Красные, предзакатные облака окутали небо над лабораторией. Николо Тесла, стоя у окна, задумчиво крошил хлебный мякиш вниз, на мостовую. Голуби, толкаясь, жадно клевали крошки. Куда бы не заносила его судьба - во Францию, Америку, дорогие дома богатых друзей или дешевые гостиницы - везде и всегда Николо кормил голубей. Но даже тысячи птиц не могли вылечить его от одиночества после того, как Она умерла.
Тоска сжала горло. Никогда - самое страшное слово на свете, печальное в своей законченности и необратимости. Чего стоят все открытия, если даже он, знаменитый изобретатель Николо Тесла, не может вернуть Ее к жизни?
- Никогда, - прошептал Николо. - Она никогда больше не придет!
Красные облака колыхнулись в ответ. Так много боли! Бессмысленная, беспощадная, затянувшая война, смерть любимой, с уходом которой вся жизнь потеряла смысл. Единственное, что осталось - это работа.
Николе захотелось спать. Это не усталость, нет. Это боги, которые приходят к нему во сне, снова требуют встречи. Кто из них на этот раз спустится с небес?
В прошлый раз приходил Юпитер - повелитель грома и молний, отец богов, ведающий всем миром. Громовержец требовал создать чудесные машины, чтобы укротить невидимые глазу молнии - электрический ток. Взамен божество обещало славу, богатство и могущество. И словно догадываясь о Николиных встречах с небожителями, восхищенная публика прозвала Теслу "святым заступником электричества".
Николо закрыл окно, подошел к огромному лабораторному столу, сбросил ботинки, с наслаждением растянулся на прохладной металлической столешнице. Лето тысяча девятьсот пятнадцатого года выдалось жарким. Погода и война, словно сговорившись, состязались в накале температуры и событий. Германия шагала по миру, чеканя шаг. Родная Сербия голодала. Россия, перекрестясь и засучив рукава, лихо махала топориком в самой гуще сражений. Италия, как меркантильная барышня, осторожничала, раздумывая, кому бы из кавалеров отдать предпочтение. Турция, ностальгируя по великому Османскому прошлому, объединилась с Германией.
Николо заснул. На этот раз с небес спустился Марс. Лаборатория окрасилась багровым светом.
- Проснись, Тесла, на отдых нет времени! Я - голоден! - Марс в нетерпении притопнул ногой.
- Чем я, простой смертный, могу накормить божество? - Николо сел на столе, скрестив ноги по-турецки.
- Мне нужен хлеб.
Марс отошел к окну, пошарил копьем в ящике с хлебом, стоявшем у окна. Николо всегда заботился о том, чтобы пищи для голубей было вдоволь.
- Но не такой! - Марс насадил буханку хлеба на копье. - Мне нужен мой хлеб.
- Я не знаю, чем питаются боги.
- Мой хлеб - это боль. Посмотри на небо, - Марс указал копьем в сторону окна.
Рваные, багровые облака изменили форму, превратившись в огромные караваи хлеба. Потом они расплылись в поле с налитыми колосьями красной пшеницы. Стоны, крики, лязг железа. На набухших колосьях извивались, подвешенные за шиворот, крошечные солдаты. Картинка снова расплылась. Облака превратились в овец с человеческими лицами. Печально опустив головы, они покорно брели по Марсову пастбищу - войне.
Николо отвернулся от окна, в глазах стояло красное марево.
- Зачем ты пришел, Марс? Я - не убийца и не военачальник. Я - инженер. Что тебе нужно от меня?
- Юпитер хвастается перед всеми, что ты создал для него чудесные игрушки, собирающие молнии.
- Генераторы переменного тока.
- Мне нужна игрушка, которая вместо молний будет собирать боль. Боль - такое же поле, как это твое электричество. Во время великой войны, когда она рассеяна повсюду, самое время ее накопить и использовать как оружие.
- Я не хочу, - прошептал Николо.
- Не лги себе! Ты ведь давно мечтаешь создать оружие, которое можно установить в одной части Земли, выстрелить из него и поразить врага в другой части света. Боль также течет по венам, как твое электричество по чудесным проводам. Но ты не знаешь главного: человек рождается в боли и в боли умирает. И если накопить ее в каком-то одном месте, то можно не только убить, но и вернуть к жизни.
Николо вздрогнул, медленно подошел к Марсу, заглянул ему в глаза:
- Ты смеешься надо мной? Потешаешься над моей утратой?
- Отнюдь! Я предлагаю тебе вернуть ту, единственную, из-за смерти которой ты из великого изобретателя превратился в ноющего, беспомощного ребенка. Создай ее заново, Тесла!
- Я...
- Ты сначала поешь, Николо! - Марс поддел копьем красное облако, превратившееся в буханку хлеба, - поешь Марсова хлеба.
Из буханки потекли на пол капли крови. Николо в ужасе отшатнулся, натолкнулся спиной на стол, больно ударился, и... проснулся.
- Поешьте, Николо! - секретарша протягивала ему сверток с едой. - Вы совсем ничего не едите в последнее время. Вон исхудали как... осунулись.
- Что за дурацкая привычка подкрадываться к спящим? - закричал Николо. - Я просил не беспокоить меня, когда я думаю!
- Простите! Я волновалась, как вы здесь... один... - девушка покраснела, на глаза навернулись слезы. - Я... лучше пойду.
Она выбежала из лаборатории, с трудом сдерживая рыдания.
Николо взлохматил черные, жесткие волосы и принялся набрасывать чертеж. Он знал, что придет время, когда какой-нибудь научный гений придумает машину, способную одним действием уничтожить одну или несколько армий.
Так почему это должен быть кто-то другой, а не он, Николо Тесла? Если у него есть хотя бы малейший шанс вернуть Ее, им непременно нужно воспользоваться.
Полковник Бошем, командующий первым дробь пятым батальоном Норфолкского полка, вытер лоб платком и глотнул воды из фляги. Жара была невыносимой, на губах запеклась корочка соли. Весной Дарданеллы напоминали рай: легкий бриз с пролива, безмятежно голубое небо, дивные цветы. Но в августе этот средиземноморский уголок превращался в ад.
Контроль за Дарданеллами - длинным узким каналом, протянувшимся почти на шестьдесят пять километров вдоль турецкого Галлипольского полуострова и соединяющим Средиземное и Черное моря, имел решающее значение для дальнейшего хода войны.
Несколько дней назад батальон один дробь пять в составе десантной группы высадился в бухте Сувла и принял участие в наступлении на деревню Анафарта. В атаке участвовала Сэндрингемская добровольческая рота батальона один дробь пять Норфолкского полка под командованием полковника Бошема и капитана Бека.
Турки, воевавшие на родной земле, привычные к жаре и пыли, оказались в гораздо более выгодной позиции, нежели англичане. Тридцать шестая турецкая дивизия под командованием майора Муниб-Бея теснила англичан с левого фланга, не давая занять стратегически важную высоту шестьдесят.
- Может быть, дождемся ночи? - капитан Фрэнк Реджинальд Бек расстегнул верхнюю пуговицу мундира. В окопах было жарко, как в печи. - Днем мы как на ладони. Турки так плотно из пулеметов кроют, что не проскочишь.
- Нельзя, - ответил полковник Бошем, сплевывая песок. - Мы должны занять высоту шестьдесят до наступления темноты. Приказ главнокомандующего - сэра Гамильтона.
Полковник посмотрел в бинокль. Поле боя выглядело ужасающе. Слева тянулся песчаный пляж, который упирался в пересохшее соленое озеро. Полковник прищурился - соль нестерпимо блестела на солнце. Там же, слева, располагались батареи противника. Равнина Сувла, окаймленная цепочкой холмов, превратилась в кладбище. Повсюду лежали трупы, припорошенные песком. Жирные зеленые мухи роились над убитыми. Справа тянулось до самых холмов русло пересохшего ручья, упиравшееся в высоту шестьдесят.
- Посмотрите, капитан, - полковник передал Беку бинокль, - если пойти по руслу, то мы будем практически невидимы для турецких стрелков.
Бек припал к биноклю. Опытный полковник был прав. Капитан Бек повеселел - впереди забрезжила надежда выбраться из пекла.
- Рота, за мной! По руслу, к высоте шестьдесят! - скомандовал полковник.
Рота двинулась по руслу ручья.
- Хоть убейте меня, не понимаю я, как эти черти некрещеные - турки - в такой жаре живут. Это же не пива выпить, ни к красотке наведаться, только сдохнуть хочется. Все внутри аж слипается, - проворчал один из солдат.
- Так наоборот, удобно же! - оживленно воскликнул Фуллер, батальонный весельчак, который не унывал даже в бою. - Придешь ты к красотке в такую жарищу, да и прилепишься к ней намертво. Тут уж хочешь - не хочешь, а придется штурмовать все прилегающие высоты.
Солдаты захохотали.
- А главное... - Фуллер едва не упал, налетев на внезапно присевшего на корточки Брайкера. - Да что же ты все с сапогами возишься? Я из-за тебя чуть шею не сломал! Вот чудак-человек! Тут думаешь, как бы богу душу не отдать раньше времени, а он об обувке печется!
Брайкер с неприязнью посмотрел на шутника, поправляя сапог. Добрая половина батальона, включая Фуллера, была набрана из обслуги Виндзорского дворца. Многие из них лично знали членов королевской семьи. Вроде челядь, но все же не чета ему - простому фермеру, который ни разу в жизни не покидал родного округа.
Для него, Брайкера, война была шансом, который выпадает раз в жизни - возможностью посмотреть мир. Пусть из окопа, пусть через прицел винтовки, но увидеть заморские страны. И эти роскошные сапоги, которые он снял с убитого турецкого офицера - богатого эфенди, были не просто удачей, они были той самой войной, которая все и всех сравняла. Высокие, ручной работы, сделанные из тончайшей телячьей кожи, с искусной шнуровкой, окаймленной серебром, эти сапоги стоили столько, сколько ему, простому фермеру, и за год не заработать. Поэтому Брайкер все ощупывал их, проверяя, не сон ли это, навеянный жарким турецким маревом.
Пулеметная очередь слева взроила фонтанчики песка под ногами солдат.
- Ложись! - закричал Бошем.
Солдаты бросились на песок. Капитану Беку не повезло. Он залег рядом с убитым турком. В шаге от мертвого солдата валялась котомка, из которой выглядывал румяный краешек домашней лепешки. Рот капитана наполнился слюной, в животе заурчало. Опытный военный, он никогда не ел перед боем, зная, что если ранят в живот, шансов выжить нет. Да и еда была отвратительной. К тысяча девятьсот пятнадцатому году у Британии закончились довоенные запасы. Союзники, особенно богатая Россия, помогали, чем могли. Но английских солдат кормили очень умеренно. Положение осложнялось жарой. Продукты моментально портились, источая зловоние. Солдаты страдали от дизентерии и выглядели, как живые мертвецы. А эта лепешка была посланием из той, мирной жизни. Видимо, солдат был новобранцем и не успел ее съесть.
Капитан вытащил лепешку из котомки, разделил на куски, раздав солдатам. Полковник Бошем от своей порции отказался. Бек откусил кусок чудесного домашнего хлеба. Давно забытый вкус заглушил уколы совести. Капитан жевал, стараясь не думать о той женщине, которая старательно замешивала тесто, щедро приправляя его слезами.
Лепешка слегка горчила. Хлеб победителей всегда горек. Вот что такое война: ты ешь хлеб того, кому повезло меньше, чем тебе. Ты на коне, твои сапоги трамбуют иноземную пыль. Твои товарищи стонут от боли, многих уже нет, но есть простые вещи, которые еще держат тебя на плаву, которые никогда не меняются. И одна из них - голод.
Бек вдруг почувствовал прилив животной радости от того, что он еще жив. Что это незнакомый солдат, а не он, Бек, лежит сейчас в турецкой пыли.
Совесть - роскошь мирной жизни, ставшая обузой на войне, сдалась, уступив голоду. И доедая последние крошки, Бек понял: они вернутся живыми из этого пекла.
Капрала Картера зацепило пулеметной очередью. Он застонал от боли. Левая штанина набухла кровью. Голубка немедленно бросилась к нему, ловко перебинтовала рану, обняла капрала и заворковала. Солдаты и офицеры притихли, глядя на это чудо, которое видели неоднократно, но привыкнуть так и не смогли. Боль ушла, словно впиталась в песок. Капрал вымученно улыбнулся...
...Голубка прибилась к батальону в первый же день высадки в бухте Сувла. Никто не знал, кто она и откуда. Говорить девушка не могла - лишь мычала, показывая вырезанный язык. Немного понимала по-английски и по-турецки, но была похожа на славянку.
Худая, изможденная, с круглыми, птичьими глазами, блестевшими на рябом лице, она была некрасива. Но стосковавшиеся по женской ласке солдаты даже дурнушке были рады. Поначалу ее прозвали Рябой. Те, кто посмелее, в первую же ночь попытались обласкать приблуду. Но она, отчаянно отбиваясь, так кричала, что проснувшийся от шума полковник, твердо пообещал прибить любого, кто подойдет к ней хотя бы на два шага.
Ее пытались прогнать, но она упрямо возвращалась. А потом шальная пуля чиркнула по плечу капитана Бека. Он стонал от боли, пока его перевязывали. Тогда Рябая подошла к нему, раскинула руки, словно крылья, обняла, распластав на раненном худенькое, тщедушное тело, и заворковала. Она прижималась к капитану, воркуя, точь-в-точь, как голубка, и изумленный Бек почувствовал, что боль медленно отступает. На следующий день рана почти затянулась. Рябую переименовали, окрестив Голубкой, поставили на довольствие, выдали обмундирование. Прикасаться к оружию она категорически отказывалась, но в бою не отходила от солдат, сидела рядом с ними в окопах и облегчала страдания раненных...
... Слева послышался мощный артиллерийский залп и турецкие пулеметы стихли. Австралийские и новозеландские союзники, расположившиеся на холме над высотой шестьдесят, вовремя пришли на помощь английскому батальону, обстреляв батарею неприятеля.
- Ну, слава богу! - полковник Бошем поднял голову и огляделся.
До высоты шестьдесят оставалось не более получаса быстрой ходьбы. Союзники обеспечили им быстрый и почти безопасный проход по правому флангу. Но полковника беспокоило другое: над высотой сгрудились шесть странных, совершено одинаковых, как близнецы, облаков в форме караваев хлеба. Они зависли точно над холмом. Ясное, безоблачное, средиземноморское небо простиралось над остальной равниной. На его фоне облака выглядели чужеродно и неестественно. Еще одно облако, побольше, футов двести шириной, распласталось под ними, окутывая высоту шестьдесят.
- Что-то не так с этими облаками, - тихо сказал полковник капитану. - Только я никак не пойму в чем дело.
Капитан несколько минут вглядывался в облака, потом послюнил указательный палец и поднял его вверх.
- Ветер, - сказал Бек. - Южный бриз скоростью примерно четыре-пять миль в час. Он должен был давно разогнать эти облака, а они висят, как приклеенные.
- Как такое может быть? - забеспокоился полковник. - Это нелогично и неестественно.
- Да вся эта чертова война неестественна,- Бек сплюнул песок, забивший рот. - Оттого и природа бесится.
Полковник промолчал, признавая правоту слов капитана. Никто не думал, что война так затянется. И по большому счету, никто не был к ней готов. Но мысли свои Бошем оставил при себе, и, глотнув из фляги отвратительной, теплой воды, скомандовал:
- Рота! К высоте шестьдесят быстрым шагом!
Через полчаса они подошли к холму. Вблизи облака выглядели плотными и тяжелыми. Белые, с серым отливом, они полностью скрывали высоту шестьдесят.
- Я туда не полезу, - Брайкер остановился в нескольких шагах от белесого марева.
- Вот дурак деревенский! - весело осклабился весельчак Фуллер. - У тебя в башке не мозги, а коровьи лепешки. Ты их оттуда повыковыривай да смекни, что за этими облаками тебя не то, что турок - родная мама не разглядит.
- Да, ну, ложки гну, - передразнил его Фуллер, и слегка толкнув плечом, уверено шагнул в облако.
Батальон скрылся в белесом мареве...
...Внутри облака было тихо и душно. Каждый звук - шелест подошв по земле, разговоры, звяканье оружия - отзывался долгим эхом. Солдаты притихли. Умолк даже неугомонный Фуллер. Полковник Бошем и капитан Бек, которые шли впереди, остановились, оглядываясь.
Внезапно со всех сторон послышался шепот. Многоголосый, вкрадчивый, он словно окутал батальон. По спинам солдат поползли холодные мурашки. Шепот проникал в уши, стелился по земле, вызывал желание бежать без оглядки. Куда угодно - лишь бы не слышать! Шепот стал громче, перешел в стон. Громкий, отчаянный, многоголосый стон. В нем отчетливо слышались мужские, женские и детские голоса.
Кто-то из солдат не выдержал и бросился назад, пытаясь выскочить из облака, но белесое марево превратилось в глухую, мягкую стену, которая пружинила, отбрасывая людей обратно.
Вслед за стоном пришла боль. Она буквально разрывала солдат изнутри. Они падали на землю, корчась в судорогах. Полковник Бошем, закусив губу, осел на землю, держась за голову. Капитан Бек, ухватившись за зажившую рану на плече, которая снова открылась, упал рядом с полковником. Брайкер сидел на земле и в ужасе смотрел, как из новеньких сапог медленно выползают струйки крови. Голубка металась между солдатами, раскинув руки. Она пыталась впитать всю боль в себя, спасти, как делала не раз, но тщетно. Девушка не могла помочь всем и сразу. Боль была повсюду. Она растекалась по венам, струилась по земле, смешивалась с пожелтевшей от зноя и пороха травой.
Голубка, с трудом держась на ногах, из последних сил раскинула руки, подняла голову вверх. Облако сжималось, на глазах меняя цвет. Из серо-белого оно стало багрово-красным. Облако опускалось вниз, прижимая людей к земле. Белые и рябые перья, прорывая кожу девушки, стремительно покрывали ее тело. Птичий клекот вырвался из горла Голубки. И на другом конце земли вздрогнул в своей лаборатории безумный изобретатель Николо Тесла.
Огромное облако взмыло в небо, унося с собой людей. Остальные облака, тяжело колыхнувшись грузными, хлебными боками, последовали за ним.
Фермер Мустафа закончил утренний намаз, восхвалил Аллаха за новый день и поднялся с колен. Мустафа наслаждался утренней прохладой - упоительной роскошью этого жаркого края. Сухая земля, покрытая росой, жадно впитывала влагу. Мустафа собрал росу и поднес к губам - она отдавала горечью. Неподалеку шла война. Его ферма - хвала Аллаху - оказалась за линией фронта. Но выстрелы и запах гари доносились и сюда, до его поля. И по ночам, когда стихали выстрелы, ветер с побережья покрывал землю жирной копотью.
Мустафа взял мотыгу и пошел к полю. То, что он увидел, заставило его вскрикнуть и закрыть глаза. Поле было усеяно трупами английских солдат. Повсюду лежали тела, изуродованные так сильно и страшно, словно ангел смерти сначала поднял их на небеса, а потом сбросил на землю. Погибшие так и остались лежать: изломанные, искореженные, застывшие в неестественных позах, словно тряпичные куклы,
Мустафа бросился бежать обратно к дому.
- Алла истер! Алла истер! Убереги, Аллах! - шептал он на бегу.
Воображение уже рисовало страшные картины: если мертвецов найдут здесь, то обвинят его, Мустафу. И кому какое дело, что он, бедный крестьянин, в жизни своей мухи не обидел? Господа всегда найдут, за что наказать плетьми нищего бедолагу. Да что там плети? Могут и голову с плеч снести за такой ужас.
Мустафа влетел в сарай, схватил тележку. В голове уже созрел план: нужно отвезти солдат к оврагу и сбросить вниз. Главное - это побыстрее убрать их с собственного поля, а там видно будет. Аллах всемилостив! Он убережет!
***
Беспощадное августовское солнце заливало бульвар, но Николо не чувствовал жара. Наоборот, холод волнения сковал руки и ноги.
Николо сидел на почти безлюдном в знойный полдень бульваре и кормил голубей. Можно было покормить их и дома, бросая хлеб из окна лаборатории. Ведь если Она вернется, то найдет его и там, как находила бесчисленное количество раз, куда бы Никола не переезжал.
Но сердце звало сюда, на бульвар, к той скамье, где он впервые увидел Ее.
После вчерашнего испытания генератора боли прошли почти сутки, но Она так и не появилась. Жадный Марс получил свою пищу, наелся вволю да еще и оставил про запас, а Николо остался ни с чем.
Он никогда не был ни с одной женщиной. Невинность служила изобретателю нескончаемым источником вдохновения. Да и какая женщина выдержит безумца, который все время подсчитывает шаги при ходьбе, объём тарелок с супом, чашек с кофе и кусков пищи?
Лишь Она мирилась со всеми его чудачествами, и молча смотрела на Николу влюбленными глазами, слегка склонив набок очаровательную головку.
Николо бросил птицам последний кусок хлеба, встал со скамьи. Пора возвращаться в лабораторию, к работе. У него ничего не вышло - Она не родилась заново. Она не вернется, даже если по всему миру расставить генераторы, собирающие боль в облака. Человек рождается в боли и в боли умирает, но только один раз. А он, Николо, обречен на одиночество, как божество на Олимпе. Поэтому небожители и приходят к нему во сне, чувствуя эту холодную пустоту в его сердце.
Николо повернулся спиной к голубям и вдруг услышал знакомое воркование. Он замер на месте, боясь поверить, боясь обернуться. Он закрыл глаза, прислушиваясь. Нет! Ошибки быть не могло!
Николо медленно повернулся. Она сидела на скамейке. Снежно-белая голубка с рябыми крыльями. Единственная любовь всей его жизни. Та, которая наполняла смыслом его бесконечные дни и ночи, та, которая дарила вдохновение. Голубка всегда сидела на его подоконнике, когда он работал. Она всегда следовала за ним повсюду, куда бы не забрасывала его беспокойная жизнь эмигранта.
Николо счастливо засмеялся, сел рядом с ней, нежно погладил рябые крылья и изящную, белоснежную головку. Подобрал с земли недоеденный голубями кусок хлеба и принялся крошить его на скамью.
А над головой медленно плыли по небу облака. Тяжелые облака в форме буханок хлеба.