К селу, где жила бабушка Вера, Лия подошла уже на рассвете. Ещё в лесу её насторожила непривычная для летнего утра тишина... Ни крика петухов, ни лая собак. Но ведь так не бывает! Сквозь разросшийся на опушке орешник девушка уже кралась как мышь, поминутно оглядываясь и прислушиваясь. Если бы не редкое карканье ворон, Лия могла подумать, что оглохла. Осторожно раздвинув густые ветки, она с трудом удержалась от крика...
От села, в котором до войны было больше трехсот дворов, осталось лишь обгорелое пепелище. Ни домов, ни сараев, ни заборов. Лишь кирпичные печи, как каменные жирафы, тянут к небу длинные шеи дымоходов. И только в дальнем конце, у прилепившейся к селу полоски щебёночного грейдера, белеют выкрашенные известью стены двух приземистых избушек. Раньше в ближней было правление колхоза, в дальней - магазин потребкооперации. А что сейчас? Это еще предстояло выяснить.
По пожарищу Лия двигалась короткими перебежками - от печки к печке, стараясь не приближаться к остро пахнущим трупам лошадей и собак, у которых пировало местное вороньё. Под ногами хрустели остывшие угольки и обломки стекол. Туфли и гольфы почернели от пепла. Лия не отводила взгляда от тонких, едва различимых струек дыма, которые сочились из труб уцелевших зданий. Кто там сейчас? Наши или фашисты? Она ещё не привыкла к мысли, что свои, а особенно знакомые, могут быть опаснее немцев...
У последней печки Лия ненадолго задержалась, измеряя глазами расстояние, а затем быстро перебежала к забору. Присев в зарослях лебеды, через щель между досками стала наблюдать, что происходит во дворе. С тех пор, как вошла в село, назад она не оглянулась ни разу, а зря...
- Эй, шал-лава! - раздался за спиной глумливый, с блатной оттяжечкой, голос. - Какого хрена затихарилась? Аусвайс есть?
Лия вскочила и обернулась. Рядом стояли два парня. На вид лет 20-25. Серые рубашки, черные пиджаки, форменные кепи с блеклыми кокардами, белые повязки с буквами "П" на рукавах. У одного на плече винтовка, у второго кобура с пистолетом на поясе.
- Это не шалава, Семён! - усмехнулся тот, что помоложе. - Это жидовка. Лиечка Аварбах. Я с её братом в школе учился, пока на малолетку ни загремел. Узнаёшь меня, тварь пархатая?
Лия хотела крикнуть в ответ что-нибудь обидное, но не успела собраться с мыслями - второй полицай молча ударил её в висок. Заметив летящий к голове кулак, девушка успела уклониться, и удар задел её по касательной. Но в ушах всё равно зашумело, а перед глазами пошли разноцветные круги.
Она плюнула в центр мелькающих пятен и, похоже, попала.
- Ах ты, сука! - заорал любитель аусвайсов. - Я тебе покажу, харкаться! Кровью плевать будешь! Пока всё нутро не выхаркаешь...
Второй удар пришелся под ребра. Он сбил дыхание и отключил мышцы живота. Цветные круги сменила черно-серая мешанина. Лия рухнула на колени и повалилась на бок. Душа её наполнилась противным тягучим страхом. "Разве могут люди быть такими скотами? - с тоской подумала она. - Наши советские люди? Нет, это сон... Дикий, ужасный, невозможный!"
На какой-то миг Лие показалось, что это не её, а какую-то другую девушку опрокидывают на спину, задирают до живота юбку, стягивают к щиколоткам трусы. И лишь почувствовав, как две сильные руки раздвигают ей колени, а третья начинает шарить по промежности, она поняла, что вокруг самая настоящая реальность. Мерзкая, гнусная, неотвратимая... И она - бессильная жертва, которая ничего не может сделать.
"Не-е-ет!!!"
Казалось, этот внутренний крик вывернул её наизнанку. Страх прорвал какую-то ментальную плотину, разбил тайную дверь... Куда?.. Заставил встать на дыбы... Кого? Лия не знала. Она не контролировала и не ощущала себя. Оглушенная, перепуганная, она лишь чувствовала, как какая-то мощная волна, поднявшаяся из глубин её души, а может и от самой земли, вырывается наружу.
"По-мо-гите!"
Чужая, незнакомая, и в то же время близкая и родная волна... Она не раскидала насильников, не поразила их ослепительной молнией, не придала жертве новых сил, не снабдила навыками рукопашного боя. Лия даже не поняла, кому и в какой форме направляет свой зов.
Одноклассник брата - теперь она вспомнила, что его зовут Ильей - восхищенно причмокнул губами.
- Целка! - воскликнул он, обращаясь к напарнику. - Подумать только... Чур, я первый на очереди!
- Гм-гм... - раздался сбоку хорошо поставленный баритон. - Не хотелось бы прерывать вашу интеллектуальную беседу, но невинных дев, буде они обнаружатся среди подозрительных лиц, нам предписано доставлять к гауптштурмфюреру незамедлительно.
- Да ладно вам, господин барон! - усмехнулся тот полицай, что постарше. - Всего-то одна еврейка. Трахнули, грохнули, закопали... Делов на полчаса, не больше. Откуда он узнает? А если кто потом и стукнет, гаупт нам еще и спасибо скажет!
- Нет, мои молодые друзья... Во-первых, он всегда узнаёт. Всё и обо всех. Во-вторых, никому не позволяет игнорировать приказы. В-третьих, за их нарушение признаёт только одно наказание - смерть! И наконец, в-четвертых, за каждую такую деву он обещал по пятьсот рейхсмарок, а на них в салоне мадам Фурор мы получим в сто раз больше любви, чем может дать эта замухрышка. И по количеству, и по качеству. Ну как, мы поняли друг друга?
Поправляя платье и отряхиваясь от пыли, Лия не подозревала, какие силы пришли в движение от её беззвучного крика, какую мощь он разбудил в недрах Земли. А узнав и поверив, ужаснулась бы или загордилась... Но равнодушной не осталась наверняка.
Она не видела, как в сорока километрах к северу от села на обочине дороги, идущей к Ленинграду, остановился невысокий благообразный старичок в вылинявшей от солнца косоворотке. Пару минут он постоял, словно к чему-то прислушиваясь... А затем покачал головой и решительно повернул назад, к занятому немцами Новгороду.
- Что ж ты, Мироныч? Возвернуться решил? - усмехнулся идущий следом сосед. - А говорил, что с фашистами не уживешься?
- Я и сейчас это скажу, - мотнул головой Мироныч. - Вот только не след НАМ со своей земли бежать! Пусть лучше ОНИ лапти салом мажут... А я помогу! Так будет правильно и справедливо.
***
Знакомый с детства город встретил Василия Мироновича обгорелыми стенами домов, разбитыми окнами и кирпичным крошевом. На перекрестках висели написанные готическими буквами указатели с названиями ближайших городов и сел. Жители брели по обочинам и тротуарам, опустив головы. Шли крадучись, пряча глаза. Лица у всех настороженные, испуганные.
На площади между соборами красовалась наскоро сколоченная виселица. Ветер раскачивал тела трех мужчин. У одного на шее висела дощечка с надписью "Я прятал жида-комиссара". Опознать труп было невозможно. Он висел уже не первый день, и часть лица склевали птицы...
Старик покачал головой и двинулся на запад. Навстречу беспрерывным грохочущим потоком катились тупорылые военные машины с грузами и солдатами. На бортах яркими красками были выведены многозначные числа и короткие надписи, разноцветные изображения животных и птиц. Гусеничные тягачи тянули пушки больших калибров. Пароконные повозки - полковую артиллерию. Гремя и лязгая гусеницами, проезжали танки с белыми крестами на броне.
На рынке, куда старик зашел купить махорки, женщины обменивались новостями и слухами. Говорили вполголоса, тревожно озираясь по сторонам. Новости были одна другой хуже. В том селе группу девушек "мобилизовали" для солдатского борделя и увезли к линии фронта. В этом - угнали всех мужчин и женщин на строительство дорог. Две сотни еврейских семей сначала свезли телегами на городской стадион, затем ночью загрузили в машины. Сказали, что отправят в лагерь в Латвию, но утром их тела нашли в противотанковом рву у дороги на Шимск.
На старика никто из кумушек внимания не обращал, словно его и не было вовсе. Мироныча это не удивляло. Он умел казаться своим в незнакомой компании, научился этому ещё в молодости. Медленно переходя от одной группы женщин к другой, старик узнал всё, что хотел. Как устроена новая власть, и кто стал бургомистром. Где расположены посты немецкой жандармерии, и как там проверяют документы. Когда выходят в рейд полицейские патрули, и сколько нужно дать "на лапу", если забыл дома аусвайс. А самое главное, в каких лесах крестьяне видели партизан, и где следует искать их лагерь.
Удивительно, как много информации можно выудить из праздной болтовни на рынке, если умеешь слушать и анализировать...
На выезде из города внимание старика привлекла брошенная на обочине повозка. Покосившаяся, с оборванными постромками, без задних колес. Рядом большая воронка с развороченным асфальтом и разлетевшейся в стороны щебенкой. Лошадь с распоротым животом. Кишки розовым студнем разбросаны по дороге. Стаи сытых мух над ними гудят гулко и утробно, как тяжелые бомбардировщики. Две вороны рядом с собачьим трупом. И больше никого вокруг.
- Это не снаряд и не мина, - задумчиво пробормотал Мироныч. - Уж больно неровные края у воронки. Связку гранат кто-то кинул. Причем, недавно. Запах гари ещё не выветрился. Странно, очень странно...
Старик подобрал лежащий на асфальте осколок, стиснул между ладонями и закрыл глаза. Он ощупывал и гладил иззубренный кусок чугуна, убеждая его поделиться информацией. Металл не может знать всего, и не всё удается из него извлечь... Лишь мелкие, незначительные крупицы событий. Но если снимать их, не спеша, слой за слоем, информация впитывается в тебя, и клочки эти срастаются в сгустки, обретают форму, раскрывая суть замыслов и деяний того, кто касался металла до тебя.
- Ну, здравствуй! - улыбнувшись, прошептал Мироныч. - Доблестный рыцарь Генрих фон Кронтенберг, гросгебитигер Тевтонского ордена... Хотя в СС у тебя, наверное, другая должность.
Затем улыбка исчезла, словно кто-то стер её с лица.
- Ты знаешь. Ты ждешь. Ты уверен в победе. И ты сейчас сильнее. Намного сильнее. Но если тебя обойти...
Старик свернул с дороги в развалины и пропал из виду. О том, что он не исчез, а продолжает путь, можно было судить лишь по хрусту стекла на бетонном полу да по оставленным в пепле следам. Потом развалины кончились, хруст и следы исчезли. А тихий шелест раздвигаемой ногами травы растворился в стрёкоте кузнечиков.
***
Место для своего поста на грейдере жандармы выбрали идеально. Направо и налево - окопы до горизонта. На брустверах таблички "ACHTUNG MINEN". И черепа с костями для непонятливых. Проезд только под шлагбаум - после проверки, проход - справа от него по обочине. Слева два тентованных грузовика. Три полицая о чем-то беседуют с сидящими в будке жандармами.
Шутки, смех, веселые песни под губную гармошку... Но стоило Миронычу поравняться с первым грузовиком, как эту идиллию оборвал пистолетный выстрел. Тенты упали на дорогу, словно их крепления кто-то обрезал ножом.
В лицо спрятавшегося под "покровом невидимости" старика уставилась счетверенная пулеметная установка. Место оператора у зенитного станка было оборудовано странным агрегатом, походим на сдвоенный перископ. Управлял всем этим "хозяйством" высокий худощавый эсэсовец с "гитлеровским" чубчиком на голове.
- Ой-ты, Вася-Василёк... Как же ум твой недалёк! - коренастый седой здоровяк в кузове второй машины приставил пистолет к голове связанной ремнями девушки. - Стой! Или на сапоги... Упадут её мозги!
За эти годы Кронтенберг сильно постарел. Его ноздри приобрели синеватый оттенок, а кожа на щеках стала пепельно-серой. Обрамляющие лысину белые волосы и нависшие над глазами брови придавали ему комический вид, но резко очерченное грубое лицо всё ещё дышало первобытной силой, а огромные руки не позволяли усомниться в физической мощи.
- Генрих, дружище! - с хорошо разыгранным удивлением воскликнул Мироныч. - Тебя ли я слышу, вижу, лицезрею? И какие чудные стихи! Четкий ритм, глубокий смысл, гладкие рифмы. Мысленно апплодирую твоему таланту! Или позволишь сделать это по-настоящему?
- Стой, как стоишь! - рявкнул здоровяк. - Клешни вверх и никаких движений... Степан, Марк, Глеб! В колодки его. Живо!
Полицаи подтащили две дубовые доски с полукруглыми прорезями для шеи и рук. Щелкнули стальные замки на торцах.
- Господин гауптштурмфюрер! - воскликнул самый молодой из троицы. - А откуда он взялся-то? Дедок этот... Тут же всё, как на ладони: верст на десять вокруг видать.
- Пасть заткни! - сморщился как от зубной боли здоровяк. - Старика ко мне. Сами в будку! Машину пришлю через час. Conrad, beende sie alle![1]
- Jawohl, Herr Hauptsturmf"hrer![2]
Когда полицаи открыли задний борт и забросили в кузов Мироныча, Генрих отшвырнул девушку к кабине и направил пистолет на него.
- Садись рядом с этой цыпочкой! И не говори потом, что я лишил тебя женского общества. Сейчас Конрад закончит, и поедем.
- Куда?
- О-о-о... Там чудесное место! Сельская пастораль в духе прошлого века. Свежий воздух. Поле, лес, река... И никого посторонних. Там ты...
Его речь прервал грохот пулеметной очереди. За ней последовали взрывы гранат. Конрад загрузил в кузов снятый со станка "перископ" и закрыл задний борт. Когда машина отъезжала от поста, будка, шлагбаум и грузовик с пулеметами в кузове уже пылали вовсю.
- Там ты сможешь всё обдумать и принять решение, - как ни в чем не бывало, продолжил Генрих. - Отдать мне свою Силу и покинуть бренный мир или терпеть душевные муки, видя, как я потрошу эту крошку... А следом и других таких же. Их завтра привезёт Конрад.
Мироныч мельком бросил взгляд на связанную девушку. Ужас в её бездонных карих глазах, казалось, вот-вот перехлестнёт через край бытия. Тело сжалось в комок. Руки и ноги бьёт крупная дрожь. Похоже, пора менять тему разговора...
- А вот интересно: как ты, рыцарь, объяснишь своим гибель жандармов? - спросил он самым, что ни на есть, светским тоном. - Ведь это не полицаи. Граждане Рейха! Будет большой шум. Следствие. Переполох...
- Не будет шума! - довольно усмехнулся Генрих. - От жандармов там только форма. А она уже догорает. Когда погаснет, останутся лишь трупы полицаев и обгоревшие обломки поста. Крошил их Конрад из немецкого пулемета, подрывал немецкими гранатами. Какой вывод сделает моё начальство?
Мироныч недоуменно пожал плечами.
- Придурки тормознули машину с солдатами, - продолжил Генрих. - Те сразу поняли, что пост не настоящий. Кто и зачем - разбираться не стали. Покрошили в капусту, двинули дальше. То есть, поступили по инструкции! Когда поймут, что убиты полицаи, а не партизаны, всё прояснится окончательно. Жадные русские свиньи нажрались самогонки и влезли не в своё корыто... Ну, и огребли по заслугам. Зачем копать дальше?
- Красивая версия! - похвалил его Мироныч. - А за что ты их на самом деле покрошил?
- За безделье и дурость, - пожал плечами Генрих. - Им ещё вчера было велено: всех подозрительных девок ко мне тащить. Надеялся, хоть десяток наловят. Будет из кого выбирать. И что ты думаешь? Приволокли одну... Да и её избить умудрились. Вон, смотри... Никакого товарного вида. Когда ты из-за неё лапки поднял, я чуть в пляс не пустился!
- Растерялся, - тоскливо вздохнул Мироныч. - Не ждал, что под "пологом" увидишь. Кстати, как это тебе удалось?
- Интересно?
- Ещё бы!
- Тогда, баш на баш. Сначала ты мне о растаявшем льде на Чудском озере, затем я - о сегодняшней твоей ошибке.
- С озером всё просто! Повышаем температуру, лёд становится водой.
- Ну, не скажи! Я же проводил расчеты. Чтобы такую площадь согреть, силы твоего Источника не хватит. Даже если ты её сто лет копил, не прерываясь.
- А зачем греть ВЕСЬ лед? - лукаво усмехнулся Мироныч. - Только в трещинах, где они поглубже и пошире. Тогда его сплошной панцирь на куски распадётся. Где каждая льдинка - сама по себе. На это в тысячи раз меньше тепла уходит!
- Сегодняшний случай ещё проще! - расплылся в улыбке Генрих. - Твой "полог" работает в видимой части спектра, а наш прибор - в инфракрасном диапазоне. Секретная разработка Рейха! Экспериментальный образец. Чего мне стоило его у инженеров выпросить, ты даже не представляешь...
Он принялся расписывать детали переговоров, которые привели к сегодняшнему успеху, а Мироныч украдкой поглядывал на девушку, от которой всё это время старался отвлечь внимание Генриха.
Из-под серого "старушечьего" платка выбиваются пушистые пряди тёмно-каштановых волос. Кожа светлая, бархатистая. Глаза карие, огромные, с золотистыми искорками в зрачках. Брови и ресницы густые, четко очерченные. Фигурка изящная, стройная, но приятно округлая. Пальцы на руках тонкие, нежные. Платье покрыто пылью. Туфли и гольфы измазаны в золе. Дрожать перестала. Бормочет что-то. Молится или проклинает?..
- Присматриваешься к малышке? - внезапно прервал свою тираду Генрих. - Понравилась, значит! Впрочем, овуляция украсит любую женщину. Добавит загадочности и шарма. Кстати, об овуляции - камера у нас там одна. Жить будете вместе... Ты доволен, Вася?!
- Более чем... - Возмущенный взгляд соседки обжег его, словно кислотой. - Мне приятно её общество, но объясни, зачем это тебе - селить нас в одну камеру? Про то, что у вас нет других - враньё! Ни в какие ворота не лезет.
- Ну, мы же оба читали Толстого и Достоевского... - развел руками Генрих. - Про хрупких, нуждающихся в защите женщин, про слезинку ребёнка. Ну так... На, получи! Девственница в стадии утренней свежести. Женщина и ребёнок в одном флаконе! Завтра утром, если ты не отдашь мне Силу, не сцедишь её каплю за каплей, эта милая крошка умрёт! Она будет умирать долго и мучительно. Ты же знаешь, я это умею... А к вечеру место в камере займёт другая девушка. Потом ещё одна... И ещё! И так пока не найдём ту единственную, что зацепит тебя по-настоящему. Чьих мук ты не сможешь перенести! Торопиться нам некуда...
Пока эсэсовец вещал, старик ещё раз украдкой взглянул на девушку. Страха и неуверенности в её глазах больше не было. Только ярость. Холодная и бескрайняя - как айсберг, что потопил "Титаник".
"Всё правильно, родная! - мысленно похвалил её Мироныч. - Ты быстро учишься! Если схватка с хищником неизбежна, лучше чувствовать себя охотником, а не дичью... Полезней для здоровья и долголетия!"
***
Камера, куда привел их Генрих, больше походила на торговый зал магазина, из которого вынесли стеллажи и прилавки. У стены стояла двухъярусная кровать, чуть ближе к центру - металлический стол с приваренной к нему скамейкой в стиле заводского минимализма. На столе - медный кувшин с алюминиевой кружкой. А возле двери универсальный тюремный атрибут - приземистый бак с двухслойной деревянной крышкой.
- Хорошая комната, - окидывая взглядом витринное окно, одобрил камеру Мироныч. - Чистая, светлая, большая. Стекло, я так понимаю, небьющееся.
- Броневое! - стукнул по нему ребром ладони Генрих. - Очередь из пулемета держит. Прутья на решетке подкалены по периметру. Ни напильник, ни абразив их не возьмет. Стены из бетонных блоков - только трактором пробивать. Или танком. Ну, как... Устраивает жилище?
- В целом, да... Вот только ширмочку бы ещё. Парашу от жилой зоны отгородить, - мотнул головой в ту сторону Мироныч. - А то нехорошо получается. Слезинка ребенка - возле параши... Дисгармонично.
Генрих возмущенно фыркнул, но ширму принёс.
- Какайте на здоровье! - ехидно прокомментировал он свою уступку. - Пайку скоро принесут. Утром увидимся.
Мироныч подошел к двери и замер, слушая, как закрываются с той стороны замки, и чувствуя, как их обволакивает магическая защита.
- Как тебя зовут, девочка! - спросил он, не оборачиваясь.
- Лия. А вас Василием...
- Мироновичем. Садись за стол, Лия. И задавай свои вопросы. А то у тебя от любопытства даже уши оттопырились. Пока я здесь не осмотрюсь, о серьёзных вещах нам говорить нельзя.
Он приложил руки к стене и закрыл глаза. Странный способ "осматриваться" удивил Лию, но первый вопрос она задала не об этом.
- Что такое "овуляция", и зачем она ему здесь?
- Что и для чего нужно Генриху, не всегда знает даже он сам. Генрих из тех, кого могущество власти увлекает, как занятная игра. В детстве они забавы ради отрывают крылышки у мух. В юности забивают насмерть палками собак и кошек. Повзрослев, принимаются за людей. Генрих ни разу в жизни не примерял смерть к себе, и потому, не колеблясь, сеет её вокруг.
- А овуляция?
- Ключевой этап месячного цикла у женщин. Созревшая яйцеклетка опускается в матку и прикрепляется к её внутренней стенке. Теперь всё готово к оплодотворению.
- Но как...
Лия медленно опускает глаза... И вдруг вся краснеет. Лицо, руки, шея... А уши пылают так ярко, что кажется, будто заалели даже крошечные серебряные серёжки-гвоздики.
- А это можно разглядеть со стороны? - шепчет она срывающимся голосом. - И вы тоже видите?
- Нет. Чтобы увидеть, нужно быть врачом. Хорошим врачом.
- А Генрих - хороший?
- Да, но не врач. Специалист по пыткам. В Средневековье палачи имели медицинское образование. При устройстве на работу требовался университетский диплом. Но сейчас лучше думать не об этом.
- А о чём?
- Генрих копается в твоих девичьих тайнах, не имея на то права! - Мироныч наклонился к самому уху девушки и прошептал еле слышно. - Когда будешь вышибать из него дух, вспомни и об этом тоже.
- Почему шепотом? - так же тихо ответила она.
- Систем прослушивания я не нашёл. Ни слуховых ходов, ни электронных приборов, ни магических устройств, - снова склонился к её уху Мироныч. - Но прокол с "пологом невидимости" лучше не повторять. Ты согласна?
Лия молча кивнула.
Они всё ещё продолжали шептаться, когда из беззвучно открывшегося окошка на двери раздался ехидный голос, который Лия уже слышала утром:
- Оп-тать! Лижутся, кролики. А я-то думал, старый хрен...
Развить свою мысль Илья не успел. Алюминиевая кружка отскочила от его лба и запрыгала по полу. Поток грязных ругательств оборвался с лязгом запираемого окошка. Похоже, вечерней пайки сегодня уже не будет.
- Хорошая точность! - похвалил Лию Мироныч. - И реакция отменная. Так ты, говоришь, гимнастикой занималась?
- С трех лет, - ответила Лия. - У нас вся семья спортивная. Мама тренер по плаванию, папа по стрельбе из лука. Брат самбо занимался. Год назад в пехотное училище поступил. В Ленинграде. Сейчас, наверное, воюет.
- Ну, стрелять нам пока не из чего, а на самбо ты пробовалась?
- Ходила с братом пару раз. Тренер сказал: ноги сильные, а руки не годятся. Подкачать нужно. Я не стала. На гимнастике лучше.
- Сильные, значит... - Мироныч ненадолго задумался, а затем снова перешел на шепот.
Когда солнце за окном легло на темную стену леса, девушка потянулась и зевнула. Вечерний луч осветил розовый язычок и ровные белые зубки.
- Не выспалась? - участливо спросил Мироныч.
- Ага, - ответила Лия. - Всю ночь в Вознесенку из Новгорода шла. Бабушка у меня здесь. Стрешнева Вероника Ивановна. Мамина мама. Пришла, а тут пепелище. Жива или нет, не известно. Не успела узнать. Меня полицаи сцапали. В двух шагах отсюда-а-а...
...И Лия зевнула ещё раз.
- Похоже, к нам уже никто не придет, - оценил сгущающиеся за окном сумерки Мироныч. - Переводи глаза в режим "ночной охотник", и начнем, пока ты не свалилась.
- Попробую, - вздохнула Лия.
Теорию она поняла, последовательность действий запомнила. Осталось самое сложное - практика. "Ночной охотник" активировал сумеречное зрение. На снятом с головы платке оказалось достаточно волос, чтобы связать их в пятиметровую нить. Один её конец Лия примотала к щиколотке Мироныча, со вторым отступила метра на три и закрыла глаза.
- Получается! - удивленно пробормотала она. - Вы чувствуете?
- Да, всё в порядке, - подойдя вплотную к Лие, прошептал ей на ухо Мироныч. - Но для страховки утром сделаем четыре нити. А сейчас начнем тренировать удар. Сначала по воображаемому Генриху. Затем его роль буду играть я. Обеими ногами сразу и со всей силы! Тебе нужно будет отбросить к стене центнер отлично тренированного мяса.
Этим они занимались до рассвета.
- Всё, баста, - остановил Лию Мироныч. - Бойцам на исходные позиции! Отдыхаем, копим силы. Ждать нам, скорее всего, недолго. Генрих фон Кронтенберг - ранняя пташка.
***
Лия лежала на верхней койке и смотрела на потолок, в сотый раз вспоминая слова Мироныча. "Генрих придет один. Секреты Силы помощникам раскрывать не станет. Сначала тебе покажется, что от двери до стола он пролетел телепортом, но это не так. Это заклятие "Стократная скорость". Чтобы на тебя отвлекаться не пришлось. Энергии оно жрёт много, но всех, кто не владеет Силой, выводит из игры. Потом ты почувствуешь, как по телу пойдут мурашки. Это ментальное сканирование. Проверка, нет ли в тебе моей Силы. Как только оно закончится, сразу начинай качать. Генрих это не заметит, не бойся! Он сосредоточится на мне. Как только накачаешь достаточно, "Стократная скорость" вольется в тебя автоматически, я это уже настроил. А дальше ты всё знаешь. Отработала на практике".