Аннотация: Пути окружающей реальности вкупе с мистикой внутреннего Я
Майко
'К ветру тучи, подвесив за ворот.
Очарованный запахом гроз
Тихо ткнётся ноздрями в ладони
Вертолёта простуженный нос.
И небес очистительный пост
Мне на голову камень уронит'.
Д. Чваков
Большая часть пути пройдена; не подвёл и челн, взятый напрокат. Но грести становится всё сложнее — коченеют ноги и уже порядком 'забита' спина. Берегу силы, обхожу лотосовые поляны неспешно. Вёсла поскрипывают в уключинах; лопасти часто окатывают меня, подзабывшего навыки гребца, прохладной зеленоватой водой. Озеро Фудживара прекрасно летом — точь-в-точь как на выцветшей японской открытке. Берег с чёрными соснами, холмом, петляющей тропой хорошо виден; он приближается.
В моём водном странствии есть, однако, перчинка, нечто беспокоящее: другая лодка, неуклонно идущая следом на некотором отдалении. В ней человек; правит, стоя на корме, умело работает длинным веслом. Кажется, он в капюшоне; утренняя дымка мешает разглядеть детали. Останавливаюсь взглянуть на цветы лотоса, но и украдкой проследить за 'тенью': перестаёт грести и он — какая чудная игра. Впрочем, мало ли какая нужда плыть в том же ритме и направлении. Я иностранец, и, может, кто-то из местных сельчан захотел рассмотреть приезжего поближе, высказаться, например, о своём пути в синтоизме. Или просто попробовать сторговать сувениры или рыбу — жирную, играющую на солнце выпуклыми чешуйками; помню тех открыточных золотых карпов и сладкую рыбу аю.
И вот берег. Челн преодолел пояс прибрежной растительности, уткнулся в песок. Путь лежит к онсену 'Майко', и это довольно близко — я почти у цели.
Где-то прочитал, что термальные воды этого онсена помогут с моей бедой: в последнее время мёрзну. А врачи говорили — их голоса и сейчас чудятся мне — что время очень важно в моей ситуации. Время. Высоко над головой проносятся клочья облаков, они тоже куда-то спешат? На берегу никого. Выхватываю из лодки рюкзак и стремительно, почти бегом, иду по тропе. Вспоминаю о тени. Оборачиваюсь, не скрываясь: тот человек высадился чуть в сторонке. На нём действительно плащ с наброшенным на голову капюшоном. Идёт примерно в том же направлении, пробираясь через траву и россыпь плоских камней. В онсен? У 'капюшона' — худой он какой-то? — в правой руке по-прежнему длинное весло. Или шест с чем-то в верхней части — узкий изогнутый вымпел? Любопытный персонаж, вот хотелось по камням ноги ломать? Смотреть в ту сторону, назад, особенно холодно. Ветер? Время, время. Мёрзну, продолжаю мёрзнуть в июльский день. Но надо терпеть, до места теперь всего ничего.
Отвлекаюсь от капюшона и нате: на тропе передо мной орикс! Невероятно.
'Папа-папа, кто это такой красивый? Какие рожищи, полосы, густые ресницы!' 'Орикс, сынок. Антилопа. Видишь написано: аравийский белый орикс'. 'Папа, купим открытку с ним? Или марку? Для коллекции? Хочу сохранить в памяти'.
Откуда он здесь? Доверчиво стоит вплотную, словно ручной верный пёс. Живой, настоящий: выпуклые телячьи глаза, сабли длинных изогнутых рогов. Целую его прохладный нос. Смышлёный, он откуда-то знает, что каждая минута дорога, разворачивается. Спасибо, друг. И вот скачу верхом на пригорок. Рога длинные, ребристые — удобные, что руль на харлее. Немного согреваюсь, да и рюкзак бьёт по спине. Рысью поднимаемся на пригорок.
Отсюда чудесный вид на зеркало Фудживара и дальние холмы — знакомый ракурс. Так хотелось увидеть эту панораму вживую, и вот я здесь. Но любоваться видами — значит понапрасну терять время. У ограждения онсена замечаю знакомый силуэт. Пора! Ступаю на каменные плиты, рюкзак в сторону. Разрываю на груди лохмотья 'горки', тельняшки, сбрасываю одежду. Оставляю всё это грязное, пропитанное кровью на дорожке. И из последних сил заползаю через бортик в купальню, погружаюсь с головой в горячие мутные воды. Воды с тяжёлым сладким запахом магнолий — больших белых цветов на открытках с Кавказом. Начинаю согреваться, действительно, согреваться. Пальцами рук, ног, пятками пробую, чувствую шершавые камни дна. Я словно бы в материнской утробе — слабый и беззащитный. Но где-то внутри наполненный силой и надеждой. И любовью. К жизни в первую очередь. Медленный — через лихорадку, через не могу — заплыв у самого дна, что полёт в безвременье. Но выныриваю — жажда вдоха и окончания спора.
Орикс ждёт у опрокинутого кем-то — временем? — хвойного бонсая. Я не один здесь; тот человек близко, на ветру одеяние развевается, капюшон по-прежнему покрывает голову. Лик отсвечивает белизной кожи — или? — и тёмными пятнами... глазниц. Сейчас он боком и совсем рядом. Заносит ногу на бортик купальни. Орикс стучит копытом, слышу его грудной низкий голос. Я тоже хочу сказать, выкрикнуть навстречу неминуемому: 'Эй, не юли! Посмотри в глаза! Я узнал тебя. И не боюсь'.
На зов капюшон поворачивается ко мне. Что это? Мне кажется? Он — она? — прямо на глазах обретает в своём облике нечто новое: утрачивается пугающая плоскость форм, фигура неведомо как наполняется, округляется. Грязно-серое холщовое рубище вдруг уже густо малиновое, с широкими, с отворотами рукавами, подпоясано атласным, небесно-голубым. Кимоно! Ужатые тканевые полы на груди немного распахиваются, сильная грудь давит, рвётся наружу. Наконец капюшон упал за спину — передо мной майко из Киото. В её взгляде одновременно и озорство, и смущение. Набелённое лицо, румяна на щеках, длинный локон до самых губ. Улыбается углами рта и немного раскосыми глазами — девушка с открытки. Только живая, озорная, юная. Японка чего-то хочет от меня, говорит и говорит, тянет руку, второй по-прежнему удерживая вертикально свой шест с...
Девушка продолжала держать меня за руку. И лицо её было действительно немного округлого, азиатского, дальневосточного типа. Камни онсена и антилопа сейчас растворились. Но майко всё ещё присутствует — правда, её облика опять коснулась трансформация. Сейчас майко чуть за тридцать: взгляд острый, сосредоточенный; гладкая причёска; одежда современная, военная.
'Умм-умм-умм', — гулко вращались лопасти МИ-8. Ухающие звуки и вибрация обрушивались из ниоткуда, давя на уши. В грузовом салоне холодно, как в консервной банке. Скорее помню, чем чувствую — сейчас мне тепло, воды онсена ещё держат градус. Девушка знакома, встречал, помню. Другие, но 'наши', камуфляж и шеврон, на рукаве повязка с красным крестом. Она врач, офицер медбата соседей.
'Воздух! Где же вы? Двум срочно нужна 'Куница'. Слышите? Ждём. Конец связи'.
Куница — её имя, точнее позывной. В левой руке стойка полевой капельницы, не вершине закреплена склянка. Склянка тоже знакома. Совсем недавно заказывали по шесть коробок: плазму, хлорид натрия и физраствор. Заявила о себе боль, растекающаяся по телу. И ещё усталость — море усталости. Я ранен, вот в чём дело.
— Моргает, смотрите.
С другой стороны меня, лежащего на полу грузового салона, оказывается тоже кто-то, мужчина. Хлопает по плечу, наверное, плечу, ещё не разобрался с ощущениями. Куница, обращаясь к кому-то, просит подложить ещё под голову — становится удобнее.
— Это замечательно, — теперь она обращается ко мне, — кризис, похоже, пройден, дальше всё будет хорошо. Вы слышите меня, 'Орикс'? Кивните. Или поморгайте.
Моргаю. И киваю, тихонько постукивая пальцами по бортику носилок. Все опции доступны.
— Прекрасно. Не вешаем нос, вам через месяц-другой возвращаться в бригаду. Кто поведёт её вперёд? Чего уж там, вы можете задать перца. Кстати, перца ваши в ответ по месту обстрела отсыпали; дивизионом вдарили, слышала залпы.
'Кто ещё?', — наверное, это кричит мой взгляд.
Куница считывает послание:
— Одного потеряли... рядового из комендантских. И ещё пятеро ранены, но все лёгкие — на месте немного полечили, ваши продолжат. Не беспокойтесь, командный пункт уже по-быстрому переезжает.
Военврач лихо разламывает ампулу, набирает содержимое в шприц:
— Противостолбнячное — вас в грязь отбросило. Я тихонько. Растворы-то пригодились, — кивает на штангу, — на всех завозили, вот и сами отхлебнёте от щедрот. Мы как раз за своей частью препаратов прибыли. Оказалось, удачно — были в районе КП ближе всех из медиков.
Парень переместился, теперь я вижу его — молоденький росгвардеец меняет склянку.
— Держимся, держимся, Орикс, обезбол должен хорошо работать. Кровопотеря небольшая, повреждения умеренные, честно. Всё экстренное по протоколу выполнили. Будете и жить, и исполнять задуманное. И лихо это внизу разруливать.
У неё плотно подобранные волосы с узкой зелёной вплетённой лентой, какой-то шнур с цветными бусинами-висюльками на забрызганном кровью запястье — надо же:
— Будем, Куница, — первые слова после... закашливаюсь, — какой у нас животный мир собрался.
— Глотните воды, можно. А я 'Ветерок', мама так называла, — поделился медбрат, — тоже, получается, 'в семью'. Природную, — смеётся.
Из пилотской кабины донеслось: 'До точки семь минут, над зелёнкой чуток вильнём для безопасности, подстрахуемся. И на посадку. Меды, готовьтесь. Как с...? Земля запрашивает'.
— Отвечайте: норма, — Куница аккуратно укладывает мою руку вдоль носилок. — А вот и домик на подлёте — уютная норка, скоро-скоро уже. Буду собираться. Ах какой закат! Солнце сейчас садится за кромку леса и вид — мечта! Ахмадсилы не дадут соврать, правда вот говорить они не могут пока. Эй, орлы, как оно: картина мира и самочувствия. И закат?
Присматриваюсь: напротив, в ногах двое. Густо перебинтованные головы, только глаза и местами торчащие бороды.
— Связисты. Кабель тянули, тянули, да не вытянули. К вам, кстати, тянули. От искры при обстреле полыхнула лужа какой-то горючки, пока они с проводами колдовали на кортах. Термические ожоги и ссадины, но ерунда. Зато бравая кампания! — Куница помахала рукой бородачам.
Те зашевелились, положили оружие на колени, в ответ руками в пластырях и зелёнке показали молча — а как иначе с такой-то намоткой? — козу. Смешно — сюр войны.
Медбатовцы продолжали забалтывать раненых, предлагая — угрожая? — зачитать 'дрогнувшим' письмо омички бабы Зины. В котором де та, не стесняясь в выражениях, призывала военных биться, терпеть и не падать духом. Защищать родную землю, народ и её старую с дедом и козою Нюркой.
Вертолёт маневрировал, менял высоту, практически как в кино, уходил в закат, скользил над давно уже нашей территорией. Немного заката доставалось и мне — он заглядывал в кабину алыми бликующими всполохами через иллюминаторы левого борта. Боль немного отступала; волшебное очарование Фудживара растворилось. На одной из дедовых трофейных открыток тоже был закат. Прикрываю глаза, улыбаюсь: сейчас отзывались на сердце другие закаты. На Дону, Донбассе, Кавказе и Ставрополье.
Майко (舞妓) Наиболее распространенный термин для ученицы гейши, переводящийся как "танцовщица".