"Всё, что было, было не с нами, а с кем-то третьим..." Шамиль Абряров
- Птица, помоги, а...
- Что ж так жалобно-то?
В коридорах гудела сессия; ещё два зачета...
- Птица, тебе же не трудно. Четыре двадцать. На жэдэ вокзале. У неё большой клетчатый чемодан...
- Куда её потом?
- К отцу, он уже с месяц здесь. А она город не знает. Довезёшь?
- Да уж встречу твою лимиту...
Четыре двадцать.
Рельсы, рельсы, шпалы...
Птица скользил вдоль гомонящих вагонов: туфли, шлёпанцы, раздувшиеся авоськи, гольфы, хромые тележки, пятна кирзовых сапог, чемоданы, чемоданы на колёсиках...
Клетчатый сиротливо ютился возле белых "мыльниц", обутых на ноги, заслуживающие твердую четвёрку. Пятёрок Птица не ставил принципиально.
- Грачёв. Андрей. Софья просила встретить.
Поднял глаза.
(тёмно-карее море, рифы, глубоко...)
- Вика. Спасибо. Мне надо на Коммунальную, двенадцать.
Чемодан качнулся, прощаясь с "мыльницами".
Добирались минут тридцать.
- На мотор-то есть?
Приятель держался на ногах чуть хуже.
- А то. Не всё ж мы пропили.
В дребезжащем "Москвиче" запотевали стекла. Заветная тряпка выныривала из бардачка на перекрёстках.
Наездили на две сотни. Ночь, впрочем...
В жёлтом пятне фонаря Птица разглядел себя: два промилле, розы. Обозначилась табличка на фасаде - ул. Коммунальная, и выше, грязно-синим, - 12.
- Здравствуйте. Извините, что поздно. Вика не спит ещё?
Пожухлый, но крепкий плечами "полтинник" разглядывал Птицу с откровенным интересом.
- Вика у Софьи, молодой человек. Если вам это о чём-то говорит. А вы, простите...
- Андрей. Мы в поезде вместе ехали.
Мелькнуло: вру-то зачем?
"Полтинник" ждал чего-то ещё. Подробностей?
Птица пьяно ощетинился розами; врать, так врать, тем более хотелось.
- Я приехал... в общем, знакомиться... Мы пожениться собираемся, я люблю её, - скомкал, добавил снова пустое. - Извините, что поздно.
"Полтинник" беззащитно улыбнулся.
Уже под утро Софья вызвала такси.
Вика легко сбежала по ступенькам; бессонная ночь отзывалась кофейным привкусом, слабой тенью ликёра.
Таксист молчал в зеркало заднего обзора, одобряя её возраст, волосы и платье. Город пытался проснуться: напрасно - суббота...
Безликий ещё вчера адрес уже узнавался: хрупкая пятиэтажка, подъезд - третий справа, неумытая дверь. Открыла своим ключом, запрыгала по коридору, стаскивая туфли.
- Папа!
Замерла на пороге кухни. "Где он нашёл раскладушку?"
Тот, кто представился ей на вокзале Андреем, спал, упираясь левой рукой в дверцу холодильника, будто хотел оттолкнуться. В вазе плескались розы. На столе грустила коньячная бутылка из бара отца. Вика помнила её столько же, сколько себя.
Дотянулась до записки.
Бебета!
Ну ты, блин, даёшь!
Считай, что у меня случился инфаркт, когда я поимел честь в два часа ночи познакомиться с твоим женихом.
Пришлось срочно принять лекарство (ему оно тоже пришлось кстати).
В общем, познакомились (так держать, бебета!)
Посуду не мой. Я буду после трёх.
p.s. а там, глядишь и внуки...
И вот тут-то она не выдержала - расхохоталась.
Птица пробормотал что-то во сне и попытался повернуться на другой бок.
Двери подъезда выпускают их, благословляя. Они бегут к остановке, едва касаясь ногами побитого асфальта. И всегда успевают втиснуться в отходящий шестьдесят шестой.
Потом Вика сойдёт на Шевченко, а он проедет ещё четыре квартала.
Андрей позвонит - раз или два за день. А вечером будет дожидаться её на искрошенных ступеньках под буквами "в" и "д" в слове "правда". Она выпорхнет из редакции с немного виноватым лицом, но он только улыбнётся на её "задержалась".
В автобусе будет не тесно, но их всё равно прибьёт друг к другу.
Шестьдесят шестой отпустит их с неохотой: прощаясь, вздохнёт дверьми.
Он подойдёт ко мне и скажет:
- Держи. Сегодня "Балтика" и "Ротманс".
Я возьму неловко прохладное стекло и душистый картон.
А когда в рябой темноте я покачу своё кресло к подъезду, он будет ждать меня, расчёркиваясь угольком сигареты, чтобы помочь одолеть два лестничных пролета.