Крупный снег, медленно кружась, падал на землю, пушистым одеялом укрывал людей. Старики. Мужчины. И даже подростки. Кто-то еще шевелился или стонал, но у многих от холода и голода не было сил даже открыть глаза. Они умирали. Тысячи людей умирали. Какое горе!
Тяжело...
С краю ратного поля лежал старец. Шинель на его груди была разорвана, порох опалил края ткани. От сукна, пропитанного теплой кровью, шел пар.
Я упала рядом с ним на колени и тихо заплакала. Горячие слезы падали на его исхудавшие руки. Мои пальца сжали подол яркого сарафана. Голова упала на грудь, а выбившиеся из косы золотые прядки скрыли лицо.
– Не... плачь... – губы старца растянулись в ласковой улыбке. Его холодная ладонь накрыла мою. Собравшись с духом, он прохрипел: – Ты ведь... за мной пришла...
Я кивнула.
– ...как внучка моя... Алёнка... Эх, не видеть мне больше родных... – Старый солдат встрепенулся и всем телом потянулся ко мне. Ему удалось даже приподняться. – Уважь старика, исполни последнюю просьбу... – Он вытянул из потайного кармана на груди затертую иконку. – Передай сынку... Никиткой его крестили... Из Озёрок он, Саратовской губернии... – старец закашлялся и обессиленный упал на землю.
Я смотрела на его седые путанные волосы, на щетину и усы, покрытые белыми мухами, и плакала.
– Передам, дедушка. Обязательно, – я взяла образок.
Время вышло. Дыхание старого солдата остановилось, свет сознания покинул его глаза.
Рыдания рвались наружу, но я сумела их сдержать – оплакивать буду потом, а сейчас есть кое-то, что могу сделать только я.
Я коснулась его щеки и призвала Её. Она откликнулась быстро. Ласковые, теплые светлячки осветили старца изнутри, мягко прошли сквозь кожу и неторопливо поплыли вверх. Жизнь этого человека была золотого цвета.
Теперь надо выполнить просьбу. Я раскрыла ладонь с деревянным образком и дунула на него. Снежинки завертелись маленьким вихрем, скрыли иконку. Ветер донесет подарок, укроет его у земли под зимним покровом. А весной, когда придет время пахать и сеять, Никита найдет иконку целой: мое дыхание не даст дереву сгнить, а краскам потускнеть. Он всё поймет – я это знаю.
Я опоздала. Молодой офицер уже перестал дышать. Под его кожей толпились светлые фиолетовые огоньки. Они отчаянно пытались выбраться наружу.
Я упала на колени и торопливо коснулась его щеки. Огоньки радостно покинули мертвое тело и, задорно кружась в сложном танце, взмыли в высь.
Следующим был солдат из крестьян. Его выцветшие синие глаза по-доброму смотрели на меня: он всё понял сразу. Солдат не проронил ни слова, но от этого стало только хуже. Как бы я ни старалась сдержаться, тихий всхлип вырвался наружу и слезы покатились по щекам. Солёнки, падая с подбородка, тут же рассыпались миллионами радужных искр, чтобы укрыться на земле и весной взойти горькими травами.
Солдат ободряюще улыбнулся мне и в последний раз взглянул на небо.
Его жизнь была цвета лепестков василька.
Затем был полковник. Он сидел, прислонившись к дереву, руки безвольно лежали рядом, а у бедра растеклась кровавая, разъедающая снег, лужа. Он поднял на меня печальные глаза и прошептал:
– Я старался, как мог. Хотел спасти их... вывести... шел впереди...
Он замолчал, словно не решаясь спросить, затем разомкнул синие губы:
– За мной пришла, красна девица? – я кивнула. – А ведь представлял тебя не так, – он хрипло рассмеялся, но кашель прервал веселье. Говорить офицер уже не мог, а невысказанный вопрос невидимым облаком завис между нами. Я знала, что он хотел спросить, и в моих силах было рассказать ему о будущем.
– Не зря, – легкий, как шорох ветерка, голос обдал офицера теплом. – Кто-то погибнет, но многие будут жить.
Он умер с умиротворенной улыбкой, а я заплакала.
Покинув хозяина, стального цвета огоньки ровными рядами выстроились над головой полковника и с места рванули в высь.
Рыжий молодец сидел на снегу и подпирал стену дома. Казалось, я снова опоздала. Слезы потекли по щекам, а пальцы потянулись к его щеке...
Но я ошибалась: он был еще жив! И время покинет его не скоро!
– Чертов Серский Ляс! – он дунул в усы и посмотрел сквозь меня. Да, его время еще не пришло, поэтому видеть меня он еще не может. Хорошо! Я улыбнулась и звонко рассмеялась, вскочила на ноги и закрутилась в танце. Сердце наполнялось счастьем и, казалось, усталость по-тихоньку отступает. Я уже и забыла, как тепла радость, словно с утра миновало не треть дня, а половина человеческой жизни.
Солдат сел и пригубил выпивки из фляжки, что висела на груди.
– Я так просто не сдамся! Слышишь!!! – человек погрозил небу кулаком, словно в силах был схлестнуться с богом.
– Я хочу жить.
Затем он тяжело поднялся и поплелся вдаль.
Стрелок лежал ничком. Снег щедро припорошил его. От этого русые волосы казались седыми.
Он повернул голову. Его обветренные губы зашевелились. Что он сказал, не расслышала бы ни одна живая душа, но я была не из них.
– Скажи, что люблю её...
Взор мой застлала пелена слез. Горло сдавили рыдания, поэтому я только кивнула в ответ.
Когда пришло время, я коснулась его щеки и выпустила на волю стаю ярко-красных огоньков. Один из них я зацепила кончиком пальца и толкнула в сторону Петербурга, где жила его возлюбленная невеста.
Сам! Явись ей во сне и скажи всё, что хотел.
Рой огоньков радостно закружил вокруг меня. На мгновение свет от них стал ярче и теплее. «Спасибо!» – говорил он.
Старые, молодые. Офицеры, стрелки, простые солдаты – бедные, измученные войной люди. По всем я плакала, все были мне родня. Каждый раз сердце дрожало от боли. И всё, что я могла для них сделать, – исполнить последнюю просьбу.
Тяжело...
От слез глаза мои выцвели и глубоко запали. Рыдания украли звонкий голос. Печали высеребрили косу. Тоска окрасила одежды в цвет воронова крыла. Тяжкая ноша опустила плечи и согнула спину.
Я замерзала: почти всё свое душевное тепло я отдала ушедшим – осталось совсем чуть-чуть, малая капля того, что было раньше.
Последним оказался подросток. Темноволосый мальчик четырнадцати лет. Какое лихо занесло его на поле брани?!
По-старчески кряхтя, я тяжело опустилась на колени рядом с ним.
Мальчик обратил на меня мутные глаза и закричал:
– Смерть! Смерть! – он из последних сил отполз за дерево, оставляя в снегу кровавую колею. – Не хочу! – плакал он. – Уходи! Смерть. Смерть... – он зарыдал навзрыд, а вместе с ним и я: мое сердце отражало его горе.
– Я не смерть, дитя. Я – Жизнь.
Он мне не поверил.
Когда пришло время, я коснулась его ледяной щечки. Желто-оранжевые светлячки взвились над ним. Они нерешительно замерли на головой мальчика, затем окружили меня и виновато засветились. «Прости!» – хором сказали они и широким облаком взмыли в небо.