Автобус катился по тёмной широкой московской улице в сторону Крылатского. Это был последний автобус на маршруте, поэтому не удивительно, что в салоне сидел один-единственный пассажир. Это был молодой человек, по виду немного не достигший тридцатилетнего возраста, с приятным открытым лицом, светлыми аккуратно стрижеными волосами, серыми, чуть печальными глазами и слишком большим, несколько портящим общую гармоничную картину ртом. Одет он был в коричневый плащ, в серый костюм и в светлую рубашку, неплотно перехваченную по воротнику неброским галстуком, - словом, выглядел он так, как мог выглядеть человек, который запоздало возвращается домой со службы после честно отработанного трудового дня. Звали его Дмитрий Вадимович Погодин.
Пассажир не случайно возвращался домой в столь позднее время: сегодня его, как, впрочем, и всю прошедшую неделю, вовсе не тянуло туда, где его нетерпеливо ждала его супруга. Он не думал о тихом и вкусном семейном ужине, не мечтал о мягком кресле и уютных тапочках. Не было желания отвечать сдержанной лаской на радостный щенячий взгляд и приветливые повизгивания недавно приобретенного рыжего сеттера. Ничего этого не было. И, быть может, именно поэтому он так хмурился и грустил в плачущее от дождя окно, за которым уже давно наступила чёрная сырая ночь.
Автобус между тем мягко затормозил у остановки, открыл двери, и Погодин заметил в окно, как какой-то одинокий человек, наспех бросив окурок в урну, бойко, в три прыжка, заскочил на ступеньки. Затем этот новый пассажир быстро оплатил проезд, перешёл за турникет и осмотрел салон. Погодин только мельком взглянул на него: это был мужчина лет пятидесяти, высокий, худой, с длинным носом на вытянутом лице и в шляпе. С его плаща обильно стекала дождевая вода, хотя было неясно, откуда она скопилась на нём в таком обилии, если он только что стоял под козырьком остановки. Погодин почему-то брезгливо наморщился и вновь отвернулся к тёмному окну, а автобус, скрипнув дверьми, тронулся и поехал дальше.
Новый пассажир широко прошёлся по салону и сперва сел в самый дальний его угол, но потом как-то вдруг быстро и вновь поднялся и ловко разместился рядом с Погодиным, только на впередистоящем сидении. Затем он круто развернулся и обратился к нему:
- Погода сегодня ужасная, верно? - спросил он и состроил какую-то крысиную физиономию, очевидно обличающую весь тот атмосферный ужас, царящий за пределами автобуса.
Погодин несколько удивлённо поглядел на незнакомца и, вежливо кивнув, коротко ответил:
- Да, - и вновь отвернулся к окну.
Но незнакомец не унимался.
- А вы, наверно, домой едете? - дружелюбно спросил он.
Погодин повторно оторвал взгляд от окна и начал присматриваться к неизвестному с неприятной мыслью: "Уж не пьян ли он?".
- Да, домой, - недоверчиво ответил Погодин.
- А я вот только из дома, - сказал незнакомец и тут же представился. - Гражданкин Виктор Сергеевич. А как вас величать?
- Дмитрий, но вы знаете...
- У вас наверно и жена есть? - перебил Гражданкин, пытаясь перегнуться через спинку сидения, чтобы проверить правую руку Погодина на наличие кольца.
- Да, есть, - уже совсем подозревая что-то нехорошее, подтвердил Погодин.
Он хотел было вновь попробовать объяснить назойливому собеседнику, что не расположен сейчас вести с кем-либо откровенные беседы, как тот его огорошил:
- А я тоже, знаете ли, женат. Да... Впрочем, как же это я женат? - Гражданкин коротко и грустно усмехнулся, и поправился. - Был женат. Да... А теперь я вдовец. Я только что убил свою жену.
Погодин уставился на него.
- Нет, нет, - замахал тонкой рукой Гражданкин. - Вы только, пожалуйста, ничего такого не подумайте. Я вовсе не псих. Вы не верите? Вот, хотите я вам даже платок покажу.
Он полез в карман плаща и достал какую-то белую тряпицу, которая вся была в бордовых, грязного цвета пятнах.
- Водитель! - вдруг крикнул Погодин и привстал. - Остановите!
- Что вы, что вы! - размахивая руками, запротестовал Гражданкин. - Прошу вас - не надо шуметь! Не хотите разговаривать, что ж, я отойду. Вот, отвернусь, если желаете. Не надо выходить. Автобус последний, вы же это знаете, а на улице погода - сплошной кошмар. Ловить такси - накладно по такому времени да и ждать долго будете. Все, все! Видите, я отворачиваюсь...
С этими словами Гражданкин сунул грязный платок в карман и демонстративно повернулся на своём сидении в сторону кабины шофёра.
Погодин опустился на место. Он долго смотрел на полинялую мокрую шляпу, сидящую на затылке нового знакомого, как вдруг, как бы даже сам от себя этого не ожидая, спросил:
- Простите, а вы сейчас мне правду сказали?
Гражданкин резко обернулся и с какой-то нервной улыбкой ответил:
- Абсолютную.
- А за что убили?
Гражданкин на миг задумался.
- Пошлая причина, - махнул он рукой. - Даже, сказать по правде, совестно очень. История стара как мир - измена. Она мне изменила, Дмитрий. За это я её и убил.
Погодин несколько оживился. Он вдруг ощутил интерес к этому странному гражданину.
- Чем же убили?
- Ножом. Я же хотел вам показать платок. Крови было много, я испачкался, руки оттирал. Видите, даже вот до конца ещё и не оттёр, - при этих словах Гражданкин поднял свои худые руки, на тонких пальцах которых, у ногтей ещё были видны тёмно-багровые следы засохшей крови.
Собеседники замолчали.
- Зачем же вы мне всё это рассказываете? - осторожно спросил, наконец, Погодин. - Я вам незнакомый человек. Первый встречный и вот вы мне сразу... Так, мне кажется, настоящие убийцы не поступают.
- А-а, вы ещё мне не верите? - заискивающе улыбнулся Гражданкин. - Да, наверно, настоящие убийцы так не делают, но я... разве же я убийца? Я не убийца. Я лишь честь свою отстаивал, не более того. Убийцы это другие, а не я. Да и, кроме того, чего мне вас бояться? Меня всё равно завтра обязательно схватят. Улики-то все налицо. Последние часы на свободе провожу, а поговорить не с кем. Я сперва во дворе дома, под дождём сидел, там, на детской площадке, но дождь, как видите. Неуютно... Никого там нет, даже молодёжи. Сидел, курил, думал, как поступить. Вот весь промок до нитки. А потом вспомнил, что автобусы ещё ходят, подумал, а может на остановке кого-нибудь встречу. Вы не представляете, как сейчас меня тянет поговорить. Хоть с кем-нибудь. Пусть даже с незнакомым, пусть даже с грубым и неотзывчивым человеком, но поговорить. Пусть даже с бродягой грязным, но хоть с кем-нибудь! Даже и не знаю, что со мной делается. Вы уж простите, что вот так к вам прильнул. И говорю я, видимо, бессвязно. Но так уж выходит.
Погодин начал с любопытством изучать собеседника.
- Вы, наверно, не специально убили, да? - поинтересовался он. - Как говорят в состоянии аффекта?
- Нет, почему же, специально, - ответил Гражданкин. - Именно, что специально. Но, правда, я ничего такого не планировал, а просто пришёл домой, подумал и убил.
- А вы уверены, что она вам изменяла? - спросил Погодин.
- О, да. Это точно. Точнее и не выдумать. И знаете, что самое отвратительное, что изменяла и думала, что так и можно. Что так и надо. Она знаете, что мне сказала? Она мне сказала, что нет такого права, нет такого закона, чтобы жена не изменяла мужу. Что вот, дескать, она, если захочет, так будет изменять столько, сколько ей будет угодно и никак я на неё повлиять не смогу. Представляете?
Автобус подъехал к остановке, но, слегка притормозив, не стал останавливаться из-за отсутствия пассажиров.
- Это она неправильно сказала, - серьёзно заметил Погодин. - Это совсем неправильно и не честно.
- Так и я о том же! - спохватился Гражданкин. - И я о том же! Вы знаете, я ведь крепко подумал, прежде чем убить. Я посидел, покурил и представляете, вдруг понял, что она права!
- То есть как это права?
- В том месте, что я на неё повлиять никак не могу! Совершенно права!
- Не совсем понимаю.
- Курить очень хочется... - как-то резко сменил тему Гражданкин. - Может, выйдем, посидим где-нибудь и я вам всё подробно и без суеты расскажу?
Погодин поглядел на часы.
- Ну, что ж, давайте попробуем, - согласился он.
Они вышли на следующей остановке. Улица оказалась неуютной, грязной и сырой от весенней оттепели, чёрных луж и тающего рыхлого снега. С неба по-прежнему лил холодный и мутный дождь, и оба новых знакомца бегло начали озираться по сторонам в поисках места, где можно было бы укрыться от такой непогоды. Но кругом было темно и глухо. Все дома давно погрузились во мрак, горящих вывесок было мало, да и те, что горели, вовсе не обещали путникам приюта, ибо сами заведения давно уже были закрыты. Но вот, наконец, пройдя шагов сто, новые приятели заметили слабо горящую стилизованную под старину вывеску с надписью "Трактир", а рядом - "24 часа". Недолго решая, они наскоро перебежали широкую дорогу и очутились возле заветных дверей. Трактир был открыт и даже, как это ни показалось странным, наполовину заполнен поздними посетителями. Наши герои аккуратно, стараясь быть незаметными, прошли по залу и сели в самый дальний его угол, куда почти не проникал свет, и не долетала играющая в заведении музыка, и куда почти никто не обращал свои взоры. Они заказали себе чай, Гражданкин закурил, и, бросив в свою чашку три кусочка сахара, продолжил свой рассказ.
- Она совершенно права в том, что на неё в этом смысле, в смысле измены, законным путём повлиять нет никакой возможности. А ведь она мне жена, а не просто какой-то там посторонний человек. Но ведь она взаправду может это делать столько, сколько ей вздумается, ну а я даже пожаловаться никому не могу, чтобы честь свою уберечь. Я думал обо всём этом. Я быть может и не убил бы её вовсе, но я даже не могу ни у кого попросить защиты в этом отношении. Вот, скажите, куда мне обратиться за помощью? В суд, в полицию? Да никуда! Вот я и решил убить.
Погодин ухмыльнулся и отпил чай.
- Странные вещи вы говорите: а с чего вдруг полиция или суд должны как-то вас от этого защищать? Вы же можете развестись, всего и делов. Для этого даже и суда никакого не нужно. По заявлению.
- Да в том-то и дело! - воскликнул Гражданкин. - Я и про это думал. Я сейчас капельку вперёд забегу, и, однако ж, скажу, что брак, как таковой, вообще следует отменить. При этом брак любой - гражданский, официальный - любой следует отменить. Он вообще ничего не значит. Так, лишь бумажка, например, а то и её нет. Никакой осмысленной нагрузки он, этот брак, уже давно не несёт.
Погодин хотел было что-то возразить, но Гражданкин нервно опередил.
- Нет, не подумайте, что я из этих, новомодных, которые - всё долой! И я даже не "долой", я даже как бы и "за", но ситуация сложилась таким образом, что брак стал чем-то похожим на договор что ли. Если бы он был как раньше, то есть с ответственностью сторон, то тогда, быть может, это даже хорошо было, но теперь - кому он такой нужен?!
- Постойте, но, а что вас в нём не устраивает? - осведомился Погодин.
- Сейчас всё объясню, - заверил Гражданкин и, затушив одну сигарету, тут же закурил следующую. - Начну по порядку. Что есть брак в юридическом и государственном смысле? Это некие традиционные, хочу подчеркнуть, традиционные и добровольные отношения между мужчиной и женщиной, которые под собой подразумевают, как правило, рождение и воспитание детей, ведение общего хозяйства, вступление в сексуальные отношения и так далее... Ну и, конечно же, он может заключаться только между мужчиной и женщиной, верно? Между мужчиной и мужчиной, предположим, браки у нас, слава Богу, не заключаются, а значит, и это очень важно отметить, что государство как бы говорит нам, что оно стоит на традиционном основании в вопросах брака и семьи.
Погодин кивнул.
- Совершенно верно.
- Превосходно, - ободрился Гражданкин. Видно было, как он распаляется и как эта мысль, которую он сейчас выплескивал на своего собеседника, была им выдумана с большим значением и тяготила его. - А раз на традиционном основании, то значит, что адюльтеру места в таком браке нет. Ведь в нашей традиции я такого не припомню, чтобы давали добро на супружескую измену. Но, однако же, я ведь тоже не камень, я понимаю, что, может быть, люди перестали любить друг друга, стали друг от друга далеки, быть может, что-то пошло не так, и прочая чепуха из общих объяснений, и вот именно поэтому происходят различные супружеские неверности. Но позвольте, если так, то будьте добры - разведитесь и гуляйте, сколько захочется. Никто не запрещает, никто не неволит - у нас полная свобода выбора. Но ведь нет - не разводятся и изменяют в браке, а ответственности не несут. В браке, между прочим, который зарегистрировало государство. Которое, в лице тетушки из ЗАГСа, провозгласило и освятило своей властью и авторитетом верность, любовь и согласие! Но тогда выходит, что оно - государство - должно и контролировать брак, следить за ним, регулировать во всевозможных сферах, вплоть разрешения развода, до справедливого раздела имущества при разводе, определения того, с кем останутся дети, если возникает спор. Так ли? Но при всём при том оно - опять-таки государство - в одной из главных сфер человеческой и семейной жизни как-то быстро сворачивается, скукоживается и стеснительно умывает руки, когда надо решать те самые проблемы, о которых мы тут сейчас говорим! Вот оно в чём дело! И тогда встаёт вопрос - а зачем же ты, государство, этим занимаешься, если основу основ ты и не можешь, или не хочешь регулировать? Ты одной рукой благословляешь семейные интимные отношения, и одновременно не можешь, да и не хочешь законно уладить, с позволения сказать, интимный конфликт в случае его возникновения. То есть что это выходит? Ты, государство, занимаешься формалистикой? Так ли?! Тогда зачем это всё? Давайте просто упраздним брак, и будет у нас не брачный союз, а типовой договор, скажем, за нумером Б3042.
Погодин задумался.
- Да, думаю, что вы справедливо говорите, - отметил он. - А с другой стороны, хочу сказать, что государство не имеет права вмешиваться личную жизнь своих граждан. Если так будет, то, мне кажется, это никому на пользу не пойдёт.
- Помилуйте, - воскликнул Гражданкин. - Как это не вмешивается? Очень даже вмешивается! Вот хотя бы взять различные службы по защите детей от их же родителей. Ну, те, которые забирают детей и отправляют их чёрт знает куда, от своих же собственных пап и мам! Вот вам и вмешательство в чужую личную жизнь! И, хочу заметить, что вот это вмешательство, пожалуй, будет повероломнее того, о котором мы сейчас говорим.
- Простите, но это не так, - заверил Погодин. - Это совсем разные сферы... Вы видимо мало сталкивались с юридическим ремеслом?
- Верно, мало, - ответил Гражданкин. - Я вообще врач.
- Что вы! Ах, вы из-за ножа... Нет. Я - офтальмолог. А вы, очевидно, с юриспруденцией хорошо знакомы?
- Да. Правда, в узком направлении, - пространно ответил Погодин.
Замолчали. Гражданкин курил и почти не притрагивался к своему чаю, а вот Погодин довольно быстро выпил свою чашку и подлил ещё из маленького, приплюснутого, видимо на китайский манер, чайничка.
- Но, так или иначе, а убивать вы не имели права, - сказал, наконец, Погодин. - Изменяет... изменяла вам ваша жена или нет - это не имеет значения. Жизнь любого человека в нашей стране защищается государством.
- Так я и не спорю, - грустно ответил Гражданкин. - Я разве же спорю? Я вам и при знакомстве сказал, что меня определённо завтра схватят. Но поймите в чём дело - дело в том, что я нарушил лишь закон, написанный человеком, но с моральной точки зрения я совершенно прав.
- Ха, в чём это вы правы? - воскликнул с каким-то вдруг появившимся возмущением Погодин. - В том, что убили неверную жену? Какая же это, позвольте узнать, правота? Да у нас, может быть, миллионы людей с этими проблемами и семейными дрязгами живут и не убивают друг друга! И не думают убивать. А если и случаются такого рода трагедии, то преступники, уж будьте покойны, не оправдывают себя, да ещё и с высокоморальной стороны. А вы убили, и ещё смеете прикрываться какими-то высокими идеями, моральными принципами и выдуманными законами справедливости!
Гражданкин несколько обиделся.
- Вы видимо не совсем правильно меня поняли, - начал он. - Конечно, убивать может и не следовало...
- Не следовало, - передразнил Погодин, но Гражданкин не обратил внимания и продолжил.
- Это, знаете, есть такой термин лицемерный - "непропорциональная сила". Кажется так. Это когда воюют, скажем, две страны, и одна, очевидно, сильнее второй. Но при этом первую страну почему-то обвиняют в том, что она использует на войне, - заметьте себе, на войне, где гибнут, где теряют жизнь настоящие люди, - "непропорциональную силу". То есть выходит, что первая, сильная страна, должна, скажем, отправить на фронт вместо танков пехоту лишь только потому, что у второй страны нет этих самых танков. И тогда на всеобщую радость эти две пехотные армии будут друг друга, подвозить ещё больше свежих человеческих сил, до тех пор, пока, наконец, одна из сторон не проиграет. И вроде как бы от этого соразмерного применения силы и торжества справедливости должны выиграть обе стороны, хотя каждому дураку понятно, что при таком развитии боевых действий жертв будет значительно больше. Ведь насколько было бы проще первой, сильной стране, взять, да единовременно разбомбить укрепления и отряды второй. Да, это будет с большими потерями для второй, но всё равно с несоизмеримо меньшими, нежели если бы они просто рубились на поле боя до полного истребления одной из сторон. Вот так и у меня. Да, быть может, я применил в данном случае "непропорциональную силу". Да, быть может, я виноват. Но это только в глазах Фемиды, а с точки зрения морального протеста, восстания - тут всё очень органично...
- Постойте, постойте, - перебил его Погодин. - О чём вы говорите? Какая тут может быть органичность? Вы хоть слышите, что вы сейчас сказали?
- Видимо я сказал что-то не так? - заволновался Гражданкин. - Или я выразился не так? Вы меня простите, я, правда, как-то развинтился, как-то весь потерялся. Мои мысли, наверно, сейчас не так воспринимаются.
- Позвольте, но как они ещё по-другому могут восприниматься? - спросил Погодин. - Как иначе? Вы же человека убили. Живого человека. А теперь он мёртв. Всё, его больше нет. И не будет никогда! Он сейчас уже неизвестно где! Вы вот разве не боитесь наказания?
- Я же сказал, что к нему готов. Вот где-где, а тут государство не заставит себя долго ждать.
- Я не про то. Вы верующий человек? Вам не страшно, что взяли на себя такой грех? Страшный грех!
Гражданкин задумался и отвёл глаза.
- Да нет, знаете, мне не особо страшно, - и добавил с хитрой улыбкой. - В конце концов, я и отмолить смогу. Времени у меня для этого будет предостаточно.
- Потому. Потому что некоторые грехи до конца не отмолишь. Нельзя их искупить.
Оба замолчали.
- Вы знаете, - начал Погодин, - у меня тоже есть своя теория. Хотя, наверное, она более широкая, чем ваша, да и, в общем-то, она нашей обыкновенной жизни почти не касается, но вот мне кажется, что на том свете, там, где мы все рано или поздно непременно окажемся, даже если мы при больших наших усилиях и попадём в Рай, то от всех грехов отмыться нам всё равно не удастся. А дело будет так: мы каждый день, во всю свою вечную жизнь, будем просыпаться в Раю, - конечно, это только те из нас, кто будет достоин этого Рая, - и всё равно будем грязными от грехов своих. Да, вечно грязными. Правда у праведников грязь будет только на стопах, у других по колено, у обычных людей по пояс. Ну а те, кто вообще полностью в грязи, те и войти в Райские врата не смогут, не посмеют напачкать, испугаются и будут сидеть в Аду, в смрадных котлах свою грязь сдирать вместе с кожей, но и с кожей отодрать не смогут. И вот так всю вечную жизнь. Каждый день просыпаешься, и ты в грязи. И вот пахнет она, противно тебе, но ничего поделать не можешь. И живёшь так вечно. Вечно. Вечно с грязью земной своей. Вот и вы тоже, даже если и отмолитесь, то грязь ваша густа будет. Вся не отстанет, не отскочит, и вся на вас.
Гражданкин откинулся на спинку стула.
- Но это только теория, Дмитрий. И что будет там на самом деле - никому достоверно неизвестно. А вот то, что у нас здесь, на грешной земле происходит - известно всем. И я повторюсь: всё-таки мой поступок оправдан с моральной точки зрения.
- Я его не оправдываю, - отмахнулся Погодин.
- А вы лучше послушайте, - заметил Гражданкин. - Вот посудите сами... Впрочем, постойте, давайте сперва сразу договоримся, - а то я вижу, вы как-то взволновались, - что убийство само по себе - это плохо. Я это признаю, я этого, видит Бог, не хотел, но выхода у меня другого не было...
- Развод, - буркнул Погодин.
- Развод - это совсем другое. Это совсем не то. В конце концов, если бы я решил развестись - то да, это был бы прекрасный выход. Но я-то не хотел, и я-то не изменял. А изменяла моя жена, которая тоже, видимо, разводиться не желала. Так почему же я должен думать, что развод решил бы все мои проблемы уже после адюльтера моей собственной жены? Нет, это никаким образом не решило бы всех моих моральных проблем. Да и не мог он решить. Это просто бегство! Позорное бегство. Но не об этом мы сейчас. Ах, тут так много всего намешано, так много напутано. Вот видите, я для себя всё быстро решил за вечер, а с вами даже и объясниться толком не могу, ибо вы всё время как будто специально какие-то новые причины находите, и при этом считаете, что я их словно не подмечал раньше. Подмечал, верьте! Я просто быстро всё сделал. С самим собой намного проще решать проблемы. Намного проще. Но не об этом, не об этом опять! Я хочу лишь сказать, что мой поступок оправдан тем, что я как бы вывожу государство из сферы брака. То есть, я хочу сказать, что раз государство не может регулировать брак так, как следует, как оно должно это делать, то я решаю свои проблемы собственными силами. Конечно, повторюсь, оно меня обвинит, осудит, даст наказание - пускай. Но это только формальность. Пустая формальность, которая никаким образом не осудит мой поступок в высшем его понимании! А государство тут опять вмешивается в брак только с того края, с которого ему удобней. Наказать меня за убийство своей собственной жены, которое было дано ей по заслугам - правильно, справедливо, верно! А вот наказать её, в тот момент, или хотя бы позже, когда она мне изменила, когда она наступила на священное понятие брак, растоптала его сакральный смысл, изничтожила его таинство и, кстати, тем самым посмеялась и над самим же государством, этот брак скрепившим - тут государство не вмешивалось. Дескать, не мое это дело. Ну, а раз так, то не твоё - государства - дело, что я поступил с женой, - хочу заметить, со своей женой, - так, как посчитал нужным. Должна же она быть осуждена за своё преступление и понести наказание? Должна. Вот я и осуществил правосудие. И единственное, что можно и должно мне предъявить с точки зрения такого морального правосудия, так это только вот это самое "непропорциональное применение силы", не более того. А с точки зрения государства - это должно быть равносильно статье "убийство по неосторожности" в правосудии уголовном. Вот и всё.
- Вы чудовище, - тихо заметил Погодин. - Вы, конечно, мощную основу подвели под своё зверство. Ничего не скажешь. И кажется, что всё верно. Я вот сейчас даже и возразить ничего не могу, и всё-таки это неправильно. Неправильно и правильным быть не может.
- Допускаю, - задумавшись, ответил Гражданкин. - Я же ни в коем случае не претендую на истину в последней инстанции, но я лишь требую. Я, как современные художники, лишь ставлю вопросы, но не обязуюсь сам отвечать на хотя бы один из них. Пусть решают суды, правоохранители, юристы, эксперты, правозащитники, гражданское общество, да мало ли сейчас современных институтов?! Пусть решают - нужен ли нам такой брак? Такой ли он должен быть? Должен ли он быть освящён железной рукой государственности или, быть может, стоит его вообще отметить, как светскую процедуру, а перевести его, скажем, в чисто религиозное русло. И тогда я не против. Тогда нам Бог всем судья, да и законы там другие, учат по другому и ответственность там есть и наказание за свои проступки будет неотвратимое. Пусть! Я лишь хочу задать вопрос: стоит ли в таком виде оставлять институт брака?!
Спор собеседников продолжался ещё довольно долго. Они пили чай, Гражданкин курил, Погодин смотрел на него, и силился понять: какие же чувства он испытывает к своему новому знакомому. Ни то отвращение, ни то жалость, а, быть может, даже уважение к нему, за то, что тот так смел и открыт...
Наконец, наступило утро.
- Куда вы сейчас? - спросил Погодин, расплачиваясь по счёту, так как у Гражданкина не оказалось денег, кроме какой-то мелочи.
- Не знаю, - рассматривая пустую пачку от сигарет, ответил Гражданкин. - Наверное, в полицию. Куда же мне ещё?
- Это правильно.
- Как вы думаете, мне дадут там поспать? Спать очень хочется.
- Сомневаюсь, - ответил Погодин.
Они вышли на улицу. Солнце ещё не встало. Да если бы оно и встало, то его всё равно бы никто не увидел за плотным слоем низких туч, что надёжно укрыли весь утренний город от его слабых ещё весенних лучей.
Новые приятели как-то стеснительно, неловко и без рукопожатия попрощались под вывеской "Трактир" и, не сговариваясь, зашагали в разные стороны по пустой ещё безлюдной улице.
***
Погодин тихо вошёл в прихожую. Рыжий сеттер со звонким лаем бросился к своему хозяину и, шустро виляя хвостом, опёрся передними лапами на его ноги. Погодин нежно отстранил собаку и заглянул на кухню, где ещё горел свет. Там, запахнувшись в домашний халат, сидела жена, она посмотрела на него.
- Ты не спишь? - спросил Погодин, снимая мокрый плащ.
- Нет, я тебя ждала, - робко ответила она. - Я волновалась.
- Почему не позвонила?
Она промолчала.
Погодин снял ботинки и, войдя в кухню, сел за стол напротив жены. Он начал как-то заново изучать её. Это была молодая женщина двадцати пяти лет, с длинными каштановыми волосами, с тонким носом в веснушках. Она тоже как-то странно и внимательно разглядывала его.
- И всё-таки, почему ты не позвонила? - вновь спросил Погодин.
- Я боялась, - ответила она.
- Чего?
- Я думала, что ты... Я не знала с кем ты.
Она развела руками.
- И с кем я мог быть?
- Когда муж не возвращается ночью домой... - она не договорила.
Погодин усмехнулся:
- Кать, ты думала, что я мщу тебе? Или что-то в этом роде?
Катя ничего не ответила, но потом, всплеснув руками, быстро заговорила:
- Дим, я все понимаю, я сама извелась. Вся эта неделя была самой ужасной в моей жизни, и я не знаю, что и думать. Я виновата, но как быть?! Ты же молчишь! Ты ничего не говоришь... Как быть, Дим?! Что мне сделать? Ты меня не прогоняешь, но... но ничего не происходит, - она побоялась напомнить о том, что он так и не ответил на её просьбу о прощении. - И я уж думала, что лучше так, но это хотя бы как-нибудь разрешилось...
Погодин протянул руку к пачке жениных сигарет, лежавших на столе. Затем покрутил её в пальцах, и, подумав, опять отложил на место.
- Ты знаешь, - начал он каким-то игривым голосом. - Я тут встретил одного человека. С ним я и провёл эту ночь. Не переживай, это не женщина. Нет. Так вот, по его теории, ты представляешь, я мог бы тебя сейчас убить. Да.
Катя как-то вспыхнула от испуга, и её головка резко приподнялась, но она взяла себя в руки и промолчала.
Погодин рассказал ей всё, что с ним приключилось, и о чём он говорил с Гражданкиным. Катя внимательно слушала, но не проронила ни слова. Когда Погодин закончил, она лишь спросила:
- А он знал, что ты следователь?
- Нет, - просто ответил Погодин. - Зачем ему это знать? Хотя, конечно, надо было бы его проводить до отделения, но я думаю, что он сам найдёт дорогу. Я за это спокоен.
- Но вопрос не в нём, - продолжал Погодин после короткой паузы. - Ты знаешь, а ведь он в чём-то прав.
Катя вновь испуганно, но как-то покорно поглядела на мужа.
- Нет, не в том, чтобы убивать неверных жён, - Погодин потёр переносицу. - Наверно он прав, что нынешний брак несовершенен. Ты знаешь, мне кажется, нам надо с тобой обвенчаться. Как ты на это смотришь?
Катя недоверчиво с удивлением посмотрела на него и вдруг, отведя глаза, улыбнулась странной улыбкой. Улыбкой человека ещё не совсем понимающего своё спасение, но уже, очевидно, спасённого.
- Да, и сделай мне, пожалуйста, чаю покрепче, - добавил Погодин, и, откинувшись на спинку стула, устало закрыл глаза.