Под лопаткой, той, что ближе к сердцу, опять чесалось. Причем в самом неудобном месте, которое и правой рукой не достать, и левой не получается. Не выгибается кисть, как пальцы до свербящей зоны не выкручивай. Сержант Ярцев, бывший семинарист, разжалованный из старшин за примерно такие же провокационные разговоры, сказал, - это крылья растут. Только надо определиться, белые или черные.
- С одной стороны, Родину защищаем, значит, должны быть ангельские, - размышлял, помахивая дымливой самокруткой, - с другой, хоть врагов, но таки человеков убиваешь. Опять же, не лицом к лицу в честном бою, а как бы исподтишка... Так что, может быть, и демонячьи...
Ярцев, если не придираться к его периодическим околорелигиозным закидонам, был мужиком неплохим. От тяжелой фронтовой работы и смертных опасностей не бегал. Когда прижимало, делился крайним куском хлеба или глотком воды. А уж по удаче да умению достать-найти-выменять что нужное подразделению, так вообще, по словам комбата Онопко, "уникум". Если бы не его богоисследовательские закидоны и несдержанный язык ... впрочем, людей без недостатков не существует. Может быть, когда-нибудь в далеком коммунистическом будущем появятся. Но не сейчас, когда не все язвы старого общества изжиты. И война идет, такая, что никакие профессора-историки подобного вспомнить не могут.
- Точно не крылья, - срезал недоучившегося семинариста Федор Коваль, - тогда бы под обеими лопатками чесалось, а так только под одной, левой. А врагов надо бить как угодно, лишь бы их не было. За погибших маму с папой. Брата с бабушкой, что в оккупацию попали. Сестренку, которая с завода сутками не уходит. Сказано, сам в газете читал, "как увидишь немца, убей"! И неважно, как. Хоть в спину, хоть спящим.
- Ну да, ну да. - покладисто кивнул сержант. Дискутировать не стал. Про то, что к снайперам на войне отношение непростое, в плен их просто не берут, это и так понятно. И даже от "своих" не раз приходилось слышать претензии, мол, - ты пришел, стрельнул и убежал, а нас потом из-за тебя минами-артналетом так накрыло, что нескольких бойцов потеряли. Оно того стоило? Так что давай, друг ситный, в следующий раз на охоту куда-нибудь в другое место. А здесь тебе "свои", и те - не рады. После такого порой даже по "родным" позициям не идешь, а в прямом смысле крадешься, чтобы лишних людей не встретить, на недобрый взгляд или тем более слово, не нарваться. Потому как, несмотря на молодой возраст и пионерско-комсомольское воспитание, Коваль и его однополчане к третьему году войны стали почти в обязательном порядке и правильным приметам следовать, и дурных знаков сторожиться. Точно по принципу - "я в удачу от найденной подковы не верю, но говорят, что везет и недоверчивым". Вот и таскали с собой пули, застрявшие в сантиметрах от сердца в портсигаре, пуговице или медальке, извлеченные в госпиталях да медсанбатах из собственной плоти осколки, и прочее, чем кого боевая судьба "наделила". Из-за того, что верили - то железо, что не смогло убить, да еще твоей кровью умыто - дальше поможет, сбережет, убойный свинец отведет.
У ефрейтора таким талисманом стал "Grabendolch". Стандартный немецкий окопный кинжал. Коим вышедшего ночью по нужде бойца едва не закололи около месяца назад. И зудело под лопаткой ровно в том месте, куда нацеливался бить оголодавший фриц-окруженец, забредший в деревню в поисках чего бы украсть-поесть. Ладно, что Федор вовремя почуял неладное - то ли движение воздуха, то ли смещение сумрака, то ли вонючий дух завшивевшего юберменша, успел не то что пригнуться, а даже упасть на четвереньки и со своей стороны засандалить врагу. Сначала каблуком, ровно лошадь, лягнул, да удачно - прямо в коленную чашечку, самое нервное ее место. А потом, поднимаясь, подвернувшимся поленом немцу в висок вломил. И уже упавшего, потерявшего сознания, этим же дрыном добивал. Выскочившие на шум сослуживцы уже от трупа оттаскивали. Еле в себя пришел, руки потом сутки дрожали. В рукопашной убивать - это не из снайперки по силуэтам, как по мишеням в тире, выцеливать.
Теперь этот нож ефрейтор всегда с собой таскал. Благо, он внимания не привлекал, обычный "засапожник". Вдобавок с металлической, похоже, вылитой в один кусок с лезвием, ручкой. Примитивной гардой и без всяких "нордических" наворотов. Кто не знает, так и не определит, что трофейный. Простенький, но очень ладный, в руке как влитой лежит, и рукоять всегда теплая и, что удивительно, в любую мокрость сухая. И пах он странно. Чем-то безмерно родным из поры далекого, еще не осознаваемого младенчества. Но чем, вспомнить не получалось. А когда просил понюхать лезвие сослуживцев, дабы помогли, те начинали язвить, в лучшем случае пожимали плечами. Нож как нож, что резал, тем и пахнет.
Коваль вынул клинок из ножен. Завел руку за спину, попытался острием прочесать зудевшее место. Ровно там, куда месяц назад прежний хозяин "Grabendolch" им метил. Помогло. Убирать нож не стал, воткнул на четверть острия в трещину узловатой коры. Чтобы снова не вытаскивать, как на "перекус" понадобится.
С ночи ефрейтор, по примеру печально известных финских "кукушек", устроился среди сучьев здоровенного дуба. "На земле" было бы, конечно, безопаснее и уютнее. Но позиции противника должным образом просматривались только с высоты.
И в этот выход снайперу повезло. В вынесенном на холм пулеметном гнезде, помимо уже знакомых "шутце"-стрелков и намеченного сегодня добычей унтера, появился офицер! Судя по молодости, вряд ли выше лейтенантского звания. Но все же цель значительно предпочтительнее грузного, словно сошедшего с карикатур Кукрыниксов, фельдфебеля.
Не вовремя (для себя) заявившийся "ревизор" суетился в окопе, то разглядывая в бинокль лесок на нейтральной полосе, где затаился Федор, то выспрашивая подчиненных. Не очень-то озабоченных появлением начальства, если судить по их небрежной выправке и чувствуемой даже на удалении расслабленности.
Солнышко за спиной пробилось из-за невыспавшихся, замерших в ожидание ветра облачков, пробралось сквозь листву, пригрело спину. Бликнуло на очках фельдфебеля. Шрам у него на роже интересный - на правой щеке, буквой "Н", чуть ли не до уха. Видимо, старое ранение, опытный гад. Правильнее все же его будет "валить", чем юного офицерика?
Хотя, может быть, на оккупированных территориях, где младший брат Жорка остался, молоденькие как раз больше лютуют, чем вот такие ветераны? Георгий в середине июня, как раз под начало войны, уехал к бабушке в деревню под Минском. И с той поры никаких известий. Сестренка, та из голодного, вытягивающегося на жилах Урала иногда пишет. Дай Бог (вот же семинарист хренов! Сказывается влияние, хорошо, что не при людях, да не вслух) ... Накатила такая тоска по родным, по потерянной мирной, нормальной жизни, что Федя чуть не голосом взмолился, - Господи, или кто еще где, кем ты не был, помоги им! Чем хочешь, как можешь! А потом, если надо, все с меня взыщи!
... Пора. Ситуация для выстрела идеальная: солнце со спины, ветра нет, позиция чуть сверху, расстояние оптимальное. Перекрестье прицела оптики под кадыком фрица. Ниже глинистый, обложенный булыжниками бруствер закрывает. Выдох. Задержка дыхания. Легонько подушечкой указательного на спусковой крючок...
Да что такое!
Палец словно закаменел, не шевелится, не слушается!
Отбой!
Снял с цевья "мосинки" руку, покрутил кистью.
Да все, вроде, нормально.
Ладно, повторим, благо цель в той же позиции, даже чуть выше каменистого валика высунулся.
Мякоть пальчика на спусковом...
Твою во все дыры ...
Рука снова занемела, отказывается подчиняться!
Так. Тут торопиться уже не будем, попробуем разобраться.
Что с целью?
Ну, немец как немец, вполне на человека смахивает. Но таких Федя уже с десяток упокоил. Без всяких переживаний и, тем более, отказов собственного организма. Одного даже поленом в рукопашной забил. Может, похож на кого? Или, тем паче, где сталкивались? Мало ли, знакомый?
С прежним соседом по двору есть общее. Но тот воображала был, мама - заводской бухгалтер, отец - вообще начальник цеха. Ни в футбол с пацанами погонять, ни в белых-красных поиграть, со школы сразу домой, и обратно тем же маршрутом. Происхождением, вроде то ли из латышей, или кого-то из тех же мест. Даже если и он, не вариант жалеть. Тогда что?
Ладно, третья попытка. Не срастется - значит, повезло немчику. Или латышу, тут уже без разницы.
Прицел, дыхание, спусковой ...
Нет. "Не выходит каменный цветок", как говорят земляки на Урале. Сбоит палец, не слушается. Впервые такое.
Ладно. Посчитаем, не судьба. Или судьба, тут с какой стороны на это смотреть. Попробуем по унтеру. Тем более, что тот уже почти по пояс высунулся.
Прицел, дыхание, спу ... Солнечный блик в глаза от лезвия "Grabendolch"!! Выстрел!
Винтовка прикладом вниз на землю. Сам за ней, рядом летит вещмешок с харчами, и дальше ползком, потому как крону дуба уже стригут пулеметные очереди. Но это не страшно, все высоко над головой уходит, только сбитые ветки с листьями летят, вот если миномет подключится, тогда кранты, потому ходу!
Успел, взрывы забахали, когда уже не поймать. Ну, теперь это даже хорошо, пускай на пустырь боезапас тратят. Вот нож забыл. Что в последний момент сговорился с солнышком и предательски прямо под выстрел ослепил. Ну и ладно, главное, сам выскочил.
И с непослушанием собственных пальцев не порядок. Отчего, почему? Впрочем, подобного в боевой биографии снайпера больше не повторилось. А про обращение к Богу, или какой иной вышней силе, он почти сразу забыл...
В оккупации
Помилованный Ковалем немец был почти тезкой ефрейтора. Шмидт, вдобавок Фриц. На передовой оказался случайно, занесло командировкой в штаб полка, а потом попросился поближе на "казаков" глянуть. Ведь второй месяц на службе, а врагов только пленными да убитыми видел! Что, конечно, приятно и безопасно, однако все же не "по-тевтонски". Штабные хмыкнули. Но возражать не стали, отправили залетного столичного на самый спокойный участок. Где уже с полмесяца затишье, и по разведданным, еще минимум столько же противник ничего не намечает.
Однако и тут за неполный час не повезло нарваться на русского снайпера. А может, и повезло, стрелок неумехой оказался! Не разобрался в погонах, выстрелил не в офицера, а по унтеру. И в того промахнулся, связку ключицы с предплечьем "вынес", дециметр ниже и правее - в сердце бы попал. В тыл отправили сразу обоих, фельдфебеля в госпиталь, Шмидта подальше от греха, чтобы на передовой с ним что-нибудь плохое не случилось.
Позже передали найденный на месте лежки нож снайпера. Покалеченный обстрелом, с отколотой вдоль всего лезвия частью, он больше походил на грубое широкое шило, чем на клинок.
- Герр майор сказал, это все, что от русского осталось, - сообщил вестовой. Убили того или нет, посыльный не знал.
Вот сейчас этот обрубок Фриц в руках и вертел, прикидывая, стоит ли его везти домой с какой-нибудь придуманной страшной фронтовой историей.
- Разрешите? - обратился толстенький, словно пышка, сосед по купе, тоже обер-лейтенант, но годами раза в полтора старше Шмидта. Протянул пухлую руку, взял клинок. Прищурился.
- Знаете, я металлург. До войны был, - сразу поправился, - странный сплав. Я историческим металловедением занимался, приват-доцент...
Опять поморщился, почти скрыв щеками маленькие, круглые, как у птицы, глаза, - Был... Так вот, металл очень странный.
Понюхал, повертел, ловя на изломах блики, даже не побрезговал лизнуть... Вынес вердикт.
- Сам переплав, конечно, недавний. Но уверен, в шихту, это исходное сырье, попало что-то необычное. Или древнее, какое-нибудь изделие старых мастеров. Или, наоборот, какая-нибудь новейшая деталь ... к примеру, сбитого вражеского самолета. Что и дало столь нестандартные характеристики. Кстати, скололся именно приплав. "Старая" сталь осталась.
- Если вам нужно, забирайте! - предложил Фриц. С клинком, пусть изувеченным, расставаться не хотелось. Но если это для науки....
- Не до того сейчас, - огорченно выдохнул эксперт, - вот будь ЭТО в первоначальном виде, тогда ... а так...
Вернул лезвие, на мгновение, впрочем, удержав его в мясистых пальцах-сардельках .
- Господа, - ожил сидящий у окна длинный жилистый гауптман с гирляндой орденов и значков на кителе, - я русского бандита заметил! Вон там, в развалинах!
Поезд уже с полчаса стоял на полустанке, пропуская встречные, торопящиеся к фронту эшелоны. Со стороны купе от порослей хилого кустарника вагоны прикрывал рядок колючей проволоки, а перед ним прореженные выбитыми проемами окон и провалами стен развалины длинного барака.
- Где? - перекатываясь на коротких ножках, прижимаясь к стеночке, "металлург" двинулся к окну
- Не бойтесь, Клаус, я за ним уже долго смотрю, он без оружия. Просто наблюдатель.
Гауптман оживился, - Господа, надо его ликвидировать! Запретная полоса, мы в своем праве! Предлагаю обойтись без патруля. Клаус загоняет, Фриц встречает, я от вагона руковожу!
Глянул на насупившегося приват-доцента. - Обер-лейтенант, не грустите. Будь нас двое, сам бы пошел. Но три германских офицера на одного БЕЗОРУЖНОГО бандита, - прилагательное капитан выделил, - это для него слишком много чести. Итак? Неужели упустим вражеского наводчика?
Выбираться из уютного, пусть пропахшего дерматином купе в пыльный, с летающей угольной крошкой и сажей полдень не хотелось. Но достойных причин отказать заслуженному фронтовику не нашлось. Пришлось подчиниться.
Вагонную дверь открыли сами. Приват-доцент двинулся с ближней стороны развалин, Шмидт, как более молодой, поспешил перекрыть дальнюю. Дослал в ствол патрон. Подумал и другой рукой вытащил трофейный нож, за счет обломанного по длине узкого лезвия больше похожий на мизеркорд. С ним все происходящее становилось похожим на сцену из стародавних, рыцарских времен.
Вот только выметнувшийся из тени противник оказался щуплым мальчишкой возрастом в дюжину лет, а то и меньше. Беглец тут же замер под наведенным на него парабеллумом. Приват-доцент шуршал где-то в самом начале склада и, похоже, никуда не спешил, сознательно возлагая выбор и ответственность на более молодого соратника.
- Отпускать не буду, - решил Фриц, - но тогда?
Убивать настроя не было. Если из пистолета, так это его потом придется лишний раз чистить, что совсем не радовало. А колоть ножом такого хилого и очевидно ничтожного врага? От этой мысли даже чуть замутило, к горлу стал подыматься отвратительный тошнотворный комок.
- Просто подрежу сухожилия, чтобы отвадить от бандитизма, - решение принято, надо исполнять.
Шаг к припавшему на корточки пацану, завороженно уставившемуся на направленный ему в переносицу ствол. Еще один.
Кисть руки с ножом повелительно махнула перед глазами мальчишки два раза, этим жестом однозначно указывая, - убирайся отсюда!
Тот ожил, стал потихоньку задом отползать к колючке.
Фриц мотнул головой, уставился на словно обретшую собственную волю левую руку.
Пацан нырнул под провисший ряд проволоки, тут же исчез в канаве между кустами. Теперь и стрелять поздно.
- Сбежал? - как будто специально ждал именно этого события, появился приват-доцент.
- Да, - выдохнул Шмидт, пытаясь понять, что и как произошло.
- Ну и ладно, пойдемте, неугомонный попутчик нас ждет! Скажем, что никого не нашли! - пробурчал под нос, - гауптман бы его точно убил. Не посмотрел, что ребенок...
- Да, - послушно согласился Фриц. Однако напоследок оглянулся на заросли. От плеча размахнулся и забросил в сторону беглеца, и как можно дальше, предавший его клинок. Ведь кто-то же виноват в произошедшем!
Если бы потомок нескольких поколений лотарингских кузнецов-оружейников не избавился от ножа, его жизнь, возможно, сложилась бы иначе. А так ... через полдень на эшелон наткнулась пара заблудившихся Ил-2 с полным боекомплектом. Один из "штурмовиков" отбомбился исключительно точно даже не по вагону, а в купе Шмидта с попутчиками.
В тылу
Даша ждала Гвоздя в переулке от пристани к баракам. Настраивалась, взвинчивая себя, вновь и вновь повторяла затверженный текст, который долго продумывала, повторяла, пока не заучила дословно. Верила, что его хватит для убеждения, потому как, кроме этих слов, больше рассчитывать не на что. Еще надеялась, что Антон Гвоздев, вожак интернатовской шпаны, будет один. Когда таким кадрам не перед кем форс держать - с ними проще договариваться. Но не повезло. Гвоздь возвращался от пакгаузов вместе со своим главным прихлебателем и холуем, мелким вертлявым шкетом по кличке Комар.
Девушка выдохнула. Зажмурилась. Шагнула из-за угла покосившегося сарая, пересекая путь хулиганистой парочке. Уставилась в лоб возвышающегося над нею на полголовы Антона. В глаза смотреть опасалась - вдруг почувствуют неуверенность, а то и гнездящийся где-то под ребрами, в глубине, льдистый колючий комок страха.
Сказать ничего не успела - Гвоздев начал первый.
- Ой, кто это? Никак Жоркина сестричка к нам пожаловала! И с чем?
- Ты, - голос девушки предательски задрожал, - моего брата не трогай! Понял?!
Все заготовленные слова из головы вылетели, будто их никогда и не было. Осталось безнадежное понимание, что все зря, ничего она не изменит. Напротив, от этой попытки всем будет только хуже.
- Ой, какая грозная, - засюсюкал, словно с ребенком, Гвоздь, - а то что-то сделаешь? Или как? Впрочем ...
Окинул замаслившимися глазами фигуру девушки, задержавшись на бедрах и груди, - впрочем, можем и договориться. Прямо здесь. Комар посмотрит, чтобы нам никто не помешал.
Подмигнул подручному, - правда, Комар? Покараулишь? А буде брыкаться, подержишь?
Малолетний шкет кивнул, шагнул к Даше, отрезая выход из переулка.
- Стой, - девушка выхватила нож из полотняной, через плечо, сумки, - не смей!
- Да она у нас с перышком! - изумился Гвоздев, - знакомый уродец, кстати. Помню. Жорка его з оккупации припер. Еще какую-то странную байду балакал. В интернате перья нельзя, значит, тебе отдал... А ты даже, вижу, его подточила.
- Ладно. - лицо бандита посуровело, из приторно-сиропного стало властным и даже каким-то усталым. Скомандовал, - забери у нее этот обрубок. Да не бойся, ничего она тебе не сделает.
Комар ухватил девчачью руку, стал выкручивать. Пальцы словно слились с нагревшейся до почти нестерпимого жара рукоятью, отлипать не хотели. А потом нож сам по себе, помимо воли хозяйки, немыслимой траекторией крутанулся вместе с кистью, полоснул насильника сначала по запястью, а потом, когда тот, взвыв, отскочил - и по перепонке между большим и указательным пальцами.
- Ты ... чего? - ощеломленно выдохнул Гвоздев.
Клинок, буксируя неспособную выпустить рукоять Дарью, продолжил движение. Обухом влепился в солнечное сплетение главаря, отбросил его к сараю, тут же взлетел к горлу и там остановился, зажав шею жертвы между лезвием и впадиной в дощатой стене.
Время замерло... Со спины удалялся вой покинувшего поле боя Комара. Струйки крови от порезанной гортани Гвоздя пробили путь по грязной шее к рубахе и дальше вниз.
- Ты ... это ... Не надо ... - просипел тот, скашивая глаза к подбородку, на постепенно полосующее уже не только кожу лезвие.
- Нет, - сумела выдохнуть Дарья, желая сказать, что это не она все делает. Не понимает, что происходит. Не хочет такого. И никогда не хотела. Наверное.
Гвоздев ее не понял. Решил, что "нет", означает смерть.
- Все что хочешь, - захрипел, бледнея и закатывая глаза. Теперь зажурчало уже внизу, желтым и вонючим по штанам, - я же не знал, что ты психа. Больше никогда! Щас сразу на станцию в товарняк сразу уеду больше не увидишь уеду ... никогда ...
Этого обещания неведомой завладевшей девушкой силе хватило.
Она отшатнулась от обгадившейся, перемазанной кровью и мочой жертвы,
Гвоздев закосолапил к углу переулка. А потом, не оглядываясь, словно опасаясь увидеть преследующую по пятам гибель, завывая и матерясь, ломанулся не налево - к интернату. А направо, к эшелонам на железнодорожных путях.
Только сейчас удалось разжать пальцы и выпустить странный клинок.
Который, как рассказывал Георгий, каким-то странным образом спас брата в оккупации. Ладно. Потом поподробнее об этом надо распросить. Главное - необходимое сделано. Причем не только брату помогла, но и многим, кого Гвоздь со своей компанией доставали.
Нож пока лучше куда подальше-понадежнее спрятать. До возвращения брата Федора с войны. Наши уже под Берлином, недолго ее, проклятой, осталось. Вот придет старший Коваль, и тогда пусть сам со всем этим разбирается.
А завтра надо пленному немчику, подправившему и заточившему так выручивший клинок, остаток обещанного хлеба занести. Он, конечно, страшный, полуслепой, без руки, и морда шрамом - буквой "Н", изуродована. Досталось, пока против нас воевал. Но сдавшийся враг перестает им быть. И свои долги надо возвращать. Всегда.