В библиотеке, перед пустыми, пока ещё не обжитыми полками, состоялось экстренное собрание, сочинений всяческих авторов.
Под возбуждённый шелест страниц обсуждалось решение первой важности - выдача ордеров и постоянной прописки на книжных полках улучшенной планировки. Как и полагается, царила непринуждённая атмосфера взаимонепонимания и ябедничания. Любая подлость оправдывалась значимостью момента. Бомжевать на развале никому не хотелось. Некоторые книги имели неосторожность изъясняться от лица своих авторов, зачастую, давно уже покойных. За сию дерзость, они были награждены премиальной отсрочкой на вселение по полкам.
Смущённо картавящим произведениям В.И. Ленина (Ульянова) резонно заметили, что кровожадной плодовитости их автора может позавидовать любой малограмотный (именно малограмотный) китаец. Террористам не будет места на новой территории. Ленинские книжки попытались было перефразировать соратника и приемника своего автора - товарища Кобу Двугашвили: " Книги за своих авторов ответственности не несут", но их уличили в плагиате, и решительнейшим образом выгнали вон.
Кляузы господина Белинского на каторжный труд Достоевского, подвергли резкой критике, и в целях переосмысления ошибочности своих взглядов, сослали на Богом забытую полку.
Лермонтовский квартет, узнав, что на предоставляемой ему полке пыльно и темно, плаксиво запричитал: " Мы гусары! Как вы смеете! К баръеру! Стреляться через платок". Но, испугавшись, брошенных на ветер слов, углубился в подзабытые цитаты:
" Что ж мы? На пыльные квартиры?
Как смеют наши командиры
Гусарские марать мундиры
О пыльные углы!"
Сборы неразлучной четвёрки напоминали прощание купца Калашникова с братьями. А первый том зловеще и многообещающе бросил собранию свою наилюбимейшую
Фразу: "А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов"
Под стройное улюлюканье гусары удалились восвояси.
Произведениям господина Тургенева тоже хотели было отказать, но те пошли на хитрость, и предъявили собранию первую страницу, с печальным портретом, полным отеческой тревоги за будущее отечественного языка. Убелённое сединами лицо поразило всех без исключения, и Тургеневу были выделены самые лучшие покои.
Толстому тоже возражать не стали, заметив, что по следам православной церкви они не пойдут. У нас демократия.
Наивность доктора Айболита, потерявшего всякую надежду, но всё равно спешащего через пустыню Калахари к реке Лимпопо, к бедным наивным крокодильчикам, симулирующим для того, чтобы безжалостный доблестный Ваня Васильчиков пожалел отца крокодильчиков, всех умилила до слёз. Благодаря Айболитовскому донкихотству опусы Чуковского получили добро на въезд.
Среди оставшихся кандидатов началась самая настоящая паника. Спрос явно превышал предложение. Посыпались советы, направленные на улучшение накалившейся до предела обстановки. Один кровожаднее другого.
Печник, строивший ещё Ленину, взялся за изготовление крематория, всей душой надеясь на вторичное нашествие и редактирование нацистов. Умопомрачительный Гамлет был вынужден его заколоть.
Поэт Бездомный от безысходности сошёл с ума и, схватив голову профессора Доуэля, стал убеждённо доказывать, что это останки несчастного Берлиоза. Мышлаевский хладнокровно предложил сыграть в русскую рулетку его заряженным до отказа безотказным револьвером. Пушкин клянчил у непреклонной няни кружку, хладнокровно отстреливаясь вишнёвыми косточками от Эдмона Дантеса. У кого-то украли последний нос, и несчастный был вынужден в поисках пропажи отречься от ордера. Измученные противостоянием все с надеждой посмотрели на горьковского Буревестника, но тот, с чего бы это вдруг, засмущался и, словно глупый пингвин, спрятал своё тело от взоров.
А с занятых полок въехавшие цинично повернулись к бывшим товарищам переплётами на спинах.