Едва на экране телевизора Леонид Якубович с фальшивым удивлением восторженно завопил- Сектор при-из!!!, - как Манька, крохотная собачка непонятной породы, остервенело залаяла у входной двери. Василий Леонидович, новоиспеченный пенсионер и глава семьи, неохотно оторвался от телевизора, поднялся с кресла, и, успокоив собаку, посмотрел в дверной глазок. В сфере обзора ничего подозрительного не было, но в нюхе Маньки Василий Леонидович не сомневался. Чужих она чуяла за версту. Так что в подъезде кто-то был.
Василий Леонидович с женой жили в старом, довоенной постройки трехэтажном доме с осыпающейся штукатуркой, аварийной сантехникой и плохим отоплением. Дом стоял на окраине крохотного рабочего поселка, обслуживающего небольшой механический завод. От города к нему вела только одна дорога, и два раза в день рейсовый автобус соединял их поселок с цивилизацией.
На выходные дом пустел. Жильцы старались развлечься в городе, навестить родных, хоть как-то скрасить унылую повседневную жизнь. А за квартирами в их отсутствие неизменно просили приглядеть Василия Леонидовича. Пенсионер оставался дома, потому что ехать ему было некуда. Дочь Ольга с мужем жили за тысячу километров, в Архангельске, приезжали редко, что было неудивительно по нынешним временам. Дочь, бережливая до скаредности, умела считать деньги, и редко раскошеливалась на поездку к родителям.
Конечно, благодарные соседи не оставались в долгу, и неизменно баловали бдительного стража всякими вкусностями, привезенными из городских супермаркетов. На пенсию Василия Леонидовича проводили недавно, так что не привыкший к безделью, спокойный и добропорядочный, он сам искал себе занятие, и с охотой выполнял просьбы соседей.
Вот и сейчас, кроме глухой семидесятилетней старухи в квартире наверху и нашего героя с женой, в подъезде не должно было быть никого постороннего. И неожиданный лай собаки настораживал.
Отперев тугой замок, пенсионер перешагнул порог, и огляделся. Было тихо, но на верхней площадке почему-то не горело освещение. Манька сунулась было через порог, но Василий Леонидович отпихнул ее ногой и вернулся в квартиру. Следовало подготовиться ко всяким неожиданностям. Он взял стоящую в углу наготове автомобильную монтировку, и вынул из кармана висящей на гвозде куртки фонарик. Жена из комнаты спросила:
- Вася, кто там?
- Не знаю пока, сейчас посмотрю. Если что, вызывай полицию.
Тяжело вздохнув, Василий Леонидович снова открыл входную дверь, и вышел на площадку. Засветив фонарик, и крепко сжимая в правой руке монтировку, он неспешно и осторожно стал подниматься по лестнице. Подсвечивая себе под ноги, он внезапно увидел что-то большое и темное, лежащее на ступеньках. Осторожно ткнув это темное монтировкой, пенсионер уже представил себе будущие неприятности с полицией, когда, по его мнению " убитое тело мертвого человека", издало хриплое рычание, и до Василия Леонидовича донесся противный запах перегара.
- Алкаш! Вставай! Ты чего тут пристроился? - спросил чуть успокоившийся пенсионер.
- Ты это, извини, папаша, - жалобно прохныкал мужской голос, - я тут погреюсь, а то погибну на улице.
- Кой черт ты погибнешь, на улице плюс четыре? Октябрь еще, не зима. Уматывай давай, пока я полицию не вызвал.
- Да я тебе что, помешал? Сердца у тебя нету. Я же только до утра, а потом уйду.
- Нет уж, мотай отсюда, тебе говорят! Вставай! - И Василий Леонидович еще раз ткнул бомжа стальной монтировкой.
Тот ворча поднялся, и, протиснувшись мимо Василия Леонидовича, медленно пошагал вниз. При свете фонарика пенсионер внимательно рассматривал незваного гостя. На вид ему было лет сорок. Затертая и порванная по швам черная куртка в пятнах грязи, и серые брюки с характерным пятном между ног подсказали, что постоялец регулярно пьет горячительные напитки, и страдает недержанием мочи. Запах от него шел соответственный, так, что Василия Леонидовича чуть не вывернуло наизнанку.
На освещенной площадке бомж остановился , и, подняв к спускающемуся за ним пенсионеру небритое лицо, плаксивым голосом запричитал:
- Отец, ну не выгоняй ты меня! Ну что я тебе плохого сделал? Ну посплю здесь ночь и уйду. Ну отец...
- Не сделал, так сделаешь. Уходи отсюда, тебе говорят. Ищи ночлег в другом месте, а тут тебе не гостиница.
- Бессердечный ты мужик, папаша! Разве ты человек? Не человек ты! Разве...
- Иди-иди отсюда, пока я не рассердился. А то в обезьяннике ночевать будешь.
С укором взглянувший на Василия Леонидовича бомж повернулся, и не спеша зашагал вниз, помахивая пластиковым пакетом, оказавшимся у него в руке. Спустя минуту в подъезде хлопнула дверь, и воцарилась тишина.
Пенсионер прошелся по подъезду, подергал за ручки двери запертых квартир, и, успокоенный, вернулся домой.
Встревоженная жена торчала в прихожей, и, увидев входящего мужа, спросила:
- Ну что там?
- Бомжара решил поселиться. Я его прогнал.
- Ушел? Ты бы поосторожнее, Вася!
-Ушел! Да куда ему деваться? Против лома нет приема! - И Василий Леонидович довольно захихикал.
В девять вечера, согласно заведенному распорядку, Манька собралась гулять. Она подошла к хозяину, и, виляя пушистым хвостиком, стала обращать на себя его внимание. Василий Леонидович кряхтя поднялся, и ласково сказал своей любимице:
- Да иду я, Маня. Иду уже!
Одевшись потеплее, и, взяв подмышку собачку, он вышел из квартиры, и стал спускаться вниз. Против обыкновения Манька, покорно транспортируемая на прогулку, в этот раз завозилась, и принялась коротко взлаивать, как тогда, когда учуяла незваного гостя. Василий Леонидович остановился, и с сомнением посмотрел на Маньку.
- Тут он, говоришь? А ну-ка давай посмотрим!
Резво поднявшись по ступенькам, и увидев лежащее на лестнице "тело", он в раздражении ударил носком ботинка в бедро непокорного бомжа, и грозно закричал:
- Ты! Бомжара! Я тебе что сказал? Ты что, не понял. что ли? Выметайся отсюда, и чтобы духу твоего здесь не было. Еще раз увижу - звоню в полицию.
- Отец, - снова заскулил бомж,- ну не гони ты меня. Погибну я ведь на улице! Собаку, вон, жалеешь, на руках носишь, а меня гонишь. Ну что тебе стоит? Или, правда, сердца у тебя нет?
- Пошел вон, я тебе сказал! Пошел! - И снова ударив бомжа ногой пенсионер отступил в сторону.
Сгорбившийся мужчина поднялся со ступенек, и, по прежнему причитывая, стал спускаться по лестнице.
- Отольются тебе мои слезы, папаша, вспомнишь ты меня. Не человек ты, не челове-ек! Гонишь меня на мороз, на смерть меня гонишь. Хуже, чем к собаке ко мне относишься. Покарает тебя Бог, вот увидишь.
- Иди уж, сволота, повадился тут! Хватит уже скулить, выметайся!
Следом за бомжом Василий Леонидович спустился вниз, и вышел на улицу. Уже стемнело, но под фонарем, ярко горевшим у дома, было светло и уютно. Как всегда осенью, пока еще не выпал снег, свет фонаря имел резкую границу, за которой был уже непроглядный мрак.
Бомж пересек освещенное пространство, и удалился в темноту. Некоторое время слышался только звук шагов, а затем тишину прорезал его пьяный голос:
- Не человек ты, папаша, сволочь! Не по христиански поступаешь! Собаку пожалел, а меня выгнал. Не будет тебе счастья! Проклинаю я тебя! Не человек ты!
- Пошел, пошел отсюда, гад! Щас в полицию позвоню! Ты у меня попроклинаешь! Сволота!
- Проклинаю я тебя, и весь род твой, и всех детей твоих, и жену твою, сволочь! Всех проклинаю! И тебя трижды проклинаю! Не человек ты, потому проклинаю! Да будь ты проклят во веки веков! Да чтоб ты провалился, гад...!
Василий Леонидович молча слушал проклятия никчемного бомжа, и в его душе медленно нарастала тяжесть. Что-то темное, древнее поднималось из глубин его существа, то злое, что требовало наказать, убить обидчика. Он представил, что проклятия вонючего бомжа сбываются, и жена заболевает неизлечимой болезнью, дочь разводится с мужем и идет на панель, внучка, двенадцатилетняя Карина, попадает в грязные лапы маньяка, а сам он, потеряв крышу над головой, идет бомжевать по Великой Руси. Безумие мгновенно затопило его целиком, кровь ударила в лицо. Скрипнув зубами, пенсионер огляделся по сторонам, и увидел под деревом метровой длины палку.
- Эх, нет монтировки, не догадался, -прошептал он, - но я его и палкой ухайдокаю!
Он осторожно опустил на землю Маньку, которая сейчас же деловито побежала в кустики, и поднял палку, которая оказалась обрезком стальной водопроводной трубы. Взвесив ее в руке, Василий Леонидович резво побежал на звук проклятий. Бомж, увидев, что пенсионер бежит к нему, тоже решил что надо дать тому бой, и сам ринулся навстречу Василию Леонидовичу. Они встретились на границе света и тьмы. Пенсионер в ярости взмахнул трубой, и обрушил ее на голову бомжа, прикрытую грязной шапкой. Тот удивленно ойкнул и присел, не ожидав такого сопротивления. Василий Леонидович снова размахнулся, и ударил бомжа тяжелой железякой по спине. Следующий удар пришелся по выставленной вверх руке. Бомж опять ойкнул, и, поднявшись, попытался перехватить импровизированное оружие, но пенсионер оказался сильнее. Вырвав трубу из слабой руки алкаша, Василий Леонидович принялся лихорадочно молотить железкой почти наугад. Налитые кровью глаза мало что видели, но он продолжал избиение, пока в его мозгу что-то не щелкнуло, и тихий внутренний голос не сказал:
- Остановись! Ты его сейчас убьешь!
Избитый бомж сидел на корточках, прикрыв голову окровавленными руками, и, раскачиваясь, тихо стонал. Василий Леонидович с трудом опустил руку с уже занесенным орудием, и, задыхаясь, сказал:
- Уходи! Слышишь? Уходи! И больше никогда...
Тут он совсем задохнулся и закашлялся. Сердце выпрыгивало из груди, в висках молотило, наплывала дикая головная боль.
- Уходи, пока я тебя не убил, - снова, уже тихо сказал он, собрав все силы.
Бомж опасливо взглянул из под руки на грозного пенсионера, и, осторожно передвигаясь на корточках, уполз в темноту. Послышались торопливые шаги, и уже из дали донесся его рыдающий голос:
- Я тебя посажу, дед! Слышишь, сволочь? Посажу, так и знай!
Отбросив в пожухлую траву ненужную теперь трубу, Василий Леонидович, утерев пот с лица, пошатываясь от избытка адреналина, тяжело зашагал домой.
Добредя до подъезда, он остановился подобрать Маню, кружившую возле его ног, но, наклонившись, потерял равновесие, и тяжело, вниз головой, упал на сырую землю. Слева, в груди что-то сжалось в обжигающий тело комок, и Василий Леонидович потерял сознание.
Очнувшись, еще не открывая глаз, он почувствовал на своем лице быстрые, влажные прикосновения горячего собачьего языка, и услышал жалобные поскуливания.
- Все, все, Маня! Я встаю уже. Живой я, живой.
Со стоном поднявшись, ощущая необычную для его крепкого тела слабость, Василий Леонидович поднял на руки выражавшую восторг Маню, и, отпыхиваясь на каждой площадке лестницы, поднялся в квартиру. Войдя в прихожую, он опустил на пол собаку и обессиленно привалился к стене.
Жена, задремавшая на диване, встрепенулась, и, зевая, спросила из комнаты: