Допустим, ты алкоголик. Хотя чего тут допускать, если так оно и есть. Ты, конечно, борешься с этим недугом. С переменным успехом борешься. А именно: раз, другой выпиваешь в меру, как все нормальные люди. Ну, может, не совсем в меру, может, чуть больше, может, надираешься. Но, главное, ты не бежишь утром в магазин за опохмелкой, ты тормозишь. И тебе думается: вот так нормально, так жить можно - выпивать раз, другой в месяц, как все белые люди. Но на третий или четвёртый раз ты почему-то путаешь ориентиры и идёшь утром не на работу, а в магазин. Ты срываешься в пропасть, ныряешь глубоко в омут.

Этот запой был особенным. Он кончился падением тебя в ванной комнате рёбрами об унитаз. То ли ноги не держали, то ли случился пьяный обморок. Ты допился до обмороков, ты стал похож в этом плане на бледную тургеневскую девушку. Проснувшись в постели, "девушка" ощутила боль и жжение под рёбрами слева, невозможность лежать на левом боку. Поджелудка, подумала "она", не помня своё ночное падение, тем более падение рёбрами об унитаз. Но разговор по телефону жены с дочерью высветил истинную причину твоей боли и заставил думать о сломанных костях.

Ты попытался встать с кровати, голова закружилась, и ты упал на пол. Жена вызвала скорую. Вошёл врач, плотный, лет тридцати пяти. С ним ассистент - молодой парень. Увидев тебя, врач вспомнил: э-э, так я уже был здесь. Так это были Вы? - спросил ты. В тот раз врач определил минутную потерю сознания как припадок эпилепсии, сегодня из уст его прозвучало слово "обморок". Он слегка оттянул кожу под твоим глазом; печень уже не справляется с алкоголем, сказал он. Смотрите, где у него печень, обратился он к твоей жене и показал на область между желудком и кишками. И почему-то добавил: он ещё Вас переживёт! Ни хрена себе как опустилась, подумал ты. Врач не скрывал своего отношения к подобным, мягко говоря, пациентам. И каждый второй вызов такой! - сетовал он. Ты удивился: неужели каждый второй?

Болевший бок требовал большего, чем укол или капельница, и ассистент принёс мягкие носилки - прочную клеёнку с петлями-ручками. Жена позвала двух мужчин - соседей. Не надо, говорил ты, я сам тихонько дойду. Извини, сосед, ты сказал, утопая в гамаке носилок.

В больнице рентген показал два сломанных ребра и пробитое (или слегка разорванное от удара) легкое. Принимающий врач зачем-то ещё решил сделать ФГС (фиброгастроскопию). Я не смогу, говорил ты, заглотить трубку. Я и трезвый её едва заглотил однажды, а тут... Но доктор протолкнул-таки в тебя фиброскоп. И осмотрелся. Всё в порядке, сказал он, поедешь в другую больницу, поскольку легкие - не наш профиль. У меня левый бок полнеет, сказал ты, и там что-то шуршит. Воздух - был ответ. Так ты оказался в отделении торакальной хирургии. Не путайте с тараканьей. Для таракана какая хирургия!? Тапком по голове - и в дамки, в смысле - в мусорное ведро.

Медсестра (Как Вас звать? Ирина.), стройная черноволосая красавица, застелила тебе койку. Считал твой пульс, взяв запястье, черноусый врач. Он сказал, что надо убирать гематому. Готовьтесь, позднее сказала Ирина. Всегда готов, хотел ты пошутить, но было не до смеха. Слабый, разбитый, ты был игрушкой в руках обстоятельств; что хочешь, делай с тобой - хоть режь, хоть в мусорное ведро выбрасывай.

Вечером ты сел в кресло на колёсиках, и медсестра повезла тебя до лифта, на другой этаж и дальше, к операционной. У дверей, по указу сестры, ты снял носки и тапочки. А в предбаннике с помощью операционных сестёр ты утратил трико и футболку, так что въехал в баню, худой и печальный, в одних трусах. Ладно хоть в трусах.

Черноусый врач мазал твой бок кисточкой, попеременно говорил с медсёстрами и тобой. Сегодня он проснулся в сильном желании не ходить на работу. Не ходить никогда. Но потом встал, выпил кофе, в общем, расходился, и желание отпустило. Повезло мне, подумал ты, если бы врач не вышел, мне - кранты. Я сделаю Вам пять уколов, говорил он, потом буду работать с Вашим боком, но Вы ничего не почувствуете. Когда скажу "дышите", дышите часто, как собачки. Сделав полуторасантиметровый, по его словам, разрез, он проталкивал трубку. Ты часто дышал и чувствовал боль под рёбрами (поджелудка?) и в спине чуть пониже шеи. Как он пришивал трубку к коже, ты не ощутил. Всё. Ирина подкатила к оперстолу коляску. Надо перебраться, а у тебя кружится голова, и ты боишься потерять сознание. Ты зачем-то говоришь Ирине о припадках эпилепсии, хотя, возможно, это были обмороки. Были у Вас? - спрашивает медсестра - Когда? Ты что-то мямлишь. Были вообще? Да.

Пересаживаясь в палате на кровать, ты видишь на коричневом линолеуме пола лужицы воды. Ты знаешь: их нет, но ты их видишь. Ты понимаешь, что вступаешь во мрак. Слабый, разбитый, с торчащим из бока шлангом, другой конец которого надет на горлышко пластиковой бутылки, куда стекает твоя кровь. Ты держишь бутылку, как фонарь. Ты освещаешь путь фонарём своей крови.

В палате нет одного угла (четвёртого). Он заложен овальной стенкой в четверть круга. Овал более чем на половину от пола облицован светло-коричневой с тёмными разводами плиткой. Ты лежишь, смотришь на плитку - примерно 30-тисантиметровые квадратики - и начинаешь средь бела дня видеть странное. В двух квадратах, находящихся рядом с кварцевой лампой, ты наблюдаешь подвижные изображения. Ты и раньше видел-фантазировал какие-то лица или фигуры, скажем, в узорах обоев, но никогда (никогда!) они не двигались. Рисунки превратились в кино. Более того, кино звуковое. На одной из плиток пожилой древнерусский мужчина, длинноволосый, с бородой, о чём-то рассказывает. Если напрячься, можно разобрать - о чём. Но напрягаться не хочется. На соседней плитке ему внимает добрый молодец, стриженный под горшок. Оба показаны по пояс, в рубахах навыпуск, стянутых ленточкой. Несмотря на коричневый цвет "экрана", ты понимаешь, что рубахи на них белые. Оба слегка вращают головами и поворачивают корпус. Явно, кадры из фильма. Возможно, ты когда-то смотрел это кино, но теперь забыл.

Дальше - больше. С удивлением ты отмечаешь, что весь верхний ряд (плиток 8-9), расположенный слева от кварцевой лампы, заполнен кадрами. Вот дама в длинном платье и мужчина в плаще, со шпагой. Вот сцена из вестерна. Вот ещё что-то. Ты переводишь взгляд на ряд ниже: и там тоже - кино, правда, более однообразное и менее подвижное. Там, на всех плитках, стоят голые мужчины и женщины, группы из двух, трёх, четырёх человек. Тела их плавно, слегка раскачиваются. Как в танце. Как в танце любви. А когда ты возвращаешься взглядом наверх, картинка из верхнего ряда заменяется кадром из нижнего. По крайней мере, на некоторое время. И никогда не происходит наоборот.

С тихим ужасом ты обследовал всю облицовку, но, слава богу, другие плитки ничего, кроме тёмных разводов, не показывали. И тебе кажется, что, может быть, дело в кварцевой лампе. Её излучение каким-то образом запоминает, записывает происходившее здесь (у больных был телевизор, они смотрели кино) и потом транслирует это на ближайшей стенке.

Позднее речь героев сменяют песни. Они не из фильмов, они сами по себе. С наступлением сумерек подвижные картинки исчезают, но песни остаются. Они звучат тихо, как из-за стены. В основном это попсовые плясовые песни, многие из которых тебе знакомы, а иные ты слышишь впервые, но такое ощущение, что и их ты знал, да теперь забыл. Дурной, адский эфир проник в твой измученный мозг, и то, что ты всегда презирал, теперь достаёт тебя, смеётся над тобой. Добро бы ещё песни звучали целиком и последовательно. Так нет. Поисковик скачет с волны на волну, одна песня, не успев закончиться, перебивается следующей. И повторы, часто идут повторы. Одно и то же. Одно и то же.

Вторая ночь в больнице не даёт облегчения. Ты опять не спишь, хотя попросил медсестру сделать успокоительный укол. Ты просишь её уколоть повторно, но она, посоветовавшись с дежурным врачом, говорит, что это не поможет. Если сразу не подействовало, нет смысла увеличивать дозу. На Вас почему-то не действует, говорит сестра. Ты знаешь, почему: в твоей крови ещё полно алкоголя, который мешает димедролу работать с нервами. Ночь длится бесконечно. Кажется, ты подходишь к границе сна и даже вступаешь в его область, но граница отодвигается, и тобой снова овладевает кошмарная явь, адский эфир. Поисковик скачет с волны на волну, одна песня, не успев закончиться, перебивается следующей. И повторы, часто идут повторы. Одно и то же. Одно и то же.

Третья ночь, как в сказках, самая тяжёлая. Внутреннее напряжение усугубляют помехи извне. Поздно вечером поступил больной юнош в сопровождении жены. Его положили в палату, находящуюся через одну от твоей. Но три палаты объединены одним проходом, и видно... Видно нечто худенькое невысокого роста, в очках. По телосложению подросток, хотя жена позднее сказала врачу, что ему 20 лет. Неестественно рыжеволосая жена имеет некрасивое лицо и одну ногу короче другой. Вдобавок нога вывернута наружу, и потому походка женщины переваливающаяся, тяжёлая.

Зачем приняли эпилептика!? - выразил недовольство бегущий по коридору дежурный врач. Так юнош эпилептик? В падучей он пока не бился, однако некоторую странность проявлял. Почти сразу по прибытии он включил игровую приставку и погрузился в мир иной, более для него комфортный. Его можно понять: он знает (он играл в это уже сто раз), что за углом его ждёт сволочь с ножом в руке, и он готов к отпору. В реальности же не так, жизнь преподносит сюр-призы. Врачу не нужны неприятные сюрпризы. Опять непрофильный больной. Ему следует лечить голову и для этого отправить в головной город - столицу нашей родины. А покамест перевести в другую палату, изолировать. Но постановка перед фактом (перебирайтесь) и мягкие уговоры врача и жены ничего не дают. Юнош упрямится и, гоняя виртуальную нечисть, даже угрожает: а если меня кто обидит, я того убью. Вот ведь как!.. Потом вызывают другого доктора, возможно, главврача, который ни о чём не просит, ничего не требует. Он беседует с больным в ироническом ключе, делая иногда серьёзные комментарии. Поинтересовавшись игрой, доктор отмечает задержку развития пациента: больше 12 лет не дать. Как бы в подтверждении его слов жена называет юношу "малышом". Ну, малыш, ложись, ты устал. Но тот продолжает играть. Медсестра ставит ему успокоительный укол, который его, как и тебя, не берёт. Однако нервы его возбуждены не алкоголем. А чем? Шизофренией?.. Более сильные лекарства имеют наркотическую закваску. Их у нас имеется. Получи, фашист, гранату! Завтра ты проснёшься с головной болью, но зато сегодня уснёшь. И другим дашь отдохнуть. Получи же! Но ещё долго фашист гоняет виртуальную нечисть.

Ты лежишь и слушаешь в оба. В одно ухо тебе поёт попса, в другое кричат игрЫ отрицательные герои. Попса вконец потеряла разнообразие, свелась к четырём строкам. Если не меньше, если не меньше. И самое страшное - ритм куплета всё убыстряется. Демоны закружили тебя. Только бы не свихнуться! - думаешь ты и пытаешься силой воли остановить кружение. С другой стороны гнусавит игровая шобла. Если у чертей есть голос, то он именно такой - низкий, гнусавый. Здесь, напротив, идёт замедление, слова растягиваются. Герои как бы засыпают вместе с игроманом. В конце концов куцая песня прекращается, и ты слышишь только медляк, также однообразный и повторяющийся, как заевшая пластинка. Ты слышишь редкий испуг-плач ребёнка и частый отклик на него, низкий и растянутый: ты-ы-ы мо-о-ой! Ты догадываешься: откуда это. "Лесной царь" Гёте в вольном переводе Жуковского. Это не из игры (в игре этого не может быть по определению), значит, это звучит в твоей голове. Ты постигаешь истинный смысл стихотворения: ребёнок олицетворяет собой слабый измученный рассудок, а лесной царь есть безумие. И безумие говорит рассудку: ты-ы-ы мо-о-ой! Низко, гнусаво, растянуто: ты-ы-ы мо-о-ой! Ещё одна такая ночь, и я - в сумасшедшем доме, думаешь ты.

Слава богу, в следующую ночь ты засыпаешь, спишь два-три часа. Дальше - больше. Сон постепенно нормализуется. Песни, звучащие тихо, как из-за стены, проходят. Но никогда тебе не забыть этого плотоядного: ты-ы-ы мо-о-ой!

Декабрь, 2015 г.