По агентурным сведениям, бандгруппа перед тем, как покинуть город и временно рассеяться, должна была собраться в логове для распределения ресурсов и координации действий. Информация об этих планах, адресе поступила поздно; захват планировали на ходу. Эрнесто не любил подобную скомканность - а кому такое в радость? - но и давно привык к разного рода сюрпризам. И за эту весточку спасибо, и то хлеб.
В паре окон всё горит и горит свет; они выждали ещё немного, рассчитывая на поздних гостей, что было вполне возможно, или на полезные перемещения внутри и снаружи. Однако в домах и на территории царила тишина. В два ночи Эрнесто дал отмашку: передовые группы скрытно заняли ближние подступы и рванулись вперёд. А вскоре усталые полицейские и карабинеры стояли у облезлой стены гаража, заляпанной грязью, кровью и текстом оскорбительного содержания, начертанным корявым, с ошибками почерком. На площадке у стены была настоящая свалка: фибровые чемоданы, фляги из-под вина, куча тряпья, картонные коробки с уже испорченными влагой контрабандными сигаретами; свалка источала изрядное амбре.
- Пустышка. Выходит, ушли Драгонезе. Нас намеренно обманули?
- Всё проверим.
- Сейчас, как пригорит, в Америку все пытаются. Или за Альпы, под юбку к фюреру.
- Хоть лежбище нашли, надо обшарить всё, - капитан карабинеров зевнул. - Такая тишина вокруг, словно Италию выпотрошили. Что за день сегодня? Двадцать второе или третье уже? Ладно, посмотрю оцепление.
- Ну и образы у вас, капитан...
- Так из семьи мясника!
- Третья ночь, третий адрес и снова мимо. Да, займитесь оцеплением. Двадцать второе июня.
- Рулетка... Не будем отчаиваться, комиссар. Город мы изрядно почистили, вон же бегут как тараканы. Всех и не взять.
Осмотр 'лежбища', немалого по площади, продолжился; в одной из гостиных правоохранители устроили импровизированный штаб. В открытое окно заглянул полицейских инспектор:
- Комиссар, на задворках, в самых зарослях опунции - два чучела. В сюртуке и платье сгинувшей зимой четы ювелиров, нет слов.
- Спасибо, Марко. И этот узелок развязался... На тебе привезти родню для опознания, и остальное покажешь.
В гостиную зашёл сержант карабинеров:
- В подвалах пусто, - негромко задался вопросом, - мой капитан, а ведь не все сигареты пропавшие. Можно немного набрать для ребят?
- Только если комиссар не заметит.
- Комиссар не заметит не более одной коробки, - Эрнесто строго посмотрел на притихших в ожидании ответа карабинеров.
- И вот ещё, - продолжил сержант, - посыльный сообщил: на двадцатом километре на Болонью младший Драгонезе и ещё один убились об сосну на угнанном фиате. Всё шоссе в лирах, в основном фальшивых.
Аплодисменты присутствующих.
- Комиссара Эрнесто Леоне и капитана Ринальди просят связаться с квестурой.
Лечь так и не получилось, спустя семь часов Эрнесто брёл по мощёной булыжником улице от префектуры домой. Иногда хочется пройтись по городу, к которому успел привязаться, и только потом упасть в сон, наполненным впечатлениями, никак не связанными со службой. Сегодняшнее утреннее, ещё не обжигающее солнце Феррары не светило ему, а запахи из кофеен и кондитерских не бодрили.
У кафедрального собора взлетели полсотни голубей; Эрнесто вздрогнул, поморщился. Знакомый врач советовал после тяжёлых дней, затяжных стрессов использовать разные приёмы: например, специальные коктейли и музыку, декламировать стихи. Или трюк с прогулкой и букетом: нужно купить охапку цветов и раздарить её встречным женщинам; 'Отдавая последнюю розу, дружище, ты себя недавнего и не узнаешь'. Он вспомнил о трюке, но сегодня торговцев цветами на месте не было, и Эрнесто просто шёл, как шёл. По пути крыса в наглую перебежала дорогу, Эрнесто устало проследил за её бегом. Обычно он относился к хвостатым пройдохам с терпением и определённым уважением за хитрость и отвагу, живучесть. Рыба ищет, где глубже, крыса, где слаще, а человек? Чем живёт человек?
У врат 'Рынка любви' на Виа делла Волте - длинного, причудливого, средневекового квартала, прервал размышления, поднял глаза. Территория вытоптана людьми отдела не раз, забрала немало нервов, чувствовал это место, так ему казалось. Сегодня лишь одна девушка обозначала место торговли, странно. Да и тихо, мало прохожих. Мальчишка, разносчик газет, что-то кричит на площади. Отсюда слышно лишь 'Мы вступаем, дуче поведёт нас'. Куда вступаем? В ритме города, его 'воздухе' что-то определённо изменилось. Он тоже почувствовал это ещё в апельсиновой роще, в засаде. На площади накуплю газет и только потом упаду. Эрнесто махнул рукой, подозвал девицу. Впрочем, она и сама уже отклеилась от стены, шла навстречу, внимательно разглядывая его:
- Здравствуйте!
- Здравствуй. 'Винная' Бьянка?
- Винная. Вы помните? - потупилась, скромно улыбнулась. - Мой комиссар, выглядите как позавчерашний виноград.
- Помню. Тогда очень помогла всем нам, своей порезанной подружке в первую очередь. Постой, а что у тебя самой с? - Эрнесто указал на синяки и ссадины на лице, борозду от горла к уху.
Бьянка изумлённо воззрилась на полицейского.
- С кем таскаешься? Тебя ещё из петли вытаскивать? Дура!
Бьянка испуганно отшатнулась. Глаза устали, Эрнесто присмотрелся; те следы - лишь игра тени от витрины с резьбой и плетей плюща, наваждение.
- Нет-нет... Последний день здесь; возвращаюсь домой, на ферму - не прижилась в городе, не моё.
- Прости за срыв, почудилось. Найди себя на родине, Бьянка. Найди правильно. Хорошо?
Эрнесто махнул рукой и пошёл дальше, к площади, оставляя позади перекрёсток.
Через три дня Эрнесто сел в утренний поезд до Рима - вызвали на министерскую конференцию и курсы повышения квалификации.
Вагон чистенький, есть свободные места. На скамье напротив - матрона его лет с близнецами-дошкольниками. Судя по говору и манерам троицы - южный средний класс. По соседству - немолодая, очень смуглая, чистенько, скромно одетая полукровка. Должно быть, чья-то прислуга с кровями Магриба: няня, гувернантка или экономка.
По проходу между скамейками девушка в фартуке катит тележку: 'Китайский чай, страчателла, булочки, конфитюр - всё двадцать сольди. Если ещё и с беконом - лира'.
Под стук колёс Эрнесто пролистывал столичные, местные газеты; он не мог это читать долго - вскрыл вечернюю почту. В первом письме сообщалось: лечебница для душевнобольных женщин 'Святая Беатриса да Силва Менезиш' приняла просьбу правительства и переезжает с озера Гарда в окрестности Феррары; корпуса и территория, обширная, передаются военным под санаторий. В письме Эрнесто просили разрешить перевезти пациента, там же счёт и листовки с просьбой о пожертвовании. В учреждении пятый год содержалась жена; лечебница Беатрисы была лучшим местом, что он мог себе позволить. Теперь они будут ближе - хорошая новость! Решил приклеить первую листовку уже на вокзале прибытия. В других конвертах тоже счета и переписка по работе и ремонту. Эрнесто откинулся на спинку скамьи, за окном проносилась летняя сельская Италия: виадук, деревни, плантации, рощи пробковых дубов.
Матрона напротив, вероятно, дождавшись когда он освободился от чтения, отложила свой женский журнал с Софией Ньоли и рекламой 'супер-шёлка' вискозы на яркой обложке. С налётом интриги заметила:
- Скоро будет тоннель, тот самый.
- Совсем не интересуюсь тоннелями, синьора.
- Вы мужчина. Истинный. Да-да... Орлиный взгляд, волю, стать, плечи не спрятать. Костюм, хорошие часы, обручальное кольцо - всё у вас сложилось. Успешный чиновник или из военных? Управляющий процветающим имением? А женщины часто эфемерны и мечтательны - лёгкие пёрышки судьбы! На тропе жизни мы так нуждаемся в поддержке, любви, - она с жаром прижала руки к груди. - Мужской прежде всего, но и не только. Да, впрочем, и не о женщинах лишь речь.
Её манера говорить, присущая простым жителям юга: образная, быстрая, импульсивная и экспрессивная с местными словечками - могла как очаровать, так и быстро утомить собеседника. Эрнесто был готов, живой диалог с южанкой много интереснее напечатанного в 'Народе Италии' и 'Воскресном курьере'.
- Поясните.
- Провидение и Господь - вот что нам ещё в помощь. А пути их разные. Я дочь железнодорожника, папа недолго работал здесь, так он рассказывал. О да, синьор, всякое рассказывал! Скоро тоннель - он безымянный, точнее, номерной какой-то. Но в народе его кличут 'Тоннелем Знамение' или 'Тоннелем Мольбы'. А народ стоит послушать - не так ли?
Близнецы отложили свои раскрашенные кораблики-самолётики и теперь самозабвенно слушают про тоннель.
- Вот как? - Эрнесто заговорщически подмигнул близнецам.
- По дороге с севера на Рим идёт снижение высот, особенно на участке перевала. Если состав не придерживать, изрядно набирает ход; тогда путь через тоннель занимает восемь-девять минут. А там ещё и всякие геологические особенности перевала, горизонтов грунтовых вод.
- И что?
- Происходят события... Разные. В самом тоннеле или ещё и потом - по следам событий. Редко, но всё же. Неужто вы не слышали? Люди загадывают желания, молятся; ну, вы понимаете. Знали бы Вы моего папу, синьор! О да... был он романтиком и мечтателем - никогда не придерживал. И один раз увидел...
- И скоро он? Тоннель?
- Точно не знаю, но вот должен быть. Можете собирать сокровенные мысли и желания.
Южанка выглядела совершенно искренней; тема нова, Эрнесто был рад этому разговору.
- Мама, а нам тоже можно собирать мысли?
- Такая мама, как ваша, никогда не будет против подобного, - Эрнесто учтиво кивнул матроне.
Минут через десять поезд просигналил и действительно нырнул в тоннель. В вагоне включили освещение - не очень яркое, но стало комфортнее; неслись что надо, с ветерком - точно не придерживают! Эрнесто зевнул: ничего особенного... За окном размытыми лентами проносилась кладка дикого камня. Каких-то заготовленных мыслей тоже не было. В вагоне спокойно; пассажиры занимаются своими делами. Да ерунда это всё, подумал Эрнесто и расслабился. Но вот что-то изменилось - он открыл глаза. Двое - пожилой мужчина и юная девушка -встали с мест, напряжённо смотрели в свои окна на разные стороны вагона; еще несколько человек куда-то уставились сидя, неестественно уставились. Эрнесто наблюдал за пассажирами: ох уж эти суеверия.
- Вон же... За окном. Рука на перевязи, папочка на костылях; он плачет.
- Дева Мария! Микеле? Это ты?
Эрнесто вгляделся в окно, быстро протёр и так чистое стекло носовым платком. Старинная каменная обделка тоннеля с металлическими скобами, какими-то ещё элементами и редкими тусклыми светильниками, начала покрываться чем-то тёмным, клубящимся. Очень быстро эта чернота синюшного оттенка поглотила пространство снаружи поезда.
- Вы видите это? - спросил у полукровки.
- Нет, синьор... Но народ беспокоится, - перекрестилась.
За окном, в паре метрах в самом верху, из черноты возник объект: пара женских ног. На одной синяя, изрядно выцветшая стоптанная туфля, другая не обута. Оконное стекло, его бликующие, отражающие свойства, странное дело, совершенно не мешали рассмотреть визуальную картинку. Эрнесто приник к окну, задрав голову в попытке увидеть владелицу ног целиком. Но так не получалось; да и необходимости уже не было - ноги, как и всё тело, откуда-то сверху начали опускаться сами. Домотканые чулки; ноги чуть покачивались с небольшим поворотом вправо-влево вокруг оси. Всё это виделось сродни сцене, крупному плану в кинематографе. Странная, гнетущая сцена. Эрнесто всё больше становилось не по себе:
- Вы видите это? Она, они, - Эрнесто силился подобрать слова предчувствуя нечто ужасающее.
- Ничего там не вижу, лишь стена да фонари мелькают. Слишком стара, наверное.
Поезд тем временем нёсся, скрипел и слегка раскачивался; размеренно стучали колёса. Что это? За окном словно другое измерение: экран с реалистичным цветным изображением, пронизанным мрачным багровым фильтром - страшное кино. Опустился низ платья: мятого, грязного; подол, живот. Дальше какая-то пластина, нет - большая фанерная табличка. Эрнесто закричал, несколько пассажиров тоже метались у окон. Та женщина продолжала опускаться, теперь медленно вращаясь; руки связаны за спиной. 'Бьянка Кьянти Она помогала партизанам'. За табличкой следовал драный мешок из-под сахара, верёвка, захлестнувшая шею... Когда голова Бьянки поравнялась с головой Эрнесто, кино перестало быть немым. Прозвучали слова - слышные лишь им? - громкие, взволнованные:
- Портные Луи и Чезаре - предатели! Давно. За деньги, - голос обрёл спокойствие, слова, подобно метроному, до самого конца трансляции тянули-отсчитывали лишь одну строку. - Я молчала, молчала, молчала. Скажите, передайте всем, я молчала, молчала.
- КТО, Бьянка?! Какие ещё партизаны?! Где? Чьи?
- Молчала, молчала, я молчала.
Какое-то время тянулась эта толстая джутовая верёвка, вот и она растворилась. Теперь на 'экране' вероятно, в качестве ответа на вопрос, из черноты проступили силуэты, они приблизились, стали различимы, набрав цвета. Трое бородатых мужчин в округлых чёрных шапочках с красным верхом и незнакомой военной камуфляжной форме; рукава закатаны. Взгляды неприятные, колючие. Крайний справа скривил улыбку-гримасу, подмигнул, сейчас похлопывает рукой по высокой деревянной скамье рядом с собой. Под скамьёй вторая туфля от той синей пары. Его товарищ достаёт кисет, набивает трубку. На чёрных петлицах какие-то символы - руны? За голенищами коротких сапог - плётки, на поясных с бляхами ремнях - шашки. Какого чёрта? Кто это?! Эрнесто силился в деталях рассмотреть, запомнить. Появившись совсем ненадолго, троица молча растворилась в клубящейся синюшной темени.
Полукровка, оказывается, всё пыталась усадить Эрнесто, протягивала ему фляжку:
- Я ничего не вижу там. Но попейте, я рядом. Вон что творится.
Эрнесто окинул вагон взглядом, попытался сосредоточиться: там выкрикивались имена, кто-то молился, плакал. Матрона с детьми вели себя тихо, они буквально распластались на стекле. Хором негромко говорили и говорили, успокаивали, подбадривали своего невидимого для остальных Микеле. Для них удивительным образом событие было, видимо, не просто демонстрацией 'кино'. По обрывкам реплик троицы Эрнесто понял, что Микеле немцы расстреливали дважды: сначала как солдата итальянского гарнизона в греческой Кефалонии, давшего бой десанту вермахта, и в плену не присягнувшего Гитлеру; а ещё через год - как бойца местного Сопротивления. Но он всё ухитрялся выживать среди сотен мёртвых товарищей... потому что всегда усердно молился, старался поступать по совести и обещал вернуться в родную Мессину.
Напрямую 'событие' затрагивало, похоже, не больше половины пассажиров. Остальные затравленно смотрели на всё ЭТО или пытались как-то помогать. Женщина на соседнем ряду обняла дочь, нежно прижала её голову лицом к своей груди, пытаясь прикрыть и уши, с каменным лицом контролировала подходы к скамье. Их белая кошка в корзинке жалобно 'плакала' едва высовывая наружу нос. Сеньору в конце вагона, исступлённо, во весь голос звавшую Карлито, трое мужчин оттащили от окна и теперь укладывали на пол в проходе. Двери раскрылись, оттуда забежали несколько человек, но и в этом вагоне было не лучше.
Как оказалось, 'кино' для Эрнесто не закончилось, чернота выдала очередное личное. Это двое, они по пояс в светлой с пятнами субстанции. Снег? На касках султаны чёрных перьев, сейчас обломанные, скомканные - итальянские берсальеры. Один уже мёртв, вмёрз в землю. Другой тянул к Эрнесто руки: совсем белое, без кровинки лицо, заиндевевшие брови, глаза пусты. С растопыренных пальцев свисает пулемётная лента, тоже пустая. Кино сразу звуковое - и это какофония, хаос. За спинами военных - дымы, приближающиеся фигурки, их много - наступающий противник?
- Дон - последняя река в жизни. Моей, - лента выпала из рук. - Батальон разбит, остатки рассеяны, замерзают в степи. Да и восьмая армия - всё. Как холодно, - там крики, грохот, завывания ветра. Голос и так тихий, еле слышен. - Междуречье Волги и Дона похоронит всех нас. Шансов нет, нет-нет, - качает головой, - простите. И прощайте. Все.
В непослушных обмороженных руках теперь пистолет, затвор передёрнут. И только сейчас Эрнесто в этом полуживом лейтенанте с оторванным погоном, намотанном на шею и пол-лица чужом шарфе узнал любимого племянника... Жизнерадостного красавца, щёголя, спортсмена, умницу; гордость и надежду фамилии.
- НЕТ! ГУСТАВО!
Картинка рассыпалась, племянник отдалился, растворился в бескрайней снежной пустоши. Лишь в ушах ещё какое-то время звучали, не могли затихнуть звуки боя. КАК ТАК? Почему?! В этом несущемся под уклон поезде, среди царящего вокруг людского горя и ужаса, безумия, Эрнесто чувствовал себя капитаном утлого беззащитного судёнышка, застигнутого бурей в открытом море - капитаном Бесполезность.
Однако чернота за окном снова шевельнулась, отвлекла. Следующий сюжет - снова зима; но теперь - высокий хвойный лес и делянка. Люди, разбившись на пары, распиливают стволы поваленных сосен. Край делянки приблизился, Эрнесто выругался при виде Драгонезе старшего, Козимо. Напарник его - не может быть! - заместитель префекта полиции Рима. Это точно Франко Конти - друг погибшего отца, когда-то куратор его отдела и иногда покровитель Эрнесто. Видок у обоих не ахти: в каких-то зимних робах, оба обросшие, небритые; Конти совершенно слаб. Вот он выпустил рукоять пилы, сползает на снег. Появляется человек с винтовкой за плечами - всё ясно. Но КАК они, такие разные, оказались вместе? И где это место?
Это что, финал? Последний вздох-выдох? Прощание и последнее сокровенное? Нет. Папа для семьи напротив жив. Козимо Драгонезе тоже показан живым. Что являет в своих посланиях тоннель?
Прошло время, на экране новое сообщение - топографическая карта: горизонтали, деревни, горы с отметками высот, цветные символы от руки. Итальянские названия мест, из знакомого только река - По. Рука перемещается по карте, палец указывает, знакомый голос поясняет. Меняется ракурс: докладывал - его инспектор Марко; здесь он в форме пехотного капитана:
- Немцы прорвались танками. Высоту ещё держим, у переправы начинается отступление.
- Потери растут, общее командования утрачено. Снимай кто остался на позициях, соседям на флангах сообщу, да их уже и не осталось. В горы уходим, я разговаривал, нас ждут.
Эрнесто с удивлением вслушивался в собственный голос.
- Сделаю, - Марко подхватил со стола пистолет-пулемёт и вместе с солдатом-связистом выскочил из помещения.
Время пролёта через массив, видимо, подходило к концу. Новых видений не было, тьма начала выветриваться или наполняться другим более светлым колером. Уже на излёте, когда наряду со стонами и рыданьем были слышны возгласы 'Когда же всё это закончится?!' в светлых серебристых клубах явилась ОНА: 'Посмотри какая я у тебя? Здорова, свободна! Всёёёё! Воздух Феррары волшебен'. Худющая, коротко стриженная, ещё с синяками под глазами. Но уже в любимом, в горошек, сарафане, кожаном пояске, на шее блестит нитка жемчуга - его подарок. Эти вещи давно-давно убраны, заперты в отдельной секции шкафа и в плотной круговерти жизни практически забыты Эрнесто. ЗДОРОВА - это совершенно другой человек. Босиком она кружилась по паркету его квартиры на Корсо Порта Маре; буковый паркет взамен 'столетней' половой доски Эрнесто только планировал заказать.
Поток света нарастал, возник ребёнок, совсем младенец. Быстро уходили, улетучивались цвета, сейчас остались лишь белый и оттенки серого и жёлтого, создающие картинки с силуэтами. Младенец шевелит губами, гулит, смеётся, тянет ручки. Девочка. Вот она уже учится крутить обруч, пишет в прописи, воспитывает кошку. Вот они втроём на велосипедах несутся среди ив по берегу По, ветер в волосах... Видение растворилось в нарастающем всепроникающем потоке Белого. Поезд миновал тоннель, вырвался на свободу из тисков 'события'.
- Мой дорогой, вы просветлели. Закончилось? Вам лучше? Я беспокоилась, сын ваш ровесник. И так похож, - полукровка гладила Эрнесто по руке.
- Меня встречают на автомобиле, и я вас подброшу. Не спорьте.
На сцене: огромной, парадно украшенной, со знамёнами, ярусами шикарных люстр, энергично выступает человек. Здесь, в зале, он самый главный - это его герб на трибуне: лидер, харизматик, премьер-министр, министр внутренних дел, фактический глава военного ведомства; глава партии и дуче итальянского фашизма. Лидер уверенно солирует, сотни присутствующих замерли, внемля раскалённому накату речей.
'Итак, господа! История бросает нам вызов. Очередной. Это редкий миг проверки нации, - Муссолини сделал паузу. - На Востоке угнетённые христиане взывают о помощи. Да - православные. Но мы откликнулись! Рука об руку с фюрером германской нации, плечом к плечу с германским народом, силой оружия приведём их к освобождению! Германия и Италия - есть ли ещё государства Европы, ставящие подобные грандиозные задачи? Те земли обширны и очень богаты. Очень. Но дики и находятся под властью красных безбожников. И вот сегодня, господа, неудержимая итальянская прагматическая воля вместе с".
Эрнесто второй раз вживую слушал выступление Муссолини. От этих ярких иллюстраций к главе 'Бред величия' судебного справочника по психиатрии его начинала накрывать тоска и уныние. И спасение было - Эрнесто тихонько выскользнул из зала, благо сидел у дальней двери, вроде никто не заметил. 'Самоотверженный героизм печатающих шаг фашистских когорт сметёт и установит', 'Наши штандарты будут реять! Придёт время, и в этом зале вместе отпразднуем нашу гордую победу'. Муссолини был в ударе, звучали аплодисменты, Эрнесто аккуратно прикрыл массивную дверь. Уже не то ликование, что в начале тридцатых, но ещё вон как рукоплещут. И это после Ливии, позорища Абиссинии. После Греции? С тем, что творится в стране? Глупцы, вы и так замараны по уши, ходите по горе костей, в том числе итальянских. А теперь, значит, когорты в Россию? С нацистами? Они вас ещё удивят.
На конференции Эрнесто почерпнул и полезное. Среди прочего довели, что до конца года будет улучшена и расширена сеть ведомственной телефонная связи, займутся дорогами в горные районы. И главное - в областях будут военные сборы на полигонах. Обычно избегая подобные мероприятия, сейчас Эрнесто решил прогнать своих ребят через полигон и самому пройти сборы; кровь из носа.
Улизнуть не получилось, в конце коридора наткнулся на Конти. При параде, наградах, видимо опоздавшего на выступление министра.
- Эрнесто! Ты куда, мой дорогой? И почему в гражданском платье?
- Припёрло. Пришлось отлучиться. И через два часа агентурное мероприятие, - безбожно врал Эрнесто, сожалея, что, видимо, придётся возвращаться в зал.
- Смотри, не уезжай без визита, как в прошлый раз; пока в столице, навести старину Франко, Рита будет рада.
Эрнесто пожал плечами, улыбнулся.
- Как добирался?
- Прекрасно. С авто друга знакомого землевладельца.
- Во всех газетах, на рынках и конторах и у нас в ведомстве, естественно, про недавний психоз в тоннеле, - зампрефекта взглядом бурил Эрнесто. - Что думаешь? Может, кто из твоих ехал? Сотрудник или агент? Нужен подробный и взвешенный рапорт-отчёт. Желательно с данными, адресами гражданских очевидцев. Надо же, последний такой масштабный психоз в тоннеле был в начале века. Есть версия, и она активно прорабатывается, что...
- Да-да.
- Что это устроили греческие коммунисты: пустили газ. Обрати внимание сотрудников: много ли было греков в поезде? Людей с большими ёмкостями? В общем, поищи, подёргай ниточки, ты мастер. Личная просьба.
- Подёргаю.
- Тут вот ещё что, - зампрефекта оглянулся по сторонам, понизил голос, - времена серьёзные, объём проверок усилится, чистка рядов тоже. Попросят всех с семейными или любыми другими подвязками на англосаксов, греков, албанцев, Советы, прочих оставшихся мягкотелых и недолибералов. А в армии формируются добровольческие части из полицейских, таможни, прочих действующих и отставников. Они войдут в корпус вторжения.
- Слушаю.
- Обязательно появятся комиссарские вакансии, да и должности повыше. В крупных городах, столице. Появится возможность вернуть тебя в Милан или даже пристроить в Риме. Ты поактивничай, выступай на собраниях.
По коридору поодиночке и группами проходили старшие и высшие офицеры полиции и карабинеров, чистые армейцы, чернорубашечники, гости. Должно быть, после выступления Муссолини объявлен перерыв. Эрнесто и Конти раскланивались с коллегами. С близкими знакомыми здоровались за руку, обменивались приветственными репликами. Здесь был и Чезаре Мори - 'железный префект' Палермо, да и всей Сицилии, двадцатых годов, видимо, как гость конференции. Остановился, первым протянул руку, похлопал Эрнесто по плечу:
- Наслышан. Вы, комиссар, хорошо поработали в Ферраре и Эмилии в целом. Рад видеть в строю после того ранения.
- Спасибо, синьор. Горжусь личным знакомством.
Мори не выглядел осчастливленным, но и всё-таки возраст. Эрнесто заглядывал в эти лица: далеко не на всех читалось удовлетворение и торжество, многие выглядели мрачными, задумчивыми и даже растерянными. Без блеска в глазах и привычной бравады знакомый комиссар из Тосканы. Лишь поздоровался, мельком сообщил, что трое из Драгонезе с поличным перехвачены вчера его людьми. И, не прощаясь, удалился; как подменили человека. Впрочем, немногие любят делиться проблемами и неприятностями. И мыслями после услышанного. С ошарашенным видом прошли мимо - не узнали подчинённого? - два руководителя Эрнесто из префектуры Эмилии. Так кто же были те, ликовавшие в ответ на тезисы Муссолини? Может, вот эта большая группа разновозрастных чернорубашечников, что бодро и голосисто, со мехом, проходит мимо? Или прошествовавший молодцеватый адмирал в окружении чинов пониже и хорватских военных?
Наконец поток иссяк. Франко выждал, негромко продолжил:
- Твой племянник получил красный диплом, знаешь? Звонил на днях посоветоваться о рекрутинге в войска для себя и друга. Посоветовал ему элитный полк берсальеров. Там престиж, отличная подготовка, знакомые в командовании - всё, что нужно для роста. Да и мне предложили место в штабе у альпийских стрелков. Мы наступаем на юге. Бывал в молодости на Кавказе - там очень красиво. Между нами. Рите пока ни слова.
Эрнесто подхватил зампрефекта под локоть, взглядом указал на тупичок у эркера:
- Рост в берсальерах, говорите? Франко, есть ещё одно 'между нами'. Позавчера в дороге...
- Я договорю, Эрнесто? Формируются также оперативные и летучие отряды, укрепляется жандармерия и контрразведка. Для борьбы с сопротивлением на отвоёванных территориях: фильтрация контингента, борьба с провокаторами, бандитами и партизанами. Нужны твой опыт и твёрдая рука. Это Азия, там не надо будет мямлить и миндальничать. Бескомпромиссность, - зампрефекта энергично топнул ногой. - Есть интересные предложения со стажировкой под Веймаром и Бергеном в Германии; у меня - списки кандидатов. Прислушайся, это окно возможностей, переход на другой уровень. Нельзя сидеть на одном месте.
- Другой уровень?
- Что с тобой, побелел как бумага?
- Малярия. Всё никак не отпустит. Ваша забота - большая честь. Но решил пока остаться в Ферраре, да и долечиться бы.
- Удивлён, что ты забыл в Эмилии, Эрнесто? Там сейчас нет перспектив.
- Воздух Феррары волшебен, я остаюсь.
В коридоре появился префект римской полиции Поллини:
- Вы мне нужны, Франко, - вовремя 'выловил' своего заместителя, - очень нужны с данными за май и материалами по тоннелю.
- И мне пора, агентурная встреча.
- Ещё увидимся, комиссар.
В присутствии префекта Эрнесто козырнул.
Племянника Эрнесто вызвонил сразу по прибытии в столицу; этим вечером Густаво будет у него в гостиничном номере. Бьянку Мартину Кьянти, восемнадцатого года рождения, из крестьян, предположительно уроженку севера Тосканы, начнут искать через неделю по запросу одного из комиссариатов Феррары, как в самом городе, так и в областях Эмилия и Тоскана. Как вероятную владелицу подброшенного в полицию с запиской изумрудного колье.
Эрнесто всё стоял и смотрел вослед Франко, вместе со своим шефом поднимавшемуся по мраморной парадной лестнице, украшенной бюстиками античных римских полководцев. Убелённые сединами и облечённые немалой властью чиновники оживлённо разговаривали, активно жестикулировали. Судя по всему, для Конти и Поллини нынешние июньские дни - действительно 'Дни откровений и смелых решений!', 'Начало важного этапа', и они были готовы активно включиться во всё это. Увы, вовремя достучаться до каждого, даже близкого, товарища, не получится; да и такие попытки не безопасны - не то время и место. Время - вот самый строгий судья: расставит всё по местам, укажет на ошибочные ставки и напрасно растраченные силы, откроет цену пролитой крови.
Эрнесто поймал себя на мысли, что хорошо бы никому не видеть выражение его лица; странная мысль... Впрочем, если даже возникнут вопросы - всё можно объяснить малярией или чем-то иным - не привыкать. Конти уже не видно, Эрнесто опустил глаза: