Не боязливо, но с той выверенной осторожностью, что позволяла и от шальной крысы вовремя увернуться, и подобрать дурного подростка на трассе, и держаться на хорошем расстоянии от тумана, если таковой начинал преследовать.
- Выходит кто?
Ответом Саньку стало единодушное молчание.
Гул мотора не сменил тональности, автобус мягко проплыл мимо освещенной бетонной коробки. Даже решетки остановки целы. Не порезаны, не растащены по участкам.
"Хорошо" - мысль, скатившаяся откуда-то из-под потолка, была столь простой, что Вадим очнулся от студенистой бездумицы. До дома недалеко, ночь тихая, две смены уже позади.
Чайку бы.
Впрочем, Олька и мама ждут. Мама - так точно. Ясно, что суетится на кухне, поглядывает на часы, прикрикивает на Ольку. А та все равно от уроков волынит. Что ей до скорого дня? Не наступил же?
И на пеструю, чуть влажную клеенку опустится большая кружка крепкого до черноты чая - прежде обеда и всех расспросов. Хотя, какое там - без расспросов? Олька мышкой примостится напротив, будет с лисьей хитринкой поглядывать, пока Вадим не выдержит и не полезет в рюкзак.
Он сам и не заметил, как расплылся в глуповатой улыбке. Мать, понятно, отчитает за яблоки, и радостно визжащей Ольке от силы четвертинку даст...
- На выход е...
Санек запнулся, замолчал. Стал мягко тормозить.
Отъехала дверь, впустила одуряющий запах мерзлой травы, облачко пара и девчонку, что выдохнула это облачко. Девчонка запуталась в каблуках, споткнулась на ступенях, за что получила дополнительно от Санька:
- Ну! Живее, не аттракцион тебе тут!
Живее не получилось. Испуганными зверьками дернулись синие ресницы, непослушные коленки больно стукнулись о ребро ступеньки.
"Синяки точно будут" - вдруг подумалось Вадиму. Он даже потянулся, чтобы подхватить нескладеху, выдернуть на проход, но она сама, будто по незримой отмашке, вскочила, отряхнулась и с компенсирующей наглецой рухнула рядом с Вадимом.
Вадим, с показным равнодушием изучавший мутные силуэты деревьев, невольно среагировал на мелькание сбоку. Мобильник большой, с внушительной антенной. Самый дешевый в три получки едва укладывался, а такой-то вообще простому смертному не купить.
Украла, получается?
Для воровки девчонка слишком легко управлялась с устройством. Движение пальцев по экрану выдавало отточенную привычность действий: не первый день, не первый даже месяц она набирает тексты.
- Не боишься? - не сдержался Вадим.
- А должна? - телефон нырнул в сумку.
Слова растворились ранее, чем могли бы прозвучать новые. И в этом отголоске до последнего подрагивали удивление точнехонько напополам с презрением.
Также - ровно разграничившись - распределилось у Вадима восприятие соседки. От нее тянуло табаком, дерзкими духами и стылым излетом долгой ночи, и это неясно влекло. От нее исходило нечто неосознанно-хищное, и это вполне отчетливо отталкивало.
Слова копились в горле, комкались, не желали нанизываться на веревку предложения.
- Мало ли... а туман близко?
- Пришлось бежать, - при красноватом свете узкие радужки казались медными, - а у меня каблуки.
Прорезалась плаксивая нотка.
Вадиму нечего было ответить. Не выскажешь же сомнение? Мол, кто нормальный ринется в такой час?
Девчонка устало шевельнула ногами.
Протянула:
- Свалить бы отсюда. Куда угодно, но подальше!
- А смысл? - хмыкнул Вадим.
И пожалел. Лучше сидеть, пялиться в окно, считать бусины остановок на ожерелье маршрута. Нет же, дернуло что-то за язык. Хотя пустой треп всяко лучше свинцовой тяжести неумолимо накатывающего сна.
Вадим в дороге не спал. Суеверно чуял: стоит только ухнуть в мутные глубины, как обязательно назреет что-то скверное.
Нельзя. Нельзя, потому что через час засияют восхищением Олькины глаза при виде яблок.
- Здесь ловить нечего. Дохнет все тут, - пожала плечами девчонка. - Мы давно улететь мечтаем, да очередь большая. Ближайшие места через полтора года свободны.
- И куда? - разговор начинал жить собственной, бесконтрольной жизнью.
- В Калифорнию. Там остановки герметичные. Свет всегда есть. И парки под куполами, и без тварей. И интернет доступен. Почасовой доступ, правда, но есть.
Парки Вадим помнил - из Олькиного учебника. Все утопает в зелени, счастливые люди на картинке сжимают пучки воздушных шаров. Дети, самокаты, какие-то мелкие - едва ли больше ладони - птицы. Такие явно не разбивают голову одним ударом клюва.
- Трясет там только, - глухо донеслось сзади. - Каждую неделю. Не, милая, спокойнее нашего Крыма нигде не найдешь. Север весь заледенел, в Москве радиоактивные вспышки, Европа напрочь тонет. Сиди лучше здесь - проживешь долго и счастливо.
- Вот вас спросить забыла, - буркнула под нос девчонка и вновь вытащила телефон.
Судя по демонстративно-внимательному виду, интересного в электронных потрохах ничего не случилось, но грозилось произойти в любую минуту.
Переброска фразами могла бы на этом иссякнуть, но обрела дополнительное дыхание скрипучим возмущением:
- Вот что ты, старый мелешь?! Вот в газете вчера писали, что все там в Америке хорошо, будь они неладны! Ты вот цены за свет видел? Наживаются, будь они неладны, на людском горе, дерут втридорога...
Вадим поддался соблазну, обернулся. Позади, наискось через проход, сидела пожилая чета. Он в выцветшей кепке с рожицей, в засаленном пуховике и с зачехленными удочками, она - грузная, с зажатым меж толстыми ногами ведром. Рыбу везут, что ли?
Ведро сверху закрыто пакетами из супермаркета.
- ...Димка, помнишь, говорил? Бензин уже триста сорок за литр. Совсем стыд потеряли! А ведь раньше, когда ночи и дни всего часов по семнадцать были, все не так... было.
- Какие семнадцать? - урезонил старик. - Еще в детстве не меньше суток длились. Проснулся - темно. Ложишься - темно. Опять проснулся - по-прежнему темно. Покороче, конечно, чем сейчас, но точно помню: мне в школу, мама красится, в планшете своем там читает, и мне пинает - давай, Толик, шевелись.
Семейная перепалка разгоралась. Не злая, но упрямая, подкрепляемая личными воспоминаниями и отсылками на то, что Кузнецов обещал.
Обещал депутат, разумеется, поднятие пенсий, много автобусов, безопасные дороги и постоянную подачу электричества.
- Крыс там нет, - девчонка оторвалась от телефона, - и псов. Из дома можно выйти и спокойно до остановки дойти. И до магазина - тоже можно дойти. А еще там кукуруза есть и шоколад. Настоящие.
В голове Вадима вновь нарисовалась идеальная картинка из учебника. После картинка померкла, представился уютный коридор, коридор перетек в малую комнату. Вадим по привычке идет в обуви, мама одергивает, он тогда тащит сумки с картошкой, капустой и банками консервированного горошка на кухню. Как по часам, подскакивает тетя Нюра, смотрит с заискиванием, предлагает обменяться. Сегодня ее Вовчик наловил и барабульки, и ставридки, и даже морского кота может предложить, только вымочить его надо. Горошку-то страсть как охота! Мама мнется, отказать неудобно, оглядывается на Вадима...
Отъехала дверь, впустила угрюмого парня.
- Это... до Севастополя. До центра, в смысле, - он протягивает Саньку мятую сотню.
Санек сначала трогает автобус, затем принимает оплату.
- Близко туман? - спрашивает кто-то из глубин салона.
Когда становится тихо, и нечего сказать, звучит дежурный вопрос о тумане. По привычке. Ежели начнет автобус не брать людей, тогда да, пора нервно зачесаться.
Парень не сразу и неуверенно кивнул.
- Это... видно, но так... - выдал с запинкой, получил сдачу монетой и побрел к свободному месту.
Машина въезжала в город, в ту часть, что относилась к густонаселенной. Обнадеживающе теплились окошки домов, дарили успокоительную надежду прибывающим: где горит свет, там домочадцы ждут. Где не горит - там или все в сборе, или ждать больше некому.
Ведь не только туман окутывает плотными завесами, а после разъедает до костей.
Утихшая было говорильная буча в салоне попыталась вновь разгореться. Что-то начала доказывать невидимая басовитая дама, но ей разумно не отвечали.
Девчонка увязла в синеве мобильного экрана, Вадим - в нестройном счете отрезков пути до дома. Двое вышли на автовокзале, трое со смехом запрыгнули на Суворова. Звякнула банками цыганистого вида крепкая бабенка на Сквере, на Нахимова ей предложил обмен тот самый старик с удочками.
Вадим блаженно прикрыл глаза - на долю секунды, не позволяя усталости ввинтиться в беззащитное нутро. Чтобы там ни говорили про трещины и подтопления, про одичавших сколопендр и токсичные низовки, жизнь катила тихо и мирно. Полыхали долгие рассветы, и отогревался до застенчивой улыбки продрогший за ночь город. И они с Олькой шли на набережную, где визгливо базарили белокрылые чайки, и иногда покупали сакскую минералку или пузырящийся лимонад, а если после получки - то по мороженому, и какой-нибудь браслетик с колечком...
- Вадим... - прозвучало громко, но с каким-то придушенным извинением.
Заснул?! Господи, заснул же?!
Санек притормаживал, хотя до остановки метров под триста оставалось. Вадим прилепился к окну, въелся взглядом в дом, что проглянул в просвет меж двумя другими. Третий этаж, решетки, жухлый плющ, мертвые окна.
Не первый год Санек знал Вадима, и место его высадки, и место проживания.
- Будешь... выходить?
Сойдет, допустим. Вот он - огражденный островок безопасности - остановка. А дальше - бегом до угла, выдохнуть, выглянуть. Скорее всего, крысы потрошат помойку. Конец ночи, не утро, мусор еще не должны были вывезти. Значит, крысы вряд ли бросятся следом. Поэтому - новый рывок вдоль дома, на тропинку, до подъезда.
Прислушаться... место-то скверное, но псы последние пару месяцев сюда не забредали, они больше Остряки, Казачку и Балаклаву терроризируют. Все равно - проверить, только после марш-броском до последней точки, до своего подъезда.
Ввалиться в душную тьму, механически отмахнуться от пауков, взмыть по лестничным пролетам, с гулко бухающим сердцем каменно застыть перед дверью.
Внутри, где-то в животе, теплится лучина безмозглой надежды. Живы. Вот просто должны быть живы, потому что ждут. И Ольке уроки доделать надо, и она рисует на конкурс дурацкую картинку про рай на Марсе. Все ведь когда-нибудь улетим на Марс, и заживем так, как обещают по радио.
Мама нальет чай - крепкий до черноты, до горечи, с оседающими чаинками и соломинками...
Вадим бежит. Вадим кивает Саньку и бежит вопреки здравому смыслу.
Вадим бьет кулаком по гулкой двери и боится перестать бить, потому что пока есть действие, лучина надежды продолжает тлеть. Пока отбивает кулаки, нет бездушной тишины и мертвого напряженного ожидания.
Щелкают замки.
- Ой, Вадик, а у нас тут свет опять отключили, а Оля свечу долго найти не могла, и я уже сама запаниковала, мы что-то...
...толчок.
Назойливо долбит стекло в череп над виском. Мелькают уличные огни, прожигает душу прореженная россыпь желтых окон многоэтажек.
Чахоточно светлеет край неба - еще не видишь, но уже чувствуешь, как поджимает хвост долгая ночь, и, юля задом, начинает мелко отступать.
Девчонки рядом не было, ее место занимал снулый мужик в выпендрежных очках.
До просвета с родным домом - три остановки. Нет, не три... две. Полторы, то есть.
Вадим прижался лбом к болезненно вздрагивающему стеклу. Ох, не любил он засыпать в пути, очень не любил. Сон всегда нес с собой что-то гадкое.
Остановка. Вышли, вошли.
Задвинулась дверь. Вздохнул и потащился автобус.
Внутри невыносимо ныли невысказанные слова. Ведь все будет хорошо? Ведь горят окна? Ведь...