёрт с ним! Чёрт с ним, с тем, что происходит. Мне хорошо с тобой. Так хорошо, как ни с кем не было! Пусть сон, пусть кома, пусть, что угодно, но только бы ты был со мной! Если ты вдруг исчезнешь, я не смогу этого пережить. Поэтому мне не хочется просыпаться или выходить из комы. И если я во сне вдруг умерла, пусть! Если мы с тобой встретились на том свет, я и на это согласна. Пойдём сейчас в наше купе. Закроемся и будем любить друг друга. Я так хочу тебя! Пойдём!
   Иван Иванович даже покраснел от смущения. В последние десять лет он не слышал таких признаний ни от одной из женщины. Как тут не чувствовать себя счастливым?
  
   14.
  
   В купе Ирина набросилась на Иван Ивановича, как голодная волчица на ягнёнка. Но, к сожалению, в тот момент он уже не был двадцатилетним юношей, а пятидесятилетним стариком, которому после бурной ночи требовался отдых, и он мягко отстранил её от себя.
   - Ира, Ира. Поумерь пыл! Давай-ка выпьем с тобой попьём чайку, а там будет видно!
   - Извини, извини Ваня! - Ирина смущённо улыбнулась. - Я просто схожу с ума от любви к тебе!
   - А как же муж? Ведь чуть больше сток прошло с тех пор, как он умер.
   - Во-первых, в последний раз мы были с ним вместе пять месяцев и двадцать дней, я успела отвыкнуть от него. А во-вторых, он остался в другом мире, который или мы оставили , или он оставил нас! - Она взяла стаканы. - Может, я сходу за чаем, а ты отдохни!
   - Нет, нет, за чаем схожу я. Не убивай во мне джентльмена! - сказал Иван Иванович.
   Проводница мирно дрыхла на нижней полке. На столе стояла недопитая бутылка водки. Муж же вовсю храпел на верхней полке. Их безуспешно старался добудиться толстый сорокапятилетний пассажир. Без всякого эффекта он тормошил проводницу за рукав.
   - Поднимайтесь, я буду на вас жаловаться бригадиру поезда! - возмущался пассажир.
   - К сожалению, вы ни на кого и никому не можете пожаловаться. Проводница не может пройти из первого вагона во второй. И вы не можете, и я не могу. Никто из этого вагона не может куда-нибудь пройти.
   - Как не может? - не понял пассажир. - Проводница не разбудила меня и я не вышел в Москве!
   - Вы знаете, сколько сейчас времени?
   - Знаю, десятый час. А она меня не разбудила.
   Трофимович был поражён его тупости.
   - Уважаемый, куда следует этот поезд?
   Кажется, начало что-то крутиться, цепляться в мозговой коробке толстого пассажира.
   - До Москвы.
   - Ну вот. Значит, дальше Москвы вы никак не могли уехать! А раз мы едем, значит, до Москвы ещё не доехали.
   Пассажир тупо уставился на меня.
   - Как не доехали, если уже десять часов утра.
   - Задержались где-то в пути, как и новый день, который тоже где-то задержался. Гляньте, за окном ещё ночь!
   - И правда - ночь. Я ничего не понимаю! - пассажир опустился на край полки в полнейшем недоумении. Иван Иванович понял, что ему предстояло размышлять над всем этим не менее часа, и оставил его в покое.
   Он нашёл у проводника в купе сахар, заварку и набрал в стаканы горячей воды из титана. Валентина не притрагивалась к титану со вчерашнего вечера, но он был заполненным и горячим.
   Пока Иван Иванович нёс чай до своего купе, он думал о том, что может случиться, после чаепития. Ирина - бабёнка молодая и горячая, давно у него не было такой любовницы. Но ведь и ему уже не сорок лет. Прошедшая ночь отняла у него все физические силы. И восстановятся они не раньше вечера. Поэтому с двумя стаканами чая он заглянул в своё прежнее купе. Самое лучшее - зазвать в гости Кирилла Ибрагимовича.
   Прокурор сидел за столом, уронив голову на руки. Или он был пьян, или в самом паршивом настроении. Близняшки неожиданно были тихими, прижавшись к бабуле, они обнимали её за талию. Ещё бы! Нежданно-негаданно они превратились в сирот. Им-то за что?!
   - Кирилл Ибрагимович, может, пойдём в наше купе и выпьем по сто граммов.
   Прокурор поднял голову. Он был полупьян, а в глазах была такая тоска, будто через пять минут ему должны были отрубить голову на гильотине.
   - А-а... Иван Иванович. Вы правы, вы правы, мой друг. В одиночестве запросто можно сойти с ума. - Он схватил со стола бутылку коньяка и колбасу и поднялся.
   И тут, оторвавшись от бабушки, к Трофимовичу бросилась Вика, чуть не опрокинув его чай.
   - Дядя, дядя! Куда ты нашу маму дел? Мы хотим к нашей маме! - Он цепко ухватилась за его штанину.
   - Как, дел? - растерялся Иван Иванович. - Я никуда её не девал!
   - Ты же её любовник!
   - Да что ты придумала! Твоя мать мне в дочки годится! - Трофимович кривил душой, ведь Ирина не намного старше пропавшей Даши. - Как им объяснить?
   Иван Иванович умоляющим взглядом посмотрел на Кирилла Ибрагимовича.
   Но Вика сама нашлась, что ответить себе.
   - А не надо ничего отвечать и обманывать нас. Мы все, весь наш вагон попал в параллельный мир!
   Иван Иванович чуть не присел от неожиданности: такого он от шестилетней девочки не ожидал. Впрочем, от современных детей, некоторые из которых являются индиго, ожидать можно был что угодно.
   - Иван Иванович... - Вяло усмехнулся прокурор. - Если бы вы услышали от этого так называемого ребёнка все версии произошедшего, могли бы сойти с ума. У нас с вами такой фантазии нет1
   В купе их ждала нацеленная на любовь с Иваном Ивановичем Ирина. На одухотворённом её лице сразу же появилось разочарование. Но вслух она своего недовольства не высказала, а пригласила гостя к столу.
   Кирилл Борисович разлил половину бутылки коньяка на троих, а пустую бутылку поставил на стол.
   - Давайте внимательно посмотрим, как возвращается коньяк в бутылку. Это должно быть интересно! И закусывайте грибками, их осталось всего штук десять.
   Иван Иванович и Ирина поняли его. У Трофимовича была свободна только правая рука: культработница из Унечи совсем не стеснялась прокурора из Почепа, будто много лет была женой Ивана Ивановича. Она под столом положила руку на его колено и уже добиралась к предмету его гордости.
   - Давайте без тостов, - предложил Кирилл Ибрагимович. - Их всё равно не хватит до конца пути.
   - До конца пути? - переспросил Иван Иванович. - Вы уверены, что увидите его?
   - Знаете, я долго размышлял на этом. В этом мироздании нет ничего бесконечного. Значит, будет и конец нашего пути. Какой - это уж я не знаю.
   Они выпили. Иван Иванович с прокурором как бы нехотя, а Ирина с удовольствием. По её глазам было видно, что ей нравится эта ситуация, она будто бы уже и забыла, что ехала на похороны гражданского мужа.
   - Смотрите, смотрите, сейчас начнётся! - оживлённо воскликнул прокурор.
   Бутылка через минуту после того, как они выпили, вдруг вся мелко задрожала, вокруг неё образовалось какое-то мутное искривлённое пространство. И вдруг из пустой превратилась в полную, да ещё и запечатанную. Чудеса да и только!
   - А мне нравится это параллельное пространство. Однажды приобрёл вещь - и пользуйся ею всю жизнь. И работать не надо. Абсолютная Лапфа!
   - А вам, что ваша работа не нравится?
   Кирилл Ибрагимович наколол на вилку последний грибок.
   - Смотрите, смотрите, сейчас и грибочки появятся1
   То же, что и с бутылкой через минуту произошло и с грибами. Не надо ходить в лес, чистить и мариновать грибы. Они всегда будут у тебя на столе или в холодильнике.
   - А знаете, что я подумал?
   Прокурор торжественно и свысока посмотрел на нас.
   - Я думаю, что тут у них, в параллельном мире, нет холодильников. Поэтому и творят они такое с продуктами! - Кирилл Ибрагимович тяжело посмотрел на Трофимовича. - Не нравится мне моя работа. Сволочная и скучная. Я хожу на неё, будто насилую себя.
   Интересно, признавался ли когда-нибудь в этом прокурор в той, прошлой жизни? Вряд ли. Там он, верно, был высокомерным и надутым, как индюк, там он мог лопнуть от осознания собственной важности. Как же меняют людей обстоятельства!
   - А чем в жизни хотели бы заниматься вы?
   - Увы, это уже не суть важно.
   - А если допустить, что параллельная или какая-то другая реальность или ирреальность вернёт нас обратно? Чем вы с удовольствием занимались бы?
   - Рисовал бы. Рисовал бы пейзажи. Это единственное, что я люблю делать в жизни. Но, во-первых, пейзажами сейчас семью не прокормишь, а во-вторых, я не вполне уверенно владею кистью. Я ведь художник-любитель.
   - Да-а... - сказал Иван Иванович. - А я занимаюсь тем, что мне нравится!
   - И много ли вы за это получаете?
   Трофимович смутился, даже покраснел. Честно сказать, он не только ничего не получает, но сидит на иждивении жены и детей. Чтобы папочка мог заниматься любимым делом - писательством, дети каждый месяц высылают ему четыре тысячи рублей, а жена пашет с утра до вечера в магазине. Он обречённо вздохнул.
   - Изменились времена. При советской власти я был бы одним из самых богатых людей в области.
   - Как я понимаю, вы сидите на чьей-то шее? - усмехнулся прокурор.
   - Это только последний год. А до этого я занимался коммерцией, работал.
   - Я не виню вас. Не так изменились времена, как люди. - Кирилл Ибрагимович распечатал бутылку коньяка. - Сейчас никому не нужна серьёзная литература. Отовсюду подавай развлекаловку.
   Вообще-то, я читал одну вашу повесть. Очень интересно!
   Иван Иванович был польщён и с удовольствием выпил коньяк. Ирина отставила свою стопку в сторону. Она не намерена была сегодня напиваться.
   - И всё равно у меня такое ощущение, что жизнь прошла мимо. Никому не надо то, что я написал. А уж, что ещё напишу - тем более. Телевидение, Интернет. Кому сейчас нужны книги? Это всё в прошлом!
   - Не согласен с вами, Иван Иванович. Люди ещё вернутся к книгам. Когда поймут, что погибают
   - Вашими устами да мёд пить! - Закусив колбасой, Трофимович поднял голову. - А что там говорила эта несносная близняшка. Часто бывает, что устами младенца гласит истина.
   - Высказывала версии случившегося. И с таким умным, знающим видом, что мне страшно сделаешь. Она предложила, что нескончаемая темнота за окном - это параллельный мир. Потом решила, что в параллельном мире должен быть свет и движение, и сказала, что нас засосала небольшая Чёрная Дыра. Потом предположила, что мы попали во временной провал. В общем, много чего наговорила такого, что мы с вами. Иван Иванович, и придумать не сможем. Дети нынче пошли!
   - Мне кажется, что эта Вика - индиго. Говорят, что за ними будущее.
   - Может быть, Вика и индиго, но будущего у неё нет. Как и у нас с вами.
   - А я думаю, что есть. Не может такого быть. Мы несёмся по чёрному коридору к какой-то, пока неведомой нам цели. В конце концов, мы куда-то приедем! - Иван Иванович всегда был оптимистом, даже там, где другие от безнадёги вешаются.
   - А я думаю, что вы мне снитесь. Я скоро проснусь - и всё будет в полном порядке, - гнула свою версию Ирина.
   - Допустим, вы спите. А что мы с Иваном Ивановичем делаем?
   - А вы в моём сне, - упорствовала культурный работник.
   - Ну, вы загнули! Я ощущаю себя персонифицирующей личностью. И Иван Иванович, надеюсь, тоже. Мы живём и мыслим - вот в чём дело.
   - Ну тогда... Тогда нам троим снится одинаковый сон. Такое в природе бывает.
   Трудно переубедить любую женщину, а такую умную, как Ирина - подавно.
   - Если бы так... Если бы так, - уныло и задумчиво произнёс прокурор.
   И вдруг из коридора до них донеслись отчаянные крики.
  
   15.
  
   Уже полупьяные, Трофимович и прокурор вышли в коридор. За ними высунула голову из купе и Ирина. В коридоре, рядом с купе проводника, собралось народу человек двенадцать и, размахивая руками, крича вразнобой, пытались что-то доказать проводнице. А та, положив голову на руки, мирно спала на маленьком столике. Перед ней стояла чуть-чуть недопитая бутылка водки, и повсюду валялись кильки в томате. На верхней полке по-богатырски храпел её муж, которого ехавшие в вагоне видели, но ещё не слышали.
   - Куда это годится! - возмущался интеллигентный старичок в очках и в спортивном костюме. - В вагоне происходит чёрт-ти-что, а они дрыхнут без задних ног. Мы будем бригадиру поезда жаловаться!
   - Правильно! - поддержал его Кирилл Ибрагимович и усмехнулся. - Немедленно ступайте к бригадиру поезда и пожалуйтесь!
   - Мы хотели это сделать, но двери в соседний вагон закрыты! - ответил старичок.
   - А вы вообще интересовались, который сейчас час? - поинтересовался прокурор.
   - Интересовались, и ничего не можем понять. Вот и хотели, чтобы проводница нам разъяснила. А она спит!
   - Товарищи, я предлагаю вам успокоиться и не паниковать. Сейчас на часах двенадцать дня. Мы давно должны были быть в Москве, и каждый должен был заниматься своими делами. - Кирилла Ибрагимовича плохо держали ноги и он, откинув стул, присел на него. - К тому же за окнами имеет быть ночь, чего быть никак не должно в такое время. Что это означает?
   - Мы не знаем! - задохнулась полная женщина средних лет.
   - Это означает, что наш вагон провалился в Чёрную Дыру или попал в параллельный мир! У проводницы давно уже окончилась смена и она никому ничего не обязана. Поэтому предлагаю мирно разойтись.
   - Разойтись? - изумился старичок. - И что же нам делать?
   - А то же, что делаю я. Ждать, чем всё это дело кончится.
   - А если не кончится? - возмутилась полная женщина.
   - Может быть. Всё может быть на свете, - икнул прокурор. - Милый друг, ты у меня в груди. Предназначенное расставание обещает встречу впереди! Лично я и любой из вас ничего не можем сделать. Так что расходитесь по купе и ждите. Предлагаю восстание считать оконченным!
   - Ничего не можем сделать?! - возопил вредный старичок. Он схватил лежащий на краю стола молоток, подбежал к окну и со сей силой шандарахнул им по окну.
   И исчез, будто его никогда не было в вагоне. Закричали истошно бабы, почесали затылки мужики.
   - Такого не может быть! - прошептала полная баба, вся побледнела и побежала в своё купе.
   - Да-а... Дела! - в задумчивости сказал прокурор. - Пошли, Иван Иванович, допьём. Других вариантов продолжения нашей жизни я не вижу.
   - В каком купе старичок ехал? - спросил Трофимович уже на пороге своего купе.
   - В пятом, а что?
   - Пошли глянем. На месте он или исчез бесследно? Может быть, что-нибудь проясним для себя?
   - Ты прав, Иван Иванович. Может быть, что-то и прояснится. От молодого человека, что в прошлый раз исчез, мы так ничего и не добились... - Прокурор сдвинул дверь в пятом купе.
   Старичок, как ни в чём не бывало сидел за столом и улепётывал за обе щеки вареную курицу. На наше появление в дверях ответил удивлённым взглядом. Напротив него сидел парень - тот самый бычок, которого я встретил в коридоре во время посадки. Он безучастно смотрел в окно, в котором было темно, ни зги не видно. Прокурор подсел ближе к старички, а я пристроился возле бычка.
   - Уважаемый! - обратился прокурор к старичку и вытащил служебное удостоверение. Наверное, решил воспользоваться тем, что старые люди боятся или уважают заведения в котором служил Кирилл Ибрагимович. - Я хотел бы, чтобы вы честно ответили на некоторые мои вопросы.
   Видно было, что старичок испугался, побледнел даже и спешно дожёвывал курицу. В глазах у него было столько недоумения, что, казалось, он не вмещалось в купе вагона.
   - Итак, уважаемый, что с вами произошло пять минут назад?
   - Со мной?! - изумлённо икнул старичок. НО быстро взял себя в руки. - Решительно ничего. Я уже более двадцати минут откушиваю эту замечательную курицу. Её приготовила моя жена-старушка. Знаете, она замечательно готовит курицу. В этом деле с нею вряд ли кто может сравниться. Если я куда-нибудь еду, как сейчас, например, в гости к сыну, она всегда даёт мне в дорогу эту замечательную курицу.
   От волнения, а лицо старичка уже покрылось красными пятнами, у него случилось, наверное, недержание речи.
   - И всё-таки... ближе к делу, - недовольно поморщился прокурор.
   - Меня Николаем Николаевичем зовут, - не обратив внимания на прокурорский вопрос, зачем-то представился старичок. - И странное дело. - Эта замечательная курица оказалась волшебной. Я уже дважды её съедал, а она появилась в третий раз. Просто удивительно, что такое может быть на свете! С вами такого не случалось?
   - Случалось и похлеще! - ответил Кирилл Ибрагимович. - А другие странности, случившиеся со всеми нами, вас не удивляют.
   - Нисколько. Меня интересует лишь вопрос: сколько раз будет воскрешаться моя, извините, мёртвая курица?!
   Прокурор в недоумении ударил себя по коленям.
   - Извините, уважаемый, а что вы имеете в виду под этими странностями, - невинно спросил старичок.
   - Вы можете с уверенностью сказать, сколько времени мы находимся в пути? Который сейчас час?
   - Отчего же... - Старичок посмотрел на свои дешёвые наручные часы, которым было сто лет в обед. - Два часа по полудню.
   - Что вы сказали? - Кирилл Ибрагимович придвинулся к нему ближе.
   - Два часа по полудни. - повторил старичок и вдруг взглянул на окно и растерялся. - А может быть по полуночи? Знаете, в этой жизни всё может случиться.
   - И вас это не удивляет,?
   - Ничуть! - Старичок уверенно откусил искусственными зубами кусок курицы - из грудинки.
   - Ладно, вокруг до около ерундой маяться, - возмутился прокурор. - Расскажите, что с вами было, когда вы разбили молотком окно?
   - Я разбил? Молотком? Вы, что, шутите?
   - Здравствуйте! - изумился Кирилл Ибрагимович. - Свидетелями этому были не менее десяти человек.
   Старичок как-то странно посмотрел на Почепского прокурора.
   - Вы меня с кем-то перепутали. Последнего время, когда я выходил из купе, было полтора часа назад, когда я отлучался в туалет.
   - И за это время с вами ничего не происходило?
   - Абсолютно. За исключением того, что я ел этого замечтального петуха!
   Прокурор обреченно вздохнул и развёл руками.
   - Ну тогда я не знаю...
   Вышел из задумчивости бычок.
   - Извините, - обернулся он к попутчикам. - Меня Васей зовут. Я коммерсант. Мне очень не нравится ситуация, в которую мы попали. Сегодня я обязан был вернуть миллион рублей одним товарищам. Поверьте мне, это крутые товарищи, это волки тамбовские. Или брянские - без разницы. Они подумают, что я прокинул их. А у меня семья: жена, дочка. Представляете, что может случиться. Вы, как прокурор, обязаны защитить меня и мою семью.
   - Интересно, как я это сделаю, находясь здесь? - едко усмехнувшись, спросил прокурор.
   - Да, да, понимаю, извините, - согласился коммерсант. - А старичка вы не расколете, он загипнотизированный.
   - Как "загипнотизированный"? - безнадёжно вскричал Кирилл Ибрагимович.
   - Дело в том, товарищ прокурор... - Бычок отпил воды из бутылки с минералкой, которая стояла на столе. - В соседнем шестом купе едет настоящий гипнотизёр с ассистенткой. Три дня назад я был у него на концерте в Клинцах. Я сам из Клинцов. А в Унече был по делам и оттуда уехал на Москву. Так вот, этот гипнотизёр та ещё штучка! Что говорить, мастер своего дела. У него люди на сцене исчезали не за понюх табака. Стоит - и вдруг нету. А потом оказывается на своём сидении в зале. Мне кажется, то, что с нами произошло - это не без его участия. Мы все под гипнозом. Думаем, что едем в изолированном от мира вагоне. А на самом деле... Это он нам мстит!
   - Мстит? За что? - теперь уже удивлённо спросил Иван Иванович.
   - Кинули его в Клинцах. Заплатили в два раза меньше, чем обещали. Это тоже понять надо. На концерте народа было очень мало, всего человек пятьдесят. С какого хрена платить. Но я слышал, как он в Дому культуры организаторам концерта скандал учинил. Я думал он их в соляные столбы превратит. Или в идолов с Пасхи.
   - Это интересно! Это очень интересно... - воодушевился даже Кирилл Ибрагимович. - Так в каком, ты говоришь, он купе едет?
   - В шестом.
   - Пошли, Иван Иванович, проверим эту версию. Сейчас они все важны. Даже самые невероятные!
   Прокурор поднялся, оглянулся на старика.
   - Ну что, Николай Николаевич? Вспомнили, как в окно выпрыгнули?
   - Я? В окно? - шарахнулся от него старичок.
   - Вы, если ничего там по нашему делу, приведите его. Пусть старичка в гипноз введёт, может и расколется, что там с ним было!
   - Правильно, мы так и сделаем! - И Кирилл Ибрагимович вышел из купе.
   И постучал в соседнее, шестое. Им долго не открывали, будто что-то прятали. Наконец, дверь купе отодвинулась, и оттуда выглянул раскрасневшийся лысый мужичок лет тридцати пяти. Был он строен и подтянут, как цирковой атлет.
   - Можно к вам на минуту - по делу?
   - Пожалуйста.
   В купе забилась в угол белокурая, смазливая ассистентка. Она тоже была раскрасневшаяся. Учитывая, что они с артистом в купе были вдвоём, можно было догадаться, чем они занимались и почему долго не открывали.
   Кирилл Ибрагимович основательно сел за стол. Иван Иванович пристроился на краешек лавки. Слегка удивлённый гипнотизер присел рядом с ассистенткой.
   - Я, так сказать, прокурор и хочу с вами поговорить.
   - Я что-нибудь не то сделал? - Вид у артиста был недоумённый и в то же время немного испуганный. А кто из нас не без греха? Если копнуться глубже вытащить на свет все наши гадости, каждому можно просить не менее трёх лет.
  
   16.
  
   - Чем я могу быть полезен вам? - успокоившись спросил гипнотизёр.
   - Можете, очень даже можете! - Прокурор придирчиво осмотрел стол. На нём стояла початая бутылка шампанского, валялись фрукты, помидоры, конфеты. Как говорится, десерт. И что, не кончаются?
   - К моему изумлению, да. А давайте выпьем и закусим фруктами? Как вы на это смотрите?
   - Положительно смотрю. Наливайте. Лёгонькое шампанское, как раз кстати будет, а то от коньяка уже тошнит.
   - Что, у вас тоже?
   - Тоже. Но в случае чего можно обменяться. И выпивкой и закуской. Вы ничего не имеете против хорошего коньяка?
   - Хорошая идея.
   Прокурор с удовольствием выпил шампанское. Любил это вино и Трофимович. Грызя грушу, Кирилл Ибрагимович поднял глаза на гастролирующего артиста.
   - И что вы обо всём этом думаете?
   - О чём?
   - Об этом бардаке, что творится в вагоне?
   - Об остановившемся времени, что ли?
   - Да нет, время как раз не остановилось. На моих часах четырнадцать пятнадцать. И дата поменялась, и день недели. Получается, что мы уже восемь часов должны находиться в Москве. А мы...
   - И для меня это тёмный лес. Я думал, думал об этом - аж голова разболелась... Или мы провалились в параллельный мир, или... Нет, нет, я бессилен что-либо предположить.
   - Жаль, а мы так надеялись на вас! - Прокурор налил себе шампанского ещё. Предложил Ивану Ивановичу. Тот, икнув, отказался. Он был уже достаточно пьян и клевал носом, не принимая участия в разговоре. - Вы, как я наслышан, гипнотизёр? А не ваши ли это штучки?
   - Вы что? Загипнотизировать весь вагон на такое долгое время? К сожалению, я не настолько талантлив. Это раз. А во-вторых, мне запрещено заниматься гипнозом вне сцены. Это подсудное дело!
   - Понимаю. Иначе зачем бы вам было ездить по гастролям, работать. Вы могли бы жить, как у Бога за пазухой.
   - Это кажется. Не так просто загипнотизировать человека, если он этого не хочет. Кстати, я сам сильно страдаю от этой ситуации. Сегодня у меня корпоративная вечеринка и я теряю тысячу долларов. Для меня это деньги.
   - Что-то я пьян. Это вам хорошо. Приказали себе, что пьёте не шампанское, а воду. И пей, сколько хочешь!
   - Не скажите! Однажды я чуть не умер из-за этого!
   - Да? - искренне удивился Кирилл Ибрагимович. - И как же это?
   - А так... Однажды вечером у меня кончилась соль, а на плите борщ варится. Решил сходить к соседу. Открывает он мне дверь, я захожу. А на кухне у него пьянка. Ещё три алкаша стоят и две бутылки водки перед ними. Понятно, что сосед смутился: зачем им лишний хвост. Но при неравнодушии к спиртному человеком он был интеллигентным. Пришлось в силу воспитания приглашать меня к столу. Выпивать я не хотел, поэтому, шутя, ответил: "А что тут пить? Мне одному не хватит. Значит, не стоит и начинать!" Один из алкашей поразился: "Ты один можешь выпить две бутылки водки?" Я прикинул, что человеческий желудок вместимостью в три литра. "Могу и шесть!" - ответил я. Алкаш почесал затылок. "Многовато шесть бутылок для наших финансов, но где наша не пропадала? Я сегодня зарплату получил!" Алкаш вытащил из кармана пачку денег и послал другого алкаша в магазин. "Так, выпьешь шесть бутылок водки без закуси, мы тебе ящик выставляем. Не выпьешь - ты нам. Идёт?" Я был уверен в себе. Поэтому весело ответил - идёт! В общем, убедил себя, что воду пью. К удивлению алкашей выдудил все шесть бутылок в один присест. И ни в одном глазу. Алкаши чуть в обморок не попадали. А я им говорю: "Ящик водки выпьете за моё здоровье!" И ушёл. А после ужина уснул. Действие гипноза автоматически кончилось. Меня едва спасли в больнице. Как я не сгорел от водки - это чудо. Ват так-то.
   Прокурор долго и от всей души хохотал.
   - Значит, и на старуху нашлась проруха? Слушай, но всё равно ты можешь помочь. Ты видел, как старичок разбил стекло и неожиданно вылетел в окно. Так вот, он никуда не улетел, а преспокойно жуёт курицу в своём купе.
   - Нет, я не видел. Я в это время отдыхал. Но это очень интересно.
   Иван Иванович очнулся от дремоты. "Знаем мы, как ты отдыхал!" - иронически усмехнулся он и посмотрел на блондинку, молчавшую в углу купе. "А ничего, аппетитная бабёнка! Я сам бы с такой пару часов поотдыхал!"
   - Вот именно - интересно!
   - И что требуется от меня?
   - Ввести старичка, его Николаем Николаевичем зовут, в гипноз, и узнать, что с ним происходило, пока он летал за вагоном. Должны же мы иметь представление, что с нами происходит!
   - Ладно. Надо, значит надо, - сказал артист.
   Все вывались из шестого купе. Даже блондинка - из любопытства. Впереди процессии шагал, как предводитель восставших, важный, как Наполеон, прокурор, а замыкал её как-то сразу поникший, безучастный ко всему Иван Иванович. Сегодня он слишком много выпивал. Так всегда в жизни было. Когда изредка он перепивал, у него почти до нуля падало настроение, иногда даже накатывала жёсткая депрессия, и ему ничего, как только завалиться в постель не хотелось. Он совсем запутался в происходящем и, чтобы что-то выстроилось в логическую картину, надло было остаться в одиночестве, отдохнуть. Но он не мог покинуть эту процессию, потому что почему-то чувствовал себя как бы заместителем прокурора и обязанным везде быть при нём. Откуда у него такие ощущения, опять понять он не мог.
   Кирилл Ибрагимович и гипнотизёр зашли в купе, а Трофимович с блондинкой остались стоять в двери.
   - Так... - сказал прокурор старичку. - Сейчас, Николай Николаевич мы вас будем гипнотизировать, а вы должны нам подчиниться, потому что знать правду - в интересах общества - всего нашего вагона.
   Старичок уже доедал свою курицу и обернулся на вошедших, иронически улыбнулся.
   - Ну что ж, надо так надо. В принципе я готов. Гипнотизируйте! - Он с готовностью выбрался из-за стола и встал посреди купе, как оловянный солдатик, закрыв глаза.
   - Нет, нет, глаза откройте, - сказал артист. - Глаза ваши я должен видеть, иначе ничего не получится.
   Старичок открыл глаза и, не мигая, смотрел на гипнотизёра, который, немного подумав, предложил:
   - Вы присядьте, Николай Николаевич на диван, а то упадёте ненароком.
   Старичок сел, а артист встал перед ним, возвышаясь, как матадор над испанским быком. Затем воздел свои узкие руки над его головой.
   - Вы находитесь в своей спальне, Николай Николаевич, в уютной своей спальне, в которой вам всегда снятся приятные сны. Сейчас я досчитаю до десяти, и вы уснёте, а во сне расскажете нам, что произошло с вами двадцать минут назад.
   Гипнотизёр досчитал до десяти, и Николай Николаевич обречённо закрыл глаза и даже чуть-чуть захрапел. "Вот это класс!" - подумал Иван Иванович, и апатия вроде как отпустила его. Даже заблестели, оживились его глаза.
   - Итак, - мягко и напевно сказал гипнотизёр. - Вы берёте молоток, подходите к окну. Бьёте по окну... И что вы видите и слышите.
   - Я вижу ночь... Чёрную беспроглядную ночь. На небе нет луны... На небе нет ни одной звёздочки... Но я чувствую... Я ощущаю, как вокруг меня летают какие-то тени... Их много, может быть, тысячи и тысячи... Они летают вокруг меня, и я слышу их мысли... Много-много мыслей, быть может миллионы.... Но затем эти мысли удаляются, отплывают как бы на задний план и тихо гудят там - далеко-далеко... А осталась только одна мысль, которая ласково и нежно прикасается к моей голове.
   - Вот это да! - не выдержал и выдохнул от восхищения Кирилл Ибрагимович.
   - Тише! Вы испортите сеанс гипноза! - умоляюще и шёпотом попросил артист. Глаза его одухотворенно сияли и он вперился в старичка, открыв рот. - Что вам, Николай Николаевич сказала эта самая мысль!
   - Вас зовут Николай Николаевич, мы знаем... Мы вас выбрали среди прочих смертных и земных и назначаем вас мессией... Мы вас наделяем необыкновенными способностями, чтобы вы могли воздействовать на этих погрязших в пороках людей, губящих планету, на которой живут. Вы будете положительно воздействовать на них. Кончатся войны, богатые будут помогать бедным, и все заживут счастливо! Вы согласны? Я, конечно, согласился. Ведь быть мессией, как Христос, это почётно, хотя и ответственно. Между прочим, я всегда хотел быть мессией. Я всегда был уверен, что буду мессией, с того дня, как появился на свет. Но вам придётся ещё немного побыть среди тех, которые в качестве наказания за грехи свои оказались вне времени и пространства в купейном вагоне.
   - А потом? - прошептал гипнотизёр, так подавшись к старичку, что едва не завалился на него.
   - Я так и знал, я так и знал! - горячо зашептал прокурор. - Мы оказались в параллельном мире.
   Артист только озадаченно почесал затылок. А из Ивана Иванович сразу весь хмель вышел. "Это что же получается? Теперь мы все должны подчиняться этому плюгавенькому старичку, потакать всем его прихотям?" И ещё подумал Трофимович, что как только вернётся домой в свой провинциальный, но милый городок обязательно обо всём этом напишет книгу.
   В купе воцарилась такая тишина, что, если бы пролетала муха, её бы все услышали. То, о чём поведал старичок, было так неожиданно и многое объясняло в их ситуации.
   И вдруг тишина купе взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки. В нём возник высокий и противный смех, поднявшийся почти до захлёба. Они поначалу и не поняли, откуда взялся этот противный смех? И увидели тонко хохочущего старика.
   - Вот дураки-гипнотизёры! - почти умирал от смеха он. - Вы готовы поверить в любую чушь. А между тем, всё надо принимать, как есть. Ну, потеряли мы время и пространство, ну, оказались на время изолированными. Ну и что? Разве это не жизнь. Надо жить, адо пожирать куриц, пить водку и продолжать любить тех, кого любим. Только и всего. А вы какой-то гипноз. Да не был я нигде, и окно не разбивал. Вам померещилось!
   Сконфуженные, они покинули купе.
   - Что будете делать, Иван Иванович? - спросил прокурор.
   - Пойду в тамбур, покурю. А потом - баиньки! Я очень устал что-то!
   - Ещё бы! Такой стресс. У меня возникло такое же желание.
   - А ведь старик прав. Надо просто жить и ни над чем не ломать голову. Всё однажды рассосётся. А если нет, то мы с вами ничего не сможем изменить. До встречи!
   Кирилл Ибрагимович пошёл налево в своё купе, а Иван Иванович направился в тамбур.
  
   17.
  
   В тамбуре курили уже два знакомых Ивану Ивановичу шабашника. Они уже практически не вязали лыка, стояли, уперевшись спинами в стенку тамбура, но разговаривать ещё могли. Они узнали Трофимовича.
   - Дай-ка, мужик, приличную сигареты - они всё равно восстанавливаются. Что не так? - попросил молодой и худой шабашник.
   - Что так, то так, - согласился с ним Иван Иванович. - Теперь в нашем мире восстанавливается всё, кроме счастья!
   - А что так мрачно, уважаемый? Поэтому в этом мире всё о`кэй! - Старый и толстый шабашник был пьянее молодого и поэтому долго не мог прикурить сигарету - попасть огоньком зажигалки под неё. Он подтвердил сказанное молодым другом.
   - Всё отлично. Водки, хоть залейся. Не успел выпить одну, другая уже на столе. Мы с товарищем за день уже пять штук оформили. Я таким бы образом до конца дней своих бы жил - и мне ничего не надо.
   - Против водки, даже если её будет море, я ничего не имею. И вкалывать не надо - всегда есть. Сигареты тоже. А вот сало... От сала уже тошнит.
   - А вы это самое. Поменяйтесь с кем-нибудь. Вы ему половину сала отрежьте, он вам половину того, что у него есть. Со мной, например. Я могу вам колбасы и грибов дать.
   Молодой шабашник икнул и с каким-то восторженным изумлением посмотрел на Трофимовича.
   - Ну, ты мужик это... голова! Работает шарабан! А у нас сало - высший сорт. Розовое, во рту тает!
   Иван Иванович разошёлся от щедрости.
   - Я вам и коньяка могу отлить полбутылки. Не жалко.
   - А что? Что мы не имеем права коньячка выпить?
   Старый шабашник долго и отрицательно качал головой. Наконец, нашёл силы сказать:
   - А я не люблю коньяк. Хоть армянский, хоть французский, хоть наш. От него клопами пахнет!
   - Ну и дурак ты, Валентин! - только и сказал молодой.
   - Только вы сразу приходите, а то я спать собрался.
   - Не откладывая в долгий ящик придём, - заверил молодой. - Жизнь у нас теперь пойдёт, Валя! Живи - не хочу! По вагоны сколько разной закуски и выпивки можно собрать - никто не откажет, потому как дармовое, халява! И кто эту благодать придумал! Мужик, а может, мы умерли и в рай попали?
   - Не знаю, - ответил Иван Иванович и философски задумался. - Всё может быть... Всё может быть на этом свете.
   - А по хрену - умерли не умерли! Главное, что хорошо.
   Старый шабашник находился не в столь хорошем настроении.
   - А за окном темно. За окном всё время темно. А время-то всё равно идёт, я проверял. И мы с каждой секундой всё ближе к смерти, - с какой-то грустью сказал он и на глаза его накатились слёзы. - Почему всё так несправедливо, а, ребята?
   Что было несправедливым на этом свете, Иван Иванович так и не понял. А может быть, на свете том?
   - Да мужики! Кто-то же из нас и окочуриться может. Вон бабка болей восьмидесяти едет. И что? Где хоронить? Вони будет в вагоне!
   - Ничего, - ответил Трофимович. - Разобьем окно и выбросим.
   - Э, не скажи! - не согласился молодой шабашник. - Сам видел, что вылетает, возвращается тут же назад.
   - Вы думаете мы вечно будем находиться в таком состоянии? - спросил Иван Иванович. - Вечно ехать неизвестно куда?
   - Вечно ехать неизвестно куда... - повторил молодой. - Ну и хрен с ним. Главное, чтобы водка была. Детей только вот жалко, я детей своих люблю.
   - Ага, любишь... Дети, небось рады будут, ежели папка, алкаш и буян, пропадёт. А вот мы со старушкой одни остались. Как ей теперь на такую пенсию прожить. Вот вопрос. Я хоть какие-никакие копейки из Москвы привозил.
   - А я? - вдруг зачем-то сказал Иван Иванович. - Я ещё столько дел на земле не доделал!
   - А их никогда не доделаешь, хоть десять жизней проживи! - мудро сказал, пожилой шабашник, которого звали Валентином.
   Молодой бросил окурок в ведро.
   - Пошли, Валя! А то от курева уже в голове мутит.
   - Пошли.
   - Я минут через десять буду в купе, приходите! - сказал им в спину Трофимович. - Давно не курил, выкурю ещё одну сигарету.
   Когда шабашники ушли, он сказал вслух:
   - Алкаши алкашами, а тоже какие-то люди. Ему было жаль и шабашников и себя. Он вытряхнул из пачки ещё одну сигарету, прикурил. С какой-то глубокой печалью взглянул в окно. Там была непроглядная темень, будто они не ехали а стояли где-то глубокой ночью. Но методично стучали под вагоном колёсные пары.
   Это что же получается в сложившейся ситуации? Пора подбивать бабки, что хорошего сделал в жизни, что плохого? Вообще, что он сделал в своей жизни, что оставит после себя потомкам и вообще человечеству? Три изданные книги и шесть написанных? Говорят, они неплохие. А сколько бы он написал, не перевернись всё так в жизни, когда писатели и их произведения остались никому не нужны. А будут ли когда-нибудь нужны его романы и повести, пусть даже и хорошие? Происходит засилье телевидение, интернета. Люди перестали читать. Останутся его рукописи, в которые, может быть, случайно заглянет кто-нибудь из потомков заглянет. Заглянет и скажет: оказывается мой дедушка был писателем. Идиот, на что он растратил свою жизнь?!
   Ещё я оставляю хороших детей, которые оставят хороших детей после себя. Разве этого мало? Другим было бы вполне достаточно. Таких - девяносто девять процентов в мире, кто ничего после себя не оставляет, кроме детей. А ты чего вдруг настроение потерял? Не хочешь принимать, как должное, свою смертность. Ты хотел быть небожителем. Ты ушёл, тебя нет, и мироздание не перевернулось кверху дном, и люди ходят по земле, как ни в чём не бывало? А если нет? Что ты знаешь? А если подобное, что случилось с тобой, произошло со всеми людьми на Земле? Представляешь себе: шесть миллиардов человек сидят в купейных вагонах и едут неизвестно куда. А не засосала ли их Чёрная Дыра. Почему бы и нет? Строят же в Швейцарии колайдер, способный родить Чёрную Дыру. Никто не погубит нашу планету, кроме самих людей.
   Грустно улыбнувшись, Иван Иванович бросил окурок в ведро и с виноватой какой-то ухмылкой пошёл к себе в купе. Прав был старик Николай Николаевич. Надо принимать мироздание таким, какое оно есть, и не пытаться искать выгоды для себя. Жить сегодня, жить завтра, жить после завтра. И пусть будет все, как будет. Но Иван Иванович не хотел этого. Он человек! Он должен, обязан что-то менять в этой жизни. НЕ подстраиваться под мироздание, а подстраивать его под себя. В православной религии это называется гордыней. И вдруг Трофимович ощутил себя пылинкой, которая катится по земле под силой ветра. Ему хочется катиться в другую сторону, но он не в силах развернуться. И от ощущения этой беспомощности ему захотелось заплакать. И совсем не хотелось возвращаться обратно, в реальную жизнь. Здесь, в вагоне, в провале он не должен ни о ком беспокоиться, страдать, он может жить только для себя. Это наверное неплохо и уютно - жить только для себя.
   Но как же скучно!
   В сердцах Иван Иванович распахнул дверь купе. И сразу же подскочила с дивана Ирина.
   - Где ты был? Я уже ужас как соскучилась по тебе!
   Но по глазам было видно, что она только-только проснулась - глаза были покрасневшими, и под ними образовались мешки.
   - Пойдём покурим, Ваня?
   - Я уже так накурился, что тошнит! Я очень устал и хочу поспать. Поди, покури сама!
   - Ты нехороший мальчик, потому что шёл курить и не зашёл за мной! Ты забыл обо мне.
   И, правда, на некоторое время он забыл об Ирине. Напрочь забыл, будто и не существовало её никогда. А между прочим, ещё сегодня ночью он получал от неё неописуемое удовольствие. Он всегда был эгоистом или этой болезнью заразился только сегодня? Нет, он всегда был им, он всегда любил, чтобы ему было уютно. И даже в отношениях с детьми, которых, казалось бы, любил без ума. По большому счёту, н он сейчас существует для них, а они для него. Такие взаимоотношения установились между ним и детьми. Они просто обязаны любить его, потому что он добрый и хороший.
   - Нет, так ничего не выйдет! - сказала Ирина. - Пока я буду курить, ты отрубишься. Я потреплю!
   Она закрыла купе на защёлку и повалила его на диван.
   Ирина вымотала его и высосала все соки, что оставались в его теле. И теперь он лежал не в силах двинуть ни рукой. Ни ногой. Пусто было повсюду: в мироздании, в мире, в его голове. Будто кто-то вытащил из него сердце, душу, ум и оставил лежать на диване одно лишь тело, которое никому не нужно. Ему показалось, что он превратился в овощ, в помидор, который рос себя на грядке, не о чём не думая, не переживая.
   Он хотел взглянуть на часы, чтобы узнать время. Но рука не поднималась. К тому же, он подумал, что в создавшейся ситуации не обязательны время и пространство. Нет разницы, где и когда он лежит. Мирозданию нет дела до него, как и ему до мироздания. И от осознания этого было так уютно. Иван Иванович и не заметил, как провалился в Чёрную Дыру.
  
   18.
  
   Трофимович проснулся от тишины. Или от какого-то неясного предчувствия. Этого он не мог понять. Действительно, его окружала тишина, и только слышался под вагоном перестук колёс. И что-то ещё. Какое -то слабое похрапывание - чуть громче того, как сопит во сне ребёнок. Какое-то предчувствие тоже было, но он не понимал его природу. Так бывает, когда ожидаешь каких-то, совсем неожиданных изменений в своей жизни.
   Иван Иванович чувствовал, что сейчас ночь, что в купе горит ночник, но он не хотел открывать глаз, чтобы не встретиться, хотя и с немощным, но светом. Ему было очень уютно лежать в темноте, и ни о чём не думать. Будто ребёнок в чреве матери. Ему показалось, что он помнит, как это было много-много лет назад, больше пятидесяти. Он никогда не помнил и не мог помнить по всем физическим законам, как лежал в чреве матери, а тут вспомнил. Было темно и светло и ничего не болело. Он затаил дыхание и прислушался к себе - и сейчас у него ничего не болело, хотя так не могло быть. У него целый букет различных болезней, и на каком-либо участке тело должно было кольнуть, откликнуться болью. Но он ощущал себя, как ребёнок в чреве матери.
   Это было удивительно. Будто он умер во сне. Ведь только у мёртвого ничего не болит, и ему не нужна припарка. А может, наконец-то кончилась его непутёвая жизнь, и он возлежит в мироздании безучастный ко всему. Он опять чутко прислушался к себе и услышал своё дыхание. А это уж нонсенс. Мёртвые не дышат.
   Было бы здорово и дальше так - лежать и ни о чём не думать. Просто лежать ощущая, что ты жив, ощущать мироздание и ни о чём не думать. Неужели такой покой может быть в реальной действительности. Но она, эта надоевшая реальная действительность возвращалась к нему, потому что к нему пришло ощущение переполненного мочевого пузыря. Говоря тривиально, ему просто захотелось в туалет. А это уже создавало дискомфорт, заставляло его думать.
   "Нет, нет! Пусть лопнет мой мочевой пузырь, но и с места не сдвинусь!"
   Он повернулся к стене и поджал под себя ноги - так меньше хотелось писать. Так всегда он делал в детстве, когда мочевой пузырь беспокоил его, а он не хотел вставать. Таким образом в детстве удавалось продлить сон минут на пятнадцать-двадцать. И сейчас было так, только он совсем не хотел спать, потому что завалился на полку ещё вечером, нет, ещё часа за два до наступления вечера и досыта выспался. Он поджал ноги под себя, потому что хоть немного, хоть минут пятнадцать-двадцать побыть в состоянии отрешённого покоя.
   Вчера он много выпил. Перед тем, как лечь спать он выпил целый стакан коньяка - двести граммов. Ирина измучила его своей любовью. Он был счастлив, но чувствовал себя так, как будто разгрузил целый вагон угля. И хотел одного: выпить и уйти от реальной действительности, которая на самом деле не была никакой не реальностью, а чёрт знает чем. Разве можно назвать реальностью окружающее тебя, когда мчишься на поезде в никуда и неизвестно когда?
   Ещё один чужеродный звук примешался в тишину вагона. Кто-то шаркал по коридору. Но недолго, может, одну минуту. А затем неожиданно, как гром среди ясного неба, прозвучал хриплый, пропитый голос, в котором он узнал голос проводницы.
   - Граждане уважаемые пассажиры, вставайте! Поезд через полчаса прибывает в Москву!
   "О чём это она? - подумал Иван Иванович. - Она что, перепила вчера? Этот поезд должен был прибыть в Москву ровно сутки назад!"
   Трофимович не поверил проводнице, но всё равно открыл глаза и осмотрелся. Да, он находился в купе вагона, в котором блекло горел ночник, но это было другое купе, не то, в котором он после любви с Ириной выпил коньяка и отрубился. На нижней полке напротив него должна была лежать Ирина, а лежала совсем другая женщина, может быть красивее и моложе Ирины, но не она. И вдруг сверху свесились чьи-то ноги - большие и волосатые, может быть сорок пятого размера. Эти ноги безвольно болтались, будто поднялся из могилы мертвец и не знал, что делать со своими ногами, которые не слушались хозяина. От этого Иван Иванович даже немного перепугал, он ничего не понимал. И вдруг взгляд его упал на окно. Там было темно, можно сказать, даже очень темно, как в Чёрной Дыре, наверное. Но вместе с тем он увидел промелькнувший быстро огонёк, потом другой. Это было очень странно, потому что он не видел огоньков в окне больше суток.
   На верхней полке тяжело вздохнули - как-то обречённо, будто человек был не рад тому, что проснулся. Кто бы это мог быть? У Ирины не могли быть ноги сорок пятого размера, и она не могла спать одновременно на верхней и нижней полке. Это был кто-то другой, о котором Иван Иванович забыл или не мог вспомнить спросонья.
   А проводница шла по коридору и непрерывно хрипела:
   - Граждане уважаемые пассажиры! Мы подъезжаем к Москве.
   "Какая, к чертям собачьим, Москва? Москвы не может быть в Чёрной Дыре или параллельном мире. В параллельном мире нет ничего, даже огоньков!"
   И ещё одна странность: он так много выпил с вечера, а совсем не чувствовал этого - не болела голова, не сушило во рту. А ведь перепить коньяка - это гораздо хуже, чем перепить спирта! Нет, надо подняться и разобраться со всеми этими нелепостями, каковых не должно быть, если отталкиваться от вчерашнего дня. К тому же, надо было срочно бежать в туалет. И он поднялся легко, как подросток. Он опустил ноги нга пол купе, будто они ничего не весили.
   И тут же сверху начал слазить мужик с ногами сорок пятого размера, который чуть не приземлился на шею Ивана Ивановича. И он проявил к реакцию, как в юности, резко отодвинувшись к стене. Мужик опустился на пол и повернулся к нему лицом. И Трофимович узнал его, это был прокурор из Почепа Кирилл Ибрагимович. Как он очутился в его купе, где он засыпал с Ириной. Или как очутился в купе прокурора?
   - Иван Иванович! Что происходит? У проводницы, что, крыша поехала? - И Кирилл Ибрагимович был свеж, как стёклышко, с ясными, как у Финиста - ясного сокола, глазами. Хотя вечром он напился быстрее Ивана Ивановича.
   И вдруг в окне полыхнул свет, довольно яркий. Они проезжали какую-то маленькую станцию.
   Прокурор осел на полку.
   - Не понял!
   - Что вы не поняли, Кирилл Ибрагимович?
   Прокурор недоумённо взболтнул головой, перемешал свои мозги. И сорвал с полки полотенце. Перед тем, как уйти из купе, сказал попутчики.
   - Приснится же такая ерунда!
   Он сказал "приснится". А может всё, что происходило вчера со мной, мне просто приснилось. Прокурору приснилась одна ерунда, мне другая.
   Я облегчённо вздохнул, тоже взял полотенце и направился в туалет. Пока Кирилл Ибрагимович стоял в очереди за полной женщиной, я решил покурить в тамбуре.
   Прикурив сигарету, я хватанул дыма и закашлялся. От табачного дыма меня всего перекосило и потянуло на рвоту.
   - Что за гадость, это курево! - вслух сказал я и бросил сигарету в ведро, наполненное окурками.
   "Как, когда я мог отрубиться вчера? Я пошёл за матерью близняшек. И где я мог отрубиться? В вагонном переходе, что ли?"
   Я понимал, что мне приснился дурной сон, но что-то тут было не так.
   Поезд остановился резко. Так, что мы, находящиеся в купе чуть не попадали. Рядом стоял Кирилл Ибрагимович и старался не встречаться со мной взглядами. Почему это же самое делал и я. Будто мы вчера так нахамили друг другу, что было стыдно.
   Кто-то дёрнул меня за руку. Это была одна из близняшек - Вика. Она протянула мне куклу-пупсика.
   - Возьмите, деда Ваня! Это вам на память! Вы очень хороший и добрый!
   - Я растерялся.
   - Спасибо, дитё моё! - И засунул пупсика в боковой карман куртки.
   Очередь в коридоре из пассажиров продвинулась, прокурор пошёл вперёд. Двинулся и я за ним с со своими лабрадорами - тяжёлыми сумками. Я оглядывался, кого-то ища глазами. Я понял, кого я искал. Ирину! Хотя что у нас с нею было общего? Так, покурили вместе пару раз в тамбуре. Так я думал, таща сумки за прокурором. Я старался забыть сон, который мне приснился сегодняшней ночью, чтобы понапрасну не мучить себ. Хотя местами сон был очень приятный. Мне давно не снился секс с молодыми, приятными женщинами.
   С горем пополам, с помощью почепского прокурора, у которого был один саквояж, я вытащил свои неподъемные сумки из вагона. Остановился. Дальше идти не было никаких физических сил. Прокурор подал на прощанье руку.
   - Прощевай, Иван Иванович! Удачи тебе!
   - До свидания! - сказал я.
   Отойдя на шлаг от меня, Кирилл Ибрагимович спросил:
   - Неужели это всё было с нами?
   - Вы о чём?
   - О провале. Во времени и пространстве.
   И он, как ни в чём не бывало, пошёл к вокзалу, оставив мня в полном недоумении. Ко мне подбежала близняшка Вика и сообщила, что какая-то бабушка Мария остаётся с ними в Москве и будет работать у них няней.
   Я уже увидел своих дочерей на шесть вагонов впереди меня, которые поспещали встретить отца. И тут кто-то дернулся меня за рукав. Передо мной стояла Ирина. Она протянула мне листок бумаги.
   - Вот, Иван Иванович! Мой адрес и телефон. Позвоните, когда вернётесь из Москвы. Или сразу же без обиняков приезжайте в Унечу! - Она чмокнула меня в щеку. - Мне было очень, очень хорошо с тобой, Ваня!
   Ирина легко убежала вдоль по перрону. А я находился в полной прострации. Ко мне всё ближе приближались мои девочки. И я раскрыл свои объятия им навстречу.
  
  
   2008 г. г. Сураж
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   72
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"