По агентурным сведениям, бандгруппа, перед тем, как покинуть город и временно рассеяться, должна была собраться в логове для распределения ресурсов и координации действий. Информация об этих планах, адресе поступила поздно; захват планировали на ходу. Эрнесто не любил подобную скомканность - а кому такое в радость? - но и давно привык к разного рода сюрпризам. И за эту весточку спасибо, и то хлеб.
В паре окон всё горит и горит свет; они выждали ещё немного, рассчитывая на поздних гостей, что было вполне возможно, или на "полезные перемещения" внутри и снаружи. Однако в домах и на территории царила тишина. В два ночи Эрнесто дал отмашку: передовые группы скрытно заняли ближние подступы и рванулись вперёд. А вскоре усталые полицейские и карабинеры стояли у облезлой стены гаража, заляпанной грязью, кровью и текстом оскорбительного содержания, начертанным корявым, с ошибками почерком. На площадке у стены была настоящая свалка: фибровые чемоданы, фляги из-под вина, куча тряпья, картонные коробки с уже испорченными влагой контрабандными сигаретами; свалка источала изрядное амбре.
- Пустышка. Выходит, ушли Драгонезе. Нас намеренно обманули?
- Всё проверим.
- Как пригорит, в Америку все пытаются. Или за Альпы, под юбку к фюреру.
- Хоть лежбище нашли, надо обшарить всё, - капитан карабинеров зевнул. - Такая тишина вокруг, словно Италию выпотрошили. Что за день сегодня? Двадцать второе или третье уже? Ладно, посмотрю оцепление.
- Ну и образы у вас, капитан...
- Так из семьи мясника!
- Третья ночь, третий адрес и снова мимо. Да, займитесь оцеплением. Двадцать второе июня.
- Рулетка... Не будем отчаиваться, комиссар. Город мы изрядно почистили, бегут как тараканы. Всех и не взять.
Осмотр 'лежбища', немалого по площади, продолжился; в одной из гостиных правоохранители устроили импровизированный штаб. В открытое окно заглянул полицейских инспектор:
- Комиссар, на задворках, в самых зарослях опунции - два чучела. В сюртуке и платье сгинувшей зимой четы ювелиров, нет слов.
- Спасибо, Марко. И этот узелок развязался... На тебе привезти родню для опознания, и остальное покажешь.
В гостиную зашёл сержант карабинеров:
- В подвалах пусто, - негромко задался вопросом, - мой капитан, а ведь не все сигареты пропавшие. Можно немного набрать для ребят?
- Только если комиссар не заметит.
- Комиссар не заметит не более одной коробки, - Эрнесто строго посмотрел на притихших в ожидании ответа карабинеров.
- И вот ещё, - продолжил сержант, - посыльный сообщил: на двадцатом километре на Болонью младший Драгонезе и ещё один убились об сосну на угнанном фиате. Всё шоссе в лирах, в основном фальшивых.
- Да окунут демоны их души во Флегетон!
Аплодисменты присутствующих.
- Комиссара Эрнесто Леоне и капитана Ринальди просят связаться с квестурой.
Лечь так и не получилось, спустя семь часов Эрнесто брёл по мощёной булыжником улице от префектуры домой. Иногда хочется пройтись по городу, к которому успел привязаться, и только потом упасть в сон, наполненным впечатлениями, никак не связанными со службой. Сегодняшнее утреннее, ещё не обжигающее солнце Феррары не светило ему, а запахи из кофеен и кондитерских не бодрили.
У кафедрального собора взлетели полсотни голубей; Эрнесто вздрогнул, поморщился. Знакомый врач советовал после тяжёлых дней, затяжных стрессов использовать разные приёмы: например, специальные коктейли и музыку, декламировать стихи. Или трюк с прогулкой и букетом: нужно купить охапку цветов и раздарить её встречным женщинам; 'Отдавая последнюю розу, дружище, ты себя недавнего и не узнаешь'. Он вспомнил о трюке, но сегодня торговцев цветами на месте не было, и Эрнесто просто шёл, как шёл. По пути крыса в наглую перебежала дорогу, Эрнесто устало проследил за её бегом. Обычно он относился к хвостатым пройдохам с терпением и определённым уважением за хитрость и отвагу, живучесть. Рыба ищет, где глубже, крыса, где слаще, а человек? Чем живёт человек?
У врат 'Рынка любви' на Виа делла Волте, длинного причудливого средневекового квартала, прервал размышления, поднял глаза. Территория вытоптана людьми отдела не раз, забрала нервов, чувствовал это место, так ему казалось. Сегодня лишь одна девушка обозначала место торговли, странно. Да и тихо, мало прохожих. Мальчишка, разносчик газет, что-то кричит на площади. Отсюда слышно лишь 'Мы вступаем, дуче поведёт нас'. Куда вступаем? В ритме города, его 'воздухе' что-то определённо изменилось. Он тоже почувствовал это ещё в апельсиновой роще, в засаде. На площади накуплю газет и только потом упаду. Эрнесто махнул рукой, подозвал девицу. Впрочем, она и сама уже отклеилась от стены, шла навстречу, внимательно разглядывая его:
- Здравствуйте!
- Здравствуй. 'Винная' Бьянка?
- Винная. Вы помните? - потупилась, скромно улыбнулась. - Мой комиссар, выглядите как позавчерашний виноград.
- Помню. Тогда очень помогла всем нам, своей порезанной подружке в первую очередь. Постой, а что у тебя самой с? - Эрнесто указал на синяки и ссадины на лице, борозду от горла к уху.
Бьянка изумлённо воззрилась на полицейского.
- С кем таскаешься? Тебя ещё из петли вытаскивать? Дура!
Бьянка испуганно отшатнулась. Глаза устали, Эрнесто присмотрелся; те следы - лишь игра тени от витрины с резьбой и плетей плюща, наваждение.
- Нет-нет... Последний день здесь; возвращаюсь домой, на ферму - не прижилась в городе, не моё.
- Прости за срыв, почудилось. Найди себя на родине, Бьянка. Найди правильно. Хорошо?
Эрнесто махнул рукой и пошёл дальше, к площади, оставляя позади перекрёсток.
Через три дня Эрнесто сел в утренний поезд до Рима - вызвали на министерскую конференцию и курсы повышения квалификации.
Вагон чистенький, есть свободные места. На скамье напротив - матрона его лет с близнецами-дошкольниками. Судя по говору и манерам троицы - южный средний класс. По соседству - немолодая, очень смуглая, чистенько, скромно одетая полукровка. Должно быть, чья-то прислуга с кровями Магриба: няня, гувернантка или экономка.
По проходу между скамейками девушка в фартуке катит тележку: 'Китайский чай, страчателла, булочки, конфитюр - всё двадцать сольди. Если ещё и с беконом - лира'.
Под стук колёс Эрнесто пролистывал столичные, местные газеты; он не мог это читать долго - вскрыл вечернюю почту. В первом письме сообщалось: лечебница для душевнобольных женщин 'Святая Беатриса да Силва Менезиш' приняла просьбу правительства и переезжает с озера Гарда в окрестности Феррары; корпуса и территория передаются военным под санаторий. В письме Эрнесто просили разрешить перевезти пациента, там же счёт и листовки с просьбой о пожертвовании. В учреждении пятый год содержалась жена; лечебница Беатрисы была лучшим местом, что он мог себе позволить. Теперь они будут ближе - хорошая новость! Решил приклеить первую листовку уже на вокзале прибытия. В других конвертах тоже счета и переписка по работе и ремонту. Эрнесто откинулся на спинку скамьи, за окном проносилась летняя сельская Италия: виадук, деревни, плантации, рощи пробковых дубов.
Матрона напротив, вероятно, дождавшись, когда он освободился от чтения, отложила свой женский журнал с Софией Ньоли и рекламой 'супер-шёлка' вискозы на яркой обложке. С налётом интриги заметила:
- Скоро будет тоннель, тот самый.
- Совсем не интересуюсь тоннелями, синьора.
- Вы мужчина. Истинный. Да-да... Орлиный взгляд, волю, стать, плечи не спрятать. Костюм, хорошие часы, обручальное кольцо - всё у вас сложилось. Успешный чиновник или из военных? Управляющий процветающим имением? А женщины часто эфемерны и мечтательны - лёгкие пёрышки судьбы! На тропе жизни мы так нуждаемся в поддержке, любви, - она с жаром прижала руки к груди. - Мужской прежде всего. Но и не только. Да, впрочем, и не о женщинах лишь речь.
Её манера говорить, присущая простым жителям юга: образная, быстрая, импульсивная и экспрессивная с местными словечками - могла как очаровать, так и быстро утомить собеседника. Эрнесто был готов, живой диалог с южанкой много интереснее напечатанного в 'Народе Италии' и 'Воскресном курьере'.
- Поясните.
- Провидение и Господь - вот что нам ещё в помощь. А пути их разные. Я дочь железнодорожника, папа недолго работал здесь, так он рассказывал. О да, синьор, всякое рассказывал! Скоро тоннель - он безымянный, точнее, номерной какой-то. Но в народе его кличут 'Тоннелем Знамение' или 'Тоннелем Мольбы'. А народ стоит послушать, не так ли?
Близнецы отложили свои раскрашенные кораблики-самолётики и теперь самозабвенно слушают про тоннель.
- Вот как? - Эрнесто заговорщически подмигнул близнецам.
- По дороге с севера на Рим идёт снижение высот, особенно на участке перевала. Если состав не придерживать, изрядно набирает ход; тогда путь через тоннель занимает восемь-девять минут. А там ещё и всякие геологические особенности перевала, горизонтов грунтовых вод.
- И что?
- Происходят события... Разные. В самом тоннеле или ещё и потом - по следам событий. Редко, но всё же. Неужто вы не слышали? Люди загадывают желания, молятся; ну, вы понимаете. Знали бы Вы моего папу, синьор! О да... был он романтиком и мечтателем - никогда не придерживал. И один раз увидел...
- И скоро он? Тоннель?
- Точно не знаю, но вот должен быть. Можете собирать сокровенные мысли и желания.
Южанка выглядела совершенно искренней; тема нова, Эрнесто был рад этому разговору.
- Мама, а нам тоже можно собирать мысли?
- Такая мама, как ваша, никогда не будет против подобного, - Эрнесто учтиво кивнул матроне.
Минут через десять поезд просигналил и действительно нырнул в тоннель. В вагоне включили освещение - не очень яркое, но стало комфортнее; неслись что надо, с ветерком - точно не придерживают! Эрнесто зевнул: ничего особенного... За окном размытыми лентами проносилась кладка дикого камня. Каких-то заготовленных мыслей тоже не было. В вагоне спокойно; пассажиры занимаются своими делами. Да ерунда это всё, подумал Эрнесто и расслабился. Но вот что-то изменилось - он открыл глаза. Двое - пожилой мужчина и юная девушка - встали с мест, напряжённо смотрели в свои окна на разные стороны вагона; еще несколько человек куда-то уставились сидя, неестественно уставились. Эрнесто наблюдал за пассажирами: ох уж эти суеверия.
- Вон же... За окном. Рука на перевязи, папочка на костылях; он плачет.
- Дева Мария! Микеле? Это ты?
Эрнесто вгляделся в окно, быстро протёр и так чистое стекло носовым платком. Старинная каменная обделка тоннеля с металлическими скобами, какими-то ещё элементами и редкими тусклыми светильниками начала покрываться чем-то тёмным, клубящимся. Очень быстро эта чернота синюшного оттенка поглотила пространство снаружи поезда.
- Вы видите это? - спросил у полукровки.
- Нет, синьор... Но народ беспокоится, - перекрестилась.
За окном, в паре метрах в самом верху, из черноты возник объект: пара женских ног. На одной синяя, изрядно выцветшая стоптанная туфля, другая не обута. Оконное стекло, его бликующие, отражающие свойства, странное дело, совершенно не мешали рассмотреть визуальную картинку. Эрнесто приник к окну, задрав голову в попытке увидеть владелицу ног целиком. Но так не получалось; да и необходимости уже не было - ноги, как и всё тело, откуда-то сверху начали опускаться сами. Домотканые чулки. Ноги чуть покачивались с небольшим поворотом вправо-влево вокруг оси. Всё это виделось сродни сцене, крупному плану в кинематографе. Странная, гнетущая сцена. Эрнесто всё больше становилось не по себе:
- Вы видите это? Она, они, - Эрнесто силился подобрать слова предчувствуя нечто ужасающее.
- Ничего там не вижу, лишь стена да фонари мелькают. Слишком стара, наверное.
Поезд тем временем нёсся, скрипел и слегка раскачивался; размеренно стучали колёса. Что это? За окном словно другое измерение: экран с реалистичным цветным изображением, пронизанным мрачным багровым фильтром - страшное кино. Опустился низ платья: мятого, грязного; подол, живот. Дальше какая-то пластина, нет - большая фанерная табличка. Эрнесто закричал, несколько пассажиров тоже метались у окон. Та женщина продолжала опускаться, теперь медленно вращаясь; руки связаны за спиной. 'Бьянка Кьянти Она помогала партизанам'. За табличкой следовал драный мешок из-под сахара, верёвка, захлестнувшая шею... Когда голова Бьянки поравнялась с головой Эрнесто, кино перестало быть немым. Прозвучали слова - слышные лишь ему? - громкие, взволнованные:
- Портные Луи и Чезаре - предатели! Давно. За деньги, - голос обрёл спокойствие, слова, подобно метроному, до самого конца трансляции тянули-отсчитывали лишь одну строку. - Я молчала, молчала, молчала. Скажите, передайте всем, я молчала, молчала.
- КТО, Бьянка?! Какие ещё партизаны?! Где? Чьи?
- Молчала, молчала, я молчала.
Какое-то время тянулась эта толстая джутовая верёвка, вот и она растворилась. Теперь на 'экране' вероятно, в качестве ответа на вопрос, из черноты проступили силуэты, они приблизились, стали различимы, набрав цвета. Трое бородатых мужчин в округлых чёрных шапочках с красным верхом и незнакомой военной камуфляжной форме; рукава закатаны. Взгляды неприятные, колючие. Крайний справа скривил улыбку-гримасу, подмигнул, сейчас похлопывает рукой по высокой деревянной скамье рядом с собой. Под скамьёй вторая туфля от той синей пары. Его товарищ достаёт кисет, набивает трубку. На чёрных петлицах какие-то символы. Руны? За голенищами коротких сапог - плётки, на поясных с бляхами ремнях - шашки. Какого чёрта? Кто это?! Эрнесто силился в деталях рассмотреть, запомнить. Появившись совсем ненадолго, троица молча растворилась в клубящейся синюшной темени.
Полукровка, оказывается, всё пыталась усадить Эрнесто, протягивала ему фляжку:
- Я ничего не вижу там. Но попейте, я рядом. Вон что творится.
Эрнесто окинул вагон взглядом, попытался сосредоточиться: там выкрикивались имена, кто-то молился, плакал. Матрона с детьми вели себя тихо, они буквально распластались на стекле. Хором негромко говорили и говорили, успокаивали, подбадривали своего невидимого для остальных Микеле. Для них удивительным образом событие было, видимо, не просто демонстрацией 'кино'. По обрывкам реплик троицы Эрнесто понял, что Микеле немцы расстреливали дважды: сначала как солдата итальянского гарнизона в греческой Кефалонии, давшего бой десанту вермахта, и в плену не присягнувшего Гитлеру; а ещё через год - как бойца местного Сопротивления. Но он всё ухитрялся выживать среди сотен мёртвых товарищей... потому что всегда усердно молился, старался поступать по совести и обещал вернуться в родную Мессину.
Напрямую 'событие' затрагивало, похоже, не больше половины пассажиров. Остальные затравленно смотрели на всё ЭТО или пытались как-то помогать. Женщина на соседнем ряду обняла дочь, нежно прижала её голову лицом к своей груди, пытаясь прикрыть и уши, с каменным лицом контролировала подходы к скамье. Их белая кошка в корзинке жалобно 'плакала' едва высовывая наружу нос. Сеньору в конце вагона, исступлённо, во весь голос звавшую Карлито, трое мужчин оттащили от окна и теперь укладывали на пол в проходе. Двери раскрылись, оттуда забежали несколько человек, но и в этом вагоне было не лучше.
Как оказалось, 'кино' для Эрнесто не закончилось, чернота выдала очередное личное. Это двое, они по пояс в светлой с пятнами субстанции. Снег? На касках султаны чёрных перьев, сейчас обломанные, скомканные - итальянские берсальеры. Один уже мёртв, вмёрз в землю. Другой тянул к Эрнесто руки: совсем белое, без кровинки лицо, заиндевевшие брови, глаза пусты. С растопыренных пальцев свисает пулемётная лента, тоже пустая. Кино сразу звуковое - и это какофония, хаос. За спинами военных - дымы, приближающиеся фигурки, их много - наступающий противник?
- Дон - последняя река в жизни. Моей, - лента выпала из рук. - Батальон разбит, остатки рассеяны, замерзают в степи. Да и восьмая армия - всё. Как холодно, - там крики, грохот, завывания ветра. Голос и так тихий, еле слышен. - Междуречье Волги и Дона похоронит всех нас. Шансов нет, нет-нет, - качает головой, - простите. И прощайте. Все.
В непослушных, обмороженных руках теперь пистолет, затвор передёрнут. И только сейчас Эрнесто в этом полуживом лейтенанте с оторванным погоном, намотанном на шею и пол-лица чужом шарфе узнал любимого племянника... Жизнерадостного красавца, щёголя, спортсмена, умницу, гордость и надежду фамилии.
- НЕТ! ГУСТАВО!
Картинка рассыпалась, племянник отдалился, растворился в бескрайней снежной пустоши. Лишь в ушах ещё какое-то время звучали, не могли затихнуть звуки боя. КАК ТАК? Почему?! В этом несущемся под уклон поезде, среди царящего вокруг людского горя и ужаса, безумия, Эрнесто чувствовал себя капитаном утлого беззащитного судёнышка, застигнутого бурей в открытом море - капитаном Бесполезность.
Однако чернота за окном снова шевельнулась, отвлекла. Следующий сюжет: снова зима, но теперь высокий хвойный лес и делянка. Люди, разбившись на пары, распиливают стволы поваленных сосен. Край делянки приблизился, Эрнесто выругался при виде Драгонезе старшего, Козимо. А напарником - не может быть! - заместитель префекта полиции Рима. Это точно Франко Конти - друг погибшего отца, когда-то куратор его отдела и иногда покровитель Эрнесто. Видок у обоих не ахти: в каких-то зимних робах, оба обросшие, небритые; Конти совершенно слаб. Вот он выпустил рукоять пилы, сползает на снег. Появляется человек с винтовкой за плечами - всё ясно. Но КАК они, такие разные, оказались вместе? И где это место?
Это что, финал? Последний вздох-выдох? Прощание и последнее сокровенное? Нет. Папа для семьи напротив жив. Козимо Драгонезе тоже показан живым. Что являет в своих посланиях тоннель?
Прошло время, на экране новое сообщение - топографическая карта: горизонтали, деревни, горы с отметками высот, цветные символы от руки. Итальянские названия мест, из знакомого только река - По. Рука перемещается по карте, палец указывает, знакомый голос поясняет. Меняется ракурс: докладывал его инспектор Марко; здесь он в форме пехотного капитана:
- Немцы прорвались танками. Высоту ещё держим, у переправы начинается отступление.
- Потери растут, общее командования утрачено. Снимай кто остался на позициях, соседям на флангах сообщу, да их уже и не осталось. В горы уходим, я разговаривал, нас ждут.
Эрнесто с удивлением вслушивался в собственный голос.
- Сделаю, - Марко подхватил со стола пистолет-пулемёт и вместе с солдатом-связистом выскочил из помещения.
Время пролёта через массив, видимо, подходило к концу. Новых видений не было, тьма начала выветриваться или наполняться другим, более светлым колером. Уже на излёте, когда наряду со стонами и рыданьем были слышны возгласы 'Когда же всё это закончится?!' в светлых серебристых клубах явилась ОНА, Беатриче: 'Посмотри, какая я у тебя? Здорова, свободна! Всёёёё! Воздух Феррары волшебен'. Худющая, коротко стриженная, ещё с синяками под глазами. Но уже в любимом, в горошек, сарафане, кожаном пояске, на шее блестит нитка жемчуга - его подарок. Эти вещи давно-давно убраны, заперты в отдельной секции шкафа и в плотной круговерти жизни практически забыты Эрнесто. ЗДОРОВА - это совершенно другой человек. Босиком она кружилась по паркету его квартиры на Корсо Порта Маре; буковый паркет взамен 'столетней' половой доски Эрнесто только планировал заказать.
Поток света нарастал, возник ребёнок, совсем младенец. Быстро уходили, улетучивались цвета, сейчас остались лишь белый и оттенки серого и жёлтого, создающие картинки с силуэтами. Младенец шевелит губами, гулит, смеётся, тянет ручки. Девочка. Вот она уже учится крутить обруч, пишет в прописи, воспитывает кошку. Вот они втроём на велосипедах несутся среди ив по берегу По, ветер в волосах... Видение растворилось в нарастающем всепроникающем потоке Белого. Поезд миновал тоннель, вырвался на свободу из тисков 'события'.
- Мой дорогой, вы просветлели. Закончилось? Вам лучше? Я беспокоилась, сын ваш ровесник. И так похож, - полукровка гладила Эрнесто по руке.
- Меня встречают на автомобиле, и я вас подброшу. Не спорьте.
На сцене: огромной, парадно украшенной, со знамёнами, ярусами шикарных люстр, энергично выступает человек. Здесь, в зале, он самый главный - это его герб на трибуне: лидер, харизматик, премьер-министр, министр внутренних дел, фактический глава военного ведомства, глава партии и дуче итальянского фашизма. Лидер уверенно солирует, сотни присутствующих замерли, внемля раскалённому накату речей.
'Итак, господа! История бросает нам вызов. Очередной. Это редкий миг проверки нации, - Муссолини сделал паузу. - На Востоке угнетённые христиане взывают о помощи. Да - православные. Но мы откликнулись! Рука об руку с фюрером германской нации, плечом к плечу с германским народом, силой оружия приведём их к освобождению! Германия и Италия - есть ли ещё государства Европы, ставящие подобные грандиозные задачи? Те земли обширны и очень богаты. Очень. Но дики и находятся под властью красных безбожников. И вот сегодня, господа, неудержимая итальянская прагматическая воля вместе с".
Эрнесто второй раз вживую слушал выступление Муссолини. От этих ярких иллюстраций к главе 'Бред величия' судебного справочника по психиатрии его начинала накрывать тоска и уныние: какой же из кругов примет тебя, бесноватый? Спасение было - Эрнесто тихонько выскользнул из зала, благо сидел у дальней двери, вроде никто не заметил. 'Самоотверженный героизм печатающих шаг фашистских когорт сметёт и установит', 'Наши штандарты будут реять! Придёт время, и в этом зале вместе отпразднуем нашу гордую победу'. Муссолини был в ударе, звучали аплодисменты, Эрнесто аккуратно прикрыл массивную дверь. Уже не то ликование, что в начале тридцатых, но ещё вон как рукоплещут. И это после Ливии, позорища Абиссинии. После Греции? С тем, что творится в стране? Глупцы! Чёртова синьория; вы и так замараны по уши, ходите по горе костей, в том числе итальянских. А теперь, значит, когорты в Россию? С нацистами? Они вас ещё удивят.
На конференции Эрнесто почерпнул и полезное. Среди прочего довели, что до конца года будет улучшена и расширена сеть ведомственной телефонная связи, займутся дорогами в горные районы. И главное, в областях будут военные сборы на полигонах. Обычно избегая подобные мероприятия, сейчас Эрнесто решил прогнать своих ребят через полигон и самому пройти сборы; кровь из носа.
Улизнуть не получилось, в конце коридора наткнулся на Конти. При параде, наградах, видимо, опоздавшего на выступление дуче.
- Эрнесто! Ты куда, мой дорогой? И почему в гражданском платье?
- Припёрло. Пришлось отлучиться. И через два часа агентурное мероприятие, - безбожно врал Эрнесто, сожалея, что, видимо, придётся возвращаться в зал.
- Смотри, не уезжай без визита, как в прошлый раз. Пока в столице, навести старину Франко; Рита будет рада.
Эрнесто пожал плечами, улыбнулся.
- Как добирался?
- Прекрасно. С авто друга знакомого землевладельца.
- Во всех газетах, на рынках и конторах и у нас в ведомстве, естественно, про недавний психоз в тоннеле, - зампрефекта взглядом бурил Эрнесто. - Что думаешь? Может, кто из твоих ехал? Сотрудник или агент? Нужен подробный и взвешенный рапорт-отчёт. Желательно с данными, адресами гражданских очевидцев. Надо же, последний такой масштабный психоз в тоннеле был в начале века. Есть версия, и она активно прорабатывается, что...
- Да-да.
- Что это устроили греческие коммунисты: пустили газ. Обрати внимание сотрудников: много ли было греков в поезде? Людей с большими ёмкостями? В общем, поищи, подёргай ниточки, ты мастер. Личная просьба.
- Подёргаю.
- Тут вот ещё что, - зампрефекта оглянулся по сторонам, понизил голос, - времена серьёзные, объём проверок усилится, чистка рядов тоже. Попросят всех с семейными или любыми другими подвязками на англосаксов, греков, албанцев, Советы, прочих оставшихся мягкотелых и недолибералов. А в армии формируются добровольческие части из полицейских, таможни, прочих действующих и отставников. Они войдут в корпус вторжения.
- Слушаю.
- Обязательно появятся комиссарские вакансии, да и должности повыше. В крупных городах, столице. Появится возможность вернуть тебя в Милан или даже пристроить в Риме. Ты поактивничай, выступай на собраниях.
По коридору поодиночке и группами проходили старшие и высшие офицеры полиции и карабинеров, чистые армейцы, чернорубашечники, гости. Должно быть, после выступления Муссолини объявлен перерыв. Эрнесто и Конти раскланивались с коллегами. С близкими знакомыми здоровались за руку, обменивались приветственными репликами. Здесь был и Чезаре Мори - 'железный префект' Палермо, да и всей Сицилии двадцатых годов, видимо, как гость конференции. Остановился, первым протянул руку, похлопал Эрнесто по плечу:
- Наслышан. Вы, комиссар, хорошо поработали в Ферраре и Эмилии в целом. Рад видеть в строю после того ранения.
- Спасибо, синьор. Горжусь личным знакомством.
Мори не выглядел осчастливленным, но и всё-таки возраст. Эрнесто заглядывал в эти лица: далеко не на всех читалось удовлетворение и торжество, многие выглядели мрачными, задумчивыми и даже растерянными. Без блеска в глазах и привычной бравады знакомый комиссар из Тосканы. Лишь поздоровался, мельком сообщил, что трое из Драгонезе с поличным перехвачены вчера его людьми. И, не прощаясь, удалился; как подменили человека. Впрочем, немногие любят делиться проблемами и неприятностями. И мыслями после услышанного. С ошарашенным видом прошли мимо - не узнали подчинённого? - два руководителя Эрнесто из префектуры Эмилии. Так кто же были те, ликовавшие в ответ на тезисы Муссолини? Может, вот эта большая группа разновозрастных чернорубашечников, что бодро и голосисто, со мехом, проходит мимо? Или прошествовавший молодцеватый адмирал в окружении чинов пониже и хорватских военных?
Наконец поток иссяк. Франко выждал, негромко продолжил:
- Твой племянник получил красный диплом, знаешь? Звонил на днях посоветоваться о рекрутинге в войска для себя и друга. Посоветовал ему элитный полк берсальеров. Там престиж, отличная подготовка, знакомые в командовании - всё, что нужно для роста. Да и мне предложили место в штабе у альпийских стрелков. Мы наступаем на юге. Бывал в молодости на Кавказе - там очень красиво. Между нами. Рите пока ни слова.
Эрнесто подхватил зампрефекта под локоть, взглядом указал на тупичок у эркера:
- Рост в берсальерах, говорите? Да это практически 'фрукты брата Альбериго' - приглашение на смерть.
- Что-что, Эрнесто? Не понимаю.
- Послушайте, есть ещё одно 'между нами'. Позавчера в дороге, в подземелье...
- Я договорю, Эрнесто? Формируются также оперативные и летучие отряды, укрепляется жандармерия и контрразведка. Для борьбы с сопротивлением на отвоёванных территориях: фильтрация контингента, борьба с провокаторами, бандитами и партизанами. Нужны твой опыт и твёрдая рука. Это Азия, там не надо будет мямлить и миндальничать. Бескомпромиссность, - зампрефекта энергично топнул ногой. - Есть интересные предложения со стажировкой под Веймаром и Бергеном в Германии; у меня списки кандидатов. Прислушайся, это окно возможностей, переход на другой уровень. Нельзя сидеть на одном месте.
- Другой уровень?
- Что с тобой, побелел как бумага?
- Малярия. Всё никак не отпустит. Ваша забота - большая честь. Но решил пока остаться в Ферраре, да и долечиться бы.
- Удивлён, что ты забыл в Эмилии, Эрнесто? Там сейчас нет перспектив.
- Воздух Феррары волшебен, я остаюсь.
В коридоре появился префект римской полиции Поллини:
- Вы мне нужны, Франко, - вовремя 'выловил' своего заместителя, - очень нужны с данными за май и материалами по тоннелю.
- И мне пора, агентурная встреча.
- Ещё увидимся, комиссар.
В присутствии префекта Эрнесто козырнул. И теперь всё стоял и смотрел вослед Франко, вместе со своим шефом поднимавшимся по мраморной парадной лестнице, украшенной бюстиками античных римских полководцев. Убелённые сединами и облечённые немалой властью чиновники оживлённо разговаривали, активно жестикулировали. Судя по всему, для Конти и Поллини нынешние июньские дни - действительно 'Дни откровений и смелых решений!', 'Начало важного этапа', и они были готовы активно включиться во всё это. Увы, вовремя достучаться до каждого, даже близкого, товарища, не получится; да и такие попытки не безопасны - не то время и место. Время - вот самый строгий судья: расставит всё по местам, укажет на ошибочные ставки и напрасно растраченные силы, откроет цену пролитой крови.
Эрнесто поймал себя на мысли, что хорошо бы никому не видеть выражение его лица; странная мысль... Впрочем, если даже возникнут вопросы - всё можно объяснить малярией или чем-то иным - не привыкать. Конти уже не видно, Эрнесто опустил глаза:
- Или не увидимся. Каждому своё.
Племянника Эрнесто вызвонил сразу по прибытии в столицу; этим вечером Густаво будет у него в гостиничном номере. Бьянку Мартину Кьянти, восемнадцатого года рождения, из крестьян, предположительно уроженку севера Тосканы, начнут искать через неделю по запросу одного из комиссариатов Феррары, как в самом городе, так и в областях Эмилия и Тоскана. Как вероятную владелицу подброшенного в полицию с запиской изумрудного колье.