цикл города и страны

дракон Крым

какая сушь и тишь, и пыль 
ракушек в складках доломитных,
чешуйной шкурой старый Крым 
прибой оставил у калитки
и выполз ящером на брег, 
ребристым швом раскинув гребни,
и кипарисной темью век 
прищурив жёлтый взгляд полдневный.
в нём времени закончен лёт, 
замкнувший в фокусе зрачковом
событий тонкий горизонт 
на срезах вековых разборов, 
в провалах каменных глазниц 
волнами моря ходит время,
такая пыль и сушь, что ниц 
упало небо серой тенью,
а между сточенных когтей 
так потаённо и надёжно
припрятан жадный мир людей, 
пригретый им неосторожно.
2004


морвокзал в Одессе

мне плохо в городе моём,
где так заметно
всё, что изменою зовём,
да терпим крепко,
как перегар и мужнин мат
после похмелья,
скрипит изменою кровать,
с единой целью -
зачать российское дитя,
как Неизвестный*,
под лестницу в пролетарьят,
на радость бесам
сеченьем кесаря, резцом
по пьяной лавке
извлёк и новым байстрюком
с улыбкой "love you",
на руки гордо водрузил одессе-маме,
а маяку не стало сил кричать о сраме
и по разрывам родовым у морвокзала
отечества горючий дым горяч и жалок,
облипнет сладкий палец лжи в морской столице -
торчащий фаллосом нужды отель "Kempinski".
2007
*Эрнст Неизвестный, скульптор, автор бронзового уродца у здания Морвокзала в Одессе


Вена

ах, как легка ты, как легка ты,
в раскатах вальсовых стаккато,
на дробных каблучках рассвета,
уколотая солнцем Вена.
под страусовой шляпкой опер
седой парик и гладкий лобик,
незамутненное сознанье
приличного существованья.
а в отраженьях кафетерий
безе для унтер-офицеров
с косою челкой черной злости
и выговором "drang nach osten!"
2007


Петербург

этот город - Европы натянутый слепок,
на морщины залива, на серость и холод восхода,
этот город нечаянно стал прозорливым,
разменяв на медяк неразменный запас небосвода.
этот город продрог, научившись едва быть гранитом
на развилке дорог, где меняют так походя время,
словно завтра потоп и прохожий уже не успеет
выбрать правильный путь, до того, как он станет забытым.
этот город похож, как две капли воды на Растрелли
и щербины от пуль лишь усилят напудренный вывих,
этот город к россии имеет навек отношенье
лишь за то, что Поэт оскорблений российских не вынес.
2007


Италия

вы видали Италию?
я влюблена
в её синее платье вечернего шелка,
кипарисовый стан, золотую наколку
на плече обнаженном горячего дня.
всё мне близко,
как-будто я тех же кровей,
лишь забыла на атрии белую столу,
наготу растворяя щепоткою соли
в драгоценном напитке любовных затей.
сердоликовой каплей остынет закат,
утро режет вслепую мой профиль на гемме,
мир глядит мимо нас лишь по мраморным бельмам
узнавая провалы великих утрат. 
2007


Сан Суси

французский парк черёмухой пропах,
а соловей, акцент нижегородский
рассыпал бисером по мраморным уродцам,
держащим своды мира на плечах.
весна, увы, не вырвалась из плена
изысканных и строгих галльских форм,
прямолинейности и узости пленэра,
стригущего под ноль.
король, 
пытался жизнь свою устроить кучно,
распорядившись трезвостью ума
настолько, сколь ему чужда весна
и страшен случай.
ах, не мучай
себя соловушка, и трели не мечи,
здесь славные тевтонские мечи
всё знают лучше.
2007


Рим. площадь св. Петра

римский вечер затихнул. зевок Колизея
поперхнулся созвездием красного Марса,
и голодною кошкой мурлычет пространство,
обтирая мне ноги прохладой музея.
вот зрачок полумесяца вперился в термы,
словно видит ушедших, иль просто забылся
и нахохлился мрамором старый патриций,
безголовость времён называя мигренью.
а над ним хор цикад вызывает удушье,
как счастливый конец затянувшейся драмы.
Рим натянут на видео, как на подрамник,
чтобы свет в декорациях выставить лучше.
но сплетение пальцев запутанных улиц,
чашу площади плотно держащих за ножку-
напряжение жил, разрывающих кожу,
направление сил, чтобы мы не споткнулись.
2008


Одесса

немного тишины у старого причала
и чаячья гульба у затонувших шпал,
где Чёрным морем день раскрашен от начала
до полуночных звёзд и бесконечно мал,
там замки на песке и память не умеет
переступить рубеж, но, заплатив пятак,
я Лету перейду и, обернувшись смело,
увижу свою тень и опустелый мрак.
2008


ливень в Берлине. верлибр

а, знаешь, наверное, проще
распаковать чемоданы
и выйти на площадь в уже затихающий ливень.
смотри, эти маленькие балерины Дега
танцуют почти безупречно.
ах, нет, я ошиблась,
это всего лишь листья на жёлтом паркете обочин.
и можно лицо отвернуть и не видеть витрину
с накрашенной куклой,
но с мокрой поверхности глаз
как убрать негатив отражений?
давай подождём, 
пока смазанный профиль рекламы
нам скажет, что делать.
давай?
2008


Берлин в Рождество

хрустнет ампула дня, отдавая наркотик восхода,
вены улиц забьются под острыми иглами шпилей,
этот город вдохнет испарения жалкой погоды
и натянет асфальт на следы от резиновой шины.
он упрячет за дверью наивные встречи влюбленных,
и рождественских ёлок ему недостаточно много
для того, чтобы стать словно дерево, вечно бездомным
и хранить от беды беспородных властителей моды.
он распустит в подземке сведенные судорогой пальцы
до того осторожно и, где-то по-детски, наивно,
что за все достиженья он полною мерой заплатит,
как заплатит жестоко парижский его собутыльник.
над Голгофою Сити воспрянет корона Варравы
и холодным неоном напьётся до рвоты наместник,
но у мокрой скамейки под знаком с названьем бульвара
спит и видит грядущее липы росток малолетний.
2008


спектакль в Париже

а в третьем акте кончилось стаккато
дождя по обнаженной ветром крыше
и стало видно, как ноябрь заплакал
над телом неподвижного Парижа.
так зелено и голодно темнел он
в глазах садов в преддверии морозов -
палач готовил топоры и перья,
отточенные на гусиной коже
остывшей набережной
вдоль открытой вены,
текущей сквозь дырявые карманы
пустых мостов, золотоглазой Сены.
и долго длился быстротечный вечер
под брошью Эйфеля на темно-синем небе,
и умывался человечий лепет
pianoforte в теноре столетий.
тянулся голос сахарною нитью
сквозь шорох нот, связующих мгновенья,
а дирижер во тьме фонарной тени
сломал пюпитр и за Горгульей сникнул.
и выпал звук на суд полуподвалов
и лож дворцовых связанных в adagio -
ноябрь стоял у рампы с тёплой ложью
и вытирал ей лоб туманом влажным.
2009


Трианон

в деревню, в глушь, в Версаль сослать 
себя. в салон Антуанетты,
средь артишоков и цыплят 
искать мотив волшебной флейты,
глядеться в одичалый пруд, 
где толпы карпов прирученных
не хлеба будничного ждут, 
но корки деликатной черного.
а мякиш правды гол и леп, 
но груб житейскими мозолями,
и миф отходит, как послед, 
после рождения истории,
он кормит сирых и простых 
своею тонкою облаткою.
в деревню, в глушь, в Версаль. за стих
под гильотину правды гладкую.
2009


Лейпциг

прямолинейность улиц придаёт
слепую неизбежность перспективе.
останусь на ночь в скошенной тени
помпезного балкона для воззваний
и подожду свержения Помпей
в пустую банку pepsi-реализма.
пусть новой реставрации аборт
освободит дома от смысла жизни -
размытые белила облаков
фотографам послужат украшеньем
и вот она -история! готово!
отмыта к лобызаниям стена,
когда, макетом выстроенный город,
обманывает розовым прикидом,
для саранчи сегодняшней
всё сладко.
2010


Одесская цикута

обрастаю ракушкой.
волна налипает и тянет
выбирать мелководье и чаще о берег тереться,
где упрятано время в густой, подмороженный тальник,
и за пазухой утра пригрелась гранитом Одесса.
здесь по глинистым склонам сползает французская накипь
прямо в чашу залива к начищенным солью причалам
в этот город заморский с чутьём беспородной собаки
на размах перемен и на голос народа фискальный.
он не любит меня, словно гостя бездомный хозяин,
наши встречи всё реже, чернее молчания чаща,
выбираю цикуту с реганом на новом базаре,
чтобы помнить о доме и дальше,
и дальше, 
и дальше...
2010


Одессе

занавеска приподнята, словно бровь танцовщицы фанданго,
ветер сушит побелку над открытым устало подъездом,
за оконным стеклом синева бесконечно фатальна -
коридор коммуналки ей вторит фальшивым диезом.
эти лица домов так измучены вечным терпеньем,
ожиданием ласки, что выгладит серые стены
и укроет от времени, чья нагота безразмерна
и приправлена горечью старых приморских селений,
город мой, ты обмяк и заправлен за пояс небрежно
у любителя зрелищ и сладкоречивых трибунов,
но синеет окно, занавеска приподнята нежно,
словно всё впереди и тебе уготована юность. 
2013


темница
..........................россии

о, сколько их - российских райских мест -
как падалицы яблочной в июне,
никто её, прогнившую, не ест,
а всё равно наказаны безумьем,
и сумерки заброшенных богов
куда страшнее самой тёмной теми,
в них можно жить, выращивая плоть,
и вместе с нею уходить под землю.
но Богу всё равно - он есть или нет
и сквозь слепые райские глазницы
зеркальным отраженьем льётся свет,
тьму превращая в сумерки темницы.
2013


вечер во Франкфурте

считаю минуты в остатке под фонарём
в навязчивом ритме поэзы Иосифа Бродского,
а небо садится на медь католических форм,
марая невинную облачность розовым отблеском,
мой Франкфурт затих и, запястье реки обнажив,
вскрывает его металлической лунной дорожкою
и льётся безудержно грязная, мутная жизнь
под руки мостов, что до этого ужаса дожили.
вся улица глохнет и дрожь пробирает листву
в предчувствии лета последнего за новолунием,
где сборище окон лакает небесную тьму
с асфальтовым вкусом раздавленной бегом петунии.
наследие ночи рождает привычную боль,
стилетом стиха открывая пивную бутылочку,
и только не вспомню, зачем мне вторичная роль
на этой забытой и нежно забывчивой улочке.
2015


империя зла
.................................россии

вечереет. безлико, бесстрастно
время катится под откос,
и с вершины его одномастной
виден чей-то бездомный колхоз,
пустыря беспробудная серость,
вой собак перед долгой зимой,
где тоска по хозяину спелась
в литургический плач хоровой.
её мир так привычно огромен,
неприкаян, озлоблен, гоним,
что животная преданность голи
отзывается рёвом войны,
и за жёлтой клинической дверью,
утирая плевки и кляня,
так же в светлое прошлое верит
пожилая её медсестра.
2013-2020