В детстве Миша обморозил руки, потому что отдал свои варежки девочке из соседнего подъезда. Это был волнительный порыв - девочка забыла варежки дома, пальчики ее на морозе (а дело было под Новый год) покраснели, и Миша вдруг, ни о чем особо не думая, но ощущая в груди странное и теплое чувство, стянул свои варежки и отдал ей. На, мол, пользуйся.
Потом дома был скандал. Бабушка тащила Мишеньку в ванную комнату, долго растирала его онемевшие от холода руки водкой, а потом насыпала в варежки бурой рассыпчатой горчицы, натянула их Мише на руки и заставила ходить так несколько часов.
Хмурый же папа посадил Мишу на табуретку в кухне, сам присел рядом и долго, неторопливо объяснял, что альтруизм к добру не приводит.
-Себя сгноишь, потом спасибо никто не скажет! - утверждал папа. - Девочка забудет про варежки через неделю, а ты руки обморозил! Разве это правильно?
-Неправильно, - соглашался маленький Миша.
Ему было стыдно.
Через несколько лет Миша со своим классом пошел в поход.
Классный руководитель - математик Андрей Николаевич - устроил конкурс, пообещав тому, кто первый соберет полное ведерко брусники, четверку за урок.
Миша взялся за дело добро - припустил впереди всех и, зорко выглядывая красные ягодки, срывал их стремительно, не оставляя никому шансов. Миша собирал самозабвенно минут двадцать, пока не был одернут за рукав учителем. Андрей Николаевич недовольным тоном объяснил, что собирание ягод в коллективе - это удовольствие и творческий процесс, а не ожесточенное соревнование, в котором необходимо уничтожить всех и вся на пути к цели.
В детской голове Миши не очень-то увязалось, почему необходимо бороться за четверку, но при этом получать удовольствие, да еще и делиться с кем-то своими достижениями.
Через два года, когда Миша перешел в шестой класс, случилась ситуация. Миша задержался после уроков и, когда вышел из школы, увидел вдруг как трое старшеклассников на пустынном дворе около трансформаторной будки зажали в уголке забора тощенькую одноклассницу Светку.
Светку в классе не уважали, все знали, что ее отец был алкоголиком, сколько-то лет назад убил мать, сел на неопределенный срок, а саму Светку забрала на воспитание к бабушке.
Старшеклассники, обо всем об этом прекрасно зная, задирали девчоку постоянно. Вот и сейчас, они просили ее расстегнуть кофточку, чтобы попялиться на то, что, собственно, еще не успело толком оформиться, а потому представляло особую прелесть развращенным подростковым умам. Светка испуганно и тихо отбивалась. Старшеклассники заводились..
Миша остановился неподалеку. В его душе боролись два противоположных чувства. С одной стороны, некий героический поступок (так легко дающийся людям в приключенческих книжках) должен был принести тепло в груди и чувство удовлетворения в сердце. С другой стороны вспоминались обмороженные руки и струпья присохшей к коже рыжей горчицы.
Миша внезапно понял, что помогать однокласснице нет смысла. Нелогично это. Никаких плюсов не принесет, а вот негатива - сколько угодно. По голове надают, как минимум.
Поэтому Миша закинул за плечи портфель и побрел домой.
Конечно, некрасивая ситуация вскрылась. Мишу осудили перед всем классом, учительница литературы назвала поступок "позором"! Миша искренне не понимал, за что его ругают. Отец, заявленный на родительское собрание, выслушал учителей и, пожав плечом, бросил: "И правильно сделал. Ради прошмандовок всяких здоровье гробить!". После чего остро встал вопрос об исключении Михаила Кронекера из рядов пионеров.
Правда, пока вопрос вставал и обсуждался во всевозможных инстанциях, случилось страшное - отменили пионерию. Миша, так и не сообразив, почему чувство самосохранения должно быть задушено чувством коллективного выживания, снял красный галстук без сожаления.
В целом, за школьные годы сформировалась у Миши собственная позиция по важным жизненным вопросам. Он пришел к выводу, что нельзя тратить время на безвозмездную помощь другим. Жизнь коротка, и времени, ясное дело, на всех не хватит.
Миша не любил рисковать. Поэтому не давал никому списывать и не подсказывал на экзаменах. Здесь работала чистая логика: собственные знания помогали продвигаться по школьной карьерной лесенке вверх. Написанные на отлично диктанты рождали послабления в учебе, лояльность учителей и давали фору в конце учебного года. Всего этого можно было легко лишиться, если хотя бы один учитель увидел, что Миша дает списывать соседу по парте. Миша взвесил "за" и "против" и сделал выводы.
После школы Миша уехал поступать в престижный университет. Взятки не давал - следуя той же логике о взвешенных рисках. Ну, кто в современном мире будет воспринимать всерьез человека, который за деньги покупает себе поступление и диплом? Из-за этого едва не пролетел на экзамене по истории (председатель приемной комиссии, не зная к чему придраться в блестящем ответе, задал вопрос о декабристах, хотя в билете спрашивалось об СССР), но Миша вовремя вспомнил все нужные даты и фамилии, впечатлил экзаменаторов и все же набрал проходной балл.
Студенческая жизнь не слишком отличалась от школьной. Миша читал много книг, накапливал знания, и ни с кем не дружил. Дружба, как одно из проявлений коллективизации, казалась ему бесполезной и ничем не оправданной. Делиться варежками Миша ни с кем больше не хотел.
На втором курсе он устроился на подработку - дежурил по ночам в продуктовом магазине около университета. Деньги платили небольшие, но зато никто его не трогал, позволяя читать книги ночи напролет. А через полгода тихой работы сделали даже запись в трудовой.
В самом же университете к Мише относились настороженно, не понимая и не принимая. Впрочем, он не сильно стремился кому-то понравиться.
Миша не был жадным. Он считал себя практичным. Шоколадки, купленные на честно заработанные деньги, он съедал сам, несмотря на присутствие в аудитории некоторого количества дам. Делиться с кем-то не имело смысла - в обмен на шоколадку он бы получил максимум улыбку. А от улыбки не наешься. Денег в долг Миша тоже не давал. Не потому что самому не хватало, а потому что долги в его сознании равнялись лишним рискам. Чужие долги вызывали неизменное беспокойство, портили настроение, вовлекали в сомнительные авантюры и заставляли более тесно общаться с людьми, с которыми тесно общаться как раз и не хотелось.
На четвертом курсе, за две недели до Нового года, компания молодых Мишиных сокурсников крепко набралась в пиццерии около университета и глубокой ночью вломилась в тот самый продуктовый ларек, который Миша охранял. Под напором веселой молодежи Миша не устоял, на уговоры пропустить с ними рюмашку с осторожностью согласился.
Он не подозревал, что в стакан намешан был ядреный студенческий ёрш, от которого человека неопытного валит с ног минут через пятнадцать. Мишу повело. Жизнь стала радостней. Уже скользил он взглядом по прелестной тонконогой Валентине, которая вроде бы ни с кем из компании не заигрывала. Уже возникло желание ее приобнять, сгореть...
После второго стакана Миша впал в забытье, проснулся рано утром в своей съемной комнате, голый и с первым в жизни похмельем.
В тот же день выяснилось несколько неприятных фактов.
Во-первых, из продуктового ларька Мишу уволили, поскольку он ушел, оставив заднюю дверь открытой, а помещение без присмотра.
Во-вторых, оказалось, что папа худоногой Валентины - большая милицейская шишка, почти генерал. Дочку свою он держал под неусыпным контролем, запрещал с кем-то встречаться до получения высшего образования. Валентина плевала на отца с колокольни, в ту роковую ночь приволокла кого-то домой, и в своей комнате совершила с неизвестным много взрослых непотребств. Все бы ничего, но утром, когда неизвестный собирался уходить, из своей комнаты вышел папа. Парень вовремя скрылся, шлепая босыми ногами по холодным ступенькам, а папа, зажав Валентину в углу, устроил ей долгий и тщательный допрос. Поскольку выпито было слишком много, а времени на "протрезветь" отвелось слишком мало, к тому же признаваться, что спала непонятно с кем, встреченным по пути домой - смерти подобно, то в голову прилетело одно единственное имя: "Миша!".
Разъяренный отец не медлил. Было сделано несколько звонков, состоялся разговор с некоторыми влиятельными людьми, и уже через два с половиной часа Миша узнал, что из университета он отчислен за аморальное поведение, повестка в армию поджидает его в почтовом ящике, а так тщательно выстроенная жизнь внезапно скатилась в тартарары...
В армии пришлось туго. Здесь не работала четкая жизненная логика, а все Мишины умозаключения умело вышибались дембелями при помощи табуреток, кроватных прутьев и "берц".
В армии признавали только коллективные, почти братские отношения.
Если Миша сбивался со строевой, то наказывали все подразделение.
Если Миша опаздывал к построению - то заново строиться заставляли весь взвод.
Если Миша не успевал нормально побриться - то бриться приходилось всей воинской части.
Мишу люто ненавидели, но он пока еще не очень понимал за что. Он не мог взять в толк, почему, если пришла посылка из дома, ее необходимо открывать в "ленинке" и немедленно раздавать вещи, конфеты, печенье, без надежды получить что-то взамен. Он не понимал, почему нельзя рассказывать замполиту всю правду о суровости армейской жизни, когда сам же замполит об этом просит (а затем, посмеиваясь, рассказывает дембелям доверенные тайны). Почему нежелание петь песню перед завтраком - предательство. Почему, когда умываешься, необходимо поторапливаться, а когда дежуришь и надо кричать "Отбой", то лучше помедлить? И, наконец, почему он, Миша, должен нести коллективную ответственность за каждый поступок каждого срочника в его части? Это был так глупо и нелепо, что Миша не мог справиться с логическими рассуждениями и несколько раз срывался.
Он уходил в самоволку (наказывали, опять же, всю часть - отменяли выходные, держали на плацу по несколько часов). Он объявлял голодовку (ненадолго, потому что любил свой организм и свое тело). Он даже пытался писать жалобы. Проштудировал всевозможные Уставы и Кодексы, вооружился конвертами и разослал по разным инстанциям огромное количество писем.
Спустя какое-то время на имя начальника штаба пришли ответы, в том духе, чтобы провели разъяснительную работу с нервным срочником, успокоили и не давали ему мутить воду. Ситуация в армии и так напряженная.
На вечернем построении Мишу осудили. Те, кто недавно давал Мише затрещины и подзатыльники, недоумевали - как могла затесаться этакая крыса в их дружный коллектив? Офицеры смущенно пожимали плечами. Поступок солдата был за пределами их понимания. Каждый из ста сорока срочников дали письменное объяснение, в котором осуждали клевету Михаила Кронекера и заверяли, что никакой дедовщины и неуставных отношений в армии нет.
Ночью Мишу грубо разбудили, отвели в туалет и там долго, беспощадно били, не заботясь о синяках. Миша упал на мокрый кафельный пол, от которого до тошноты несло мочой и говном. Ему вдруг стало совершенно ясно, что сейчас его убьют. Выверенная, тонкая, независимая жизнь рвалась в клочья. Настал совершенно нелогичный финал. Не этого ждал Миша о жизни. Не этого.
Его, конечно, не убили. Оставили лежать на полу, включив холодный душ, чтобы пришел в себя.
Неделю Мишу никто не трогал... Он лежал в полупустой казарме, укрывшись одеялом с ног до головы. Ему приносили еду, оставляя на табуретке. Он ее съедал, не чувствуя вкуса разбитыми губами и кровоточащими деснами. Всю неделю Мише казалось, что его не убили по недоразумению, и в любую ночь придут снова, чтобы добить.
Прошел слушок, что офицеры конфликта не заметили и замяли
Выбраться из кровати и выйти на улицу он решился только спустя десять дней. Синяки под глазами к тому времени сделались бледными, рыхлыми. Губы зажили. Царапины на скулах затянулись.
Миша ловил губами холодный апрельский воздух, щурился, ослепнув от яркого солнца, и радовался тому, что все еще живой.
Он никогда не узнал, что из-за этого конфликта не попал в командировку в Чечню, где горела война. Из командированных двадцати срочников выжило всего девять.
Через неделю после выздоровления Мише пришла посылка от отца. Миша открыл ее в "ленинке" в полном одиночестве - никто не хотел марать руки. Собрав вещи в пакет, Миша прошел по казарме, раздавая шоколадные конфеты, печенье и носки. Брали неохотно, посмеивались и подтрунивали.
После случившегося Миша никуда больше не писал, никого не беспокоил, делился не только посылками, но охотно вызывался прикупить что-нибудь в городе и даже сам составлял список покупок. Брился он теперь тщательней, строевую отрабатывал на отлично, песни кричал громче всех, а на построениях стоял неизменно по положенной стойке.
Уволился Миша тихо и незаметно, как увольняются обычно те, кому служба в армии не принесла ничего хорошего, но и ничего плохого. Двое суток добирался до родного города, обнял отца, выспался и принялся искать работу.
Старая запись в трудовой и армейская служба привели Мишу в милицию, где он и устроился. Работа была не пыльная, связанная с его неоконченным высшим. Миша сидел за компьютером и рисовал "Фотошопом" лица предполагаемых преступников, фото которых потом рассылались по районам.
Сотрудником он был неплохим: тихим, скромным, не жадным. Ни с кем не конфликтовал, слухов не распускал.
В канун две тысячи пятого выяснилось вдруг, что у Миши появилась жена: обнаружили случайно свадебные фотографии в "Одноклассниках". Коллеги по работе (две молоденькие бухгалтерши, безуспешно и независимо друг от друга пытавшиеся замутить с Мишей что-нибудь серьезное) попросили Мишу привести жену на новогодний корпоратив. Жена была старше его на три года, вдова, курящая, как паровоз и с дичайшей химией. Чем она привлекла Мишу - никто не понял. Но все стали Мишу жалеть. Молоденькие бухгалтерши подсовывали ему на завтрак конфеты и всячески оберегали. Коллеги подменивали на суточном дежурстве.
Еще через год Миша постучался в дверь вышестоящего начальства и смущаясь, с запинками, неловко рассказал, что начальник отдела, старший сержант Нарышкин, не справляется со своими служебными обязанностями. Не то, чтобы Нарышкин был плохой человек... Просто не справляется. У Миши был уже наработанный авторитет, к тому же он довольно грамотно изложил свое видение развития отдела, и вышестоящее начальство, обещав подумать, действительно подумало.
Результатом реорганизации стало повышение Миши в должности и сокращение части отдела. Обе молоденькие бухгалтерши были уволены. Нарышкин отделался переводом. Миша стал начальником. Работа пошла веселее.
На новом месте загруженности было побольше, но Мише, казалось, трудности были по колено, и он преодолевал их с неизменной скромной улыбкой на лице.
Он все чаще задерживался на работе, угощая сотрудников пивом, и обсуждал с ними насущные проблемы жизни. Сотрудники жаловались на семьи, на работу, на суровую несправедливость во всех областях жизни. Миша кивал, Уж ему-то было известно о несправедливости.
Как-то незаметно закрутился у него роман с лейтенантшей Лидой. Они тайком встречались на нейтральных квартирах, проводили много времени вместе. Казалось, с Лидой он стал вдруг необъяснимо счастлив.
Но спустя какое-то время выяснилось, что Лида давно ждет перевода в столицу, на хорошую, крепкую должность (были у нее какие-то связи, через старых университетских подруг). Миша расстроился и ушел в запой. Как-то зимним вечером он пришел к Лиде пьяный и несчастный, упал на колени и сообщил, что жить без Лиды не может. Он готов был ради нее развестись, перебраться в столицу и хоть дворы подметать, но чтобы жили вместе!
Лида была растрогана и покорена. Обещав замолвить за Мишу словечко, она посоветовала ему развестись как можно быстрее. Чтобы, значит, подтвердить любовь.
Миша развелся легко и непринужденно - уже через неделю принес Лиде свидетельство о расторжении брака. Лида, в ответ, сообщила, что Мишу переводят вместе с ней, на должность, конечно, пониже, но зато под крылышко.
Еще через месяц они переехали.
А летом две тысячи десятого в отдел милиции, где раньше работал Миша, пришло печальное и неожиданное известие - Миша погиб. Разбился на машине в страшной ночной аварии.
Отдел, поминая Мишу добрым словом, скорбел.
Правда, не прошло и недели, а по отделам вдруг загулял слух (говорят, запущенный старшим сержантом Нарышкиным). Слух этот был странный и даже нелепый. Сообщалось, в частности, что Миша всех своих начальников подсиживал, тайно собирая на них компромат и потом отправляя письмами вышестоящему начальству. Письма скреплялись взятками и конструктивными предложениями. Это позволяло Мише подниматься по карьерной лестнице вверх.
Слух, правда, быстро заглох, потому что непонятно было, зачем рваться с должности на должность, с не самым существенным повышением зарплаты.
Но потом возник еще один слух. Кто-то где-то кому-то рассказал, что Миша никогда не был женат. Мастер "Фотошопа" из бывшего Мишиного отдела, выудил свадебные фотографии из "Одноклассников" и с удивлением обнаружил, что это не более чем искусный фотомонтаж. Подделка, значит. По проверенным милицейским связям быстро нашли Мишину жену. Она долго отпираться не стала и рассказала о том, как Миша несколько лет назад нашел ее в интернете и предложил выступить в роли мнимой жены за неплохие деньги. Женщина согласилась и даже один раз сыграла роль супруги на корпоративе.
Тут же вдруг выяснилось, что тот корпоратив был единственным, на котором кто-либо когда-либо видел Мишу. Он не ходил ни к кому в гости, никогда не присутствовал на праздниках, а когда собирал после работы коллег и угощал их пивом, то много и часто расспрашивал о работе. Все это списывалось на обязательную супружескую жизнь... но когда выяснилось, что супруги не было, встал вопрос - что происходит?
Тут на сцену вышел старший сержант Нарышкин. Проследив причинно-следственную связь, он пришел к выводу, что все эти повышения по службе необходимы были Мише, что познакомится с Лидой. Она бы никогда не обратила внимания на скромного служащего из другого отдела. Если все было задумано ради одного - достижения руки и сердца лейтенантши, то честь бы Мише и хвала. Даже мнимая жена смотрелась гармонично. Развод был сильнейшим аргументом ответных чувств.
На том бы и успокоились, но Нарышкин решил съездить к Лиде и расспросить ее. Выяснилось, что, переехав в столицу, Миша сильно изменился. Не хамил и не грубил, но вел себя холодно, игнорировал, оставлял вопросы без ответов и часто, беспричинно исчезал.
Истинно милицейская сущность Нарышкина не угомонилась. Он запросил всю информацию о Мише и вскоре знал о нем, пожалуй, даже больше, чем о самом себе.
Мгновенно всплыло странное поведение Миши, а особенно ярко обнажилась история с университетом и последующей армией. Наведя справки через доверенных лиц (а таких в милиции полно), Нарышкин быстро выявил того самого высокого милицейского офицера, чья дочь была виновата в скоропостижном обрушении Мишиной карьеры. История та была мутная и не доказанная. Светилось в ней всего два бриллианта, два обстоятельства: обнаружилось, что Лида была университетской приятельницей Валентины, дочери высокого офицера, а еще обнаружилось, что этот высокий офицер внезапно пропал... в тот же день, когда погиб и сам Миша. И никто его, значит, до сих пор не нашел.
Говорят, офицеру кто-то позвонил. Он взволновался, засобирался и торопливо уехал... чтобы бесследно пропасть, вместе с автомобилем и телефоном. Мало ли таких исчезновений в Москве?..
Но для Нарышкина все вдруг само собой встало на свои места. С доказательной базой, конечно, было туго, но Нарышкин долго курил, склонившись над бумагами, в своем тесном и плохо проветриваемом кабинете, и улыбался.
Уже на следующее утро Нарышкин отправил запрос, с целью выяснить - могла ли смерть Миши быть самоубийством. Получив ответ, он улыбнулся, закрыл папку, убрал ее в шкаф и больше никогда не доставал.