Суламен : другие произведения.

Ночной Охотник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вампиры - создание и создатель.

НОЧНОЙ ОХОТНИК

  

Ночной Охотник, Ночной Охотник, ответь мне, глупой, зачем ты живешь?
Живу за тем лишь, чтоб кровь чужую отнять, не платя даже медный грош.
Скажи, Охотник, Ночной Охотник, кого ты в сердце свое пустил?
Я не пускаю в черное сердце, давно я сердце свое закрыл.
Ночной Охотник, а если долгим тебе покажется светлый день?
Не может день мой быть одиноким, я в доме прячу секрет и тень.
Ночной Охотник, а что за тайну ты прячешь в доме, закрыв замок?
Я душу прячу, я прячу сердце, чтобы украсть их никто не смог,
Я прячу то, до чего не вправе ни кто коснуться, оставшись жить,
Мой лунный свет, мой полет и небо - того, кого я могу любить.

  
  
   Я не знаю, зачем пишу все это. Скорее всего, мне просто нужно как-то излить накопившееся, чтобы лучше осознать все, что трогает меня. И если я начал делать это, придется писать до конца.
   Меня зовут Эктор. Я отношусь к тем, кого люди называют вампирами, упырями и другими именами, которые сами придумали для нас. Но мы предпочитаем называть себя Ночными Охотниками. Ночь, наше время, когда отраженный от лунного диска свет настолько слаб, что теряет всю убийственную для нас силу солнца, дает нам силы для охоты - охоты на людей, чья теплая солоноватая кровь является для нас единственной пищей. День же забирает жизни Охотников, заставляет прятаться, делает живые тела похожими на мертвые. А где лучше всего спрятать мертвое тело? В гробу.
   Это не касается меня. Днем я могу жить как любой человек, чем обязан матери, обычной смертной, которую Ночной Охотник, мой отец, не захотел делать подобной себе; обычно плоды таких союзов не выживают, но мне повезло. Я не помню ни его, убитого каким-то сумасшедшим монахом, ни ее, покинувшей мир, едва мне исполнился год. Отчим, брат отца, растил меня как обычного ребенка, позволяя играть с детьми из деревни, нанимая гувернанток и учителей, даря игрушки. Конечно, я замечал странности, творившиеся в нашем замке, и даже как-то объяснял их, если вообще давал себе труд задуматься над ними. В конце концов, другие дети тоже зачастую видели своих отцов лишь по вечерам, когда они возвращались с заработков, да и бессонница как фамильная болезнь меня не смущала.
   Так продолжалось, пока однажды я не почувствовал той особой жажды, отличившей меня от сверстников. И когда отчим узнал о ней, он научил меня быть Охотником - существом, которое, внешне похожее на людей, все же отделено от них. Нет, отчим никогда не называл нас высшей расой, слишком давно он жил на этом свете. Именно он предположил, что созданные мною вампиры тоже смогут выносить дневной свет, становясь в солнечных лучах людьми.
  
   Это случилось, когда мне исполнилось двести лет - достаточно много, особенно в сравнении с коротким человеческим веком, едва ли не юность для вампира. Не помню причину, но я пропустил охоту, и был тогда очень голоден. Сумерки уже сгустились в ночь, и меня истязала жажда. Не та, которую можно утолить водой или вином, нет. Мне нужна была кровь - сладкая, теплая человеческая кровь, так приятно щекочущая горло, наполняющая свежей силой. Я почти чувствовал пульсирующую вену, клыки врезались в мои губы изнутри, в ожидании наслаждения я едва не облизывал их языком. И когда я заметил горящее окно под самой крышей трехэтажного дома, я не стал медлить. Одинокий огонек, всем своим светом приглашавший войти...
   Окно было чуть приоткрыто, и я увидел единственного обитателя тесной комнаты - высокого молодого человека лет двадцати пяти с широким разворотом плеч и шапкой черных волос. Это я рассмотрел в первое мгновение, а в следующее - уже был внутри.
   О, как расширились в ужасе его серые глаза, когда он увидел меня! Представьте, что вы оборачиваетесь, а там, где секунду назад никого не было, стоит неизвестный мужчина, раздвинув губы в оскале, открывающем два острых клыка, добавьте к картине горящие кровавым предвкушением фиолетовые глаза и развивающиеся волосы и спросите себя, что вы почувствуете. Я его не спрашивал, я просто одним прыжком пересек комнату и вонзил клыки в вену на его шее раньше, чем он, пытаясь защититься, вскинул руки.
   Кровь, свежая молодая кровь! Голод, мучивший меня уже долгое время, на секунду обострился и плавно отступил, когда вожделенные теплые струи обожгли мне горло, заставив зажмуриться от наслаждения. Я пил, неторопливо вытягивая из него жизнь, наслаждаясь каждым глотком, как гурман редким вином, смешивая сладость крови с острой приправой его ужаса, а потом...
   Даже сейчас я не знаю, что случилось тогда. Возможно, что-то было в его крови или в огромной безумной луне. Я держал его, чувствуя его сопротивление, как он борется за каждую каплю своей утекающей жизни, но когда я на мгновение оторвался и заглянул в его напряженное лицо, в его больших серых глазах не было так свойственной людям паники. В них бились воля и решимость бороться до конца, это был боец, настоящий боец, какие редко встречаются среди людей. И я почувствовал, что хочу его.
   Была ночь, мое время, и я был сильнее любого из смертных, а он, ослабевший от потери крови, тем более не мог оказать мне серьезного сопротивления, когда я разорвал его одежду, кинул его на узкую кровать и взял его.
   Я помню, как он пытался отстраниться, вырваться из моих рук, лишь еще больше распаляя меня этим. Его губы показались мне такими же одуряющими, как и его кровь, наполнявшая тогда мои жилы. О, его дух был силен, он не сдавался, хотя и понимал всю бесполезность своих трепыханий. Из его горла вырывались лишь сдавленные хриплые звуки, а я все никак не мог насытиться его телом. Спустя несколько часов я снова пил его кровь, а он уже не двигался, полностью обессиленный. Но прежде чем сделать глоток, который стал бы для него последним, я заглянул в его глаза. Подернутые предсмертной пеленой, они все еще пытались смотреть твердо. "Я ненавижу тебя", - яснее всяких слов говорил его взгляд. "Да? А вот ты мне нравишься, очень нравишься, - подумал я. - Тебя стоит сохранить."
   Вряд ли бы ему понравился хищный оскал, появившийся в тот момент на моем лице, но его погасшие глаза уже ничего не видели. Огонь его жизни был слишком тускл, чтобы освещать окружающий мир.
   Я сел радом с ним и провел по запястью острым ногтем. Когда на моей руке выступила кровь, я прижал ее к его губам, заставив принять это необычное вино. Он бессознательно глотнул, а потом уже не мог остановиться. Возможно, он и не пил бы, осознав, чего я добиваюсь, но я не оставил ему выбора. С первой же каплей моей крови он получил приказ, которого не мог ослушаться - абсолютное повиновение. Я дал ему ровно столько, чтобы он был в силах выполнить мой приказ. Когда я отпустил его и, спустя несколько минут, вышел в окно, я знал, что он следует за мной.
  
   Оказалось, что его зовут Карл. Когда я привел его в свой особняк и оставил в отведенных ему мною комнатах одного, он лег на постель и смотрел в потолок. Сомневаюсь, чтобы там было что-либо интересное, даже тени отсутствовали, ведь он не зажигал света, а окон там не было.
   Через три ночи я взял его на охоту.
   Знаете ли вы, что такое ночной полет, когда ваши крылья опираются на ветер, свет луны ласкает кожу и еле заметными бликами ложиться на короткую шерсть? Вы летите сквозь тьму, неторопливо выискивая жертву, чья кровь напоила бы вас, и наслаждаетесь каждым мгновением свободы, недоступной обычным людям! Вы слепы - и вместе с тем видите яснее, чем когда-либо.
   Но тот полет доставил мне не особенно много приятных ощущений. Я чувствовал, как Карл пытается избавиться от давления моей воли, уйти в крутое пике и не тормозить у земли. Он предпочитал умереть, но не быть убийцей и игрушкой убийцы. Как же меня взбесила его несговорчивость! Я тогда со злостью хлестнул его крылом и отослал обратно.
   Вернувшись, я застал Карла в его комнате. Скоро должно было уже светать, но меня переполняла жизнь, отнятая у какого-то прохожего. Силы бурлили в моих жилах, переполняли возбуждением, и когда я увидел Карла, я притянул его к себе и жадно впился в его губы.
   Его сознание отозвалось слабым противодействием, которое никак не могло остановить меня. Я приказал ему раздеть меня и сам избавил его от одежды. Потом я обнял его за плечи, и под моим напором он сначала сел, а потом совсем упал на кровать. Закинув его руки за голову, я, едва касаясь его кожи, провел пальцами от запястий, по тыльным сторонам рук, по бокам, талии, бедрам, чувствуя, как все его тело напрягается от этих невесомых прикосновений. Его дух еще сопротивлялся мне, но все слабее и слабее, я видел, как ему передается мое желание. Я поймал его взгляд и не отпускал, массируя его грудь, наблюдая, как расширяются серые глаза, как напрягается его горло, силясь издать какой-нибудь звук. Я взял его раз, а потом еще и еще, доводя его до исступления и истощения, от которого он мог оправиться, только испив крови. И он, почти не сопротивляясь, выпил кровь у приведенной мною проститутки - инстинкт самосохранения пересилил сопротивление изможденного сознания.
   Следующий месяц я почти каждую ночь брал Карла на охоту, которая неизменно вызывала у него отвращение, сменявшееся усталой покорностью, так что чаще всего мы не трогали людей, и я не назвал бы эти прогулки результативными. Хотя сам процесс полета нравился ему безумно, и неподдельное наслаждение, передававшееся мне от него, с лихвой вознаграждало меня за потерянное время. Днем же он почти не выходил из дома. Свет солнца был для него мучительнее, чем для меня, но это не было единственной причиной. Карл все еще хотел умереть и вполне мог совершить какую-нибудь самоубийственную глупость, а вот я не считал себя готовым потерять его. Несколько раз я приходил к нему, и с каждым разом его сопротивление было все меньше и меньше, лишь скованность, вызванная моим постоянным контролем, всегда оставалась в нем. Когда же, спустя пять недель, я не почувствовал противодействия, я отпустил его.
   За эти пять недель я много думал о нем и о том, какой он неправильный. Все с самого начала было не так. Обычно я не развлекаюсь с ужином, а ужинаю развлечением. А Карл... До сих пор он - единственный, кого я сделал Ночным Охотником. Я не слишком люблю молчание, но принял Карла, немого от рождения. Да, он нем. В ту ночь, когда я выбрал его своей жертвой, он молчал не из мужества или по глупости, он просто не мог говорить. Даже сейчас, спустя много лет, научившись разговаривать взглядом, он чаще молчит.
   Как я уже писал, через пять недель я отпустил его, оставив за собой незаметное для него наблюдение. Несколько суток он почти не появлялся дома, но в конце шестой недели сам пришел в мои покои - и мир для меня перевернулся.
   С Карлом все было не так! До него у меня были любовницы и любовники, люди и Охотники, но в тот день, когда дверь за моей спиной тихо скрипнула, его руки обняли меня, а его клыки нежно коснулись моей шеи, я впервые забыл обо всем на свете. В его руках я плавился и дрожал, как неопытный юнец, принимая его ласки и щедро расточая ему свои. Свободный от моей власти, он дал мне больше, чем пленный, много больше, чем все другие до него. Когда я проснулся тем вечером и заглянул в его спокойное, безмятежное, немного худощавое лицо, именно тогда я впервые понял, что никогда не отпущу его от себя. И если он захочет покинуть меня, я убью его. Во всяком случае, так я думал тогда.
   Я до сих пор помню, как встал с постели и смотрел на него: на его стройное тело, рельефно выделяющееся под простыней, лежащие на широкой груди руки, еще недавно сжимавшие меня в объятьях, упавшие на лоб черные волосы, щекочущие его веки. Его бледная кожа словно светилась в темноте спальни, а губы, так требовательно и нежно целовавшие меня, приоткрывали два острых крепких клыка. Его лицо было простоватым и немного наивным лицом романтика, с довольно правильными, хотя и не совершенными чертами, но я не хотел видеть рядом с собой другого. В моей жизни были более красивые и сексуальные любовники, но ни один из них не вызывал во мне столько трепета, нежности и желания.
   Почувствовав мой взгляд, мой страстный открыл глаза и посмотрел на меня. Я сказал: "Пора вставать, Калле", - и он улыбнулся.
   Теперь я почти всегда зову его только так. Если я называю его Карлом, он непонимающе смотрит на меня, пытаясь понять, почему я сержусь на него.
   Возможно, это и к лучшему, что он нем. Вы знаете, какие ласковые клички можно сделать из "Эктора"? А слышать такое из уст любовника было бы для меня несколько неприятно. В наших же молчаливых разговорах он окликает меня волной... близкого тревожного покоя, иного определения этому ощущению я просто не подберу. Я все еще мог, когда хотел, чувствовать его, но редко прибегал к этой возможности. Он все еще не любил (и до сих пор не любит) охоту - что в человеческом теле, что в теле летучей мыши, и я потакаю этой его причуде, не видя в ней ничего опасного. Люди стали для него чем-то вроде занесенных в "красную книгу" животных, которых он жалел, но из необходимости убивал, не браконьерствуя понапрасну. Это осталось так, несмотря на то, что я обучил его особому искусству убивать.
   Люди придумали ритуалы и правила, как аккуратно, красиво и изысканно нарезать, подать и принять пищу. Как некий эквивалент этому среди Охотников, мы умеем дарить нашим жертвам наслаждение.
   Большое впечатление на Калле произвела девушка, к которой он подошел примерно два года спустя после нашей встречи. Она слишком поздно гуляла по парку, и он вышел к ней из сплетения теней. Его походка была плавной, его глаза завораживали даже меня, он был прям и прекрасен в тишине, которую ничто не осмеливалось нарушать, а его парящие волосы были похожи на угольный нимб. Он смотрел так, словно собирался подарить ей весь мир за каплю ее крови, нежность и сожаление сочетались в его тонком лице. Девушка не испугалась его, слишком похож был мой Калле на ответ невинной девичьей молитве о принце эльфов. Малыш обнял ее и погрузил клыки в пульсирующую на белой шее вену. Девушка задохнулась и выгнулась в его руках, обращая исполненный блаженства взгляд на приветственно и любовно плавящиеся в черном небе звезды. Калле медленно опустошал ее, прижимая к себе тоненькое тельце, и за несколько мгновений до смерти, уже закрыв глаза, она прошептала ему с присущей только таким созданиям искренностью: "Благодарю..."
   Калле положил ее под цветущей яблоней, придав ей изысканно-невинную позу. Бледная, она походила на уснувшего ангела, хотя при жизни не отличалась особой красотой. Ее губы продолжали благодарно улыбаться.
   Она была права в своей благодарности. Мало кто из Охотников наряду с умением дарить вместе со смертью наслаждение обладает другим даром - несколько вечных минут беззаветно любить тех, кто отдает ему свою кровь. И дарить подлинный мир.
   Часто мы наслаждались ночными полетами или долгими прогулками по темным улицам. Я с затаенной гордостью показывал ему все преимущества мира Ночных Охотников, словно хозяин, показывающий свой дом дорогому гостю. Животные сторонились нас, но если я с детства привык к этому, то Калле неизменно мрачнел, когда собаки шарахались от него, скуля и поджимая хвосты. Оказывается, в детстве у него был пес. Он любил собак.
   Я часто уезжал по делам, оставляя его одного в поместье, я не решался брать его с собой. Кажется, я боялся, что если выпущу его из дома, он исчезнет или кто-нибудь заберет его у меня. Если же он никого, кроме меня и напоминающих тени слуг не будет видеть...
   Во время этих отлучек я тосковал без него, но всегда знал, что он ждет моего возвращения с тем же нетерпением и спокойной уверенностью, что я вернусь, как и я сам. Хотя из нас двоих мне все же было легче. Он, запертый в четырех стенах, мало чем мог развеять свою тоску. К тому же, соскучившись, я мог если не увидеть, то хотя бы узнать о состоянии Калле, а он не мог даже этого.
   В тот раз я отсутствовал больше месяца. Все это время Калле сидел взаперти, и в этом смысле причин для волнения не было, но что-то смутно беспокоило меня. В это время я часто ощущал заботу и радость, но это были его чувства, не мои. Он заботился о ком-то! И это в моем доме, где посторонних не бывает и не может быть!
   Нет, ничего, выдававшего его измены, я не чувствовал, но подозрения все равно не оставляли меня, изводили все свободное время, и однажды я бросил все дела и отбыл домой на неделю раньше намеченного срока.
   Был день, конь нес меня сквозь лес и вот-вот должен был показаться поворот к моему поместью, когда я снова решил проверить Калле - и чуть не выпал из седла под напором нежной радости, восторга и смутной гордости. Что это? На кого обращены такие его чувства?! Кто-то... Неужели случилось то, чего я боялся? Кто-то отнимает его у меня? Кто? Женщина, мужчина?
   "Какая разница, - подумал я тогда. - Карл должен был знать, что меня нельзя предавать безнаказанно. Кто бы это ни был, я убью его. Я убью его... их."
   Я сжал зубы, хлестнул коня, и тут...
   Что-то толкнуло меня. Я упал на дорогу, несколько раз перекувырнулся через голову и только после этого почувствовал резкую боль в плече. Угасающим сознанием я видел, как за моим вороным погнался всадник, а какие-то люди окружили меня. Но пока они приблизились, я окончательно потерял сознание.
   Это были местные разбойники. Все как обычно: пустая дорога, неосторожный путник, кустарная стрела с осиновым древком.
   Я очнулся в каменном помещении с зарешеченным окном у самого потолка, из которого доносились споры по поводу: выживу ли я, если вытащить стрелу, и если да, то с кого получать выкуп?
   Непослушные губы сложились в кривую усмешку. Нет, не получите вы свой выкуп, потому что я не доживу до утра. Но для вас это к лучшему. Будь эта стрела из другого дерева, вы были бы уже покойниками.
   Наконец, обсуждения насущного закончились, и я расслышал удаляющуюся дробь копыт. Вся шайка отбыла, оставив единственного часового охранять меня.
   Был уже вечер, и последние лучи солнца растворялись в узком проеме окна. Меня уже давно бил озноб, боль сменилась свинцовой тяжестью, и моя кровь все так же делила время на отрезки, мерно вытекая из раны и крупными каплями срываясь на каменный пол. Мои глаза отказывались смотреть, а голова - воспринимать окружающее, я только знал, что еще немного, и я избавлюсь от всех неприятностей этого мира.
   Дверь с жутким грохотом слетела с петель. Кто-то метнулся ко мне, и я почти увидел, как этот кто-то упал рядом со мной на колени, перевернул мое безвольное тело, а потом резким движением выдернул древко. Наконечник сорвался и остался в ране, но он был из обычного железа и не мог мне повредить. Уже ночь, я мог бы заживить свои раны, если бы не это проклятая слабость. Кровь, только она могла поставить меня на ноги.
   В лунном свете блеснул кинжал, чья-то рука коснулась моих губ, и я почувствовал знакомый вкус. Кровь заструилась по моим венам, заставляя пить еще и еще, пока силы не вернутся ко мне. Мир сразу стал резче, тень отделилась от света, несколько костей, срастаясь, заставили меня зашипеть от боли, не отрываясь от сладкой раны. Я пил, не имея ни сил, ни желания остановиться. Еще, еще чуть-чуть, чтобы самому встать на ноги и уйти отсюда!
   Рука у моих губ дрожала, мне приходилось придерживать ее, ведь я не мог остановиться, Охотник запрещал мне это. Закон гласит: дающий свою кровь добровольно берет плату послушанием. Охотник рядом со мной ослабел уже настолько, что в изнеможении неподвижно лежал на полу, и когда я взглянул на него, дрожь пробежала по моему телу.
   Калле, что же ты творишь! Ну как можно хвататься руками за жгучую осину, а потом еще отдавать столько?! А его глаза смотрели на меня с усталой улыбкой, которая уже не имела сил появиться на лице. Я чуть не закричал, увидев, как заострились его черты, услышав его глухую радость, что я жив, что я в порядке и уже совсем здоров. Он совсем не думал о себе, ему было безразлично, что с ним станется. Его чувства захлестывали меня любовью, нежностью, заботой.
   Я подхватил его на руки и выскочил за дверь. Мы были в развалинах какого-то старого замка. Обострившимися чувствами я уловил запах свежего трупа, недалеко стоял мой запыхавшийся конь. Видимо, он сам вернулся домой, а потом доставил Калле сюда.
   Я почти не помню ту ночь. Остались только смазанные воспоминания о бешеной скачке по ночным дорогам, что я постоянно одной рукой придерживал безвольное тело Калле, норовившее свалиться. Я что-то шептал, забывая слова, как только они срывались с моих губ, умолял Калле потерпеть, говорил, что сейчас приедем и все, все будет в порядке. Я знал, что так и будет, но почти не верил себе.
   Память открывает только, как я ворвался в поместье, прижимая Калле к груди. Я влетел в его комнату...
   Мое появление встретил хриплый крик и возмущенное хлопанье крыльев. Потом маленькая черная тень неуклюже, но яростно атаковала меня.
   "Спокойно, Хаши, место", - по-своему, мысленно, проговорил пришедший в сознание Калле, и тень, к моему изумлению, недоверчиво оставила меня. Я прошел к кровати и положил Калле на одеяло, потом повернулся к насесту, снова посмотрел на юношу.
   "Это Хаши, вороненок, - сказал взгляд Калле. - Он вчера в первый раз полетел."
   Я со стыдом вспомнил все свои недавние подозрения.
   - Калле, прости меня, - проговорил я, падая на колени рядом с его постелью и осторожно, стараясь не коснуться страшных ожогов на ладони, беря его за руку. Он непонимающе взглянул на меня. - Хочешь, когда ты поправишься, мы куда-нибудь уедем?
   Мне не нужно было видеть его глаза, я просто почувствовал его усталую радость и легкую озабоченность.
   "Ты не прогонишь Хаши?"
   - Ни за что. Он единственный, кто скрашивал твое одиночество. Прости, я оставлял тебя одного, я так по-глупому ревновал тебя к этой птице и довел тебя до такого состояния.
   Его нежность захлестнула меня теплой волной. Он не сердился, он винил во всем только себя, и я опять почувствовал раскаяние, не посещавшее меня с того времени, когда я еще для самого себя был обычным человеком. И я понял, что он никогда не оставит меня.
   Правда, Калле? Я слишком сильно люблю тебя, чтобы потерять. Я не знаю, что будет со мной, если ты уйдешь, так что прошу тебя...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"