"Ко... лот..." - бурчал себе под нос Северьян, царапая обломанным пером по шероховатой бумаге - как вдруг на последней букве перо зацепилось.
Впрочем, вглядевшись в буквы, приказчик понял с угрюмой досадой, что и без выдранного клока грамотка никуда не годилась.
Он хотел отписать барину - вот, де, колодник Стёпка, надерзивший ему намедни, спознался с нечистой силой, потому как в самой, что ни на есть, худой штольне, безупречно выполнял урок - и мало того! - малахит-отбор кучерявый, шёлкового сорту.
Рудничные меж собой говаривали (Северьяновы-то приспешники уши не зря вострили - кой-чего уловили!), что, де - сама Хозяйка Степана обласкала...
Рабочие и впрямь о Степане шептались... кто головой покачивал, а кто слюну сглатывал восхищённо ... и даже завистливо...
Знали бы ребятки, чему завидовали.
Верно. Гостил Степан у Хозяйки Медной горы. Показала ему Малахитница приданое своё и женишком подразнила....
Такого там Степан насмотрелся! Самые кладези свои сокровенные Хозяйка пред ним растворила: глубоко под землёй, под горами Уральскими идут палаты её высокие, из каменьев бесценных составленные. Что там медь-малахит? - алмазов без счёту! Каких самоцветов по стенам у ней только нет! Всё, что знал-слыхал Степан! Всё, что видывал - не видывал! А пуще всего на самой - платье играло да искрилось, меняясь каждый миг! Так об этом потом сказывали: "То... блестит, будто стекло, то вдруг полиняет, а то алмазной осыпью засверкает, либо скрасна медным станет, потом опять шёлком зелёным отливает".
И сама... Степану ли мрамора не знать? Так вот - лицо у ней, тонкое-неподвижное - точно мраморное. Самого нежного и живого цвета мрамора! Того сорту - что чуть не дышит под руками! Есть такой! Редкостный, розовато-белый, со слабым подпалом. Проведёшь ладонью - гладок и прохладен. Потому как - живой-то, живой! - а всё ж камень.
Вся такая: вроде бы живая. Красоты несравненной-сверкающей. От которой глазам больно, и грудь теснит. Дышать тяжко - и сердце красоты той не вмещает! Невыносимой красоты. Страшной. Не в человеческих силах постичь-уразуметь её! Какой там алмаз в сравненье!?
Вот ступает впереди Степана - и глазами зелёными временами, оборотясь, на него взглядывает. Как взглянет - у Степана ноги подкашиваются. Хоть и не трусивый он парень. Вон - Северьяна не побоялся. Да и пред ней не дрогнул. А только жутко ему от Хозяйкиных глаз изумрудных. Вот она посматривает, и даже ласково - а Степан же видит, ему ль обознаться? - не глаза это девичьи - а ясный камень-яхонт - самой, что ни есть, чистой воды! И в яхонте прозрачном - точно движется что... и тянет. Против воли тянет! Туда куда-то... в бездну умопомрачительную! - откуда возврата нет! Где гулкие глыбы глубинные, голоса голубиные - где застынешь навеки вечные пёстрым разливом малахитовым, тайными топазами вспыхнешь, скатишься слезой опаловой....
А царица подземная долго-пристально глядит на паренька рудничного - и легонько так усмехается: "Ну, что скажешь, Степанушко? Каково тебе богатства мои? По сердцу ли?".
Степан затылок поскрёб, хмыкнул озадачено: "Ещё б не по сердцу! Такого богатства, красоты такой - человеку и не мыслилось! Всё, что есть на белом свете драгоценного - всё у тебя, Хозяюшка..."
Тут Малахитница вдруг - возьми да и вздохни. И так это печально у ней вышло - что парнишка даже растерялся, чуток назад отступил: уж больно напомнила ему владычица горная пригорюнившуюся девицу в окошечке. Уж ей ли горевать-то? Чего ей не хватает?
"А то и не хватает, Степанушко, - на слова его несказанные отвечает она - и головою грустно качает, - не всё на свете под моей рукой. Есть каменья светлые-яркие-желанные! - над которыми власти не имею..."
Вот уж не ожидал Степан такого! То, что немолвленное ведает - это не так дивно: на то и сила волшебная! А вот то, что сила волшебная слабость имеет - это парня потрясло. Видать, не такая уж она и страшная, эта сила. В душе его даже сочувствие шевельнулось. Да и любопытство: чего ж её, царицу-красавицу, в жизни не устраивает?
Однако ж спрашивать не посмел - думал, сама скажет. А она молчит - слов Степановых ждёт. Ну, он, догадавшись - пересохшие губы лизнул, откашлялся... осторожно вопрос задал: "Что ж тебя, Хозяюшка, кручинит? Какого ж камня тебе надобно? Уж каких у тебя только нет!".
Тут хозяйка изумруды свои на рудничного уставила - и устами рубиновыми странно так улыбнулась.... Как бы выжидательно. Потом и говорит: "А вот догадайся, женишок - какого камня нет в подземных чертогах моих?!".
"Вот ещё напасть! - с досадой мелькнуло в Степановой голове, - гадай ей тут!". Хозяйка сразу и рассмеялась. Словно хрусталь рассыпался. "Да ты, Степан Петрович, вроде бы, не пуглив? Чего ж на попятную? Глянь вокруг. Поразмысли. Да скажи!". Парень смутился: всё-то знает! от неё всё одно не утаишься! нечего и осторожничать! Тряхнул головой - остатки робости сбросил. Плечами повёл, неторопливо вокруг осмотрелся. Сверкало-горело вокруг кружево самоцветное! Яхонты мигали весёлыми искрами, алмазы зрачки жгли, опалы нежили. А уж малахиту, родониту, ониксу, агату, нефриту, аметисту, хризолиту - тут и говорить нечего! На многие вёрсты во все стороны - сколько хочешь тебе: яшмы-мрамора, хрусталя любого, халцедону, кровавику, цетрину жёлтого, змеёвика да лазоревки.... Всё, чего душа не пожелает! Всё мыслимое-немыслимое!
Да уж! Задачу задала!
Хозяйка его не торопит. Стоит себе спокойно, недвижно - словно задумалась. Опустила глаза свои прозрачные, грачьими густыми ресницами скрыла. Степан невольно тут на неё уставился. Потому как - уж сама-то! - всем самоцветам самоцвет! Загляделся - а потом вздохнул сокрушённо. Что и говорить - невиданная красавица! - да только - всё одно! - колонна малахитовая... пусть даже малахит курчавый-шёлковый, отборного сорту. А пред глазами сразу Настенька-невеста всплыла, улыбкой расцвела. Что в ней - сказать бы Степан не сумел - а только сердце разом к ней потянулось, и царица рядом - обузой показалась.
А Настя всё смеялась, и пустяшное-забавное что-то лепетала, и глазами тёплыми-добрыми в душу самую заглядывала - и душе становилось сладко. Пушистые пшеничные пряди из-под платочка выбивались - и солнце просвечивало их насквозь, отчего казались они ярче золота. Степан, забывшись, Насте усмехнулся - и слова нежные-чудесные из сердца самого хлынули на язык.
Да вовремя опомнился. Язык прикусил. Спохватившись, стряхнул воспоминанье - опасливо на царицу подземную глянул. А она уже смотрит на него выжидательно, посмеивается гранатовым изгибом губ: "Ну же! Степан Петрович! Что ж ты словечко-то удержал? Что ж не выронил?".
Степан признался, не таясь: "Не ронется. Ты, царица, не гневись - а только слова те - не к месту, не ко времени ...". А потом, чуть замявшись, покрепче с духом собрался - и молвил окончательно: "Да и - не тебе".
Малахитница молча сперва на него поглядела. "А почему же не мне, Степанушко? - ласково так - и словно крадучись - спрашивает, - почему, женишок любезный?".
Что было парню сказать? Есть вот у людей такое... Как его назвать... Разве объяснишь тебе, царица?
"Верно.... Есть..." - согласно кивнула та. И Степан опять не удивился, что мысли прочла. "Скажи мне, Степанушко, - продолжала причудница, - что ж такого в девицах человеческих - что сердце твоё от меня отвращается?".
Тут Степан вздохнул и, скрепя сердце, промолвил тяжело: "Всем ты хороша, Хозяйка! Краше тебя и быть невозможно! А только нет в тебе самого главного, что, считай, в любой нашей девке есть.... Каменная ты...".
"Каменная... - эхом повторила Малахитница и руку ему подала, - возьми за руку, Степанушко!". Почтительно, а без трепета - коснулся Степан царственной руки. Мягкая была рука. И не холодная. Но захотелось скорее отпустить её.
"В очи глянь, Степанушко!", - кротко, как девочка, попросила владычица - и голос её стал почти жалобным. "Я уж глядел...,- вздохнул парень и, не слукавив, через силу признался, - смертельны очи твои...". Подумав, добавил: "Ничего тут не поделаешь, царица. Камню - камень. Человеку - человек. Только слыхал я - находятся порой мастера, - которым камень милей. Что ж ты печалишься?".
"О камне и печалюсь, - грустно сказала Медной горы Хозяйка и опять строгою стала, - что же, Степанушко? Угадал, о каком?"
"Какие ж ещё-то бывают?", - с усилием подумал Степан. Не хотелось больше о камнях вспоминать - как вспомнил Настю. Всё в мыслях витала! Всё пред очами рисовалась и словно тёплой рукой касалась - золотистая, что рожь колосистая. Из ворота тонкой белой рубашки - молодая стройная шея, а с шеи на высокую грудь гроздья монист спадают. А поверху всех - самые яркие! - так и горят в солнечных лучах! Нет, не её бусы. Подружкины примерила. И уж с такой мольбой на Степана глянула - подари янтари! - что Степан, едва лишь справился - сразу и купил ей. Отдать только не успел. Северьян подгадил. Они и сейчас вон - за пазухой лежал, своего часа ждут.
"Что ж? - улыбнулась Малахитница, - угадал, Степан Петрович!".
Парень поразился: "Янтаря тебе не хватает?".
"Не в моей власти камень-янтарь, - опустила ресницы царица, - в морской пучине янтарь родился от смолы древесной. Ярое солнце из стволов смолу вытопило - и навек в ней слилось. И вот этого-то тепла, этой яри, жаркой да радостной - мне, каменной, и надобно!".
"Да как же так, Хозяюшка?! - изумился Степан, - что стоит тебе, владычице могучей, янтарём разжиться?! Камень-то простой, не весть какой дорогой, всякому доступен! Вон - купцы им повсюду торгуют, по деревням коробейники ходят!".
"Не могу, - горько усмехнулась царица, - не моё. Мне не подчиняется".
Из-за горькой усмешки стало парню жаль красавицу. Вот ведь как!? И не подумаешь! Над всем Уралом властительница - а простого янтаря нет!
"А что ж надо, - спрашивает, - что б довольна ты была? Может, купцам указать день да место? - сменялись бы с тобой на твои каменья..."
"Нет, не то, Степанушко! - покачала Хозяйка головой в алмазном венце, - не быть моим яру-янтарю. Не сменяешь, не продашь.... Моим может стать лишь тогда камень живой да жаркий - когда от чистого сердца будет подарен. Как любимой дарят..."
И надолго замолчала. И Степан ничего сказать не мог. Потому как - уж больно задача непосильная. Что бы стоило парню из-за пазухи нитку бус достать да подарить Малахитнице? - Насте потом бы другую купил.... Он, было, и собирался так - а только красавица руку его отодвинула: "Ты не понял, Степанушко.... От чистого сердца... как невесте..." Вот ведь...! А у самой из глаз, едва заметно так - алмазные слёзы бегут. И не каплют на пол на яшмовый - а сыплются. С мелодичным таким шелестом и слабым звоном.
Эти слёзы девичьи! Вот уж чего Степан вынести не мог! Сперва крепился - а потом аж сердце защемило! Как не защемит? - когда глубь изумрудных глаз застит вода кристальная, когда по прекрасным щекам, пусть даже мраморным - катятся и катятся крупные тяжёлые капли. И далёко так, обморочно - тихий голос звучит: "Прими хоть от меня, Степан, подарок... на память тебе от каменной... шкатулку малахитовую... живи счастливо...". И получалось так - что он, простой человек, может быть счастлив. А ей, блистательной и могучей - того не дано....
Почувствовал парень, наконец, её тоску нешуточную. Уразумел слабость женскую. И тогда - позабыл про мёртвый камень. Живые чувства всплыли сквозь малахитовый хлад. И уже не сострадание - нежность нежданно ощутил Степан в душе. Исчезла, как не было, властительница горная гордая - стояла рядом прелестная трепетная дева.... Стояла, с мукою Степану в очи глядела - когда дрогнувшими губами влажными проговорила вдруг: "Не жалей меня, Степанушко, не надо.... Что мне сделается, каменной...?".
Вот тогда и рванулся к ней Степан всем сердцем. И слова утешения сами собой нашлись. И, не колеблясь, отдал парень чудеснице жар-янтарь, что для Насти хранил. От чистого сердца отдал. И красавица - приняла.
Слегка только, в самый тот миг, руку его приостановила вопросительно. Внимательно в глаза заглянула: "Так ли даришь, Степанушко?". - "Так!", - взволнованно воскликнул Степан и, вспыхнув вдруг, жадно припал устами к тонкой её руке. Мягкой ли, твёрдой была рука - неважно! Важно - оторваться не хотелось. Не хотелось уходить от самоцветницы. Словно слышал он, что где-то там, в малахитовой глуби - неистово и страстно бьётся горячее сердце.
И верно - грохнул обвал далеко в подземных недрах. И содрогнулись скалы халцедоновые, уступы аметистовые. И глубокая трещина неровным зигзагом стремительно прошла через высокие сверкающие своды подземных дворцов. "Смотри, Степанушка! - прозвучал в раскатистом гуле голос дрожащий и звенящий, - только не пожалей о том! А я тебя не забуду!" И ещё не понял тогда Степан, что случилось.
Ну, да, сила чудодейственная - она, понятно, не по-простому проявляется... а этак... что земля сотрясется.... И Хозяйка, конечно, исчезла образом причудливым - как ей и положено... всполохом ослепительным мелькнула - и нет ничего.... И Степан опять в горе... и малахит отборный рубает... тут уж удивляться нечего: разумеется, не покинет его дева горная волшебной помощью... и дальше, нет сомненья Степану - не бросит на произвол злобы Северьяновой.... Вроде - утешиться есть чем.... Горя-то - не особо! И в первый миг так и подумал Степан - что теперь ужо наладится! Вздохнуть бы можно - да и плечишки расслабить... и ещё ждал чего-то... привычно к Насте рвался...
Этот миг миновал - а как второй побежал - тут Степан всё и понял.... Понял - что помереть бы ему лучше в этом забое... Помер - и всё. Отмучился - да отошёл с молитвой. А он не помер. И жизнь у него впереди. И в этой жизни, только что светлой и радостной - ничего ему больше не надо. Нечего делать в ней! Потому что - невмочь ему без голоса вкрадчивого, и слёзы алмазные на самое сердце каплют... тяжко обкладывают, живое его - и точат, и давят... и никогда не прекратят... Вошла в него, в самое сердце - тоска каменная... на много лет... и до последнего дня...