Аннотация: Иногда это звучит, как в детских играх, когда объявляешь: "Я на старенького!" А иногда никак не звучит - если сомневаешься и не веришь. Герои всегда похожи...
ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
(из цикла литературный клуб)
рассказ
--
Мужчина, вы писатель?
Вот так, некоторые вопросы не только раздражают, но и ставят в тупик своей нетактичностью. Все равно, что в очереди в театральную кассу, спросить: "Мужчина, вы за трусами, или за сахаром?"
Сидит человек в парке, на скамеечке, делает вид, что читает газету. Вот именно - делает вид, потому что читать в современных газетах нечего. Газеты утверждают, что мир приблизился к своей конечной станции, все думают "о" и делают это - секс, насилие, бизнес. Жизнь закончена - вопят газеты - о ней никто не думает.
Я не спорю с газетами, как всегда они все преувеличивают и ошибаются. Поэтому, только и остается, что делать вид, будто их читаешь, а самому в этот критический момент думать о сексе, насилии и бизнесе, о том, как проходит жизнь. И в это время, рядом с вами садится, уже неприятный, особенно после такого вопроса, тип.
Положив газету на колени, я холодно посмотрел на "мужчину". Ну очень молодой человек. Во всех отношениях молодой. У него темные волосы, темные антисолнечные очки, темная трехдневная щетина, по которой бегут темные волны, создаваемые от жевательного процесса, связанного с употреблением "Стиморола" или "Орбита", с ксилитом или без.
Пришла неожиданная мысль о том, что большинство людей все-таки любят носить униформу. Она может быть выражена не только одеждой, но и обликом, манерой вести себя и разговаривать. Примерно, как в Голливудских штамповках.
--
Простите, а вы гей? - воинственно спросил я, складывая газету, собираясь уходить.
--
Как вы догадались? - парень весело рассмеялся.
--
А с чего вы взяли, что я писатель?
--
Мы живем в одном доме. Вы во втором подъезде, а я в первом.
--
Все мы живем в одном доме, - пробормотал я.
--
Мне соседка сказала, такая старушка - Любовь Федоровна, может знаете?
--
Знаю, моя учительница, - язык не повернулся сказать бывшая, потому что - очень хороший человек и хороший учитель.
--
Ого, сколько ей лет? Такая бойкая еще.
--
У неё спросите, - посоветовал я. Не нравятся мне люди, часто употребляющие одинаковые слова. Что значит - такая бойкая?
--
Скажите, а интересно быть писателем? - не отставал молодой гей.
--
Как вас зовут?
--
Василий Игоревич.
--
Видишь ли, Вася, кому как. Есть люди, которым на рынке стоять нравится, в мясном отделе работать. Кто что любит.
--
Но ведь интересно, правда?
--
Мне - интересно.
--
Мне читать некоторые книги интересно, - признался Вася. - А писать, это же еще и капуста.
--
Что?
--
Деньги рубить можно.
--
Можно заработать хорошие и честные деньги смотря, что и как напишешь, а главное - как много купят, - признал я.
--
Я хочу стать писателем, - сделал заявление Василий Игоревич.
"Все, - пронеслось в голове, - попал в ловушку. Сейчас он предложит мне прочитать свою рукопись, признать её шедевром, потому что так считает семья, сексуальные партнеры и любимый мопс, написать рецензию, и вывести под юпитерный свет славы затерянный молодой талант. Я не могу отказаться, не взять его рукопись. Вот такой я - мягкотелый и сердобольный. У меня свое отношение к рукописям. Я верю словам классиков, которые утверждают, что они не горят, каким бы содержанием не были наполнены. Вдруг этот Вася действительно гений нашего времени?"
В руках у Васи ничего не было. "В карманы запрятал", - неприятно подумал я.
Пусть он с трехдневной щетиной и носит эти дурацкие очки, в этот пасмурный день, но у каждого человека есть что сказать. Все мы хотим быть писателями и не только - мечтаем стать читаемыми писателями. Думаем, что есть что сказать, большинство просто - так думает. Подумав, не каждый способен взять папирус и гусиное перо, сесть за "клавиши" - изобразить то, что собирался сказать, обязательно - важное и интересное, в своей ретроспективе. Потом - убедить в этой важности еще кого-нибудь: друга, папу с мамой, коллег на работе, на худой конец соседа писателя. И когда-нибудь, перенести все сказанное в печатный знак - в твердой обложке, "толстенький такой" - как говорит Вася, с тисненным золотым заглавием - "ИЗБРАННОЕ".
Вспомнился мой сокурсник по университету Славик - высокий, долговязый и кучерявый. Он мечтал стать поэтом. Считал, что имеет к этому все физические данные, внешний и внутренний облик - униформу.
--
Что нам хореи и ямбы? Пушкин, Сан Сергеич, тоже ничего в них не понимал, но какие стихи писал! "Выпьем добрая подружка, бедной юности моей. Выпьем с горя, где же кружка?"
Славик был большим любителем пива. Мог часами, зажав меж коленей бутылку "Жигулевского", сидя на кровати, рассуждать о поэтах и богеме.
--
Вот тебе еще пример: "Скажи-ка дядя, ведь недаром..."
--
Лермонтов, - поспешно вставил я.
--
Какая разница? У Пушкина тоже есть стихи по дядю: - "Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог..." и так далее, - он взмахнул полупустой бутылкой. - Ведь что такое, Валентин, классики? Те же молодые. В те времена, как и в эти, ими становились не только талантливые, но и те, у кого было много дензнаков и крестьян в поместьях. Эти вещи создавали и создают нормальные условия для творческой работы. Все классики, в кого не плюнь, богатые и обеспеченные люди. Дворяне, графья, партийные работники. Например в наши дни, классиками становятся дети режиссеров, подружки продъюссеров, родственники владельцев газовых и нефтяных компаний.
--
А дар божий? Талант?
--
Назови человека, - Славик приложился к пиву, - у которого бы не было таланта писать? Пишут все. Написать хороший донос, все равно что, сочинить интригующий детектив. Написать заявление в жилуправление тяжелее, чем вымучить любовный роман, или стихотворение про солнце и вечную любовь. Составить балансовый годовой отчет все равно что, написать "Хождение по Мукам", или "Поднятую Целину". - Мой сосед допил пива. - Ты не хочешь?
--
Нет, спасибо.
--
Тебе спасибо, мне больше достанется, - Славик открыл новую бутылку. - Мое стихотворение из цикла "Классика", опять вернули, - грустно сообщил Славик. - Хочешь прочту?
--
Спасибо, не отвлекайся, ты пиво пьешь, - попытался остановить поэтические излияния. Тщетно.
--
Одно другому не помеха, - Славик великодушно взмахнул бутылкой:
--
Пьяная женщина лежит под забором,
С мукою смертной в раскрытых глазах.
Двое дворняг, лающих хором,
Нюхают розовый шарф на кустах.
--
Остановись, почему: "лающих хором"?
--
Ну их же двое, деревня. Слушать внимательней надо, - Славик обиженно присосался к горлышку.
--
А почему пьяная женщина лежит под забором и у неё смертельная мука в глазах?
--
Потому:
Вот наконец и судмедэкс прилетела.
Укрытое простынью подняли тело...
--
Она умерла?
--
Дошло? Все думали, что пьяная, а она мертвая лежала под забором.
--
Поучительно, - я старался говорить серьезно.
--
Конечно, умрешь и знать никто не будет. Никому нет дела. Лежит человек и никто не поинтересуется: почему и от чего лежит. Почти есенинское.
--
Если почти, то - твое, - заметил я. - В литературе не бывает почти.
--
Мое, - согласился Славик. - Но, чем хуже классиков? - вопрос риторический и в ответе не нуждался. Славик быстро опорожнил бутылку, громко и удовлетворенно рыгнул. - В нашей стране, классиков признают: или по количеству кредитных карточек, или после смерти, - заключил с грустью сосед.
--
Думаешь, что все в литературе обстоит так плохо?
--
Сам посуди, из чего состоит современная литература?
--
Из чего?
--
Секс, насилие и бизнес - литература правду жизни любит.
--
У литературы много жанров.
--
Жанров, может и много, но литература одна. - Блестящими, наэлектризованными глазами Славик оглядел нашу комнату: две кровати, с солдатскими одеялами; стол, заваленный учебниками, на них два стакана, на стаканах надкушенный батон - такая пирамида. Место под столом занимала батарея пивных и винных бутылок. Стол, с двух сторон, поддерживали две тумбочки, в полках которых хранились туалетные принадлежности, конспекты и прочее мелкое барахло. Напротив, важно стоял, кривя правым плечом шкаф, проглотивший наш нехитрый гардероб, его мы честно делили на двоих - хорошими вещами пользовались по очереди.
--
Грустно мне. - Славик тихо продекламировал:
Настанет день - исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все тот же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой...
--
Вот это у тебя получилось, - заметил я.
--
Получилось у Бунина, не у меня, - Славик рассмеялся, подмигнул хмельным глазом. - Ты сам, Валек, посуди, как меняются в литературе времена и герои. - Мне нравилась черта характера Славы - перескакивать с одной темы, на другую, ни во что глубоко не вникая. Разговорчивый, буквально - словоистекающий, он производил лучшее впечатление на людей чем я, со своим скепсисом и недоверчивым отношением, даже к самым известным фактам.
--
И как? - После пенного солодового напитка, особенно после двух литров, четыре бутылки сиротели под койкой, Славика не остановить, он превращался во всезнающего эксперта.
Начинающий классик, подергал себя за волосы, словно пытался извлечь наружу и предъявить свои мысли.
--
Старые герои, возьмем Печорина - все были на одно лицо: с грустными глазами, в которых отражалась затаенная боль отвергнутой любви, погибшего на Кавказе, или сосланного в Сибирь друга. Черты лица мягкие, нежные, чуть ли не девичьи, но если приходит суровое время - принимают байроновский силуэт: скулы твердеют, брови хмурятся, нос по-римски горбится. К портрету можно добавить невидимую черную метку фатализма - все течет и ни фига не меняется. Герои девятнадцатого столетия внутри себя вели нескончаемую войну, пытаясь решить противоречия: "я" и "общества". Никто не знал, как их решить - ни герои, ни писатели, вдохнувшие в них жизнь и страдания. Решения заканчивались крахом: герои бежали к Гарибальди, кипритянам, становились якобинцами, декабристами, не пренебрегали суицидом, или добровольным изгнанием в деревню. Это - романтики одиночки, пытающиеся изменить общество и строй, борющиеся против рабства и деспотизма, с другими романтиками и одиночками, которые во всем этом не видели рабства и деспотизма. Вечный вопрос - кто прав, кто виноват? Тогда это решалось дуэлями. Дуэли перевели дореволюционных классиков, тех кто остался, не уехал на Елисейские поля, перевела революция. Но на их мертвых плечах, в классику въехали новые классики. От чего можно сделать вывод, что политические режимы производят новых классиков, которых время превращает в старых. - Славик скорчил гримасу.
--
На смену Печориным, Байронам, Чичиковым и Онегиным, Базаровым и Пал Палычам, пришли перепоясанные скрипящими кожаными портупеями, перекрещенные пулеметными лентами комиссары с маузерами и пулеметами Максимами. Новые герои, как Павел Корчагин, например, по требованию нового времени, плевать хотели на собственные проблемы, хотелось решить все и сразу - мировые. Считали, что знают ответы на всё, ничтоже не сумняще, читая Заветы нового времени - Апрельские тезисы, декреты о мире и земле, Евангелие Маркса и Энгельса. Строили заводы, вздымали земные целинные пласты. "Я" - личное, позорно заклеймили, жизнь посвятили "обществу". Как выяснилось, это "общество", в последствии, обесценило жизнь и свело личное "Я" на уровень духовного плана, которого, как утверждали комиссары пересевшие с паровозов, броневиков, коней - в кресла кабинетов, не существует и никогда не существовало, - он закинул ногу на ногу.
--
Семидесятые года, родив новых недоношенных героев, не разрешили никаких проблем, толком ни на что не ответили, полностью запутавшись в тех вопросах, которые появились у героев новейшего времени. Эти герои обрели те же знаменито- печальные глаза Печорина, гордый Байроновский нос, плюс квадратный подбородок матросов Желязников, на плечи накинуты белые или полосатые халаты, выражение лиц растерянно - недострелянное, нос в сети красных прожилок. Новая черная метка тех, кто вернулся из дурдомов, строгорежимных лагерей - выпивающая, значит запойная интеллигенция. Они потеряли все ответы, даже на такие простые вопросы: "брать премию, или не брать?", нервные, превращенные классиками в неудачников с растерзанным внутренним миром. Модерном вспыхнула новая волна Достоевщины и Толстовских лозунгов - если не мы, то красота спасет мир. - Славик громко икнул.
--
Наконец, герои нового тысячелетия, после многочисленных мутаций и метаморфоз выползли на свет. Стальные тела и с той же грустью, с добавленным сексуальным вызовом - глаза. Мужественные и окаменевшие, оквадратевшие, сошедшие с полотен Малевича, выползшие из скульптурных мастерских в которых раньше были цеха по сварке и резке металла. Эти герои знают, опять знают, время растерянных прошло, как скоро решить свои и чужие проблемы. Они легко расправляются с мафией, КГБ, ЦРУ, масонами, хитро и изящно убивающие себе подобных.
--
Современная литература, Валентин - будущий классицизм. Герои нашего времени, согласно нашего времени и канувшим установкам канувших партий, не совершают суицида, не терзаются: "быть или не быть", не вызывают на дуэли и не отвешивают негодяям пощечины. Они просто убивают. - Славик в очередной раз икнул, с сожалением посмотрел на пустую авоську, висящую на спинке стула.
--
Может за пивом сбегать или винца купить?
--
Винца, - подсказал я.
--
Правильно! - обрадовано воскликнул сосед. - Классический напиток для классиков говорящих о современном классицизме. Две всегда совместимые вещи: вино и поэзия. Да здравствует литература! - он подмигнул. - Писать, Валя, надо придерживаясь духа своего времени, иначе в классики не попадешь. - Закрыв глаза, он прочитал четверостишие:
--
Пещерный век - звериные оскалы.
В наш век - не изменилось ничего.
Все те же ангелы и дьяволы-менялы,
На Шамбале по-прежнему темно.
Он поднялся с кровати, поясняя:
--
Это из будущей поэмы о Шамбале...
Поэтом он не стал, переквалифицировался в журналисты и литературные критики. Это у него получается лучше, как он сам говорит: "Всегда легче критиковать то, что не знаешь". Теперь, Вячеслав Иванович, не умолкая, рассказывает о ядовито-зеленом "Седане", о "главном козле" в редакции, о подсиживающем его Павлике и любовнице Леночке. Хорошо, что мы встречаемся не так часто. "Герои нашего времени" меняются - безусловно, негодяи остаются - неизменны.
И теперь, зараженный окололитературными разговорами еще в студенчестве, я жутко их боюсь и болезненно реагирую на "диспуты. Лучше молчать.
--
Василий, вы хотите дать мне свою рукопись?
--
У меня нет рукописи, - гей улыбнулся, достал зеленую пачку ментоловых сигарет.
Я облегченно вздохнул. Все трудное и тяжелое позади.
--
Хотите курить?
--
Спасибо, не курю.
--
Уважаю, - буркнул Василий, прикуривая сигарету. - И много денег приносят книги? - Василий Игоревич был создан произносить бесцеремонные вопросы. На такие вопросы напрашивались и соответствующие ответы.
--
До ста тысяч зеленых в год, - ответил я. Василий поперхнулся дымом и долго кашлял, пока не прохрипел:
--
Ого!
--
Не ого, а нормально.
--
Нормально, но ведь с вас ещё и налоги какие-то берут?
--
Берут и почти ничего не оставляют.
--
А если не отчислять? - с надеждой спросил Вася.
--
Не поделишься - все отберут.
--
Понимаю, - протянул Вася, - это как рэкет. А идеи в голову легко приходят?
--
Вообще не приходят, - ответил я.
--
Как же вы пишите?
--
То, что жизнь надиктует. Никак
--
Вот ко мне приходят, - Вася снисходительно улыбнулся.
--
Рад за вас.
--
Столько идей приходят, - воодушевлено заговорил Вася, - просто голова кругом идет. Не знаю, что делать.
--
Пишите, - подсказал я.
--
У меня могут получиться бестселлеры?
--
Обязательно получатся.
--
А если это несколько бестселлеров? - он мечтательно полуприкрыл глаза.
--
Заработаете больше. - Уважаю людей, которые хотят заработать своим трудом много денег, особенно писателей, которые пишут не корысти ради, а сказать светлое и доброе слово. Хорошо, если оно заставит, даже одного человека, подумать и совершить светлое и доброе.
--
Бестселлер, это где много секса, насилия и денег?
--
Все точно.
--
Я всегда подозревал, что интереснее всего читать про добытые сексуальным трудом и насильственно отобранные деньги.
--
Да, пособие для сутенеров. Только вы мне говорили, что мало читаете?
--
Зато постоянно думаю.
--
Извините.
--
Не за что. - Василий благосклонно взмахнул рукой, выстрелил бычком в тополь. - Я думаю написать про одного крутого мужика, - объявил свою идею и гордо посмотрел на меня.
--
Крутые всегда в моде, - одобрительно заметил я.
--
Вот видишь, - он перешел на ты, входя в роль творческого коллеги.
--
Итак, крутой мужик, - напомнил я.
--
Круче не бывает, - заверил Василий. - Он работает в одной крутой бригаде, например спецподразделение "альфа", участник чеченской войны.
--
Герой Кавказа? Это традиционно.
--
Ага. У него есть ордена и медали и он увольняется из армии.
--
Быстро.
--
В начале книги, он в бою, попадает в засаду, вырывает из плена раненого командира и трех заложников. Как вступление?
--
Многообещающее.
--
Возвращается домой, но никто не знает, где он был все это время.
--
Резонно. У него есть невеста?
--
Да, как вы догадались?
--
Опыт, - я скромно потупился.
--
Этого мне пока не хватает, - позавидовал Василий. - Такая длинноногая блондинка, с зелеными глазами. Она работает в одном институте в секретной лаборатории. Может доктор или кандидат наук.
--
Интересно.
--
В лаборатории проводятся генетические опыты над людьми.
--
Опыты?
--
Ну, мутации разные. По ходу дела уточним.
--
Интересно, интересно, - пробормотал я, - Чечня, Чернобыль, все на "че".
--
К ней пристает начальник отдела, хочет чтоб она легла с ним, - Василий зловеще рассмеялся и потер ладони.
--
Все начальники такие, особенно если в отделе работают длинноногие блондинки с зелеными глазами, - констатирую я.
--
Она отказывается, даже от карьеры. Начальник, такой лысый и толстый тип, в близоруких очках.
--
Некрасивый и с миопией.
--
Урод! Поэтому он пытается и над ней совершить эксперимент.
--
Негодяй!
--
Редкостная сволочь! Блондинка жалуется крутому жениху. Он приходит в институт, чтоб решить с толстяком проблему, а там "ЧП" - утечка генов.
--
Чего?
--
Представь - живая биоплазма, авария, пожар, вырвавшиеся на свободу мутанты, монстры, крысы, кентавры. Против них - многочисленный персонал лаборатории, охранники. Начинается побоище и резня.
--
Жуть
--
Если вся эта нечисть вырвется в город, она погубит мирных жителей, еще женщин и детей.
--
Жуть.
--
Срабатывает сигнализация, которую вовремя включит наша блондинка. Институт: подвалы, лаборатории, сякие подсобные и складские помещения блокируются, до поры до времени.
--
Естественно, читателя надо держать в напряжении.
--
Герой крошит монстров и пробивается к блондинке.
--
Молодец.
--
Можно вставить любовную сцену, небольшую, страниц на тридцать. Ведь они должны отойти от стресса, а секс всегда этому способствует.
--
В общем-то, да.
Василий мечтательно закинул ногу на ногу, посмотрел в темное весеннее небо.
--
В это время в институте, во всех его уголках, творится черт знает что.
--
Еще бы.
--
Монстры гоняются за людьми, жрут охранников, сражаются между собой, насилуют аспиранток, рвут на части лаборантов. Люди, кто может, отстреливаются, убегают, кричат.
--
Сурово.
--
После постельных сцен, рекомендуются сцены насилия. Я доверяю голливудским фильмам. У начальника лаборатории, того толстяка, куча денег.
--
Откуда? - вырывается у меня.
Василий укоризненно смотрит:
--
Всем известно, даже детям, что начальники берут взятки, тем более, если занимают такие престижные места.
--
Извини, - бормочу я.
--
Большую взятку дали янки...
--
Кто?
--
Американцы, чтоб он передал их специальному агенту образцы мутантских генов, которые они хотят использовать против талибанов.
--
М-даа-а, - красноречиво промычал. Что еще можно сказать?
--
Наш герой времени не теряет, потихоньку расправляется монстрами. Кого душит, кого подрывает, кого режет, кого стреляет, ищет начальника лаборатории. Начальник по собственной глупости погибает на глазах крутого и блондинки, его сжирает, вернее выпивает кровь, мутант - человек летучая мышь.
--
Туда ему и дорога.
--
Финальная сцена - связанна блондинка в клетке с монстром и драка между нашим альфовцем и их зеленым беретом.
--
Эхо холодной войны и начало новой - информационной, - комментирую я.
--
Альфовец набьет американцу морду.
--
Как пить дать, - соглашаюсь я из чувства патриотизма.
--
Девушку наш крутой спасет, это будет напряженный момент - последняя схватка с самым умным и сильным мутантом - человеком-пауком.
--
Паук, муха и комар.
--
Институт в огне. Пламя неконтролируемо. Наши герои извлекают из сейфа деньги профессора и пробирки с ценным генетическим материалом. Бегут.
--
Бегут, - я киваю. - Куда бегут?
--
В Америку, чтоб начать новую достойную жизнь и продать секреты лаборатории.
--
Да? Неожиданно.
--
Круто? - Василий рассмеялся. - Про эту парочку, можно писать и писать продолжения.
--
Пожалуй. А как назвать хотите?
--
Как обычно - "Герой нашего Времени".
Ну вот, с грустью подумал я, вернулись к тому, с чего и начинали.
--
Это действительно будет бестселлер.
--
А я про что? - Василий снисходительно посмотрел на меня.
--
Напишите, обязательно напишите. - Я приготовился подняться.
--
Это ты напиши, - неожиданно предложил Василий, - а денежки пополам, - он подмигнул.
Я оценивающе посмотрел на молодого человека, подающего литературные надежды.
--
Извините, Василий, но у меня так хорошо, как у вас, не получится.
--
Получится, я буду читать главы, которые будешь мне приносить. Я чувствую: когда круто написано, а когда нет.
--
Нет, - я решительно поднялся. - Такое сотрудничество вам не подойдет, я пишу в другом жанре.
--
Никогда не поздно перестроиться. Я помогу, - Василий ободряюще посмотрел на меня.
Отсмеявшись, я ответил:
--
Не получится. Богемная жизнь забирает слишком много времени.
--
Какая жизнь?
--
Встречи, симпозиумы, круглые и квадратные столы, телевидение, чествования лауреатов, клубные заседания. Времени писать, совсем нет.
--
Ведь я могу предложить этот сюжет и кому-нибудь другому, - в голосе Василия позвучала угроза.
--
Правильное решение, у меня никогда не получалось так ёмко и полно сказать о герое нашего времени.
--
Вы неудачник. - Отрадно, что мы перешли на вы.
--
Возможно, - пришлось пожать плечами. - Все мы в какой-то степени неудачники.
--
Вы, но не я, - узкий подбородок гея выдвинулся вперед.
--
В последнее время мне тяжело писать, особенно конкурировать с такими крутыми литераторами, как вы.
--
Наш мир и есть конкуренция, - понимающе усмехнулся Василий.
--
Еще какая, - вздохнул я. - Вам надо обратиться к кому-нибудь другому, или попробовать написать роман самому. Уверен, у вас получится.
--
Правда?
--
Правда, - я прищелкнул пальцами, - у вас есть талант к современному изложению, вы попадете, как говорят - в струю.
--
Я догадывался об этом, - скромно признался Василий.
--
Пишите. Начинайте сегодня же и до свидания. - Я быстро зашагал по аллее, прочь от скамейки, жмурящегося от счастья Василия, боясь, чтоб меня не настиг его окрик. Дойдя до поворота, я оглянулся. Молодой человек задумчиво курил, запрокинув голову разглядывал серое небо. Облака напоминали что-то среднее между человеком-летучей мышью и человеком-пауком.
Сердито подумал про себя: " Пишу, пишу и что? Ничего. Как трудно и тяжело сказать о герое нашего времени, когда не знаешь - кто он и есть ли он, как бог, вообще? И как легко Василиям, несущим новые литературные образа и веяния: секс, насилие, бизнес - старые и лицемерные, как наш мир - сказать о Герое Нашего Времени...Такой сильный, источающий сексуальные ферромонты, блондин-брюнет с квадратным подбородком, с обязательной ямочкой, лукаво-добро-хитроватым прищуром серо-стальных глаз, знающем что он хочет: урвать, отбить, взять у жизни..."