Конечно, это чересчур я.... Так сказать - литературная метафора. Ну, какая она бриллиантовая? Обыкновенная рука. Человеческая. Правая.
Была бы левая - жизнь показалась бы легче. Но тут уж ничего не поделаешь. Не всем быть лесковским Левшою....
Ни за грош пропал Левша! Эх, мать-Рассея! Что ж ты так с Левшами-то? да и с правшами... Вон! - и дорожки-то зимою песочком не посыплешь... всё гадостью какой-то... от чего земля травится, травушки вящей лишается, а уж о берёзках с рябинками - что тут и говорить...?
И всё ж - даже этой гадости в тот роковой вечер была бы я рада.... Может, её даже и сыпали - раз оно положено - но, видно, куда-то не туда.... Куда-то - где люди не ходят. Потому как - на такое бойкое место, как тротуар перед подъездом - её явно не хватило. Всю потратили.
И был тротуар тот - аки зеркало. Опрятней модного паркета! И по этому по паркету - шла я на высоких каблучках. Ножка за ножку - бережко-сторожко.
А ведь говорил мне любимый муж - не ходи на каблучках! Да как же не ходить? А вдруг кто не заметит ножки мои красивые!
А и говорил муж мудрейший - не ходи сегодня на улицу: гололёд астрашенный! Сам еле до дому добрался! Как канатоходец - всю дорогу балансировал!
Да как же не ходить? Договорилась, люди ждут, всем кругом должна... как будто те, кому должна - станут за меня гипс носить....
А ещё говорил мне милейший муж - обратно пойдёшь - темно будет, позвони - встречу! Хоть - обороню!
Он не дошёл метров пятьдесят.... Когда с ужасом узрел неподвижно лежащую поперёк тротуара супругу - её припорашивал лёгкий снежок, и в свете зыбких фонарей вспыхивал мириадами блескучих искр, отчего бренное тело её казалось бриллиантовым.... И странно выкрученная правая рука - тоже - бриллиантовой!
Нет... пускаясь в обратный путь - я, конечно, позвонила... правда - не сразу. Сперва, выходя из Люськиной квартиры - просто забыла. Потом - не прозванивалось из лифта. Потом - не хватало рук открывать-закрывать полдюжины дверей в подъезде.... Позвонила я уже на улице. И до перекрёстка дошла очень даже устойчиво. И мостовую перешла - ничего. Коварный паркет стерёг меня впереди и злорадно поблёскивал присыпанным снежной пудрой глянцем. Возле дома номер семнадцать, в нижнем этаже которого безмятежно и равнодушно сиял стеклянный куб элитного магазина "Панин и Ко".... Вероятно, Панин с компанией всё же посыпал дорожку перед входом в свой дорогущий супермаг.... Там паркет меня и не ждал.... А подкараулил - правее от магазина... У холодного и точно казённого, будто тут и люди-то никогда не жили, подступа к подъезду, над которым угрожающе нависала мощная бетонная плита без всякой видимой опоры, что весьма популярно для архитектурного стиля теперь уже далёких шестидесятых....
Ишь, ведь как сплетаются обстоятельства.... Вот знает человек - что ждёт его и алчет разверстая пасть злого случая - а идёт! Тревожится, сомневается, боится - а идёт! Как лягушка к удаву.
Почему лягушка ползёт в пасть к удаву? От страха корчится, вопит-хрипит - а ползёт! Что этим движет? Наука пока не установила. А я... ну, может, не поняла - но ярко и осязательно, во всех подробностях, прочувствовала.
Вот что побудило моего мужа так животрепещуще за меня испугаться? Что я - никогда в гололёд не ходила? Да завсегда! В порядке вещей! И, так сказать, в положении, и с малыми детьми. И в жизни никогда он меня не встречал. И не провожал. Текучка жизни не позволяла. Так - двумя крутящимися составными - успеть бы во всех заботах поспеть....
А сам он? Что - он не мог упасть? Вполне мог. И по складу-привычке был осторожен. Но за себя в тот вечер он не боялся. Боялся только за меня. Он встревожился сразу, едва лишь узнал, что мне придётся в путь пуститься... который и путём-то не назовёшь! Всего какие-нибудь две улицы.
Да хоть и не две. Пусть бы три. Четыре. Пять. Что я - мало пешком хожу? Да за здорово живёшь! Да с превеликим удовольствием! И в слякоть, и в мороз! И в грязь, и в гололёд!
Что ж? Бывало - и летала.... Ни без этого.... Поскальзывалась, падала.... А - цела оставалась. Ну...- то есть - мелкими царапинами отделывалась. Как-то почиталось всё это за норму. Видно - избаловала жизнь....
Жизнь - такая вещь. То гладит, то гадит. Попеременно, периодически. Периоды порой кратки, порой длятся неизмеримо пространно.... Текут себе - счастливые и весёлые.... А ты их и не считаешь. Крутятся - значит, так и надо.... Норма и константа. И не разумеешь, какая это великая Божеская милость - здоровая несломанная рука. Да каждую минуту, каждый миг такой безоблачной жизни надо радоваться, наслаждаться и за блаженство почитать! Потому как - всё имеет конец. И блаженство - тоже.
До сероватого оттенка замотанный молодой доктор со старыми и все людские страдания перевидавшими глазами печально покачал головой. Помедлив и пожевав губами, невнятно продекламировал - тихо так, проникновенно: "Как на тоненький ледок выпал беленький снежок...". Я отвлеклась от личных переживаний и изумлённо уставилась на него с раскрытым ртом. Он сердито посмотрел мне в глаза и произнёс неожиданно жёстко: "Что ж вы так, гражданочка? Чего вас понесло на такой каток, да на ночь глядя? Какая такая жизненно важная нужда?". Я горестно всхлипнула: "Родственница по делам отлучилась, просила с детьми посидеть..."... Врач с интересом приподнял брови: "И как родственница? Ничего? Жива?". Помедлив, я ошарашено кивнула. Доктор восхищённо покачал головой: "Хм... Лихая дамочка! Привет ей передавайте! Скажите - в сорочке родилась...".
Это верно. Все три часа, которые я развлекала двух Люськиных девчонок, я просто тряслась за неё. Было... было у меня чувство, что добром вся эта затея не кончится. Потому как - очень уж напряжённо добралась до неё. Мелкими шажочками, старательно обходя все подозрительные места и взвешивая каждый шаг. А ну как - грохнется Люська? Куда её детей девать?
Девчонки её уж не были такими маленькими. Старшей десять, младшей пять. Я своих и в более младшем возрасте - на пару часов-то - оставляла. Ну, тревожно, конечно. Думаешь там всякое.... Но - бывает - нужно... и, стиснув сердце, уходишь, выложив им надлежащие инструкции и Богу препоручив. И - что интересно - оставшись без родительской поддержки и осознавая ответственность положения - они и вели себя замечательно, и выполняли всё безупречно. В моём присутствии я таких достижений не наблюдала. Вечно это "щас", "потом", "ну, мам..."...
Люська жила к нам ближе всех... и обращаться ко мне с просьбами вошло у неё в привычку. Ну, и действительно: невелик труд прошвырнуться до неё, живя в пятнадцати минутах ходьбы... И дети у меня уже подросли... И вообще - грех близкому не помочь, когда у того острая необходимость. А необходимость у Люськи всегда только острая. Обычной - не бывает. Она вообще деятельный человек. Ей всё всегда нужно позарез. То, от чего я на её месте вполне могла бы отказаться.... Но - может, она права. В этой жизни надо жить на измор и на всю катушку. Иначе - и успехов не видать.
Короче, в тот острый Люськин момент, который я описываю - ей выпала счастливая карта, а мне - нет....
Гипс - это вещь приятная только в тот момент, когда тебе неподвижно зафиксировали руку, и ты перестаёшь мучиться. Вот тогда - как боль отходит - ты испытываешь подлинное наслаждение. Просто плывёшь и таешь от этого! И существование с гипсом кажется тебе самой удобной, комфортной и единственно возможной формой существования. Что ж? Не секрет - всё познаётся в сравнении.
Сравнение начинает посылать тебе тревожные сигналы немного погодя, когда ты потихоньку отходишь от эйфории. Во-первых, слабая боль всё же остаётся и лишает тебя привычного покоя. Во-вторых, сразу вкруговую, как цельный панцирь, гипс не кладут: предполагается отёк тканей, - а потому прибинтовывают к руке временную лангету, ... которая со временем от движений расшатывается, и боль постоянно напоминает о себе. Ну, и в третьих - и это самое главное - гипс суть оковы. Кандалы, наручники, вериги... что там ещё? Попробуйте что-нибудь схватить рукой, когда ваша ладонь не сгибается в каменной броне, а большой палец отведён далеко в сторону. Попробуйте, помыть-постирать, не замочив гипс, который от воды начинает крошиться и разваливаться, лишая себя всякого смысла, но продолжая являться наказанием. Да что там! Попробуйте элементарно одеться и раздеться, когда отведённый палец не пролезает в рукав, а загипсованная рука не в состоянии придержать край свитера.
По дороге домой я не ныла, не стонала, не всхлипывала, не жаловалась....
Я рыдала.
Откровенно и в голос.
Нет, ну, почему - именно меня - постигла именно такая судьба?! Ну, почему мне так немыслимо, так безбожно не повезло?!
Муж горестно вздыхал.
"Ладно..., - крякнул, не выдержав, - в конце концов - мы же заранее всё знали...".
Подвывая, я ткнулась ему в рукав.
"...И вообще, твоя рука - это прежде всего моя рука...".
Я вопросительно примолкла.
"...Ты ж мне выходные брюки так и не подшила",- доверительно пояснил муж, после чего с сомнением уставился на свои ноги. "И эти, - добавил, - выстирать пора...".
На следующий день друг семьи по телефону выразил мне соболезнование. После обнадёживающих "Держись!", "Крепись!" он завистливо хлюпнул слюной: "Эх, Манька! Счастья своего не понимаешь! Да щас житуха у тебя начнётся! Твои мужики тебя теперь вниманием окружат... Картошку чистить.... Посуду мыть.... На руках носить.... Я как вспомню - с моей такое было... ну, всё самому делать приходилось! С работы приходишь, фартук нацепляешь - и на трудовой фронт! В две смены работал! Ну - она ж не может! У неё ж - рука!".
Под мужиками он имел в виду, кроме мужа, двух моих сыновей, пребывающих в поре становления и вступления в жизнь. Все трое жарко и в один голос уверили меня, что, разумеется, они возьмут на себя все заботы и жизненные трудности. С тем, вскочив поутру, очень бурно и торопливо собрались и, с недоумением обнаружив отсутствие привычного завтрака, отчего пришлось обойтись бутербродами, все трое отбыли в трёх направлениях к местам учёбы и работы....
Впереди был свободный и необычный для меня день, к которому следовало как-то приспособиться....
"Что ж? - подумала я, впадая в философию, - у каждого явления есть как плохие, так и хорошие стороны.... Теперь я, во всяком случае, получила вполне обоснованное право почитать, посидеть за компьютером... я никогда не могла себе толком этого позволить...".
Компьютером оказалось управлять довольно трудно. Привычно стучать по клавиатуре не выходило. Одной левой много не настучишь. Медленно, неудобно. Кое-как я рулила, пока не выдохлась. Быстро устала и пошла на кухню поклевать чего-нибудь. На столе громоздились немытые чашки-ложки. Их помыть было не сложно, потому как чашка особой обработки не требует. Ополоснул под струёй воды - и будет с неё. Тоже и ложка.... Ну, потёр её одной рукой, вроде и чистая. А тарелки в это утро не задействованы.
Пока всё казалось преодолимым. Хотя гипс мешал, давил и с непривычки задевал за все выступы и углы. Зрелище он представлял анекдотичное и нелепое. Ружейный ствол с отведённым в сторону курком большого пальца. Это всё называлось "перелом ладьевидной кости". Ужасная, надо сказать, гадость и заживает долго и нудно. Куда дольше традиционного "луча".
Ну, я не об этом. Я о другом. О выживании в быту в состоянии гипсоношения. Вот о чём.
Привычка есть привычка. Оказавшись на кухне, я непроизвольно подключилась к хронической волне. В голове запульсировала доминанта: что будет, когда домой вернуться отчаянно голодные мальчики во главе с папой.
Я красочно вообразила себе печальную сцену... невыразимое страдание на лицах... вот игра мимики и жестов стала динамичнее, резче, перешла в категорию раздражённого... потом несдержанного... а там и до агрессивного недалёко....
Мне страстно захотелось пресечь все эти сцены. Я люблю, когда моя семья прямо с порога радостно осведомляется, чем это так вкусно пахнет, с энтузиазмом сообщает, до чего жрать охота - и, толкаясь, кидается руки мыть. Все счастливы и жадно жуют. Что бы такое придумать, чтобы это блаженное состояние не сменялось глухой озлобленностью?
Неловкой левой рукой (потому что я абсолютно не левша, не скрытая, не переученная, не двурукая, а никакая) я наполнила кастрюльку водой и поставила на огонь. С грехом пополам, придерживая локтём, животом и коленкой пакет с гречкой, я насыпала привычное количество крупы в привычное сито и долго тщательно поливала водой, перетирая одной рукой, а тремя высунутыми из-под гипса пальцами другой прижимая сито, чтоб не крутилось. С тем же грехом пересыпала крупу в закипающую воду - и поняла, что каша у нас всё-таки будет. Сваренную гречку, поддерживая кастрюлю за одну ручку прихваткой, а под другую гипсом, я отволокла в кровать под наматрасник, исхитрившись ногой приподнять его. Каша благополучно осталась распариваться там и ждать голодных мальчиков, а я слегка успокоилась. Всё же, подумалось мне, в гипсе есть своя прелесть. Например, вторая прихватка мне совершенно не нужна. А каше - гипс не помеха!
Кулинарные опыты заинтриговали меня. Да и жизнь гнала на подвиги. Гречка - гречкой, но ни детки, ни папа не мыслят обеда без супа. А это явно не осуществимо в моём положении. Хотя бы потому, что картошка чистится двумя руками, и никто никогда ещё не доказал обратного.
Печально я повертела в пальцах картофелину в следах плодородного чернозёма. Ну, положим - чернозём я отмою. А как ободрать шкурку одной рукой, когда общеизвестно - при чистке картофеля в одной руке клубень, в другой - нож....
Тут слабое сомнение колышет мой разум. Мне смутно что-то подсказывает мелькнувшее слово "ободрать"....
Ну, конечно! Чтобы очистить картофелину от шкурки - её вовсе не обязательно скоблить ножом. Это можно устроить и другим путём!
Я вывалила н-ное количество корнеплодов в миску, поставив её в раковину. В этой миске, в воде, ничего не подозревающая картошка добросовестно отмокла, и я левой, становящейся с каждым часом всё ловчее и ловчее, рукой - оттёрла её от земли и выложила в раковину. Несколько трудновато было тащить миску с грязной водой до унитаза - но пришлось: я боялась засорить раковину. Кое-как, упираясь в поясницу - миска допутешествовала до сортира и обратно. И далее, начисто вымытую картошку я ободрала о лежащую в миске частую тёрку. То есть - сняла с неё шкурку подобно производственной картофелечистке. Очистилась картошка быстро и легко, остались только глазки. Ну, их пришлось кое-как выцарапать одной левой посредством ножа. Не особо ловко, но вполне приемлемо.
Аналогично я вычистила морковку. С луком пришлось повозиться, главным образом сложность возникла в отрезании корневой части. По этой по части - следовало попасть ножом, притом, что луковица из вредности крутилась, и мне никак не удавалось прижать её. Чем бы прижать? Я осмотрелась, и тут меня осенило: я зажала её ступнями, положив на пол - и прицельным ударом ножа отсекла всё лишнее, и тогда тёмные луковые одежды рассыпались сами собой.
Вымытые овощи следовало как-то порезать и завалить в кипящую воду. Причём, лук с морковкой желательно предварительно обжарить.... Так сказать, пассировать (ну и словечко!).
Мне опять пригодилась тёрка! Воистину, спасение всех поломавшихся хозяек!
Левой рукой тереть овощи трудно и несподручно - но пришлось! Чему не научишься, горя страстным желанием!
Ну, конечно! Испытанным путём: тёрка в миске, три чуть выдвинутых из гипса пальца правой в мучительном усердии пытаются удержать её в неподвижности, а несчастная, неловкая, многострадальная и бестолковая левая, нелепо вывернувшись, возит морковным торцом по рифленой рабочей плоскости. Медленно-медленно!
Резкий спад привычных скоростей поначалу весьма удручает. Что ни говори - установленный ритм давно в подкорке, его сто лет как не учитываешь, всё кажется само собой разумеющимся.... И вдруг...!
Вдруг выясняется, что раскалившуюся сковородку следует выключить, поскольку до загрузки в неё овощей - ей впору расплавиться! И кастрюля с водой явно поторопилась закипать. Отдыхай себе, милая! Потревожу нескоро!
Хорошо, что я так рано спохватилась сочинить супчик! С первых рифм до завершающих штрихов - прошло столько времени, сколько хватило бы в иное время, чтобы задать пир на весь мир и ещё на близлежащие планеты. Поспела я тютелька в тютельку - к приходу младшего мальчика. Он очень удивился, что суп ему придётся налить самому, но, в общем, понимающе кивнул, покосившись на гипс. Откуда суп взялся - интереса не возникло. Старший сын с папой явились почти одновременно. Произошла традиционная сцена.
- А! - радостно принюхался к съедобным ароматам юноша, энергично сбрасывая одежду и вслепую нашаривая тапки, так как взгляд его был устремлён в сторону кухни. - Мам! Я такой голодный!
Отец толкнул дверь вслед за сыном - злой и замёрзший, как сибирский буран. Оттаял он только после тарелки супа.
- А что там на второе? - осведомился он вполне благодушно.
- Ребятки! - любезно предложила я деткам, - притащите-ка кашу!
Все трое сделали большие глаза, но потом спохватились:
- А... ну, да! Конечно!
- Давай, сын! Как старший! - благословил отец.
- А я уже суп разливал!
- Ну-ну!
- Пожаааалуйста..., - сын обиженно потащился в спальню.
- Прихватки забыл! - бодро выкрикнул вслед ему младший.
- Вот и тащи сам, раз такой умный! - старший демонстративно вернулся и гордо уселся на стул. Между мальчиками начались прения.
Пока они продолжались, мне ненароком подумалось, что в теперешнем положении - у меня явное преимущество. Я - не нуждаюсь во второй прихватке! Да и без первой, в общем-то, могу обойтись. Натяни полу халата, в который, естественно, облечена на правах больной - и ухватишь любой температуры кастрюлю!
Что я, не афишируя, и проделала.
Горячо спорящие мальчики мгновенно замолчали, рассеянно глянув на воплотившуюся, словно из воздуха, кастрюлю горячей каши. Я открыла крышку, и все трое алчно затрепетали, в шумом втягивая гречневые ароматы:
- Ооаа!!! Мне первому! Накладывай скорей!
- Нет, ребята. Это вы сами, - я постаралась придать твёрдости голосу.
- А. Ну, конечно, конечно..., - спохватились все трое. В результате их совместной деятельности половина каши оказалась рассыпанной по столу.
- Надо бы курочку завести, - озабочено пробормотала я, но фраза одиноко растаяла в воздухе: семейство в сонном оцепенении уже покинуло кухню, распределившись по креслам и диванам.
В принципе, перемыть тарелки даже одной левой - вполне осуществимая затея. Включаешь тёплую воду, струя льётся на тарелку, а ты возишь по ней мочалкой, зажав её большим пальцем, а четырьмя другими перебираешь по дну с обратной стороны, покручивая её и удерживая. Так же и ложки с вилками "процеживаешь" через пальцы. Потихоньку всё это оказывается чистым и блестящим - что ты с удовлетворением и ставишь в сушилку.
Короче, пусть медленно - а текла жизнь в прежних традициях. Этим же вечером я услышала разговор по телефону. Звонил друг семьи, вызывая на откровенности младшего сына:
- Ну, как вы? Как мама? Помогаете?
- Да! - искренне воскликнул мальчик. - И суп налили, и кашу положили!
Приятно было слышать счастливый юный голос.
Вслед за семейным другом позвонила Люська. И сразу заскулила в трубку:
- Мааань...! Ну, Мааань!
- Не, Люсь! Не выйдет! Я руку сломала!
- Да?! Никогда бы про тебя такое не подумала! Что?! Кроме шуток?!
- Какие уж тут шутки...
- Да ладно! Хватит прикалываться! Ты несломленная женщина! Слушай... мне сегодня на три часа отойти надо....
- Не, Люсь! Исключено!
- Ну, я обижусь...
- Люсь! Я руку сломала! С твоей, между прочим, подачи!
- А я-то здесь при чём?! Аккуратней ходить надо! Мааань! Ну, приходи! Ну, совсем на немного, а? Я быстро сгоняю!
- Не могу! Нетрудоспособна.
- Да тут и делать-то ничего не надо! Пригляди за моими! Ну, может, какую яичницу кокнешь....
- Люсь! Да я в рукав влезть не могу!
- Ну и не влезай! Рукав одевать вообще не обязательно!
- Да ты спятила, родная! Я рухну при первом порыве ветра! Я даже сбалансировать не смогу! И тебе бы не следовало рисковать своей изобретательной головой! Сиди дома!
- Мааань! Ну, мне очень нужно!
- Оставь одних. Не грудные.
- Даааа! Туська вчера забыла спичку к включённой горелке поднести! А Санечка за люстру уцепилась и лестницу оттолкнула!
- Ужас какой! Ну, объясни ты им.... Люсь! Я хорошо помню, что с свои десять лет я вполне благонадёжно с тобой нянчилась!
- Сравнила! Ты жила в юрский период!
- Люсь! Ну, в конце концов... вообрази, что меня нет! Я вымерла вместе с ящерами! Ну, что бы ты стала делать тогда?! Вот и обходись!
- Вот, значит, какая ты... а я-то надеялась..., - не прощаясь, племяшечка грохнула трубку на рычаг.
И мне в тот вечер к естественным физическим мукам добавились нравственные.
Дальше жизнь пошла ставить новые проблемы. При сломанных руках, должна заметить, она весьма замедляется. Тому причиной - острое прочувствование каждой минуты - что жизнь серьёзно удлиняет. Порой до нестерпимости. Возможно, таков один из способов избежать её быстротечности.
*
- Сами стирайте носки, - напомнила я семейству на следующий день, - машины сейчас у нас нет.
- Угу, - хмуро пробормотал муж и с досадой добавил, - а всё же брюки у меня грязные. Придётся другие надеть....
После их ухода я насобирала в разных углах роскошный букет носок, в ванной обнаружила новую кладку грязного нижнего белья, а на десерт получила мужнины брюки.
- Замочу в порошке..., - подумала я, - а там, глядишь, постирают....
Это знаменательное событие не состоялось ни в тот день, ни на следующий. Когда легкомысленная закваска приобрела угрожающий запах, я поняла, что мне придётся её расхлёбывать.
Я попыталась это сделать единственной левой. Об доску это было вполне осуществимо, но рука быстро устала. На брюки и мужское бельё меня не хватило. Полоскать носки - достаточно комфортно, отжимая в кулаке - по причине небольшого их объёма. Но вот что делать с бельём и с брюками?
Отдохнуть от брючных проблем я пошла в комнату - дабы развеяться в мечтательности. Мне пришла рассеянная тяга полистать попавшиеся на полке книги. Не зачитываясь. Одну. Другую. Третьей оказался мудрейший Гомер. Который, как вдруг, оказалось, даёт полезные советы! Открытие, свалившееся на меня столь благовременно! Представьте! Книга невероятным образом раскрылась где-то в первой половине - и взгляд мой фатально упал на эти вещие строки!
"...Сняли все платья и в полные их водоёмы ногами
Крепко втоптали, проворным усердием споря друг с другом.
Начали платья они полоскать и потом, дочистА их
Вымыв, по взморью на мелко-блестящем хряще, наносимом
На берег плоский морскою волною, их все разостлали...".
Добрая Навсикая! Какая же ты умница! Кто научил тебя, славная гостеприимная девушка, столь просто решать наболевшие вопросы?! Ну, конечно! Зачем слабые руки - там, где годятся сильные ноги?!
Плоского морского берега при ванной никто не запрограммировал, но существует крепкая, перекинутая через ванну доска. Вовсе необязательно расстилать платья на мелком хряще. Вода и так стечёт - никуда не денется!
Короче, я подлила в таз предельно горячей воды, чтобы не схватить ангину - и бодро шагнула ногами в таз. Должна сказать, что вода оказалась всё равно довольно прохладной... но, в конце концов..., закаляются же люди! И не так уж это долго - со всей энергией растереть ногами о доску липкое и малоприятное тряпьё.
Движение согревает. Эту истину я знала с детства и лишний раз в ней убедилась. Размяв бельё и брюки со всевозможным разнообразием - я перевернула таз, ополоснула его, включив тёплую воду. От такой - сразу возрадовалось моё раздосадованное сердце, и душа смирилась и затихла в ласковых струях. Слегка пополоскав ногами мокрую ткань, я принялась вытаскивать отмутуженные вещи из воды и складывать их в поставленный на доску таз. После чего аккуратно поставила его на бок. Разумеется, вода, блюдя свои физические законы - ну, обязана стечь вниз! Надеюсь, она никакого номера не отмочит?
Воспользовавшись ситуацией - почему не вымыться самой. Насколько это получится. Руку в сторону и вверх - а остальное под душ. Ну, что же? Вполне осуществимо!
После чего... Ну, существует второй таз! Наполнив который - наконец-то! - довольно приятной водой - я погрузила туда стираемую ткань и вновь заработала ногами! Здорово! Зарядка! Пресс! Бодрость духа! А главное - производительность!
Опять - таз на доску, вещи в таз, таз набок! Стекает долго. Можно и завершить самоомовение. Выбраться из ванной, закутаться в тёплый халат. Дополоскаем потом! После тщательного обезвоживания!
Не торопясь, почитывая Гомера - в течении нескольких часов - я дочиста отделила воду от тверди и одной рукой закинула на решётку над ванной. С брюками пришлось потрудиться, дабы сложить их поровней. Это было почти неосуществимо. Но я вспомнила о брючных вешалках-зажимах. Действительно! Проще простого! Прямо в тазу я исхитрилась вставить нижний край в зажим - и нацепила на решётку рядом с прочим. Брюки благодарно распрямились под собственной тяжестью. Ай, да молодцы! Повисите - а там и без глажки обойдётесь! Так, может... приложу в основных узлах.
Ура, ура! Бельё висит!
И у меня помытый вид!
Пусть загипсована рука -
Но эта боль уже легка!
Какое счастье! Сколько мер
Полезных подсказал Гомер!
Что у меня действительно не получалось - это шить. Те самые, пресловутые брюки - подшить я никак не могла. Левая рука протестовала. То есть - то, что называется словом "закультяпать" - с превеликими трудностями я ещё могла осуществить - но ничего более приличного ожидать не стоило.
Муж и не ожидал. Он просто не понимал, почему брюки не такие, как должны быть. И это его сердило. Каждый раз, хватая их по утрам, в гневе отбрасывал - и это рисковало войти в привычку. Не хватало мне только привычной гневной утренней гримасы!
"Ну, когда же ты выздововеешь, моя милая-драгоценная, моя бриллиантовая ручка?! - лепетала я молитвенно, взирая на свой гипс, - когда вновь станешь ты, как прежде, ловкой и умелой?! Когда вновь всё на свете будешь уметь?! Когда совершишь свои новые трудовые подвиги?!".
Ручка безмолвствовала, чесалась и болела.
Я считала дни и часы. Сколько там ещё осталось? Врач ничем порадовать меня не мог. Такой перелом заживает не меньше двух месяцев. Если заживёт. О, моя неласковая доля! О, моя печальная судьба! О, моя рука! Звезда моей мечты! Бриллиант моего сердца! Ну, заживай же, зараза!!!
Левая рука скромно трудилась за двоих. Как получалось. Хороший друг - левая рука! Пусть не ловка, зато преданна и безотказна! Ни в какой беде не подведёт, пока сама жива.... Так что - радуйся, Манюня, и свечку поставь, что не две сломала! И вообще! В жизни всегда есть, чему порадоваться!
Дни шли. Кое-как, на карачках, на костылях, под конвоем - но деваться им было некуда, кроме как вперёд идти. Шли, шли и пришли. Вышло два месяца. Ах, с каким нетерпением ждала я избавленья от оков! Просто внутри чего-то восторженно ёкало и заходилось в припадках возбуждения от всё приближающегося счастливого мгновения! Оно грядёт! Уж при дверях! Я буду! Я буду - свободна!
- А! Беленький снежок?! - угрюмо приветствовал меня ставший родным врач, - отбыли срок? Ну, что? Раскаялись? То-то! Пусть это будет Вам на первый раз для вразумления. Ну, давайте руку... Так больно?
- Нет...
- Так больно?
- Нет....
- Так?
- Нет...
- А так?
- Нет....
- Ну-ну! - сердито вскинулся врач. - Так - не может не быть! Я Вам болевую точку нажал!
- Ничего... я потерплю....
- Ну, так правду же надо говорить! - взорвался врач, - или Вам ещё срок накинуть?!
- А! То-то! - с торжеством отметил доктор. - Нечего по гололёду бегать!
С этими словами он схватил электропилу, которая тут же устрашающе взвизгнула, на пределе ультразвука. Пила стремительно подлетела к краю гипса, я почувствовала смертельно-вибрирующее касание...
- О Боже! - взвизгнула я и рванулась, едва не рухнув со стула. - Нет! Не надо!
- А! - понимающе кивнул врач, - пожизненный срок предпочитаете?
- Нет! Но только не это! Я сама... дома... водой размочу!
- Дорогая моя! - испепеляюще глянул травматолог, - доверяйте медицине! Или вы думаете, я мечтаю срок получить?! Нет, милочка! Слишком дорогая цена за удовольствие распилить Вас!
С расширенными от ужаса глазами я затравленно наблюдала, как сверлящая змея подбиралась к моему белому панцирю....
- Бббббб..., - трясло меня в такт машинной вибрации, - а что, если он не уследит... не остановится вовремя... о, ужас! Рука! Моя бриллиантовая!
- Да не тряситесь Вы! - с досадой пробормотал эскулап, - она остановится при контакте с кожей....
- А если... в ней что-то не сработает?!
- Когда не работает - то и не жужжит! - оборвал меня врач. Точно вторя его словам - пила неожиданно рявкнула, дёрнулась - и смолкла. Врач ещё раз нажал пуск - пила взвыла и тут же застопорилась.
- Что за чёрт...? - пробурчал доктор и нахмурился. После третьей попытки с любопытством поинтересовался:
- У Вас там - как? Случайно золота-бриллиантов нет?
- Я не знаю, доктор..., - глянула я большими растерянными глазами, - гипс Вы сделали....
- М-да..., - задумчиво пожевал губами доктор и, вновь сосредоточенно нажимая мотор пилы, процедил сквозь стиснутые зубы, - я, кажется, не подкладывал....
Пила опять душевыворачивающе взревела. И я опять затряслась, не смотря на вполне убедительные доказательства моей безопасности. Впрочем, пила недолго пугала меня и вновь, напоровшись на что-то, заглохла.
- Сволочь, - ласково улыбнулся ей доктор и откинул в сторону. Вздохнув, выразительно развёл руками, - ну, что ж...
Я озадаченно наблюдала, что же он предпримет. Прощание с пилой, конечно, несколько порадовало меня, но смутно чувствовала я, что ещё пожалею об этой разлуке. Врач пристально прошил меня странным взглядом и непринуждённо улыбнулся:
Он размашисто и энергично, в лёгкости движений не уступая ни плотнику, ни столяру - заработал ножовкой. Я ощутила близость вгрызающихся в гипс стальных зубьев.
- Прекратите дрожать! - рявкнул врач.
Я зажмурилась и залопотала, почти теряя сознание:
- Господи, Господи, Господи!
- И божбой тут нечего заниматься! - яростно проговорил эскулап, с остервенением кромсая известковую корку. - Ах, вам страшно?! А в темноте на гололёд выбрасываться - не страшно?!
- Я больше не буду... - взвизгнула я, в точности копируя застрявший в памяти звук сдохшей пилы. - А!!! - металлический зуб слегка царапнул кожу - и панцирь неожиданно распался.
В первый момент я ничего не поняла. Потом возникла лёгкость. Потом - чувство потери: от меня отделилась какая-то часть моего тела. И я жалобно проводила глазами отброшенный гипс. Он свалился на пол, такой беспомощный, такой ненужный, славно послуживший и давно сроднившийся со мной - что мне захотелось схватить его, бережно погладить по истёртой поверхности и унести домой, как дорогую реликвию. Врач оборвал все сантименты бодрым криком:
- На рентген!
Я растерянно осведомилась:
- Зачем? Вы же сказали, зажило?!
- Порядок! - отчеканил доктор и усмехнулся, - а вы что - так не любите фотографироваться?
- Принесёте снимок... - обыденно бросил он мне вслед, - погляжу... закрою больничный...
- Доктор...! Спасибо...! - пошатываясь от пережитых впечатлений, пролепетала я.
- Повесьте на гвоздик... - небрежно отмахнулся врач.
В вестибюле я долго и с ужасом смотрел на свою новоприобретённую руку. Неужели это свершилось? Она! Моя! Родимая!
Да. Бледная, не особо приятная... какая-то полудохлая... вся в сухом гипсе.... Со священным трепетом я коснулась устами её пергаментной кожи.
- Сокровище! - прошептала мысленно. Страшно было ею пошевелить.
Холодея от неосознанных опасений - я несла освобождённую руку на груди, прикрывая работягой-левой, которой и море по колено, и всё хоть бы хны. Которая и теперь продолжала трудиться за двоих, по-привычке и с пониманием особой ценности той, другой, бриллиантовой! Её сверкание чистейшей воды ослепляло до дрожи. Где-то внутри пульсировала забота:
- Суметь бы до дому донести! Не задеть! Не качнуть! Не дыхнуть!
Я шла по улице, и ехала в троллейбусе - как во сне. Неужели и впрямь - я с правой рукой?! Невероятно!
*
- Мама без гипса! - завопили ввалившиеся в квартиру мальчики, - ура! Всё будет, как раньше!
Пришедший вскоре муж, поглощая обед, неожиданно заметил:
- О! Сняли гипс? Ну, отлично! Теперь хоть жить будет полегче.
Ещё не совсем отойдя от головокружения, я осведомилась в слабой улыбке:
- Конечно, будет легче. А что - было нелегко?
- Конечно, нелегко! - недоумевающе взглянул муж, - ты же в гипсе. Всё самим делать приходилось!
- Мам! - радостно завопили мальчики, - а ты всё теперь можешь делать?
- Думаю, да..., - робко предположила я, - во всяком случае, доктор сказал, что руку нужно разрабатывать....
- Мам! Ты её получше разрабатывай! Ладно? Мы тебе помогать будем!
Отобедав, супруг пришёл в благодушное настроение. Мальчики крутились по квартире, а мы уселись рядышком на диван, являя собой милую сцену семейной идиллии.
- Ну, дай, я посмотрю твою руку, - великодушно предложил внимательный муж, заключая мою нежную изящную ладонь в своей, мужественной и надёжной.
- Не болит? - осведомился он заботливо.
- Почти нет... врач сказал, постепенно пройдёт...
- Ты не представляешь себе, как я счастлив, что всё это, наконец, закончилось..., - раскрывая сердце, признался любимый. Он склонился к моей руке и запечатлел на тыльной её стороне обожающий поцелуй:
- Твоя чудная... драгоценная... просто бриллиантовая ручка!
Ну, конечно, меня тут же развезло ответным сердечным порывом. Жарко чмокнув его в висок, я, пожалуй, чересчур горячо прильнула к его могучему плечу.
- Ах! - выдохнула я, вся задрожав от умиления - и волна обожания всколыхнула все мои чувства. - Знаешь... что я хотела бы...
Муж туманно глянул в моё вдохновенное лицо:
- Что...?
- Снимай скорей брюки! - взволнованно потребовала я.
Супруг легонько дёрнулся, и на лице заиграла гамма сложных чувств. Он подозрительно пробормотал:
- Зачем...?
- Ах, зачем...? - лукаво засмеялась я, предвкушая сообщить ему нечто необычайно приятное, и ещё раз повторила, - зачем? А затем, дорогой мой! - почти патетически объявила я, решив не мучить загадками, - затем - что я наконец-то хочу... просто горю нетерпением... и жадно мечтаю - своей зажившей рукой! - подшить эти самые брюки, которые ты так любишь и жаждешь видеть подшитыми!
Муж просиял.
- Между прочим, - заметил он вскорости, натягивая брюки, о форме которых он столько мечтал, - всех этих неприятностей мы могли бы избежать, если бы ты всё делала вовремя..., не откладывая на потом.... Смотри, сколько я ходил в неудобных брюках! Ведь..., - тут он спохватился, - ах! А как твоя рука? Не устала? Не болит? Дай, я поблагодарю твою умелую трудолюбивую руку! - и муж припал к моей бриллиантовой руке.