И год второй к концу склоняется,
Но так же реют знамена,
И так же буйно издевается
Над нашей мудростью война.
Николай Гумилев
Деревенька была небольшая, домов для ночевки на всех не хватило. Я вызвался ехать на хутор, стоявший на отшибе. Староста деревни, старик-литвин, просил не беспокоить хозяина. Говорил, он хороший человек, но "раганюс" - колдун. Всем помогает, не надо его беспокоить, а тем более злить. Я заинтересовался, и дальнейшие уговоры только разожгли мое любопытство. Антон, недавно прибывший на фронт, напросился в напарники, и мы поехали.
Хмурый хозяин - пожилой, но еще крепкий бородач, молча встретил у ворот, не говоря ни слова проводил внутрь. В сенях не было ни сушеных лягушек, ни развешенных по всем углам трав. Обычный дом, добротный, ухоженный. Я решил, что случая провести этнографические изыскания не представится - деревенские часто считают живущих отдельно чародеями.
Хозяин был мрачен - я успел подумать, что он не хочет кормить и принимать чужих людей, но стол был гостеприимно накрыт на троих. "Колдун" посмотрел грустно, тяжело вздохнул, жестом пригласил разделить ужин.
- Ждали нас? - улыбнулся Антон, усаживаясь на свое место.
Я не был уверен, что хозяин вообще умеет разговаривать по-русски. Вопрос был глупым - догадаться, что кавалеристы остановятся на ночь, было не трудно.
- Жда-ал, - просто согласился хозяин. Говорил он медленно, как все литвины. Растягивал гласные, словно зевал, засыпая на ходу.
- Знали, что приедем? - Антон принюхивался к похлебке, раздумывая, стоит ли ее пробовать или лучше сразу перейти к жирной каше с салом.
- Зна-ал, - вздохнул хозяин.
- А что еще знаете?
Хозяин пожал плечами.
- Говорят, вы - колдун? Как это правильно на вашем... Николай?
- Отстаньте от человека, - посоветовал я.
Хозяин кивнул.
- А вдруг он может сказать, когда я умру?
Я вздохнул. Антон надоел всему нашему уланскому полку - постоянно повторял, что скоро будет убит. Стало ясно, что только ради этого вопроса он и напросился в гости к колдуну.
Глупого вопроса.
- Ско-оро, - неожиданно ответил хозяин.
- Когда? - улыбка у Антона получилась чуть кривой.
- Но-очь. День. Но-очь.
- А... как? - сглотнув, спросил Антон, выдержав паузу, словно надеялся выторговать еще один день.
- Пло-охо, - тяжело вздохнул хозяин.
Антон попробовал усмехнуться. Не смог.
- А я?
- За-автра.
Я посмотрел в грустные, больные от печали глаза колдуна. Он верил в то, что говорил. А я?
- Не езди иска-ать убитого.
- Какого убитого? - удивился я.
- За-автра. Он жив, - пояснил колдун и замолчал. Намного понятнее не стало, но переспрашивать еще раз было невежливо.
- А если... не поеду?
- Семь лет.
Заканчивали ужин молча. Антон почти не ел, я съел все предложенное, чтобы не обижать хозяина. Колдун показал нам на скамьи, уже застеленные для ночлега, сам забрался на печь и всю ночь тяжело вздыхал.
Всю ночь я смотрел в потолок.
Утром нас отправили в разъезд. Зимний лес стоял неподвижно, беззвучно. Копыта ступали по снегу, писали по белым страницам прозу войны - грязью.
Лес закончился кустарником, впереди показалась деревня. Местный житель, поляк, предупредил нас о засаде. Он выскочил из хаты без шапки, без кожуха, в одной рубахе - и был убит тремя пулями в спину. Немцев было слишком много, надо было отступать - но мы не могли бросить дозорных.
Наконец, один прискакал, раненный в бедро.
- Поезжайте посмотрите, что со вторым, - повернулся ко мне старший офицер. - Убит, наверное, но проверьте.
Я вспомнил разговор с колдуном.
Русский офицер не боится смерти. По крайней мере, не показывает свой страх.
Я отдал честь и поехал прямо на выстрелы.
Пули летали всюду, выстрелы становились громче, стали слышны крики немцев. Предсказание раганюса расшатало нервы, сказалась бессонная ночь, и на какую-то секунду я задремал. Вместо зимнего леса увидел потолок - тот, что разглядывал всю ночь под вздохи колдуна. Что-то ударило в грудь, обожгло, и я проснулся. Посмотреть на ранение было страшно, не смотреть - еще страшнее. К счастью, пуля приснилась - я был цел, а подняв голову, увидел дозорного.
Оказалось, под ним убило лошадь - и дозорный, вместо того, чтобы бежать к нам, снимал седло, забирал самое ценное из седельной сумки.
- Немец близко, пешком не уйти, - пояснил дозорный, вспрыгивая на круп моей лошади. - Эх! Чай остался! Эх! Хлеб забыл! А может, вернемся?..
Мы часто вспоминали того поляка, который погиб за нас, чужих для него людей. Он умер, чтобы мы жили дальше. Что могли сделать для него мы?
Только помнить.
Антона убили ночью.
Германцы напали на усадьбу, где он ночевал. Антон отстреливался до последнего. Наверное, кого-то он забрал с собой - на теле, кроме огнестрельной, было несколько штыковых ран.
Я прискакал к раганюсу следующей ночью.
Колдун умирал. Умирал трудно. Пуля пробила легкое, как раз в том месте, куда ударило меня во сне во время поиска дозорного.
- Тя-ажело. Слишком тя-ажело. Твою смерть видел. Чувствовал. Плохо, когда человек умирает. Молодой, сильный, здоровый. Очень плохо. Смерть твоего друга видел. Смерть германца. И еще... Не могу столько. Не можно столько убивать.
- Война идет...
- Плохо, когда человек умирает. Очень плохо, когда два. Когда три...
- Привыкаешь.
- Нельзя. Человеку должно быть плохо, когда другого человека убивают. Очень плохо.
И сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных,
И громких в летописи слав? Николай Гумилев
Примечание: в тексте рассказа используется фрагмент из "Записок кавалериста" Николая Гумилева.