Странник Дарья Дмитриевна : другие произведения.

Потом они пустили снег

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о необычном снеге и обычных людях.
  
  Глава 1
  
  Ненавижу этот паззл. Откуда он вообще у нас взялся? Сто элементов каждый раз неизбежно складываются в изображение пушистого щенка, отряхивающегося от снега. Белого снега. Могу поспорить, он остался бы таким и после реакции с лакмусовым порошком. Иначе бы проклятый пёс выглядел далеко не таким здоровым и счастливым.
  Собираю картинку, уже давно не сверяясь с оригиналом на крышке коробки. Каждый нечётный раз загадываю, что расслоившиеся от частого использования кусочки сложатся во что-нибудь другое. Что угодно. Урбанистический пейзаж, котят в корзинке, Памелу Андерсон в красном купальнике спасателей Малибу, а ещё лучше - без него. Возможно, когда-нибудь это произойдёт. Так я узнаю, что свихнулся.
  - Триста сорок шестой? - без интереса спрашивает Андрюха, кутаясь в одеяло. Тёмные волосы брата свисают в лицо неопрятными и непривычно длинными прядями. Я знаю, что и сам такой же патлатый, но невозможность сходить к парикмахеру - это далеко не самая большая проблема.
  Киваю. Отвечать тошно. Бесконечно повторяющиеся разговоры об одном и том же. Я их ненавижу почти также сильно, как щенка. И снег. Тот, что на картинке и тот, что снаружи.
  - Снова снегопад начался, - не успокаивается Андрюха.
  Автоматически поворачиваюсь и бросаю взгляд в окно. И чего я там не видел? Плотный рой снежинок опускается на совсем немного подтаявшие сугробы, пряча под собой красный след - результат последнего теста. Несколько минут - и пятна не видно, только белый снег, притворяющийся невинным и чистым.
  Смотреть вообще-то не интересно и не хочется, но сложно оторвать глаза от гипнотизирующего падения белых хлопьев. А последние, словно нарочно красуясь, опускаются почти вертикально, медленно, с достоинством. Почему бы и нет? В конце концов, это их мир.
  Мы, люди, просрали нашу Землю. Не я лично, конечно. Не Андрюха. Не тот мутант, который что-то вынюхивал в нашем дворе с неделю назад. И никто из соседей. Короче, я не знаю, кто именно виноват. И даже не очень понимаю, что именно произошло. Что-то такое было в новостях: о необъяснимых климатических феноменах, токсичных зонах и тому прочему. Ни я, ни Андрюха не вникали - всё это казалось неважным и далёким. В отличии от нас, батя смотрел новости внимательно, но это ему не помогло.
  Это был вторник пятнадцатого июля, когда пошёл снег. Он падал на крыши домов, кусты, землю и сразу превращался в воду. Он таял на на наших лицах, голых руках, спинах - батя, Андрюха и я окучивали картошку, - начиная жечь и разъедать кожу. Конечно, побежали в дом. Батя нас сразу в ванную погнал, как маленьких, и принялся поливать из шланга, который в нашем холостяцком хозяйстве заменял душ. Смывал талую дрянь, пока не прекратилось жжение. Только потом занялся собой. Но, наверное, было слишком поздно. Умирал он страшно и долго.
  Его тело, завёрнутое в жёлтую клеёнку, долго лежало перед входной дверью - там было холоднее всего. Только ноги торчали наружу. Мне иногда казалось, что они подрагивали. До сих пор вижу их в кошмарных снах.
  Похоронить папку нормально так и не получилось. Земля промёрзла быстро. При первой возможности мы с Андрюхой отнесли тело в самый дальний угол нашего сада и засыпали снегом. Тогда его ещё было не много по сравнению с теперешними сугробами.
  - Чёрт, ну и дубняк, - протянул Андрюха. - Околеем нафиг. Слушай, струн же всё равно нет...
  Это он опять про гитару завёл. Иногда хочется врезать, задаром, что братан. Пару раз так и сделал... Дрались вяло, беззлобно, чисто от скуки. Но сил на такие развлечения почти не осталось.
  Огрызаюсь:
  - Шлоттера своего пали.
  Это, конечно, не всерьёз. У нас всего три книги: та часть Гарри Поттера, что про василиска, три мушкетёра и бабский детектив, название которого я всё время забываю. Последний мы временно выменяли на Шерлока Холмса у одной соседки.
  Ни я, ни Андрюха раньше чтением не увлекались. Но заняться реально нечем.
  От скуки иногда ходим по дому с завязанными глазами. Быстро запомнили каждый квадратный сантиметр, что, в принципе, не сложно. Наше и так небольшое жилое пространство стало ещё меньше после того как под весом снега обвалилась крыша в спальне. К счастью мы давно перетащили кровать в большую комнату - поближе к печи. Мы вынесли из спальни немного нужных вещей, чуть больше удалось пустить на растопку, а потом навсегда закрыли дверь в заснеженную комнату. Сейчас она наверняка битком набита белой ледяной массой. Так что, кроме большой комнаты, где находились печь, кровать и стол с двумя стульями, нам остались ванная без туалета и предбанник. Последний раньше выполнял роль гардероба и кухни - только электронная плита и холодильник теперь бесполезны и завалены припасами и прочими вещами, находившихся раньше в сожженных шкафу, комоде и полках. В общем, игра в 'слепцов' нам быстро приелась, но навык оказался полезным: если приходится вставать ночью, легко обходимся без света.
  Кроме книг и паззла у нас из развлечений имеются истёртая колода карт и телевизор. Последний без электричества, ясное дело, ящик ящиком, но мы всё равно иногда "смотрим".
  - Что там у нас сегодня?
  - Крутой боевик, с Шварценеггером.
  И комментируем: на какой тачке Арни едет и как он врезал плохим парням и вдул классной тёлке...
  Натуральный дурдом. Но иногда от тоски выть хочется.
  Ещё допотопный кассетник. Даже не в курсе, работал ли он раньше. Мы его разбираем и собираем. Конструктор, блин. Каждый раз "лишняя" фигня остаётся, мы её на всякий случай в пустую консервную банку кладём, вдруг пригодится.
  Ну и "бункер". Это мы так дыру прозвали, которую копаем в углу кухни. План такой, что со временем под деревней будет система подземных ходов. Мечтаем. Детство, конечно. А в последнее время и вовсе забросили это дело. Пользы никакой, а мы стали быстро уставать. В последнее время используем яму для мусора - от пайков и другой 'вертолётной' снеди остаются пластиковые, жестяные и стеклянные упаковки и банки, которые сжечь нельзя, а выбрасывать в снег не спешим - вдруг пригодятся.
  Соседи - большей частью такие же дачники, как и мы, у них тоже ни хрена нет. У тех немногих, что живут в деревне постоянно - в основном бабки да дедки, тоже не очень богато. Иногда меняемся. Но за полтора года осточертело всё.
  - Не, ну я серьёзно. Чем топить будем, если опять красный?
  - Тобой.
  Андрюха надулся. Он всегда был занудой. Иногда я даже рад, что не всё изменилось. Говорить этого брательнику, конечно, не собираюсь.
  - Не гони волну. После проверим, если красный - спалим, что осталось. На крайняк попросимся к кому-нибудь. Не оставят же нас подыхать.
  До конца снегопада мы молчим. У настенных часов давно села батарейка, в последний раз её меняли сто лет назад. Все три мобильника сдохли в первые же дни. Мы до последнего пытались дозвониться родне и друзьям, узнать, как обстоят дела у них. Все абоненты оказались недоступными. А потом сели батарейки, и мы задним числом спохватились, что нужно было экономить энергию. Вдруг связь наладилась бы несколько дней спустя? Впрочем, позже узнали от более дальновидных соседей, что и пару недель спустя ничего не изменилось. Немногие стационарные телефоны в деревне тоже не работали.
  Из нас троих наручные часы имелись только у бати. Его маленькая гордость: "Ракета" - серебристый корпус с белым циферблатом, металлический браслет. Купленные когда-то с каких-то премиальных с какими-то приключениями. Батя рассказывал нам эту историю тысячу раз, а вот, оказалось, я её совсем не помню. Андрюха, зануда, наверное, мог бы повторить, но я не хочу слышать папкину историю от брата.
  А часы лежат теперь вместе с владельцем под толстым покрывалом снега. Мы как-то не подумали снять их. А если бы и подумали, то, наверное, всё равно не сняли бы. Потому что они папины.
  Когда мы были маленькими, он запрещал брать часы без спросу. Потом уже самим не хотелось. Но это же не значило, что стало можно. Глупость, знаю. Но именно так думается.
  Попробовали бы ориентироваться по солнцу, но его почти не видно даже в самые ясные дни, так что живём мы, так сказать, вне времени. Что означает - один час кажется тремя, три - сутками, а сутки - бесконечностью.
  Падают последние снежинки. Андрюха, естественно, нарушает тишину первым.
  - Банзай!
  Он берёт один из двух серебристых пакетиков с заумной надписью "Порошок лакмусовый". Открывает двойную форточку, впуская в помещение щедрую порцию свежего холода. Высовывает наружу обе руки и разрывает фольгу.
  Слабый ветер уносит немного желтоватого порошка, но большая часть просыпается под окном.
  Голубой. Таблицу мы знаем наизусть. Это значит - нужно торопиться. Вот только затёкшее тело не хочет развивать скорость.
  - Твоя очередь ведро выносить, - хватая лопату и ведро заявляет Андрюха и выскакивает на улицу.
  Не помню, мозги тоже промёрзли, может, и правда, моя. На споры по-любому времени нет. Поднимаю отхожее ведро, заменяющее нам туалет, и следую за братом.
  Всё что у нас есть, уже надето пятью слоями. Зимние вещи, естественно, мирно висят в шифоньере городской квартиры.
  Соседи подкинули цветастый платок и вязанный шарф. И на том спасибо.
  Иногда кое-что приносит вертолёт, но не всем достаётся. Нам повезло получить две пары тёплых сапог. Размер, правда, гигантский, но это даже неплохо. Обвязываем ноги поверх носков кухонными полотенцами. Ходить только неудобно.
  В четырёх носках дырки сделали - получились варежки. Большие пальцы носовыми платками обматываем. Выглядим как чучела огородные. Да наплевать.
  Андрюха уже заполнил первое ведро и понёс снег в дом, чтобы вывалить его в наш "водопой" - ванну. Растаявший "голубой" снег можно было пить после кипячения.
  Остальной снег раскидаем по сторонам - без этого никак, иначе занесёт и дверь, и тропинку на улицу, которую мы, в негласном единстве с соседями, стараемся держать расчищенной. Никто не хочет быть отрезанным от других.
  Под новым снегом, конечно, подтаявший "красный", но уже не такой ядовитый, как когда лежал сверху.
  Андрюха говорит, это, наверное, потому что предыдущий слой получает меньше воздуха после нового снегопада. Но это так, домыслы.
  Отхожу по ещё нерасчищенной тропинке подальше от дома и, не глядя, выливаю отвратительную жижу на ненавистную белизну. Чищу ведро снегом и спешу назад в дом, где оставляю "туалет" и беру топор.
  Старый орех мы валили в два захода - в затишья между снегопадами.
  Смахиваю топорищем снег и местами рублю, местами ломаю древесину. Сначала - ветки, с ними проще, главное, чтобы подъёмные были и в дверь влезали. На дрова мы их потом в доме покромсаем.
  Андрюхе и мне приходится часто делать перерывы, переводить дыхание: совсем ослабли. Надо бы спортом заниматься, но как-то не получается - холод парализует, да и жрать постоянно охота, пайки с вертолета, что называется "слишком мало, чтобы жить, слишком много, чтобы сдохнуть".
  Время спустя меняемся с братом местами, и, как всегда, поначалу новая работа кажется легче предыдущей, открывается "второе дыхание". Но довольно быстро приходит очередная волна усталости. Мысленно повторяю снова и снова: "Отдохну потом". Приноравливаю монотонные движения ритму этих слов: "отдохну" - зачерпываю лопатой снег, "потом" - отбрасываю его в сторону.
  - Эй, слышишь? - кричит Андрюха.
  - Слышу, что ничего не слышу! Руби дальше! - сложно огрызаться, когда запыхался.
  - Тормоз! Вертолёт!
  
  
  Глава 2
  
  Прислушиваюсь. Действительно, зануда прав. Случается с ним такое.
  Знакомому шуму лопастей вертолёта я радуюсь по многим причинам. Это оправданный повод прервать работу - сегодня моя очередь. И будут "подарки" - что-нибудь достаётся всегда. Это возможность повидаться с соседями и узнать последние новости, которые потом подробно перескажу Андрюхе.
  И, может быть, увижу сероглазую. Мы не были знакомы, но я её приметил ещё до снега и радовался как дурак случайным встречам. Каждый раз обещал себе, что подойду и заговорю с ней, но сделать это как-то не получалось. Очень смущала жадная на слухи толпа селян. Меня хватало только на то, чтобы незаметно поглядывать на девушку.
  Кричу Андрюхе:
  - Я бегом!
  Прислоняю лопату к забору - уже расчистил тропинку до калитки, забегаю в дом и хватаю пустую спортивную сумку. Минутой позже топаю через снег по колено, совсем не так быстро, как хотелось бы.
  Раньше мы ходили к вертолёту вдвоём, но опыт научил беречь каждую секунду между снегопадами, хоть и обидно, но разделяться получается эффективней.
  Части улицы расчищены, ближе к цели видны следы, я стараюсь ступать в них - так немного легче.
  Деревня наша небольшая, многие дома принадлежат или сдавались в аренду дачникам-сезонникам. Так вышло, что почти все они пустуют, а у нас, живущих почти на отшибе, непосредственных соседей нет. Дом через улицу напротив тоже бесхозен и только дюжину метров дальше находится первый обитаемый двор.
  Живёт там пожилая пара, мы с ними на уровне здраствуйте-до свидания общаемся. Понятно, что чистить общую дорогу до их дома нам с Андрюхой приходится самим.
  Дальше и до самого поля население немного гуще, что сразу заметно и по тому, как расчистили путь.
  Как всегда, несколько человек уже ждут. Повезло, живут ближе. Вот ведь закон подлости. Ведь почти сразу за нашим домом тоже начинаются поля, но вертолёт прилетает на то, что от нас подальше. Просто свинство.
  Среди ожидающих уже стоит мужик с дробовиком. Чёрт его знает, заряжен ли, но владелец ведёт себя так, что, думаю, да. Под широкими седыми бровями строго смотрят глубоко посаженные глаза, и даже морщины у мужика какие-то... суровые.
  В лицо знаю всех, а вот по именам - немногих. Не до знакомств. Но мы с Андрюхой клички придумали для удобства. И не мы одни.
  - Крокодил! Быстро подоспел, - кивает Дробовик.
  Когда вертолёт прилетел в первый раз, братан сумничал: "Я такие в фильме видел, это "Крокодил"!" Зануда, что с него взять.
  Только Дробовик таким же нудным оказался и завёл: "Крокодил" - машина боевая, а та, что к нам летит - транспортная", то ли Ми, то ли Миг, я не запомнил. Сейчас жалею, что не слушал, но тогда, в самом начале, был... легкомысленней, что ли. А досталось нам обоим - братья Крокодилы.
  - Афанасьевна умерла, - быстро начинает отчитываться Сорока.
  - Осталось что? - почти стыдно, что мне не жалко малознакомую бабку.
  - Да что там у одинокой старухи! - отводит глаза Сорока. Ясно, разделили без нас. Ну и хрен с ними.
  Иногда мы с Андрюхой обсуждаем, что если станет совсем плохо, пойдём на разбой. Но это так, бравада. Хотя, если прижмёт...
  - У Анькиного сына температура высокая. Вот, попрошу...
  Только сейчас замечаю кусок картона у неё в руках. Сорока поворачивает надпись ко мне: "Парацетамол! Антибиотики!" Смотрит так, что чувствую - надо что-то сказать.
  - Иногда привозят, - говорю то, что и так все знают. Так же, как знают, о чём не говорю: чаще всего просьбы остаются без ответа.
  Связь с парнями в вертолёте вообще паршивая. В первый раз один из них кричал что-то в мегафон. А мы все стояли внизу, орали и размахивали руками, думая, что нас заберут. Прибавьте шум винтов. В общем разобрал только одиночные слова: "...климатическая...", "...не покидать...", "...инструкция...", "...снабжение...".
  А потом они опустились ниже, скинули на снег мешок и улетели. В той первой подачке были пачки таблиц с инструкцией на обороте и перевязанных резинкой пакетиков из серебристой фольги. Никто не знал, что это, но ломанулись, чтобы заграбастать побольше.
  Вмешался Дробовик - даром, что он тогда без оружия был - гаркнул так, что все притихли, а потом распределил фиговины поровну. Почти. Потому что остаток забрал вместе со своей частью, сухо отрезав:
  - Нужно будет, приходите.
  С тех пор он часто так делал. И без ружья не появлялся.
  А вертолёт прилетает раз в две-три недели, всегда после "голубого" или "серого" снегопадов. Но сколько мы не трясли плакатами "Что произошло?" и "Как долго ещё?", ответов не последовало. А разве сложно было вложить в мешок какую-нибудь записку с объяснением?
  - Сами, наверное, не знают ничего, голубчики. Это же солдатики, подневольные, - твердила одна тётка, чьего младшего сына забрали в армию ещё до снегопадов.
  Подходят ещё больше людей, гул голосов нарастает, как на базаре. Я стараюсь вслушаться во все разговоры одновременно, впитать максимум новостей и сплетен, но приближающийся шум лопастей мешает сосредоточиться.
  Краем глаза замечаю, что подошёл и тот, кого мы прозвали Малдером. Ни за что бы в этом не признался, но радуюсь и втихаря надеюсь, что он снова сорвётся. Немного жалко помешанного, но какое-никакое развлечение.
  Сероглазая сегодня не появляется. А я даже не знаю, из какой она семьи. Может вообще замужем, хоть и не старше меня.
  Наконец показывается вертолёт. Тёмно-серый и массивный, своей передней частью он почему-то напоминает мне дракона Беззубика из детского мультика.
  Кто-то машет, кто-то, в том числе Сорока, поднимает картонки и фанерки с просьбами.
  Когда открывается дверь в боку машины, видно, что внутри всё забито мешками, ящиками и коробками. Вертолёт явно прилетает не только к нам.
  Молодой парень в армейской форме сбрасывает две картонные коробки и три мешка, которые беззвучно плюхаются в снег.
  Вперёд выбегает Малдер, но не из-за "подарков". Он запрокидывает покрытое шрамами лицо и заводит свою обычную пластинку:
  - Сволочи! Уроды! Заберите меня отсюда! Я не хочу участвовать в ваших экспериментах! Слышите, скоты? Вы не имеете права! - Малдер нагибается, загребает снег изуродованной рукой и запускает бесформенный снежок в направлении удаляющегося вертолёта.
  Не слушать невозможно, но особого внимания на психа не обращают: ни люди в вертолёте, ни соседи. Делёжка важнее.
  В этот раз привезли даже лекарства и шоколад. Первое нам с Андрюхой, к счастью, не нужно пока. А второго слишком мало, Дробовик делит его между теми, у кого дома дети.
  Но меня быстро утешает пуховик с капюшоном - о таком даже не мечтал. Сразу натянул обнову, будем носить с Андрюхой по очереди. Ещё кладу в сумку пачку чая, дюжину консерв и несколько сухих пайков, два пакета с какими-то крупами, десяток серебристых пакетиков и рулон туалетной бумаги.
  Не так уж и много, но пока добираюсь до дома, совсем выбиваюсь из сил.
  Вспотевший и усталый Андрюха как раз тащит в дом очередную ветку. Помогаю ему и на пару минут мы присаживаемся перевести дух. Сил на разговоры нет. Братан только поднимает большой палец, кивая на куртку.
  Потом снова идём на улицу. Паузы становятся длинней и требуются всё чаще. И всё же мы успеваем срубить большую часть веток ореха и расчистить тропу до улицы, где несколько метров в отдалении орудует лопатой зять Сороки, когда с неба снова падают единичные белые хлопья. Мы им почти рады.
  Дрова сырые, но раньше мы часто ходили с батей в походы и знаем, как развести костёр при разных условиях. Андрюха быстро расщепляет несколько ветвей и строгает щепки из более сухой средней части. Потом терпеливо подкармливает огонь тонкими веточками, позже добавляет поленья покрупнее.
  Несмотря на то, что пламя поначалу слабое, в доме становится гораздо теплее, чем в последние дни, когда мы с трудом поддерживали тлеющее пламя щепками от нескольких содранных половиц.
  Я завариваю чай, Андрюха открывает нам по мясной консерве и достаёт из пайка сухари. Снимаем и развешиваем мокрую от пота и снега одежду, заворачиваемся в одеяла, садимся поближе к печке и начинаем пировать.
  После еды засыпаем, где сидим, сваленные усталостью.
  На следующий день ноет всё тело. Но с дровами и новыми припасами съестного жизнь кажется прекрасной.
  Неспешно, не опуская ни одной подробности, я начинаю рассказывать Андрюхе про вчерашний поход к вертолёту. Позже мы будем пережёвывать детали снова и снова, пока нас не начнёт мутить от каждого знакомого слова, но сейчас мы оба наслаждаемся свежестью истории.
  Когда дохожу до ситуации с Малдером, Андрюха как-то настораживается, и я мысленно стону. Как я мог забыть?
  - А что, если он прав?
  Началось, блин. Проклятье - жить под одной крышей с таким занудой. Прошу, без особой надежды:
  - Слушай, не начинай, а?
  Но понимаю, что это бесполезно. Как будто Андрюха и сам не знает, что Малдер тот ещё алконавт. И по окрестностям бродить явно не на трезвую голову поплёлся. А потом рассказывал, что увидел вдали лес и холмы - с пожухлой мёртвой травой. Без снега. И только Малдер собрался идти в том направлении, как, по его словам "они пустили снег".
  А ему ещё повезло, между прочим, снег-то был не самый агрессивный. Шрамы - фигня по сравнению с тем, что было бы от "красного" или даже "оранжевого".
  Но Андрюха уже "загорелся":
  - Он ведь не сразу туда пошёл и не спешил особо, а мы двинемся немедленно после снегопада, быстро осмотримся и бегом назад.
  - Опять двадцать пять. Малдер и сам-то толком не знает, где это "туда".
  - Точно не далеко, иначе бы он под снегопадом - даже "жёлтым" - до дома никак не добрался. А направление он показал. Что теряем? Одно затишье. Зато хоть ноги разомнём.
  - Знать бы, сколько часов в этих затишьях. А так "на глазок" куда-то тащиться - идиотизм.
  - А если достану часы, пойдём? - неожиданно спрашивает Андрюха.
  Это что-то новенькое. Недолго думая, только чтобы прекратить эту бессмысленную болтовню, говорю:
  - Ага. Тогда и пойдём.
  И недооцениваю занудство братана.
  Проходит две с половиной недели, когда после очередного снегопада порошок окрашивается в серый цвет, а издалека доносится шум лопастей.
  Андрюха подхватывает сумку и убегает. Я продолжаю рубить ствол ореха, устраивая себе "перерывы", отвлекаясь на расчистку тропинки. Странно, что бывают дни, когда меня просто с ума сводит эта однообразность, а иногда даже приятно заниматься знакомыми делами, без неожиданностей.
  Но хорошее настроение быстро портится, когда возвращается Андрюха. У него для меня сюрприз - зануда раздобыл часы.
  Да какие! Навскидку - килограмм местами ржавого металлолома, в котором, присмотревшись, можно было угадать будильник У меня появляется неприятное подозрение.
  - Что ты за него дал?
  - Это классная штука, работает исправно, только заводить нужно вовремя, - тараторит Андрюха, и мои подозрения превращаются в уверенность.
  - Так что?
  - Пару носков, - отводит взгляд братан.
  - Что ещё?
  - Банку кильки в томате, - но чувствует, что смотрю я недоверчиво и неохотно добавляет:
  - То есть, две...
  Я знаю, что это не всё.
  - Ладно. В следующий раз расспрошу этих... спекулянтов и буду бить рожи.
  Андрюха словно не слышит.
  - Теперь пойдём?
  Не разговариваю с ним до конца дня.
  А на будильник украдкой посматриваю. Реально приятно знать, который час, хотя, казалось бы, какая разница?
  Несколько дней спустя сдаюсь. Главным образом от скуки.
  - Засекаем время затиший, ориентироваться будем на самое короткое.
  - Пять-шесть дней?
  - Две недели, - ожидаю спора, но Андрюха согласен на любые условия.
  Самый короткий промежуток оказывается полуторачасовым. Самый длинный - семь часов. Андрюхино занудство находит новую игрушку. Он рисует головешкой на стене схемы, цвет реакции - продолжительность паузы, точное время начала и прекращения снегопадов. Ищет какие-то закономерности, а кто ищет, тот найдёт. Но все его выводы шиты белыми нитками.
  - Или мы идём с расчётом на час: полчаса-туда, полчаса - назад^; или вообще не рыпаемся.
  - Так ведь - полтора... Ну ладно... С запасом, значит, - боится, что передумаю.
  Как назло друг за другом следуют два "красных", "оранжевый", ещё один "красный" и два "жёлтых" снегопада. Первый "голубой" мы тоже пропускаем, потому что уже вечер, но используем время для колки дров и расчистки тропинки, пока не становится совсем темно.
  На следующий день, ещё до обеда, выпадает "серый". Засекаем время, и я засовываю будильник в накладной карман куртки. Остаётся надеялся, что холод ему не повредит.
  Андрюха накидывает на плечи одно из одеял и дурачится:
  - Я ужас, летящий на крыльях ночи...
  Сдерживаюсь, чтобы не ответить ему в духе бородатого анекдота и говорю:
  - Веди, Сусанин, - хоть все подробности маршрута сто раз обсуждены. Но довольная морда брата того стоит. Это его приключение. Но я и сам тоже волнуюсь. Вот как одичали.
  Мы довольно быстро доходим до "вертолётного" поля, сопровождаемые удивлёнными взглядами немногочисленных встреченных соседей, занятых расчисткой. Только одна тётка, прозванная нами Корзинкой, спрашивает удивлённо, словно не верит свои ушам:
  - Вертолёт?
  Отвечаю:
  - Нет, просто гуляем, - и зарабатываю ошарашенный взгляд. Плевать.
  Не считая того участка, который мы время от времени вытаптываем всей толпой, поле нехоженое. К счастью, под редкими солнечными лучами снег иногда подтаивает, покрывается коркой. Но всё равно мы проваливаемся в белую холодную массу до середины бедра. Продвигаемся медленно, будильник при каждом шаге бьёт по ноге и весит, кажется, целую тонну.
  Я достаю его и слежу за временем - возможно чаще, чем необходимо, в поисках повода для передышки.
  - Через семь минут поворачиваем назад.
  Андрюха указывает на небольшой пригорок в отдалении:
  - Оттуда дальше видно будет.
  Я киваю. Подъем даётся нам тяжело. Вверху, даже не осмотревшись, вынимаю будильник.
  - Всё, назад. И так три минуты...
  - Смотри! - перебивает меня Андрюха, и я вспоминаю, зачем мы карабкались на этот местный мини-Эверест.
  Вдали видны поля и разделяющие их ряды лесопосадки. Вблизи - белые, дальше - бурые.
  - Тёмный снег? - я в самом деле говорю это вслух и получаю справедливый ответ:
  - Дебил! Нет там снега! Малдер прав! Пошли, не нужно назад! Мы успеем, ты же с запасом посчитал.
  Я пугаюсь. Даже сам толком не понимаю, чего, наверное, перемен.
  - Слушай... Давай в другой раз.
  Андрюха смотрит на меня, как на помешанного.
  - Почему?
  Я молчу. Не знаю, почему, просто чувствую - лучше вернуться домой. Сейчас же.
  - Как знаешь, а я иду, - братан начинает спускаться.
  Несколько секунд я с трудом перевариваю услышанное, а потом бросаюсь догонять Андрюху. У меня небольшое преимущество - иду по его следу.
  - Ах ты, гадёныш! А ну, повернул! Я бате за тобой следить обещал!
  - Так и следи. Я не мешаю.
  Даже не оборачивается, паскудыш.
  Неожиданно идёт снег. И с первыми снежинками в голове что-то щёлкает. Раз Малдер прав... Что он говорил? "Они пустили снег"? Андрюха оборачивается и я вижу в его глазах ту же самую догадку. И начинающуюся панику. Как успокоить зануду? Занять его делом.
  - Порошок у тебя.
  Он кивает, стягивает с рук носки и долго копается в кармане своих джинс. Несколько секунд держит серебристый пакетик в руках, словно не решаясь разорвать его.
  В конце концов решается и высыпает содержимое на белую поверхность.
  Краем глаза замечаю вдалеке на буром ландшафте ошалевшего мутанта размером с собаку. Он бежит прямо к снежной кромке, остаётся надеяться, что не по наши души. Защищаться-то совсем нечем.
  Но увиденное заставляет меня забыть о мутанте. Часть порошка реагирует с предыдущим снегом, принимает серый цвет. Но местами, там, где лежат ещё пушистые новые хлопья, проступают зелёные пятна. Что за фигня? В голове переклинивает: "Зелёный - цвет надежды." Ага, как же.
  - Зелёного же не бывает, - бормочет Андрюха. - Нет в таблице зелёного...
  Замечаю странный запах. А может, это только кажется, от страха?
  Жжёт в носу и горле, чёрт, нет, не глюк. Надо бежать, постараться укрыть лица, попробовать добраться до дома...
  Но, внезапно охрипшим голосом, говорю совсем другое:
  - Слышишь, Андрюха... Ты, главное, не переставай быть занудой. Я привык.
  Смеяться чертовски больно. Но как остановиться? Ведь в таблице действительно нет этого дурацкого зелёного.
  
  
  Глава 3
  
  Как вернулись домой, почти не помню. Андрюха сдёргивает с плеч плащ из одеяла, и мы прячемся под ним. Хрипло подгоняем друг друга, почти задыхаемся, видим только следы, оставленные нами минутами раньше и надеемся, что их не занесёт слишком быстро.
  Не сразу замечаем, что снегопад прекратился - так же неожиданно, как и начался. Каждый вдох и выдох отдаются болью, у Андрюхи из носа идёт кровь.
  Смутно запоминаются испуганные лица нескольких соседей всё ещё занятых чисткой улицы. Очевидно, во время нашей вылазки в деревне снег не падал. Но это я понимаю позже, сейчас не до того.
  Кажется, кто-то предлагает помочь. А кто-то ругается и добавляет:
  - Сами виноваты.
  Кажется, Сорока кричит нам вслед, что забежит проведать. Я, вроде, что-то отвечаю. Точно не припоминаю.
  Но знаю, что в тот день никто к нам не приходит. А потом снова начинает падать снег. Мы даже не проверяем цвет: сил что-то делать всё равно нет. Еле-еле умудряемся топить, чтобы не околеть.
  Постоянно кашляем. Нас кидает то в жар, то в холод, наверное из-за высокой температуры. Но ни градусника ни лекарств нет.
  Андрюха несколько раз теряет сознание. Кажется, я тоже.
  Чувство времени совсем теряется, мы забываем завести пресловутый будильник, и он останавливается. Я не сразу понимаю. Сначала кажется - время застыло. Так хреново.
  Вроде проходит несколько дней, когда к нам заглядывает один из соседей. По-моему, он надеется, что мы сдохли и хочет посмотреть, чем можно поживиться. Чертыхается и уходит. Но хоть расчистил кое-как дорожку от улицы к дому.
  Я вижу всё как в тумане, лица "гостя" не могу рассмотреть. Так и не узнаю, кто это заходил и поэтому кажется - это мог быть каждый.
  Очень медленно, но я начинаю чувствовать себя немного лучше. Правда, ослабел сильно, но заставляю себя двигаться и что-то делать, понимая - надо тренироваться. Появляется аппетит, кашель становится мягче и мучает реже, возвращается нюх. Рассеивается осточертевший туман.
  И только сейчас я понимаю, что Андрюхе плохо. По-настоящему плохо, гораздо хуже, чем мне.
  Он тоже почти перестаёт кашлять и уже не спит целыми днями, но, как-то и не просыпается... Чёрт, не знаю, как объяснить. Глаза открывает - и лежит. Помогаю сесть - сидит, но сам встаёт, только чтобы облегчиться - и снова в кровать забирается. Немного ест и пьёт, если ставлю еду перед ним. А глаза пустые какие-то, словно не видит ничего. И молчит. Вот это самое страшное. Потому что в доме тишина царит, словно это склеп. И ещё потому что молчаливый Андрюха - это просто не Андрюха.
  Пытаюсь растормошить брата, сам начинаю болтать, чувствуя себя полным идиотом:
  - Сейчас консерву открою, есть будем. Что там у нас? Свиная тушёнка. Будешь свиную тушёнку, Андрюха?
  Он иногда говорит:
  - Есть...
  Но я чувствую, что это не настоящий ответ. Просто повторяет за мной, как эхо. Но чаще брат совсем ничего не говорит. А я быстро выдыхаюсь, не привык балаболить.
  Завожу будильник, выставляю примерное время, но суть не в часах. Просто пусть хоть какой-то звук раздаётся, даже это проклятое тиканье.
  Достаю гитару и делаю вид, что играю, горланю песни Цоя - петь никогда не умел, но мне это никогда не мешало. Сейчас надеюсь, что брат велит мне заткнуться, но он вообще никак не реагирует на "концерт".
  Несколько попыток спустя я пускаю инструмент на дрова, как давно предлагал Андрюха. Я ведь не соглашался большей частью, чтобы подразнить его. А теперь нам обоим побоку.
  Не понимаю, как помочь, и чего братухе не хватает, по виду ведь, вроде, здоров. А, если помешался от снега, то почему со мной всё в порядке?
  Или он так хотел уйти, что частично действительно покинул деревню, оставив здесь свою оболочку? Это я во Фрейда доморощенного играю. Какая-то сумашедшая мысль, как и вся ситуация, но по-своему утешительная. Можно было верить, что Андрюха когда-нибудь вернётся.
  Но, чтобы застать этот день, нам обоим нужно выжить.
  После следующего "голубого" снегопада я выхожу с лопатой на улицу и немного расчищаю дорожку.
  Дорубываю то, что осталось от ореха и присматриваю для следующего раза абрикос, растущий около калитки. Часть веток свисает на улицу, но урожай был всегда таким богатым, что никто не собирал плоды по ту сторону забора. Фрукты падали на землю, нередко на них наступали... Эх, их бы сейчас сюда. Или хотя бы сухофруктов. И тот виноград, которым постоянно пичкала нас бабка, а мы воротили носы - в нём же косточки.
  Чищу отхожее ведро и упрекаю брата:
  - Можешь прекращать симулировать. Я вынес, вне очереди, спасибо говорить не нужно.
  - Признайся наконец, что это твоё любимое задание, - поддеваю я сам себя, пытаясь подражать Андрюхе.
  - Всё лучше, чем строить из себя дауна, - отшучиваюсь я, но получается как-то совсем не смешно.
  Начинает смеркаться, и одновременно в воздухе снова закружили первые редкие хлопья снега. Я захожу в дом и принимаюсь снимать промокшие вещи, когда раздаётся стук в дверь. Сразу вспоминаю непрошеного визитёра, который заглянул к нам в первые дни после возвращения. Вот будет ему неприятный сюрприз, что мы ещё живы.
  Нарочито резко распахиваю дверь, выкрикиваю громче, чем необходимо:
  - Кого принесло?
  Демонстрирую силу, как могу. А сам вспотевший и руки дрожат после работ.
  В дом вваливается Малдер. Вблизи шрамы на его лице кажутся ещё более неприятными, чем обычно. Деревенский чудак сейчас совсем не кажется потешным.
  - Видишь - снег пошёл. Внутри поговорим. Весь день к вам пробирался, мне дверь завалило снегом, с час, наверное, только с ней мудохался.
  У меня даже слов не находится от такой напористости, хотя вопросов появляется целая куча. С другой стороны - спешить некуда, обсудим всё. Возможно, Малдер у нас надолго, до следующего "голубого" снегопада. Не гнать же мужика на улицу?
  Он в это время проходит в комнату, снимает со спины допотопный рюкзак из выцветшей парусины и начинает выкладывать консервы.
  - Это я вам захватил, последний вертолёт-то вы пропустили... где брательник твой, кстати?
  Я киваю в угол, где на кровати, укутавшись в одеяло, сидит Андрюха. Он никак не реагирует на гостя, не издаёт ни звука и не двигается, неудивительно, что Малдер его не сразу замечает.
  - А! Привет, Крокодил!
  Но, не получив ответа, гость тянет:
  - Тааак. Рассказывай...
  Рассказывать не очень хочется. Я кивком указываю на гостинцы:
  - Спасибо. - И, не желая, чтобы он считал меня дураком, добавляю:
  - Себе-то, надеюсь, взял часть, за доставку? - хочу, чтобы это прозвучало легко, как шутка, но в моём голосе явно звучит нотка упрёка. А ведь Малдер мог забрать всё, мы бы даже не узнали. К счастью, мужик не обижается, только подмигивает:
  - Только немного поменял на жидкое.
  Я сразу верю. Это, наверное, объясняет и необычно сильный занос дверей соседа - старый алконавт пребывал некоторое время в запое. Да, те, кто умеет гнать самогон, голодными не сидят.
  Ещё одно было важно узнать:
  - А это ты приходил к нам? Пару дней спустя после нашей вылазки.
  - Не я. А что?
  - Да ничего, просто спросил.
  Малдер молчит, но смотрит так, что мне кажется - понял всё. Он, конечно, выпивоха, но явно не дурак, и ухо с ним надо держать востро.
  И тут я пугаюсь. А что, если он пришёл убить нас? Забрать всё нужное? В деревне, может, кризис какой, а мы не в курсе. Если первым гостем был не Малдер, то это не значит, что он лучше.
  Еду он для виду принёс, чтобы впустили. И что теперь? Смогу с ним справиться? Я на полголовы выше, но он крепче, шире в плечах. После болезни и утомительного дня из меня боец никакой. Может, Малдер, специально выжидал?
  Он двигается в моём направлении, и меня охватывает какое-то детское желание позвать на помощь. Напрягаюсь, готовлюсь защищаться.
  Но Малдер только внимательно смотрит мне в глаза и встряхивает за плечи.
  - Ты без сил совсем, смотри, как дрожишь. Давай, поешь, отдохни.
  И добавляет тише, доказывая, что насчёт его проницательности я не ошибаюсь:
  - Правильно боишься, сынок. Времена смутные. Но я вам ничего не сделаю. Бухал пару раз с вашим папкой, земля ему пухом.
  В его глазах это, наверное, было залогом крепкой дружбы.
  А у меня от упоминания отца и словечка этого - "сынок" - навернулись слёзы. Совсем расклеился. Хорошо, что Малдер как раз отвернулся и начал распаковывать кое-что из еды.
  Потом я раскочегариваю печь пожарче, завариваю чай. Малдер, которого, оказывается, зовут Матвеем, организует на столе немудрёный ужин. Едим без удовольствия, не спеша. Гость бурчит:
  - Жрать без стопки - хуже пересола.
  Я же тяну время, понимая, что потом придётся рассказывать в деталях о нашем походе.
  Андрюха равнодушно клюёт еду с подноса. С кровати братан так и не поднимается, а я не настаиваю - стульев-то у нас только два, остальные спалили.
  В помещении повисает напряжённая тишина. Наступило время для нашей истории, но я всё не могу начать. И тогда говорит Матвей:
  - Когда последний вертолёт прилетал, сразу услышал, что люди о вас шепчутся. Но как на базаре, блин. Рассказали что вы куда-то ходили, а зачем, почему, с чем вернулись - никто не в курсе. Спрашиваю - живы хоть Крокодилы? Отвечают - вроде, живы. А сами глаза отводят. Ну я Радиону говорю: давай, для парней возьму гостинец. Он зыркнул нехорошо, но дал кое-чего... Строгий, но справедливый мужик.
  - Мы его Дробовиком прозвали, - непонятно зачем рассказываю я и прикусываю язык. Не хватало только, чтобы Матвей спросил про свою кличку. Но он продолжает:
  - Я сначала домой забежал, и сразу снег пошёл. Вот только сегодня до вас добрался.
  Деваться некуда, и я рассказываю об Андрюхиных планах, о будильнике и походе. Умалчиваю о ссоре между братом и мной там, на холме. Незачем чужим знать, что мы не всегда заодно. Заканчиваю:
  - Потом долго болели, теперь, вроде, почти поправились.
  Матвей не комментирует последнее. И так ясно, что слово "поправился" и отдаленно не описывает состояние Андрюхи, который дремлет после ужина,
  - Из-за моей болтовни, значит, - тянет гость с досадой.
  Нет, я его не упрекаю, хотя упомянул, конечно, откуда у брата появилась идея вылазки. Но и не жалею, что Матвей теперь испытывает угрызения совести. Хоть кому-то не всё равно.
  - Эх, поговорили бы сначала со мной. Я-то второй раз не пошёл. Понятно же, что просто так не отпустят...
  Об этом я как-то не подумал. Ну, ладно я, но Андрюха? Расспрашивать, уточнять, анализировать - это же его любимое занудство. Что же он так сплоховал? И вдруг понимаю:
  - Андрюха знал, что ты отговаривать будешь!
  Матвей задумчиво кивает:
  - Хитёр малый.
  - Угу. Сам себя перехитрил.
  Очень хочется всыпать Андрюхе по первое число, но не бить же лежащего. Спящего. Помешанного.
  - И что теперь?
  - А ничего, - пожимает Матвей плечами, похоже, даже удивлённый таким вопросом. - Жить, ждать, пока наиграются.
  Я определённо не поспеваю за ним.
  - Кто?
  - Правительство, конечно! Кто ещё может такое провернуть?
  - Не знаю... Зачем им всё это? Снег и вся фигня? И как они это сделали?
  - А хрен знает, - по тону гостя ясно, что подобные мелочи его не интересуют. - Эксперимент ставят, наверное. По телеку такое постоянно показывали.
  - Надо рассказать другим.
  Матвей скучнеет.
  - Рассказывал. Не верят, сам знаешь. Ты-то верил?
  Я не обращаю внимания на последний вопрос.
  - Теперь нас трое... - взгляд падает на лицо безмятежно дремлящего брата, и я поправляюсь:
  - Двое.
  В комнате уже царит уютный полумрак. Мы оставляем заслонку открытой, и слабый свет углей в печи пульсирует, гипнотизируя. Меня клонит в сон. Вроде, я даже уже дремлю, во всяком случае вздрагиваю, когда Матвей напряжённо шепчет:
  - Кажется, у вас гости.
  За окном стоит тёмный силует в окружении беззаботно танцующих снежных хлопьев.
  
  
  4 Глава
  
  Мне жутковато. Даже если предположить, что чужак за окном один из соседей - нормальный человек не станет молча стоять перед окном. Да ещё и в сумерках. Не говоря о снегопаде.
  Но, похоже, что это мутант. Видно нечто такое в его очертаниях... Сложно описать словами. Какая-то неправильность в положении тела. Правда, таких крупных особей и так близко ещё никогда не видел. Подробностей разглядеть не получается, всё-таки почти стемнело, и снегопад очень плотный. Наверное, так даже лучше. Обычно мутанты выглядели так, словно их вывернуло наизнанку. Чёрт знает, что у подобных на уме и сколько в их башках того ума...
  Хорошо, что я не один. На Андрюху-то рассчитывать не приходится.
  - Красавчик, - говорит Матвей. - Так я их называю, - поясняет он на всякий случай.
  - Что будем делать? - шепчу я.
  - Спать.
  От удивления я даже перевожу взгляд от пришельца за окном на Матвея.
  - А что? Они безобидные. Посмотрит и уйдёт. Я в кухне раскладушку видел...
  За пару минут он сооружает себе спальное место у печи, укрывается курткой и храпит. Невольно начинаю уважать Матвея - вот так нервы.
  Сам-то иду к входной двери, проверяю, задвинут ли засов, хотя и знаю, что закрывал. Потом сажусь чуть подальше, в стороне от окна, но так, чтобы мутанта видеть. И мне всё время кажется, что он в свою очередь не сводит глаз с меня.
  Вначале, после первого снегопада, мутанты стаями бегали. Андрюха тогда ещё занудничал, мол, это не мутанты, а искалеченные и обезображенные животные. Мутация с генами связана, кажется. Непонятная заумщина про поколения... Вот, честное слово, пусть только братан в себя придёт, и я попрошу рассказать снова, постараюсь слушать и вникать. Если захочет - даже два раза выслушаю... В общем - бегали как бы не мутанты, но название осталось.
  Под снег попали коровы, козы, куры, собаки и прочая живность в том числе дикая, вроде кабанов и зайцев. Денёк-то был погожий, все животные паслись на лугах или гуляли во дворах.
  Большинство сдохло на месте. И, скорее всего, не самой приятной смертью. Я хорошо помню, как жёгся тот первый снег.
  Но некоторые выжили, хоть от их вида меня тошнит, и, честное слово, по мне, так лучше откинуть коньки, чем такое существование. Шерсть и перья исчезли, красную воспалённую кожу местами покрывают гноящиеся струпья. Глаза у всех налиты кровью и навыкате. Губы разъедены и даже оскалы травоядных выглядят угрожающе. А всех клювастых я и раньше недолюбливал. С тех пор, как в детстве меня ущипнул гусь.
  А ещё есть такие как "гость" за нашим окном. Проще думать, что они бывшие местные бомжи. Но, понятно, что и несколько пропавших без вести соседей могли "мутировать". Это как-то особенно страшно. Потому что их никто не узнаёт, и они сами тоже почти всё человеческое потеряли. Во всяком случае ни разу не слышал, чтобы такие разговаривали или узнавали своих, или возвращались домой. Что-то произошло не только с их телами. Невозможно сказать наверняка, насколько и как именно изменились животные и люди. От этой неизвезности не по себе.
  Оставшихся мутантов, к счастью, не так уж и много. Хреново только, что шмыгают по деревне, и никто не знает, чего от них ожидать.
  Ходят слухи о разносимых мутантами болезнях. Кто-то утверждает - все твари стали плотоядными и охотятся на людей. Иные считают, что страшные эти существа тоскуют по дому, но это бред полный: лесное зверьё к нам тоже лезет. Точно никто ничего не знает и проверять, естественно, не хочет. Ясно одно - лучше держаться от тварей подальше.
  Только теперь совсем не понимаю, какого чёрта мутанты по сугробам прыгают, когда сравнительно недалеко чисто? Логично ведь слинять? По-моему, да. Может, твари слишком тупые или логика у них своя - хрен разберёшь, как они "тикают".
  Вот, размышляю о тиканье, и сразу замечаю нетихую работу будильника, хотя он, конечно, всё время задним планом звучал. Тик-так, тик-так, тик-так...
  Только вдруг думаю, что это папкины часы тикают. А он сам... Вот кто, этот мутант за окном! Превратился под снегом, выбрался из сугроба и вернулся домой, посмотреть как мы живём. А я Андрюху не уберёг.
  И, словно слыша мои мысли, мутант начинает говорить, и я понимаю каждое слово, несмотря на ветер снаружи и закрытое окно.
  - Эх, ты. Недолюдь.
  Это у бати самое обидное ругательство было. От этого больно. Ещё хуже от разочарования, явно сквозящего в знакомом голосе. И от холода, которым пронизано каждое слово.
  Ледяной ветер касается моего лица, холод опускается ниже, распространяется по всему телу. Пытаюсь что-то сказать, объяснить, оправдаться, но с ужасом замечаю, что губы смёрзлись, и получается только глухо мычать.
  - Проснулся? Давно пора, - раздаётся рядом совсем другой голос.
  Я открываю глаза и несколько секунд собираюсь с мыслями. Вспоминаю о визите Матвея и понимаю, что фигня про батю мне просто приснилась. Всё равно остаётся тяжёлый осадок.
  В комнате действительно заметно прохладно из-за открытой форточки. Снаружи светло и ясно. Матвей разрывает один из серебристых пакетиков.
  - Повезло! Второй "голубой" подряд. Я тогда домой, - и он начинается собираться.
  - А мутант? - всё ещё сонный спрашиваю я.
  Матвей уже застегнул куртку, вскидывает на спину пустой рюкзак.
  - Ушёл давно. К таким лучше не лезть, думаю, но я за ними с самого начала наблюдаю, не злые они. Красавчики любят подойти и смотреть, а потом уходят. Ещё видел, как они снег жрут - и не только "голубой" и "серый". Похоже, кто после самого первого выжил, как-то приспособился.
  Я удивлён. Мутанты нередко пробегают через наш двор. Но особо за ними не понаблюдаешь. Иногда от скуки на спор считали тварей. Я всегда ставил на нечётное, Андрюха - на чётное. Но точное количество никто из нас ни разу не угадал. А таких надолго замирающих, как ночной визитёр, раньше не случалось. А то и мы бы понаблюдали: зануда Андрюха наверняка целую систему разработал бы.
  - Ну, значит за мной следят особо, потому что я первым догадался об эксперименте, - объяснил Матвей не без гордости. А потом продолжил торжественным шёпотом:
  - Думаю, в них камеры, и организаторы за нами наблюдают.
  Я зависаю, пока соображаю, о чём это он. Всё-таки Матвей - Малдер, не без того...
  - Ну, ребятки, бывайте, не пропадайте, заглядывайте. Знаешь, где я живу?
  Отрицательно мотаю головой. Думаю, с одной стороны, хорошо, что Матвей уходит. А с другой - жалко, хоть какое-то разнообразие.
  - От вас направо через пять домов проулок, тот, что на параллельную улицу ведёт. Там - налево. Третий дом мой.
  - Хорошо, спасибо, Малдер, - говорю я, толком не зная, что сказать.
  Он оборачивается уже в дверях и ржёт сердечно.
  - Малдер? Это из "Секретных материалов"? Знаю этот сериал. Классный. Зови Малдером, если хочешь.
  Я, кажется, краснею и бормочу извинения, но Матвей-Малдер уже вышел. Чёрт, неудобно получилось.
  Всё тело болит после вчерашних работ и ночи, проведённой на стуле. Очень хочется завалиться около Андрюхи, который всё ещё крепко спит. Но нельзя расслабляться.
  Одеваюсь и выхожу во двор, расчищаю дорожку - сегодня это не сложно, за один снегопад её не сильно завалило.
  Потом начинаю рубить абрикос. Прерываюсь несколько раз, потому что кажется, что издалека раздаётся знакомый шум лопастей.
  Очень хочется к вертолёту. Посмотреть в глаза соседям. Показаться самому - жив и здоров, как в анекдоте: "не надейтесь". Может, удалось бы повидаться с сероглазой. Представляю, как она выбежит мне на встречу, скажет, что переживала, спросит, как дела... Тут же думаю, что если бы волновалась, пришла бы нас навестить. Но это неприятная мысль, и я тут же сочиняю, что девушку не отпускают родители. Это кажется логичным.
  Замечтался так, что падающее дерево чуть не придавливает мне ногу. Матерюсь и пинаю ствол ногой. Надо сосредоточиться.
  Устал безумно. Вдруг меня словно током ударило - вспомнил ночного мутанта. Вообще не пойму, как умудрился на время забыть о неприятном госте.
  Осматриваюсь. Вроде, вокруг никого нет. Но чувствую себя неуютно. Неожиданно интенсивно ощущаю холодный воздух, замечаю лёгкий химический запах. От вида белоснежных сугробов на душе становится безумно тоскливо. Очень хочется, чтобы наступила весна.
  А ещё хочется проверить, лежит ли батя там же, где мы его похоронили. И одновременно это самое последнее, чем я хочу заняться.
  Узнать хотя бы, с какой стороны пришёл к нам мутант. Но сугробы местами такие высокие, что заборы давно не препятствие, а следы, конечно, все занесло.
  Моё правило выживания - если не можешь повлиять на что-то, не стоит ломать себе голову. Но я часто прерываю работу и оборачиваюсь, опасаясь, что кто-то... или что-то стоит у меня за спиной. Никого там, конечно, нет.
  Издалека доносятся голоса соседей, которые, наверное, приступили к расчистке улицы. Где-то что-то рубят. Пытаюсь успокоиться, думая о близости людей, хотя и не факт, что в случае чего кто-нибудь придёт на помощь.
  Кажется, большинство соседей живут семьями, как минимум парами. Из одиночек, насколько знаю, только Матвей и уже покойная Афанасьевна.
  Раньше меня это не особо занимало. До визита Матвея я вообще не думал об одиночестве. А сейчас понял, что да, с тех пор как Андрюха не в себе, мне чертовски одиноко. Смешно, но прямо жалко себя стало. Решено: в ближайшем будущем воспользуюсь приглашением Матвея-Малдера. Надо спросить, может он знаком с сероглазой. Но уже сейчас знаю, что постесняюсь заговорить о ней.
  Начинающийся снегопад я встречаю со смесью облегчения и тоски.
  В доме, как всегда, раздеваюсь, топлю печь, открываю пару консерв на обед. Заставляю Андрюху сесть за стол и поесть. Потом читаю ему Гарри Поттера и на несколько минут даже увлекаюсь знакомым сюжетом.
  Затем мы некоторое время молчим, слушая тиканье будильника и потрескивание дров в печи.
  От нечего делать я достаю ненавистный паззл. Прежний Андрюха обязательно бы сказал:
  - Триста сорок седьмой.
  Но теперь он молча встал, пошёл к отхожему ведру, а потом снова лёг в кровать.
  - Возвращайся, Андрюха. Батя ругал, что не уследил за тобой, - сам не знаю, зачем говорю вслух. Но брат неожиданно отвечает:
  - Батя.
  И от этого лишённого эмоций голоса у меня мурашки идут по коже.
  Андрюха скоро храпит. Я даже немного завидую его спокойствию и равнодушию. Сам продолжаю лениво собирать паззл. Мысли заняты другим, и картинка долго не складывается. Наконец, не удостоив щенка и одним взглядом, смахиваю картонки в коробку.
  Потом с горем пополам занавешиваю окно курткой. Остальные окна давно засыпаны снегом. Сплю всё равно беспокойно. Кажется, мутант стоит под окном и смотрит сквозь куртку в комнату. И ненавидит меня. За то, что он мутант, а я - человек. За то, что он в снегу, а я - в тепле. За то, что он мёртв, а я не уследил за Андрюхой.
  
  
  5 Глава
  
  Несколько дней подряд падает "красный" снег. Я чаще, чем раньше, смотрю из окна, но мутанты, как и прежде, только изредка пробегают мимо.
  Неужели тот под окном действительно пришёл из-за Матвея? Моя голова отказывается принять эту мысль. По уши хватает природной катастрофы, не хочется ломать голову о всякой чертовщине, правительственных заговорах и мнимых экспериментах. Но и совсем не думать об этом не получается. Так и с ума сойти не долго. Будем тогда бегать с Матвеем-Малдером на пару за вертолётом и выкрикивать "разоблачительные" слоганы.
  Мысль жутковатая, но забавная, и я смеюсь. Смех на фоне сопения Андрюхи и тиканья будильника звучит чуждо и как-то не нормально.
  Ужасно хочется услышать человеческие голоса. Чтобы хоть как-то нарушить тишину, хватаю первую попавшуюся книгу и читаю вслух, но сосредоточится не получается, и я даже не могу сказать наверняка, о чём идёт речь. Тогда пробую читать задом-наперёд, начина с низа страницы. Уже веселее.
  - Эй, Андрюха, звучит как китайский!
  Но апатия брата сразу убивает развлечение. Слова, казавшиеся смешными, превращаются в зловещую латынь недоброго заклинания, и я захлопываю книгу.
  Твёрдо решаю, что если после следующего безопасного снегопада не прилетит вертолёт, то схожу к соседям, поменяю книжки, может даже проклятый паззл. Если получится дойти, навещу Матвея.
  Но когда наконец выпадает серый, слышен долгожданный вертолёт. Такого подъёма сил я давно не испытывал, спешу, перелетая через сугробы и размахивая сумкой, и оказываюсь на поле одним из первых.
  Сероглазая уже здесь, на радостях забываю стесняться, просто подхожу к ней и говорю:
  - Привет.
  Как же это легко, оказывается. Девушка отвечает:
  - Привет.
  Равнодушно и немного отстранённо, но в моей эйфории сначала этого не замечаю. Позже, когда прокручиваю встречу в голове, понимаю, что сероглазая точно не обрадовалась. А сейчас горю желанием продолжить разговор.
  - Наконец-то летит.
  Понимаю, что это из репертуара Капитана Очевидности, но не получается придумать ничего другого. Ответить сероглазая не успевает, между нами решительно вклинивается тётка, по лицу мне почти незнакомая. Но когда она начинает говорить, узнаю голос и вспоминаю - это у неё сын в армии.
  - Меньше по снегу шляться надо, тогда и прошлый не пропустил бы!
  От такой наглости у меня не находится слов. Больше всего подмывает огрызнуться: "Не ваше дело!" Но затевать ссору совсем не хочется. Опять же, девушка смотрит, хоть и не очень заинтересованно, надо сказать что-то умное.
  - Мы видели границу снега, совсем недалеко всё свободно.
  - Да ну? - равнодушно говорит тётка, что звучит как "Мне всё равно."
  - Можно попробовать выбраться отсюда, - неуверенно обвожу окружающий нас снег рукой.
  - Сильно вы с братом выбрались, - фыркает тётка. - Сказали же - сидеть и не рыпаться, так нет, пошли искать приключений на пятую точку. Отца на вас нет.
  Я не знаю, что ответить. Говорили не рыпаться? Не помню такого, может не услышал, не спорить же сейчас с вздорной тёткой. А последняя демонстративно отворачивается от меня и обращается к сероглазой.
  - Танюша, забежишь потом ко мне? Мешок прошлогодних орехов пропадает, перекрутим на котлетки.
  - Да, тёть Варь, - говорит девушка тем же равнодушным тоном, каким ответила на моё приветствие.
  Вот так поговорили.
  Потом подходят другие. Холодно здороваются и смотрят осуждающе.
  Чувствую, что поход наш с Андрюхой народ обсудил и осудил. Стадо, блин.
  Появляется и окидывает всех хозяйским взглядом Дробовик. Его глаза на миг встречаются с моими, мужик коротко кивает, то ли приветствуя, то ли просто отмечая: "этот жив ещё".
  Ко мне подходит Сорока и, как всегда, быстро тараторит:
  - Брату сильно плохо? Какого лешего вас в поля понесло? Теперь-то, надеюсь, угомонились?
  Отвечаю, что брату плохо, но терпимо. Рассказываю об увиденном и заверяю, что в ближайшее время новых походов не планируем. Отчитываюсь, словно маленький, смешно, честное слово. Но немного благодарен Сороке за то, что она вообще разговаривает со мной.
  - Нет снега, говоришь? - хмурит она лоб. - Значит не привиделось Матвею. Но куда идти-то? У нас здесь дом, хозяйство, снабжение привозят. В руках много не унесёшь, а беженцы-нахлебники никому не нужны.
  - Ну да, а дачникам, вроде нас, домой хочется... - мысленно добавляю: "...и к нормальным людям." Дом у них здесь, блин. А то что ни лекарств ни электричества, значит, это нормальная жизнь? Конечно, каждый решает сам. Хотят жить в каменном веке - да пожалуста, мне то что?
  - Слушай, а может это только островок такой, без снега? - оживляется Сорока.
  Чёрт, о таком как-то и не подумал. Упрямлюсь, хотя начинаю сомневаться:
  - Дальше снега видно не было.
  - Ну так, может, большой кусок без снега, а выхода нет. А местность неровная, что далеко - и не рассмотреть.
  Это верно, помню, что свободную от снега землю мы с Андрюхой увидели, только когда забрались на холм. Возможно, Сорока права, и, значит, надежды нет совсем. От этой мысли на душе тоскливо, и что-то явно видно по моёму лицу, потому что соседка спешит утешить:
  - Да не хандри, наладится всё. Главное, глупостей больше не делайте.
  От необходимости отвечать меня избавляет подошедший Матвей.
  - Здорово.
  Я рад, хотя и немного неловко разговаривать с Матвеем перед людьми, которые считают его ненормальным. Меня это в их глазах точно не поднимет, но плевать.
  - Подбиваешь народ на исход? - подмигивает Матвей-Малдер.
  - Не хотят, - шутя развожу руки, пусть в целом и не до шуточек.
  - Покладистые подопытные кролики, - кивает Матвей. Я с трудом сдерживаю нервный смешок. Несколько ближестоящих недовольно сжимают губы и обмениваются многозначительными взглядами.
  К счастью, вертолёт уже почти над нами. Дверь скользит в сторону, и вниз летит один мешок. Мы ждём напрасно, больше ничего не сбрасывают. Проём закрывается и машина летит прочь.
  - Мда, - сплёвывает Матвей. А я ужасно радуюсь, что сегодня он не побежал за вертолётом.
  Пощёчина от вздорной тётки пугает меня, потому что совершенно неожиданна.
  - Добегались, - цедит она. - Теперь всех наказали.
  Матвей становится между нами.
  - Бред несёшь, дура, оставь парня в покое.
  Со всех сторон слышатся обеспокоенные голоса. Их всех легко перекрывает окрик Дробовика:
  - Не паниковать, подходим, берём пайки.
  Я ещё некоторое время стою, переваривая произошедшее. Слов нет, да тётка уже и отошла. Скашиваю взгляд на сероглазую - заметила ли она случившееся? Но девушка, если и увидела что-то, никакого интереса не проявила и уже стоит в очереди.
  Матвей хлопает ладонью по моей спине, ненавязчиво подталкивая в сторону раздачи. Мы с ним занимаем место в самом конце.
  Единственный мешок забит пакетами с пайками. Голодать пока не придётся и на том спасибо. Но народ ворчит, несколько раз при раздаче повышаются голоса. Уходя с поля один-другой кидают мне неприязненные взгляды. Хоть бы подумали: после нашей с Андрюхой вылазки прилетал ведь вертолёт, значит никак это с нами не связано.
  Невольно внутренне немного злорадствую, передразнивая Сороку: "снабжение привозят"! Ага, пока привозили, а теперь вот наглядно показали, что не всегда с неба халява падать будет.
  Тут же одёргиваю себя, потому что последние мысли внезапно кажутся не серьёзными, почти детскими. А ведь у нас, возможно, проблема.
  - Не нравится мне это, - говорит Матвей, озвучивая мои худшие опасения.
  Просто чтобы не молчать, даю слово внутреннему оптимисту:
  - Первый раз ведь такое, в следующий раз, скорее всего, как всегда будет.
  - Будем надеяться, сынок, - отвечает Матвей, но особой надежды в его голосе не слышно. Возможно, и в моём её не было. Последние события никак не подготовили нас к хэппи-эндам.
  Когда подходит наша очередь, Дробовик и Матвей обмениваются взглядом, который я не понимаю, из-за чего чувствую себя ребёнком и даже немного обижаюсь.
  Дорога домой лишена обычной радости. Такой лёгкой сумка ещё никогда не была и это внушает беспокойство. Конечно, немного припасов у нас имеется, спасибо Матвею-Малдеру, но можно легко прикинуть, на сколько дней хватит съесного.
  Я понимаю, что надо сосчитать, распределить... Но не сегодня. Потому что устал. Потому что это означало бы принять проблему всерьёз. Потому что мне жутковато от собственной беспомощности.
  Я закрываю за собой калитку, делаю несколько шагов и замираю, стараясь не дышать. Перед входом в дом меня ожидает неприятный сюрприз: немного в стороне от двери на сугробе стоит мутант.
  Не самый крупный экземпляр, но и не малыш, размером примерно с овчарку, да и был ей, скорее всего, в прошлом, хотя наверняка сказать сложно.
  Оружия с собой нет - то есть у нас с Андрюхой вообще нет ничего опаснее кухонного ножа. И не факт, что я сумел бы с его помощью защититься от жуткой твари: неуклюжий, в нескольких слоях тёплых вещей, с замёрзшими и непослушными пальцами, я представляю весьма лёгкую цель.
  Сердце бьётся до боли быстро. Перед глазами начинают прыгать "чёртики", я не мастер задерживать дыхание. С опаской медленно втягиваю в лёгкие ледяной воздух, ожидая, что даже один вдох может спровоцировать мутанта на атаку. Но тварь стоит неподвижно и просто смотрит на меня. Взгляд её кажется хищным, жуткий оскал усиливает это впечатление.
  Вспоминаю слова Матвея о том, что "красавчики", мол, мирные. Но не очень успокаиваюсь - Матвей со своими наблюдениями далеко, а мутант с недобрыми глазами и желтоватыми зубами - здесь.
  Я мёрзну и понимаю, что нужно действовать, иначе отброшу коньки и без вмешательства непрошенного гостя. Пытаюсь внушить себе, что передо мной стоит обычная домашняя собака... Ну, уродливая домашняя собака.
  - Хороший, - хрипло шепчу я, и тварь смотрит словно внимательней, значит, услышала.
  Повторяю:
  - Хороший, - и делаю осторожный шаг вперёд. Ничего не происходит, и я начинаю верить в возможность благополучного конца этой встречи. Медленно переставляя ноги бормочу:
  - Умница... послушная собачка... место, Полкан... - и прочую подобную чушь.
  Добираюсь таким манером до входной двери - мутант стоит, как стоял, только слегка повернул голову, непрерывно следуя взглядом за мной.
  Последний рывок. Тяну дверь на себя - на миг кажется, что она примёрзла и теперь не открыть, - запрыгиваю в дом и запираю вход на крючок и засов. Сильно желание заколотить вход досками.
  Прислоняюсь спиной к двери, медленно сползаю на пол и прячу лицо в руках. Чёрт, так, кажется, я ещё никогда в жизни не боялся.
  Не знаю, сколько времени проходит, но понемногу успокаиваюсь и нахожу новые силы.
  Встаю и захожу в жилую комнату, стараясь звучать бодрее, чем себя чувствую.
  - Ну, Андрюха, как дела? Не скучал...
  Мой голос пропадает посреди предложения, колени становятся ватными, а в ушах раздаётся неприятный писк.
  Не хочу даже думать, какое выражение принимает моё лицо. Хорошо, что Андрюха спит.
  Плохо, что на полу около кровати, вытянув переднии лапы, лежит мутант и нагло смотрит на меня своими жуткими глазами.
  Первая мысль: это та самая тварь с улицы. От нереальности происходящего мне становится по-настоящему плохо, и начинает кружиться голова.
  Однако, присмотревшись, понимаю, что мутант на полу немного меньше, чем увиденный мной перед входом, и морда у него тоньше, а хвост длиннее.
  Скотина, кажется, рассматривает меня, потом неторопливо поднимается и идёт в моём направлении - спокойненько так. И, хоть я и перепуган до чёртиков, понимаю, что нападать мутант не собирается.
  Уродство на четырёх лапах семенит мимо и останавливается перед запертой входной дверью. А потом поворачивается и смотрит на меня, словно говорит: "Открой".
  Я и рад бы поскорее избавиться от этой напасти, но не сразу нахожу мужество подойти к ней и открыть дверь. Еле справляюсь с засовом - так дрожат руки.
  Приоткрываю дверь совсем чуть-чуть, не улыбается снова увидиться с другим мутантом. Незванный гость легко юркает в образовавшуюся щель и выбегает на улицу, а я повторно закрываю и запираю вход. Но в этот раз не чувствую себя в безопасности.
  Мне приходит в голову, что где один - там могут быть и несколько. Наверное, так начинает каждый параноик, но плевать. В конце концов никто не видит, как я обыскиваю наш небольшой дом, заглядывая в каждый угол и ползая по полу, чтобы полюбоваться пылью под кроватью.
  Быстро убеждаюсь - кроме меня, мирно сопящего Андрюхи и паука в углу в доме никого нет. Насчёт восьмилапого, кстати, не факт, что он жив. Уже несколько недель неподвижно в углу сидит. Может, сдох с голодухи, а может впал в спячку, вот не уверен, умеют ли пауки так. Хочу ткнуть в него чем-нибудь, посмотреть, зашевелится ли...
  Мотаю головой, удивляясь собственным дурацким идеям. Сдался мне этот паук, как будто других проблем нет. Но тут же понимаю, что думать о серьёзном не хочется совсем. Больше всего желаю превратиться в страуса и спрятать голову в песок - сухой и тёплый, как на Азовском море, где мы с батей иногда проводили каникулы.
  Нет, я понимаю, что пораскинуть мозгами придётся. Но не сейчас. Сначала переоденусь, подкину дров в печь, поем.
  Курткой сразу занавешиваю окно, стараясь не смотреть наружу. Вот совсем не хочу знать, если мутанты всё ещё ошиваются вблизи.
  Иногда читаешь в книжках что-то вроде: "После того, как он выкурил сигарету/выпил чашку кофе/включил свет и т. п., ситуация перестала казаться такой плохой, как вначале." Фигня это романная. Меня продолжало трясти и после того, как я переоделся, согрелся и поел.
  Как мог мутант попасть в дом? Воображение услужливо рисует картинку встающего на задние лапы мутанта. Передними лапами он хватает дверную ручку и тянет... Бред. Во-всяком случае очень надеюсь, что подобное невозможно. Но в таком случае остаётся только одна возможность - кто-то впустил мутанта в дом.
  Неужели кто-то из соседей настолько обозлился на нас, что решил натравить одного из красавчиков на Андрюху? Но, хоть я и допускаю такую возможность, не могу представить, как можно организовать подобное. Мутанты ведь не дрессированные, вряд ли они станут слушаться. Во всяком случае нам повезло и красавчики оказались мирными.
  Андрюха просыпается и ворочается. Потом садится в кровати и начинает медленно осматривать комнату, словно ища что-то... или кого-то. Явно не меня, потому что удостоиваюсь только беглого взглядя, в котором ноль эмоций, словно мы незнакомы.
  - Есть будешь? - всё что угодно, только бы брат перестал палиться по сторонам.
  Андрюха принимает из моих рук открытую банку тушёнки и ложку, но, механически поглощая пищу, продолжает изучать комнату.
  - Нет здесь никого, кроме нас, - говорю громко, больше для себя, чем для брата. - А ты не знаешь, кто пустил к нам мутанта?
  Я не ожидаю ответа и не получаю его.
  Что делать в будущем? Запирать дверь снаружи? Страшно - не дай бог пожар, Андрюхе не выбраться, да и замок может замёрзнуть, фиг я потом в дом попаду.
  А что, если Андрюха, как бы невероятно это не звучало, сам впустил тварь? Ну, может ненарочно, встал, начал искать меня, открыл входную дверь, а мутант воспользовался шансом...
  А вообще-то Андрюха любит животных. Помню, как первоклассником - тогда ещё была жива мама - брат устроил нам "сюрприз". За Андрюхой на улице увязался щенок, так этот шкода "забыл" закрыть дверь, а собарик не будь дураком, лёг на пол в прихожей, голову на передние лапы положил и смотрел так, что выгнать его ни у кого рука не поднялась. Так и назвали его - Гость. Да уж, с тех пор наша семья поредела..
  Потом мне в голову приходит пугающая мысль, что Андрюха без тёплых вещей мог выйти на улицу и замёрзнуть. Неужели придётся тащить его к следующему вертолёту с собой? Не очень хочется, чтобы другие глазели на брата, но других идей пока нет.
  Андрюха садится у окна, отводит в сторону полу куртки и смотрит наружу. Так хочется, чтобы он начал рассказывать о происходящем, как раньше, хоть бы и про снег или про мутантов.
  Чтобы отвлечься, достаю паззл. В комнате темновато из-за занавешенного окна, но мне уже давно не нужно особенно присматриваться, чтобы собрать картинку.
  Только перед глазами начинают плясать чёртики, и от этого щенок кажется покрытым язвами. "Вот как к нам забрался мутант! Он вошёл через картинку". Мотаю головой, отгоняя бредовые идеи. Я просто устал. Опускаю глаза, равнодушно отмечаю, что пол довольно грязный, ну и чёрт с ним. Мокрые следы - из-за этих дурацких мутантов я забыл снять сапоги - начали подсыхать. Под столом ноги брата в тёплых носках... Рядом свежие мокрые отпечатки ног.
  - Чума, ты где ноги промочил?
  Андрюха ожидаемо молчит. Пытаюсь убедить себя, что он просто вступил в маленькие лужицы, оставленные моей обувью, но на ощупь носки и низ штанов брата отказываются сильно мокрыми, последние к тому же выглядят изрядно потрёпанными, как будто... Брат выходил на улицу, а мутант тянул его назад. В этом нет смысла, но другого объяснения не нахожу.
  Помогаю Андрюхе переодеться и безуспешно стараюсь не думать о произошедшем.
  Посреди ночи меня будит ворчание Андрюхи. Толкаю его локтем, чтобы затих, очень хочется спать. Но он продолжает монотонно бубнить себе что-то под нос, и я невольно прислушиваюсь в попытке разобрать сказанное. Минутой позже сонливость испаряется, уступая место страху. Во сне брат повторяет одно и то же лишённое интонации слово:
  - Место... Место...
  По опыту я знаю, что это не его просьба, а повторение услышанного... От кого?
  - Место... Место...
  Я не выдерживаю.
  - Замолчи.
  - Место...
  - Заткнись, слышишь?
  - Место...
  Я готов вскочить с кровати и бежать из дома, куда глаза глядят... К Матвею. Но снаружи темно и снег, и, возможно, мутанты. Чувствую себя невинно осуждённым заключённым. Хотя, наверное, это мой личный ад за то, что не уследил за братом.
  Последний, словно почувствовав моё отчаяние, наконец-то затихает. Наступает тёмная и холодная тишина. У неё запах дыма и горький привкус. Разве так бывает? Я сажусь на кровати и обхватываю голову руками. Всего лишь разыгравшееся воображение. В ушах эхом шелестит:
  - Место...
  В голове крутиться безумная мысль, что Андрюха отдаёт приказ мёртвому Гостю. Но ещё безумнее предположение, что этот приказ дал брату живой пёс-мутант.
  Ночь выдалась особенно долгая.
  
  
  Глава 6
  
  На следующий день чувствую себя совершенно разбитым. Делать ничего не хочется и некоторое время я сижу на кровати, согнув ноги в коленях и опустив голову на сложенные в "замок" руки. Не то чтобы это приятно, но кажется на данный момент самым простым. Потом начинаю мёрзнуть, огонь в печи почти угасает, но сил нет совсем.
  - Андрюха, подкинь дров.
  Он не отвечает - то ли спит, то ли просто спокойно лежит, повернуться и посмотреть мне лень.
  Если сидеть дальше и ничего не делать, то рано или поздно я и Андрюха замёрзнем. Где-то читал, что это неплохая смерть, вроде сна без пробуждения.
  Странный звук вырывает меня из оцепения. Кто-то скребётся в окно. Вряд ли человек. Стыдно признаться, но выглянуть наружу я себя заставить не могу. Несмотря на куртку заметно, что на улице светло. Только свет не спокойный, а словно движется, потеснённый тенью скребуна.
  Кричу, надеясь, но не веря по-настоящему, что это кто-то из соседей:
  - Кто там?
  Тишина.
  - Убирайся, слышишь?!
  Снаружи не доносится ни звука. Но снять с окна куртку я так и не отваживаюсь и провожу день в сумраке. Андрюха просыпается и, кажется, не замечает ничего особенного. Я почти завидую ему.
  Последующие дни выдаются нелёгкими. Двигаюсь с трудом, словно к ногам и рукам привязаны гири. Воздух как будто стал гуще, так сложно вдыхать и выдыхать. Мысли превратились в свинец - такие же серые, холодные и неподъёмные. Даже время течёт медленнее обычного. А иногда - готов поклясться - замирает совсем.
  А ещё появились дневные сны. Так я это называю, хотя состояние скорее похоже на обморок. Словно кто-то ворует куски немногочисленных происшествий из моей памяти. Случается, сижу за столом, Андрюха спит. Потом - пробел. Вижу - Андрюха сидит на кровати, грызёт сухарь. Когда успел встать, взять еду? Не помню и это чертовски пугает.
  Ест брат не много, но разнообразие его не интересует. Проще всего с сухими пайками, их он и лопает. Помню, мама часто говорила, что нельзя питаться всухомятку. А болеть нам нельзя, потому как лекарств нет, да и не разбираюсь, что и когда принимать. Нехотя думаю, что надо открыть какую-нибудь консерву, проследить, чтобы Андрюха регулярно пил воду. Мысли правильные, но я сижу и ничего не предпринимаю.
  Я, вроде, тоже что-то ем, больше на автомате, чем сознательно. Во всяком случае голода не испытываю. Порой вспоминаю, что хотел разделить припасы по дням. Но каждый раз переношу на потом.
  Иногда снимаю куртку с окна, когда есть желание посмотреть, идёт ли ещё снег. И когда набираюсь достаточно мужества. Мутанты не показываются, но я чувствую себя спокойнее с занавешенным окном.
  Два раза случались уже перерывы снегопада. Но порошок не использовал, чтобы сэкономить, и, скорее всего, всё равно был красный. Это неуклюжая уловка, попытка оправдать перед самим собой нежелание действовать.
  Сегодня третье затишье, и я медленно и неохотно думаю, стоит ли сделать анализ. Даю снегу достаточно времени начать падать снова и избавить меня от принятия решения. Я так и не определяюсь, когда слышу звук, который некоторое время ленюсь узнавать. Но в конце концов понимаю - вертолёт, надо идти.
  Спешно одеваюсь и хватаю сумку. Замираю перед дверью, не зная, как поступить. Андрюха сидит на кровати и смотрит на печь. Пока растормошу и одену его, потеряю немало времени. Да и ходок из брата стал никудышный, придётся за собой тащить. И что делать, если он не захочет идти? Просто сядет на улице в снег и откажется двигаться с места? Мне его не поднять. Да и раздачу пропустим, и не факт, что Матвей снова позаботится о нас. Кричу:
  - Я быстро. Никого не впускай, слышишь? - и, не дожидаясь ответа, открываю дверь - створка поддаётся неохотно, снаружи навалило порядочно снега. Нужно чистить. Хорошо, что есть оправдание, почему я не могу заняться этим важным делом немедленно. Иначе я, наверное, упал бы в снег и дал волю слезам, как ребёнок.
  Сегодня собравшиеся на поле люди кажутся мне... другими. Возможно это игра моего восприятия. Я ведь чувствую, что и сам в какой-то мере изменился. Вполне логично, что и другие не остались прежними? Только какими они были? С одной стороны, я не знаю никого в деревне настолько хорошо, чтобы заметить перемены, но с другой - чувство, что что-то происходит, не пропадает.
  Сероглазая, как я теперь знаю, Татьяна, выглядит так же отстранённо, как всегда, но в глазах появилось какое-то новое безрадостное выражение. В руках она держит кусок картона, наверняка очередная просьба. Мне даже немного любопытно, но видно только пустую сторону.
  Сорока сегодня не пришла, зато присутствует её зять, который вполголоса обсуждает что-то с небольшой группой мужчин. Они явно наслаждаются оправданному перерыву рубки и расчистки снега. Кто-то из них, очевидно, шутит, громкий гогот притягивает меня, как магнит. Уже не знаю, когда смеялся в последний раз. Надеюсь только, что поводом для веселья не стало моё прибытие. Впрочем, мнительность не оправдана, мужики даже не поворачиваются в мою сторону. Я чужак, не смотря ни на что, а многие в деревне знакомы с детства, скорее всего даже родственники. Наверное, проще вести хозяйство большой семьёй. Впервые в жизни мне очень хочется быть кем-нибудь другим.
  Несколько парней и мужчин тоже стоят по одиночке как я, похоже, такие же дачники. Только, очевидно, нет среди нас заводилы, способного начать разговор, сбить народ в группу. Да и зачем? Но какой-то инстинкт говорит мне, что друзья не повредили бы. Жаль, Матвея не видно.
  Дробовика я узнаю не сразу, он сутулится и кашляет, держится особняком. Я как-то по-детски стесняюсь подойти и заговорить с ним.
  Кое-кто сухо кивает мне в знак приветствия, большинство игнорируют. Никаких шуток про крокодилов. Не то чтобы я их любил, но настроение от такого приёма лучше не становится.
  К счастью вертолёт уже над полем. Парень в форме скидывает один по виду полупустой мешок. Люди вокруг начинают что-то выкрикивать, но шум лопастей не даёт разобрать слова. Дробовик призывает всех к порядку, но зять Сороки замахивается и одним ударом кулака в живот отправляет мужика в снег. Я не верю в происходящее. В ушах звучит писк и на несколько секунд заглушает вертолёт и голоса. Как в немом кино вижу, что пилот и солдат в проёме что-то взволнованно обсуждают. Потом последний смотрит вниз и отрицательно мотает головой. Его взгляд направлен на Татьяну, которая опускает самодельную табличку и показывает солдату средний палец.
  Вижу, как самые проворные бросаются к мешку, толкаются, разбирая содержимое, стараются унести побольше.
  Потом меня начинает трясти. Сначала мне кажется, что это землетрясение. Потом вижу, что к полю подбегает Малдер... нет, не до шуток, Матвей. Он что-то говорит, потом берёт пригоршню снега и "умывает" моё лицо. Я отталкиваю идиота и плююсь:
  - Совсем сдурел?
  И неожиданно слышу свой голос, который вместе с другими звуками обрушивается на меня: выкрики и стенания, удаляющийся шум лопастей, мат Матвея.
  - Очухался? - спрашивает он, плюнув вслед вертолёту.
  Я киваю.
  - Тогда помоги Радиона домой отвести.
  - А провиант?
  Вместо ответа Матвей кивком показывает на нескольких удаляющихся людей, один из которых несёт пустой мешок. Оставшиеся на поле, испуганно переговариваются и тоже начинают расходиться.
  Дробовик лежит в снегу, тяжёлое дыхание прерывают приступы кашля, но винтовку в руках сжимает крепко. Это вызывает невольное уважение.
  Вместе с Матвеем поднимаем Дробовика на ноги, подхватываем под руки и частично ведём, частично волочим его через снег.
  - Далеко идти? - спрашиваю, думая о том, что Андрюха дома один.
  - Мой сосед он. Заодно ко мне заглянешь, если хочешь, - пропыхтел Матвей.
  - Не сегодня. Андрюха... - отказываюсь с сожалением от приглашения. Сходить в гости хочется очень. И совсем не в радость возвращаться домой, особенно с пустыми руками. Кстати об этом:
  - Думаешь, вертолёт прилетит скоро?
  - А хрен его знает, - выдыхает Матвей. - А что, совсем туго?
  Чувствую себя последним дураком, когда отвечаю:
  - Кажется, да. То есть наверняка не знаю... Хотел подсчитать...
  - Немного поделюсь, - отзывается Дробовик и подозрительно добавляет:
  - Брат-то точно жив? Не хитришь?
  Я зависаю, не понимая, что он имеет в виду. Зачем мне обманывать? Потом соображаю и на душе становится гадко, словно запачкался.
  - Я никогда бы...
  - Не кипишуй, - перебивает Матвей. - Радион, парень не из таких.
  Дробовик кивает, и я глотаю своё возмущение, хотя неприятное чувство не исчезает.
  Из-за нежданной ноши у меня непривычно много времени, чтобы осмотреться. Обычно ведь: живо на поле - бегом домой. Кажется, я уже целую вечность не рассматривал дома соседей осознанно. Не то чтобы мы с Андрюхой раньше часто гуляли по деревне, но на нашей улице знали почти каждый двор, хотя не всегда его обитателей. Привычка давать всему свои названия у нас с братом была уже тогда, и я со смешанными чувствами отмечаю Солнечную Калитку, Три Груши, Безногую Избушку, Кошатник, Развалину и Поместье Баскервиллей - правда, давно не слышал угрожающего лая из-за забора, тихо там и сегодня.
  Здесь и там раздаются голоса, скрип снега, стук топора, но не видим ни одного человека. Словно соседи прячутся, пока мы проходим мимо домов. А может, и правда прячутся. Наверное, это хороший знак, значит какие-то остатки совести у них ещё есть. Только пользы от этого никакой.
  Мы сворачиваем в небольшой проулок и уже скоро заводим Дробовика-Радиона в его дом. Тропинка расчищена, хорошо, что успел до вертолёта, сейчас из него работник никакой.
  Дверь не заперта, печь растоплена. Матвей и я усаживаем Радиона на продавленный пятнистый диван.
  - Тебе что-нибудь нужно? - спрашивает Матвей.
  Дробовик устало мотает головой. Потом слабо поднимает руку и показывает в угол:
  - Возьми, там, ты знаешь...
  Матвей кивает и откидывает в сторону бесцветный половик, под которым оказывается дверь в подвал. Ориентируется мужик отлично, достаёт откуда-то фонарик - завистливо вздыхаю - и спускается по скрипящим ступеням, чтобы пару минут позже вернуться с полными руками. Я в это время топчусь на месте, чувствуя себя не в своей тарелке.
  - Держи. Только поэкономней пируйте.
  - Спасибо, - складываю консервы, банки и пакеты в сумку.
  Потом хочу попрощаться с хозяином, но вижу, что он полулежит с закрытыми глазами на диване.
  - Он...
  - Дышит. Пусть спит, - шепотом перебивает меня Матвей, и мы тихо выходим на улицу.
  - Ну, бывай, если не передумал идти домой.
  - Брат ждёт.
  - Понимаю. Может в другой раз вдвоём меня навестите, - Матвей разворачивается и топает к себе, не оглядываясь.
  Я собираюсь сказать, что боюсь выводить Андрюху на улицу, как боюсь и оставлять его дома и хочу поделиться историей про мутантов. Но молчу и иду домой. Мне кажется, что с чужих дворов за мной наблюдают недоброжелательные взгляды.
  Вижу в снегу угол картонки, похоже та, что держала Татьяна. Неужели потеряла? Ведь никто не выбросит кусок, который можно сжечь. На миг появляется шальная мысль, что это отличный повод заглянуть к девушке в гости, но это, конечно, бред. Во-первых, я толком не знаю, в каком доме она живёт. А во-вторых более дурацкого начала разговора себе и представить невозможно:
  - Я нашёл твою картонку.
  Так что просто подбираю находку - в хозяйстве всё пригодится. Тут же просыпается любопытство, и я смахиваю налипший снег, чтобы прочитать надпись. Честно говоря, ничего особенного не ожидаю, наверняка какое-нибудь лекарство или, там, женская фигня какая-то, вроде прокладок. Но крупные буквы кричат о совсем другом: "Заберите меня!"
  Понимаю, что девушка не потеряла картонку, а спрятала. Понимаю, что это плохой знак. Только не знаю, почему.
  
  
  Глава 7
  
  Когда подхожу к нашему двору, сердце начинает биться быстрее, и в животе появляется противная тяжесть, словно все внутренности слиплись в один комок. Говорю себе, пусть даже снова в доме мутант, вреда-то он не причинил, чего дрейфить? Но всё равно жутко. К счастью, во дворе и в доме незваных гостей нет. Андрюха сидит за столом и крутит в руках консервную банку. Ясно, значит сухари закончились.
  - Потерпи, скоро поедим, только снег немного расчищу, - обещаю я.
  Оставляю в доме сумку, найденную картонку, беру лопату и возвращаюсь на улицу.
  Денёк выдался, конечно, не из приятных, но хорошо, что пережитое встряхнуло меня, заставило почувствовать себя живым. Я радуюсь холоду, весу снега на лопате, даже дневной свет кажется ярче обычного. На время даже забываюсь и думаю: "Скоро весна".
  Затишье продолжительное, знаю, что следует и дров наколоть, только совсем выдохся. Приходится делать перерыв, а если в это время пойдёт снег, то так тому и быть, я действительно больше не могу.
  Андрюха спит. Вижу, что сумка открыта, на столе разорванный пакет с сухарями, почти половина пуста - нашёл, значит. Вот странно, как выборочно проявляются оставшиеся навыки. В туалет брат ходит, знает, где кровать, еда, может распаковать сухари. А вот открыть консервную банку или выполнить самую простую просьбу не может. Придётся не только разделить по дням наши скудные припасы, но и где-то прятать, понятно, что Андрюха никакого плана придерживаться не станет. Подкрепляюсь холодной тушенкой с сухарём, запивая горячим светлым чаем. Мама называла такой мочой поросёнка, но другого не предвидится: заварки больше не было. Думаю, что придётся до конца дней хлебать пустой кипяток и задаюсь вопросом о смысле жизни.
  Читаю и перечитываю картонку: "Заберите меня!" Представляю, что в следущий раз сам показываю надпись солдатам в вертолёте. Может им нужны молодые парни, и у меня есть реальный шанс убраться отсюда?
  Но взгляд падает на Андрюху, его точно не возьмут, никому не нужна обуза. А я брата не оставлю.
  Мне удаётся наколоть немного дров, потом снова идёт снег. Вернувшись домой и переодевшись, я отдыхаю, верчу в руках картонку. Надпись сделана шариковой ручкой, крупные неровные буквы подведены по много раз, чтобы сделать текст заметнее. Я представляю, как Татьяна сидит у себя дома и выводит отчаянные слова. Скорее всего, тайком, в семье она, похоже, не счастлива. Потому что на табличке не стоит "Заберите нас."
  Это почти возмущает, кажется безответственным, я тоже не счастлив, но Андрюху не бросаю. С другой стороны, оправдать девушку легко, ведь я ничего не знаю о её семье и могу придумать, что угодно, как делал это раньше.
  Потом вешаю картонку на один из свободных гвоздей, торчащих из стены. Раньше там находились несколько картин и старых фотографий, но мы давно сожгли и рамы и изображения. Вспоминаю, как учительница по рисованию рассказывала об искусстве, что, мол, настоящий шедевр - это то, что задевает души людей. Пафосно до тошноты, но именно такое впечатление производит на меня эта идиотская картонка. Может это и есть новое искусство?
  Достаю паззл и в порыве вдохновения переворачиваю все кусочки серой стороной вверх. Собирать головоломку так оказалось сложнее и интереснее. В конце, рассматривая серый прямоугольник, я думаю, что щенка засыпало снегом. Так ему и надо.
  - Плохой из тебя сторож, - говорю я щенку под снегом. - Мутанта в дом пустил. Как оставлять на тебя Андрюху?
  Вспоминаю бородатый анекдот и невесело усмехаюсь. Пока я разговариваю с нарисованным щенком, всё ок. А вот если он начнёт отвечать, тогда дела плохи.
  Ложусь спать и вижу сон, в котором умерли я и Андрюха, но мы это словно и знаем и не знаем. Только застряли в заснеженной деревне навечно. К окну подходит крупный мутант, бывший человек. Его губы не шевелятся, но голос слышен прямо в голове:
  - Ни в раю, ни в аду вам не нашлось места, потому что жили не оставив ни доброго, ни злого следа.
  Во сне кажется, что лучше бы даже ад, чем бесконечный снег. И я придумываю, что надо убить Андрюху, тогда точно попаду в ад. Андрюха протягивает мне нож, и я понимаю, что он жертвует собой, наверное, попадёт за это в рай. И так не хочется расставаться с ним, но и сил терпеть нет. А брат улыбается и говорит:
  - Заберите меня!
  Просыпаюсь в холодном поту и вижу, что Андрюха сидит около меня на кровати и зажимает уши руками. Кажется, я кричал во сне. Опускаю ему руки, говорю:
  - Извини.
  - Извини, - повторяет брат.
  - Приснился кошмар.
  - Кошмар.
  - Не хотел тебя пугать.
  - Заберите меня, - говорит Андрюха и мне кажется, что я всё ещё не проснулся. Хотя умом понимаю, что, скорее всего, произнёс эти слова во сне. Табличку брат вряд ли смог бы прочесть, даже если вставал, она висела в одном из тёмных углов, куда свет от печи не доставал.
  - Никто нас не заберёт, никому мы нафиг не нужны, брат, - приобнимаю его одной рукой. Не люблю телячьих нежностей, но хорошо сидеть вот так, в тепле и в обнимку с родным человеком.
  - Слышишь, ты только не умирай, - прошу я Андрюху шепотом. И так легко представить, что брат не просто повторяет, а просит в ответ:
  - Не умирай.
  На следующий день снова выдаётся безопасное затишье. Удаётся окончательно расчистить тропинку и часть проулка, запастись дровами. Вертолёт не прилетает. Ожидаемо, ведь он никогда не прилетал два раза подряд, даже если случались друг за другом два "голубых" снегопада. Но и провианта он раньше не так мало скидывал.
  Я только зашёл в дом, как в дверь постучали. От испуга рыпаюсь так, что ушибаю голень об ножку стола. Это, конечно, вернулись мутанты, чтобы... Сам не знаю. Вторая мысль реалистичней и приятней, и я иду к двери.
  - Матвей, это ты?
  - Кирилл я. Открывай, Крокодил, дело есть, - отвечает незнакомый мужской голос.
  - Какое дело? - осторожно спрашиваю я. Рука замирает на засове.
  Он матерится, потом добавляет:
  - Как маленький. Открывай, не съем. Не через дверь же кричать?
  И я открываю, что, как решаю позже, не самый умный поступок. Но в этот момент не вижу причины прятаться от мужика за запертой дверью. К тому же рад, что гость, хоть и незваный, но не мутант, и в принципе неплохо для разнообразия увидеть кого-то, кроме Андрюхи.
  Мужчина перед дверью одет в грязные джинсы, короткий потрёпанный пуховик и местами лысую шапку-ушанку. Красноватое лицо Кирилла мне знакомо очень смутно, кличку точно не давали, он явно не часто бывал на поле.
  Топчусь, не зная, приглашать ли мужика в дом, но он, вроде, заходить не собирается.
  - Тушёнка есть? - спрашивает Кирилл неожиданно, и я чувствую тревогу и отвечаю самое умное, до чего успеваю додуматься:
  - А что?
  - Конь в пальто, - и опять матерится. Наш папка порой тоже мог крепкое словечко сказать, но по делу. - Бабу хочешь?
  Я зависаю на пару секунд от неожиданного предложения. Приходилось такое слышать, на дискотеках, в ночных клубах, но в заснеженной деревне это звучало странно, хотя, если вдуматься, а что такого? Тоже ведь люди.
  - Не откажусь, - осторожно отвечаю я, стараясь не показывать, насколько хочу - дело даже не в бабе - хоть каких-то перемен.
  - Бери пять банок, за двоих с братом.
  - Андрюха не пойдёт, - вношу ясность, не вдаваясь в подробности, да они Кирилла и не интересуют. Потом немного торгуюсь, чувствуя себя занудой не хуже брата, сходимся с визитёром на двух банках. Переживу, не каждый же день такое приключение случается.
  Начинаю одеваться, немного жалея, что нет времени хоть немного привести себя в порядок.
  - Только быстро! Холодно... - Кирилл снова матерится. - Как бы снег не повалил.
  Путь, которым ведёт меня мужик, расчищен. Чуть не доходя до Поместья Баскервиллей сворачиваем в знакомый проулок, и я немного смешиваюсь - не хочется быть увиденным Матвеем. Но мой проводник идёт направо и, миновав два дома, заходит во двор третьего. Лязгает железная калитка, тёмные прутья наводят на мысль о подземелье и тюрьме, и так само собой рождается название и для этого двора - Острог.
  В этот момент предвкушение сменяется на подозрительность. Мне становится жутковато, в голову почему-то лезут воспоминания о фильмах про каннибаллов. Две холодные банки тушёнки, которые я держу в руках, заземляют мою панику. Не такой ещё дефицит, чтобы людей есть, в худшем случае, было бы логичнее обокрасть нас с Андрюхой.
  Кирилл открывает дверь и нетерпеливо машет рукой.
  - Заходи бегом, не студи хату.
  Внутри тепло, душно и сумрачно - на окнах задернуты гардины. Так и хочется спросить, не из-за мутантов ли это, но что-то смущает меня. Совершенно необъяснимо Кирилл мне не симпатичен.
  - Куртку снимай, сапоги, - распоряжается мужик, - натопчешь.
  Я слушаюсь и неуклюже снимаю вещи, жонглируя банками с тушёнкой. Даже немного рад, что Кирилл даёт указания. До сих пор услугами проституток не пользовался и не представляю, как себя вести. Тушёнка придаёт мне мужества - в конце концов, плачу.
  - Сюда, - показывает Кирилл на вход в другую комнату и, небрежно стукнув, распахивает дверь.
  - Танька, к тебе. Ну заходи, чего стал? - последние слова адресованы мне.
  Переступаю с банками в руках через порог, дверь за мной закрывается. Здесь тоже царит полумрак, усиливающий ощущение, что происходящее нереально. Татьяна, закутанная в толстый махровый халат, сидит на кровати, свесив ноги в вязаных грязно-белых носках. Они не достают до пола, это немного забавно, но мне не до смеха. Только теперь до меня доходит, что "баба" только и могла быть одной из жительниц села, откуда другой взяться? И слава Богу, что не Сорока или Корзинка. Но лучше бы и не Татьяна. Хотя голос глубоко внутри шепчет: "А ты разве не этого хотел?"
  - Привет, - говорю я, умудряясь каким-то чудом вспомнить о приличиях.
  - Привет, Крокодил, - это звучит равнодушно, в уже знакомой мне Таниной манере. Это немного обидно.
  - Я, вообще-то, Александр, можно Саша.
  Переступаю с одной ноги на другую, не зная, что делать. Девушка молча рассматривает меня, явно не собираясь помогать. У меня даже закрадывается подозрение, что она видит и высмеивает мою нерешительность, это злит.
  - Плату заранее возьмёшь или как? - протягиваю я банки. Хочется немного задеть её, желание, которым я не горжусь. Но Тане, кажется, безразлично. Она соскальзывает с кровати, подходит ко мне и забирает тушёнку. С глухим стуком банки занимают место на комоде у входа.
  Закинув руки на мои плечи, девушка заставляет меня наклониться и целует в губы.
  Я моментально завожусь и забываю всё. Потому что уже и не помню, когда в последний раз обнимал и целовал девушку. И не играет никакой роли, что та, кто мне нравится, оказалась деревенской шлюшкой. Это не делало её поцелуи менее приятными, а тело - менее поддатливым.
  Даю раздеть себя, увлечь на кровать. Она скрипит в такт наших движений. Мелькает мысль, что Кирилл всё слышит, но сейчас мне наплевать.
  Всё происходит быстро. Потом я просто лежу, восстанавливая силы. В голове пусто.
  Татьяна отворачивается и натягивает на себя одеяло.
  - Иди домой, Крокодил, пока не повалил снег.
  Она права, надо уходить, потому что Андрюха... не ждёт, но я ему нужен. Да и никак не радует перспектива застрять в гостях у Кирилла. Встаю, неловко одеваюсь. Не знаю, что сказать на прощание, да и нужно ли. Так и не подобрав слов, молча покидаю комнату, прикрываю за собой дверь.
  Натягиваю сапоги и куртку, когда с улицы с охапкой дров заходит Кирилл. Значит, не подслушивал, это хорошо.
  - Приходи снова, теперь дорогу знаешь. И брата приводи.
  - Ага, - киваю я, разговаривать совсем не хочется. Есть только желание добраться до дома и завалиться спать.
  Я ещё чувствую на губах вкус Таниной кожи, но произошедшее кажется не настоящим. Словно я сплю и вижу странный сон. Слишком белый снег, чересчур кусачий мороз. Каждый дом прячет в себе тайну: склад припасов, продажную девку, спятившего брата и многие другие. И не чувствую никакого желания узнавать их все.
  Я только вхожу в наш двор, когда с неба начинают падать первые снежинки, предвестницы очередного снегопада. Рад, что успел и тому, что в ближайшее время гостей не будет. Развеялся, хватит пока.
  Андрюха просыпается, когда я раздеваюсь. Потом накрываю стол, и мы молча едим.
  - Надо выбираться отсюда, брат, - говорю я с набитым ртом. Андрюха равнодушно жуёт и, кажется, рассматривает печку.
  - Рано или поздно я здесь свихнусь, и тогда пропали мы оба, - доказываю, наверное, самому себе, потому что Андрюха не подаёт виду, что слышит и понимает. В тишине доедаем, потом пьём то, что уже и чаем не назвать.
  - А сиськи у этой Таньки отменные, - говорю я и смеюсь.
  - Сиськи, - неожиданно повторяет Андрюха.
  Хохочу так, что из глаз текут слёзы.
  
  
  Глава 8
  
  На следующий день я наконец решаюсь всерьёз заняться подсчётом съестного. Семь сухих пайков, десяток мясных и рыбных консервов, дюжина - зелёного горошка и фасоли, по килограмму муки и риса, три пачки сухарей, пять упаковок лапши быстрого приготовления, три пакетика с овощным супом, две банки огурцов домашнего засола - часть подарков из подвала Радиона, пачка с печеньем. Ещё начатая, наполовину пустая коробка хлебцев, полпакета гречки и открытая банка с двумя сиротливо плавающими огурцами. Если есть один раз в день или, по крайней мере, растягивать порцию на день, можно продержаться недели три, может, даже четыре. Точнее подсчитать не могу, потому что не знаю, сколько мы съедаем за день. Андрюха, зануда, наверняка сказал бы, но сейчас от него пользы никакой.
  От этих мыслей я чувствую себя неуютно. Не вина брата, что он стал обузой. Хотя, вообще-то - его, в поход тот дурацкий именно Андрюха рвался. Но кто же знал? А я просто невнимательный, иначе был бы умнее, и за едой следил. Но решаю исправиться с сегодняшнего же дня.
  Не полагаясь на свою память, рисую головёшкой таблицу рядом с начерченной совсем недавно - вечность назад - Андрюхой. Брат не спит и, кажется, более или менее заинтересованно наблюдает за моими действиями.
  - Смотри, что делать приходится. Вообще-то это работёнка для тебя, - бормочу я.
  Пишу в столбик название продуктов, напротив буду каждый день записывать, сколько съедено. При этом на глаза снова попадается пачка печенья. Мы берегли её на особый случай. День рождения, например, только потеряли счёт дням. А ведь наверняка у кого-то из селян есть календарь, кто-то следит... Можно спросить, какой день, когда в следующий раз пойду к вертолёту. Надеюсь - скоро. И почему раньше не додумался?
  Появляется неприятное чувство, что забыл ещё больше важных вещей, что делаю всё плохо и неправильно, и у меня опускаются руки. Но есть идея, как взбодриться.
  - Андрюха, совсем забыл! С днём рождения, братан!
  Я беру со стола упаковку печенья и с удовольствием разрываю шуршащую упаковку.
  - Сейчас чайку... то есть кипяточку сделаю, отпразнуем.
  Брат никак не реагирует, а меня несёт:
  - Заодно и мой отпразнуем, и Новый год, наверстаем упущенное! И батю помянём.
  Последнее ляпаю, не подумав, но, сказав, чувствую, что мимолётное хорошее настроение исчезает. Сажусь на кровать рядом с братом, протягиваю ему открытую пачку печенья. Сидим и жуём без особого удовольствия. Прямо обидно.
  Мне кажется, что за занавешенным окном мелькает тень, пытаюсь убедить себя, что просто привиделось.
  Понимаю, что ужасно устал. Даже аппетит пропадает совсем. Протягиваю пачку брату.
  - Доедай, если хочешь, я прилягу.
  Мне снятся десятки мутантов - животных и людей, которые ходят кругами вокруг нашего дома. Я выбегаю босиком во двор, ноги мёрзнут, но сначала как-то не замечаю этого, только кричу:
  - Что вам надо, уроды?
  Они замирают и смотрят куда-то вниз. Опускаю глаза и вижу, что ядовитый снег разъел мои ступни, кожи уже нет, кровь впитывается в белизну и растекается лужей с рваными краями. Но мне не больно, только холодно, настолько онемели ноги. Мутанты же стоят и смотрят, и тут я внезапно понимаю, что они ждут меня, ждут, пока я превращусь в одного из них.
  Просыпаюсь. Конечно, ноги раскрыты и мёрзнут, отсюда и сон. Всё равно не по себе.
  Андрюха сидит за столом и, кажется, рассматривает стену. Почти завидую - наверное, хорошо не чувствовать ничего. По крайней мере иногда.
  Медленно я постигаю истину, что человек может устать бояться. Ещё не осознавая, зачем и что делаю, встаю, подхожу к окну и сдёргиваю куртку, готовый посмотреть в глаза мутанту. Но за окном только едва видимый в темноте снегопад.
  Я долго всматриваюсь в круговерть снежинок, готовый заглянуть в лицо своему страху. Но ничего не происходит.
  Только появляется знакомое ощущение, что остановилось время. В какой-то степени это действительно так, потому что я вспоминаю, что с каких-то пор забыл заводить будильник.
  Следующие дни проходят за сном, строительством карточного домика, собранием паззла и подсчётом съеденного. Читаю одну из книг задом наперёд. Дурацкое занятие, но немного веселит.
  - Андрюха, зуб даю, это китайский!
  Однако, реакция брата, вернее, её отсутствие, сводит хорошее настроение на нет.
  Уничтожена примерно половина припасов, когда выдаётся "голубое" затишье. Выношу снова полное отхожее ведро - несколько дней назад пришлось выплеснуть содержание прямо перед входной дверью, к счастью, нечистоты покрыл снег. Я как раз беру в руки лопату, как слышу рокот лопастей.
  - Андрюха! Никому не открывай! Я быстро.
  Лопата обиженно стучит черенком об стену, уступая первенство пустой сумке.
  Только по дороге к полю меня посещает не самая приятная мысль, что вертолёт - это не только припасы, но и, возможно, встреча с Татьяной. А я понятия не имею, как себя вести.
  К счастью, я не вижу девушку в уже собравшейся толпе. Обеспокоенные селяне пришли, казалось, целыми семьями, вряд ли исключительно для моральной поддержки.
  Матвей и Радион - неизменное ружьё за спиной - стоят особняком и негромко переговариваются. Но, в принципе, понятно, что командовать Дробовику больше не дадут. Почти хочется уйти. Я как-то не готов драться за харчи, а, похоже, придётся.
  - Крокодил, - равнодушно приветствует Радион, я иду к нему и Матвею, ощущая, как притягиваю любопытные взгляды других. Плевать.
  - Как брат? - спрашивает Матвей. Пожимаю плечами, говорить про Андрюху сейчас совсем не хочется, да и нечего рассказывать. Взгляды всех уже направлены на приближающийся вертолёт, поэтому я не вижу выражения лица Матвея, когда он произносит:
  - Понятно.
  Мне становится обидно. Прямо понятно ему. Разве он знает, каково это жить с оболочкой прежнего зануды, которая только и умеет, что жрать, спать и срать? Но мужик, как я уже и раньше отметил, не дурак, подмечает что-то.
  - Если что - приводи брата ко мне на время. Сам отдохнёшь, и мне будет не так одиноко. А то уже с мутантами разговариваю.
  Не думал об этом раньше, а сейчас представляю, как идет снег, мутанты бегают под окном, а ты один, день за днём. Да я законченный эгоист.
  - Это нормально, - сплёвывает Радион, - хреново будет, когда они начнут отвечать.
  Вертолёт зависает над полем, заглушая шумом лопастей наш вымученный смех.
  Все, конечно, ждут пакеты, но за отъехавшей в сторону дверью стоит мужчина в униформе с мегафоном в руке. Я понимаю, что происходит что-то важное, надо сосредоточиться, нельзя пропустить ни слова. И тут же в ушах громко начинает пульсировать кровь, а грохот лопастей кажется оглушающим.
  - В эти непростые... Объявлен набор молодых мужчин... Добровольцы...
  Мне удаётся расслышать достаточно, чтобы понять - это шанс убраться отсюда. Люди начинают взволнованно и громко переговариваться, но отдельных слов не разобрать. Как во сне, делаю шаг вперёд, когда вспоминаю - Андрюха! Хочется лечь и сдохнуть на месте.
  - Чего испугался? Иди! - кричит Матвей и подталкивает в спину. - Позабочусь о брате.
  Не понимаю, о чём он, не знаю даже наверняка, чего хочу сам.
  - Андрюхе, может, врач нужен. Оттуда, - Матвей кивает головой в неопределённом направлении, - ты ему больше помочь сможешь. Нам всем. Иди!
  Медленно киваю. Вот они - оправдание и задание. Это хорошо. Начинаю проталкиваться вперёд, где уже поднимают на привязи кого-то.
  Ещё один паренёк стоит под вертолётом, на нём висит рыдающая женщина. Неожиданно становится страшно: а если мне не хватит места в вертолёте? Зловещее представление, что соседи увидят, как я хотел улететь и не смог. Необъяснимое предчувствие, словно второго шанса уйти не дадут.
  Привязь падает в снег. Я медлю, но чьи-то руки уже помогают влезть в петли и затянуть ремни. Конечно, это Матвей, который кричит мне в ухо:
  - Держись, сынок. Я сейчас прямо к Андрюхе, он поймёт. Эх, бухал я с вашим папкой... - неожиданно целует меня в обе щеки и обнимает так, что хрустит спина.
  Меня тянет вверх, и я хватаюсь за верёвку обеими руками. На миг кажется, что лопасти вот-вот покромсают меня на куски.
  В кабину меня втягивают как мешок, всё качается, и я бы просто остался лежать на полу, если бы чьи-то сильные руки не потянули моё непослушное тело вверх. Голова кружится, меня начинает подташнивать, трусливо зажмуриваюсь, безропотно давая стянуть с себя крепления, усадить на что-то жёсткое и пристегнуть.
  Не знаю, сколько времени проходит, когда я решаюсь открыть глаза. Дверь задвинута, в кабине царит полумрак, вокруг громоздятся закреплённые сетями коробки и мешки. Рядом сидит мужчина в форме, напротив - два парня. Одного я знаю в лицо, это тот, кого поднимали передо мной. Второго я ещё никогда не видел. Удивительно, что он спит, ума не приложу, как ему это удаётся при шуме механизма.
  - Попустило? - спрашивает меня мужчина в форме. Киваю. Потом вспоминаю.
  - А где ещё один из нашей деревни? - сам удивляюсь, как у меня вырывается это "наша".
  - Пусть сначала от мамкиной сиськи отлипнет, - сухо ответил мужчина, - нам только сцен не хватало. Старший сержант Снежный.
  Я недоверчиво смотрю на мужчину, ожидая подвоха. Но, судя по выражению лица, сержант не шутит. Вообще никогда.
  - Саша... Александр... Александр Кузнецов.
  - Служил, Кузнецов?
  Я мотаю головой, это ошибка.
  - Никак нет, товарищ сержант.
  Чувствую себя дураком, но послушно повторяю и добавляю:
  - В университет поступил... На филфак, - тут же понимаю, что сделал ещё одну ошибку. Не секрет, что увиливая от армии, искали места, где конкурс низкий, или недостаток парней. Батина знакомая подсуетилась, гордиться нечем, но как-то и не стыдился до сих пор.
  - Понятно, - тянет сержант и переключает внимание на парня напротив. - Что с тобой?
  Я отмечаю, что соседа зовут Олегом, но потом теряю нить разговора. Загадка, как сержант умудряется понимать парня. Для меня непосильно сложно разгадывать ответы недавнего соседа сквозь шум пропеллеров.
  Неожиданно накатывает волна беспокойства и раскаяния. Я даже не бросил взгляд сверху на деревню, не помахал на прощание Матвею и Радиону. Неизвестно, когда снова увидимся. Братан... С ним я тоже не попрощался, оставил на чужих людей. Поступил ли я правильно? Лучше, конечно, обдумывать такие решения, но неизвестно, представился бы когда-нибудь второй шанс.
  Хочу спросить сержанта, могу ли я вернуться в деревню, если мне не понравится там, куда мы летим? Хочу спросить, сбросили ли в этот раз провиант и сколько? Но не могу заставить себя преодолеть необъяснимую неловкость. За недолгое знакомство Снежный успел мне не понравиться. Мне уже привычно чувство одиночества, не смотря на присутствие других людей.
  Потом я снова думаю об Андрюхе и с этими, полными чувства вины, мыслями засыпаю.
  
  
  Глава 9
  
  Когда я просыпаюсь, то замечаю перемену, но не сразу соображаю, в чём она состоит. В кабине стало двумя пассажирами больше. Похожие друг на друга молодые парни - братья? Последняя мысль сейчас совершенно непереносима, и мне остаётся только досадовать, что пропустил возможность увидеть другой посёлок. Очень хочется выглянуть из окна, но они есть только впереди, в отсеке для экипажа, проситься же туда "посмотреть" мне неудобно, подозреваю, что нельзя.
  - Куда мы летим? - спрашивает Олег, сержант бормочет что-то нелестное о гражданских и субординации, но отвечает:
  - В Пенькино.
  Олег кивает. Мне название ничего не говорит, но предполагаю, что речь об одной из соседних деревень.
  Движение вертолёта изменяется, наверное, мы уже достигли цели. Когда сержант встаёт и отодвигает дверь, я приподнимаюсь, насколько позволяют ремни безопасности и с любопытством выглядываю в проём. Краем глаза отмечаю, что и другие поступают так же.
  Сначала вид вызывает шок. Кажется, что никуда я не улетал... или полетал по кругу и вернулся в свою деревню. С высоты видна бесснежная полоса вдали. Внизу толпятся люди с самодельными плакатами-картонками и выражением ожидания на бледных лицах. Вдыхаю, выдыхаю, моргаю, и наваждение проходит. Там, где снега нет, стоят серые прямоугольные здания, похожие на какой-то завод. Среди людей не видно ни одного знакомого лица.
  Сержант достаёт откуда-то мегафон, и теперь я слышу слова призыва чётче и громче, чем хотелось бы.
  Из переднего отсека подходят два солдата и втягивают в вертолёт троих добровольцев. Вниз летят пара коробок и мешок.
  Я хочу спросить, почему стали кидать меньше "подарков", но пока подбираю слова, неожиданно понимаю, что возможных ответов не так уж и много: то ли припасы закончились, то ли их берегут на всякий случай. Но это ведь не навсегда, рано или поздно, наверняка, подвезут ещё. Снег - что бы это ни было - не может быть везде, своими глазами видел. Эта мысль возвращает меня к самому первому, почти забывшемуся вопросу:
  - А что вообще-то случилось?
  - Вам расскажут всё, что нужно знать, - отвечает Снежный тоном, отбивающим охоту спрашивать что-либо ещё. Некоторое время слышен только равномерный рокот машины. Откуда-то из переднего отсека доносится громкий голос, слов не разобрать. Судя по недоумению на лицах других парней, они тоже ничего не поняли.
  - Летим на базу. Скоро начнётся снегопад, - объясняет сержант. Нет, у него не уши, а локаторы какие-то.
  Я хочу спросить, откуда они знают про снегопад? И где находится база? И ещё много чего, но утешаю себя, что сейчас прилетим и получим обещанные ответы.
  Кажется, проходит вечность, пока сильный толчок и затихающий шум лопастей дают понять, что вертолёт приземлился. Кабина несколько раз слегка качается, снаружи доносятся скрип и скрежет. Это немного пугает. Сержант растёгивает ремни безопасности и, повозившись с креплениями, я следую его примеру. При этом замечаю, что тело занемело, а я ужасно замёрз. Волнение отвлекло меня настолько, что я совсем не чувствовал этого во время полёта, но, заметив, уже не могу игнорировать.
  Дверь отъезжает в сторону, из переднего отсека мимо проходят солдаты, снаружи их встречают такие же парни в форме. Я никогда особо не зависал над вопросами внешнего вида, но сейчас вспомнаю, как выгляжу, и чувствую неловкость. Всем будет видно, что мы новые, а мне совсем не хочется бросаться в глаза.
  - Новобранцы, высаживайтесь, живо! - кричит кто-то снаружи. Слышится в голосе издевка, или это только кажется? Но мне нравится обращение - по-любому лучше крокодила.
  Выбираюсь из кабины почти так же неуклюже, как и забирался. Два солдата подхватывают меня и оттаскивают в сторону. Меня колотит от холода, губы дрожат. Вспоминаю о предупреждении, но снега нет и, осмотревшись, я понимаю, что быть его здесь не может. Мы находимся в большом, плохо освещённом ангаре, потолок и стены едва различимы в сумраке. Вертолёт стоит на подобии платформы, из-под которой к закрытым дверям тянутся металлические рельсы. Несколькими метрами дальше виднеется ещё один вертолёт.
  Солдаты подтаскивают ко мне дрожащего парня, вижу, что это Олег. Тот, который из моей деревни, тоже трясётся от от холода, но находит силы дойти до нас самостоятельно.
  - Совсем никакой. Ни жратвы, ни движения, и холод этот сучий, - бормочет он, пряча руки под мышками.
  Солдаты смеются, мне кажется, что над нами. И не только мне.
  - Сами-то небось...- ворчит Олег, но начинает так клацать зубами, что договорить не может.
  Скоро все, кто не в формы сбиваются в жалкую кучку и без особого интереса смотрят, как солдаты возятся с вертолётом. Что-то отцепляют, что-то крепят, рассматривают машину со всех сторон. Во всем этом наверняка есть какой-то смысл, но сейчас я отказываюсь его искать, мне интересно только одно: удастся ли в этой жизни когда-нибудь согреться?
  - Подъем, новобранцы, - звучит голос Снежного. Мы кое-как поднимаемся и плетёмся за сержантом. Я сосредотачиваюсь на спине впередиидущего, так что даже не знаю, в каком направлении мы шагаем.
  Каждое движение даётся с трудом. Воспринимаю окружение отстранённо: неровные ступени, ведущие вниз, узкий, плохо освещённый тоннель с низким потолком, развилка, поворот, ещё один поворот, опять ступени, на этот раз мы поднимаемся. Оказываемся в плохо освещённом коридоре, который приводит нас к столовой.
  Движение идёт нам всем на пользу, хоть немного согреваемся и оживаем. А слова Снежного, брошенные кому-то из пробегавших мимо, вызывают всеобщее воодушевление:
  - Накорми доходяг.
  Очень кстати. В просторном сумрачном помещении стоят многочисленные ряды складных столов. Десятки солдат как раз рассаживаюся, осторожно балансируя алюминиевые миски и кружки. Пахнет, как в школьной столовой - ранее ненавистный душок кажется сейчас ароматом любимого борща, с чёрным хлебом, салом и чесноком... Не зря говорят, что голод лучший повар. От посуды поднимается пар, обещая тёплую еду.
  Я так и не понимаю, чем именно нас кормят, определённо не домашним борщом. Но похлебка почти обжигает язык, горячим ручейком стекает в живот, откуда согревает не хуже натопленной печки. Я хлебаю горячий чай - сладкий и тёмный чай! - из кружки и думаю: "Хорошо-то как!" И тут же вспоминаю об Андрюхе. Это портит всё. Мне и жаль, что его нет здесь, и гадко, что я пью сладкий чай, когда брат дома, в лучшем случае, пьёт кипяток. Одновременно злюсь на этого дурака, которого понесло искать приключений на свою задницу. И чувствую, что глаза пощипывает. Только этого не хватало.
  Поднимаю свою кружку и нарочито бодро говорю:
  - За знакомство!
  Андрюха сказал бы, что я клоуничаю, попросил бы прекратить. Мне ужасно не хватает его занудства, только об этом сейчас нельзя думать, поэтому я добавляю:
  - И за вертолёт!
  В ответ раздаются смешки, поднятые кружки глухо чокаются с моей.
  - За чай! - подхватывает кто-то, и мы чокаемся ещё раз.
  - И за сержанта Снежного! - вторит Олег, вызывая взрыв смеха.
  Сухой голос неожиданно отрезвляет нас.
  - Отставить.
  Странно, но несмотря на приказной тон, звучит это почти дружелюбно. Я поднимаю глаза на сержанта и впервые понимаю, что он немолод, хоть и в отличной форме. И, несмотря на нашу шалость, не рассержен. В его взгляде есть что-то почти отцовское. Вдруг становится неудобно, что я невзлюбил его по первому поверхностному впечатлению.
  - Слушаюсь! - отвечает кто-то, и я вспоминаю, точно, было что-то такое в фильмах, это правильный ответ. Запоминаю, получаю от этого странное удовольствие. Всегда ненавидел учёбу, но долгое вынужденное бездействие многое изменило. Плакать больше не тянет. Хочется наблюдать, действовать, узнавать новое, жить. Я должен, чтобы помочь Андрюхе, больше-то некому. Насколько хватит терпения и сил у Матвея и Радиона?
  Первые солдаты встают и направляются в дальний угол, оставляют пустую посуду на другом конце длинного стола, где происходила раздача. Потом покидают помещение через дверь, в которую вошли мы. Другая, за длинным столом с кастрюлями и грязной посудой, вела, очевидно, в кухню.
  Думаю о тоннеле^; тут же хочется, чтобы существовал и подземный путь, ведущий к нашему дому в деревне. Но вспоминаю долгий полёт и понимаю, что это мечта ещё очень долго, скорее всего, навсегда, останется только мечтой.
  Один солдат ненадолго задерживается у нашего стола, чтобы спросить:
  - Из Кукушкино есть кто?
  Все как один отрицательно мотаем головами, парень быстро теряет интерес и уходит, кивнув на прощание.
  Я и другие новобранцы держимся вместе, когда, следуя примеру других, относим пустую посуду к столу. Там деловито орудуют несколько парней в форме, не обращают на нас особого внимания.
  Выискиваем взглядом Снежного, потому что не знаем, куда нам идти теперь. Но прежде, чем одному из нас удаётся найти сержанта, к нам подходит незнакомый парень и представляется:
  - Рядовой Васильев. Следуйте за мной.
  - Мы ждём сержанта Снежного, - неуверенно сказал кто-то, кажется, один из братьев.
  - Его приказ. Оформите бумаги, получите обмундирование.
  Солдат ведёт нас через одну из дверей, за которой следуют широкие, длинные и почти пустые коридоры. Сиротливые бледные лампы-одиночки чисто символически висят под потолком, почти ничего не освещая.
  - А где все? - вырывается у меня.
  - Кто не в наряде, у того сейчас занятия, - объясняет солдат.
  - Чему учат? - спрашивает Олег, за что я благодарен, мне тоже интересно.
  - Да не заморачивайтесь, скоро и так всё узнаете, - отмахивается рядовой. Больше никто ничего не спрашивает. Мы проходим мимо нескольких закрытых дверей, сворачивачиваем направо. Васильев стучится в первую дверь и докладывает:
  - Новобранцы, товарищ старшина.
  Потом закрывает дверь снаружи, оставляя нас на попечение полного седоволосого мужчины.
  Он приглашает нас войти, закрывает дверь, садится за письменный стол и начинает говорить. Сначала я думаю, что это обещанное объяснение, но после нескольких минут скучного рассказа о долге Родине и каких-то армейских структурах перестаю слушать. Это у меня рефлекс со школьных времён. А ведь всего несколько минут назад я горел желанием учиться. Впрочем, я и сейчас не против. Только чему-нибудь интересному.
  Украдкой я смотрю из окна кабинета - снаружи уже смеркается, и валит знакомый ненавистный снег. К счастью речь старшины оказывается не очень длинной. Потом он выдаёт нам по пачке бумаг, которые мы подписываем, не читая. В голове звучит голос зануды Андрюхи, но я быстро обрываю его мысленным: "Прилетай и читай эту фигню сам!" К тому же в кабинете уже почти темно, понятно, что на свете экономят. Лучше бы нам рассказали, откуда здесь берут электричество.
  Старшина открывает дверь, за которой нас поджидает уже знакомый Васильев. Он отводит нас в небольшую узкую комнату и зовёт сонного кладовщика. Последний окидывает нас изучающим взглядом из-под полуопущенных век и, словно неохотно, вручает каждому увесистый пакет и пару сапог. Смотрю - размер точно мой, вот ведь глаз у мужика.
  Затем Васильев отводит нас в казарму, показыват мне и Олегу две свободные кровати в общей спальне, потом туалет и умывальню, где над раковинами чуть выше кранов висят жестяные рукомойники. В углу стоит металлический бидон, три таких же - в душевой. На крышке каждого стоит ковш.
  - Душ, естественно, не работает. Воду перед использованием кипятят. Иногда везёт, приносят ещё тёплой, - рассказывает Васильев. - Старую одежду и обувь - в мешок. В карманах ничего не оставлять.
  - А можно одежду домой отослать? - спрашиваю я, думая об Андрюхе.
  - Её и так распределят среди гражданских, только куда что пойдёт решаем не мы.
  Эх, знать бы раньше... Оставил бы хоть сапоги и куртку дома. Но вспоминаю, как замёрз во время полёта и отбрасываю бессмысленные сожаления. Может, повезёт, и одежда чудом снова попадёт в мою деревню.
  Остальных новобранцев Васильев уводит с собой, их распределили в другие роты. Не знаю радоваться этому или нет. Олег и я рассматриваем форму, к которой прилагается комплект тёплого нижнего белья и толстые носки.
  - Ну что? Поплаваем? - неуверенно шутит Олег и начинает неохотно раздеваться. Я следую его примеру.
  - Ох, чувствую, отморозим яйца, - тянет Олег, и я ржу от всего сердца. Кажется, мы поладим.
  
  
  Глава 10
  
  В душевой находится мыло, а на кроватях лежат по тонкому колючему полотенцу. Кое-как помывшись Олег и я с удовольствием надеваем тёплое бельё и растягиваемся на кроватях. Лениво перебрасываемся парой слов, а потом я незаметно засыпаю. Один раз открываю глаза, когда в помещение заходят парни в форме, но тут же снова проваливаюсь в сон до подъёма.
  Ну, о том, что это подъём, я узнаю немного позже, сначала происходящее кажется светопреставлением. Хриплый громкоговоритель где-то под потолком издаёт пронзительные звуки, за ними следуют басистая ругань и громкая возня. Неохотно открываю глаза. Не знаю, который час, но явно слишком рано. На соседней кровати сонно моргает Олег. Остальные парни быстро заправляют кровати, между рядами которых ходит высокий худой мужчина в форме. Неожиданно он гаркает так, что я чуть не подпрыгиваю от испуга:
  - На зарядку!
  Сонным и шумным стадом мы топаем через одну из боковых дверей в большую комнату. У стены стоят нагромождённые друг на друга столы, помещение служило раньше явно другим целям.
  Парни, не дожидаясь приказа, начинают с приседаний. Олег и я косимся по сторонам и стараемся не отставать от других, но быстро выдыхаемся, привлекая совсем ненужное внимание.
  - Новобранцы, - мужчина в форме не спрашивает.
  - Да, - киваю я и тут же понимаю по добавившейся на лбу вояки морщине, что сказал не то.
  - Рядовой Сурков, - рявкает он.
  - Здесь, товарищ капитан! - тут же отзывается один из парней, вытягиваясь по струнке.
  - Вольно. Поняли?
  - Поняли... товарищ капитан, - говорит Олег.
  Капитан кивает и продолжает шагать между рядами, подгоняя особо нерадивых солдат.
  Потом даётся время на умывание и одевание. Унитаз в туалете кажется мне настоящей роскошью, хоть сливать приходится ковшом, который наполняют из бидона. Зубных щёток мне с Олегом не выдали и, похоже, с ними уже некоторое время дефицит - многие чистят зубы пальцем, так поступаем и мы. Многие парни бреются, и я испытываю чувство, похожее на неловкость, от того, что мне пока не приходится воевать с растительностью на щеках. Олег, напротив, недовольно чешет светлую щетину, но бритвы у него нет.
  Одеваемся и выстраиваемся перед кроватями, капитан ходит рядами и делает замечания. Олега и меня рассматривает особенно долго. В результате все идут завтракать, а мы стрижём по очереди ногти одолженными у Суркова тупыми ножницами.
  По пути в столовую мы плутаем, так что, когда наконец добраемся до раздачи, получаем весьма скудные порции из остатков болтушки и пары сухарей, чай тоже почти холодный, но всё равно еда кажется божественной. То есть, как быстро выясняется, это я такой неприхотливый, Олег ворчит что-то про яичный порошок, но я не даю испортить себе удовольствие и просто не слушаю. Только когда относим посуду к столу, спрашиваю:
  - А что вы дома ели?
  Олег пожимает плечами.
  - Мать готовила, как обычно. Она всегда оптом продукты закупала. И с огорода овощи закатывала. Теперь, без меня, ей надолго хватит. С мясом только в последнее время туго было. Тушёнка осточертела. Я молчу, радуясь, что Олег не спрашивает про мои обстоятельства.
  После завтрака все расходятся, кто куда. Нас с Олегом отправляют к Стригуну. Логично предпологаю, что это кличка... В общем не очень удачно выходит, когда парикмахер-самоучка представляется:
  - Рядовой Стригун.
  Олег и я прыскаем, поэтому парикмахер стрижёт нас довольно грубо и косо-криво. Потом, правда, я присматриваюсь к другим и понимаю, что может он и не нарочно, просто по-другому не умеет. Он, оказывается, даже бреет иногда тех, у кого нет собственного станка. Но Олег что-то не спешит записываться.
  Затем нас загоняют на занудную лекцию, где я слушаю вполуха какие-то техники чего-то там во время наводнения. Снегопад за окнами превращает слова лектора в издевку.
  Позже уже другой препод в форме учит нас надевать противогаз и ОЗК. Тренируемся по очереди - есть всего семь комплектов на всю нашу орду. Вообще-то полагается каждому индивидуальный, но... Препод выражается важно и витиевато, мол, трудности организационного характера, проблемы с логистикой, ограниченные ресурсы, но на самом деле всё понятно и просто - причина с невинным видом кружит за окнами.
  Последние полчаса до обеда - ещё одна роскошь, почти в каждой комнате висят настенные часы - я могу думать только о голоде и замёрзших ногах. Отопление в казармах центральное, но не знаю, где и чем топят, только немногочисленные батареи едва тёплые.
  Столовую в этот раз нахожу без приключений, просто следуя за одинаковыми спинами в форме, сливаюсь с массой. Быть частью толпы - новое непривычное чувство, не уверен, нравится ли мне это.
  На раздаче миски заполняют разварившейся перловкой. Слышу недовольные замечания и нарочитые стоны отвращения. Мне повезло, я люблю перловку, но показывать это не намерен, поэтому жую с равнодушным лицом, втихаря наслаждаясь знакомым с детства вкусом.
  Сразу оживают воспоминания о рыбалке с батей и Андрюхой. Как мы сонные ехали в электричке к ближайшему пруду, я таскал из заветного кулька с прикормом недоваренную склизкую перловку и казалось нет на свете ничего вкуснее. Брат больше любил грызть макуху. Батя беззлобно прикрикивал:
  - Эй, саранчата, рыбам хоть немного оставьте!
  Или подшучивал:
  - Доедайте ещё червей и поедем домой.
  - О чём задумался, Сань? - толкает меня локтем Олег, и я отвечаю почти правду.
  - К каше бы жареных карасей сейчас!
  Со всех сторон доносятся одобрительные выкрики и смех. Но мне совсем невесело, потому что именно в этот момент думаю, что бы ответил Андрюха. Может быть "карасей" или "сейчас", или - от неприятного воспоминания по спине бегут мурашки - "место". Пытаюсь представить, что брат делает сейчас. Переехал ли Матвей к нему или забрал к себе? Наверняка сосед увидел на стене табличку "Заберите меня"... Что он подумал? Эх, перекинуться бы хоть парой слов. Без особой надежды спрашиваю:
  - А телефоны хоть где-то работают?
  - В нашей части точно нет. Начальство только по рации общается, нам не положено, - делится один из соседей по столу.
  - А в других местах?
  - Так нам и рассказали!
  - Может и рассказали бы, если бы сами знали, - вмешивается Сурков, тот, кто одолжил нам ножницы. Разгорается тихий спор, из которого я понимаю, что толком никому ничего не известно, и что такого рода обсуждения нежелательны.
  После еды хочется лечь и вздремнуть, но не тут-то было.
  Нас делят на группы, выдают вёдра, кирки и лопаты и отводят к уже знакомому мне спуску в тоннель. Внизу мы сворачиваем в одно из тёмных боковых ответвлений, заканчивающееся тупиком. Оказывается, надо копать дальше.
  - Ну, прямо как в анекдоте, от забора и до обеда, - ворчит Олег.
  Копают все лениво, неохотно, да и не простое это дело, почва очень каменистая. Слабая переносная лампа создаёт больше теней, чем света, пахнет влажной землёй и потом. Временные крепи из металлических рам выглядят не очень надёжно, и я пытаюсь не задумываться о слое земли над нашими головами.
  - Зато удобно, - говорю больше для себя, чтобы отвлечься, но кто-то слышит и смеётся.
  - Трудотерапия эти дыры. Начальство само по ним почти не ходит, боится, наверное, что обвалятся нафиг.
  - Ну да, мы уже в первые недели после начала снегопада соорудили крытые переходы наверху, - подтверждает другой парень, и я чувствую себя немного глупо, что не додумался до такого простого варианта сам. Прикидываю, было бы такое реально дома и прихожу к выводу, что у нас не хватило бы ни сил, ни материалов.
  - Зато тепло, - резонно отмечает один из солдат, орудуя лопатой.
  - Эх, сюда бы дедовой наливки, отлично согревает!
  - Лучше бы пару девок привезли, я бы у них грелся, - хохотнул кто-то.
  - Размечтался! А ведь просятся красавицы. Когда в последний раз летал, одна краля сиськи показала.
  - Врёшь!
  - Расскажи про сиськи!
  - Лучше расскажи, как Снежный на сиськи пялился!
  В полутьме почти не разглядеть лиц, фразы и смех прилетают словно из ниоткуда, все парни на одной волне, это непривычное, хорошее чувство. Все ржут, я тоже, хотя мне и неприятны непрошенные воспоминания о Тане. К счастью тема меняется, мы устраиваем небольшой перерыв, слово за слово, речь зашла о странных происшествиях в тоннелях.
  Первым начинает рассказывать долговязый нескладный парень:
  - Рыли, значит, тоннель в северном направлении. Как всегда, шутили, копнули-передохнули, только вдруг земля под лопатой проваливаться начала. Пацаны решили - нашли клад, ну или там на пещеру наткнулись. Расширили дыру, земля куда-то в темноту посыпалась, слышно было эхо сильное. Парни и крикнули в дыру для веселухи. Только разбудили они гигантского крота, то его дупло было...
  - Сам дупло! Нора!
  - Ну и рассказывай ты, раз такой умный!
  После недолгой перепалки долговязый всё-таки продолжает:
  - Послеснежный крот был, мутировавший, вымахал так, что червями уже не наедался, искал чего покрупней.
  Рассказчик делает выразительную паузу, все затаивают дыхание.
  - Сожрал всех. А тоннель тот засыпали и больше в том направлении не копают. Вот.
  Притягательная жуть страшилки слабеет, и раздаются выкрики:
  - Гонишь! Если никто не выжил, откуда узнали про историю?
  - Мутанты только облезают, что-то ещё ни разу не видел, что они растут!
  Кто-то хлопает товарища по спине с криком:
  - Крот.
  Раздаются вскрик, мат и смех. Тут же эстафету подхватывает уже знакомый мне Васильев.
  - Про крота - то сказки, а вот расскажу, что правда было. Копали и наткнулись на старое кладбище. Говорят, прямо в гроб вломились, а в нём скелет, и сороконожки жирные по костям ползали. Попробовали в обход копать - кругом могилы...
  - Я с вертолётом летал, - перебивает кто-то, - нет тут вблизи кладбища. Или те рьяные работяги до Победного докопали?
  Раздаются благодарные смешки, но Васильев качает головой с важным видом:
  - В том-то и дело, что кладбище старое, забытое. Скорее всего, проклятое. Ветку ту закрыли, только говорят, все, кто там копал, друг за другом с ума сошли. Виделось и слышалось им разное, многие из попавших там выходили потом наружу и жрали снег, наверное, так мстили побеспокоенные души.
  В тоннеле царит тишина, только издалека слышатся приглушённые голоса солдат из других групп.
  - Ужин! - раздаётся откуда-то сзади зычный голос, все вздрагивают и тут же смеются над собственным испугом. С шутками мы идём мыть руки, затем с огромным аппетитом набрасываемся на ужин, если таковым можно назвать сухари с сухофруктами и чай.
  Потом по приказу мы выстраиваемся между столами и, маршируя на месте, минут двадцать горланим какие-то песни. Я не знаю текстов, но открываю и закрываю рот, чувствуя себя идиотом.
  - Вот ведь бред, - бормочет Олег по окончанию "концерта".
  - Радуйся, что сейчас снегоёвина. Раньше снаружи маршировали, хоть ураган, хоть град, - делится Васильев.
  Остаток дня проходит относительно спокойно. Мысленно перебираю сегодняшние происшествия, и день кажется мне ужасно длинным. Словно за минувшие сутки я пережил больше, чем за последние недели дома.
  Ночью мне снится гигантский крот, роющий тоннель к нашему дому.
  
  Глава 11
  
  Так проходят несколько дней. Подъём, зарядка, гигиена, завтрак, лекции, обед, работа вроде копания тоннелей, мытья посуды или стирки, ужин, отбой. Ах да, конечно, вечерное пение - у моей головы поразительная способность уничтожать такого рода воспоминания.
  Сначала меня всё устраивает, даже нравится распорядок, но уже к концу недели не хватает возможности поваляться в кровати подольше и, вот никогда бы не подумал, проклятого паззла с щенком. Возможно ли, что у меня выработалась зависимость от него вроде никотиновой?
  Мы практически не покидаем казармы и скоро помещения, казавшиеся сначала огромными, начинают вызывать клаустрофобию. Странно, что я не испытывал ничего подобного на нашей куда более маленькой даче. Может быть угнетает не столько отстутсвие пространства, как количество людей, заполняющих его. Я не какой-то псих-одиночка, но невозможность уединиться быстро начинает действовать на нервы.
  Всё время спрашиваю себя, на что надеялся Матвей, убеждая меня лететь? На какого рода помощь рассчитывал? Я и сам-то толком ничего конкретного не представлял, а теперь понимаю, что вряд ли смогу повлиять хоть на что-то в ближайшем будущем. Да, собственно, и в отдалённом. Сначала были мечты, что меня возьмут в рейд на вертолёте, и я скину в своей деревне щедрую порцию продуктов, одежды и полезных разностей. Только, оказывается, не так просто - а для новобранцев почти невозможно - попасть в состав экипажа вертолёта: желающих много, а места и рейды ограничены. Раньше, когда вертолётов было два, шансов было немного больше. Теперь же вторая машина, которую я видел в ангаре, служила не более чем комплектом запчастей.
  Вначале развлекаюсь невнятными фантазиями геройского характера о спасении мира - я скорее откусил бы язык, чем признался в таких мыслях. Но реальность заполняют какие-то мелочи, никак не вяжущиеся в моей голове с масштабом снежной проблемы. Смена пустых бидонов на полные, мытьё полов, пришивание пуговиц, обучение надеванию противогаза, зубрёжка уставов, медицинская подготовка, приём пищи - нереальная вселенная в замкнутом пространстве. А за стенами - белый апокалипсис, о котором я знаю немногим больше, чем до прибытия в военный городок.
  Вообще, как я заметил раньше, разговоры о произошедшем не одобряются. Вроде, потому что нечего распускать слухи до оглашения официальной версии. Только последней с нами делиться не спешат. Лишние вопросы заканчиваются отжиманиями, повторные вопросы - отжиманиями для всей части, дальнейшие - зуботычиной от одного из сослуживцев, с обещанием всыпать по первое число, если не перестану совать свой нос, куда не просят.
  Кое-что узнать, конечно, удаётся, хоть это не более, чем слухи. Вроде того, что снег результат глобального потепления. Идейка для вынесения мозга, Андрюхе бы понравилась.
  Ещё, что снег это химическое оружие - и тут мнения расходятся - то ли азиатов, то ли американцев. Есть и поклонники версии о правительственных экспериментах, сторонники теории о вмешательстве пришельцев и даже пара фанатиков, бормочущих что-то о каре божей. Думаю, что Малдер-Матвей был бы здесь среди своих. Но вообще-то толком никто ничего не знает, а о решении проблемы и речи не идёт. Если кто-то из начальства и в курсе, то с нами не делится. А это, как ни крути, плохой знак, потому что какой смысл замалчивать хорошие новости?
  Новая рутина занимает меня настолько, что, невероятно, но факт, я забываю о днях "голубого" снега. Здесь, правда, такие называют по-другому, поэтому не сразу понимаю, о чём идёт речь, когда Снежный заходит в столовую и гаркает:
  - Готовность первой степени.
  Все подскакивают, звенят брошенные на стол ложки, скрипят отодвигаемые стулья. Посуда остаётся на столах, все спешно покидают помещение, и, после секундного замешательства, новобранцы, в том числе я, припускают следом. Оказывается, бежим мы одевать куртки и шапки, потом к главному выходу - путь мне до сих пор не знакомый.
  Перед дверями нас уже поджидает группа солдат, раздающих лопаты, некоторые парни хватают прислонённые к стенам тачки. Моя рука сжимается вокруг черенка лопаты, но не могу заставить себя сделать несколько шагов до выхода. Привык сам проверять состояние снега, и разрешением на выход был голубой цвет, которого я сейчас не видел.
  Другие, очевидно, подобного не испытывали.
  - Чего застыл? Шевелись!
  Толчок, пинок, и поток сослуживцев увлекает меня наружу. Немного успокаиваюсь, когда вижу, что с другими ничего не происходит. Но совсем чувство опасности не исчезает. Меня отвлекает знакомый шум лопастей. Над нашими головами поднимается вертолёт, я с тоской смотрю ему вслед. Думаю, что если бы это был фильм, то я сказал что-нибудь вроде: "Передай привет Андрюхе!" На самом деле терпеть такого не могу, остаётся только удивляться, откуда лезут в башку подобные мысли.
  От пространных размышлений отрывают громкие приказы, задание лежит на ладони... вернее - на земле. Мы убираем снег. Стоило оставлять брата и лететь чёрт знает куда, чтобы заняться старой доброй расчисткой? Дома меня по крайней мере никто не подгонял. Я уже знаю, что, легкомысленно подписав бумаги в первый день, обязался служить два года. Но время от времени задаюсь вопросом: вернулся бы, если мог? Иногда кажется - нет, порой - да. Сейчас именно такой момент. Копать тоннели и убирать снег - эдакая игра в чёрно-белое - двадцать четыре месяца подряд? Пытаюсь подсчитать, сколько это дней, но сбиваюсь и бросаю это бесполезное дело.
  А что бы сделал брат на моём месте? Наверное, выучил бы устав наизусть и занудничал, поправляя всех, включая высшее начальство. Интересно, отжиматься-то братан вообще умеет? В любом случае этот подвиг мне не по плечу. Ещё бы Андрюха совал свой нос во всё, попытался бы разведать территорию. И, возможно, опять нашёл бы приключений на свою задницу.
  Руки начинают уставать, спина ныть, ноги мёрзнуть. Когда начальство отворачивается, я, как и другие, делаю небольшие перерывы, разминаю затёкшие плечи, шевелю потерявшие чувствительность пальцы, осматриваюсь, без цели, просто балуя глаза возможностью видеть дальше следующей стены. Правда, окружение весьма скучное. Выстроенные по периметру прямоугольника бесцветные здания, между которыми в отдалении видна высокая кирпичная стена. Кое-где в ограде замечаю закрытые ворота, но, судя по сугробам перед ними, этими выходами уже давно не пользовались. Особенно большое здание со стенами из волнистый жести - явно ангар, в котором стоят вертолёты, вернее, сейчас только один, сломанный. Моё внимание привлекает силуэт в отдалении. Бородатый мужчина, как и мы, расчищает снег, только в одиночку и перед относительно небольшим по сравнению с казармами зданием. В глаза бросается оранжевый пуховик - бородач первый человек без формы, которого я вижу с момента прибытия в военный городок. Работает мужчина не очень быстро - ещё бы, над ним никто не стоит и не орёт: "Не расслабляться!"
  Вздрагиваю, со вздохом наклоняюсь и несколько раз поддеваю и отбрасываю снег лопатой, прежде чем спрашиваю соседа по расчистке:
  - А кто это? В оранжевой куртке.
  Сослуживец даже не поднимает головы, когда отвечает.
  - Саныч.
  - Это прозвище или отчество? - осторожно уточняю я, помня историю со Стригуном.
  - Не знаю, все говорят просто Саныч. Как снег повалил, группа гражданских сюда прилетела. В лазарете место было, их там поселили. Они везде ходили, смотрели, что-то меряли, пробы снега собирали, потом улетели. Саныч остался, не знаю, почему, может, начальство убедило, он вместо врача здесь. Наш-то фельдшер одним из первым под снегопад попал.
  Слово "врач" вызывает в моей голове что-то похожее на взрыв. Наконец-то решение, и всё было не зря! Врач для Андрюхи!
  - Думаешь, если в деревне кто болен, Саныч этот полетит?
  - Не знаю, - отвечает сослуживец равнодушно, - до сих пор, вроде, такого не случалось. И вообще, он странный. Гляди... - оглянувшись, не смотрит ли капитан, он тащит меня за рукав на несколько шагов в сторону и показывает в направлении лазарета. - Видишь?
  Сначала я не понимаю, на что именно нужно смотреть, но потом замечаю часть боковой пристройки, вернее, примыкающую к зданию невысокую проволочную ограду. Что-то... или кто-то за ней шевелится... Смутно знакомые неуклюжие движения...
  - Мутант! - осеняет меня, и от удивления чуть не роняю лопату.
  - Мутанты, - поправляет сослуживец. - Саныч их там держит, наблюдает за ними. Говорят, эксперименты какие-то ставит. Жесть.
  - Разговорчики! - рявкает капитан и ощутимую вечность стоит совсем рядом с нами, не давая мне возможности задать хоть один вопрос. А их крутится в башке с сотню.
  Но моё любопыство, вообще-то, мелочь. Чувствую себя живым и полным сил, потому что теперь представляю, что нужно сделать, хоть пока и понятия не имею, как. Настроен, однако, оптимистично: врачи же, вроде, обязаны помогать. Надо только рассказать ему о брате.
  Теперь, копая, стараюсь не упускать Саныча из виду. Это просто, спасибо яркой куртке. Одним из первых я замечаю, как он отставляет в сторону лопату и топает через снег в нашем направлении. Оказывается, идёт он к нашему капитану, а последний, хоть и видит это, делает всего пару шагов навстречу. Я, конечно, не специалист какой-то, но понимаю, что отношения у этих двух явно непростые.
  - До вас ещё не добрались, - говорит капитан. - Прислать подмогу?
  - Да со снегом сам как-нибудь, хоть немного свежим воздухом подышу. Я по другому вопросу...
  Два парня неподалёку затевают какую-то возню, за вскриком и смехом, я пропускаю слова бородача. Следующее, что слышу, это голос капитана:
  - Отставить!
  Это сказано шумевшим. И сразу для всех:
  - Добровольцы на переноску есть?
  Не знаю, почему молчат другие, может, прикидывают, что копать легче, чем переносить что-то неизвестное, или просто хотят ещё немного побыть снаружи, а я вот просто не сразу врубаюсь, о чём речь. Но тут появляется мысль, что не будет лишним выделиться в глазах врача, и я рапортую:
  - Так точно!
  - Ещё бы двоих, - говорит Саныч.
  Капитан называет две фамилии, выбранные парни неохотно опускают лопаты. Бородач жестом приглашает следовать за ним, и мы идём по сугробам в направлении лазарета.
  
  
  Глава 12
  
  Чем ближе мы подходим к лазарету, тем неутнее я себя чувствую, да и сослуживцы напрягаются. Мутанты, правда, отделены проволочным забором, но от одного их вида мороз по коже. Не собаки или свиньи какие, все, как один - бывшие люди, судя по обрывкам одежды, большей частью военные. Причём стоят, гады, у самой ограды и пялятся.
  - Уроды! - цедит один из сослуживцев и плюёт в снег.
  Другой неожиданно заступается:
  - Они-то при чём? С каждым могло случиться, оставь их в покое.
  - Кому не повезло, оставлю, а те, кто сам снег жрал, уроды и есть.
  - Ты о Валике? Так и скажи!..
  Мне неприятно слушать их перепалку. Истории о евших снег я, конечно, уже слышал. Армейский режим ломал не одного парня. Раньше слабые духом сбегали, объявляли голодовку или вешались. Теперь такие - а в данных условиях число их увеличилось - ели снег. Из-за подобных личностей и жертв несчастных случаев появляются свободные места. Так что, скорее всего, предшественник, спавший раньше на моей кровати, погиб или мутировал. Неприятная фигня, о которой лучше не задумываться. Ожидаю, что Саныч вмешается, прикажет заткнуться, но вид у врача отсутсутвующий, словно он и не слышит разговор.
  После белизны снаружи, лазарет кажется тёмной норой. Сослуживцы сразу притихают. Коридор превращает звук наших шагов в холодное эхо, как-то сразу понятно, что помещения за рядом закрытых дверей пустуют. Наши сапоги оставляют мокрые следы на красно-серых ПВХ-плитках. Школьные воспоминания заставляют испытывать чувство вины и ожидать ругани гневной бабки с грязной тряпкой на массивной швабре.
  - Сюда.
  Саныч открывает одну из дверей и обводит рукой дюжину кроватей с тумбочками и два небольших шкафа.
  - Это всё вынесем, потом поможете стол занести и свободны. Только осторожно, ничего не поломайте.
  - Твою мать! - вырывается у одного из парней.
  В первый момент мне кажется, что это реакция на предстоящую работу, хотя, вроде, вчетвером управиться реально несложно. Но потом мой взгляд падает на окна, и я шарахаюсь назад. При этом наступаю на ногу товарищу по наряду. Последний, в любой другой ситуации, как минимум, пихнул бы меня в сторону или обругал крепким словечком, но сейчас молчит и пялится на окна и застекленную дверь. А снаружи на нас смотрят с полудюжины мутантов.
  - Не бойтесь, - успокаивает Саныч, - дверь закрыта, снаружи решётки, да и вообще, это мирные ребята.
  - Ребята? - неверяще переспрашивает один из парней.
  Саныч нетерпеливо подходит к окну и пытается закрыть вид двумя узкими тёмными гардинами, висевшими до этого по сторонам.
  - Лучше? - спрашивает он, не скрывая сарказма.
  Лучше не стало, в незавешенных частях окна всё так же видны мутанты, но сослуживцы молчат, а мне не хочется показаться трусом. Мы неохотно принимаемся за работу, стараясь не смотреть в сторону окон, но я всё время чувствую на себе взгляд уродов, это ужасно действует на нервы и отвлекает. Поэтому в произошедшем я обвиняю именно мутантов. Мы выносим кровати, ставим их в других палатах и просто в коридоре - Саныч говорит что и куда. Краем глаза замечаю за окном движение, поворачиваюсь в ту сторону и не удерживаю своего конца панцирной кровати, что самое обидное - последней. С отвращением ощущаю, как что-то в моей ноге хрустит и смещается, боль приходит секундой позже, заставляет меня взвыть.
  Потом я лежу на полу и ору благим матом на Саныча, который пытается стянуть с моей ноги сапог.
  - Подержите-ка его, - командует врач, и, прежде чем я успеваю возразить, тянет сапог осторожно, но решительно. На миг в глазах темнеет, я буквально отрубаюсь от боли.
  Следующее, что помню: склонившийся надо мной Саныч, и его спокойный голос:
  - Возможно, перелом, без рентгена точно не скажу. Будем надеяться, что срастётся само, оперировать тебя, как знаешь, некому. Гипса нет, попробую смастерить тебе шину.
  Я не очень хорошо представляю себе, что это за штука - шина, но киваю и спрашиваю, стараясь звучать по возможности мужественно:
  - А от боли таблетку дадите?
  - Попробуй потерпеть, - отвечает Саныч не очень обнадёживающе.
  Кто-то стучит в окно. Невероятно, но на время мне удалось забыть об отвратительных зрителях за окном. Один из мутантов делает рукой странные жесты - поднимает и опускает её, шевеля при этом пальцами, такого я ещё не видел. Но ещё более странно ведёт себя врач. Он встаёт и кивает, потом говорит:
  - Подожди здесь.
  Как будто я могу куда-то уйти.
  В это время сослуживцы вносят в комнату небольшой стол. Оказывается, злополучную кровать вынесли, пока я валялся на полу.
  - Ты как? - спрашивает один из парней. - Идти можешь?
  Мне удаётся сесть, но когда осторожно пытаюсь согнуть повреждённую ногу в колене, пульсирующая боль усиливается. Сжимаю зубы и чувствую выступающий на лбу пот - а ведь в комнате совсем не тепло. О том, чтобы встать, и думать пока не приходится, и я отрицательно мотаю головой.
  - Хреново, - отмечает сослуживец. Во мне поднимается волна раздражения, так и хочется ответить колкостью на бессмысленное замечание, но ничего подходящего в голову не приходит. К счастью, в проёме показывается Саныч.
  - Спасибо, ребята, вам надо возвращаться, скоро снег пойдёт.
  Парни неуверенно топчутся, посматривая на мою ногу. В отличии от меня, их, похоже, не удивляет, откуда врач знает о перемене погоды и в правильности прогноза не сомневаются.
  Вспоминаю, что и в вертолёте состав знал о предстоящем снегопаде. Я ещё хотел спросить: откуда? Но за кутерьмой нового порядка совсем забыл.
  - Тебя как зовут? - спрашивает Саныч.
  Я представляюсь, как научили, называю часть и командира. Врач с помощью моих сослуживцев поднимает меня и тащит в комнату, где помогает лечь на застеленную кровать.
  - Идите, передайте, что Александр останется на время здесь. Подробности объясню начальству по радиосвязи.
  Парни кивают и уходят, махнув на прощание. Меня немного раздражает, что врач решил оставить меня, даже не спросив, но вообще-то понимаю, что я сейчас не ходок. Не требовать же нести себя в часть, да если и отнесли бы, что потом? Издалека слышен негромкий рокот лопостей вертолёта.
  - Откуда вы знаете, когда пойдёт снег?
  - Есть у меня... показатель, - уклончиво отвечает Саныч и с обещанием скоро вернуться выходит из комнаты.
  Рассматриваю опухшую ногу - сапог и портянка, похоже, так и остались на полу в другом помещении -, почему-то кажется, чем больше внимания, тем сильнее болезненная пульсация. Стягиваю сапог со здоровой ноги, почти каждое движение отдаётся болью, хотя и стараюсь не шевелить повреждённую конечность. Потом осматриваюсь, не столько из любопытства, сколько желая отвлечься. В комнате удивительно тепло, печь в углу - штукатурка местами отпала, открывая вид на кирпичную основу - явно растоплена. Рядом с ней - окно, за которым, скрывая вид, кружатся снежинки^; мутантов, к счастью, нет и на том спасибо. С одной стороны вдоль стены стоят две кровати - я лежу на ближней к двери. С другой стороны расположены полка, и стул перед двумя сдвинутыми вместе столами. Все свободные поверхности завалены каким-то приборами, книгами, блокнотами, тут же стоят консервы, пакеты и коробки со съестным. Кроме пыльной аптечки на самом верху полки ничто не напоминает больницу. И тут меня осеняет: правильно говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло! Теперь у меня точно есть возможность поговорить с врачом об Андрюхе! От радости даже забываю боль и незаметно для себя засыпаю. Снится, как врач, больше похожий на доктора Айболита, чем Саныча, делает Андрюхе укол, и брат сразу начинает занудничать: игла не стерильная, кожу не продезинфицировали и, вообще, он никого не просил... Конец сна какой-то смятый, но счастливый.
  Всего-то хочу перевернуться на бок, но резкая боль будит меня и заставляет быстро вспомнить произошедшее.
  - Не дёргайся, - предупреждает Саныч, туго приматывая к моей ноге какую-то изогнутую штуковину. Теперь ступнёй не пошевелить, боль усилилась.
  - Это только сначала, потом будет лучше, - обещает врач и протягивает две таблетки и стакан воды. Потом Саныч уходит, а меня опять клонит в сон, наверное, от обезболивающего.
  Когда просыпаюсь, в комнате царит полумрак, Саныча не видать, но пара прислонённых к кровати костылей - очевидный знак, что врач приходил, пока я спал. Больше всего хочется поваляться в кровати, но, как назло, срочно нужно в туалет. Сажусь и осторожно опускаю ноги, стараясь не касаться повреждённой ступней пола. Из-за шины вся конечность тяжёлая и неуклюжая, словно чужая. Опираясь на кровать, встаю на здоровую ногу, держа больную на весу. Сквозь носок ощущаю холодный пол, но нет ни сил ни времени, чтобы обуться, хотя перед кроватью стоят оба сапога - ещё один след пребывания Саныча. Немного вожусь с костылями, наскоро разбираясь, что и как - чёрт, вот ведь приспичило! - и неуклюже хромаю к двери. Нужда помогает кое-как терпеть боль.
  Дверь не поддаётся толчкам, на миг мелькает мысль, что меня заперли, но потом я тяну створку на себя и беспрепятственно попадаю в сумрачный коридор. Только вот понятия не имею, в какой стороне сортир.
  - Эй... - кричу я неуверенно. Получается не особенно громко. Судорожно прикидываю, как звать врача, не "Саныч" же, в самом деле? Не придумав ничего лучшего, прихрамываю, путаясь в костылях, кажется, в направлении комнаты, откуда мы выносили мебель, и громко спрашиваю:
  - Есть здесь кто живой? Эй? Кто-нибудь?
  Из-за одной двери раздаются голоса, и я с радостью спешу к ней, хотя что-то кажется странным, но невозможно сосредоточиться и разобраться, у моего тела сейчас совершенно другие приоритеты.
  Поэтому, распахнув без стука дверь, я выпаливаю:
  - Где туалет?
  И только после того, как Саныч помогает мне дохромать до сортира, и я по-бабски справляю нужду сидя, перевариваю увиденное.
  Да, действительно, то самое помещение, в котором мы работали несколько часов назад. Двое ведут беседу. Саныч сидит за столом и делает заметки в толстой тетради. Застеклённая, ведущая наружу, дверь приоткрыта, чувствуется холодный сквозняк. Около второго стула, напротив Саныча стоит мутант.
  Наступаю на повреждённую ногу, боль доказывает - увы, это мне не снится.
  
  
  Глава 13
  
  Не помню, как добраюсь назад к кровати, кажется, большей частью меня волочет на себе Саныч. Он же наливает в чашку тёплый чай из термоса.
  - Есть хочешь? - спрашивает врач будничным тоном.
  - В комнате был мутант, - говорю, почти надеясь, что Саныч разуверит меня в увиденном.
  - Был, - отвечает он равнодушно и добавляет:
  - Скорее всего уже вышел, не любят они тепла.
  Выражение лица у меня, наверное, странное, потому что, размешивая сахар в своей чашке, Саныч начинает меня успокаивать.
  - Он на тебя напал? Укусил? И я, как видишь, цел-невредим.
  - Мерзкие они. И смотрят... - мне не хватает слов, чтобы описать отвращение к "красавчикам", поэтому рассказываю, что произошло дома, про мутанта рядом с Андрюхой. И про брата рассказываю немного. А потом больше. Незаметно для себя выкладываю все наши злоключения с начала снега. История явно интересует Саныча, он задаёт вопросы, уточняет подробности, но мнения своего не меняет.
  - Видишь, и брату твоему они не навредили, похоже, наоборот - спасли. Согласен, действия изменённых не всегда нам понятны, а неизвестное всегда пугает, но я ещё не разу не слышал, чтобы они проявляли агрессию.
  - Изменённые... - пробую я на вкус новое слово и, вроде, от одной смены названия уроды уже не кажутся такими уж страшными.
  Не дождавшись моего ответа, Саныч сооружает бутерброды с килькой в томате и протягивает мне тарелку. Есть в кровати по-домашнему уютно.
  - Вы слетаете посмотреть на Андрюху? - спрашиваю я, жуя, стараясь не смотреть на Саныча. Понимаю, как нагло просить практически незнакомого человека о таком одолжении. Врач долго думает, я догадываюсь, что ответ будет объяснением отказа, и, увы, не ошибаюсь.
  - Это не так просто, - начинает Саныч. - Во-первых, скорее всего, меня не отпустят.
  - Вы же врач, клятву давали, должны отпустить к больному!
  - Я не врач, Александр. Я ученый. Нашу группу прислали сюда в самом начале для сбора проб. После несчастного случая с одним товарищем... В общем, когда попросили остаться, я согласился. Первую помощь оказывать умею, а большее без лекарств и техники здесь и так невозможно. Но у твоего брата, судя по всему, расстройство психологического характера.
  - А вдруг всё равно сумеете помочь, - упрямо возражаю я.
  Саныч отставляет свою тарелку и массирует переносицу.
  - Я понимаю, каково тебе... Знаешь, у меня две сестры, три племянника... С тех пор, как я засел здесь, понятия не имею, как у них дела. Но в свете происходящего...
  Ему то ли не хватает слов, то ли не хочется сболтнуть лишнего, но мне уже нечего терять, поэтому плевать, покажусь ли наглым или назойчивым.
  - А вы знаете, что происходит?
  Саныч думает, потом как-то невесело улыбается.
  - Знаю? Кажется, тут всё человечество со своими знаниями зашло в тупик. Понимаешь, Александр, идёт война, самая настоящая война.
  - Это всё-таки американцы? - вырывается у меня. Саныч раздражённо мотает головой.
  - Да нет... Лучше бы они. Но кто слушает? Начальство только и ухватилось за слово "война", начало полировать пушки и набирать новобранцев на место погибших... и изменённых. Ты ведь тоже так сюда попал?
  Я киваю и уточняю, чувствуя себя идиотом:
  - Так с кем война?
  - Ты болел? Температурил? - неожиданно спрашивает Саныч.
  - Ага...
  - Вот тебе и война, вирусы с иммунной системой сражаются, а ты почти и не при чём, но самочувствие хреновое, так?
  - Ну да...
  - Вот теперь что-то вроде гриппа у всей Земли.
  - Я не понимаю.
  - Никто не понимает, - отвечает Саныч. Наверное, это должно утешить, но меня бесит.
  - Да объясните по-человечески!
  Саныч неожиданно смеётся.
  - Не ты первый, кто так реагирует. Ты видишь снег или свободную от него местность. Под микроскопом картина иная. Что-то неизвестное нам ведёт войну. Настолько чужеродное, что большинство склоняется к мнению о внеземном происхождении феномена.
  - Пришельцы?
  - Ежи и алмазы - это мы их так назвали по форме внешней оболочки. Когда количество ежей достигает определённой концентрации, они начинают генерировать излучение, характер которого мы ещё не понимаем. Но оно создаёт огромные помехи в эфире, всё живое в заражённых ежами зонах болеет и умирает... Если только не начинают есть снег...
  - Батю снег убил, - вспоминаю я недоверчиво.
  Саныч кивает.
  - Сожалею. Многие погибли, не зная... Мы и сами до сих пор не понимаем. При повреждении токсичным снегом кожных покровов, человек погибает, но поедая снег, он изменяется, адаптируется. Возможно, важен быстрый контакт с центральной нервной системой... это, конечно, только теория.
  - Поэтому вы изучаете мутантов?
  - В числе прочего, - осторожно соглашается ученый. - Знаешь, кажется, снег взял на себя задачу защищать нас. Алмазы образуют кристаллические соединения с оксидом водорода, выпавший снег абсорбирует излучение ежей. Границы между заснеженными участками и поражёнными излучением территориями постоянно меняются.
  - И кто выигрывает?
  - Пока неясно, нам остаётся только надеяться, что победу одержать наши защитники.
  - А зачем мы им дались? - вырывается у меня, а мысленно добавляю, что плевал на такую защиту...
  Саныч задумывается, потом предлагает:
  - Хочешь спросить у изменённых сам?
  Меня настораживает блеск в его глазах.
  - У мутантов?
  - Того, которого ты уже видел, зовут Гриша. Он был моим коллегой. Может, он и не захочет говорить с тобой. Не знаю, по какому принципу они выбирают собеседников. С нашей иерархией не считаются, к досаде власть имущих, - хмыкает Саныч.
  Я задумываюсь. Общаться с красавчиком мне хочется примерно так же как танцевать чечётку. Но, похоже, Санычу это важно, и вдруг он всё-таки полетит к Андрюхе, если я соглашусь на эксперимент.
  - Ну... ок.
  - Отлично!
  Саныч встает, берёт тетрадь, ручку и диктофон и выходит. Минутой спустя возвращается с пустыми руками, помогает мне подняться с кровати, дохромать до холодной комнаты и сесть на стул. Свет настольной лампы превращает окна - гардины снова раздвинуты - в чёрные зеркала, но слишком легко представить себе мутантов, стоящих под снегопадом и рассматривающих меня.
  Почти жалею, что согласился на затею, но одновременно мне становится немного интересно.
  - Как раз кстати, что осводили комнату. Мне в снегопад к изменённым не выйти, здесь тесно, так и общались - они в дверях, я внутри. Теперь удобнее. Держи!
  Саныч накидывает мне на плечи мою куртку и даёт одеяло, чтобы укрыть ноги. Сам он уже тепло одет, когда только успел?
  Я плохо представляю себе, как проходит контакт с мутантами, смутно ожидаю каких-то объяснений и приготовлений. Но Саныч идёт к застекленной двери, открывает её, впуская в помещение несколько ленивых снежинок, и зовёт Гришу. Даже не успеваю запротестовать. А потом поздно - мутант медленно и как-то неуклюже переступает порог.
  Мне не по себе, но рассматриваю красавчика с любопытством, смешанным с отвращением. Его тело выглядит почти нормально, одежда на нём тёплая, в несколько слоёв, не сравнить с пострадавшими дачниками-огородниками, так что несмотря на прорехи, голой кожи не видно. Зато вид его рук уничтожает мимолётную иллюзию нормальности - разъеденные почти до костей, покрытые обледеневшей сукровицей, они могли принадлежать неведомой твари из голливудского ужастика. Гриша должно быть больно, но гротескная улыбка на обезображенном лице выглядит по-сумашедшему довольно. Налитые кровью, вырученные глаза смотрят на меня... пронзительно. Во всяком случае это первое слово, пришедшее на ум.
  Раздаётся тихий щелчок, от которого я вздрагиваю, но это всего лишь Саныч включил диктофон.
  - Знакомьтесь: Гриша... а это Саша.
  - Саша, - медленно повторяет мутант. Его голос звучит странно, язык заплетается.
  - Эм... Очень приятно, - отвечаю я неуверенно и бросаю взгляд на Саныча. Тот кивает, мол, всё в порядке.
  - Хорошо, - говорит мутан и улыбается ещё шире.
  - О чём мне с ним говорить? - шепчу я громко.
  - О чём хочешь, - не очень-то помогает Саныч, даже не понижая голоса. Гриша, правда, нисколько не смущается.
  - Снег, - говорит он.
  - Холодно, - как идиот подтверждаю я, не веря, что мы обсуждаем погоду, в то время, как есть вещи поинтереснее. И, собравшись с духом, спрашиваю:
  - А что, правда идёт война?
  - Война, - кивает Гриша и добавляет: - Не бойся.
  - Я и не боюсь, - вырывается у меня. На самом деле мне жутковато, но не от разговоров о войне. В голове появилось странное чувство... словно мысли зачесались... Даже слов не хватает, чтобы описать.
  - Хорошо, - кивает Гриша, улыбаясь.
  Я смотрю на Саныча, но он занят своими записями и не думает помогать.
  - И кто с кем воюет?
  Гриша несколько раз открывает и закрывает рот, его взгляд рассеивается, словно он пытается что-то вспомнить.
  После долгой паузы следует ответ:
  - Мы... с врагом.
  В моей голове мелькает картинка - непонятная и нечёткая, не более, чем мимолетная мысль. Страшно только, что мысль это не моя. Отгоняю дурацкие идеи, фыркаю: тоже мне ответ.
  - И кто вы?
  Гриша думает, потом выдает:
  - Сложно сказать... Мы другие... Не бойся!
  - Да с чего ты взял, что я боюсь! - прямо досадно, что этот огрызок человека успокаивает меня. И чесотка в голове раздражает. С ума что ли схожу?
  - Всё будет хорошо. Мы защитим.
  - Зачем вам это?
  Гриша пожимает плечами:
  - Просто... Мы такие... Ешь снег.
  - А если я не хочу?
  - Не ешь, - покладисто соглашается Гриша. Потом поворачивается к Санычу.
  - Я пошёл.
  - Хорошо, Гриша, спасибо! - Саныч открывает дверь и выпускает мутанта. На миг я вижу силуэты других красавчиков в снегопаде. Сознание, что из темноты на меня пялится дюжина уродов, всё ещё неприятно, но прежнего страха уже нет.
  - Это уже не люди.
  Я не спрашиваю, на самом деле недолгий разговор подтвердил мои самые первые ощущения - кем бы ни были мутанты раньше, сейчас они существа чужеродные, другие, как сказал Гриша. Эта мысль наводит меня на вопрос.
  - А почему мутант... изменённый... называется человеческим именем.
  Саныч снова занят записями и отвечает, не поднимая головы.
  - Он себя ещё никак не назвал. Просто мы знакомы. Это тот самый товарищ, я рассказывал. Он полетел с вертолётом в бесснежную зону. Военные вынуждены пополнять склады частично оттуда. А Гриша пробы собирал. Когда вернулся, совсем плохой был. В тот рейд многие погибли, излучение на участке было особенно сильным. Вот коллега и сказал: "Терять нечего. Записывай".
  - И стал есть снег?
  Саныч кивает.
  - А потом?
  - Сначала стоял, молчал. Через сутки начал двигаться... Несколько недель назад произнёс первые слова. Остальное ты сам видел.
  - Но это Гриша? Вы его узнаете?
  Саныч откладывает записи и массирует переносицу.
  - Сложно сказать. Слишком мало данных. Сюда бы нормальное оборудование, да куда там... Неизвестно, правда, разрешат ли изменённые себя обследовать.
  - В секретных государственных лабораториях их, скорее всего, уже без спроса по косточкам разобрали, - говорит из меня знаток сайнсфикшен фильмов. Мелькает мысль, что Матвей-Малдер поддержал бы догадку.
  - Если и так, то полученными знаниями делиться не спешат, - усмехается Саныч и добавляет: - Но вообще-то изменённые не такие беспомощным, какими кажутся. Они... как минимум знают, когда пойдёт снег.
  Я вспоминаю странное поведение мутанта за окном перед началом снегопада.
  - Они говорят вам?
  - Да. Но это не просто знание... Твой рассказ подтверждает мою теорию, что кто-то... или что-то сознательно управляет снегом. Это похоже на атаки... или защиту в непонятном нам сражении алмазов с ежами. А когда снег пошёл во время твоей с братом вылазки, то, скорее всего, спас вам жизнь. Они защищают нас.
  - Почему? - спрашиваю я, уже зная, что услышу.
  - Они такие, - отвечает Саныч. - Пошли-ка в тепло чай пить.
  Помогая мне идти, врач, словно невзначай, спрашивает:
  - Тебе что-нибудь во время разговора показалось странным?
  Какое-то шестое чувство подсказывает, что в этом вопросе кроется вся суть затеи, в нём секрет желания Саныча организовать мою беседу с мутантом. А может и нет, чёрт знает. Вдруг у меня крыша едет? Семейное, так сказать.
  - Нет, - отвечаю я решительно. И уточняю на всякий случай:
  - А что такого было?
  - Ничего. Забудь, - отмахивается Саныч, и мне кажется, что в голосе врача звучит досада.
  За тёплой чашкой чая я перевариваю пережитое. И, чем больше думаю о происходящем, тем яснее понимаю, что на фоне глобальных событий никого на всем свете не интересует больной Андрюха в заснеженной деревне.
  
  
  Глава 14
  
  Следующие дни почти как отпуск: большей частью валяюсь в кровати, изредка пролистывая книжки Саныча. Они оказываются какими-то скучными научными справочниками, для меня совершенно нечитабельными.
  Нога с каждым днём болит всё меньше, Саныч говорит, что, к счастью, это просто сильный ушиб. При следующей же возможности мне предстоит вернуться в часть. Это совсем не радует.
  Честно говоря, как-то больше ничто не радует, потому как Саныч, несмотря на повторные просьбы, к Андрюхе лететь не собирается. Выходит, бросил я брата совсем зря, а теперь вообще не могу к нему вернуться - проклятый договор подписан, а снег вокруг хоронит идею дезертирства.
  От мыслей о предстоящих месяцах службы мне становится по-настоящему тошно. Раньше хоть были цель и какая-никакая надежда, а теперь единственное, чего я хочу - обнять Андрюху и рассказать ему всё, что узнал. И наплевать, как он будет реагировать.
  Иногда становится страшно, кажется, я и так уже опоздал, и с братом случилось что-то плохое, пока меня не было рядом. Не представляю, как смогу жить дальше с чувством вины. Да и как справиться с этими приступами беспомощной досады сейчас тоже не знаю. Пытаюсь поделиться с Санычем, но огребаю лекцию с моралью: надо заняться делом. По словам врача - теперь-то знаю, конечно, что он не врач, но продолжаю про себя так называть по привычке, - я почувствую себя лучше, когда вернусь в часть. Киваю, только нефига не верю. Копание тоннелей вряд ли примирит меня с ситуацией. Санычу-то хорошо, занят важным делом - по крайней мере так я думаю сначала. Но несколько дней спустя появляется смутное подозрение, что все наблюдения врача, тетрадки с записями и беседы с изменёнными всего лишь иной вариант тоннелей. И ещё не известно, что лучше.
  Ловлю себя на том, что чаще использую слово "изменённые" вместо "мутанты" и что меня уже не так напрягает их близость, как в начале. Иногда, когда Саныч разговаривает с ними в холодной комнате, я подслушиваю под дверью, не особо боясь быть застуканным - умеренные прогулки по коридору мне "прописаны" самим врачом. Слов всё равно не разобрать, но звук голосов за дверью звучит успокаивающе. Чего нельзя сказать о голосах, которые я слышу ночами. Они заглушают храп Саныча, умудряясь не разбудить его. Скоро приходится признать себе, что они раздаются в моей голове. Хотя вообще-то "голоса" - не совсем верное слово. Это словно мои собственные мысли, но они не мои. Вроде: "Надо попробовать снег", "Не бойся" или "Всё будет хорошо".
  Скорее всего, у меня едет крыша. Сомневаться в этом заставляет только услышанное когда-то утверждение, что помешанные не знают о своём сумасшествии и считают себя нормальными. Значит, если я готов признать сдвиг, то нормален? Хочется поделиться с Санычем, но чёрт его знает, как врач отреагирует. Возможно решит, что опасно отсылать меня в часть и оставит в лазарете. Вопрос в том, хочу ли я этого? Но единственное, чего я действительно хочу, невозможно, а на всё остальное наплевать.
  У меня вошло в привычку дожидаться храпа Саныча, вставать и идти в холодную комнату. Я настолько хорошо изучил коридор, что свободно передвигаюсь даже в полной темноте, для ориентира касаясь пальцами стены. Отсутствие света не пугает. Кажется, в первый раз я предпринимаю подобную вылазку именно чтобы испугаться, пощекотать нервы, почувствовать себя живым. Но в тёмных силуэтах за окном больше нет ничего страшного. Я всматриваюсь в снежный хаос, пытаюсь узнать новых. Саныч рассказал, что калитка проволочного загона не заперта, как принято считать. Во время снегопадов изменённые уходят и возвращаются, приходят новые. Никто не контролирует, но в дни затишья в загоне всегда одинаковое количество мутантов.
  По словам же Саныча, Гриша ещё ни разу не уходил.
  С последним я общался несколько раз в присутствии Саныча. Привык к этому изменённому больше всех остальных. И всё равно странно, что одной особенно тоскливой ночью меня буквально потянуло к этому... существу.
  Нога почти не болит, я быстро и тихо добираюсь до холодной комнаты и без колебаний открываю дверь наружу. Ледяной вихрь кидает в меня обжигающие снежинки, я отступают в глубь помещения и негромко зову:
  - Гриша!
  Несколько секунд спустя перед дверью появляется знакомый силуэт.
  - Саша, - откликается изменённый, и хотя его лица почти не видно, я знаю, что Гриша улыбается.
  - Гриша... А ты помнишь, что делал до... ну, до превращения? Помнишь, как прилетел сюда с Санычем?
  Я жду, затаив дыхание, не отдавая себе отчёта, почему мне так важен ответ.
  - Гриша здесь, - говорит наконец изменённый, - он... заблудился, но он ищет...
  - Он вернётся?
  - Если не перестанет... искать...
  - Как это происходит?
  Гриша беспомощно пожимает плечами.
  - Всегда по-разному.
  Некоторое время мы молчим. У меня мелькает мысль: "Ешь снег". И в первый раз я не уверен, чужая она или моя.
  - Это больно? - спрашиваю я и тут же спохватываюсь, что задал вопрос продолжением своих мыслей. Собираюсь пояснить, но Гриша каким-то образом понимает и так.
  - Сейчас - нет, - отвечает он.
  Я киваю, прощаюсь и закрываю дверь. Возвращаюсь в комнату, где мирно похрапывает врач и долго не могу уснуть.
  Утром меня шутливо будит чем-то довольный Саныч.
  - Подъём, рядовой! Скоро будет затишье.
  В голове автоматически мелькает перевод: "голубой снег". Отвечаю, не задумываясь:
  - Я никуда не пойду.
  Настроение у врача сразу портится, но мне плевать.
  - Саша, понимаю. И я не против, но у начальства могут возникнуть вопросы...
  Он массирует переносицу, собирается с мыслями и думает вслух:
  - Хотя... Если подам заявление на помощника... Но ты точно хочешь...
  - Я буду есть снег, - перебиваю я. Решение принято, наверное, во сне, но слова звучат правильно. Жду волны страха, но её нет. Да я готов жрать что угодно, лишь бы вырваться из этого отупления.
  Саныч замирает с открытым ртом.
  - Если хотите - записывайте, - продолжаю я и встаю.
  - Не спеши. Взвесь всё хорошенько, - просит Саныч.
  Его голос звучит беспомощно.
  - Только этим и занимался последние дни.
  Это ложь, но по-своему и правда.
  - Подумай о брате, - говорит врач негромко.
  Это нечестно, но ничего не меняет.
  - Вы полетите к Андрюхе?
  - Ты же знаешь... Но, может быть, когда-нибудь...
  - Нет, спасибо, слишком много "может". Я пойду к нему сам. Изменюсь и пойду.
  А потом я словно отключаюсь и наблюдаю происходящее со стороны. Как, почти не хромая, иду в холодную комнату. Гриша, поджидающий меня перед закрытой наружной дверью. Почему-то точно знаю, что он в курсе. В комнату вбегает Саныч, бросает на стол свои приборы и блокноты, начинает диктовать протокол. В ушах раздаётся писк, заглушающий голос врача, и щелчок отодвигаемого шпингалета. Снежинки летят мне в лицо, обжигают кожу, но странным образом это не так болезненно, как я представлял, вспоминая первую встреча с снегом. Отстранённо думаю, что, наверное, я уже немного изменился.
  Голос Гриши звучит глухо. Но смысл сказанного эхом отзывается в моих мыслях.
  - Не трогай. Сразу ешь.
  Он протягивает мне сложенные "ковшиком" ладони с пригоршней снега. У меня мелькает мысль о черепных нервах, это точно не моя, и она теряется, так и не доведённая до конца - очевидно, в моей башке нет знаний, необходимых для понимания. Но мне это не нужно, главное - пусть сработает.
  Когда-то, обезьянничая за родителями, я смачно надкусил перец огонёк, не подозревая, что такой красивый маленький овощ способен обжечь рот похлеще кипятка. Снег ощущается похоже, только в сто раз хуже. Хочется загасить пожар холодом, влагой, поэтому, вопреки здравому смыслу, набиваю рот очередной порцией белой массы. И, кажется, ещё одной - точно не скажу, потому что временно отключаюсь, а когда более-менее прихожу в себя, всё внимание поглощают изменения внутри.
  Я слышу и чувствую стук своего сердца, свист вдохов и вдохов, негромкий клокот внутренностей. Это было со мной всегда, но ещё ни разу в жизни я не ощущал своё тело так чутко и одновременно странным образом отстранённо. Где-то здесь боль и стон, они мои, но, словно видиоплейер, не подключённый к телевизору - диск крутится, время идёт, а картинки нет.
  Нечто новое во мне говорит, что оно друг, подхватывает сравнение, строит... лабиринт. Мои мысли кажутся тёмными подземными тоннеллями, только во много раз запутаннее и длиннее тех, что копал я... где-то... когда-то... Самое странное, что по обеим сторонам вдоль земляных стен громоздятся тысячи, а может и миллионы дисков.
  И я вижу... нет, просто знаю, что это новое, появившееся во мне вместе со снегом. Каждый диск - информация, кусочек паззла происходящего, но мне предстоит собрать его, знакомиться с содержанием, наводить порядок в этом странном хаосе.
  Хуже, что я не знаю сам себя. То что было моей личностью превратилось в такие же диски, которые смешались и растерялись среди новых. Это пугает. Но искать интересно.
  Я узнаю, как называются ежи и алмазы по-настоящему, хотя сразу понимаю, что никогда не смогу выговорить эти определения. Осознаю, что эти организмы не более чем инструменты в руках... Ищу дальше. Нахожу воспоминание о смерти мамы и быстро откладываю его в сторону. Натыкаюсь на что-то о времени, но понимаю только, что у пришельцев иное, отличная от человеческой трактовка слов вроде "скоро" или "позже", а война на нашей планете в категории "надолго".
  Потом там моё имя - Александр, так звали моего деда, маминого отца. Информация, что люди могут выжить только изменившись и что-то невнятное о свободе выбора. Неинтересные обрывки армейского распорядка. Историческая справка о победе алмазов на... Много непонятного, это я откладываю на потом, чувствую, что ключи ко всем загадками тоже спрятаны где-то в дисковом лабиринте.
  Одно из ответвлений тоннеля закрыто Солнечной Калиткой, за жёлтыми облупившимися прутьями в темноте шевелится что-то большое, и я понимаю, что это гигантский крот из солдатской байки. Стараясь не впадать в панику, поворачиваю в другую сторону, ищу дальше.
  Потом натыкаюсь на имя "Андрюха". Ещё несколько раз. У меня есть брат. Вспоминаю, что слишком долго - что бы кто не означало - ждать нельзя. Бросаю всё, исследованиями займусь позже. Не знаю, как выбраться наружу, но, оказывается, желания достаточно: я смаргиваю налипшие на ресницы снежинки, медленно осматриваюсь, отмечая снег вокруг, группу изменённых и человека, стоящего внутри... ищу слово... здания. Он хрупкий, потерянный, беспомощный, как и все люди, как...
  - Саша? - зовёт он.
  Кто знает, в который раз.
  - Привет... Андрюха, - произношу я непослушными губами, не узнавая свой голос.
  Человек что-то спрашивает, кажется, зовёт к себе, отмечаю, что мои реакции сильно замедлены. Но это не важно, потому что понимаю, как найти брата, необъяснимым образом я чувствую его через снег.
  - Я пошёл, - говорю, обращаясь больше к изменённым, чем к беспомощному человеку в здании, где лечили больных. Мне нужно помочь всем, я... снег... Потому что я - снег, а снег - такой. В этом был смысл. Но больше всего нужно помочь брату - ведь ему я хотел помочь первому, он - мой свободный выбор, и снег не возражает.
  Ноги как ватные, но я всё равно дойду, потому что спать и есть мне уже не нужно, об этом заботится снег. Он же даст мне сил пересечь бесснежные участки.
  Ещё не знаю, что буду делать, когда доберусь... домой. Но уверен, что вспомню или придумаю что-то.
  - Держись, Андрюха, - говорю я. Это ничего, что он не слышит, знаю - снег передаст.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"