Аннотация: "Если б кто доказал мне, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели со истиной..." Фёдор Михайлович Достоевский
Иван Матвеев, школьный учитель, был в превосходном расположении духа. Он шёл по весенним улицам и, улыбаясь встречным женщинам, шёпотом читал стихи.
"Какое чудесное утро! " - радость пронизывала сердце и рука Ивана то и дело касалась груди, как раз там, где во внутреннем кармане лежал предмет теперешней радости.
По дороге домой Иван зашёл в трактир. Завсегдатаи, тупо смотря на восторженного молодого человека, презрительно замечали:
- Эк за сердце цапается...
- Всяк за сердечко, ежели без денег!
Учитель вышел из трактира улыбаясь: сегодня ничто не могло омрачить чудесного настроения, потому что настал особый и единственный день, подобного которому не было и не будет более ...
***
Вздрогнул, когда из переулка, внезапно, на него наскочил взъерошенный человек в старомодном пальто. Он воровато огляделся и заговорщически прошептал:
- Господин должен купить портрет...
Иван вздрогнул, посмотрел на руки незнакомца, но вместо ножа увидел перевязанный шпагатом холщовый свёрток.
- Отдам за безделицу... - наседал незнакомец, предугадывая вопрос.
- Что мне с твоего портрета? Да и денег у меня почти нет...
Матвеев виновато улыбнулся и, пожав плечами, собрался было уходить, однако незнакомец вцепился в его руку:
- Хватаешься за сердце... Влюблён или болен? Покупай, не ерепенься!
- Да чей это портрет? - Иван попытался смахнуть навязчивого продавца, но не смог выдернуть руки из его мёртвой хватки.
- Купишь, так и узнаешь... бери, точно жизнь по Судьбе - вслепую...
***
Возвратившись домой, учитель небрежно развернул свёрток и замер: с затёртого холста на него смотрел Достоевский.
Иван опустился на стул, потом встал, судорожно оглядев комнату и, не найдя ничего лучше зеркала, растянул полотно прямо на нём. Затем повесил портрет, но уже не на прежнее место, а у себя над столом; после вытащил из кармана завёрнутый в плотную материю предмет и положил его как раз напротив портрета. Бережно развернул и улыбнулся: на красном лоскуте лежал револьвер.
Стало смеркаться. Иван зажёг лампу, налил крепкого чаю, сел напротив портрета, пристально вглядываясь в зачарованную глубину глаз писателя.
- Мне не перед кем исповедоваться, да и у тебя другого собеседника нет... - неожиданно произнёс вслух, словно и правда был на исповеди. - Знаешь, чему так рад целый день? Ты знаешь, ты, конечно, знаешь...
Иван посмотрел на револьвер и нежно погладил его воронёную сталь.
- Я долго думал о Боге... Искал, читал, посещал общества... Нет, не то, чтобы в Него не верю... но смотря на нашу действительность, наблюдая за людьми, убеждался в фатальной лжи... Его имя превратили в обёртку, расхожую монету, в средство контроля и прибыли... Мог ли Он смириться с этим выгонявший торговцев из храма и обличающий лицемеров? Не знаю как, любовью или жалостью, но им удалось Его обмануть...
Иван судорожно глотнул чая и, не ощущая как обжигает кипяток, сорвано прошептал:
- Нужна новая жертва... Нужен вестник, который сорвёт маски... не для искупления, а чтобы раскрыть правду...
- А ты уверен, что знаешь правду? - раздался голос из-за спины.
Иван вздрогнул, оглянулся - на пороге комнаты в старомодном, изношенном пальто стоял Достоевский.
***
- Я покажу тебе мир таким, какой он есть... И даже постараюсь его объяснить... - писатель говорил уже на ходу, проводя Ивана лабиринтами времени.
Они шли по тёмному и, одновременно, залитому иллюминацией городу, ставшему чужим и неведомым, враждебным, словно адская круговерть.
- Где мы? Куда идём?
- В пустыню. Человеку, чтобы очистить душу, должно уединиться...
- Но мы же в городе!
Достоевский укоризненно посмотрел на Ивана:
- Не ты ли страдал от одиночества среди людей, именуя толпу мороком пустынным?
Шли долго...
Тусклые улицы сменялись площадным многоцветьем; тущёбы, с едким, прилипчивым духом, перемежались с особняками, чей запах алчности и пороков был навязчиво-хищным.
Менялись лица, эпохи, времена... Казалось, мир закружился волчком и стремительно проносился мимо двух странников, ставших его осью.
- Я больше не в силах этого видеть! - закричал Иван. - Выведи меня отсюда! Выведи меня!
- Не ты ли хотел стать гонцом Божьим... стать вестником, чтобы поведать Ему правду! Мир проносится перед тобою, смотри: вот ты становишься свидетелем величайшей мистерии, имя которой Судьба человечества!
И увидел Иван великий город; смотрел и удивлялся, возможно ли так, чтобы город был подобен миру, вмещал его и был больше, чем он? И в городе этом было всё против человека и души его: и богатство, и нищета, и сила, и немощность, и добродетель, и разврат. И холод, нечеловеческий холод везде и во всём, и беспредельное одиночество среди безликих толп.
Иван заглядывал в лица и видел на них печати алчности и безразличия, отвергающие всякое естественное начало; холодные глиняные личины, подобные древним вавилонским идолам. Не было ни в ком простой душевности, неподдельного, искреннего тепла, что называется любовью к ближнему.
И чем пристальнее вглядывался, тем яснее становилась обречённая на погибель судьба, и вся бессмысленность этой гибели!
"Господи! Они же не ведают, что сами с собой творят! Их существование - порождение преисподней, жаждущей подчинения и распада! Небытия и забвения, среди которых места нет ничему..."
Иван шарахался между человеческих теней и два образа преследовали его: хлеба и камней в алкании Христа, и Его вино причастия с уксусом распятия...
"Гибель идёт не извне, а из самих людей - в смерти души гнездится бездна Аваддонова, растление до тлена и обращение ничто".
***
И видел Иван дьявольские личины, являвшиеся то под видом искусства, торгашества, развлечений. Но все они были духами ненависти и человекоубийства, ослепляющего порока, чтобы каждый, заразившийся ими, навсегда забыл кто он такой, откуда произошёл и куда держит путь.
- Господи! Так есть ли спасение среди безысходного мрака?
- Меня ли спрашиваешь, Иван?
Учитель поднял глаза и увидел перед собой Христа.
- Ты, Господи! - Иван хотел упасть на колени, но Христос остановил его и сказал:
- Иди и поклонись им!
Он показал рукой вдаль, туда, за самый горизонт, откуда шёл колокольный звон, откуда доносились звуки пения.
Там были люди.
Они шли, и каждый пел о своём сокровенном, но вместе пение сливалось в общую новую песню.
Впереди шёл ветхий старик, которого вёл мальчик со свечой. Только они молчали. Но в самом молчании и заключалась возможность общей песни!
Иван увидел лица, разные, живые лица: великие и безвестные, прославленные и малоприметные. Но и мудрые, и простодушные глаза светились неземным, благодатным светом.
- Это свет от полей, это свет от куполов, это свет от лампад, - негромко сказал Достоевский. - Вот она Тайна триединства души русской с божественной Троицей.
Иван еле слышно прошептал:
- Господи, вот вестники Твои! Непобедима правда их!
И чем пристальнее он вглядывался в лица, тем явственнее различал в каждом - лик Христа.
- Так кто эти люди?
- Это идёт Святая Русь! - ответил Достоевский.
Они подошли к странникам и, поклонившись в ноги по завету Христа, пошли вместе с ними навстречу поднимавшемуся от Востока солнцу.