КАК ЭТО СЛУЧАЛОСЬ ДО ВИАГРЫ
(Притча для взрослых, разуверившихся в чувственной любви)
...Мой борт в Цюрих задерживался из-за непогоды. Пройдясь по "Беспошлиннику" и вдохновившись обилием выпивки, взявшей в осаду кучку скучающих продавщиц с кукольными личиками, я поднялся наверх, в бар. Я взял свой коньяк и кофе и уже было направился к столику в углу, но в этот момент в бар вошел Толик Городов, мой школьный... скорее, хороший знакомый, чем друг; но кто будет отказываться от встречи с однокашником, которого не видел с выпускного вечера, то-есть... боги мои, почти двадцать лет!
В таких ситуациях обычно принято говорить: "За эти годы он почти не изменился..." - неправда, он изменился существенно, но по-прежнему улыбался своей полузастенчивой улыбкой, которая сразу пробудила воспоминания о наших школьных приключениях, о мимолетных и не очень романах, да мало ли еще о чем, от чего в груди вдруг заворочалось что-то теплое...
Кроме улыбки, остались узнаваемы слегка крючковатый нос и ямка на подбородке, из-за которой в девятом классе за ним убивались почти все наши барышни. Все остальное было нажитым за эти два десятка лет - классный костюм, легкая папка крокодильей кожи, в гамму с галстуком и совсем уж пижонскими итальянскими штиблетами; присутствовали также ощутимые залысины и умело маскируемый заказным костюмом живот - но кто из нас не без изъяна?! Что в нем изменилось - так это походка и манера держаться: его уверенность не была похабно-напускной, как у многих новых, но сразу говорила - этот мужик стоит на своих двоих, и прочно. Возле дверей я приметил паренька-охранника с вострыми глазами и левой рукой, оттопыренной в подмышке рукоятью, который вошел вместе с Толиком и встал, как Сивка, у входа...
Толик сразу признал меня. К моему приятному удивлению, он разговаривал со мной так, как-будто мы только что вернулись с перекура на выпускном - не было никакой натянутости или фальши, как это часто бывает, когда встречаешь человека через двадцать лет и осознаешь, что у вас уже нет ничего общего, и мучительные попытки вспомнить давно забытые имена совместных знакомых только усугубляют неловкость...
Он летел в Вашингтон - на подписание какого-то соглашения с китайцами, вместе с его американским партнером. Он не стал распространяться о деталях его бизнеса - сказал, что связано это с какими-то "народно-лекарственными" препаратами, и что торговля, на удивление, хорошо прижилась и здесь, и в Штатах, а теперь вот и китайцы рвут рубаху до пупа, заманивая к себе... Непогода уравняла наши шансы на вылет вовремя, и мы с радостью уговорились "посидеть-выпить", тем более, что встреча наша, похоже, не была в тягость ни мне, ни ему.
Мы выпили за встречу. Официантка жужжала вокруг, как пчелка - такой клиент везде в почете. Легкая, но сытная закуска вместе с бутылкой коньяка придали нашей встрече тот мажорный тон, с которым бесконечные "А помнишь..." и "А знаешь..." перебивают друг друга, и время летит незаметно. Мы перебрали в памяти всех наших, и парней, и девчонок (да какие они уже там девчонки, сказал он с грустью...) - я знал о многих значительно больше, чем он, так как примерно треть класса по-прежнему жила в пределах досягаемости нашего старого города, где все еще жил и я.
Во время ...надцатого тоста я заметил у него на правом мизинце золотой перстень изумительной красоты. Я не являюсь специалистом в ювелирных изделиях, но эта вещь была явно из разряда экстраординарных - легкая филигрань золотой оправы обрамляла камень темной воды - дымчатый топаз? - и затем охватывала его мизинец тремя свившимися в кольцо змеями. Перстень не колол глаз своей кичливой тяжестью и размерами и достойно дополнял ансамбль владельца. Заметив, что я разглядываю перстень, Толик слегка погрустнел и снова наполнил рюмки.
- Ты женат? - спросил он. Я ответил, что женат вторично, как и многие наши "орлы" - за два десятка многое в жизни переменилось, государство вон, и то исчезло... На мой немой взгляд-вопрос он ответил:
- Я в разводе, уже почти десять лет. Живу один. - И опрокинул рюмку, явно не желая продолжать. Разговор, так хорошо завязавшийся, оказался скомкан - я понял, что этот перстень имеет отношение к чему-то не совсем приятному в его личной жизни. Мы выкурили по сигарете; он все так же отрешенно молчал.
Я понял, что пора говорить стандартные фразы: "Будешь в ..., позвони", или Увидишь ..., передавай привет", и вынул из кармана бумажник. Толик выпил снова, уже не приглашая меня; он мрачнел с каждой минутой.
- Ладно, Толян, мне пора... Вот тебе телефоны на всякий случай, - сказал я, понимая, что, наверное, всякого случая теперь не будет еще лет двадцать...
- Сядь, тебе же еще не скоро... - Я даже не узнал его голос. - Пожалуй, ты - тот человек, с кем я могу поделиться, потому что ты не продавал меня, когда мы были пацанами, а это остается с нами навсегда... И потом, судьба ведь индейка, так? Бог знает, когда свидимся еще...
Я понял, что у него наступает один из тех редких моментов в жизни каждого человека, когда отчаянная решимость высказаться толкает его на откровенность - и кто знает, какие секреты он собирается открыть мне? Однако, видя мои колебания, он потянул меня за рукав, насильно усадив на стул.
- Я постараюсь покороче... Хочешь взглянуть? - И он снял перстень с пальца. Три змеи переплетались в косу-обручальник длинными, узкими телами; удивительным было то, что мастер замкнул их в единое кольцо - каждая из змей кусала за хвост другую. В верхней части змеиные тела раздвигались, давая место изящной раме, удерживающей камень шестью тонкими прижимами. Когда же я присмотрелся к самому камню, я изумился: сквозь гладкую, глянцево-нежную поверхность его изнутри проступали невероятно тонкие, но предельно графические, очертания обнаженной женской фигуры - она, вне всяких сомнений, была совершенна и, несмотря на небольшой размер гравировки с изысканной точностью передавала все детали тела...
Он хмуро улыбнулся, увидев мою реакцию, потом затянулся сигаретой, вздохнул и начал рассказывать ровным, почти без выражения голосом.
То, что я передаю по памяти далее - отчасти переработанная версия его рассказа. Заранее приношу извинения за некоторую схематичность изложения; я не стремился воссоздать его повествование дословно. Главный смысл всего происшедшего сохранен, я лишь подретушировал детали в меру моей скромности, потому что Толик говорил все напрямую.
Насколько его история правдива - судить вам.
После окончания школы он поступил на химфак нашего Госуниверситета. Пять лет пролетели незаметно, надо было определяться - идти работать в школу по тем (да и по нынешним...) временам было самоубийством, посему он подался в аспирантуру. В какой-то момент он "врубился" в химию, и дело с диссертацией у него пошло. Его руководитель имел кое-какие связи в Столице, договорился о то ли стажировке, то ли временной - на год - работе: Институт, куда он определял его на этот год, был в числе ведущих в стране, и такая стажировка сыграла бы ему на руку при защите.
Так и поехал Толик навстречу своей судьбе.
Он был уже женат, но в браке удовольствия находил мало - жена была обаятельной, но совершенно неумудренной в этом отношении женщиной. Будучи чувственным до крайности, зная, какой океан страстей скрывается в нем, он стремился и одновременно боялся других отношений...
Он повстречался с ней зимой, на одной из вечеринок в аспирантском общежитии, где идеи ценились значительно выше, чем партбилеты, и "переспанка" с кем-то из экологинь на новой смене белья была чем-то вроде хорошего тона. Вообще, слово "мораль" было не в ходу в этот славный год очередного юбилея революции. Его, приехавшего на год и отчаянно пытавшегося сопротивляться наплыву сексуальной раскрепощенности, провоцировали на спор (когда, кому и как он отдаст "пояс целомудрия") подружки его сокамерников - ребят из смежных комнат. Это был ни к чему не обязывающий флирт - от которого, впрочем, по ночам у него вздыбливалось одеяло и снились тяжелые сны, от которых к утру болела голова и совсем не хотелось переться в институт.
Зима была холодной, и может быть, поэтому контакты со слабым полом у него были ограничены - смутно вспоминалась лаборантка из соседнего отдела, которая прожигала его нахальными зелеными глазами и в очереди в столовой норовила воткнуться в него монументальным бюстом, после чего пристально наблюдала за "восстанием Потемкина" в его штанах...
Заметив его терзания, один из его ребят, огромный, всегда хмурый математик с типичной русской фамилией Черепанов, пригласил для него новую девушку в их компанию, на очередную гулянку.
Логика в его поступке была железной:
- Ты, мужик, на стену лезешь, скоро без разбору на баб бросаться начнешь: Ты - ничего, ладный, и она - то, что надо: Проведете время в удовольствие, а то у нее тоже все работа да работа, смотреть больно, такой набор пропадает...
И сверлил его при этом чумным раскосым глазом.
Черепанова в их компании уважали и побаивались. Он - безусловно - был талантливым, но кто в их общаге не был?! С Черепановым было бесполезно тягаться в шахматы и во всякие карточные игры - как математик, он помнил все варианты, все расклады, и просто забавлялся, нещадно обдирая всех в преферансе: Толяна Черепанов уважал потому, что он привез с собой из глубинки рамс - легкую, но азартную карточную игру; тот быстро проникся стратегией игры и восхищался ее логикой, ночами безжалостно сдирая его с постели с криком: "Стражнемся ван-он-ван!"
В общем, сердобольный Черепанов сказал, что в субботу он приведет - для него! -какую-то свою весьма отдаленную родственницу из Еревана. Сокамерники ржали и говорили, что у не наверняка растут усы...
Ее звали Кори - ничего общего с Арменией, сказал Черепанов; ее полное имя - Кориолана.
Увидев ее, он просто потерял голову.
От армянки в ней не было ничего - да ему это было и неважно...
Изящная - именно это слово приходило в голову - фигура, точеная головка, пепельные, въющиеся волосы до низа спины, пронзительно-синие глаза, аккуратная грудь и стройные, с маленькими ступнями, ноги.
Она выглядела куклой - с одним удивительно пошлым изъяном; но, как ни странно, именно то, что у такой идеальной куклы есть изъян, и сыграло свою роковую роль в его "погибели". У нее был выбит один из передних зубов (случайно, утверждала она; впрочем, узнав потом, что ее муж сидел в тюрьме, он засомневался в этом...); дантист уже сделал слепок для коронки, но эта канитель тянулась долго... Она мило краснела, старалась не улыбаться и разговаривала мало, но пришепетывая - и именно это делало ее речь такой неотразимо интимной, что он сгорел сразу...
Первый раз он взял ее в ту ночь, когда они долго ходили по промерзшей Столице, согреваясь в подъездах длинными поцелуями - это было жутко неудобно из-за ее зуба, но она так страстно припадала к нему маленьким горячим телом, так неистово лезла к нему за молнию, что он, кстати вспомнив, что его сокамерник-двойка уехал на выходные в пригород к родственникам, приволок ее, задыхающуюся от желания, в общежитие, в мгновение ока содрал с нее шубку, сапоги, чулки и трусики, выяснил, нужно ли надевать "противогаз" (нет, сказала она: Какое везение - у него, естественно, не было под рукой ничего, а лавок с таким товаром в те добропорядочные времена еще не было...) и вот...
Он поднял ее платье на живот, еле успев рассегнуть непослушными пальцами молнию на брюках - его приятель был настолько "на взводе", что, казалось, сам был готов прорвать материю... Положив ее на кровать - славные, сиротские общажные кровати! - он прорвался в нее с таким напором, что она сдавленно вскрикнула... Оказалось, что у нее совершенно восхитительная, узкая и очень ребристая... Гммм... Поверхность... Там... Внутри, где было отчаянно горячо и восхитительно влажно...
Он кончил первый раз за несколько секунд; сконфуженно прекратил двигаться и попытался вынуть, но она ласково удержала его... Какое-то время они лежали в темноте, глядя на потолочные тени. Медленными, кошачьими движениями она принялась поглаживать его мошонку, одновременно посасывая соски. Это было настолько необычно и нежно, что он вновь почувствовал все изгибы ее ребрышек внутри...
И тут началось такое...
Он имел ее во всех возможных и невозможных положениях - ее маленькое тело, казалось, было способно свободно перемещаться в пространстве, сгибаясь в такие позиции и под такими углами, что его член приносил нескончаемую усладу им обоим - это было пиршество положений... Временами он чувствовал, что она вынимает и облизывает его приятеля, и сам впивался губами (а может, и зубами?! - контроль был потерян полностью...) в ее ненасытную мягкость там, внизу - и вновь продолжалась безумная гонка...
У нее получалось раз за разом, временами "со звуком"...
Последний раз он кончил, когда она уже почти потеряла сознание - и почувствовал, как в благодарность из ее нутра ударил фонтанчик - прямо в его приятеля, что сделало его почти невменяемым...
...В угаре нового увлечения незаметно подкрадывалась весна. Его жизнь - как ни банально это звучит - окрасилась новыми красками; он был очень признателен Кори за это, но временами - как и следовало ожидать - в душу закрадывались подозрения, поначалу неясные, затем более звучные...
Она никогда не отказывала ему в близости - но всегда, когда он просил ее остаться на ночь, легко уходила от ответа и скрывалась в пряном вечере Столицы, постукивая каблучками:
Он знал, что она работала программисткой в одном из бесчисленных филиалов Академии - зарплату ей платили, "как всем", а это значило, что на работе она не надрывалась. Кроме того, у нее были несколько странные "ночные дежурства", как туманно объяснила она, во время которых она периодически "залегала на тюфяки" (выражение из "Крестного Отца", которое в ее интерпретации имело другое значение, но он понял это гораздо позднее) - нужно было лишь периодически проверять, работает ли какая-то там программа, а в целом ночью можно было спать.
Он чувствовал, что ей нравилось проводить с ним время, что ей было интересно то, о чем он рассказывал ей - как он был рад, что в его башке с идиотски селективной памятью засело столько мусора! - анекдоты, смешные истории, услышанные от приятелей, множество фактов типа книги Гинесса... Ей нравилось бродить с ним по улицам среди других гуляющих парочек, ловить оценивающие взгляды - они очень неплохо смотрелись вместе... Нравилось сидеть в кино, ощущать его горячие, требовательные руки под платьем...
Одного он никак не мог понять - приходила ли она к нему еще и из-за постели? Нравился ли он ей так, как нравилась она ему? Потому что, когда дело доходило до секса - а этим заканчивались практически все их свидания - она всегда выказывала ему все признаки удовольствия до предела - но при этом через пол-часа деловито одевалась и уходила по своим делам - или так же деловито шла с ним ужинать...
Ни разу не засыпала она умиротворенно на его плече, ни разу не высказывала ему своего отношения к нему - хотя на какое отношение мог претендовать он, имея дурацкий штамп в паспорте? Да и она - ведь она тоже была замужем (и он действительно сидел! За наркотики, немногословно объяснила она)...
Но все эти вопросы эфиром испарялись из его головы, лишь только он сжимал ее изящное, но сильное тело в объятиях. Она была в свое время художественной гимнасткой, училась в школе знаменитой в то время на весь мир чемпионки. Была возможность поехать на мир, на Европу... Потом - "типичная" история: растяжение связок, "хроника" - все оборвалось. Если в двенадцать тебя не увидели и не оценили судьи - дороги выше тебе нет. А гробиться "для фигуры" она не хотела - да и стали подкатывать с нескромными предложениями всякие прилипалы, от массажиста до директора спортшколы... Если бы сделали "выездной", лениво объясняла она ему, тогда был бы еще смысл терпеть и давать - как давали ее подруги - а так...
У нее была небольшая, но очень хорошо сформированная попка - язык не поворачивался называть это задом... - подчеркнутая длинными и эластичными бедерными мышцами. Вся промежность ее была небольшой, как у девочки и легко прикрывалась ладошкой. Он был сперва сильно потрясен, когда убедился, что его член входит в нее на всю длину, при этом ничего не нарушая там, внутри - он стыдился признаться ей в том, что его небольшой опыт ограничивался женщинами (включая его жену), чей орган был значительно большее ее собственного, и таких опасений с ними у него никогда не возникало... Иногда, в те моменты, когда он уже кончил, а она была еще заведена до предела, она просила его лечь на спину и, сев на него, как в седло, вгоняла в себя его все еще твердый ствол, держась за его руки... При этом амплитуда ее движений была такой широкой, что его приятель входил в нее полностью - от самой головки (когда она чуть приподнимала бедра, привстав на ногах) до того момента, когда ее набухшие маленькие губы с размаху ударялись об основание, и он ощущал ее зев там, в глубине... Если он снова возбуждался в ходе этой бешеной гонки - она совершенно теряла голову, чувствуя, как кровь снова наполняет его ствол, и тогда она стеная, впивалась ногтями в его кисти, и, взмокшая, с полузакатившимися в экстазе глазами, кончала, кончала, кончала раз за разом...
В те дни, когда у нее был период и она "не могла, но он хотел", она делала ему "би-джэй"; блоу-джоб, как она объяснила ему - так называют это в американских фильмах. Надо было отдать ей должное, она просмотрела их добросовестно... Ему не доводилось "проходить" это до нее - его жена никогда не прикасалась ртом до приятеля, и хотя он часто видел это в порно-фильмах, ему не приходило в голову, какое море удовольствия это доставляет...
В первый раз она сделала ему би-джей в канун Нового Года - она была в состоянии принять его, но, сославшись на просчет с таблетками, предложила ему нечто не менее захватывающее...
Они остались одни в комнате - сосед снова уехал на праздники. Погасив свет и усадив его на кровати, она расстегнула ему молнию на брюках и, достав мгновенно вздыбившийся в предвкушении чего-то необычного приятель, стала сначала нежно, а потом все настойчивее полизывать его. В какой момент к этому присоединились покусывание и подсасывание - он не заметил, потому что эйфория ощущений полностью завладела им... То, что случилось потом, не укладывалось в его мятущемся сознании, но он был готов поклясться, что все было именно так - не выпуская его приятеля изо рта, она змеей выскользнула из джинсов, сбросила трусики и закинула свои сильные бедра ему на плечи, опираясь коленями в стену... Он совершенно потерял способность соображать - курчавые волосики ее промежности щекотали ему рот, а восхитительный сосуд откровенно напрашивался быть выпитым. Он судорожно припал к нему - и услышал сдавленный стон удовольствия внизу, где он уже вторгся в совершенно непонятные глубины ее горла - как она продолжала при этом дышать, да еще вытворять такое языком, он уже не понимал...
Струя его была такой сочной, что она почти захлебнулась - и ответила ему тем же, только ее "выстрел" был значительно более деликатен...
...Временами она пропадала - не отвечала на его звонки (она жила с матерью где-то на Бережковке, в одном из новых районов) и не звонила сама... Мелкие знаки, полунамеки, оговорки, шутки с подтекстом - все это давало ему пищу для раздумий. Он не сходил с ума от ревности, понимая, что их отношения достаточно четко очерчены и он не имеет права вторгаться в ее личную жизнь, как не делала этого и она. И тем не менее, его сильно задевала возможность того, что он у нее не один, что ее хрупкое, но ладное тело могут ласкать другие руки, что глубина ее жаркого лона может перепахиваться другим плугом... К черту, говорил он себе в те дни, когда она пропадала и когда воображение от тоски начинало рисовать пыточные картины услаждения ее под другим - слишком прочно засело в его мозгу изображение ее головы со спутавшимися, прилипшими ко лбу волосами и полузакатившимися от удовольствия глазами, ее подбородка с полузакушенной нижней губой, двигающегося в такт ее же собственным ударам наездницы - "раз... два... три... четыре... - длииииинный: раз... два... три... четыре... вбок... - раз... два... три... четыре... Вынуть..."
О, дьявол!
Однажды, когда он уже было решил, что она пропала насовсем, а гад Черепанов хмуро открещивался, говоря, что не знает ее нового номера телефона, от горя и безнадеги он поддался на сооблазнения той самой пресловутой лаборантки и затащил ее днем к себе в общагу.
Выпив для острастки по паре рюмок коньяку, они завалились на кровать - к его удивлению, лаборантка и он с трудом поместились на ней, в отличие от... Он прогнал это сравнение из головы, тем более, что лаборантка активно занялась его брюками, стараясь добраться до сокровенного содержимого... Когда она в этом преуспела, он понял по ее взгляду, что она привыкла к несколько более крупным по размеру предметам употребления. Его это не смутило, потому что он знал: его приятель берет не размером, но умением; что же до размеров, то если у тебя, извините, не ..., а трамвайное депо, то тогда искать надо не в НИИ, а среди вагоновожатых... Тем не менее, он честно выполнил возложенную миссию и дважды в течение часа с небольшим поразил мишень, причем во время его второго захода она сама сделала это два-три раза. Был ли виной тому коньяк или ее дынного типа грудь с сосками (даже в состоянии эрекции) в пол-ладони, он не знал; только удовольствие было от этого... скажем... Как если бы вместо мороженого ему пришлось бы съесть порцию клея ПВА. Единственное, что его позабавило и даже в какой-то мере удивило - у лаборантки был к..тор величиной с мужской орган в состоянии сильного температурного шока... Когда он входил в нее, она как-то особенно подгибала сильно раздвинутые ноги, и этот монстр хищно терся о его приятеля, - создавалось впечатление, что они вместе въезжали в ее трамвайное депо, при этом гордая обладательница монстра в исступлении массировала свои соски (он готов был даже поклясться, что она доставала до них собственным языком...).
Отправив благодарную лаборантку домой, он остался в общаге - тоска и отчаяние глодали его.
Вечером пришел "сокамерник", добродушный сибиряк-биофизик. Увидев его состояние, молча достал бутылку водки, поджарил "квази-яичницу" (из пол-клетки яиц) и не говоря лишнего, упоил его до беспамятства.
Ночью его рвало.
...Весна уже буйствовала вовсю.
Цвели каштаны. Рано утром сосед в бешенстве прикрывал окно, открытое на ночь - птицы не давали покоя матримониальным горлопанством. Он не видел ее уже три недели - такого перерыва в их странных отношениях еще не было. Между тем все вокруг него, казалось, было пропитано любовью и распутством; даже его скромный сосед, стесняясь, сказал, что к нему приезжает девушка на три дня - не мог бы он переночевать в запаснике? (Так они называли комнату, в которую их по очереди - по двойкам - переселяли в процессе перманентного, как мировая революция, ремонта).
В "запаснике" стоял гудеж и телевизор - вечер пятницы был скрашен игрой "Что? Где? Когда?" на деньги - нужно было быстро ставить ставку "да/нет" (не менее трешки на вопрос). От накопившейся злости и отвердения в яичках он отвечал искрометно и выиграл около полста. Суббота была увековечена "марафонской пулей" до трехсот, завершившейся глубокой ночью. Рано утром в восресенье, с чугунной башкой и отрешенно-хмурым лицом, он вышел на улицу навстречу собственной казни.
По тем скудным временам, самым "рыбным" магазином для закупки деликатесов был Центральный Гастроном - в него иногда завозили совершенно удивительные продукты. Их компания периодически отоваривалась там - когда заводились лишние деньги. Имея в кармане полста от выигрыша в пятницу и около пятерки за "пулю", он чувствовал себя набобом - и горько прикидывал, как бы он угощал Кори, если бы...
Его очередь уже подходила к кассе, когда он увидел ее.
Она была просто ослепительно красивой. Его сразу прошибло потом - такой он не видел ее еще ни разу: Было ли этому причиной ее тонкое, подчеркивающее все выигрышные линии ее фигуры, платье, или туфельки на таких шпильках, что казалось, ноги ее росли прямо от зубов, или умело подведенные тенями глаза и помада, которая так ненавязчиво подчеркивала чувственность ее губ? Он отрешенно смотрел, как она, смеясь, повисла на руке у смуглого красавца "с лицом полукавказской национальности", одетого в дорогой летний костюм - ни в нем, ни в ней не было ни грана вульгарности, а только класс, класс и класс... Он сразу дико застеснялся, что она увидит его таким - небритым, в грязной футболке и джинсах с Привоза... А главное, подойдет к нему с этим плейбоем, у которого под тонкой тканью штанов легко угадывался убойный молоток (как ему захотелось садануть туда ногой!), а он будет, краснея, говорить о чем-то, когда ему хотелось только одного - чтобы либо он, либо или они провалились бы на месте...
Плейбой достал из штанов пачку четвертаков, небрежно отодвинул плечом очередь в отдел, взял бутылку армянского коньяка, коробку конфет и набор сухих колбас, затем, не обращая внимания на ропот толпы, кинул две-три бумажки на прилавок, заграбастал ее за задницу и повел прочь из магазина: Все это время она не переставала висеть, слегка посмеиваясь, на его горильей руке, и лишь когда он схватил ее за попу, слегка отпрянула... Он уже было подумал, что она его не увидела - и вдруг в самый последний момент, когда они уже были почти в дверях, она завела свою руку за спину и сжала кулак таким образом, что большой палец оказался прикрыт остальными четырьмя...
Это был их масонский жест!
Так делала она, когда намекала в общественном месте, где их легко могли услышать, на то, что хочет сделать ему би-джей...
Дверь захлопнулась за ними, и мир рухнул вместе с остатками его понимания действительности...
Весь день понедельника он провел в тщетных потугах найти хоть какой-то резон для работы в лаборатории. Разобранный на части, разбитый бессонной ночью, на обратном пути он тупо пялился в окно вагона метро на собственное изображение. Временами ему мерещилось, что она стоит рядом, полностью голая, и делает окружающим непристойно приглашающие жесты... При этом глаза ее, налитые кровью, сверкали такой похотью, что окружающие мужики набрасывались на нее, тряся колбасного вида племенными отростками, и пихали, пихали, пихали ее куда только могли; она же, утробно смеясь, захлебывалась и просила еще, еще, еще...
Он едва не пропустил свою остановку.
Картина Содома в метро засела в его голове настолько прочно, что он тупо удивился, войдя в комнату и увидев там ее.
Солнце уже садилось, и он практически не видел ее лица. Зато лучи бесстыдно проникали сквозь ее тонкое платье, делая его почти невидимым.
Он увидел волшебный треугольник, деликатно просвечивающийся внизу между ногами, где промежность не давала плоти ног соединяться вместе... Дикое желание охватило его, но не проронил ни слова. Она сделала неуловимое движение - платье соскользнуло на пол. Она осталась в чем-то феноменально возбуждающем - комбинация купальника с чулками, блестящая в лучах солнца и делающая ее тело светящимся, как золото... Он увидел, что для груди и промежности сделаны искусно обшитые проемы, увидел ее задорно вздыбленные соски, услышал ее учащенное дыхание, и понял, что он снова погиб...
"Накажи меня", - тихо попросила она.
Повернувшись к нему спиной, она полулегла на стол, широко расставив ноги - на ней были те же туфли на высоких каблуках...
Он увидел ее сосуд - и мир потерял для него значение:
...Это продолжалось уже -минуты? - часы? - дни? - он вгонял и вгонял в нее свою злость, сконцентрировавшуюся на конце, а она смирно стояла, как молоденькая кобылка, похрапывающая под напором его поршня...
Вечность спустя, когда он уже потерял всякую чувствительность в нижней части живота, они свалились на пол - оказалось, что она подготовила на полу постель - он снова вспомнил выражение "залечь на тюфяки", и его снова стилетом пронзила острая обида... Все это время она не произнесла ни слова. Он лег на спину, а она покорно пристроилась у него под боком... Обидные слова клубились у него в горле, но совершенно неожиданно для себя он быстро заснул - снилось ему что-то неясно горестное, как в далеком детстве...
Проснулся он от того, что она легонько прикоснулась губами к его глазу. За окном было темно - сколько времени прошло с тех пор, как он уснул, он не знал. Она потянулась за изголовье импровизированной кровати и достала высокий стакан с каким-то напитком.
"Выпей", - сказала она. - "У нас впереди длинная ночь".
Он собрался было ответить: "Наши ночи закончились..." - но вместо этого сделал три больших глотка из стакана - и едва не поперхнулся. Содержимое было очень вязким, непонятной консистенции и неведомого вкуса. Ощущалось в напитке сырое яйцо, какая-то трава или зелень - шпинат? - артишок? - и еще похрустывали на зубах какие-то мелкие песчинки. Все было заправлено то ли пивом, то ли брагой - запах дрожжей доминировал надо всем.
"Отравить собралась", - выдохнул он.
Но она только улыбалась: "Пей до конца, не пожалеешь..."
Снова поддавшись очарованию ее голоса, он послушно выпил весь стакан. Последние глотки уже казались ему настолько вкусными, что он поневоле замедлил темп. Она тихо рассмеялась - в его голове, удивительным образом очистившейся и ставшей легкой и праздничной, рассыпались от этого смеха сотни маленьких серебряных колокольчиков. Странные ощущения охватили его - она явно опоила его, но ему все было уже по фигу, потому что теплые струи новой крови блуждали по его ожившему телу, в голове все продолжали звенеть колокольчики ее смеха, и нечто могучее и удивительно приятное шевелилось в самом низу живота - опустив глаза, он, к своему удивлению, увидел, что его приятель восстал до таких размеров, которых он никогда не видел ранее... Интересным было то, что эта новая и могучая волна изменила его чувствительность - тот как бы "загрубился" на пару делений, поскольку когда он дотронулся до головки, она была словно под наркозом - физическая чувствительность была почти никакой, но в подкорке его разом поплыли разноцветные круги удовольствия...
Она мягко отстранила его руку, поскольку он уже начал полубессознательно ублажать сам себя... "Не балуйся, оставь мне чуть-чуть!" - попросила она...
Пока он в прострации пытался найти научное объяснение происходящему с его ощущениями, она быстро сняла чешую-комбинезон, натерлась каким-то совершенно восхитительным кремом, расставила и зажгла в изголовье импровизированной кровати на полу несколько темного цвета свечей - от тяжелого, сооблазняющего запаха, исходившего от нее, от этих потрескивающих свечей, воздух в комнате стал таким, что его запросто можно было резать ножом - но он упоенно втягивал его хищно расширившимися ноздрями... В нем проснулся самец - он ухватил ее за бедро и потянул было к себе, но она со смехом вырвалась, на мгновение вышла за пределы светового круга, и вернулась с несколькими странного вида предметами. Сначала она ловко подставила под него легкого вида сиденье, по виду напоминавшее сани для скоростного спуска - он вдруг ощутил себя удобно сидящим на них, с ногами, вытянутыми вперед и опирающимися бедрами на длинные, с ложбинками, подставки; несмотря на полулежачее положение, спина его была расслабленной из-за невысокой спинки, удобно подхватывающей его поясницу. Странным образом в течение всех этих манипуляций его приятель жил собственной отрешенной жизнью - вернее, не жил, а стоял, горделиво пульсируя набухшими жилками: Рядом с 'санями' она положила баночку с какой-то мазью и странного вида тонкий футляр или ручку, сделанную из кости какого-то животного, с изысканной золотой рукояткой. При ближайшем рассмотрении ручка эта оказалась чем-то странным, с неровной, но хорошо отполированной бугристой поверхностью; золотая рукоятка раздваивалась на конце наподобие полумесяца.
"Убить таки решила", - хмыкнул он.
"Решила", - хитро прищурившись, ответила она. - "Но сперва натешусь напоследок..." - и с этими словами неожиданно впрыгнула к нему на бедра, с маху насадившись на него - она сделала это так естественно, как-будто только этим и занималась... Странным образом, эта ранее горькая для него мысль вдруг принесла ему сладкое волнение - или виной этому было то, что приятель всей длиной уже покоился в ее горячем, нетерпеливом лоне?
Она сидела лицом к нему, обхватив руками за шею и выпростав ноги у него за спиной. Он видел перед собой ее бешеные от желания глаза и чувствовал, как пульсация жилок его члена многократно отдается в ней: Он начал было легонько подбрасывать ее бедрами, но она остановила его...
"Кольцо страсти",- прошептала она. - "Поцелуй меня..."
Их пересохшие губы соединились - и вдруг он почувствовал, как нечто ослепительно приятное и необыкновенно освежающее перетекло из ее губ, устремилось вниз по его груди через напрягшийся живот, влилось в приятеля и потом с силой вонзилось ей в лоно... И еще, и еще раз...
Никогда в жизни не испытывал он ничего подобного - с ее языка, который он с упоением сосал, казалось, слетали целые каскады запредельной услады - и проделывали все тот же путь, снова и снова, все быстрее и быстрее, пока не превратились в бесконечное блистающее кольцо наслаждения: Когда ему показалось, что лучше этого не будет уже ничего, она внезапно оторвалась от его губ (кольцо не пропало, оно как бы замерло на пол-дороге), подхватила ручку, быстро намазала костяную поверхность кремом из баночки и, слегка изогнувшись, неуловимо-пленительным движением вставила ее себе в анус... Он внезапно почувствовал, что ему стало тесно там у нее внутри - но каким-то особенным образом, только в тех местах, где неровные выпуклости на поверхности ручки упирались в стенку ее промежности, передавая давление на его приятеля...
"Это - ключ", - сказала она. - "Заведи меня..."
И он вдруг понял, для чего золотая рукоятка раздваивалась...
Взяв ключ рукой - пальцы удобно легли в проточки на ней - он начал осторжно его вращать. То, что с ней творилось, не поддавалось никакому описанию: не двигаясь ни на сантиметр, она тем не менее исходила страстью, кончая на каждом обороте ключа. При этом он сам испытывал наслаждение, близкое к обмороку - казалось, что все мышцы ее лона задались целью продемонстрировать свою нежность и страсть к его пылающему от вожделения стволу...
Она снова замкнула кольцо страсти, и мир вокруг них перестал существовать - временами ему казалось, что она вращает ключ самостоятельно, усилием мышц.
Когда он наконец изошел, за окном уже брезжил рассвет.
...После этого она снова пропала.
На этот раз навсегда.
Сначала он считал дни, надеясь, что она вернется, как она возвращалась раньше. Он отбывал номер в институте, что-то делал, что-то обсуждал, писал какой-то отчет... Он был живым трупом - чувства в нем умерли вместе с ее уходом, которого он так и не заметил в ту ночь, уснув камнем под утро.
Сколько раз он пытался выжать из Черепанова - где и как можно ее разыскать? Однажды вечером тот не выдержал и, вызвав в его коридор, сказал свистящим от злости шепотом, сверля его вахлацким глазом:
- Паря, я тебе не обещал, что это будет навсегда, правда? Ты женат, она замужем, у вас свои пути... Если бы я знал, что ты так срежешься на ней, я бы вас не сводил... Чем скорее ты о ней забудешь, тем лучше - все, что с ней связано, проклято, понял?! - И он пригвоздил его к стене ударом в поддых...
Потом началась гонка наваждений. Ему казалось, что он видит ее в метро, в толпе на главной улице, в переходах... Он доходил до сумасшествия в своих попытках встретиться с ней. Все было обманом, и его замутненный разум стал понемногу сдаваться. Он стал пить, потом бросил - это не приносило желанного забытья... Сокамерники сначала подшучивали над ним, но потом отстали, увидев, насколько трагична его реакция на все, связанное с ней.
Прошло лето. Осень накатила заунывными дождями, которые он не замечал, шлепая по лужам, как зомби. Лаборантка предложила было подлечить его - слишком явными были перемены, происходящие с ним, для окружающих - но, увидев его дикий взгляд, суеверно отпрянула.
Приближался конец его стажировки. Руководитель звонил ему теперь почти ежедневно, стараясь сподвигнуть на последние усилия по главе, над которой он работал в Столице. Однако ему все было пополам - черный, иссохший от тоски, он вяло заканчивал эксперимент, который, как ни странно, приносил очень приличные результаты - его работа здесь явно становилась центром всей диссертации.
В последний вечер перед отъездом сокамерники устроили ему шумную отвальную, с морем выпитого и сказанного. Он слабо улыбался в ответ на просоленные шутки и угрозы "сообщить в профбюро Университета о его недостойном поведении и полном моральном разложении" - мозг его уже смирился с тем, что все закончилось так, как, наверное, оно и должно было закончиться.
Ночью, в ту пару часов, оставшихся ему до утра, он не спал, но бредил - его бред носил сюрреалистический характер и содержал интимные сцены, в которых принимали участие он и почему-то секретарша его факультетского профбюро, почтенная дама-синечулочница. В его бреду она показывала ему стриптиз, в финальной стадии которого она медленно стаскивала с себя необъятного размера панталоны...
Перед самым отходом поезда, уже забросив сумку в вагон, он вышел наружу покурить. Смеркалось. Крупные, разлапистые снежинки падали со свинцово-налитого неба, понемногу накрывая почти безлюдный перрон.
- Дай погадаю, золотой мой, дашь рубль - всю правду тебе скажу, яхонтовый... - Услышал он стандартный речитатив цыганки. Откуда она взялась, он не увидел; странно, но вокруг них не было ни души, даже проводница ушла внутрь вагона. Обычно он избегал гадалок - знал, что слишком часто такие контакты заканчивались беззастенчивым щипачеством. Да Бог с ней, подумал он и вытащил из кармана последнюю смятую трешку.
- Вот спасибо, шелковый мой: Знаю, все знаю... Дай ладонь, все тебе скажу, как на духу... Жена твоя тебе не будет утехой, ты ее бросишь... (Ну-у, вот это откровение, горько подумал он...) Время пройдет, все поменяется, сначала Меченый, потом Беспалый будут у власти, а ты все маяться будешь, малиновый мой... Деньги будут, заботы настоящие, мир увидишь, но счастья тебе долго не будет, врать не стану...
Она вдруг замерла и посмотрела ему прямо в глаза, и от взгляда ее повеяло беспощадным холодом:
- А та, по которой сохнешь, не жилица уже здесь... Не отчаивайся и не ищи ее боле, легко пришла она в эту грешную жизнь и также легко ушла в другую... Мучения твои воздадутся тебе достатком в жизни, но душу свою ты, Финист ясный, загубил... - Она отпустила его руку и вдруг неуловимо быстрым движением нырнула к себе за пазуху, вынув что-то наподобие бархатного кисета с золотой тесьмой. Протягивая ему кисет, она скороговоркой выпалила: - ДЕЛО ТВОЕ НЫНЕШНЕЕ поможет разобрать, что тут к чему - я тебе в этом не советчик, да и боюсь я...
Он взял кисет, механически ощутив его тяжесть - что-то твердое прощупывалось сквозь плотную ткань алого цвета... Подняв глаза, он с изумлением увидел, что цыганка исчезла, так же неуловимо, как и появилась. Только голос ее, нет, скорее, шепот, повис в морозном воздухе:
- Кори наказала помнить КОЛЬЦО - кольцо потерял, кольцо и заимеешь...
Под гудок тепловоза, не обращая внимания на панические вскрики проводницы, пытающейся затолкать его в отправляющийся состав, он мучительно долго развязывал трясущимися руками кисет: Он уже знал, что в нем будет, но все равно - когда вынул оттуда ключ Кори, земля заходила ходуном у него под ногами...
...Он стоял в холодном тамбуре, куря сигарету за сигаретой, смотря безумным взглядом в темное ничто за окном. Маленькое, изящное золотое кольцо из трех змеек, с темным камнем, было надето на ключ - оно удивительным образом сразу подошло на его мизинец, как-будто было сделано по его мерке:
Самое ужасное для себя открытие он сделал, когда пристально разглядел камень в свете ночника в купе - изнутри, словно сквозь лед, виднелась маленькая обнаженная фигурка Кори... В неярком свете ночника ему чудилось, что Кори слегка шевелилась, словно танцуя, и этот ее колдовской танец был настолько знаком ему всеми ее телодвижениями, что он, не боясь разбудить спящих соседей по купе, завыл вголос...
Толик закончил рассказ, разлил остаток коньяка; молча выпил сам. Я не знал, что говорить - ясно было, что эта история была для него глубоко личной, и то, что он в конце концов рассказал ее постороннему, заставляло меня быть особенно деликатным.
Я медленно цедил свой коньяк. Толик слегка отошел - я видел, что ему явно стало легче после рассказа.
- Ключ на самом деле был футляром, в котором был какой-то серый порошок; я немного поэкспериментировал с ним дома: Если его развести в воде, получается тот самый любовный коктейль: - Он щелкнул зажигалкой, закуривая новую сигарету. - В конце восьмидесятых я еще ошивался в одном химическом НИИ, когда меня осенило - я вспомнил однажды, как цыганка сказала мне тогда про НЫНЕШНЕЕ ДЕЛО; я же химик, я смогу разобраться, из чего эта смесь сделана, и, может, смогу дать шанс другим познать "кольцо страсти" так, как удалось это тогда мне? Вместе с парой хороших друзей раскрутил я этот состав. Нашли аналоги в травяных компонентах, стали экспериментировать с экстрактами... Получилось. Момент был подходящий, малый бизнес был на подъеме. Начали мы с небольшой партии, разошлось на ура - не поверишь, самый большой заказ был из... Ну, очень сверху... - Он улыбнулся.
- Словом, стал я делать что-то вроде Виагры - до начала самой Виагры. Да и после ее раскрутки дело идет, видишь, даже в Штатах стою прочно - многие синтетической Виагре не доверяют, а моя вещь все-таки из трав сделана... - Он сделал паузу. - Ну, вот и все... В принципе, грех на жизнь жаловаться, вот только...
И он впервые за время всего рассказа взглянул мне в глаза:
- Все, что у меня от нее осталось - футляр да перстень... И еще воспоминания, до того живые, что ни с одной у меня теперь не получается... Ни с моим составом, ни с чем другим. Такие вот дела, мужик.
Он молча пожал мне руку, поднялся и пошел к выходу - уверенный в себе, серьезный бизнесмен.
По иронии судьбы, он продолжал жить тем, что искалечило ему всю жизнь.
Почему я решил рассказать об этой встрече, которая произошла три года назад?
Вчера я получил от него открытку - откуда-то из офигенной дали, с кучей ярких марок - то ли Фиджи, то ли Самоа...
Открытка была сделана со снимка - на обороте, где следовало бы быть тексту, было пусто. Заинтригованный, я рассмотрел фотографию.
На ней он стоял в обнимку с миниатюрной женщиной редкой красоты; ее пепельные волосы вились на ветру, слегка прикрывая его руку, лежащую у нее на плече.
Но я все же готов поклясться, что перстня на его руке уже не было.
|