Я иду по льду через реку. Там, на другом берегу есть заводь, где я собираюсь ловить рыбу. У меня за спиной рыболовный ящик и ледобур. Рядом со мной идут другие рыбаки, они весело переговариваются, предвкушая хорошую рыбалку. Вдруг лед подо мной уходит куда-то вниз, я ощущаю ногами, а потом всем телом обжигающую воду. На мне американский рыбацкий костюм "Поплавок", который не даст мне утонуть. Уже находясь в воде, я вижу, что на мне не "Поплавок", а овчинный тулуп и ватные штаны, которые быстро намокают и тянут меня на дно. Я кричу о помощи, благо есть, кого звать. Я хватаюсь за кромку льда и вижу, как мой приятель Колька подбегает к полынье. Но вместо того, чтобы бросить мне веревку, он снимает со своего плеча ледобур и замахивается. Со словами: "Пусть так будет", сказанными почему-то на английском языке, он опускает ледобур на мою голову. И тут я просыпаюсь. Успеваю подумать, что, слава Богу, сон кончился. Приснится же такое. Просто кошмар, провожу рукой по своему телу, я весь мокрый от пота.
В комнате темно, смотрю на часы - шесть утра. Да если учесть, что легли мы вчера с Колькой далеко за полночь, то спал я мало. Невольно пришла в голову известная поговорка: "Сон алкоголика короток, но крепок". Получалось, что это про меня. Со времени, а это два месяца, как я приехал в поселок Бурун, я не помню, чтобы когда-нибудь ложился спать трезвым. Не сказать, что это меня не печалило, тем более что до приезда сюда я особым пристрастием к спиртному не отличался, но тут иначе нельзя. Иначе - сдохнешь. Так считал Колька, который жил в поселке уже третий год. Сначала я считал, что мне просто не повезло с соседом по общаге, но потом убедился, что Колькиной теории придерживаются здесь все.
Я опустил ноги на холодный пол. В нашей с Колькой комнате была буржуйка, но чтобы ее протопить на ночь нам никогда не хватало ни желания, ни сил. Поэтому утром в комнатке было всегда холодно. Но с похмелья это не особо ощущается. Сегодня была суббота, и похмеляться можно было прямо с утра. Я посмотрел на столик, но обычной похмельной бутылки "чистого" не заметил. Странно, ведь я точно помню, что из кафе мы взяли с собой "бутылку на утро". Выпить очень хотелось, так как сильно болела голова и весь организм просто изнывал от жажды. Я подумал, что, может быть, Колька не выложил бутылку из кармана, и на ощупь стал искать его куртку на вешалке. Что за черт? Кроме моей куртки на вешалке больше одежды не было. Я выругался и стал шарить по стене в поиске выключателя. В конце концов, свет загорелся. Он был тусклым, так как ночью, дизель, дававший всему поселку электричество, работал не на полную силу. Экономили солярку. Я посмотрел на Колькину кровать. Кровать была пустой, более того, она была аккуратно прибрана, и на нее точно никто с вечера не ложился. Когда мы вчера с Колькой собирались в кафе, пришел парень из соседней комнаты и возвратил Кольке журнал "Рыбалка и охота", который брал почитать. Колька про журнал уже забыл, и, не зная, куда его в нашей маленькой комнатке пристроить, просто бросил на кровать. Журнал и сейчас лежал на кровати.
Я растопил буржуйку и поставил на плитку чайник. Комната быстро нагревалась, но лучше мне от этого не становилось. Наконец, я не выдержал и достал из-под кровати свой рюкзак. На самом дне его хранился наш с Колькой "НЗ" - бутылка водки, привезенная мной с Большой Земли. Помню тогда, при нашем с Колькой знакомстве, когда меня к нему подселили, именно он предложил не трогать эту бутылку, а оставить на всякий случай. Познакомились мы не под водку, а под популярный и единственный здесь алкогольный напиток - спирт. Спиртом его никто не называл, а называли просто "чистый". Может быть в Буруне, так назывался наш поселок, "чистым" спирт называли еще и потому, что разбавлять его водой для употребления, здесь было не принято.
Я откупорил бутылку и налил себе почти целый стакан. Залпом выпил, закурил. После "чистого" водка показалась лимонадом. Но свое дело она сделала быстро. В животе зажгло, голова прояснилась, и мне стало намного легче. Теперь можно и Кольку поискать.
Первым делом я посмотрел под его койку. Нет, его рюкзак был на месте, значит, далеко он не собрался. Да и куда он может собраться? Вертолет в Бурун прилетает один раз в неделю: в понедельник. До ближайшего населенного пункта, маленького городка, который является районным центром, километров триста через тайгу. Теоретически до него можно добраться на собачьей упряжке, но это только теоретически. Так что уехать Колька не мог. Остаться у кого-то ночевать он тоже не мог. Во всем поселке жителей было человек сто. Из них в двух бараках, называемых общежитием, жило двадцать. Я точно знал, что сейчас все комнаты заселены полностью. Остальные жители поселка жили в своих домах. Одиноких женщин в поселке не было. Приютить Кольку на ночь было некому. Тогда где же он? Я присел на свою кровать и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.
С работы мы пришли в шесть часов. Это точно, как только мы зашли в комнату, я включил телевизор, как раз новости начались. Пол дня я ходил на лыжах по тайге, отбирая пробы воздуха и снега, потом в лаборатории делал анализы. Чем занимался Колька, мне, в общем- то, известно. Он, как и большинство живущих в общаге мужиков, работал на лесозаготовках. Заготавливался в Буруне кедр. Заготавливаемая порода кедра был очень ценной и применялась в самых разных областях: от мебели для очень богатых до медицины. Тоже, наверное, для них. Зимой кедр заготавливался, а летом его из Буруна вертолетами доставляли в районный центр, откуда уже существовали дороги. Так что работа в Буруне для лесозаготовщиков была сезонной, но сезон длился порой по девять месяцев и те, кто, хотел работать несколько сезонов, из Буруна не уезжали, экономя заработанные деньги. Колька тоже жил тут уже третий год, говорил, что последний.
После работы мы либо ходили в кафе, либо сидели в комнате и под "чистый" развлекали себя разговорами. У телевизора, что был в каждой комнате, более или менее, работал только звук. Изображение было невозможно различить из-за слабого сигнала. Поэтому вечерами делать было нечего. В пятницу кафе мы посещали всегда. Так было и вчера. Я мучительно напрягал память. Помню, народа в кафе было много, накурено. Сначала мы сидели за столиком вчетвером, потом Витек, парень из нашего барака, ушел. Потом, перед самым закрытием, а кафе закрывалось в полночь, мы с Колькой вспомнили, что у нас нет ничего на утро. Колька порылся по карманам и пошел к стойке. Я в это время, одурев от табачного дыма, висевшего в воздухе, накинул куртку и вышел на улицу. Я точно помню, что было ветрено и холодно, начиналась пурга. Я тогда еще подумал, что путь до общаги, всего-то метров триста, будет нелегким. Так, что дальше? Не помню.
Вернулся я в кафе? Да, вернулся. Как же без психического? Ровно без пяти двенадцать по пятницам в кафе был последний тост за счет заведения - "психический". Это традиция. Хозяин кафе, единственный в поселке предприниматель, устраивал его специально, чтобы мужики не разошлись раньше и дожидались дармового угощения. "Психический" - это сто грамм "чистого" на каждого дождавшегося не зависимого от его состояния. Я помню, что выпил "психический" с большим трудом и Колька тоже выпил. Потом мы вышли из кафе, и пошли сквозь пургу к нашему бараку. Получается, что я дошел, а Колька нет. Но этого быть не может! Сзади нас шли другие участники застолья, и если бы Колька упал, они бы его не бросили. Сколько раз мы с Колькой сами доводили до общаги пьяных в стельку мужиков. О том, что Колька замерз на дороге, я и думать боялся.
Я пытался вспомнить еще что-нибудь. Но память упорно не возвращалась. Про себя я знал, что на автопилоте могу дойти до барака, раздеться и лечь спать. Но вспомнить подробности я не смогу. Я быстро оделся, взял фонарик и вышел на улицу. Пурги не было, напротив, небо было утыкано звездами, и луна была почти полной. Поэтому фонарик мне не понадобился. Мороз был очень сильным, на вскидку все сорок градусов, а может больше. Снег под унтами скрипел так, что даже раздавалось эхо. Я посмотрел на дорогу, но все вчерашние следы были запорошены пургой. Ни одного следа не было. Я пошел по дороге в сторону кафе. Я шел медленно, и все боялся, что увижу лежащего на снегу Кольку, обмороженного и, естественно, мертвого. Но дорога была пуста, сугробы по ее обочинам повреждены не были, то есть никто через них не пытался перелезть. Так, не спеша, я дошел до кафе. Сразу за ним расположилась контора лесозаготовок, опорный пункт милиции и медицинский пункт. Все административные здания были старыми, неухоженными. Следом за ними рядком расположились дома, где жили постоянные жители Буруна. Домов было десятка три, и они уверенно изображали улицу вдоль единственной расчищаемой от снега дороги. Дорога вела на кедровую делянку, от которой до поселка было меньше километра. Дома были построены давно и тоже ухоженностью не отличались. Лишь несколько из них имели вид, свидетельствующий о том, что хозяева дома действительно таковыми являются. Среди таких домов были дома участкового милиционера, врача, хозяина кафе и начальника лесозаготовок. От кафе к административным зданиям и частным домам шла одна дорога, которая заканчивалась на кедровой делянке. Я пошел по ней, но Кольки не обнаружил. На дверях всех административных зданий висели навесные замки, и они повреждены не были. Следовательно, их закрыли еще вчера и больше не открывали. Никаких следов возле них не было. Я прошел вдоль частных домов и с тем же успехом. Наконец я не поленился и дошел до делянки, где стояли два вагончика, которые оказались незапертыми и пустыми. В них было холодно и никаких следов Кольки не было. Как в воду канул. Произошло бы это исчезновение где-нибудь в другом месте, я бы не переживал так сильно. Но здесь, в поселке Бурун Ханты-Мансийского автономного округа, человеку деться некуда. Кругом тайга на сотни километров. С какой целью создавался этот поселок еще в пятидесятых годах прошлого столетия Советской властью, до сих пор было непонятно. Тогда кедр здесь не добывали. Скорее всего, в Буруне собирались сделать лагерь для особо опасных преступников, во всяком случае, бараки, которые сейчас именуются общежитием, наводят на эту мысль. Но это мое мнение, может я и не прав.
Я вернулся в свою комнату в общаге, еще надеясь, что Колька вернулся и сейчас меня дожидается, чтобы похмелиться. Но в комнате никого не было. Я присел на кровать и снова стал вспоминать вчерашний вечер. Так, вышли мы из кафе вместе, по дороге пошли вместе. Где-то на середине пути от кафе к общаге у меня пропала память. Больше ничего не помню. Надо расспросить соседей, может, кто-нибудь Кольку и видел. А пока они не проснулись, надо определить заходил вчера Колька в комнату или нет. Идти от кафе до общаги, даже очень медленным шагом, займет всего пятнадцать минут. "Психический" занял пять минут, кафе закрылось ровно в полночь, так как Митяй, хозяин кафе, никогда, ни одной минуты после полуночи не работает. Значит через пятнадцать минут после начала субботы, я и Колька должны были зайти в комнату. Я стал думать, что стал бы делать Колька перед тем, как лечь спать. Конечно, он бы покурил! Он так всегда делал. Так как я не курю, то Колька всегда выходил курить в коридор нашего барака. Там в конце у окна было устроено что-то вроде "курилки". На подоконнике стояли банки из-под консервов, куда курившие, бросали окурки. По мере наполнения банки выбрасывали. Убираться в комнатах и коридоре приходил один старичок из местных жителей. Делал уборку он по понедельникам, когда все уходили на работу. "Уборка" - это было слишком громко. Старичок для виду возил по давно некрашеному полу грязной ветошью, а в комнатах просто подметал. Поэтому кто хотел жить в чистоте сам ее и поддерживал. Но таких почти не находилось. Мужики считали, что все их неудобства временные, за что им и платят приличные деньги.
Я вышел в коридор и подошел к окну, где на подоконнике стояли две металлические банки с окурками. Так, Колька курил папиросы "Беломорканал". Больше папирос в поселке никто не курил. Я еще спрашивал об этой Колькиной увлеченности папиросами, он отвечал, что с сигарет не накуривается. Мне, не курящему это было мало понятно, но сейчас эта Колькина блажь давала мне шанс что-нибудь выяснить.
Я внимательно осмотрел обе банки. В одной из них чуть присыпанный окурками от сигарет лежал папиросный окурок. Я хотел, было, сразу его достать, но тут вспомнил, как укладывают в целлофан окурки разные сыщики из кинофильмов. Поэтому я сходил в комнату, взял маленький пакетик и уложил в него окурок. Колькин окурок не лежал на самом верху, то есть после него еще кто-то курил, а может и вместе с ним. Как только наш барак очухается после вчерашнего застолья, я это выясню. Я поискал в обеих банках, но больше Колькиных окурков не обнаружил.
Учитывая, что в нашем бараке было пять комнат, то проживает в них десять человек. В кафе я вчера видел пятерых из них. Остальные оставались в общаге. То есть, еще пять человек из нашего барака, пусть и сильно пьяных, шли вместе со мной и Колькой по пурге из кафе к общаге вчера вечером. Я вспомнил, что в нашем бараке не курят только двое: я и бывший спортсмен Толик из Смоленска. Толик вчера в кафе был и напился не слабее остальных. Следовательно, с Колькой могли курить только четверо: средних лет парень из Саратова Костя, неопределенного возраста мужик по имени Арсений, вечно шмыгающий носом ростовчанин Андрей, и совсем ещё сопляк Пашка из Казани. Костя и Арсений жили в одной комнате. Пашка жил в комнате с некурящим Толиком. Андрей жил в комнате сразу у входа в барак, и постоянно ругался, чтобы закрывали дверь, из которой, как ему казалось, вечно дуло.
Я вернулся в комнату. За окном потихоньку рассветало. Я решил осмотреть Колькины вещи, может это чем - то поможет. В Колькином рюкзаке я ничего не обнаружил, кроме одежды, бесполезного в Буруне сотового телефона и паспорта. Я раскрыл Колькин паспорт. Ничего особенного: Анисин Николай Евгеньевич, 1981 года рождения. Родился в Москве, прописан в Москве. Женился, развелся, дочь. Я положил паспорт на место и убрал рюкзак под кровать. При разговорах с Колькой я так и не выяснил, что его привело в поселок Бурун за столько километров от цивилизации. Зачем ему, с высшим университетским образованием бросать Москву и ехать в такую глушь. Остальные ладно, не нашли себе места на Большой Земле, так они хотя бы из провинции и необразованные. Кстати, я Кольке рассказал, что меня привело в Бурун. Не всё, конечно, а так в общих чертах. Не поделил, мол, девушку с сыном начальника полиции города, пришлось уехать. Предварительно, конечно, знатному сынку накостылять пришлось. Если бы он узнал про меня всё, может быть, что и жить бы со мной в одной комнате не согласился. Он в ответ откровенничать не стал.
Глава 2
Первые лучи солнца проникли сквозь маленькое оконце комнаты. Я налил еще пол стакана водки и приготовился выпить, но колпачок от бутылки упал на пол и покатился под Колькину кровать. Я вернул стакан на место и, встав на коленки, полез за колпачком. Шаря рукой под Колькиной кроватью, я наткнулся на какой-то предмет. Спичечный коробок! Я достал его из-под кровати. Колька никогда не пользовался зажигалкой, так как на морозе они часто портились и не работали. Этот коробок мог попасть под кровать уже давно, и ничего к моим поискам не прибавлял. Я открыл коробок, в котором кроме спичек лежал какой-то маленький комок бумаги. Я развернул комочек, и он оказался кассовым чеком. Я посмотрел на дату. Из чека следовало, что вчера в двадцать три часа сорок минут Колька купил товар на сумму сто пятьдесят рублей. Именно столько стоила бутылка "чистого" в кафе. Значит, этот коробок Колька принес собой из кафе вчера вечером. Но как он попал под кровать? Получается, что Колька вернулся из кафе, повесил свою куртку на вешалку, взял папиросы и спички, пошел курить, покурил, вернулся, обронил коробок, забросил его под кровать, снова надел куртку и пропал. Странно, даже для пьяного.
В коридоре послышалось движение. Кто-то вышел из комнаты и направился в "курилку". Это мог быть только Пашка. Остальные не стали бы себя утруждать одеванием, чтобы выйти в коридор покурить. Но Толик, второй не курящий мужик в нашем бараке, курение в комнате "сопляку" Пашке не позволял. Я вышел в коридор. Точно, возле окна в накинутом на голое тело тулупе, стоял Пашка и пытался извлечь огонь из пластмассовой китайской зажигалки. Руки дрожали, и ничего не получалось. Я вернулся в комнату, взял початую бутылку водки, стакан, спички и вернулся в "курилку". Пашка, уже разозлившийся не на шутку, продолжал добывать огонь. Я поздоровался, чиркнул спичкой, Пашка, наконец, прикурил.
- Как здоровье? - спросил я.
Пашка только махнул рукой, продолжая дрожать всем телом. "На утро", конечно, у Толика и Пашки, оставлять выпивку не было привычки. Кафе откроется только в полдень и до этого времени Пашке придется страдать. Я налил полстакана из бутылки и подал Пашке. Тот быстро выхватил стакан у меня из рук, выпил его одним глотком. Глубоко затянувшись сигаретой, Пашка громко выдохнул. Щеки его порозовели, дрожь прошла, и он на глазах превращался в просто не выспавшегося молодого парня.
- Благодарю, - пробормотал Пашка, - с чего такой подарок?
- Скучно, - ответил я, решив не говорить пока о Колькином исчезновении, - потрещать не с кем. Ты давно в Буруне?
- Второй год, - охотно отвечал благодарный Пашка.
- Из-за денег?
- Не только, в армию не хочу. А здесь никто не отыщет.
- Это верно. Вчера сильно мы погуляли.
- А чего тут еще делать? - как бы оправдывался Пашка.
- Паша, ты вчера сразу лег спать?
- А что? - напрягся Пашка.
- Ну, может, еще курить ходил или просто не спал?
- Думаешь, я помню?
- Паш, вспомни, мне это важно.
Пашка провел ладонью по не мытым волосам, изобразил глубокое раздумье и, наконец, произнес:
- Точно, курить я ходил. Вспомнил.
- И с кем ты курил?
- Ни с кем. Я был один. Я сначала хотел сразу спать завалиться. И лег уже на койку, но тут Толян такой храп затеял, что насколько я пьяным не был, уснуть мне не удалось. К тому же, как закрою глаза, голова начинает кружиться. Я встал и пошел в "курилку". Продрог тут, но зато потом уснул.
- Значит, никого в "курилке" не было?
- Никого. А что случилось? Пропало что?
Я уклонился от ответа. Вместо этого налил Пашке еще глоток. Тот с радостью выпил и закурил вторую сигарету. Курил он сигареты "Тройка". Но эти сигареты курили в бараке многие, поэтому исследование окурков в банках не позволяло проверить Пашкины слова.
Но один вопрос мне у него все же захотелось уточнить.
- Паша, сколько времени ты пролежал, прежде чем пойти курить?
- Не знаю. Может минут десять, а может и полчаса.
- А ты слышал, пока не спал, кто-то здесь курил?
- Я не прислушивался. Даже если бы я и хотел что-то услышать, то у меня бы ничего не получилось. Толик храпит как бензопила. Чего тут услышишь?
Пашка бросил бычок в банку, и еще раз поблагодарив, ушел к себе в комнату.
Я вернулся к себе, надел куртку и вышел на улицу. Около входной двери в барак к стене была прислонена метла. Теоретически этой метлой нужно было счищать снег с унт или валенок при входе в барак. Но этого никто не делал. Я взял метлу и начал мести снег возле двери. Через некоторое время на расстоянии пяти метров от входной двери я увидел что-то черное, которое сильно выделялось на белом фоне еще не испачканного снега. Я наклонился и подобрал пуговицу. Спрятав находку в карман, я вернулся в комнату. Положив пуговицу на стол, я внимательно ее осмотрел. Пуговица была не от Колькиной куртки. Такую пуговицу я у кого-то видел, она была необычной. Но у кого ее видел, я вспомнить не смог, как не напрягал память. Наверное, у кого-то из нашего барака. Ничего эта пуговица не прибавляла к причинам Колькиного исчезновения. Но на всякий случай, пуговицу я положил в тот же пакетик, куда ранее положил Колькин окурок.
Немного поразмышляв, я решил, что пора обратиться к властям, то есть к участковому Некрасову. Где находится его дом, я знал. Надо идти прямо домой, так как в опорном пункте он появляется редко. Ничего страшного, случай произошел особый, и одному мне не справиться. Я оделся и вышел из барака.
Глава 3
Я шел по дороге к кафе, и ни чьих следов, кроме моих, которые я оставил ранним утром, на дороге не было. Поселок в выходные дни пробуждался поздно. Идти в поселке было некуда, делать тоже нечего, поэтому никто рано не просыпался. Миновав кафе, я увидел, что труба над домом участкового Некрасова дымит. Значит, хозяева уже затопили печь, и будить их мне не придется. Я подошел к дому и постучал кулаком в дверь. Через пару минут за дверью заскрипели засовы, и она чуть приоткрылась. В дверном проеме возникла жена Некрасова, которая работала в медпункте, а еще и заведовала кадрами в конторе лесозаготовок. Никого это не смущало, да и что в этом было особенного. Если врачу требовалась помощница, он просто просил позвать Ирину Ильиничну. Благо от медпункта до конторы можно было запросто докричаться. Ирине Ильиничне было лет сорок, но от возможной былой привлекательности не осталось и следа. Волосы местами поседели, на лице наметились морщины, тело было бесформенным, давно забывшем о талии. Одним словом, открыла мне дверь обычная деревенская баба, лучшие годы которой давно канули в лету.
- Доброе утро, я к Тимофею Ивановичу.
- Доброе, доброе, - нараспев проговорила женщина, внимательно меня разглядывая и, видимо, пытаясь меня узнать. Наконец, признав меня, она сказала:
- А, это ты, синоптик. А он спит еще, приходи к обеду, может и проснется.
- У меня дело срочное.
- У всех у вас дела срочные. Опять, поди, раздрались, это может и подождать.
Ссоры, заканчивающиеся драками, были единственным поводом для обращения за помощью к власти. Не сказать, чтобы они бывали частыми, но иногда это случалось. Как рассказывал Колька, Некрасов во всем разбирался, и старался помирить драчунов, а уж если не получалось, накладывал штраф на обоих. Но в Буруне никто никого не калечил и друг у друга не воровал. Не знаю, чем это объяснить, но других проблем, кроме драк, у местного участкового не было.
- Нельзя мне ждать, - я чуть помедлил, но решил раскрыться, - у меня сосед по комнате пропал.
- Как пропал? Когда?
- Разбудите Тимофея Ивановича, прошу вас.
- Ну, раз так, проходи, синоптик.
Я пошел вслед за женщиной. Из сеней мы попали в кухню, в которой было тепло натоплено. Она жестом мне указала на табурет:
- Сиди, жди, я сейчас.
Она открыла дверь в комнату и на цыпочках зашла внутрь. За дверью послышалось шевеление, потом приглушенные голоса. Я просидел минут десять. Наконец, дверь открылась, и на пороге появился участковый. Лицо у него было заспанное, недовольное. Чувствовалось, что вчера он тоже трезвым не был, так как запах перегара от него распространился по кухне и перебил все остальные запахи.
- Здравствуйте, - сказал я тихо.
- Здоров будь, ты кто?
- Я новый синоптик. Я у вас был на инструктаже пару месяцев назад.
Некрасов внимательнее на меня посмотрел:
- А, синоптик... Ученый, "интеллигент в маминой кофте". Помню, ты приехал два месяца назад вместо Борисова.
- Не знаю, вместо кого, но приехал.
- Я знаю, - ударил себя в грудь Некрасов, и мне показалось, что он до сих пор не протрезвел, - я все знаю, должен все знать.
- Мой тезка и сосед по комнате, Анисин Николай, дома не ночевал и пропал.
- И что? - набычился Некрасов.
- Надо его искать.
- Кому надо?
Я почувствовал, что еще немного и сорвусь. Вмажу по этой наглой, полупьяной харе.
- Надо мне, надо вам, надо всем, - не повышая голос, внятно произнес я.
- Тебе надо, ты и ищи, а я спать пойду.
Некрасов начал разворачиваться вокруг своей оси, пытаясь вернуться в комнату. Но я быстро вскочил, схватил его за плечо и развернул к себе лицом.
- Слушай, ты! - заорал я, - я к тебе не просто так пришел. Ты милиционер, офицер. Ты здесь являешься государством. Поэтому иди, умывайся и принимай меры.
Некрасов опешил. Так с ним, видимо, никто давно уже не разговаривал.
- Что смотришь? - продолжал орать я, - я на тебя такую депешу напишу твоему начальству, что без пенсии останешься, а то и сядешь.
- Ладно, ладно. Чего орешь? Какая депеша? Какое начальство? Чего ты городишь? Кто там тебя слушать станет?
Взгляд его становился все более осмысленным.
- Как тебя? - он задумался, - Ах, да, синоптик. Так вот, синоптик, сюда в Бурун не приезжают те люди, которых где-то кто-то будет слушать. Я тут родился и живу всю жизнь, а ты птица залетная. Думаешь, я не знаю, почему ты здесь? Знаю. Так что, не ори. Давай лучше похмелимся и подумаем, что нам делать.
Я не очень вслушивался в похмельный бред участкового. Если бы он действительно знал, зачем я приехал в Бурун и кто я на самом деле, давно бы уже я кормил вшей в краевом следственном изоляторе. Участковый знает только биографию Симонова Николая Ивановича, согласно которой мне тридцать шесть лет, я окончил горный институт, дважды судим по мелочи. Я сам об этом узнал, когда устраивался на работу в Бурун. Оказывается паспорт, который я добыл на даче у некого господина Седова, имел некогда определенного владельца. У этого владельца, Николая Симонова, была биография не очень законопослушного гражданина. Куда делся сам Симонов, мне было неизвестно, но можно вполне догадаться. Кудесник одного уголовного авторитета вклеил в паспорт мою фотографию и вот так я стал Симоновым. Паспорт нигде не вызвал подозрений. Видимо, настоящий Симонов ничем перед государством не провинился, а за старые грехи отсидел. Когда я поселился в одной комнате с Колькой Анисиным, наши одинаковые имена создавали определенные неудобства. Но с некоторых пор все меня стали звать Коляном, а Анисин так и остался Колькой.
Я сел на табурет. Некрасов подошел к рукомойнику и умылся. Потом крикнул осипшим голосом:
- Ирка! Дай чего-нибудь закусить. Гость у меня.
Из комнаты вышла Ирина Ильинична и прошла мимо меня. Наверняка она слышала весь наш разговор. Скоро на столе появились тарелки с едой. Некрасов достал из шкафа початую бутылку "чистого" и налил в два стакана. Мне не хотелось пить, тем более с ним, но отказаться - значит не достичь цели моего прихода.
- Ну, давай, - Некрасов одним глотком опорожнил стакан, заел соленым огурцом. Я тоже выпил.
- Ты на дороге смотрел? - спросил Некрасов, как бы в продолжение разговора.
- И на дороге, и вокруг везде, и даже на лесосеку я сходил. Никаких следов.
Некрасов налил еще по половине стакана. Выпил, уже меня не дожидаясь.
- И что ты думаешь? - он посмотрел на меня немигающими глазами. Лицо его понемногу расправилось, движения приобрели уверенность, голос перестал сипеть.
- Надо организовать поиски. У вас же есть снегоход?
- Снегоход есть, - подтвердил Некрасов, - а бензина нет.
- Надо в конторе попросить бензин. У них наверняка есть.
- Не дадут, - уверенно ответил Некрасов, - я им уже двести литров должен. Не дадут.
- Что же делать?
- Ну что ты переживаешь? Ты когда приехал, я тебя предупреждал?
Я кивнул. Такой разговор действительно был.
- Я тебя предупреждал, что у нас тут не Москва, не Питер и даже не твой Мухосранск, из которого ты изволил приехать. У нас тут красные волки по деревне бегают. Вот, и сожрали, наверное, твоего приятеля. Его я тоже предупреждал, как и всех. А может, сам он с дороги в сторону ушел и замерз где-то рядом. Весна придет - отыщется.
- Но нельзя же так. Надо что-то делать.
- Что? У вас на всех рабочих пять пар лыж охотничьих, да в поселке еще пар пять. И все! Да две собачьих упряжки. Да и кого в тайгу сейчас загонишь?
- Получается, пропал человек и черт с ним? - я начинал опять заводиться.
- Стой, - понял это Некрасов, - пошли.
- Куда?
- Пошли, я тебе кое-что покажу. Тут рядом.
Некрасов накинул куртку с погонами, обулся и вышел из дома. Я пошел следом. Мы прошли сотню метров и остановились около опорного пункта. Некрасов порылся по карманам и, достав ключ, открыл навесной замок с двери. Мы зашли внутрь. Некрасов зажег свет и прошел к сейфу. В помещении было холоднее, чем на улице и хотелось поскорее его покинуть. Некрасов открыл сейф и достал оттуда большую гору скоросшивателей. С размаху он бросил ее на пустой стол. Со стола поднялась туча пыли.
- Вот смотри.
- Что это? - не понял я.
- Это, - постучал Некрасов по верхней папке, - это, мил человек, дела пропавших в Буруне граждан за последние десять лет. Кто пропал раньше, здесь нет. После десяти лет - можно выбрасывать, отослав справку в райцентр.
- Здесь, видимо, человек двадцать?
- Здесь двадцать восемь человек, твой приятель будет двадцать девятым.
- Много, - вздохнул я.
- Думаешь, я их не искал? Еще как искал. Не все же зимой пропадали, бывало, что и летом. И что? Думаешь, я кого-нибудь нашел? Никого, ни одного человека.
- Волки?
- Да причем здесь волки? Волк, что серый, что красный, он одежду жрать не будет. И до конца все не сожрет. Все равно следы бы остались. Но нет никаких следов. Ни разу ничего найти не удалось.
- Так не бывает.
- Бывает. Мне тоже не верили. Из райцентра в первые годы моей службы по каждому случаю бригады сыскарей приезжали. Жили тут неделями. Тайгу утюжили, меня всего изводили. А толку? А потом перестали приезжать. Поэтому, даже если я сейчас по рации и сообщу о происшествии, сюда никто не приедет, и технику не пришлет.
- Значит, к пропажам людей привыкли? - спросил я скорее самого себя.
- Что, значит, привыкли? - возмутился Некрасов, - не привыкли, а воспринимают это, как неизбежность. Раз ты собрался в Бурун, значит должен знать, что можешь отсюда и не вернуться. Ты расписывался, когда я тебя об этом предупреждал?
Я кивнул.
- Ты мог не расписываться и улететь следующим вертолетом?
- Мог.
- Но ты остался. У тебя выхода не было, я знаю. Ты же дважды зону топтал. Наверное, опять тебе туда светило, вот и приехал к нам. Но это нормально, твоя жизнь и твои дела на Большой Земле здесь никого не интересуют. Если конечно ты не убил кого-нибудь, или банк не выставил, ну или Родину предал. Тогда тебя и здесь найдут. Но за тобой этого нет, поэтому работай и живи спокойно. Вот и приятель этот твой, Анисин, кажется, тоже расписывался и тоже мог улететь, но остался. О его причинах такой сильной любви к здешним местам мне неизвестно, хотя я и пытался узнать.
Некрасов убрал дела в сейф, закрыл его. Мы вышли на улицу.
- Так что, мил человек, иди в общежитие, напейся и ложись спать. Ничего ты изменить не сможешь. Анисину уже никто не может ничем помочь. Завтра проспишься, а в понедельник в обед найди меня. Напишешь заявление, я тебя опрошу и так далее. Дело новое заведем, так положено. Ну, будь здоров.
Некрасов все это произносил, пытаясь закрыть замерзший замок на двери в опорный пункт. Наконец, он повернулся ко мне и протянул руку. Я ответил на рукопожатие и тут заметил, что на куртке Некрасова одна пуговица отличается от остальных. Все пуговицы были одинаковыми и точно такими же, как та, что я обнаружил сегодня утром возле входной двери в наш барак. А одна пуговица была совсем другой, не такой как все. И видно было, что пришивали ее совсем недавно. Цвет ниток, которыми она пришита, отличался от остальных.
Попрощавшись, Некрасов зашагал по направлению к своему дому. Я смотрел ему вслед. А он не такой простой, как хочет показаться. Пуговицу-то он как смог потерять? К нашему бараку, как, впрочем, и ко второму, он никогда не ходит. Нечего там ему делать. Если нужен кто, то он обычно к себе вызывает. Новая пуговица заняла место оторванной на рукаве правой руки. На манжете правого рукава, если говорить более точно. То есть, эту пуговицу никогда не расстегивают, и отрываться ей не с чего. Значит? А что это значит? Я пытался успокоить себя, что шел Некрасов, задел рукавом за что-нибудь, пуговица и оторвалась. Верилось в это с трудом.
Глава 4
Я вернулся в барак. В бараке было по-прежнему тихо. Хотя возле входной двери и было уже изрядно натоптано. Кто-то выходил подышать, или умыться свежим снегом. Я прошел в свою комнату. В коридоре не было никого. В комнате потеплело, дрова догорали, и я еще подбросил в буржуйку пару поленьев.
Я прилег на кровать и решил подумать. Итак, что мне удалось узнать за это утро. Колька не ночевал дома. Документы его лежат у него в рюкзаке. Спать он не ложился. Пашка его вечером перед сном в коридоре не видел. Участковый Некрасов потерял пуговицу у входа в наш барак. И еще, за последние десять лет Колька Анисин стал двадцать девятым, пропавшим бесследно из поселка Бурун. Причем, пропажа людей здесь стала обычным явлением, и никто пропавшего не ищет. Раньше искали, но безрезультатно, а потом и вовсе перестали искать. Вот так. Никак не верится, что на дворе сейчас двадцать первый век.
Я только вздохнул. Обратиться я никуда не смогу, так как не заинтересован, чтобы про меня вспомнили там, на Большой Земле. Как все плохо, как в заколдованном круге. Тут мне в голову пришла одна простая мысль: Некрасов сказал, что знает, почему я приехал в Бурун. Вернее думает, что знает. Он уверен, что я чего-нибудь натворил на Большой Земле и здесь скрываюсь от правосудия. Но, по словам Некрасова, совершил я что-нибудь мелкое, как и в мои прошлые судимости. Судимым я был за кражу и мошенничество, и в общей сложности отсидел пять лет. Участковый полагает, что и ждать от меня чего-нибудь более существенного не приходится. С такими правонарушениями, как кража или мордобой без последствий, и даже мошенничество в Буруне принимают со всей душой и никуда не сообщают. Почему? Откуда такая сердобольность?
А ответ лежит на поверхности. Колька Анисин пропал, потому что должен был пропасть. При здешнем образе жизни хватиться его могли только я и в конторе лесозаготовок. Поэтому и пропал Колька в пятницу. Я узнал об этом первым и побежал к участковому, который живо меня поставил на место. Контора откроется только в понедельник, а кадрами там заведует кто? Правильно, жена Некрасова. Хватятся Кольку на делянке, а она им в ответ, что, мол, уволился и улетел. Вертолет в понедельник прилетает в десять утра. И кто тогда Кольку будет искать? Верно, только я один, так как точно знаю, что Колька никуда не улетал, и документы его...
Я быстро вскочил и заглянул под Колькину кровать. Рюкзака Кольки Анисина не было. Ну, вот, теперь "уволившийся в понедельник" Колька и вещи с собой забрал. Придраться не к чему. Кстати, и под расчет Кольке платить не надо. И все равно во всей этой схеме есть изъян. Этот изъян - я. Но и это учтено, потому что я никуда жаловаться и сообщать не буду. Мне это слишком дорого обойдется. Насчет этого они спокойны. Они? Конечно они, ведь я все утро был с Некрасовым, его жена тоже была на глазах. Кто же рюкзак утащил? Я поднялся, подошел к столику и вылил остатки водки в стакан. Надо чего-нибудь съесть. Я открыл банку тушенки и нашел в шкафчике нарезанный хлеб. Выпив и поев, я почувствовал себя лучше. Мысли опять вернулись к Колькиной пропаже. Все вроде сходилось, и только одного я не мог понять. Зачем? Зачем Кольку надо было убивать или похищать? Где мотив? Неужели здесь на органы людей разбирают? Глупости. Пока этот орган доберется до Большой Земли, его самого надо будет хоронить. И потом, при постоянном пьянстве и малоподвижном образе жизни, органы здешних доноров принесут больным больше вреда, чем пользы. Что такого мог Колька узнать, чтобы от него нужно было избавиться? Нет в Буруне никаких секретов, и денег больших тоже нет, и ничьи интересы не пересекаются.
В дверь постучали, и, не дождавшись моего ответа, распахнули. Вошел ростовчанин Андрей. От того, видимо, что был он человеком южным, здешний климат давался ему с трудом. У него всегда был насморк, который он лечил единственным лекарством, которое помогало от всех болезней - "чистым". И сейчас, нос у него был красным, но не от алкоголя, а от постоянного сморкания. В руках у него была тряпка, не очень чистая, которая являлась носовым платком.
- Доброе утро, - приветствовал меня Андрей без особого энтузиазма, - у вас санорина нет?
Откуда у меня санорин? Это все равно, что спрашивать на отколовшейся льдине как пройти в библиотеку. И Андрею было это заведомо известно. Наверняка, он пришел похмелиться, так как о нашей с Колькой "утренней заначке" знал. Увидав на столе пустую бутылку водки, Андрей без всякого перехода спросил:
- А это откуда?
- С Большой Земли еще. Держали на всякий случай.
Для Андрюхи не существовало никакого случая, ради которого надо было хранить алкоголь. Не смотря на то, что бутылка была пустой, он спросил с надеждой:
- Может, осталось еще?
- Скоро кафе откроют, потерпи.
- Дождешься это кафе, что за моду взяли открываться в полдень. Где это видано? - раздраженно проговорил Андрей, понимая, что тут ему ничего не обломится.
- Слышь, Андрюха, ты давно поднялся?
- В десять часов, примерно.
- Ты у двери живешь, никого утром постороннего в бараке не видел?
- А что случилось?
- Ничего особенного, хотя с какой стороны посмотреть.
Я быстро придумал, как освежить у Андрюхи память:
- У нас бутылка "чистого" пропала. Мы вышли не надолго, возвращаемся, а пузырь пропал. Стоял на столике, а вернулись, его нет. Наши мужики не взяли бы, сам знаешь.
- Ну, дела! - возмутился Андрюха, - наши не возьмут это точно. У нас с этим строго, никто в комнату без спроса не зайдет. Тогда кто?
Андрюха задумался, пропажа его сильно взволновала, тем более, такая.
- Ну, нет, она не могла, ей зачем? - пробормотал он скорее самому себе.
- Ты о чем?
- Заходила Люська, жена начальника конторы. Я еще удивился, чего это ей не спится.
- И что?
- Листочки по зарплате принесла. Я еще лежал в кровати, она зашла к нам в комнату и бросила листочки на столик.
- И все?
- Все. Даже не поздоровалась.
- А потом?
- Потом ушла. Я и поднялся из-за этого, она опять входную дверь не прикрыла. А у меня, сам знаешь, насморк. Неужели она могла бутылку уволочь?
- А почему бы и нет?
- Ну, дела, - опять возмутился Андрюха.
- А ты видел, как она выходила из барака?
- Откуда, - замахал руками Андрюха, - я пока поднялся, пока собрался, вышел дверь прикрыть, от нее уж и след простыл. Да, жаль "чистый", сейчас бы и похмелились.
- А ты вчера вечером, после кафе, с Колькой курил?
Такого быстрого перехода в теме разговора Андрюха не ожидал, и мне пришлось ему еще раз повторить вопрос. Наконец, он понял, чего от него хотят.
- Курил с Колькой. С нами еще этот был, - он сморщил лоб, - Арсений, ну, этот доходяга.
- А, это здешний долгожитель?
- Точно. Он дольше всех из нас тут работает. Лет десять, а может больше.
Андрюха стал еще что-то рассказывать про Арсения, но я его остановил.
- Долго вы курили?
- Кто?
- Ну, ты, Арсений и Колька.
- А..., - вспомнил о чем идет речь Андрей, - не, братан, мы "чистый" не брали. Я точно не брал. Да и Арсений закон уважает.
- Я знаю, что вы не брали. Быстро вы вчера разошлись?
- Да, съели по сигарете и "баиньки".
- Колька к себе в комнату пошел?
- Да, мы еще около вашей двери про футбол спорили. Точно, спорили, но на что, убей, не помню.
Больше никакой полезной информации мне узнать от Андрюхи не удалось. Я выслушал еще о насморке, о бесстыжих бабах, которые крадут у порядочных мужиков их единственную радость и, показав Андрюхе на часы, выпроводил его за дверь. Время приближалось к полудню, и Андрюха пошел собираться в кафе, чтобы поправить здоровье.
Разговор с Андрюхой из Ростова только окончательно все запутал. Появилась Люська, единственная в поселке женщина, которую можно назвать привлекательной. Она была женой начальника конторы лесозаготовок. Хозяева всего предприятия жили в райцентре и сюда наведывались изредка. Я их не видел, но Кольке доводилось, и он мне об этом рассказывал. Наемный директор, которого мы величали начальником, был коренным местным жителем, а Люську он привез из райцентра лет пять назад. Сизов Юрий Петрович был старше жены, ему было под пятьдесят, а Люське на вид не дашь и тридцати. Многие из рабочих лесосеки удивлялись, зачем такой смазливой бабе было ехать в такую глушь к этому старому, лысому мужику. К тому же Юрий Петрович и ростом был заметно ниже своей супруги. У рабочих это в голове не укладывалось. Люська работала в конторе предприятия учетчиком. И в принципе, раздавать расчетные листочки по заработной плате входило в круг ее обязанностей. Но почему в субботу? Почему в понедельник не принести их на делянку? Получается, что кроме Люськи забрать Колькины вещи никто не мог? И что? И Люська входит в эту банду? Кроме Некрасова и его жены, еще и Люська? Бред. Люська, в моем представлении, настолько легкомысленная и не обремененная никакими принципами дама, что брать ее в какое-то дело - себе в убыток. Кроме того, она без Сизова и шагу не ступит, так как, целиком и полностью от него зависит. То есть и Сизов тоже причастен к Колькиному исчезновению? А, ему-то это зачем? Зарплату рабочим платят хозяева из райцентра, а больше начальнику Сизову с Колькой или другими рабочими делить нечего. Да и зарплата каждому рабочему почти целиком перечисляется в банк, который находится в районном центре. На руки выдается совсем маленькая часть, чтобы можно было пьянствовать и не умереть от голода. Чего Сизову, и тем более его жене Люське, понадобилось от Кольки Анисина? А Некрасову? Не понимаю.
Я очень пожалел, что не стал читать дела мужиков, которые пропали до Кольки. Хотя теперь мне кажется, что Некрасов не дал бы мне этого сделать. Может у всех пропавших граждан есть что-то общее? Но как теперь добраться до этих дел? Сейф Некрасов закрыл на замок. Даже если я и заберусь в опорный пункт, сейф мне все равно не открыть. А хотелось бы мне посмотреть, кто пропал за последние десять лет, и что их всех связывает?
Дверь снова открылась. На пороге появился высокий молодой парень с длинными до плеч волосами. Это был Костя, или Костян, как его все называли.
- На похмелку пойдете?
- Нет, мы уже похмелились.
- А где Колька?
- Вышел куда-то.
- Он хотел на ярмарку сходить, мы с ним договаривались.
- На какую ярмарку? - не понял я.
- Ах, да... Ты ведь новенький, хотя и живешь здесь уже месяца три?
- Два.
- Так вот, несколько раз за зиму в кафе организуется что-то типа базара. Ханты привозят для продажи мех. Отлично выделанные шкурки. Соболь, в том числе и голубой, норка, красный волк и еще всякого разного. Мы называем это ярмаркой.
- Теперь понятно.
- Ну, мы с Анисиным месяца три назад заказали одному ханту шкурок на шубы. И аванс ему дали, так что ты Кольку найди, пусть меня догоняет.
- Откуда у Кольки такие деньги?
- Какие, такие? - удивился Костя, - это шуба стоит дорого. А шкурки здесь, даже соболиные - копейки. За такие шкурки в Москве можно целую машину получить, не иномарку, конечно. Но "Жигули" - точно. Вот мы с Колькой и решили купить шкурок, по весне рассчитаться и домой. Приехал, шкурки продал и ты на колесах. Здорово?
- Ага, - ответил я, - сейчас я его поищу.
Костя вышел из комнаты, и было слышно, как он хлопнул выходной дверью. Так делали все жившие в общежитии для успокоения души ростовчанина Андрюхи. Если Андрюха не слышал дверного хлопка, он тотчас выбегал из комнаты, обкладывал вошедшего или вышедшего отборными ругательствами и сам сильно хлопал дверью. А Люську обложить, получается, не успел. А то бы рюкзак у нее в руках он бы заметил непременно.
Я подумал, что на ярмарку стоит сходить. Желания что-то покупать у меня не было, но и находиться одному в комнате было тошно. Я засунул руку за отгибающийся лист фанеры, которой были оббиты стены комнаты, и вытащил оттуда небольшой конверт. В нем мы с Колькой хранили деньги. Тайник был чисто символическим и легко обнаруживался. Но что-то прятать, в том числе и деньги, в Буруне не имело смысла. Тут не воровали. Колька рассказывал про один случай воровства, который произошел здесь пару лет назад. Один из рабочих украл у другого хорошие наручные часы. Часы обнаружились, хотя он их и спрятал у себя в комнате. Но старичок, который убирался в комнатах, на них случайно наткнулся и .... Этот рабочий улетел первым же вертолетом, причем сам в него подняться не смог. А последние дни перед отлетом провел в медпункте. Хорошо хоть лето было, а зимой замерз бы. Никто бы ему дров для печки не дал.
В конверте оказалось двадцать с лишним тысяч. По здешним меркам деньги небольшие, но Кольке они больше не нужны, а мне пригодятся. Я засунул деньги в карман рубашки и решил носить их при себе. Мало ли что.
Глава 5
В кафе, как обычно дым стоял коромыслом. Столы были сдвинуты. На них в навал лежало множество шкурок. Я в мехах не разбирался, поэтому и не разделял восторгов покупателей, среди которых были и рабочие, и жители поселка. Торг был в самом разгаре.
Четверо не молодых хантов стояли за импровизированным прилавком и только успевали принимать деньги и отпускать товар. Пятый абориген поминутно бегал к большим мешкам, сваленным тут же в углу помещения, за новыми шкурками.
Я подошел к стойке и заказал Митяю сто грамм "чистого" и квашеной капусты на закуску. Взяв заказ, я прошел в дальний угол, пытаясь отыскать свободное место. За столиком, где оно нашлось, сидели двое мужиков из соседнего барака и громко спорили. Я присел. Спорящие затихли, потом поднялись и, пошатываясь, направились к выходу. Не смотря на то, что кафе открылось полчаса назад, они уже опьянели. Я выпил свои сто грамм и принялся за капусту.
- Здесь можно? - услышал я чей-то вопрос.
Я поднял голову. Около моего столика стоял старик, одетый в местную национальную одежду. Я не отличал хантов от манси и поэтому мне было трудно судить, к какой из этих национальностей он принадлежит. Я жестом показал ему на свободный стул. Старик присел, развернул сверток, который, видимо, принес с собой. В свертке оказался балык из оленины. Старик достал из кармана самодельный нож и ловко нарезал мясо тонкими ломтями.
- На, ешь, - сказал старик, - это очень вкусная олень.
По-русски он говорил плохо. Слова выговаривал с трудом, а о падежах и родах вообще, видимо, не знал. Я взял кусок и съел. Было действительно очень вкусно. Во всяком случае, по сравнению с квашеной капустой, которую приготавливал Митяй или его жена. Я подумал, что надо как- то отблагодарить старика за угощение. Поднявшись, и сделав жест рукой, означающий, чтобы он подождал кушать, я сходил к стойке и принес "два по сто" чистого. Один стакан я поставил перед стариком.
- Под такую закуску грех не выпить.
- Ага, - только и сказал старик.
- Ну, за дружбу народов? - поднял я свой стакан.
Я выпил и закусил балыком. Тут я заметил, что старик, только поднес свой стакан к губам, но пить не стал, а поставил его обратно.
- Не пьете? - спросил я, - извините, но больше никакого алкоголя тут не продают.
- Ага, - опять сказал старик, - тебя как звать?
- Николай, а вас?
Старик не ответил, вместо ответа он снова задал вопрос:
- Где твой дом?
- Это очень далеко. Из Москвы я приехал, - соврал я старику.
- Из Москвы? - как бы изумился старик, - Москва, столица, большой город. А твой папа, мама тоже из Москвы?
- Да, и дед, и бабка, и их родители всегда жили в Москве. Я коренной москвич, - продолжал я вдохновенно врать. Не станешь же объяснять старику про небольшой городок с труднопроизносимым названием, где я родился и прожил всю свою жизнь.
- Это хорошо, - обрадовался старик, - ты охотник?
- Нет, я инженер.
Старик наморщил лоб. Это слово ему ничего ни говорило.
- Ты учился? - наконец спросил он.
- Да, сначала десять лет в школе, потом еще пять в институте. Институт - это высшая школа. А всего пятнадцать лет.
- Да, - изумился старик. Он зацокал языком, видимо, подбирая слова, что-то пришептывал и, наконец, спросил:
- А почему ты здесь. Москва, много лет учений и этот поселок?
- Были причины, - ответил я, - но тебе это будет не интересно.
- Ты куришь табак? - спросил старик без всякого перехода и достал из кармана кисет и бумагу.
- Нет, я не курю.
Старик очень обрадовался этому моему "подвигу" и быстро спрятал кисет.