Скажу сразу - помню далеко не всех. Наверное, потому, что память сохранила лишь то, что имело для меня какое-либо эмоциональное значение. То, что легло в фундамент жизни и характера.
И, если я чего-то не запомнила - значит оно прошло мимо меня, не задев.
Очень хорошо помню свою первую учительницу в первом классе - Ольгу Христофоровну. Не спрашивайте о фамилии - её в памяти не осталось. А осталось глубокое чувство покоя, доверия и защищенности, которое мне подарила эта чудесная женщина. Чем оно было вызвано фактически - я не знаю, но благодарю эту чудесную женщину, что она была в моей жизни.
К сожалению, Ольга Христофоровна ушла от нас после первого класса на пенсию. Она уже была достаточно пожилым человеком и не очень здоровым, поэтому и передала класс более молодой Евгении Адриановне. Об этом человеке и учительнице я ничего хорошего сказать не могу. Позднее опишу случай, который произошел при её активном участии и навсегда запомнился мне своей жестокостью.
Евгения Адриановна вела наш класс в начальной школе, по-моему до 5-го класса. Точно не вспомню.
После неё почти что один год была Тамара Петровна - преподаватель английского языка. Это была женщина среднего возраста, крашеная блондинка с резко меняющимися настроениями. Орала она на нас знатно. Но теперь я её понимаю куда больше - класс был большим и достаточно "активным". Помню в её бытность классной дамой, в 6-м классе мы затеяли КВН на химическую тему с классом Б.
Группа "сценаристов" сбегала на Соборку (Соборная площадь перед школой) писать сценарий, но дело заканчивалось беготнёй по детской площадке и катанием на качелях.
КВН мы с треском продули классу Б и получили дополнительный нагоняй за то, что в конце домашнего задания в качестве декорации к популярной тогда песне "И на Марсе будут яблони цвести" держали в руках деревце вишни, которое я привезла с дачи. Там жители дач расчищали кустарник, и я прихватила юную вишенку с собой для выступления в КВНе.
Нас обвинили в истреблении зелёных насаждений. Но хоть в этом-то мы были не виновны. Проигрыш и позор был страшный!
Тамару Петровну, как классную руководительницу поругали на педсовете за то, что она спустила всё на самотёк и доверилась в подготовке игры своим безответственным ученикам. Сейчас уже не могу припомнить откуда мы это узнали. Скорее всего по сарафанному телеграфу.
И, наконец с конца 6-го класса, если мне не изменяет память, нашим классным стал Павел Никитич Бегань.
Об этом Человечище можно рассказывать долго и много. От него шла огромная волна энергии - врываясь в класс на урок, он немедленно начинал опрос учеников. Даже не умостившись своей могучей фигурой на кафедре, он уже вызывал к доске случайно выдернутых из-за парт школяров. Спрятаться от этого урагана было невозможно. Тот должен был писать на доске предложение, другой подчёркивать разными линиями его синтаксические члены, а третий тут же объяснять всю структуру написанного.
Урок несся на всех парах, взвизгивая на крутых поворотах речи и обдавая наблюдателей искрами возмущения Павла (так мы его звали) неправильными ответами. Собственно, наблюдателей на уроке никогда не было. Павел никого не оставлял в роли наблюдателя и отвечать на вопросы приходилось всем в классе.
После такого урока нас можно было выжимать, как тряпку - спины были мокрыми, а головы гудели барабанами.
У меня была "врождённая грамотность", наработанная очень ранним (с 4-х лет) чтением. Особой заслуги у меня в том нет и не было, просто, когда я вписываю в слово неправильную букву, внутренний голос начинает фукать и плеваться. А вот с запятыми такого не было и нет. И все мои ошибки в сочинениях приходились на запятые. Как, впрочем, и сейчас. Я их ставила и ставлю по внутреннему убеждению. Но Павла это совершенно не устраивало, для него, что запятая, что отсутствие мягкого знака в словах "плодиться и размножаться" было красной тряпкой. Его крупное лицо наливалось алым возмущением, и я получала заслуженный трояк за две пропущенные или одну лишнюю запятую, притом со многочисленными учительскими нравоучениями на полях тетради.
Для очень многих в классе, Павел Никитич открыл сокровищницу русской литературы и языка, привил вкус к чтению и анализу текста. Научил строить план рассказа и, главное - делать выводы из прочитанного. Может быть оттого, что я не входила в круг этих литературных неофитов, он и поставил мне 4 на выпускном экзамене по русской литературе. А не входила я туда, потому что давно уже была в этой литературе своим человеком. Стихи начала писать рано, а свои сочинения, заданные на дом, ко мне домой приходили писать многие соученики, в том числе и будущая номинантка серебряной медали. Школьная газета в классе была практически полностью на моей совести, и он громко смеялся над моими эпиграммами, в том числе и на него, в этой стенной газете. А может быть поэтому?
Павел знал, что я пишу стихи - как-то даже попросил меня дать ему их почитать. И пускай это были наивные пробы пера, но Перо уже тогда было у меня в руках и не заметить того было невозможно. Однако он отдал тетрадь без комментариев и ничего мне не посоветовал. Например, посетить поэтический кружок во Дворце пионеров или литературную студию для молодых поэтов при молодёжной газете "Комсомольська iскра". И родителям не сказал ни слова. Смешно, однако не учитель словесности, а учитель физики - Яков Григорьевич Кругляк однажды тихо и проникновенно сказал мне на ушко:
Павел любил вызывать меня к доске читать что-либо наизусть из заданного давно или сегодня. Один случай я помню, как сейчас. Мы тогда проходили "Мать" Горького, а песню о Буревестнике учили уже давненько. Павел попросил меня прочитать именно её. Конечно я её знала, поэтому бодро начала и вдруг, о ужас, поняла, что после первых двух строк всё остальное забыла, бывает же такое! Павел сидел на кафедре и было такое впечатление, что он был погружен в свои думы. На меня не смотрел. И тут меня понесло. В том же ритме и горьковском стиле я вдохновенно начала что-то говорить, особенно не соображая, что.
В нужный момент остановилась и замерла. Ну, думаю, сейчас такое будет!
Но Павел, словно очнувшись, одобрительно кивнул и отпустил меня на место. После урока ко мне подошел Витя Петросян и ехидно спросил:
- А что это ты несла, подражая Горькому, я ничего не понял?
В бытность классного руководства Павла Никитича мы выиграли второй КВН у класса Б и было это через год после нашего оглушительного проигрыша. Честно говоря, он тоже не принимал участия в подготовке игры, но мы уже горели жаждой мести и нам помогали в этом родители. Они подготовили аксессуары для игры, плакаты и рисунки и вообще вдохновляли нас изо всех сил. Но о КВНе в 7-м классе я расскажу в другом месте.
Нет, мы не ездили с Павлом в походы, не ходили к нему на дни рождения домой, как это делали другие его ученики. Во всяком случае я такого не припоминаю. Но мы его любили - это точно. За всё, что он для нас делал, за силу и эмоциональность его учительского посыла. Потому что он в классе не тлел, а горел желанием заразить нас любовью к русской словесности.
И это у Павла Никитича Беганя прекрасно получилось.
Таким же ярким и светлым был наш учитель физики Яков Григорьевич Кругляк. Высокий, худой, чем-то похожий на журавля, шагающего по вспаханному полю, с горящими энтузиазмом чёрными глазами - он каждый раз на уроке завораживал нас своей любовью к физике и детям. Никогда на нас не кричал, до сих пор помню его добрую улыбку и пришепётывающий тембр голоса. У него был зубной протез, который, вероятно, постоянно выпадал и от этого его речь приобретала какой-то удивительный индивидуальный акцент. Не переставая говорить, он подталкивал протез на место и этот щелкающий звук делал его ещё больше похожим на журавля. Объяснял материал он прекрасно. Для особо одарённых создал факультатив по физике и сам отбирал в него учеников из всех четырёх классов. Я туда не попала, как не особо одарённая особа, а мне так хотелось! Любила физику очень, хотя, конечно, скорее из детского неуёмного любопытства к законам природы, чем из реального дарования что-то в них понимать. Яков принял меня в факультатив и вот тогда и сказал свою знаменитую фразу о том, чем мне стоит заниматься.
Сейчас могу сказать, что не жалею о том, что не пошла вслед за его рекомендацией. Технические науки очень хорошо натренировали мой ум и сообразительность. Чего я бы не сказала про филологию, стань я ею интересоваться. А литературное творчество - оно всегда со мной, с дипломом или без него.
Третьей в ряду любимых учителей была Клавдия Петровна Добровольская - учительница украинского языка. Я любила её мягкий, певучий язык, такой вкусный и успокаивающий, её неизменную причёску под Бабетту, изящную фигуру - всегда аккуратную, подтянутую. Она всегда ходила на каблучках, не очень высоких, но очень изящных. Никогда не орала на учеников, хотя мы того часто заслуживали. С ней мы ходили в Украинский драмтеатр и вообще я даже не помню, когда и как я выучила украинский язык, было такое впечатление, что знала его с рождения. А ведь его я слышала только в школе. Клавдия Петровна действительно раскрыла нам красоту украинской речи, а как она читала стихи Леси Украинки! Это была песня.
И в школе, и после неё, когда уже об украинском языке в быту и речи не было, я продолжала читать мировую классику в украинских переводах - благо их было очень легко купить. И до сих пор люблю читать произведения болгарских, польских, словенских писателей именно на украинском. Так они мне кажутся вкуснее.
Совсем нежданно, с год назад начала писать стихи на украинском. И в этом я тоже благодарна Клавдии Петровне.
Математику у нас преподавал Гольдберг Владимир Ефимович. Он был небольшого роста, крепкий, как боровичок, с круглым плоским лицом и глазами-буравчиками. Мы его до смерти боялись и было отчего. Всё, что не было математикой, было в его понимании глупостью, но эту царицу наук знал только Бог и сам Владимир Ефимович. Причём, Бог знал на пять, он знал её на четыре, а все остальные жители Земли, не обременённые математической гениальностью - на три. Тройка в его понимании охватывала весь спектр наших знаний и колебалась от крепкой до дистрофической трёх степеней.
Взобравшись на кафедру, учитель осматривал нас скользящим взглядом голодного дракона, выбирающего сочную жертву. Тишина в классе была при этом звенящей. И только после его выбора нас отпускало. Правда ненадолго - до следующего гладиатора к доске. Как он объяснял материал - не помню, помню только жуткий страх жертвы и глухое чувство собственной неполноценности. От его уроков неполноценность во мне угнездилась надолго. Но она была неправдой, от которой мне пришлось очень долго избавляться, практически всю жизнь.
Владимир Ефимович любил задавать нам на дом головоломные стереометрические задачи и на следующий день едко вопрошать
- Ну, что, кто решил заданное?
Но у меня дома была мама-математик-кораблестроитель, у которой в голове работал настоящий компьютер, щёлкающий такие задачи, как орешки. В этом случае я, вызубрив, как стих текст решения, поднимала руку и шла к доске. Конечно же Владимир Ефимович знал, кто стоит за моим выступлением, но это его не волновало. В данном случае он сражался с моей мамой. Но победить ему никогда не удавалось - у неё всегда было совершенно неожиданное решение. Так они и боролись друг с другом через меня, как почтовика.
В то время и до конца 9-го класса я носила две длинные косы ниже пояса. Вероятно, они чем-то привлекали учителя математики, потому что, задав в классе задачку для решения и проходя мимо парт, пока мы трудились над её решением, он всегда останавливался рядом со мной и наматывал на свой кулак одну из кос. Может для того, чтобы оторвать мне голову? Кто его знает.
Когда в мае 1967-го я попала в больницу с аппендицитом, то выйдя из неё, вернулась в класс с новой причёской - хвостом вместо косичек, подвёрнутым бубликом. Владимиру Ефимовичу это страшно не понравилось, и он даже соизволил высказать своё мнение на уроке.
В результате всех переживаний, которые выпали на нашу долю при изучении загадок математики, я использовала в своей жизни лишь малую часть того, что пытались вдолбить в мою голову. И это несмотря на то, что потом училась в техническом вузе высокой сложности.
Всё, что использовала в жизни - это таблица умножения, проценты, пропорции и части. Т.е, по сути - начальная арифметика. Вы можете мне возразить, но на любое возражение у меня есть огромное количество альтернативных предложений по изучению математики в школе, да и всех остальных предметов тоже.
Но, главное моё убеждение в том, что школа не должна ассоциироваться у школяров со страхом и скукой, а именно эти два чувства были доминирующими все 10 лет обучения.
Добавлю, что от чувства своей неполноценности в математике меня избавила преподавательница ВУЗа - Абрамова, которая готовила меня к поступлению в технический ВУЗ после провала попытки поступить в Университет. За два летних месяца, повторяю - за два месяца, она сумела так объяснить мне всё, что требуется для понимания основ школьной математики, что я стала щёлкать алгебраические примеры и задачи, как жареные орешки.
К сожалению мою полную врождённую бездарность в стереометрии она побороть не сумела. Но, вот эта часть математики мне вообще ни разу не встретилась на жизненном пути.
Очень колоритной фигурой в моей школе был Савелий Петрович Гудзенко. Чего он только не преподавал - военное дело, астрономию, географию, экономическую географию и даже труд. Правда уроков труда под его руководством я не помню, но другие классы такое вспоминают.
Нет, он не водил нас в походы по боевым местам, но описывал Курскую битву во всех её подробностях. Вплоть до того, что рисовал карты боевых позиций противников по дням и часам. И заставлял нас вызубривать все эти подробности назубок. Я очень долгое время помнила все линии окопов и количество боевых частей этой битвы. Что несомненно, очень помогло мне в дальнейшей жизни (сарказм).
Честно говоря, мы относились к Савелию Петровичу не очень серьёзно. Может оттого, что он был такой 'многостаночник', а может потому, что ни на один сложный вопрос по астрономии он ответить нам не мог. Хотя сейчас я понимаю, что в этом было мало его вины. А может и много.
Дети, как правило, хорошо чувствуют чью-то слабость в теме и достаточно при этом объективны в оценке говорящего.
Но могу сказать одно - Савелий Петрович не 'отбывал номер', приходя на урок. Он старался изо всех, как мог, но недостаточно умел.
Чего нельзя сказать про учителя истории Осадчего Василия Васильевича. Вот кто скучал на каждом своём уроке. Он сидел на кафедре всегда в каком-то полусонном состоянии. И, что бы мы не говорили, повторяя учебник, этот сон не проходил. Оживлялся Василий Васильевич лишь с ответами Яна Гельмана, который всегда мог рассказать что-то новенькое, неизвестное учебнику. В истории Ян Гельман был настоящим докой.
Однажды и мне удалось 'разбудить' учителя. Я как раз читала роман Вальтера Скотта Квентин Дорвард, ну и вывалила перед ним всё что оттуда узнала. Конечно он сразу понял откуда ветер дует и, улыбаясь спросил:
- Что, читаешь Вальтера Скотта? Молодец!
Теперь я понимаю, почему учитель сам скучал на своих уроках. Он был 'закован' в латы требований и обязательств перед партией и правительством. Ибо история в то время, да и сейчас, пожалуй, была на услужении власти, а не исторической правде.
Именно под небольшим отрывком о преподавателе истории хочу высказать своё альтернативное представление о том, как и что следует преподавать в школе. Вы, мой дорогой читатель, можете со мной не согласиться. Это Ваше право.
Так вот, я полагаю, что именно история может стать той волшебной палочкой, которая поможет разбудить интерес молодого разума. Тот интерес, который всегда есть у детей с их бесконечными простыми вопросами, что нас так раздражают своей сложностью. Куда деваются те вопросы и тот интерес в школе?
Говоря - история, я подразумеваю историю любого предмета - что литературы, что математики , химии, физики, да и всего остального. Я не помню ни одного доказательства ни одной теоремы, а вот историю появления её я бы запомнила.
Почему, зачем и когда?
Три волшебных вопроса для каждого открытия.
Этим ключиком можно открыть любое воображение и любое детское и недетское любопытство.
Более того за ними идут следующие два - как применить найденное и правильно ли то, что оно лишь частный случай и может быть опровергнуто при дальнейшем развитии науки.
Через цепочку история находки и её дальнейшее применение и развитие можно раскрыть эволюцию развития человеческого общества от каменного века до сегодня.
Моим любимым романом всегда был "Таинственный остров" Жюля Верна и я "задалбливала" учителей вопросами о том - как выжить на таком острове, получить электрический ток, из чего сделать орудия производства, как отличить ядовитые растения от полезных и так далее.
Отвечая на такие вопросы они могли бы открыть связь явлений материалов, животного мира с эволюцией человечества. Но, увы, никто и никогда на мои вопросы не мог ответить. И мне стало скучно в школе.
О, как много я бы могла рассказать о том, что передумала и нашла в результате своих поисков новой школы. Но это будет уже совсем другие воспоминания.
Об учительнице химии - Марии Фёдоровне Григоращук не помню абсолютно ничего. И это достаточно странно, потому что я хотела поступать в Университет на биохимию и дополнительно занималась химией с прекрасным педагогом - мамой Наты Костюк. Она улучшала знания у самой Наты, мои и Марины Савельевой уже в десятом классе. Благодаря ей я сдала вступительный по химии на пять, а вот математику полностью завалила. Просто совершенно онемела во время экзамена - спасибо Владимиру Ефимовичу Гольдбергу за выработанный стойкий эффект ужаса.
Зато помню учительницу биологии - Ватину Наталью Ивановну. Это была крупная женщина, всегда модно причёсанная под Бабетту и одетая в деловой костюм. У неё был замечательный кабинет биологии со множеством учебных плакатов и цветов. Да и все цветы в общественных местах школы были на её попечении. Я помню, как мы регулярно вытирали пыль с листьев ужасающе скучных растений вдоль главной лестницы внутри школы. Что это были за растения - понятия не имею, но они были столь же скучны, как и постоянная пыль, их покрывающая.
Наталья Ивановна любила свой предмет и знала его хорошо. Она не только давала нам информацию из учебника, но и рассказывала о новых достижениях, например, генетики. Помню, как она была удивлена, когда на её вопрос - знаем ли мы, что такое ДНК и РНК никто в классе, кроме меня не ответил, а я ещё вдобавок к ответу наплела историю про Менделя и его горох. Очень жалею, что не пошла учиться в сельхозинститут. В то время это был мощнейший институт в Одессе с хорошей школой и прекрасным оборудованием. Вот там бы я и занялась любимой генетикой. Но, кто бы в семье позволил мне туда поступать? В сельхозинститут? Дочке моего папы? Да никогда!
И, наконец об английском языке и о том, что он значил в моей дальнейшей жизни.
Самой большой удачей в моей школьной жизни были учителя английского языка и литературы - Полина Семёновна Турий и Валерия Анатольевна Введенская.
Полина Семёновна учила меня от А до Z все школьные годы и я, таки, это язык знала. Конечно, попади я в Лондон, то не поняла бы ни слова. Смешно, однако так оно и было. Помню, как одна из наших учительниц побывала в Лондоне и рассказывала о своих впечатлениях. Так она тоже ничего из сказанного вокруг не поняла. Но это совершенно не помешало мне на протяжении всей моей деловой жизни, а затем уже здесь в Германии активно пользоваться английским. Даже в Euroschule, которую я закончила уже тут в Aschaffenburg в 51 год - я прекрасно сдала выпускной экзамен по английскому языку в продвинутой группе языкознавцев. И за это мне следует всегда вспоминать Полину Семёновну добрым словом.
Валерия Анатольевна пришла к нам уже в старших классах и преподавала нам английскую историю и литературу на английском. Она была практически самой молодой из учителей и самой модной. Резко отличалась от всех остальных своей, как бы сказать точнее, - европейскостью. Словно Жар-птица залетела на минуточку в нашу скромную и высушенную правилами реальность. Валерия прекрасно знала предмет - её было интересно слушать и английская история обретала в её рассказах плоть, запах и вкус, а литература - истинное звучание.
По заданию на дом мы переводили английские стихи на русский и тогда я впервые написала не прозу, а настоящий стих, чем очень сильно удивила учительницу.
Вот, пожалуй, и все учителя, о которых я помню по сию пору.
Но о некоторых воспоминания всё-таки хранятся в связи с какими-либо событиями в школе.
О них я напишу позднее.
Продолжение следует.