Аннотация: Решил почитать чужой дневник? Осторожней, а вдруг там про тебя...
Дневник
В доме было несколько тайников. Виктор знал об этом еще тогда, когда только планировал, как подобраться к тайнам и сокровищам этого дома. Он и сам никогда "не клал яйца в одну корзинку". Его "клиенты" придерживались того же мнения, усложняя работу домушникам и наследникам. Виктор относился к первым. Почти. Ибо, интересовали его не столько деньги и драгоценности, сколько документы - компромат.
Розыск и изъятие компрометирующих документов, вот уже десять лет было его работой - источником его основного дохода. Нет, в качестве премии, поощрения, он позволял себе запускать руку в "хозяйские закрома", но без особой жадности - ведь он приходил не за этим.
В этом доме было чем поживиться. Находя, и, вскрывая тайник за тайником, Виктор удивлялся все сильнее - неужели этот человек вообще не доверяет банкам в том, что касается сохранения капиталов и ценностей? Иметь столь солидный бизнес, ворочать такими огромными деньгами и хранить ТАКОЕ количество этих самых денег, а также - прочих ценностей - дома! Даже, если это "грязный" доход - его нужно было "отмыть" и спрятать на одном из оффшорных счетов - где-нибудь на островах.
Но нет - дом был буквально наводнен валютой, акциями, драгоценными металлами, камнями. Виктор не удивился бы, даже, обнаружив тайник с произведениями искусства. Несмотря на то, что Прошкин открыто объявлял, будто считает покровительство искусству - глупостью. Его дом и не изобиловал произведениями прославленных мастеров, а то, что все же имелось - чаще всего являлось прикрытием для тайников.
Глупо. Глупо и банально. И все же, Виктор бы не удивился, обнаружив дома тайник - галерею. Чем не вложение капитала - не хуже, чем золото или алмазы. И, тем не менее, в этом вопросе Прошкин оставался верен себе - такого тайника не было.
Виктор бросил взгляд на часы - совершенно зря, кстати - он и так знал, что отведенное на операцию время подходило к концу. А то, за чем он пришел, так и не обнаружено. Он уже стал думать, - а не ошибся ли его заказчик? Но раньше никаких ошибок и осечек не было. А потом, он обнаружил дневник.
Обыкновенный дневник - опросник, какие были популярны в то время, когда он учился в школе. Какими, в свое время, девчонки просто выматывали мальчишек, заставляя отвечать на целый ворох вопросов, хотя - единственный вопрос, ответ на который их в самом деле интересовал, звучал следующее "Кого ты любишь?"
Виктор не знал ведут ли нынешние девочки подобные дневники, но и без этого был уверен, что к отпрыскам Прошкина это дневник отношения не имеет - он был старым, пожелтевшим. Но не заброшенным. В нем были записи, сделанные относительно недавно. Это во-первых. А во-вторых, он был надежно спрятан, скрыт, и, наткнувшись на этот тайник, Виктор в начале подумал - не это ли искомое? Но нет, старая тетрадь не подпадала под описание, данное заказчиком. Дневник, скорее всего, принадлежал хозяйке дома, так как вряд ли приходящая прислуга стала бы что-то прятать в доме у господ, притом - так тщательно. Но почему здесь - в кладовке для хранения всевозможных консерваций, а не в собственной спальне? Если она прячет свой дневник от мужа, то лучше было бы спрятать его среди вороха любовных романов, которыми забиты полки в ее комнате. Ни один уважающий себя мужчина не стал бы ковыряться в подобной литературе. Но она не посчитала это место безопасным. Почему?
Виктор собрался было вернуть дневник на место, но, взглянув на него, усмехнулся и решительно засунул за пазуху, решив почитать на досуге.
Как он и предполагал, тайник с документами обнаружился за любовными романами в комнате хозяйки дома. Ему хватило беглого взгляда на них, чтобы убедиться. Впрочем, убедился он еще кое в чем - почти все книги на этих полках были нечитанными ни разу - их просто купили и водрузили на полки. И снимали, видимо, когда вытирали пыль. Над этим можно было задуматься, но Виктор не стал этого делать. Он свое задание выполнил. Осталось только передать бумаги заказчику и отдыхать.
Он вспомнил о дневнике дня через 3 или 4 после того, как побывал в том доме. У него был совершенно свободный вечер. Он решил провести его за бутылочкой пива и чтением, и вспомнил о дневнике, заброшенным им по возвращению в свою квартиру. Устроившись поудобней, он сделал первый глоток непосредственно из горлышка, игнорируя даже мысль о том, что можно было бы воспользоваться бокалом для этого; взглянул на дневник. Он вспомнил, что в его среде, отвечая на вопрос "Что такое любовь?" - девочки обычно несли какую-то романтическую чушь о доверии, взаимопонимании и прочих возвышенных бреднях, мальчики же, как один, написали, что "любовь - это две пары ног в постели". Виктор бегло пролистал дневник, отыскивая этот вопрос - так и есть - романтика и ноги в постели. Он усмехнулся и, сделав еще один глоток, полистал дневник, отыскивая вопрос "Кого ты любишь?" Значки, инициалы, фразы типа "никого", "это моя тайна" и прочее. И одна фраза, неоднократно выделенная, скорее всего, владелицей дневника "Тебя, конечно же!" Эта фраза была и подчеркнута, и обведена, и окружена множеством восклицательных и вопросительных знаков. Вряд ли это сделали те, кто заполнял этот дневник после автора этой фразы, т.к. эта запись была последней. Или никто больше не хотел заполнять дневник, или же, владелица получила ответы на свои вопросы от тех, кто ее интересовал, и больше не хотела никому ничего давать заполнять.
Что-то в этой фразе вызывало беспокойство. Было что-то смутно знакомое в ней. Виктор решительно вернулся к началу дневника, к странице, где красивым почерком было выведено: "Дневник друзей Поддубной Наталии. 1984 год. 7-г класс, школа Љ6 г. N..."
- Опаньки! - Виктор аж крякнул от удивления и быстро перевернул следующую страницу, где перечислялись имена тех, кто заполнял этот дневник. Так и есть - последним в списке значился он сам. Этот дневник принадлежал его бывшей однокласснице. - Наташка Поддубная! Кто бы мог подумать? Он дружил с ней с первого класса, но потом эта дружба как-то пропала. Изжила себя. И, вот теперь, он держал в руках ее дневник.
На какое-то мгновение Виктор заколебался - стоит ли его читать? Этично ли это? Но, усевшись поудобней, открыл первую страницу после вопросника. Там, где начинался собственный дневник Наташи.
*
"13 марта 1984г. Поддалась общей истерии и завела дневник друзей. Глупые вопросы, глупые ответы. Решила - заполню и выброшу. Зато остальные будут видеть, что я такая же, как и все. Наверное, так бы и случилось, если бы не Витька Туманов, заполнявший анкету двенадцатым. Вначале он писал ту же чушь, что и остальные мальчишки, но потом... Витька, это правда? Я знаю, что нравлюсь тебе - мы дружим с 1 класса. Но неужели ты тоже мечтаешь обо мне и о том, что мы будем делать после школы? Или ты пошутил? Витька, я не могу теперь никому показать этот дневник - они будут смеяться. Только ты не смейся, пожалуйста".
" 26 марта 1984г. Я сегодня почти не спала. Витька меня вчера поцеловал. Почти 2 недели прошло после того, как он написал ЭТО в дневнике, но он вел себя так же, как обычно - ни подтверждая и не отвергая своих слов. А вчера поцеловал меня. В правую щеку. Вить, это правда? Ведь, правда, же? Скажи, что ты чмокнул меня не потому, что я пообещала тебе дать сегодня списать физику. Скажи же мне хоть что-нибудь!"
Виктор оторвался от чтения и попытался вспомнить - списывал ли он когда-нибудь физику. Потом смутно припомнил - кажется, он тогда прогонял целый день в футбол, совершенно позабыв о том, что завтра контрольная. Заниматься уже было некогда, да и не было сил - он вымотался от игры. Он и забежал тогда к Наташке. Она еще не спала, хотя явно собиралась ложиться - из-под халатика выглядывала ночная рубашка, косы были распущены, щеки румянились после ванной. Он объяснил ей, что забыл о контрольной и она, не задумываясь, пообещала дать списать. Почему он тогда поцеловал ее? Из-за этого ее безоговорочного согласия или потому, что она была вся такая хорошенькая и теплая? Этого Виктор уже не помнил. Снова открыл тетрадь.
"12 июня 1984г. Мы едем на море, а потом меня отправляют на все лето к бабушке в деревню. Витька, я не увижу тебя почти 3 месяца. Я никогда не думала столько о тебе, сколько теперь. После этой твоей записи. Но ты так ничего и не сказал. И больше меня не целовал. Но ты и не смеялся. Я знаю.
Сегодня, когда мы с тобой прощались, ты заправил мне выбившуюся прядь за ухо, и улыбнулся. И сказал, что будешь скучать. А у меня вдруг стали влажными ладони. И я не смогла сказать, что тоже буду скучать по тебе. Моя нерешительность бесит меня, но и ты мог бы набраться смелости и признаться мне. Словами, а не на бумаге. Я надеюсь, что к концу лета ты повзрослеешь. Я буду все лето думать о тебе".
"1 сентября 1984г. Как все изменились за лето. Мальчишки как-то стали выше, девчонки стали женственней. И все такие загорелые. С тоской смотрела сегодня на себя в зеркало - моя грудь и не подумала вырасти за лето. Мне кажется, что и Витька это заметил. Или, правильнее будет сказать, он не заметил меня за шикарным бюстом Маринки Пфайфер. Он так и пялился на ее груди весь день. Впрочем, остальные мальчишки тоже. У нее самый большой бюст в классе. Из-за ее бюста мы с Витькой даже не поговорили сегодня. Он так вымахал за лето, стал настоящим красавцем. Раньше он мне нравился просто потому, что он - это он. А теперь мне кажется, что он очень красивый. Вить, вспомни обо мне завтра".
"24 сентября1984г. Мне понадобилось почти 4 недели, чтобы убедиться окончательно - чтобы ты ни написал тогда, сейчас это не соответствует действительности. Ты любишь Маринку. Ходишь везде с ней. И после школы провожаешь ее. А мы с тобой уже даже не друзья. Витька, как ты мог?! Значит, ты все же врал тогда? Какие же вы, мальчишки дураки! Я не хочу тебя больше знать!"
Виктор снова прикрыл тетрадь, задумался. Вспоминал. Нет, Наташка была не права. Он не был влюблен в Маринку. Но за то лето он и впрямь повзрослел, в нем заиграли гормоны, и его просто сводил с ума шикарный бюст Маринки. Впрочем, это Наташка в своем дневнике назвала его бюстом, а они тогда пускали слюни, глядя на самые большие "булки" в школе. Впрочем, вскоре выяснилось, что можно не только смотреть - Маринка разрешала "лапать" их. И он "лапал". И в школе, на переменах, прячась с ней по углам, и после школы, когда, проводив ее до дома, они заходили в ее подъезд. Он почти сразу узнал, что она позволяет "лапать" себя не только ему, но это только добавило ему нахальства, он стал более настойчив. Пересел за одну парту с ней, и во время уроков запускал руку ей под юбку, положив ее руку себе на бедро. Забавно. Наташка сделала запись в дневнике 24 сентября, а он эту дату хорошо помнит - именно в этот день он лишился девственности. Маринка тогда позволила ему зайти к ней домой, и они долго целовались, а потом он оказался на ней и в ней. И это было так здорово, что он отмел все слабые возражения Маринки, мол, "им, наверное, не следовало этого делать". Они сделали это тогда еще дважды, прежде чем он ушел домой. И потом делали каждый день. А потом он узнал, что она позволяет это еще, как минимум, двоим старшеклассникам, и решил не отставать - уговорил двух подружек, одна из которых училась в 9, а другая - в 10 классе, которые слыли "доступными". Так и пошло, повелось. Уже к концу октября с Маринкой спал кто угодно, но не он, зато он искал доступных старшеклассниц или ПТУшниц. Разумеется, о Наташке он и думать забыл. Она была не такая. А, значит, и не интересна ему.
**
Виктор хотел глотнуть еще пива, но обнаружил, что бутылка пуста. Минутным делом было сходить на кухню и вернуться с новой, а потом снова удобно устроиться в кресле.
"27 декабря 1984г. Вить, я подожду. Я теперь знаю о мальчиках и о мужчинах больше, чем ты можешь себе представить. Началось мое "узнавание" так просто - мама застала меня, когда я в очередной раз плакала над этим дневником, не решаясь порвать его. Я ей все рассказала. А она объяснила мне все про гормоны и потребности мальчиков. А еще сказала, что такие девочки, как Марина нужны в период взросления мальчишек, а женятся они на таких, как я. А еще, что период взросления у всех свой, поэтому, многие мужчины в возрасте, которым все еще нужны такие, как Маринка - так и не повзрослели, и их тяга к подобным девочкам-женщинам, говорит об их духовной незрелости. Этого могло бы мне хватить, но я не зря дочь библиотекарши. Я проштудировала множество книг по психологии, и не только, чтобы понять, что же такое мужчина и женщина. Что же такое происходит с тобой, Витенька. Тебе нужны такие, как Маринка? Хорошо. Набирайся опыта с ними. Я подожду. Столько, сколько потребуется, пока ты не созреешь, пока ты не поймешь, пока ты не вспомнишь. Я все еще верю, что когда ты писал ТЕ строки, ты так и думал. И верю, что ты ко мне еще вернешься. Я подожду, Вить".
- Боже, Наташка, я тогда совершенно не думал на каких женятся, а на каких нет. Я познал радость секса и искал его, где мог, и находил, и предавался ему - где и как хотел. И совершенно без меры, без осторожности. Маринка, насколько я знаю, тоже. Она в 9 классе сделала 2 аборта, еще один - в 10. Спала, с кем хотела и не хотела. После 10-го, ее родители решили сменить место жительства - от стыда за дочь они головы не могли поднять, идя по улицам города. И это помогло, знаешь. Я встретил ее несколько лет назад - примерная жена и мать семейства. Увидев меня, она очень испугалась, что я расскажу мужу о ее прошлом. Я ее успокоил - мне это было ни к чему. Она тогда долго хвасталась своим мужем, показывала его фотографии, и фотографии троих своих детей.
Нет, Наташка. Женятся на всяких. И остепеняются по разному. Я покончил с неразборчивостью в 9 классе, когда подцепил что-то от одной из девчонок. Не знал ни от кого, ни что с этим делать. И у кого спросить. А идти в больницу - нет уж, увольте. Мне тогда помог Димка, сосед. Он был старше, опытней - учился в медицинском. Он и лекарства достал, и про презики рассказал, и о разборчивости. Мы тогда подружились с ним так, как я никогда до этого ни с кем не дружил - ни с ребятами, ни с тобой, Наташка. Я восхищался им. Он был настоящим, правильным. Мужчиной.
Димка! Димка! Нет, ему не хотелось сейчас вспоминать о Димке. Виктор резко встал, отбросил дневник и пошел на кухню. Достал из холодильника початую бутылку водки, плеснул в стакан, выпил. Водка прошла как вода, не согревая замерзшие вдруг внутренности. Он налил еще. Потом еще и еще. Допил эту бутылку. Поискал другую - не нашел. В баре был целый арсенал напитков, но ему необходима была только водка, поэтому, забыв о своем намерении провести вечер дома, он вышел за выпивкой. А пришел в себя только на следующее утро - в чьей-то чужой постели. Ритуал утреннего знакомства с последующим прощанием навсегда, был отработан за долгие годы до безупречности. В этот раз он тоже прошел почти без сучка и задоринки. Почти. Уже на пороге его догнал вопрос ночной подруги:
- А кто это - Наташка, которой ты меня всю ночь величал? Жена, что ли?
Виктор ничего не ответил. Не зачем было, да и некому. Его ожидало следующее задание, он заскочил домой только, чтобы по быстрому собраться. Дневник сиротливо лежал там, куда он его забросил, но Виктор только бросил на него взгляд и отвернулся - пусть лежит - он никуда не денется.
***
Он, и правда, лежал на том же месте спустя почти месяц. Но, и, вернувшись домой, Виктор позволил себе два дня просто ходить мимо него, будто, не замечая. И только к концу третьего, принял все ту же позу в кресле, и, полистав, стал читать дальше.
"12 октября 1987г..."
Виктор прочел дату и вернулся к прежней записи: "27 декабря 1984г".
- Так. А почему такой разрыв во времени? Более двух с половиной лет. - Он пригляделся и заметил, что несколько страниц аккуратно вырваны. - И что же ты там писала, а, Наташка? Что такого, что даже для себя не оставила? Какие такие признания? О чем? 2,5 года прошли без событий? Нет! Ни в коем случае! Я, например, хотел бы знать, о чем ты думала после того знаменательного пикника в 10 классе, когда ты решила присоединиться к играющим в бутылочку. Я думал, что тебе не хватит смелости. Но - нет, хватило. И я смотрел, как ты целовалась сначала с Петровым, потом - с Фахретдиновым. Тебе эти поцелуи явно не нравились, но ты снова садилась в круг. И я тогда разозлился, и решил тебя наказать. Была моя очередь крутить, и именно на тебя указала бутылочка. Ты вспыхнула тогда, покраснела, но встала, намереваясь отойти в сторонку, где обычно и обменивались поцелуями выпавшие парочки. Но я не позволил тебе этого. Прижав к себе, я стал целовать тебя тут же, в кругу - у всех на глазах. И в моем поцелуе не было ни слюнявой неумелости, ни такой же слюнявой нежности. Я был груб и жесток, запуская язык чуть ли не в глотку. А потом, к грубости добавил еще и унижение - стал лапать тебя, убеждаясь, что ты уже не тот худенький подросток - то ли мальчик, то ли девочка - как когда-то. Ты тогда вырвалась, съездила мне по физиономии и убежала, а я довольно ухмылялся, зная, что к кругу ты больше не вернешься. И, чтобы уж наверняка, проорал вдогонку с издевкой: "Умри, но не дай поцелуя без любви!" Разве тебя мама этому не учила, а, Поддубная?!" Вокруг гаденько подхихикивали одноклассники, а я все больше убеждался - тебе здесь было не место. Только не в этом кругу! Они все были... А ты для меня все еще оставалась "не такой". Ты все еще была "не такая", не смотря на округлившуюся попку и маленькую, но очень аппетитную грудь. И, будучи "не такой" для меня, ты тем более была "не такой" для всех остальных.
Ты не разговаривала со мной вплоть до конца учебы. На выпускном отказалась со мной танцевать. Но здесь - в своем дневнике - что ты писала о случившемся? Что об этом думала? Кем меня считала после того злосчастного поцелуя "собаки на сене"? Страницы вырваны, и, судя по всему, вырваны давно. И я не узнаю - возненавидела ли ты меня.
Виктор хотел снова отложить дневник на неопределенное время, но пересилил себя и вернулся к записи, сделанной 12 октября 1987г. -
"Я наконец-то знаю, куда ты пропал. Тебя забрали в армию. Ты не захотел идти учиться. А армия - что она тебе даст? Ты ведь когда-то хотел стать ... Впрочем, к чему это теперь. Тебя уже забрали. Боже! Я - комсомолка, и не должна даже мысленно обращаться к тебе, думать о тебе, верить в тебя, но... Боже, если ты есть! - пусть там ним все будет хорошо! Пусть он спокойно отслужит где-нибудь... Только не в Афганистане, Господи! Только не там!"
Виктор снова прикрыл дневник и мрачно усмехнулся. "Вот и еще одно доказательство, что Бога нет. Нет его! Нет, понимаешь, Наташка?! Потому что, я таки попал именно в Афган. И кому какое дело, что я был единственным ребенком в семье. И кому какое дело, что Димка тоже был единственным, да еще и учился в ВУЗе? Ну, поссорился он с ректором - и хорошо поссорился - смертельно, непримиримо. А тот возьми, и отчислил его, да еще военкому тут же позвонил, что такой-то больше не студент и очень хочет отечеству послужить, да и не просто послужить, а на благо интернациональной дружбы народов - и Димка оказался в армии, а после - и в Афгане на пол года раньше меня. К тому времени, как я прибыл, Димка был уже "стреляным воробьем", поэтому, тут же взял меня под свое крыло. Мы сдружились с ним еще сильней. Даже, если бы у меня был брат, он не мог бы быть мне ближе, чем Димка. Димка!"
Виктор снова вскочил, и, направился, было к холодильнику - за бутылкой водки, но, уже открыв его, и, взглянув на бутылку, с силой захлопнул дверцу - сейчас было не время пить. Не время вспоминать. Он принял душ, и, зная, что вряд ли сможет уснуть, принял снотворное. Таблетки помогли, уснул он быстро, чтобы через несколько часов проснуться от очередного кошмара. Реалистичного кошмара с шумом, свистом, криками, с запахом гари, пота, крови, выжженой земли. Боль, страх, кровь - они были повсюду - снаружи и внутри. А еще - повсюду были удивленные мертвые глаза Димки. Димки, укрывшего его собой, чтобы защитить от рвущихся повсюду мин. Димки, погибшего в свой последний день в Афгане, всего за неделю до дембеля. Погибшего, что бы он - Виктор - остался жить.
Виктор знал, что больше не уснет. Когда он напивался, кошмары его не мучили, но сейчас пить было нельзя - ему предстояло сложное дело, он должен был полностью сосредоточиться на нем.
****
Какое-то время дневник валялся забытым. Виктор уехал, весь погруженный в новое задание, и старался не отвлекаться на воспоминания - они только мешали, а всякие помехи были чреваты провалом. И он едва не провалился. Случай тому был причиной, либо же - некоторая рассеянность, а, значит, и небрежность, но, выполняя последнее задание, он едва не попался. Да, он достал компрометирующие документы, и сумел не потерять их во время побега - гонки от преследователей, не стесняющихся палить ему вслед не только из пистолетов, но из автоматов. Сумел их не потерять, несмотря на ранение в плечо, и потерю сил, вследствие потери крови. Он передал документы заказчику, но понимал, что это провал, и за него придется расплатиться - заказчику мало было изъять документы; ему нужно было, чтобы все прошло тихо и незаметно. А тишины в этот раз не получилось.
Виктор понимал, что поставил под угрозу свое будущее, допустив этот промах. Заказчик начнет задумываться - не постарел ли он? Можно ли ему доверять? Можно ли поручать ответственные задания? До этого момента Виктор считался лучшим в своей области, но сейчас ему могут начать искать замену. А, значит, ему предстоит уйти, исчезнуть - иными словами - умереть. Сколько бы он не убеждал заказчика, что никогда не заглядывал во все эти документы, тот постарается обезопасить себя, убрав его, Виктора, на всякий случай, ради лишней подстраховки.
Нет, Виктору не стоит ждать, что там решит заказчик. Он всегда знал, что рано или поздно этим должно закончиться, поэтому, был готов. Были готовы пути к отступлению - деньги, документы, жилище, новая легенда, новое имя, новая судьба. Он не стал дожидаться, пока заживет плечо. Знакомый хирург подлатал его, вынув пулю, вколол несколько уколов - анестезия, антибиотик, - посоветовал покой, отдых и перевязки у молоденьких мед. сестричек. Но Виктору сейчас было не до отдыха. Вернувшись в свою квартиру почти после месячного отсутствия, он стал быстро собирать вещи, которые он не мог ни в коем случае оставить. Вот тогда-то ему и попался на глаза дневник. Он на мгновение замер, поколебался, но потом взял его и сунул в свою сумку.
И, только спустя еще 2 недели, прочно обосновавшись в своей новой квартире, в своем новом городе, в своем новом кресле с бутылочкой пива, он вспомнил о дневнике и решил снова его почитать.
"14 июля 1988г. Мои молитвы оказались напрасными - ты в Афгане. Я даже не знаю, кого сейчас умолять, молить, просить сберечь тебе жизнь. Бога? Но он молчит, и, кажется, глух к молитвам. Тебя? Чтобы ты поберегся? Но ты не написал мне ни одного письма. Впрочем, ты вообще писем не пишешь. И не получаешь. Как ты там без почты? Ну, хоть с родителями ты мог бы поддерживать связь? Дима писал, что ты единственный во взводе, кто не пишет и не получает писем. Почему, Витя? Почему?
Впрочем, я знаю, кого просить о тебе. Да, именно к нему я и обращусь за помощью".
Виктор снова задумался. Страдал ли он от отсутствия писем в те дни? И да, и нет. Кто ему мог написать? Уходя служить, он не оставил дома ни одного родного человека, который мог бы скрашивать его службу в армии своими письмами. Родители? Только не они. Если бы Димка был дома - он бы ему писал, но Димка тоже служил, а потом - они и вовсе служили рядом, и это скрашивало его горечь от отсутствия писем. Да он, в общем, и не страдал. Во всяком случае, он не морочил голову девушкам, как это делали некоторые из ребят, в частности - Юрка Кривонос, который забирал все письма "счастливым солдатам", которые приходили в часть, отвечал на них едва ли не под копирку, и устраивал галерею из фотографий, присылаемых девушками. Юрка никак не мог определиться - какую из девушек осчастливить, к кому из них отправиться после окончания службы. Ни одна из них - тех, кому он обещал - так и не дождалась его.
Виктор стиснул зубы, отгоняя непрошенные воспоминания, и снова раскрыл дневник.
"5 мая 1989г. Нет! Нет! Нет! Дима! Дима!
Сегодня пришла похоронка на Диму. Он погиб. Как же так? Как могло это произойти? Он ведь должен был вот-вот демобилизоваться! Алиска купила свадебное платье - с таким нетерпением ждала его, чтобы скорее пожениться. А теперь - он мертв. Мертв. Погиб. Может быть это ошибка? Может быть, они ошибаются? Не он это? А Витя? Что с ним? Он жив? Все это время я получала известия о Вите через Диму - он часто писал мне, после того, как, набравшись смелости, я написала ему сама, попросив присматривать за Виктором. Попросив, сберечь его живым для меня..."
Виктор с силой захлопнул дневник. "Вот оно что?! Значит, это ОНА просила Диму? Вот почему Дима так заботился обо мне? Вот почему подтрунивал надо мной. Дима, собиравшийся по возвращению тут же жениться (точно, как же я забыл? он встречался со старшей сестрой Наташки - Алисой, у них были очень серьезные отношения), предлагал мне присоединиться к нему и жениться на Наташке, чтобы мы были не просто друзьями, чтобы мы стали братьями. Он согласен был отложить свою свадьбу, чтобы подождать меня. А я все не решался ни согласиться с его предложением, ни отвергнуть его. В тот последний день, за час до обстрела, он снова поднимал эту тему, желая точно знать - откладывать ему свадьбу, дожидаясь меня, или же нет.
Я так и не ответил ему. Не смог. Не успел.
Потому что, выполняя просьбу Наташки, он до последнего защищал меня, сохраняя вверенную ему жизнь. Он просто накрыл меня своим телом, вбирая в себя все осколки мины, предназначенной убивать и калечить.
Он так стремительно меня тогда оттолкнул, падая сверху, что я ударился головой о какой-то камень, и, кажется, даже потерял сознание - во всяком случае, я был оглушен какое-то время. И ничего не видел из-за тела Димки, вдавливающего меня в землю. Когда я осознал, что с Димкой что-то не так, что он слишком тяжел и неподвижен? Тогда ли, когда почувствовал, ощутил ноздрями и губами запах, металлический вкус крови? Или, когда пытался дать ему понять, что мне не хватает воздуха, что он слишком давит на меня. А может быть тогда, когда понял, что вся моя одежда пропитана теплой, липкой кровью? Мне удалось отодвинуть его, спихнуть с себя, и первое, что я увидел - его широко раскрытые от удивления глаза. И только потом, я увидел пузырящуюся на губах кровь, истерзанное тело, слипшиеся, красные волосы. Я не мог этому поверить. Не хотел. Встряхнул его, позвал: "Дима! Димка, твою мать!". Он не отзывался. Он был уже мертв. Его спина, голова представляли из себя сплошное кровавое месиво. Я отпрянул от него, оглянулся по сторонам - везде убитые, раненые, стенающие - Тимур Ахиджаков, пытающийся засунуть вываливающиеся кишки себе в живот; Егор Назаренко, пытающийся зажать струю крови, бьющую из пробитой шеи; Юрка Кривонос, в каком-то оцепенении глядящий на свои перебитые, почти оторванные ноги; Пашка Смирницкий, лишь накануне прибывший в часть, незрячими, мертвыми глазами смотрит в прокопченное небо... И Димка. Димка, отчисленный из медицинского института только за то, что посмел противостоять ректору, возжелавшему его любимую девушку - Алису. Алису, которой больше не суждено стать его женой. Алису, в глаза которой он - Виктор, больше никогда не посмеет посмотреть, вину перед которой, он никогда не сможет загладить...
Последнее, что он помнил из событий того дня, как он, встав в полный рост, расстреливал магазин своего АКМа, выкрикивая: "Суки! Суки! А-а-а!!!!", крик ротного откуда-то сбоку: "Туманов! Туманов! Ложись! Ложись, твою мать!!!". А потом он почувствовал толчок, сбивший его с ног, боль и туман, предвещающий потерю сознания.
Очнулся он уже в госпитале, где и провалялся все оставшееся время до дембеля, борясь за жизнь, и, едва не уступая смерти. Домой он так и не вернулся.
*****
Виктор сходил к холодильнику, достал бутылку водки, сделал несколько глотков прямо из горлышка. В таком состоянии, в каком он был сейчас, водка лилась в горло, как вода. Прихватив бутылку с собой, он вернулся к креслу, уселся в него. Какое-то время смотрел на дневник, решая - стоит ли продолжать его читать, или, может быть, стоит его уничтожить? Сделал еще глоток из горлышка, и потянулся к дневнику, раскрывая его там, где он остановился.
- Итак, я читал запись от 5 мая 1989года. День, когда они получили похоронку. А Дима погиб 30 апреля. Неделя. Почти неделю они верили, что он жив. Почти неделю они еще ждали его. Так...где я остановился? А, вот... "сберечь его живым для меня. И вот, теперь Дима мертв. Нет! Нет! А Витя? Что с ним? Может быть, он тоже погиб? Или нет? Если он погиб, тогда и его родителям должна была прийти похоронка. Или известие от него? Я не могу ждать! Я должна сходить и узнать!"
- Дура! Дура! - прорычал Виктор, снова захлопывая дневник. - Куда ты собралась идти? Ты думаешь, я зря никогда не приводил тебя домой? Думаешь, я без причины не знакомил тебя с родителями? - осознав, что это обращение опоздало, как минимум, лет на 17, что все уже давно произошло, он снова стал читать.
"12 мая 1989г. Прошла уже неделя, а я все еще не могу в это поверить. Я все еще в шоке. Не могу прийти в себя. И, что самое ужасное, я не могу ничего с этим поделать. Я не могу пойти в милицию и заявить на него. Потому что, это его отец.
Этот мерзавец - ЕГО отец.
Виктор! Виктор! Если ты еще жив! Виктор, твой отец изнасиловал меня!! Ты слышишь, Виктор?!
Я пошла узнать о тебе, беспокоясь за тебя, а эта пьяная скотина - твой папаша...
А твоя мать даже не вмешалась. Только смотрела на меня глазами побитой собаки... И теперь из-за тебя, и из-за нее - из-за этого ее взгляда - я даже не могу пойти в милицию.
Почему же ты никогда раньше не говорил мне, что из себя представляет эта твоя семья? Виктор? Виктор?!"
Бутылка водки с силой ударилась о противоположную стену и разбилась. Виктор был в ярости. "Нет! Нет! Как он посмел?!!!" Ярость смешивалась с болью и стыдом. Стыдом, который он всегда испытывал, думая о родителях. Нежелание видеть их - было еще одной причиной, из-за которых, он так и не вернулся домой. А стоило бы! Стоило, чтобы свернуть шею этому проклятому ублюдку! Он посмел изнасиловать Наташу. Чистую, нетронутую Наташу. И он, Виктор, виноват в этом. Потому что не рассказал ей, потому что заставил ее беспокоиться о нем, потому что, не отомстил. И уже не отомстит. Ублюдок, звавшийся его отцом, умер от кровоизлияния в мозг несколько лет назад. Он даже не мучился.
Виктор вспомнил свое детство - вечно злого и пьяного отца, и молчаливую, забитую мать. Мать, которая позволяла этому мерзавцу обращаться с ней, как с рабыней, либо - как с вещью. Она никогда не встала ни на свою защиту, ни на защиту своего единственного сына. За это он не мог любить ее и жалеть. Только презирать. После смерти отца, он как-то навестил ее, но поклялся больше этого не делать - его мать уже жила с одним из дружков своего мужа, ни в чем ему не уступавшему.
Как-то вдруг навалилась усталость. Виктор отложил дневник. Убрал осколки от бутылки на полу, протер стену и пол, удаляя следы водки. Потом отправился в спальню, где и уснул, едва его голова коснулась подушки, сраженный эмоциональным стрессом, смешанным с водкой.
******
Он стал бояться дневника. Просто бояться. Что еще он ему поведает? Какие тайны раскроет? Эти тайны причинили ему слишком много боли в последнее время - слишком много воспоминаний. Дневник сиротливо лежал на журнальном столике у кресла, а Виктор только бросал на него изредка настороженные взгляды, избегая не только брать в руки, но, даже, и садиться в кресло, предпочитая диван. Плечо постепенно зажило. Виктор сменил прическу - перестал стричь волосы, отпуская их, к тому же - краской добавив седины в роскошную шевелюру. Его виски поседели еще тогда, в тот злосчастный день, когда погиб Дима. И за все последующие годы вряд ли хоть один волосок добавился к тем, что появились в Афгане. Сейчас же, путем окрашивания, он добился того, что его шевелюра почти полностью приобрела поседевший вид. Он отпустил, к тому же, усы, которые странно гармонировали с его волосами. Нет, он понимал, что ищеек, если те бросятся по его следу, не обманут эти перемены, но он также знал, что первым делом они станут разыскивать среди клиентов пластических хирургов - как наших, так и зарубежных. Поэтому, он и не пытался пересечь границу. Они для него были пока закрыты.
Виктор подумывал, а не утроиться ли ему на работу? Это сбило бы с толку искателей, но пока не представлял в какой отрасли приложить свои усилия.
Сегодня, во время прогулки проходя мимо дет. сада, он услышал нестареющую дразнилку из уст одного из озорников "Жених и невеста. Замесили тесто". Он улыбнулся, но следующая дразнилка заставила его замереть, остановиться. А мальчишка надрывался: "Витька и Наташка - любовь до гроба. Дураки оба!". Виктор попытался высмотреть к кому обращены эти слова, и вскоре увидал маленькую худенькую девочку лет пяти, и крепыша мальчишку, закрывающего ее собой, в попытках защитить от поддразниваний. Они не были похожи на юную Наташку Поддубную и Витьку Туманова, и все же, Виктор решительно направился в сторону дома. Он дОлжен был прочесть, что там дальше...
"27 июня 1991г. Я не знаю с чего начать. Нет, я знаю, о чем я хочу написать, почему я нашла заброшенный мною дневник. Но как подступиться? Начать с главного, как обычно и советуют? Что ж, последую совету.
Я отпускаю тебя, Виктор. Отпускаю. Отныне я хочу прожить свою жизнь без тебя.
Слишком много времени своей жизни я потратила в погоне за фантомом. Да, да, Витя - именно, за фантомом. Я не имею ввиду, даже, эту неизвестность, которая наступила после последнего письма Димы - жив ты, мертв? Искалечен ли? Так или иначе, ты не вернулся. Но нет, говоря о фантоме, я имею ввиду совсем иное - ты был им изначально - с тех пор, как я тебя придумала. Да, именно так - тот Виктор, о котором я грезила все эти годы - иллюзия, сказка, выдумка - ничего общего не имеющая с настоящим с тобой. Мне нужен был герой, принц - проще всего было выбрать на роль принца того, кто находился рядом, кто сидел за одной партой, таскал портфель из школы и в школу, давал списывать и списывал сам. Я уже примеряла на тебя костюм принца, когда ты влез в мой дневник с этой дурацкой фразой. Да, теперь я более, чем уверена, что те слова были сказаны в шутку, не серьезно, ради смеха. И только такая наивная дурочка, как я, которая и так смотрела на тебя с широко распахнутыми глазами, могла поверить, что твои слова правдивы.
Я поверила, и мой фантом, моя выдумка стала еще ярче. И я долгие годы старалась не замечать, что костюм принца мал на тебя, что он трещит по швам, отовсюду видны нитки и клочья ткани. Я отмахивалась от этого, уговаривая себя, что принц просто обедневший, что у него просто трудные времена, но, что все обязательно образуется...
Ничего не образуется. Иначе и быть не могло. Сказка постепенно превращалась в какой-то фарс, преобразовавшийся в фильм ужаса, в тот день, когда...
Я все еще не могу спокойно вспоминать тот день. И не потому, что в тот день пришло известие о смерти Димы. А потому, что именно тогда моя мечта окончательно была разорвана в клочья. Я упала с небес. И упала очень глубоко. Ты даже не сможешь представить себе насколько. Куда там Маринке Пфайфер с ее выкрутасами.
Это не должно было закончиться чем-то хорошим. Это привело бы меня к полному самоуничтожению. Но на мое счастье я встретила Его. И Он стал для меня всем - спасением, жизнью, любовью. Нежностью, лаской, пониманием Он вытащил меня из той ямы, в которую я погрузилась благодаря мужчинам Тумановым.
Вчера я вышла за него замуж. Я, наконец-то, спокойна, уравновешена, счастлива. И именно поэтому, сегодня я решила раз и навсегда покончить с моим прошлым, покончить с тобой, Виктор. Отпустить тебя на свободу.
Странное выражение, не находишь? Я отпускаю тебя на свободу, хоть пленницей была лишь я сама. И все же, возможно то, что я так упорно цеплялась за тебя, как-то воздействовало и на твою судьбу?
До свидания, Виктор. Нет - прощай! Где бы ты ни был. Будь счастлив без меня".
Виктор прикрыл дневник и устало смежил веки. "Эх, Натали, Натали..."
*******
Она отпустила его...
Виктор снова и снова прокручивал в голове эту фразу. Отпустила ли? Тогда почему он чувствует себя таким плененным, связанным, обессиленным? Почему у него все переворачивается в душе, когда он думает о том, что Натали вышла замуж. И не просто вышла, а по любви. Что она полюбила кого-то, кроме него. Ведь он знал это и до того, как прочел это в ее дневнике. Знал с тех пор, как впервые увидел, кому же принадлежит дневник, который он обнаружил в тайнике в кладовой. Но знать и принять - это разные вещи. Он не мог принять, потому что не мог поверить, что Наташка, его Наташка - могла полюбить типа, вроде Прошкина. Только не она! Только не его!
И, тем не менее, именно об это она писала, а, значит, было правдой. Не стала бы она лгать сама себе в своем собственном дневнике.
Виктор снова стал избегать его. Что она могла писать теперь, когда ему в нем места нет? Какие признания? Описывала любовь и дни счастья с мужем? Ему не хотелось этого читать. Но и позабыть о нем он не мог. Поэтому, в конце концов, сдался.
"24 ноября 1993г. Почему я снова взяла в руки этот дневник? Зачем? Какие воспоминания собираюсь ворошить, листая его?
Последняя запись была сделана на следующий день после моей свадьбы. Ну, не забавно ли, что и сегодня тоже такой день. Нет, не забавно. Потому что, тогда я выходила замуж по любви.
Полтора года счастья. Много это, или мало? Это и вечность, и бесконечная малость. И мне хотелось, чтобы счастье длилось и длилось...
В январе этого года Николай Семенович - Коленька - умер. Умер. Он знал, что умирает. Он знал еще тогда, когда женился на мне. Но только смеялся, говоря, что если бы не я, он умер бы гораздо раньше.
И вот сейчас, я вышла замуж за того, кого он выбрал для меня вместо себя. Выбрал потому, что боялся оставить одну.
Выбрал потому, что желал мне счастья.
Выбрал потому, что искал для меня защиты.
Выбрал потому, что считал - я создана, чтобы быть женой и матерью.
И я согласилась. Согласилась, чтобы не быть одной. Согласилась, потому что хочу детей, семью. Согласилась, потому что привыкла во всем доверять ему, его выбору. Согласилась, чтобы не стать таким же подобием тени, как Алиса, которая все еще не может прийти в себя после гибели Димы. Даже этот их сексуально озабоченный ректор, не дававший ей прохода, и отчисливший Диму за то, что тот набил ему физиономию, - даже он перестал приставать к ней. Хотя так настойчиво звал замуж. Мама говорит, что со временем это пройдет, что это у нас семейное - так остро переживать горе...
Наверное, они решили, что я у них подкидыш, раз не подождала даже годы, прежде чем выйти замуж за другого. Но я никогда не забуду Коленьку, и в то же время, я не хочу хоронить себя вместе с ним. Да и он этого не хотел. Я просто не имею права на это после того, что он для меня сделал.
Денис, в общем то, неплохой человек, хотя... Эта его дурацкая фамилия - Прошкин. Уж, не Блошкин, не Плошкин - и то хорошо. А еще лучше, что он не возражал против того, чтобы я осталась на своей девичьей фамилии. Колину оставить не могла - неприлично быть замужем за одним, а носить фамилию другого.
Итак, с новым замужеством меня. С новой жизнью. С новой судьбой. Будет ли новое счастье?
P.S. О нем никаких известий".
**** ****
"30 апреля 1994г. Эти Тумановы, видно решили меня со свету сжить. Что они себе позволяют? Мало мне было этого алкоголика, так теперь и Виктор. И Виктор туда же! Я не могу поверить этому! Я считала его погибшим, а он появился только для того, чтобы изнасиловать меня! Да что за напасть такая с этими Тумановыми?!!!"
- Это неправда, черт возьми! - Виктор вскочил, отбросив дневник в сторону, опрокинув кресло. Был снова вечер, он сидел попивая пиво, а решившись снова взяться за дневник, обнаружил вдруг Это. - Черт возьми, Наташка! Да есть ли хоть слово правды тогда в этом твоем дневнике? Если ты лжешь в этом, стоит ли тогда верить тебе во всем остальном? А ты, несомненно, лжешь! Потому, что я никогда и никого не насиловал. Никогда и никого! И, уж тем более, тебя. Тебя, которую я видел в последний раз едва ли не на школьном выпускном.
Виктор метался по комнате, потом снова подошел к креслу, вернул его на место, и взял в руки дневник.
"1 мая 1994г. Он жив. Слава Богу Он жив!
Денис вчера праздновал в ресторане по поводу заключения какой-то крупной сделки. Я, как всегда, должна была быть украшением вечера, что меня всегда напрягало, так как не все его гости умели держать себя в рамках, и обилие скабрезностей, а также - вечное лавирование от потных чужих лап, меня утомляет до крайности. В этот раз я едва ли не сбежала совсем, от ошалевшего от вседозволенности молодчика, именовавшегося гордо "партнер", который без зазрения совести лапал мои ноги под столом, нимало не смущаясь присутствием рядом моего мужа. Когда его руки полезли под юбку, я просто сбежала, бросившись в дамскую комнату со скоростью, которую только могла себе позволить, не вызывая лишних вопросов. Выйдя в коридор, я хотела просто броситься бежать, и...
Увидела его. Это было так неожиданно. Я не могла поверить. Стояла, как оглушенная, и только повторяла: "Ты! Неужели это ты?!" А потом, будто очнувшись, бросилась ему на шею, обнимая, целуя, шепча "Витя. Витечка. Живой. Ты живой!"
Он был пьян. Вначале, мне показалось, что он оттолкнет меня, что он не узнаёт меня. Но, будто спохватившись, он вдруг так крепко прижал меня, что кости едва не треснули. А потом, схватив за руку, быстро потащил куда-то, не говоря ни слова. Пока мы не оказались в какой-то полутемной комнатушке, которая оказалась личной уборной директора ресторана. Как Виктор умудрился попасть туда, ведь, насколько я знаю, такие апартаменты всегда заперты на ключ. Я хотела спросить у него, но, едва мы вошли, едва я повернулась к нему, Виктор поцеловал меня. Всего один поцелуй... А потом повернул спиной к себе, прогнул и...
Нет. Я не могу писать об этом..."
Этого не может быть, - твердил Виктор, потирая лоб, мучительно пытаясь вспомнить. Просто не может такого быть. Она меня с кем-то спутала, приняла другого за меня.
"5 мая 1994г. Я только сегодня подумала, почему Виктор мог быть пьян тогда. Получив похоронку на Диму 5 мая, мы и считаем годовщины смерти в этот день. Но он был убит 30 апреля. Не это ли обстоятельство заставило его пить? И где же, все-таки, он был эти годы? И почему судьба столкнула меня с ним сейчас? И почему ТАК? Виктор, Виктор...
Он стал еще красивей, возмужал. Уже совсем не мальчик, впрочем, разве я в нем мальчика любила?
Любила? Неужели я снова заговорила об этом? Неужели снова? И только потому, что он взял меня, как какую-то шлюху в общественном туалете. Господи, Господи!!!".
- Это случилось в день, когда был убит Дима, в день, когда я бываю пьян, как никогда. Каждый год 30 апреля я отмечаю поминки. Чем бы я ни был занят, как бы ни был загружен, но этот день всегда мой. Я пью, чтобы почтить память умершего друга, а потом приходит время торжества жизни - я "цепляю" какую-нибудь женщину, и пытаюсь доказать себе, что живой. Каждый год одно и тоже, именно потому, я никогда не пью дома, а всегда иду в ресторан. Какой год она говорила? 1994? Кажется, именно этот год был исключением, потому что, проснувшись наутро, я не обнаружил рядом с собой никакого женского тела, зато мое собственное казалось мне измочаленным, избитым, вонючим. Потому что, проснулся я в каком-то подвале. Голова болела мучительно. Я не обнаружил бумажника, а одежда была грязной, изорванной. Кое-как выбравшись из подвала на улицу, щурясь от яркого света, я понял, что на этом мои потери не ограничились - костяшки были сбиты, грязные пальцы, пройдясь по лицу, утвердились - губы разбиты, один из глаз опух и заплыл. Я с кем-то дрался в ту ночь. Дрался, без сомнений.
Виктор потер виски, пытаясь припомнить вечер30 апреля или утро 1 мая 1994г. Нет, ни о вечере, ни о ночи никаких воспоминаний. А утро... что же было утром, после подвала? Снова заболела голова, как тогда, когда он, выбравшись на свет, пытался определить, где же находится. Его окликнул какой-то голос сзади: "Эй, мужик. Очухался что ли?". Он оглянулся - на него с любопытством смотрел какой-то бомж - не сколько старый, сколько потасканный. "Здорово тебя вчера приложили", - констатировал он, глядя на разбитую физиономию Виктора. "А кто приложил?", - поинтересовался тот. "Да, люди добрые и приложили. А то, как же - ночь на дворе, все нормальные люди спят давно, а тебя нелегкая носит по двору. И носила бы молча. Так нет же - орал на весь микрорайон. Хто ж такое стерпит? Вот мужики спустились и накостыляли тебе, чтобы замолчал. Ты же слов понимать не хотел". "Добрые люди, как же, - процедил Виктор, снова касаясь пальцами распухших губ. - Добрые. И милосердные. Кошелек у меня отобрали тоже по доброте душевной?". Бомж с искренним удивлением уставился на него. "Какой - такой кошелек? Не было при тебе никакого кошелька. Мужики бы не стали. По шее накостылять - это они могут, и милосердны были, т.к. встал ты нынче на свои ноги, а не на костыли. Но монету чужую они трогать не стали бы. Кошелька не брали. Ты сам небось его куда-то дел. Или оставил в другом месте. Может, где пил". "Ладно, проехали. Слушай, а где хоть я нахожусь?". "Вот те раз. Сам не знаешь чего и зачем тут искал? Так Шедринка это". "Понятно. Ну, бывай здоров, приятель".
Виктор вспомнил сейчас, что тогда, удалившись уже на приличное расстояние, он услыхал в спину: "Слушай, а кто та баба, которую ты искал?" "Какая еще баба?" - спросил он тогда хмурым голосом - вот баб никаких ему ни видеть, ни вспоминать не хотелось. "Ну, как же, - отвечал ему в спину бомж, - Да та, что ты звал всю ночь. Даже тогда, когда без сознания валялся на асфальте, а я тебя в подвал перетащил, что бы не замерз. Наташка какая-то".
Тогда, как и сейчас, Виктору пришло видение, как он, шатаясь, бредет по улицам города и орёт, орет - "Наташка! Наташка! Вернись! Прости! Не уходи!". Значит, что-то тогда было. Что-то случилось тогда. И, возможно, что все описанное в ее дневнике, правда? И я видел ее, был с ней. Изнасиловал (вот в это труднее всего поверить)... А потом шатался по городу в поисках приключений, в поисках ее - Наташки. А наутро забыл об этом. Забыл обо всем.
***** ****
Виктор вновь открыл дневник, с неприятным холодком в груди ожидая, что же еще ему следует ожидать от этой тетради.
"14 июня 1994 года. Ну, вот и все мои сомнения развеялись. Только что вернулась от врача, который подтвердил беременность в 6 недель. Виктор, поздравляю тебя! Ты станешь отцом!"
Виктор прикрыл глаза. Еще и это. Что же ты еще приготовила мне, Наташа?
"Наверное, мне бы стоило сомневаться в том, кто отец моего ребенка. Но сомнений никаких нет. Нет. Этим должно было закончиться. 5 лет. 5 лет с того дня, как меня изнасиловал твой отец, я все ждала, что один из актов закончится беременностью. Первые два года я ждала этого со страхом. В браке с Николаем Семеновичем - с надеждой. Последнее время, с Денисом - с отчаянием. Ждала, но не беременела. Мой гинеколог убеждала меня, что со мной все в порядке, что не пришло еще видно время. А я сомневалась. Обратилась в дорогую частную клинику, где врачи после обследования подтвердили - со мной все нормально, я могу иметь детей. А вот Денис - нет.
Не забавно ли - он то убежден обратном (даже отказался сдать семя на анализ - мне пришлось добывать его со всякими ухищрениями), а все потому, что одна из его бывших любовниц заявила ему, что родила от него сына, и он оплачивает его содержание. Что ж, теперь ему придется признать своим, и оплачивать содержание и твоего ребенка, Витя. И он не усомниться в том - чей это ребенок. Я - его верная жена, шарахающаяся от всех мужчин, кроме него. А я и от него бы шарахалась, если бы не мечтала о ребенке. Я не выношу его прикосновений, мне не нравятся его поцелуи. Казалось вначале, что все пройдет, что я привыкну к нему. Но он... господи - какой он зануда!! И в жизни, и в постели. Все, за чтобы он ни брался - все делается по однажды заученному шаблону - никакой фантазии, никакой импровизации. Я однажды подумала - если засечь время, наверняка получится один и тот же результат. Приблизительно так и есть. Исключения бывают только в том случае, если он выпил лишнего, или же слишком устал, чтобы быть ведущим.
Николай Семенович был не таким. Он был таким нежным. Таким бережным, ласковым. В какой-то степени он обожествлял мое тело. И мне это помогло. После всей той грязи, когда я ненавидела себя - от кончиков волос, до кончиков ногтей на ногах - мне необходимо было такое обращение, чтобы поверить в себя, чтобы перестать себя ненавидеть, чтобы гордиться своим телом. И в тоже время...
Да, что уж скрывать от самой себя. Не смотря ни на что - чего-то в его ласках мне не доставало, что-то так и осталось за гранью. Он это тоже понимал, я видела грусть в его глазах, но тогда меня как-то это не тяготило. И он, и я списывали это недостающее на возраст.
И только с Виктором я поняла, что дело не в возрасте. Именно так.
Несмотря на весь ужас, на всю нелепость происходящего, именно тогда - в этой административной уборной - я впервые ощутила радость и сладостность близости. Не приятность, как с Коленькой, не скуку и гадливость, как с Денисом, не ужас, страх и отвращение - как с бесчисленными мужчинами от отца Виктора, до Николая Семеновича, а страсть, желание, восторг. Хватило одного поцелуя - горячего, страстного, чтобы зажечь меня, зажечь нас. А потом - хватило этого огня, а еще - его силы, властности, напора, чтобы стоя в позе, приличествующей больше шлюхе, испытывая стыд, радость и желание, я впервые испытала оргазм.
И он был таким сильным, мощным, восхитительным, а стыд и ужас от ситуации - такими всеобъемлющими, что я убежала. Я не стала дожидаться, ни когда восстановится дыхание, ни - когда уйдет слабость и дрожь из ног. Выскочила из уборной, помчалась на выход, каким-то шестым чувством угадывая, где нужно свернуть. Я даже не стала возвращаться в зал, к мужу и его партнерам - опрометью бросилась к той части стоянки, где стояли автомобили нашей компании. Водители находились тут же, устроив на капоте одной из машин, карточные игры. Попросив одного из них передать Денису, что у меня ужасно разболелась голова, я села в свою машину, а водитель отвез меня домой.
И только спустя несколько часов я поняла - неизвестно когда я увижу его в следующий раз. И увижу ли. Зато у меня останется его ребенок. И, мне кажется, что это будет сын".
***** *****
Теперь Виктор не отрывался от дневника.
"5 марта 1995г. Вчера нашему сыну исполнился месяц. Малыш родился крепеньким, здоровым, красивым. Я родила его так легко, будто и не были мои роды первыми, будто и не произвела на свет младенца в 4 кг.
Денис был так рад рождению наследника, что всю беременность обхаживал меня, больше не водил с собой на свои пирушки, не пытался подложить под партнеров для усиления влияния на них. Он был так доволен, что даже позволил самой выбрать имя ребенку, и согласился с моим выбором.
Я назвала его Димой. В честь нашего друга. Ведь именно благодаря ему - твоей памяти и скорби о нем - и состоялась та наша встреча. И, мне кажется, я понимаю, почему ты так и не вернулся домой. Ты знаешь, Алиса стала оживать. Она единственная, кто знает о тебе, о том, что это твой сын. Именно это и помогло ей выйти из той эмоциональной ямы, в которой она находилась после смерти Димы. Теперь она верит, что не только твой, но его кусочек живет в нашем сыне. Она снова стала улыбаться, радоваться жизни. И, кто знает - возможно, она еще встретит человека, с которым сможет быть счастлива.
А я ... Я счастлива всякий раз, когда держу на руках это маленькое чудо, всякий раз, когда думаю о нем, когда его маленькие губки требовательно впиваются в мой сосок, жадно поглощая еду, а его сильные пальчики путаются у меня в волосах. Я счастлива, находя в нем твои черты. И еще тем, что он то - уж, он то точно будет любить меня".
"19 августа 1999г. Неделю назад у Димки появилась сестричка. Как же трудно она мне далась. Не в плане рождения. В плане зачатия. Первые два года Денис был спокоен, рождение сына радовало его, хотя, честно говоря, даже эта радость не сделала из него хорошего мужа или отца. Он мало времени уделяет нам, считая достаточным то, что содержит нас. Но, спустя два года, он стал говорить о том, что неплохо бы родить еще одного ребенка. Стал чаще появляться в супружеской постели, запретил пользоваться контрацептивами. Глупо, ведь я ими не пользовалась. Но не говорить же ему, что он не может зачать.
Когда я поняла, что с каждым месяцем его нетерпение и разочарование нарастает, я поняла - я должна как-то забеременеть, должна родить ребенка. Но как? Искать Виктора? С той ночи в ресторане я ничего не слышала о нем, и, тем более, не видела его.
Мне нужен был кто-то другой. Завести какой-нибудь пошлый романчик, ради оплодотворения? Мне это казалось нецелесообразным, опасным. И, тем не менее, я решилась на это. Записалась на курсы вождения и несколько месяцев совмещала уроки вождения с совокуплениями. Мой учитель был похож немного на Дениса, именно поэтому, я терпеливо выносила на протяжении нескольких месяцев все его сексуальные фантазии (а их у него было великое множество). Я встречалась с ним даже после того, как водительские права заняли свое место у меня в сумочке. А потом подслушала как-то один разговор, из которого поняла - моим надеждам не суждено сбыться - и все эти месяцы прошли впустую. Инструктор этот был тем еще ходоком, его жена терпеливо сносила все его похождения, но она не желала, чтобы разные девицы заявлялись к ней в дом, утверждая, что беременны от ее мужа, и, надеясь, что "старая грымза" сдаст свои позиции и подаст на развод. Она потребовала у мужа сделать вазэктомию. Он, посчитав, что троих законных детей с него достаточно, а незаконные - уже подтвердили его мужественность, и, следовательно, увеличивая их число, он лишь умножает свои проблемы, согласился с ее решением. И к моменту нашей связи он уже несколько лет был стерилен. Я была так разочарована! А Денис стал бросать на меня подозрительные взгляды. И тогда я снова вспомнила о частной клинике, в которой проходила обследование.
Это обошлось мне в кругленькую сумму. Не столько само искусственное оплодотворение, сколько плата за сохранение тайны. Я думала расплатиться деньгами, оставшимися от Николая Степановича, но, т.к. эти деньги не были живыми, а были вложены в недвижимость, обналичивание их заняло бы дополнительное время, которого я себе позволить не могла. И тогда я украла их у Дениса. Этот человек после всех этих инфляций, дефолтов, как будто свихнулся. Он переводит деньги в валюту, золото, драгоценности и прячет, прячет их по всем углам и щелям. Несколько таких мест я и подчистила, будучи уверенной, что он не подсчитывает общую сумму своих "сбережений". Во всяком случае - пока я могу во все эти "схоронки" запустить свою лапку, когда из-за рассеянности и невнимательности к своей семье Денис забывает оставить деньги на хозяйство. Но скоро этому придет конец. Денис строит загородный дом, оснащенный системой сейфов, куда и перенесет все свои сбережения, а также - перевезет нас, свою семью, чтобы мы не мешали ему делать в его квартире то, что ему хочется, чтобы не будили его своим плачем или криками.
О чем это я? Ах, да. Итак, я оплатила искусственное оплодотворение деньгами Дениса. Я не знаю, кто является донором спермы - эта информация строго конфиденциальна, хотя, мне показались странными взгляды молодого помощника врача, проходящего практику в этой клинике. Хотя, скорее всего я преувеличиваю, придумываю.
И вот, неделю назад я родила здоровую девочку. Мы назвали ее Надеждой, Наденькой. Денис правда хотел назвать ее Виолетой или Снежаной, но я воспротивилась. И снова, как и после рождения Димы, обрадованный подтверждением своей мужественности (оказывается - всего то и надо для этого - зачать ребенка), он уступил мне.
Димка очень рад сестричке. Он ждал ее гораздо трепетнее, и нетерпеливее, чем
Денис. Он гладил меня по животу, прикладывал ухо, разговаривал с малышкой.
Сейчас, когда мы уже дома, его практически невозможно оттащить от кроватки. Он даже заявил, что хочет вернуться в свою прежнюю маленькую кроватку, чтобы спать рядом с сестричкой и охранять ее во сне. Мне с трудом удалось отговорить его от этой затеи. 4,5 года - а такой герой! А еще он очень добрый и нежный. И чрезвычайно развит для своего возраста. Он не только выше своих сверстников, он опережает их в развитии.
Да, я понимаю, что все матери считают своих детей самыми умными, красивыми и сильными, но мне кажется, что я не преувеличиваю его достоинства.
И он все сильнее походит на Виктора".
**** *** ****
"15февраля 2000г. Мои опасения оказались верны. Сегодня, когда возила Надюшу в поликлинику на осмотр (нам пол года), столкнулась с тем самым практикантом из частной клиники. Что он там делал, не знаю. Я его не узнала. Он сам меня окликнул. Рассматривал малышку, агукал с ней, расспрашивал о ее здоровье. А потом возьми и скажи: "А неплохая у нас с тобой дочка получилась". Я просто онемела, уставившись на него. Во-первых, до этого он обращался ко мне исключительно на "вы", во-вторых, сами слова были более чем двусмысленны. В-третьих, я сразу поняла, что добром это не кончится. Я догадалась об этом, как только он окликнул меня и напомнил кто он. Но тогда, после его слов, я поняла, что все может быть еще хуже, чем я ожидала.
Так и оказалось. Он предложил мне стать его любовницей. Прежде, чем я успела что-то ответить, он добавил, что в противном случае расскажет моему мужу, что это именно его дочь он считает своей, воспитывает, и гордится.
Я попыталась откупиться, предлагала деньги, и не малые. Он отказался. Он хочет меня в любовницы. И больше ничего. Дал на раздумье неделю. Но это просто издевка. Это просто отсрочка. Он, как и я, понимает - я не могу позволить Денису узнать правду. Не могу.
P.S. Ты будешь рад узнать, что Алиса в сентябре вышла замуж? Она встретила очень хорошего человека. Он отец-одиночка, воспитывает сам дочь. А еще - отличный хирург, у него просто золотые руки. Алиска очень гармонично вписалась в его семью, падчерица полюбила ее также сильно, как и ее отец. А еще - Алиса беременна.
P.P.S. Димка уже читает. Пока еще медленно и по слогам. Но он упорствует в своих занятиях, проявляя излишнее (на мой взгляд) усердие, упорство и целеустремленность. Ручку его рука держит пока менее уверенно, и все же он старательно выводит "Я люблю маму и Надю". О папе ни слова - он Дениса почти не знает".
"24 июля 2000г. Алиса сегодня родила сына. Назвала Даниилом, Данькой. Я знаю, если бы не мой сын, она назвала бы его Димой. Но Данька тоже отличное имя. Мы с Димкой и Надюшей с нетерпением ждем, когда можно будет съездить к ним, чтобы проведать, поздравить, посмотреть на малыша.
P.S. Оказывается, что его отец умер этой весной. Виктор на похороны не явился. Где ты, Витя? Где тебя снова носит? Я бы обратилась к ветру, к солнцу, к звездам, если бы могла понять их ответ.
P.P.S. Я беременна".
"1 сентября 2001г. Первый раз в первый класс. Сегодня Димка пошел в школу. Провожали его всей толпой - я, Наденька, Антошка. Мы вылезли из машины на значительном расстоянии от школы. Димка гордо нес цветы и ранец, отказываясь уступить и то, и другое. И все же, он старался приноровиться к маленьким ножкам сестренки, держащейся за его портфель, чтобы не отстать. Антошка, сидя в коляске, счастливо пускал пузыри. 4 зуба - это 4 зуба.
Я вот думаю, не потеряет ли он интерес к знаниям в школе? Фактически, многое из того, чему его будут учить в первом классе, он уже знает. Что с того, что ему только 6,5 - и ростом, и развитием он ближе к восьмилеткам.
Он сейчас очень похож на своего отца, на того, каким он был, когда мы познакомились друг с другом в первом классе. Я тогда не задумывалась об этом, но в отличие от остальных, пришедших в школу в семилетнем возрасте, Виктор пошел в первый класс, когда ему было уже 18. Именно потому, его забрали в армию сразу после школы. Я только что подумала и испугалась - я не хочу, чтобы моего Димку забирали в армию. Не хочу!!!
Ему очень понравился первый день в школе. И самое забавное, его посадили с девочкой, которую зовут Наташа. Она чем-то похожа на меня. На ту, какой я была в 7 лет. Сейчас, в свои тридцать, я иногда кажусь себе видавшей виды старухой - все знающей, все постигшей. А это не так. И знаю я не все, и постигла лишь малую толику. И в глазах мужчин я читаю интерес, даже если они видят рядом со мною троих моих детей.
Трое. Я думаю, на этой цифре можно и остановиться".
Виктор захлопнул дневник. "И ни слова о нем - об отце этого третьего ребенка. Кто он? Этот студент - медик, или как там его - практикант?
Почему она больше не упомянула о требовании этого мальчишки? Из стыда? Или их теперь соединяет нечто большее? И соединяет ли? Как долго длятся или длились их отношения? Она любила его? Ей было хорошо с ним? Почему она ничего не написала?!"
Виктор с удивлением осознал, что испытывает нешуточный укол ревности. Он чертыхнулся, хотел, было, снова открыть дневник, но, бросив взгляд на часы, понял, что пора ложиться спать. На завтра у него было запланировано одно дельце.
**** **** ****
"28 октября 2003г. Вчера Алиска с Данькой отправились домой, немножко погостив у нас. Помню, в какой-то момент, глядя на играющих детей, мы замолчали, задумавшись. А, очнувшись, поняли, что мысли обеих были о прошлом. Алиса заговорила первой:
- Он приезжал к матери. Его видели во дворе.
- Когда? - спрашивать о том, кто приезжал, было глупо.
- В конце сентября. И пробыл недолго. Скорее всего, больше не появится там.
- Почему?
- Мать его снова живет с каким-то алканавтом. Он едва ли не выбегал из дому, и, говорят, такое презрение было на его лице... Некоторые женщины просто удивляют.
Я промолчала. Никому, даже Алисе, я не рассказывала о причинах своего поведения тогда. Не видела необходимости говорить об этом сейчас. Даже Коленьке я рассказала тогда не всю правду, признавшись, что все дело в изнасиловании, но, не сказав, кто именно был тем насильником. Об этом знаю только я, его мать, и знал его отец. Да еще ты - мой дневник. И этого достаточно.
Да, Алиса права. Увидев, с кем живет твоя мать, ты не простишь, и не вернешься. Нас так разбросали судьбы. И я давно покинула город детства, и ты бродишь неизвестно где. И на помощь может прийти только Его Величество Случай.
Но у меня, по крайней мере, есть Димка. И еще есть Надюшка и Антошка. А что есть у тебя? И есть ли что-то? Что-то, помимо боли и воспоминаний?
P.S. А Димка, все еще сидит за одной партой с Наташей. Их дружба умиляет меня, но и наполняет грустью".
Виктор задумался. "Есть ли у меня что-то? Еще недавно, я бы сказал, что у меня есть работа, которая мне нравится. Но я устал от нее. Она потеряла свою ценность, потеряла свой магнетизм, перестала радовать риском, сложностью, приключениями. Да и нет у меня ее больше. Я потерял эту работу. А другую пока не нашел.
А что есть у меня сейчас? Что? Возможно, всего лишь этот дневник? А, может быть, у меня есть ты и наш сын?"
Виктор снова взялся за дневник. Он таял на глазах. Все меньше страниц оставалось впереди, все меньше записей, меньше откровений.
"4 февраля 2005г. Димочке 10 лет. Боже, какой же он взрослый! Какой красивый! Мне так хочется обнять его иногда, и стоять, стоять часами, прижавшись к нему, сжимая его в объятиях. Но я не могу себе этого позволить. Я не должна показывать, что люблю его сильнее, чем других своих детей. Это было бы неправильно и нечестно.
Денис, как всегда, хотел забыть о празднике, но я ему этого не позволила. Он вообще обнаглел в последнее время. Такое ощущение, что он приезжает домой только, чтобы упрятать очередную часть своих "сокровищ". Он ни разу не лег со мной, с тех пор, как был зачат Антошка. С того дня, как я сообщила ему, что беременна. Какое-то время я даже предполагала, что он догадался, что это не от него. Но он никак себя не проявлял. К Антошке он равнодушен не более, чем к Неденьке или к Димке. И я поняла - и передо мной, и перед детьми он считает, что долг выполнил. Именно потому, в нашей городской квартире постоянные оргии с девочками, пьянки, гулянки и прочие развлечения. Я давно перестала там появляться, даже, когда уверена, что там никого нет. У меня нет ни малейшего желания краснеть под взглядами соседок-старушек.
Но Дениса они, по-видимому, не смущают. Чтобы ни видел когда-то в нем Николай Степанович, либо умерло, либо - что более вероятно - было не более, чем искусной игрой.
Пока дети бегали после поедания сладостей, я стала искать новое укрытие для своего дневника. Денис даже мою комнату не оставил неприкосновенной - и тут очередной тайник. Он еще посмел укрыть его за грудой дешевых дамских романов, наивно полагая, что я им буду рада. И в тоже время, убеждая, забыть и о них, и о том, что за ними скрыто. Дурак. Кому нужны твои тайны?
P.S. Господи, я только что видела, как Димка с Наташкой целовались. Им же только 10 лет! Дети! А туда же. Остановитесь, хотелось крикнуть мне. Но я не крикнула. Я тихо ушла".
"23 февраля 2005г. День защитника отечества. 5 лет моему роману с Ромой. Я устала. Я так устала от него?! Когда же, наконец, все это закончится? Ведь он даже не влюблен в меня. 5 лет он тешит свое Эго, имея в любовницах жену "денежного мешка". Я тщетно пыталась понять, зачем это ему? Не сумела. За это время он успел жениться, родил двоих детей от жены, но в своем отношении ко мне и к нашему договору, ни капли не изменился. Регулярные встречи, регулярные свидания. Регулярный секс. Мы и не разговариваем почти. Но, всякий раз, когда я заговариваю о том, чтобы прекратить наши отношения - он злится, угрожает мне. Уходит, хлопая дверью и заявляя напоследок - "скажи спасибо, что я позволяю тебе больше не беременеть от меня. А будешь надоедать - заставлю понести. Как тогда перед мужем будешь оправдываться?"
Да, он знает, что Денис со мной больше не спит. Я как-то случайно проговорилась, по-глупому. Это только усилило его стремление к близости, его напор, его отчаянную страстность. И, при всем при этом, он - отличный врач, как я слышала.
P.S. Кажется, я поняла. Вот сейчас, пока я писала об этом, я поняла в чем причина этой жажды. За все 5 лет ему так и не удалось заставить меня кончить.
Дурак, какой же он дурак. Неужели не смог понять, что я - женщина одного мужчины?".
"2 марта 2005г. Вчера хоронили Романа. Я не была на похоронах. Была Алиса. Не нужно было ей ходить. Стыдно это. Там место его семье. Его жене, оставшейся вдовой с двумя детьми.
А мне там было не место, ведь это я косвенно виновна в его смерти. Поняв, чего он ждет, и чего добивается, я не стала держать свои знания в себе, а при первой же встрече выложила все начистоту, заявила, что он не добьется своего. Он был так растерян и расстроен. Мне бы остановить его, когда после моих слов он опрометью бросился на выход. Не остановила. Лишь облегченно вздохнула. А он разбился на машине по дороге домой. Не справился с управлением, как было официально заявлено. Он не справился с собой".
***** *** *****
Виктор снова остановился. Снова прекратил читать. Осталась всего лишь одна запись, всего лишь одна страница. Перед тем, как закрыть его, он успел заметить - запись была сделана всего за несколько дней до ограбления им дома Прошкиных. Всего за несколько дней... Интересно, а она уже обнаружила пропажу дневника? И, если да, то, что она думает? Виктор прошелся пальцем по усам - все-таки он еще не смог к ним привыкнуть. А она? Узнала бы его она - в усах и с сединой?
Виктор медлил. Последняя страница. Не только последняя исписанная страница, но последняя страница в дневнике. Что она ему принесет - горечь, боль, обиду, разочарование? За окном шумел дождь, неспешно, плавно омывая дома и деревья, улицы и машины. Виктор подошел к окну и долго стоял рядом с ним, вглядываясь в ночную тьму, освещаемую редкими фонарями. И в свете этих фонарей дождь казался какой-то двигающейся паутиной. "Как там пел когда-то Игорь Корнелюк, - подумал он вдруг. - "Подожди - дожди, дожди. Я оставил любовь позади. И теперь у меня впереди Дожди. Дожди". Не это ли ждет меня там - за последней страницей дневника? Все позади?"
Он вернулся к креслу, долго усаживался, ворочался. Все ему казалось, что кресло стало чересчур неудобным. Потом понял - тянуть дальше не имеет смысла.
"5 февраля 2008г. 05.00 часов утра. Вчера нашему сыну исполнилось 13. Казалось бы - мальчишка еще, ребенок. Ан - нет. Как говорят, называется нынешнее поколение - пепси? Секси? Как ни назови их, они все же совсем иные, нежели были мы. Что уж говорить о времени наших родителей, бабушек. И стоит ли удивляться тому, как трудно бывает понять друг друга подрастающему поколению и поколению пенсионеров, ветеранов.
Я устроила Димке роскошный день рождения. Говорят, что у иудеев 13 для мальчика - возраст, когда он становится самостоятельным в глазах Бога, ответственным за все свои поступки. Они устраивают грандиозные празднования в честь тринадцатилетия. "Ну, мы ничем не хуже", - решила я, и праздник удался. Во всяком случае, именно так я считала, глядя на веселящихся подростков, танцующую, смеющуюся, поедающую сладости толпу детей. Даже Денис вспомнил о дне рождения сына без моего напоминания, впрочем - отделался он, как всегда, серией новых компьютерных "прибамбасов". Дурацкое слово, но как обозвать все эти устройства, вставки, принадлежности и прочие, прочие - я не знаю. Димке - да, все это нравится, он в этом разбирается и он рад новым приобретениям, но я знаю, что Денис сам ничего этого не выбирал, так как и сам владеет компьютером не на много лучше обычного пользователя. Скорее всего, опять передоверил выбор подарка своему программисту.
Вообще, глядя на кучу подарков, возвышавшуюся рядом с именинником, я думала, что в скромности наших юношеских дней рождений, была своя прелесть. Подарков было меньше, стоили они гораздо дешевле, но ценились они нами гораздо сильней, а эти...
Не сомневаюсь, что большинство из полученных подарков, будет забыто или передарено младшим уже завтра-послезавтра.
Вечером, Димка с сияющими глазами благодарил меня за праздник, потом, вдруг, приподнял меня на руки и закружил. Я испугалась. Стала вырываться, не желая, чтобы мальчик надорвался. И только, когда стояла рядом с этим смеющимся мальчишкой, поняла - насколько же он вырос. Мне приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Он худой, но это не угловатая худоба быстро растущего мальчика - благодаря ежедневным занятиям спортом, он жилист, а мышцы его крепки. Его плечи еще будут раздаваться, но он никогда не будет плотным - Димка будет таким же сухопарым, как и его отец. А как он на него похож!!! Я смотрела на него и с болью ощущала - сейчас Димка едва ли не полная внешняя копия того мальчика, из-за которого я и начала этот дневник.
Чтобы не думать об этом, не вспоминать, я оставила сына с еще оставшейся небольшой компанией, смотреть какой-то фильм, а сама отправилась заниматься уборкой, решив, что физический труд изгонит мысли, мешающие работе. Я, конечно же, могла бы все оставить для служащих, но мне хотелось забыться. Уборка, чистка, мытье посуды плавно перешли в пожелания "спокойной ночи", в укладывание младших, в чтение сказок на ночь.
Я уже собиралась ложиться, когда вспомнила, что толком не пожелала спокойной ночи имениннику, и не уточнила - как он распорядился моим ему подарком. Я подарила ему золотой медальон в форме сердечка на золотой же цепочке. Медальон делился на две части - две половинки сердца, да и цепочка была сдвоенной и легко делилась на две. Рисунком медальона была сложная гравировка с замысловатым рисунком, но обратная сторона была почти идеально гладкой - на ней Дима мог заказать выгравировать свои инициалы, а также - инициалы той, кому он захочет подарить вторую половину. Я не сомневалась, что он подарит ее Наташе - их дружба была такой же прочной, как и в 1 классе, и время от времени я видела, как они целовались. И все же, я не осмелилась сама заказать мастеру гравировку их имен - этот выбор и это решение он должен принимать сам. Но сейчас, перед сном, мне захотелось узнать - разделил ли он уже свой медальон?
Из комнаты сына сквозь щель между дверью и полом пробивался слабый свет. Я решила, что он не спит, сидит у компьютера, а, значит, я могу войти. Обычно, я всегда стучусь, прежде чем войти, уважая его как личность, имеющую право на собственное неприкосновенное пространство. А что случилось в этот раз? Почему я не постучалась, а тихонько приоткрыла дверь? Может быть, я все же думала, что устав от всех треволнений дня, он, все же, спит, забыв выключить свой комп или настольную лампу?
Дима не спал. И был не один. Как завороженная, я уставилась на два юношеских тела, переплетенных в кровати. Дима и Наташа продолжали праздновать по-своему. Я смотрела на них, не в силах ни сказать что-то, ни выйти, закрыв за собой дверь, и думала: "Тринадцать. Им же всего тринадцать лет! (Наташе исполнилось 13 в декабре) Они же еще дети!"
Но они уже не были детьми. И, безусловно, сегодня они не впервые занимаются любовью. Я смотрела, как мой сын целует, ласкает свою подругу - в нем не было ни капли торопливости, неуверенности, грубости...
В какой-то момент, я как-то осознала, что стою и молча наблюдаю за собственным сыном, занимающимся любовью со своей девушкой, слежу за его руками, наблюдаю, как сжимаются и расслабляются его ягодицы, когда он...
Именно в этот момент я поняла, что я не должна быть здесь, что, если меня еще не заметили, то только потому, что парочка слишком увлечена друг другом, чтобы оглядываться по сторонам, но, если меня обнаружат, то сгорать от стыда буду именно я, а не они.
Я сделала шаг назад, прикрыла дверь. И в туже минуту силы оставили меня - прислоняясь спиной к стене рядом с дверью сына, я сползла по ней до самого пола, села - ноги отказывались держать меня. А перед глазами все еще стояла картина этой юной любви. И мне так захотелось, чтобы там - на той кровати, были мы с Виктором! Мой сын - он так похож на него. А Наташа - такая же худенькая, почти безгрудая, какой была и я в ее возрасте - ей еще только предстояло расцветать. Тогда, почему мой сын любит именно ее? Почему он не погнался за кем-то, с более внушительными формами, как это сделал когда-то его отец? Почему мой сын сумел пронести свою дружбу через детство, и вступить в юность уже с новым, более сильным чувством? Почему?! Почему?! Почему?! Я сидела под дверью своего сына, из-за которой доносились то шепот, то стоны, и плакала, сжимая зубами руку, удерживаясь, таким образом, от полновесной истерики. Только мыслями, сердцем я позволяла себе кричать эти "Почему?!" А слезы струились по щекам нескончаемым потоком - все мои невыплаканные ранее слезы, и все слезы будущего.
В какой-то момент в комнате стихли все звуки, погас свет - дети уснули. А я стала приходить в себя. С трудом поднявшись на ноги, я поплелась в свою спальню, чувствуя себя столетней разбитой старухой. К чему эти глупые вопросы "почему?"? Какой в них толк, какая польза? Мы получаем лишь то, что заслуживаем, то, чего добиваемся. Его ли вина в том, что мы разошлись? Моя ли? Какая теперь разница? То, что не дано было нам, дано было нашему сыну. Может быть, в этом и есть основная идея наших жизней - дать детям то, чего не смогли получить сами?
Но, так или иначе - пора смириться. Я, ведь, отпускала уже его. Отпускала! А, выходит, так и не отпустила. И не отпущу, пока буду привязана к этому дневнику. Хватит! Наверное, это символически, что он заканчивается тогда, когда я решаю, что ему больше нет места в моей жизни. Вот сейчас, я допишу до конца, и уничтожу его. А с ним - и боль, и надежды, и воспоминания. Так будет лучше всего. Для всех.
А через несколько часов, когда дети встанут, мне нужно будет набраться смелости и поговорить с сыном о птичках и пчелках. Вообще то, на тему секса, предохранения и проч., должен был бы состояться мужской разговор, но что поделать, если я должна быть для своих детей и отцом и матерью. Именно мне предстоит, скрывая смущение, обсуждать эту деликатную тему с сыном, чтобы они с Наташкой не натворили бед, ведь настоящий отец Димки неизвестно где, а тот, который числится, и, якобы воспитывает... - нет! При всем желании я не смогла бы доверить ему эту миссию - он вылил бы на уши мальчика кучу похабщины, грубости, цинизма. Воистину, чем старше Денис становиться, тем больше недостатков выявляет, а его сексуальная озабоченность просто прет из всех щелей - по всей видимости, дело к импотенции идет...
Пора прощаться. Прощай, мой дневник - поверенный моих надежд, обид, боли и разочарований. Прощай, моя любовь - ущербная, односторонняя, неразделенная.
Прощай, Виктор - мой несостоявшийся возлюбленный, жених, муж, любовник.
P.S. спустя час. Так и не смогла его сжечь. Отложу исполнение приговора на несколько дней. По субботам мы обычно у камина сказки друг другу рассказываем - отличная бумага для растопки будет..."
Прежде, чем окончательно закрыть и отложить дневник, Виктор вернулся к старым записям, к 27 декабря 1984г., и прочел: "...Я подожду. Столько, сколько потребуется, пока ты не созреешь, пока ты не поймешь, пока ты не вспомнишь. Я все еще верю, что когда ты писал ТЕ строки, ты так и думал. И верю, что ты ко мне еще вернешься. Я подожду, Вить".
Он вернулся к окну, за которым все также моросил дождь, размышляя о том, как прихотлива судьба. Он "изъял" компромат и дневник из дома Прошкиных в четверг, хотя планировал в начале следующий понедельник. Только эти два дня в неделю дом пустеет совершенно - хозяйка дома с детьми проводит время в спортклубе, где каждый из детей занимается своим видом спорта, потом они вместе плещутся в бассейне, ужинают и уже перед самым сном возвращаются домой. Прислуга в это время тоже получает выходные часы, и только охранник у входа караулит.
Он планировал понедельник, но клиент затребовал бумаги к пятнице. Вот так в четверг он и нашел дневник. А в понедельник, скорее всего, от него остался бы лишь пепел в камине.
И что лучше - пепел в камине или пепел в душЕ?
Виктор пригладил свои нестриженные лохмы и пепел его волос мягко скользил между пальцами...
Эпилог.
Наташа в одиночестве прогуливалась вдоль набережной, вдыхая свежий морской воздух. Дети остались на даче, заявив, что хотят смотреть мультфильмы, а ее, едва ли не в шею, вытолкали из дома, чтобы "она могла насладиться вечерним бризом и видом заходящего солнца". Она не возражала. Ей было так спокойно, так хорошо здесь, что она долгое время удивлялась - почему не приезжала раньше в этот райский уголок.
Эту дачу у моря, ей предложила одна из ее подруг (точнее сказать - жена одного из деловых партнеров Дениса), с которой она время от времени поддерживала отношения. Наташа вначале попыталась отказаться, но потом согласилась - в самом деле, почему бы не отвезти детей на каникулы к морю, да и самой развеяться. Денис ехать никуда не собирался, но против отдыха жены и детей не возражал. Спонсировал, пожелал хорошего отдыха и с чистой совестью отправил. Так Наташа с четырьмя детьми и оказалась в этом тихом уголке, который, даже находясь в курортной зоне, все же оставался спокойным и не перенаселенным. Дача была не большой, но просторной, вместительной. Комнат хватило, чтобы разместить всех. У Наташи была своя спальня, Надя и Антошка размещались еще в одной - вместе, а Дима со своей Натой занимали еще одну спальню.
После того, как Наташа, набравшись смелости, поговорила с сыном о том, чему она явилась свидетелем в его день рождения, его подруга большее время проводила в ИХ доме, зачастую оставаясь на ночь. Дима уверил мать, что слишком любит Натку, чтобы быть к ней невнимательным и неосторожным. К тому же, хотя у Натули и нет никаких планов, кроме как стать женой и матерью, но она отлично понимает, что всему свое время. Также она считается с планами самого Димы, который хочет окончить школу, поступить учиться, а уж потом - брать на себя обязанности мужа и отца.
В общем, Наташе старшей, приходилось только молча наблюдать за этими двумя молодыми возлюбленными и смиряться с тем, что они делят постель. И ни у кого даже вопросов или сомнений не возникло в том, останется ли Наташа маленькая дома или же - отправится вместе с ними на море. Семья Наты была непростой. Назвать ее "неблагополучной" не позволяло только то, что оба родителя из последних сил удерживались в этом браке только благодаря единственной дочери. Но с каждым годом, месяцем, днем становилось ясно, что еще чуть-чуть, и семья "лопнет", как воздушный шарик, а Ната... - Ната, как только перестанет быть "сдерживающим фактором" не будет нужны никому. Хотя - нет! Она будет нужна Диме, а значит - не останется одна.
Наташа остановилась, жадно вдыхая свежий морской воздух. Как все же хорошо, что они приехали сюда. И как было бы здорово, если бы можно было бы тут остаться. Навсегда. А почему бы и нет? Дети были бы в восторге, да и сама она - так бы и проводила время у моря, любуясь заходящим солнцем, его отражением в спокойной воде моря, и читая надписи на песке.
Наташка еще раз взглянула на песок, еще освещенный заходящим солнцем. Часть текста отсутствовала - во всяком случае, Наташа видела только обрывки верхней строчки, которую размыло легкой приливной волной, и по этим обрывкам нельзя было предположить хотя бы, что именно было в этой строке, но нижние пока сохранялись:
Скажи - не я ль тебя заметил
В толпе застенчивых подруг,
Твой первый взор не я ли встретил,
Не я ли был твой первый друг? љ
"Забавно, - подумала Наташа, - кто-то тут стихотворные записки пишет на песке. Вот только интересно - успела ли избранница прочесть надпись до того, как волна ее подпортила?" Она пошла дальше, вдоль набережной - туда, где в самом ее конце находилась беседка, как правило, пустовавшая в это время суток. Хотя, беседкой ее назвать нельзя - просто лавочка так плотно обвитая плющом и жимолостями, что они как бы являются и крышей и стенами для нее. И только одна сторона, устремленная в сторону моря, была открыта.
Уже который вечер Наташа просиживала на этой лавочке, наслаждаясь морем, заходящим солнцем и свежим воздухом. Почему-то в этой части поселка, народу было очень мало, и те, кто выходили - предпочитали либо более раннее, либо более позднее время. Наташу это, в общем-то, устраивало. Она не желала каких-нибудь непонятных знакомств, ни к чему не ведущих разговоров, или ухаживаний заезжих ухажеров.
Что-то привлекло ее внимание, и она вгляделась внимательней - на ближайшем фонарном столбе висело какое-то объявление, написанное ярко-красным фломастером. Наташа подошла ближе, вчиталась:
Наташа усмехнулась - похоже, стихи на песке - это мелочи. Потом, она задумалась, попыталась вспомнить - кому принадлежат эти строки - в них было что-то знакомое. Но воспоминание ускользало. Ее голова не хотела сосредотачиваться на чем-то серьезном. Она вообще как-то поняла, что последний месяц внес какие-то корректировки в ее внутреннее состояние. Раньше ее все время что-то тяготило, она была на грани - тоска, одиночество, печаль... Если бы не дети... Но даже они не всегда могли улучшить ее настроение. А здесь, у моря, она расслабилась, тяжесть с души ушла, а в душе зрело что-то странное. Как будто, ее спящая душа просыпалась. Просыпалась для чего-то нового, непознанного. Впрочем, она, ругая себя за излишнюю романтичность, отгоняла подобные мысли - ни к чему они, хватит, намечталась уже!
Новый столб и новое объявление - такое же яркое и рифмованное: