Над станицей Сосновской клубился дым, разнося запах гари в прохладном осеннем воздухе ноября... Высокий молодой штабс-капитан с отвращением, удивившим его самого, отбросил в сторону винтовку с окровавленным штыком. Сегодня он трижды смотрел в глаза смерти, и трижды выиграл эту дуэль, убив сам. Возможно, он просто устал от этого всего. Устал убивать - убивать русских, убивать свой народ. Бой закончился, закончился победой его батальона. Хотя, как посмотреть. Победа ли это? Красные были не те, совсем не те, что год назад, или даже полгода. Вот и сегодня они так упорно рвались в станицу, что ему лично пришлось поднимать поредевший батальон в штыковую атаку. Ни одного живого унтера рядом не оказалось, вот и пришлось. Красные не выдержали штыкового удара и откатились, оставив на позициях батальона около двух сотен трупов. В батальоне потери были разве что на треть меньше. Большую его часть составляли так и не закончившие своего обучения юнкера и кадеты. Среди этих юношей смерть и собрала самую обильную жатву.
Штабс-капитан Добровольческой белой армии - Емельянов Сергей Владимирович, кадровый боевой офицер, с горьким чувством неизбежности осматривал поле боя. Здесь непримиримые враги - красные и белые - разделили одну судьбу, усеяв все вокруг своими телами. Для старухи с косой было неважно, за что сражался каждый из них, во что верил, к чему стремился.
Он стоял на позициях третьей роты поручика Ефремова, совсем юного и безусого мальчишки с испуганными глазами. Здесь особенно густо лежали тела в серых пехотных шинелях. Третья рота не выдержала натиска красных и в самый тяжелый момент побежала... Их, почти всех, перестреляли и перекололи. На "плечах" бегущих противник прорвался ко второй линии окопов. А затем был кровавый ад рукопашной.
Сергей Владимирович закрыл глаза, желая хоть на мгновенье забыть, выбросить из души все события этого дня. И, словно услышав его немой призыв, пустота раскинула свои бесконечные крылья, помогая уйти от жестокой реальности. Зачем он здесь, что забыл на этой никому ненужной войне?
Шум приближающихся шагов отвлек штабс-капитана от тяжелых мыслей.
- Ваше благородие! Разрешите доложить, - вытянулся в струнку перед офицером пожилой фельдфебель, - офицера краснопузых взяли.
- Где он? - Сергей Владимирович спросил больше для вида. Сейчас, опустошенному после боя, ему было все равно.
- В штабной избе. Раненый лежит.
- Пошлите нарочного в штаб полка, пусть пришлют повозку и людей для конвоирования в спецотдел. Найдите поручика Урядникова, пусть явится ко мне, - штабс-капитан повернулся, собираясь уйти.
- Так убит он, ваше благородие. Его прямо перед вами пулеметной очередью срезало.
- Кто из офицеров точно жив?
- Подпоручик Ветров на перевязке был, руку ему штыком распороли.
- Передай ему: пусть зайдет ко мне через полчаса.
- Слушаюсь, ваше благородие, - фельдфебель быстрым шагом направился в сторону временного перевязочного пункта.
Штабс-капитану понадобилась всего пара минут, чтобы добраться до штаба батальона. Как ни странно, самая большая изба уцелела после артподготовки красных, только осколки выщербили толстые бревенчатые стены. Быстро поднявшись по резному крыльцу с вензелями, он открыл дверь и вошел внутрь.
На добротном табурете около стола сидел юнкер, сжимая в руках винтовку с примкнутым штыком. "Ох, дурень, дурень, что же ты сможешь сделать таким оружием в замкнутом пространстве, хоть бы штык снял." - Сергей Владимирович неодобрительно покачал головой. Пленного он заметил мгновением позже. Тот лежал на скамье у печи, неловко придерживая забинтованную по плечо правую руку. Сквозь разорванную гимнастерку виднелись бинты, да и правой ноге, видимо, не поздоровилось.
- Что с ним случилось? - поинтересовался штабс-капитан у парня, вскочившего на ноги при появлении офицера.
- Осколками его посекло, ваше благородие, - пояснил юнкер.
- Свободен, рядовой, - Сергей Владимирович снял фуражку и положил ее на край стола.
Юнкер пулей покинул помещение, словно он боялся этого пленного красного.
- Серега? Не может быть! Емельянов! Сергей! - неожиданно раздался знакомый хриплый голос, заставив штабс-капитана вздрогнуть.
Сергей, так и не расстегнувший ворот шинели, медленно повернулся к раненому. Только сейчас, по голосу, он узнал его, несмотря на небритость, кровь и въевшуюся в кожу пороховую гарь.
- Витька? Шереметьев? Ядрена вошь - Витька... - Сергей шагнул к раненому.
Это с ним вместе они гоняли голубей на крышах. Это с ним они воровали яблоки и писали записки девчонкам. Это Витька молчал, как партизан, когда его поймали в огороде у тети Дуси, куда они лазали вместе за клубникой. Скрипел зубами и молчал, хотя его выдрали тогда, как сидорову козу, но не сдал его.
А теперь Витька лежал перед ним, заросший щетиной, пропахший пороховой гарью, в такой чужой форме... Враг?! Это было невыносимо, это было жутко, это отнимало последние силы хоть во что-то еще верить...
- Витька, как же так? Почему ты среди красных? Ты же присягу давал!
- Той власти, которой присягал, уже нет, Серега. Сейчас власть народная!
- Народная, говоришь, - Сергей пристально посмотрел на друга, - а что стране дала эта самая народная власть? Нищету, разруху, голод! Брат идет на брата! Отец на сына, сын на отца! Везде только смерть и разруха! Народная власть тащит Россию к гибели! Но - к черту власть! Как ты, кадровый боевой офицер, переступил через все, во что верил, как смог предать?
- После Стохода, Серега, после бессмысленного уничтожения гвардии во славу императору и в интересах иностранных держав! Там, Серега, нас бросили с голой жопой на конницу. За веру, царя и Отечество. Знали, что помрем. И конницу не остановим. У нас патронов меньше было, чем стволов... И все равно бросили. Капусту крупнее шинкуют под закваску, чем нас тогда порубили. Сам не знаю, как жив остался - видать, за убитого приняли, когда я пулю поймал.. Эх, пулька, пулька! Что ж ты меня тогда на тот свет-то не забрала? Так на кой мне, Серега, такое Отечество? В гробу я видал эту присягу! Мне хоть с чертом, лишь бы не вот так! Еще тогда, в санитарном поезде, я понял: что-то нужно менять! Не выдержит страна такой власти! Как только из госпиталя выписали - я сразу к марксистам-ленинистам и подался. Боевой кадровый офицер - это находка для строящейся с нуля армии. Сегодня, не поднимись ваш батальон в штыковую, мы бы вас смяли.
Некоторое время в комнате царила тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием раненого.
- В любом случае, на какой бы стороне я ни был, для меня ты всегда останешься другом, Сергей, - Виктору удалось немного приподняться, - на помощь друга, а не на помощь офицера белой армии я рассчитываю.
- Рассчитываешь на помощь? Я - офицер, я присягу давал, и, как красного офицера, сдать тебя должен куда следует, а не разговоры вести!
- Ну так давай, белая сволочь, сдай куда следует! Я пыток не боюсь! Покажу, как умирает русский офицер Рабоче-Крестьянской Красной армии! - раненый бессильно опустился на лавку.
Сергей сжал кулаки, злость и сострадание охватили душу после этих слов друга. Помочь совершить побег - это предательство той власти, которой он присягал. Да и далеко ли уйдет раненый человек холодной осенней ночью. Отдать друга, пусть и переметнувшегося на сторону врага, на растерзание палачей - тоже предательство, возможно, еще более тяжкое. А Виктора ждал спецотдел, допросы и пытки, конвойные казаки наверняка уже выехали. В сложившихся тяжелых обстоятельствах церемониться с раненым там не будут, информация нужна любой ценой.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день... А где-то уже скачут за Витькой конвойные. Утащат за синие моря и высокие горы, выпотрошат душеньку железом каленым, да напоследок дадут другую пульку. Которая уж не промахнется, и на тот свет утащит вмиг. Да и рад он будет пульке этой...
А он все равно видел перед собой не взрослого, небритого мужика, а вихрастого пацана, которого знал столько лет. И который тогда не сдал. Три дня потом сидеть не мог - а ведь не сдал.
А ты, штабс-капитан, сможешь сдать друга? Не за тридцать сребренников. За веру, царя, и Отечество. Сможешь?
Несколько минут в душе Сергея шла борьба между долгом и дружбой. Наконец, приняв решение, Сергей вытащил из кобуры наган. Четким, отработанным движением он выщелкнул на ладонь семь тупорылых патронов, блеснувших латунными гильзами. Один вернул обратно.
- Извини, Витя, но я давал присягу. Плохой ли, хорошей ли власти... Я - офицер... И для меня честь - не просто слово... Вот все, что я могу сделать для тебя, - Сергей положил на край стола револьвер. - Выбор за тобой.
Он надел фуражку, одернул шинель и вышел наружу.
- Как он там, ваше благородие? - полюбопытствовал часовой юнкер. - Говорит?
- Говорит, рядовой, говорит, - Сергей Владимирович достал пачку сигарет из кармана и, выбив одну, попытался вытащить ее подрагивающими пальцами.