Сулюкманов Эмиль Рамилевич : другие произведения.

По берегам рек Забвения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Основная идея книги: есть сила, куда более могучая, чем человеческая цивилизация. Эта сила способна оживлять умерших людей и формировать из них странные экспериментальные общества. Так и встречаются под одним небом легендарный король Артур и, например, известная фигура Нового времени Оливер Кромвель, разделённые земным временем на добрую тысячу лет. Однако присутствие этой силы на страницах романа незначительно. Всё же это произведение о людях, представителях совершенно разных культур и эпох, и об их порой весьма сложных взаимоотношениях. На определённом этапе межличностный конфликт, случившийся многими веками раньше в земной жизни, перерастает в настоящую войну между обществами Мортуса. В произведении прослеживается определённая параллель с мифами древних народов о загробном мире. Повествование сопровождается стихотворениями, написанными мной в разное время. До самого конца в романе сохраняется интрига и непредсказуемость. Более того, книга завершается довольно неоднозначно, оставляя простор как для воображения читателя, так и для последующего творчества автора.

Роман.

По берегам рек Забвения.

Э.Р. Сулюкманов

2010 год.


   Оглавление
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Предисловие

Уважаемый читатель!

  
   Если меня спросить, какой вопрос, по моему мнению, занимал человечество с незапамятных времён больше всего, я бы, подумав, ответил, что это создание вечного двигателя... Потом, передумав, предположил бы, что поиск философского камня являлся главной целью многих изысканий прошлого... Однако, подумав ещё немного, сказал бы, что это всё-таки вопрос бессмертия, вечной жизни.
   Сколько блестящих умов билось над разрешением загадки эликсира вечной молодости и бессмертия, сколько в монарших канцеляриях измарали папирусов, пергамента или бумаги, описывая методики омоложения фараонов, королей, императоров. Пожалуй, никогда не будет известно, скольким придворным лекарям пришлось не сносить свои убелённые сединами мудрости головы, когда попытки продлить молодость своим венценосным клиентам заканчивались крахом. К слову сказать, даже учёные-алхимики, жившие в своих средневековых полулегальных лабораториях, чьи высокие лбы испещрялись морщинами в процессе мучительных поисков философского камня, надеялись, что искомый камень помимо обращения простых металлов в золото мог обладать свойствами эликсира жизни...
   ...Потому что перспектива бессмертия манила и звала. Во власти величайших правителей прошлого были необъятные империи с многочисленными народами, населяющими их, в их распоряжении были сокровищницы, наполненные несметными богатствами. Они повелевали армиями, правительствами и странами, но сами они, увы, в конце концов, оказывались во власти смерти. Ах, какая несправедливость, что смерть плевать хотела на земное могущество, знатность и богатство! Как жаль уходить всемогущим и достигшим всего, чего только может достичь на земном пути человек! Как жестоко, что смерть смогла унизить до уровня простых смертных даже самых великих из когда-либо живших: Александра Македонского, Юлия Цезаря, Чингисхана, Наполеона! Кто-то, как, например, Александр, ушёл внезапно, едва успев сообразить, что путь его окончен. Кто-то отчаянно сопротивлялся беспощадной старости, призывая себе в помощь мудрость даосских монахов. Это был Чингисхан. Да сколько ж их было и где все они теперь?! Души их давно покинули их тела, их плоть обратилась в прах так же, как со временем обратились в прах созданные ими империи.
   Исследователи нашего времени, отчаявшись, видимо, найти секрет вечной жизни и молодости, сосредоточили свою творческую энергию на исследовании возможности загробной вечной жизни. Проще говоря, чтобы проверить обоснованность веры миллиардов людей в эту загробную жизнь. Так, в 1976 году свет увидело творение американца Раймонда Моуди "Жизнь после жизни".
   Одним словом, вопрос бессмертия или, в крайнем случае, долгой жизни занимал человечество всегда и занимает, по моим наблюдениям, по сей день.
   Быть может, когда-нибудь люди найдут решение этой загадки. Возможно, это произойдёт и не на нашем веку, а при наших далёких потомках... Возможно, победа над смертью будет настолько убедительной, что под силу им окажется даже задача воскрешения давно ушедших людей. Я подразумеваю не создание клонов, всего лишь биологических копий прежде живших людей, а возрождение полноценной личности с присущими ей при жизни привычками, темпераментом и интеллектом. Пожалуй, тогда люди смогли бы узнать, что не успели высказать при своей жизни такие мыслители, как Лев Толстой и Андрей Сахаров, какими ещё стихами нас могли бы порадовать Пушкин, Лермонтов, Байрон, какую музыку могли бы сочинить Моцарт и Чайковский, Леннон и Моррисон, какие секреты мироздания унесли с собой в могилу Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн. Сколько заветных тайн, наконец, смогли бы открыть люди, сколько загадок истории перестало бы существовать.
   Данное повествование является попыткой вообразить, как бы могла выглядеть подобная победа над человеческим небытием. Однако эту победу одерживают вовсе не люди.
  

Пролог.

Авария на проспекте Вернадского.

   Вечерний проспект Вернадского встал в безнадёжной пробке. По всей его длине, плотно прижавшись друг к другу, стояли машины, напрочь лишённые возможности двигаться дальше. Одни водители, похожие на заточённых в темницу узников, в безуспешных попытках разобраться, что же произошло на трассе и когда же движение восстановится, по-гусиному вытягивали шеи. Другие, очевидно, окончательно смирившись с неизбежностью провести в этой пробке следующие несколько часов своей жизни, и не пытались что-либо выяснять. Поняв, что это стояние растянется надолго, они включали магнитолы и уносились мыслями прочь от этого места либо, раскрыв свежий номер "Коммерсанта", углублялись в чтение, лишь изредка отвлекаясь, чтобы отреагировать на слабую динамику трафика.
   "Вечер пятницы", - думали многие из них, объясняя уличную пробку тем, что обычно в это время многие столичные магистрали встают по направлению в область - на выходные москвичи покидали душный и шумный мегаполис.
   В действительности причиной пятничной пробки вечером 25 апреля 2008 года были не только грядущие выходные, но и авария, произошедшая из-за лобового столкновения грузовой фуры и легкового автомобиля. Удар был сильным, из-за чего чёрный "Лексус" остался практически без своей передней части, за секунду превратившейся в труху из покорёженного металла и битого стекла.
   Водитель "Лексуса" был плотно зажат в груде того металлолома, в который обратилась его машина. Однако когда спасателям всё же удалось извлечь его из разбитого автомобиля, он уже был мёртв.
   - Кораблёв Матвей Владимирович 1971 года рождения, - прочитал врач скорой помощи, раскрыв бывший при погибшем паспорт. - Не тот ли это Кораблев, который известный предприниматель? Про него на этой неделе в газете писали.
   - Тот самый, - закивали ему в ответ.
   - Жалко парня, - пятидесятилетний врач горестно покачал седеющей головой. Дескать, молодой ещё, чтобы умирать.
   Уже стемнело, когда погибшего увезли с места происшествия. Разбитую технику после составления протокола убрали, и вскоре лишь россыпи битого стекла напоминали о недавно разыгравшейся здесь трагедии.

Часть 1. Обычная реальность.

Глава 1. В конце рабочего дня 25 апреля 2008 года.

Приём у генерального директора. Гедонизм вечерней столицы. У станции метро "Смоленская". В кабинете Матвея Кораблёва. Знакомство с новостями.

  
   - Матвей Владимирович, к вам посетитель, - мягко прозвучал в телефонной трубке голос секретарши Лены Савиной. - Пропустить?
   Матвей Кораблёв, генеральный директор и совладелец крупной управляющей компании "Первый эшелон", был удивлен: во всей Москве рабочий день уже давно закончился. Правда, не для него самого - Кораблёв привык задерживаться на работе допоздна, что было отличительной чертой людей его типа, но в это позднее время в его конторе не принимались никакие посетители. Для них двери были открыты с 9 до 18 часов. Помимо всего этого сам Кораблёв уже давно не принимал никаких случайных просителей-посетителей. Для этого были его заместители, начальники отделов, в конце концов, рядовые сотрудники. Сам же он с определённых пор выполнял представительскую функцию - встречи с топ-менеджерами других крупных компаний, проведение особо значимых переговоров, заключение наиболее важных и крупных сделок.
   - А кто пожаловал? - без интереса спросил Матвей, готовясь отписать посетителя на аудиенцию иного уровня. И как же Лена сама могла забыть про заведенный порядок?!
   - Какой-то студент. Такой настойчивый и так желает попасть именно к вам.
   - Студент? - Кораблёв едва слышно рассмеялся в трубку. - Что ж? Пропусти студента.
   Был вечер пятницы - время, когда головы горожан, в том числе и самых деловых горожан, чьи дни расписаны по минутам, бездарная потеря каждой из которых может стоить круглой суммы денег, были заняты больше не многомиллионными контрактами, не исполнением обязательств, данных контрагентам, не участием в рабочих встречах и в регулярных совещаниях в различных учреждениях, а дачами, рыбалками, шашлыками, конными прогулками с детьми в Подмосковье, театральными представлениями, посетить которые так давно предлагала жена. И если ничего серьёзного за эти выходные не произойдет, то, возможно, даже такому человеку как Матвей Кораблёв удастся, наконец, отдохнуть. Однако следует отметить, что и в прошлую пятницу он так же как сейчас грезил об отдыхе, но не случилось... Вновь решение очередного важного для компании вопроса потребовало его участия, его опыта, знаний и авторитета, которыми, очевидно, не обладал ни один из его заместителей. Но это уже другой вопрос. Возможно, варианты обновления своей команды он обдумает на следующей неделе. Конечно, если бы рядом был старинный друг Яков Перов, то всё было б по-другому. Но он уже никогда не появится.
   Вечер пятницы... Время грёз и сладких предвкушений. Что может быть лучше? Ничего. Даже утро субботы. Его недолгие размышления были прерваны лёгким стуком в дверь. Вслед за этим появился невысокий юноша с приятным открытым лицом. Кораблёв с доброжелательностью, но совершенно без интереса посмотрел на него, решив про себя, что незапланированная аудиенция продлится не более десяти минут. Всё-таки дома его тоже ждут.
   - Вы по вопросу трудоустройства? - учтиво спросил Матвей.
   - Да, Матвей Владимирович... в том числе... по вопросу стажировки и возможного трудоустройства, - немного помявшись, ответил студент. Он ожидал тут же получить от ворот поворот, как это уже не раз случалось с ним в других компаниях.
   "Возможного трудоустройства. Деликатничает", - отметил про себя Матвей и, удобнее расположившись в своём кресле, вслух добавил:
   - Рассказывайте. С чем пришли?
   Парень, которого звали Евгением Спиркиным, оказался студентом, окончившим четыре курса московского юридического вуза. В "Первый эшелон" он пришёл искать работу. Спиркин был из провинции и после получения диплома желал остаться в Москве. Студент рассказывал о своих учебных заслугах: по результатам сессий не имеет ни одной "тройки", активно участвует в студенческих научно-практических конференциях на различную тематику, имеет поощрения в виде грамот. Затем предложил Матвею заглянуть в зачётную книжку.
   - Действительно, отметки у вас хорошие, - заметил Матвей, возвращая студенту зачетку. - Скажите, а чем в юриспруденции вы интересуетесь более всего. Я вот, например, начинал как специалист по ценным бумагам.
   - Более других направлений я интересуюсь российским конституционным правом и даже собрался писать дипломную работу по проблемам российского федерализма, - прямодушно ответил студент. Вместе с тем его озадачивал интерес Кораблёва. Он ожидал другого обращения.
   В это же время Матвей прикидывал, насколько ему подходит молодой специалист по конституционному праву. Ему были нужны юристы-налоговики, юристы-корпоративщики, специалисты по арбитражному процессу. А вот государственники подходили не вполне. Поразмышляв несколько минут, он сказал:
   - Знаете, Евгений, боюсь, я вынужден вам отказать. Нам больше требуются специалисты иного профиля. Конституционное право... - он на мгновенье задумался, - нет, специфика нашей управляющей компании несколько иная. Мы ведь не в Госдуме сидим и не в Правительстве России.
   Студент сперва сник, а затем вдруг возразил:
   - Но ведь я ещё и не специализируюсь на чём-то конкретном, я обучаюсь знаниям и в иных отраслях. К тому же всё приходит с опытом.
   - Ну, допустим, возьмём мы тебя, - Матвей вдруг перешёл с ним на "ты", - а как ты будешь совмещать работу и учебу?
   - А у нас к пятому курсу все стараются устроиться на работу. И учебный график на факультете планируется так, чтобы студенты могли подрабатывать в рабочее время.
   - Что? Руководство поощряет такую практику?
   - Не поощряет, а заставляет, - усмехнулся Спиркин.
   Кораблёв молча слушал его и думал, кто ж мог пропустить этого паренька через контрольно-пропускной пункт на входе в здание офиса. Ему вдруг стало жалко сходу отказывать своему посетителю. Помолчав с минуту, он сказал:
   - Хорошо, Евгений. Я обдумаю всё это. Приходи во вторник, поговорим предметно.
   При этих словах Спиркин встал и с надеждой посмотрел на Матвея. Кораблёв тоже встал и подал руку для рукопожатия.
   Уже когда Спиркин был в дверях, Кораблёв вдруг спросил:
   - Евгений, а ты в отдел кадров прежде пробовал обращаться?
   - Да, позвонил однажды.
   - И что же?
   - Посоветовали сначала получить диплом и положили трубку.
   - Неужели? - нахмурился Кораблёв и, провожая Спиркина до дверей, в недоумении пожал плечами.
   Выходя на вечерний Смоленский бульвар, Спиркин почувствовал себя счастливым. Неужели получится?
   Садовое кольцо гостеприимно раскрыло двери баров, клубов, ресторанов. Стеклянные витрины дорогих магазинов ослепляли роскошью и светом. У дверей поминутно парковались всевозможные "Лексусы", "Вольво" и даже "Бентли". Пятничная Москва приготовилась отдыхать и сорить деньгами. Где здесь ждут на вечеринку в стиле балов при дворе императора Александра I? Это здесь, милости просим. Вас давно ждали! А где здесь подают равиоли с утиной печенью под соусом из трюфелей и белых грибов, а где запеченный лосось с овощным рататуем, а где испанское блюдо "Богеванте" - тёплые медальоны омара и тигровые креветки на копне салатов со сливовым и медитерранским соусами, а где рыба фугу, фиш-карпаччо с имбирём и горчицей васаби? Всё здесь, господа! Все яства готовы и дожидаются Вас на белоснежной скатерти, застеленной на столе из морёного дуба! Струнно-смычковый квартет играет Вашу любимую музыку, вежливые гарсоны уж четверть часа как начеку! Только держите карман шире!
   Вспоминались написанные кем-то стихи:
   "Сияют роскошью витрины,
   А в них бесценные картины,
   Открыты настежь магазины -
   Кого-то непременно ждут.
   Мелькают здесь швейцаров спины
   И, убегая от рутины,
   Паркуя новые машины,
   Сюда идут, они уж тут.
   Залиты светом холлы, залы
   И кто-то, понабравши баллы,
   Зайдя на рауты и балы,
   Везде для всех почётный гость.
   Здесь обсуждаются скандалы,
   Звенят хрустальные бокалы,
   Со сцены лучшие вокалы
   И в вазе винограда гроздь.
   Шумит Бульварное кольцо
   И за кортежем вслед кортеж,
   Вдаль унося крутых дельцов
   По Моховой и за Манеж.
   Спешат большие господа.
   Всю жизнь спешат и вновь бегут.
   Звонит мобильник без конца:
   "Бал начался и Вас зовут.
   Пришел известный бизнесмен,
   Актёр кино, за ним спортсмен.
   Вот знаменитый депутат
   И Вас он видеть был бы рад.
   Большой политик вывел дочь.
   Прошу спешить, ведь скоро ночь".
   В карманах самого Спиркина была обескураживающая пустота - денег едва хватало на проезд в метро. Так что вежливые гарсоны с кипенно-белыми манжетами вряд ли рассчитывали на его появление в стенах своих уютных сияющих заведений. "Пойдёмте, Киса. Мы лишние на этом празднике жизни", - вспомнилась фраза из любимого фильма. Постояв ещё с минуту в атмосфере вступающего в свои права пятничного гедонизма, Спиркин заспешил к метро.
   Внезапно у входа в станцию "Смоленская" дорогу ему преградил здоровенный детина лет тридцати. Он был очень неопрятен, дня четыре как небрит, помимо всего прочего от него несло густым перегаром.
   - Слышь, брат, - обратился детина, - дай десятку... На аспирин не хватает...
   Спиркин посмотрел на него с недоверием. Да уж, на аспирин, пожалуй!
   - Мне будет не на что доехать до дома.
   - Ну, дай, братан! Ну не могу я уже! - в голосе бродяги послышалось отчаяние и нотки угрозы. - Заработаешь еще! Ну чего ты?! - он осмотрел Спиркина с головы до ног, остановив взгляд на его фиолетовом галстуке с растительным орнаментом.
   Рука Спиркина машинально потянулась к нагрудному карману пиджака и извлекла оттуда 10 рублей. Грязные пальцы попрошайки мгновенно схватили купюру. Евгений уже собирался уходить, как незнакомец схватил его за рукав и произнёс всё тем же молящим тоном:
   - А может, еще десятку подкинешь?! Ну чего тебе это стоит?!
   - Говорю же, не хватает на проезд!
   В этот момент Евгений почувствовал, что просто так он не отделается. Пошарив в карманах ещё, он убедился, что доехать всё-таки получится (но не более того), и протянул бродяге еще одну банкноту. Всё-таки сегодня такой день! Пусть еще кому-то будет хорошо... ну или хотя бы чуть-чуть лучше.
   - О! Спасибо, братан! - забормотал детина и пошёл стороной.
   "Слава Богу, отвязался", - подумал с облегчением Евгений и, не отвечая на слова благодарности, нырнул за двери подземки.
  
   После ухода студента Кораблёв ещё несколько минут сидел, расслабленно развалившись в своём кожаном кресле.
   Теперь все дела были закончены. Он с удовольствием потянулся за своим столом. Потом встал и подошёл к окну, скосив взгляд вправо - туда, где величественно возвышалось здание Министерства иностранных дел. Лучи заходящего солнца играли костровым заревом в его окнах. В других окнах уже зажглось электричество. Кораблёв на секунду представил, что и в это вечернее время, когда москвичи уже забывают о работе, в здании министерства продолжают напряженно думать чьи-то мозги, решая наверняка очень важные вопросы международного значения. Среди всех высоток Москвы, построенных в начале 1950-х годов, это здание больше всего вызывало у Кораблёва восхищение и недоумение одновременно. Он был восхищен его величавостью, монументальностью, при этом высотка казалась ему какой-то тяжеловесной, неуклюжей, тёмной по сравнению, например, с визуально лёгкими, почти парящими зданиями на Котельнической набережной и на Кудринской площади. Издали высотка министерства была похожа на какого-то горбатого великана из сказок Рональда Толкиена.
   Матвей опустил глаза на Садовое кольцо. Внизу, как и днём, царили движение и суета: в обе стороны неслись машины, по тротуарам спешили пешеходы - всё как всегда... Как вчера, месяц, год и десять лет назад, когда он только начинал свой путь. Всё так же как и сегодня, днём, но с той лишь разницей, что днём это движение было во имя выживания, повседневного, будничного, порой рутинного труда. А сейчас это движение было движением сибаритов, стремящихся к отдыху и воскресным удовольствиям.
   Пожалуй, пора домой. Кораблёв, наконец, оторвался от окна. Тут его взгляд упал на стопку газет, лежащих на краю его стола с самого утра. Он имел обыкновение пролистывать их в начале дня, сразу после поступления свежей корреспонденции. Однако сегодня он решил ознакомиться с новостями перед уходом домой. Хотя можно ли назвать новостями сообщения, которые пролежали без внимания целый день? А день в стремительной столичной жизни может значить очень много!
   Он закурил сигарету, пролистал пару пахнущих свежей типографской краской страниц, затем щелкнул кнопкой музыкального центра и прислушался к радиотрансляции. Из динамиков зазвучали деловые новости "Бизнес-FM".
   Прислушиваясь к голосу диктора, Кораблёв с удовлетворением отметил рост спроса на акции "Первого эшелона" на торговых площадках Москвы, несмотря на то, что в целом индексы спроса на ценные бумаги неуклонно падали. Значит, рынок не видел опасности в инвестициях в бумаги компании Кораблёва. Эта новость несколько приободрила его, ведь недавно аналитики давали прогнозы о скором застое и даже спаде прибыльности его общества.
   На столе лежал номер британской газеты "Guardian". Матвей не очень доверял этому изданию, выходящему в стране, с недоверием и опаской смотрящей в сторону России. Английские статьи в оригинале он читал из чистого любопытства. Каковы же взгляды британских журналистов на современное мироустройство?
   На секунду его внимание привлек заголовок "Мы не одиноки, - говорит бывший астронавт НАСА". В статье высказывалось мнение американского космонавта Эдгара Митчелла, посетившего Луну в 1971 году. Дескать, Вселенная наполнена жизнью, и представители иных цивилизаций посещали Землю. Этот факт неоспорим, хотя последние 60 лет он тщательно скрывается правительствами.
   Пробежав по диагонали текст, он без интереса закрыл газету и покинул свой кабинет.

Глава 2. Воспоминания.

Начало пути. Студенческая юность. Покорение Москвы. Деловой успех. Гибель Якова Перова. В одиночестве среди первых. Марк Перов. Конец пути.

   Тем временем пошёл моросящий дождь, и асфальт на улицах Москвы запах мокрым битумом. Да уж, погодка. Погода в столице в последние годы и зимой, и летом, и весной одним цветом - серым. Почти бесснежная зима с тяжёлыми набухающими над городом тучами, в которых каждый раз при их опорожнении оказывается вода, а не снег, и лето без солнца. А солнца нет опять-таки из-за этих серых туч. А тут еще радиоприемник, установленный в машине, вдруг затянул:
   "Полгода плохая погода, полгода совсем никуда...".
   Пожалуй, на московских радиостанциях тоже смотрят в окошко и песни подбирают, что называется, "в тему".
   А Павел Смеян продолжал:
   "Никуда, никуда нельзя укрыться нам, но откладывать жизнь никак нельзя".
   Правильно! Нельзя откладывать жизнь! И так коротка, даже если дожить до глубокой старости, лет до девяноста, всё равно мало. Да и какая жизнь к этому возрасту?! Жизнь во всех ее красках и разнообразии ещё более стремительная и короткая. И на что уходит эта жизнь сейчас?! На ежедневные недосыпы, каждодневную нервотрёпку. Бизнес, бизнес, бизнес!!! Интересы бизнеса, договоренности контрагентов, финансовое обеспечение, банковская гарантия и прочая деловая дребедень, от которой давно пора сойти с ума. Отдохнуть надо. Любая ломовая лошадь отдыхает от работы. Взять отпуск и махнуть к морю, на зеленые острова с песчаными пляжами, с изумрудной растительностью. К лазурной воде, к разноцветным экзотическим рыбкам и к солнцу. Куда-нибудь на Ибицу, Майорку или Канары. А Может, на Гавайи или Крит.
   "Никуда, никуда, но знай, что где-то там кто-то ищет тебя среди дождя".
   Вспомнились времена, когда студентом Матвей выбирался к друзьям на дачу в Подмосковье. Наступала золотая осень, и воздух за городом был так чуден, так упоителен, что вновь окунаться в столичный смог совсем не хотелось. Они готовили барбекю, собирали грибы, подбирали упавшие розовые хрустящие яблоки. Потом Матвей брал лопату и вскапывал отдыхавшую после жаркого лета землю. Он чувствовал радость, переворачивая тучный пласт чернозёма. Сколько же таких пластов всколыхнул Матвей когда-то, в студенческую пору, подрабатывая с друзьями на шабашках. Давно это было. Теперь его руки были более привычны к клавиатуре и "паркеру" и почти забыли вес штыковой лопаты. После работы ладони блестели, как блестят пуговицы солдатского кителя перед парадом. Или как блестит новенькая пятидесятикопеечная монетка. Теперь появятся трудовые мозоли!
   Тогда он был очень счастлив. Он был счастлив и теперь. Жизнь удавалась. Вот только уберегла б судьба от больших потерь...
   С Яковом Перовым они были неразлучными друзьями со студенческих пор. Именно там, на юридическом факультете Красноярского государственного университета с лёгкой руки какого-то интеллектуала-однокурсника их прозвали Кастором и Поллуксом. Яша был скромным начитанным мальчиком из интеллигентной семьи. Хорошо знал английский и французский языки, играл на музыкальных инструментах, увлекался историей и астрономией, писал стихи и даже публиковался в студенческой стенгазете. Его стихотворения приводили окружающих в восторг, однако попытки напечататься в местных литературных альманахах или журналах оборачивались неудачей. Представительные седовласые рецензенты не желали признавать его стихи поэзией.
   - А вы не поэт, - говорили они ему, - вы всего лишь поэтически настроенный молодой человек. А это, батенька, разные вещи.
   Далее они опускали глаза в Яшины рукописи, чтобы найти очередной убийственный аргумент против "стишков" Перова.
   - Разве что вот здесь есть какой-то намёк на поэзию, - выделяли литераторы одну-единственную строчку из доброго десятка стихов, - а все остальное так себе, моветон. Советую вам, молодой человек, больше читать поэзии, хорошей поэзии разумеется. Лермонтов, Цветаева, - рецензенты мечтательно устремляли глаза к потолку, - уж не говоря про Александра Сергеевича...
   Больше всего редакторам не понравились его стихи, посвящённые победе над фашизмом.
   - Ну почему такая старая, несовременная тема?! Почему вы не пишете про натовскую угрозу?!
   - Но ведь Пушкин писал про Полтаву, спустя целое столетие после битвы, - робко попытался возразить Перов.
   Литераторы смотрели на Якова поверх массивных очков (ими, пожалуй, можно было во всех подробностях разглядеть и блоху), будто удивляясь и негодуя, как же этот юнец осмелился умничать в их адрес.
   Дружба Кораблёва и Перова была чуть ли не легендарной. Однокурсникам запомнился один случай.
   На юридическом факультете работал преподаватель по гражданскому процессуальному праву - странноватый сорокалетний мужчина, взирающий на студентов не менее странными, затуманенными глазами. На экзамене он мог внезапно спросить отвечающую студентку:
   - Чернова, отчего вы всегда подавлены? У вас проблемы?
   Студентка тушевалась, не зная как реагировать на подобный вопрос, и экзаменационный ответ бывал скомкан.
   Занимательной особенностью этого преподавателя было то, что он не терпел опозданий. Опоздавший студент не мог попасть на занятие по уголовно-исполнительному праву без предварительного допроса. Бывало, он спрашивал:
   - Почему опоздали?
   - В городе были пробки. Троллейбус, на котором я ехал, застрял.
   - Что вы сделали для того, чтобы их не было?
   - Кто? Я?
   - Да. Конкретно вы.
   - А что я могу сделать?
   Диалог заходил в тупик и студент был вынужден покинуть аудиторию.
   В очередной раз опоздавшими по той же самой причине оказались Кораблёв и Перов. Они ехали в одном троллейбусе.
   - В чём причина опоздания? - мило, если не сказать глумливо, улыбаясь, спросил преподаватель.
   Поспешил ответить Перов:
   - Транспорт оказался в пробке.
   - Является ли эта причина уважительной, Перов?
   - Думаю, да, - простодушно ответил Яков, не ожидая подвоха.
   - Что скажете вы, Кораблёв?
   - Думаю, нет, - Матвей решил не перечить. Он понял, что развязка обещала быть интригующей.
   Так и случилось. Наглядно демонстрируя, что с его своеобразным мышлением всё в порядке, преподаватель огласил решение:
   - Кораблёв может пройти в аудиторию, а Перову место за дверью.
   Яков вышел, а Матвей остался стоять в нерешительности. Аудитория с интересом наблюдала эту сценку. Кто-то даже пытался делать ставки, что же предпримет Кораблёв.
   Наконец, помедлив несколько секунд, он вышел вслед за товарищем.
   После окончания университета Матвей сумел устроиться в крупной московской компании. Помогли старые связи двоюродной тётки. Но Кораблёв не забывал о друге. В Москву они приехали работать вместе.
   Как же всё здесь отличалось от их родного Красноярска: толпы людей на тротуарах, бесчисленные вереницы автомобилей на проспектах, громадные помпезные высотки, необъятные городские парки. Казалось, веками Москва вбирала в себя всё самое лучшее, что есть в России. Особенно это было заметно в Центре. Здесь каждый камень дышал великой историей, каждая улочка хранила свою особую память о минувших временах, здесь каждое здание будто бы говорило:
   "Сколько мы вас, людей, перевидали за сотни лет: царей и самозванцев, торгашей и вояк, богачей и нищих, аристократов и пролетариев, артистов и министров. Который век подряд вы приходите и уходите, едва задержавшись на миг. Уж и люди многих из вас забыли, уж и люди, которые вас успели позабыть, сами навек забыты, а мы стоим и обо всём помним. Многие из вас думали, что только вокруг них вертится Земля... Покорение Москвы! И придумают же! Да только всё эта тщета и скоро, совсем скоро безумные страсти, которыми вы сейчас живете, не будут значить ровным счетом ничего".
   Много мест в Центре Москвы были знакомы Матвею по старым советским фильмам, но только эти места были теперь совсем другими. Видимо, так же с тех пор изменилась и сама столица. Наверняка во времена фильмов "Я шагаю по Москве" или "Три тополя на Плющихе" она была тише, уютнее, милее. Теперь по интенсивности ежедневной сутолоки, по ритму и дороговизне жизни, по количеству богатейших её жителей, по роскоши, в которых утопали Арбат, Тверская и Остоженка, Москва могла составить конкуренцию Нью-Йорку, Лондону, Парижу. И составляла! По некоторым сведениям из средств массовой информации самыми дорогими улицами мира можно было считать Елисейские поля в Париже, Пятое авеню в Нью-Йорке и... Тверскую в Москве. Критерием расчёта дороговизны выступала стоимость квадратного метра недвижимости по этим адресам.
   "В Москве есть всё. Не хватало только нас. А нужны ли мы ей?"
   В своей работе друзья проявляли аккуратность и трудолюбие, ежедневно дополняя хорошую базу знаний, полученную в университете, профессиональными навыками. Можно было подумать, что лучшей платой за тот подарок, который им внезапно преподнесла судьба, подарив Москву, они считали прилежание во всем. И эту тщательность, этот профессионализм они считали необходимым вкладом в собственное, непременно блестящее, будущее.
   Но прошел год, другой, а ничего не менялось. Руководство, конечно же, оценивало их старания - немало времени они провели на важных рабочих совещаниях, немало ими было подготовлено документов, написано справок о текущем состоянии дел с вариантами решения имеющихся проблем, при написании которых друзьями был выработан лаконичный, доходчивый, но весьма изящный стиль. Не раз Кораблёв и Перов поощрялись премиями, но продвижения по карьерной лестнице не предвиделось ввиду слабой динамики внутри компании - кадровый состав, будучи однажды сформированным, мог не меняться годами. Если на горизонте и появлялись какие-нибудь изменения, то правовой блок они чаще всего обходили стороной.
   Не в силах более ждать у моря погоды, ребята ушли работать в другую компанию, перейдя на большие оклады и соблазнившись, возможно, более реальными перспективами. Но со временем выяснилось, что и это их не устраивает. Несколько лет в Москве были позади: к этому времени появились важные знакомства, полезные связи, профессиональный и деловой опыт, а также некоторое знание делового мира столицы. И тогда они создали собственную небольшую компанию по предоставлению юридических услуг. Начиналось с малого - с небольшого коллектива, с крохотной конторки, где основную часть работы поначалу выполняли только два человека. В первое время о них знали мало, а их услугами пользовались только небольшие неизвестные фирмы, за возможность существования которых завтра или через неделю никто на свете не мог поручиться. Не в лучшем положении была и новорождённая компания ООО "Компания "Юрконсалт" (друзьям это название казалось весьма благозвучным).
   - Интересно, до октября продержимся? - растерянно спрашивал Кораблёв, когда становилось из рук вон плохо.
   - К этому времени нужно рассчитаться с долгами перед кредиторами, выплатить работникам зарплату, недавно мы рискнули увеличить штат. Привлечем новую клиентуру, реструктурируем долги... - Яков задумался на секунду, смакуя диковинное для них слово "реструктурируем", - тогда, может, и продержимся. Только для этого, братец, нам с тобой придётся попотеть.
   Кораблёв добродушно рассмеялся, глядя на иссиня-черную кудрявую шевелюру друга, склонившуюся над деловыми бумагами.
   А мозги под этой шевелюрой были действительно золотыми. Перов с первых дней существования фирмы стал показывать себя дальновидным бизнесменом и замечательным правоведом. Равных ему по составлению юридически правильных и выгодных схем не было.
   Со временем трудолюбие и находчивость двух друзей стали давать положительные результаты. Спустя восемь лет количество профилей их деятельности значительно расширилось, это была уже не микроскопическая консалтинговая фирма, а управляющая компания с внушительными оборотами. Штат сотрудников стал исчисляться тысячами, а затем и десятками тысяч. К 2005 году некогда скромная фирма ООО "Компания "Юрконсалт" была преобразована в акционерное общество "Первый эшелон", услугами которого пользовались крупнейшие российские бизнес-империи. Да и сам "Первый эшелон", зарекомендовав себя действительно первым на рынке услуг по управлению активами, был самой настоящей империей с миллиардными оборотами, с филиалами и представительствами в российских регионах. Новости о "Первом эшелоне" частенько выходили главной строкой в таких известных деловых изданиях как "Ведомости", "Коммерсантъ", "РБК-daily". Неизменно эти новости сопровождались фотографиями, на которых были запечатлены два императора империи под названием "Первый эшелон" - Матвей Кораблёв и Яков Перов. Они были главными акционерами своей компании, владея блокирующим пакетом акций. При этом Кораблёв был генеральным директором, а Перов председателем совета директоров "Первого эшелона". Хотя они уже давно подумывали о том, что эти посты пора передать надёжным людям.
   А почему, собственно, первый эшелон? Название предложил Перов, отразив амбициозность, которая на протяжении всех этих лет владела ими и заставляла двигаться вперед.
   К этому времени Матвей был женат, а Яков всё ещё оставался холостым и жил один в своей квартире в центре Москвы. У друзей давно были богатые дачи в Подмосковье, однако Яков не любил бывать в своих загородных резиденциях. Слишком одиноко было ему в этих громадных чертогах, да и в Москву добираться по утрам становилось всё труднее.
   Это случилось в марте 2007 года. Накануне друзья договорились об утренней воскресной встрече в одной из кофеен на Новом Арбате. В понедельник Яков уходил в отпуск и иной возможности обсудить текущие дела у них не представлялось. В условленное время Матвей сидел за чашкой кофе в ожидании Якова. За сорок минут его пребывания в кофейне он успел выпить две чашки "Каппучино", заев их бисквитами, просмотреть свежую прессу, сделать важные звонки, а Перов всё запаздывал. Его телефон не отвечал. Наконец до Кораблёва дозвонился один из его заместителей и сообщил, что Перова нашли мёртвым у собственного дома. По официальной версии в ночь с субботы на воскресенье Перов выпал из балкона своей квартиры, расположенной на третьем этаже жилого дома. Высота была небольшой, но падение стало роковым - скорее всего, он умер сразу. К утру его тело уже припорошило свежим снегом.
   Поначалу предполагалось, что это убийство. Затем решили, что имел место быть несчастный случай или самоубийство, но в последнюю версию Матвей поверить не мог. Видимых причин для этого не было. Он было необыкновенно талантливым, богатым, молодым, наконец. У него было столько увлечений!
   Это видимое благополучие омрачало лишь практически полное отсутствие близких людей. Его родители умерли. Оставался младший брат Марк. Именно этот частенько выпивающий брат и унаследовал по закону всё то, что было заработано Яковом, в том числе долю в акциях "Первого эшелона". Однако, имея доли брата в акциях "Первого эшелона", Перов-младший не имел и десятой доли талантов Перова-старшего. Поэтому полномочия, которые он получил с приобретением акций, реализовывались им почти формально. Фактически действия нового акционера компании направлял Кораблёв.
   "Не сопротивляется и ладно", - думал Матвей, - "а ведь не за горами время, когда он почувствует себя хозяином, начнёт оспаривать мои решения. При его неопытности и бездарности это будет означать крах всего бизнеса. Нужно незамедлительно выкупить у него акции".
   В скором времени Кораблёв действительно выкупил у Марка Перова большую часть его доли в акциях "Первого эшелона" и стал практически единолично владеть блокирующим пакетом. Марк же стал миноритарным акционером. Фактически это более не позволяло ему принимать участие в выборе важных для компании решений, однако давало такие дивиденды, что обеспечивало ему безбедную жизнь с лихвой. Таким образом, Матвей проявил заботу о младшем Перове в память о старшем.
   К этому времени Матвей был достаточно опытным и зрелым бизнесменом, чтобы управлять "Первым эшелоном" в одиночку, хотя недостаток дружеского плеча Якова он заметно ощущал. Когда ему понадобились деньги для реализации новых проектов, он провёл эмиссию дополнительного объёма акций, несколько размывшей его долю собственности на компанию.
   А Марк? Марк Перов, благодаря трудолюбию и уму старшего брата, после его смерти стал богатейшим человеком и испытывал ту эйфорию, которую, вероятно, испытывает умирающий от жажды человек, когда, бродя по пустыне, внезапно находит источник воды. Скромный инженер, он жил в Москве в квартире, подаренной ему братом. Не имея ни способностей, ни упорства Якова, он, тем не менее, всегда мечтал о богатстве, хотя и осознавал недостижимость этой высоты. Хотя бы потому, что ему было лень так упорно трудиться. Имел ли Марк отношение к смерти Якова? Нет, нисколько. Это установило следствие. Что ждёт состояние Якова Перова в руках младшего брата? Видимо, весьма незавидная участь. Прокутит он его машины, квартиры, дачи, а сам сопьётся.
   От этих мыслей Матвею всегда становилось грустно.
   Однако теперь был вечер пятницы, он удачливый и богатый человек и, в общем, чувствует себя вполне счастливым.
   Дорога была на удивление свободной, хотя и мокрой от дождя. Если и дальше не будет заторов, до своей квартиры он доберется уже через 15 минут. Только вот чересчур скользко на проезжей части от моросящего дождя...
   "Будь осторожен, следи за собой...", - зловещим предостережением доносился из динамиков голос Цоя.
   Кораблёв не любил эту мрачную песню и потянулся, чтобы переключить радиостанцию...
   Бешено несущуюся на него фуру он заметил не сразу. Отчего-то огромный грузовик вынесло прямо на встречную полосу. Лобовой удар с машиной Матвея был неизбежен! Ужасная боль пронзила тело Кораблёва в момент сокрушительного столкновения. Он слышал страшный звук рвущегося, как бумага, металла. Перед глазами стремительно проносились картины его короткой, но яркой, как хвост кометы жизни: вот он пошёл в первый класс, вот учится в университете, служит с Яковом в армии, вот он, состоявшийся бизнесмен, находится на важном совещании. Внезапно в картинках, меняющихся в сознании, как кино, поставленное на перемотку, мелькнуло лицо последнего в его жизни знакомого - студента Спиркина. Потом снова появился Яков. Затем в уже угасающем сознании забились, как кровь в артерии, отчаяние от осознания приближающейся смерти и острое нежелание расставаться с этим миром!
   ...А потом наступили темнота и забвение.
  

Глава 3. Мытарства Евгения Спиркина.

Бронзовый пёс. Дурная весть. Расстройство планов.

Посещение бара на Арбате. Любопытное знакомство. Фокусник.

  
   Во вторник утром Евгений Спиркин спешил на приём к Матвею Кораблёву. Следуя по Арбатско-Покровской линии метро, он не поленился выйти из вагона на станции "Площадь Революции" и потереть на удачу нос бронзовому псу, который в бдительном ожидании замер вместе со своим бронзовым хозяином-пограничником. Фигуры собаки и военного, крестьянина и пролетария, матроса и спортсменки стояли на станции аж с 1938 года и давным-давно покрылись коричневым слоем окиси, однако нос овчарки блестел, словно отлитый искусным скульптором только вчера - очевидно, ежедневный поток желающих отполировать её мордашку не сбавлялся все прошедшие 70 лет. К слову, Евгений был не единственным, кто в данную минуту принял участие в этом забавном ритуале.
   Итак, перемахнув в подземке через пол-Москвы, Евгений вышел из метро на станции "Смоленской" и, сощурив от яркого солнца и без того уменьшившиеся от бессонницы глаза, направился в сторону штаб-квартиры "Первого эшелона" на Новинском бульваре.
   Войдя в здание, он, приняв предварительно заказанный пропуск, прошёл к лифту и стал подниматься в приёмную генерального директора. Что-то в атмосфере помещений его насторожило - лица всех встреченных людей выражали предельную озабоченность, все куда-то спешили, иногда обмениваясь скупыми фразами. Он собрался было скинуть это на будничную офисную суету, которой он почти не наблюдал вечером прошлой пятницы, однако навстречу ему попалось несколько женщин с заплаканными глазами.
   Встревоженный, он вошел в приемную Кораблёва. Секретарши Лены не было. Вместо неё сидела другая девушка, которая при появлении Спиркина лениво оторвала глаза от своих наманикюренных ногтей и вопросительно посмотрела на посетителя.
   - Я... это... студент... на приём к Матвею Владимировичу, - торопливо забормотал Спиркин, окончательно растерявшись.
   - Кораблёва не будет.
   - Почему?
   - Он погиб.
   - Как погиб?
   - В аварии разбился, - неохотно, будто сообщая нечто тривиальное, повседневное, отозвалась девушка.
   - Когда? - спросил Евгений, оглушенный внезапным известием. Он невидящим взором смотрел перед собой. Имеет ли значения, когда именно разбился Кораблёв? Он просто тянул время, чтобы собраться с мыслями.
   - Молодой человек, я не в справочной работаю. Вы по какому вопросу пришли? - в голосе секретарши чувствовалось предельное раздражение.
   - В прошлую пятницу мы с Матвеем Владимировичем разговаривали по вопросу моего трудоустройства.
   - Вашего трудоустройства?! С самим Кораблёвым?! Может, вы были в отделе кадров?
   - Нет, разговор был именно с Кораблёвым.
   - Значит, ваши договоренности умерли. Вместе с ним.
   При этих пропитанных цинизмом словах Спиркин вздрогнул и попытался стряхнуть с себя оцепенение.
   - А с кем я мог бы продолжить этот разговор?
   - Думаю, ни с кем.
   - А там сейчас кто? - спросил студент, указав на дверь, на которой всё ещё висела табличка с так внезапно устаревшей надписью "Генеральный директор Кораблёв Матвей Владимирович".
   - Борис Сергеевич Хлопушин. Он исполняет обязанности генерального... Молодой человек, не до вас сейчас, он не будет вас слушать.
   В это время дверь кабинета генерального директора распахнулась и из неё с пачкой документов в руках стремительно вышел моложавый долговязый человек. Он подошёл к секретарше, отдал какие-то распоряжения, потом кинул мимолётный взгляд на Спиркина и, не скрывая раздражения и даже недружелюбия, отрывисто спросил:
   - Кто это?
   - Студент. Пришёл к Кораблёву. Говорит о каких-то договорённостях по трудоустройству...
   - Ну, Кораблёв! Ну, чудак! - нервно перебил её Борис Сергеевич тем тоном, будто говорил о человеке, вышедшем на минуту в соседнее помещение. - Наприваживал тут всяких! Студенты нам не нужны! - затем, помедлив, добавил, обращаясь к девушке: - И табличку эту поменяй.
   Исполняющий обязанности вновь скрылся за дверью. В ушах Евгения всё ещё звенел тонкий визгливый голосок Бориса Сергеевича, в глазах стояла его нелепая сутуловатая фигура, облачённая в мешковатый костюм.
   Секретарша с усмешкой посмотрела на него и холодно произнесла, чётко и размеренно выговаривая слова:
   - Я же сказала, что нам не до вас.
   Эти слова прозвучали так, будто бы кто-то забивал гвозди.
   Спиркин покинул здание. Он был так расстроен, что даже оставшийся без работы американский брокер образца 1929 года или измождённый голодом и унижениями чернокожий невольник с луизианской плантации сохраняли бы, каждый в своей ситуации, способность чувствовать себя куда счастливее, чем Спиркин.
   Весь день он бесцельно бродил по центру города, местами останавливаясь, чтобы посидеть у фонтана или послушать уличных музыкантов - в одном из переулков центра города две юные скрипачки завораживающе играли главную тему из фильма "Запах женщины". Немного пройдя, он послушал гитариста, игравшего на акустической гитаре "Лестницу в небо" группы "Led Zeppelin". Он хорошо знал этого гитариста, который год появляющегося на глаза праздной публики в своей неизменной бейсболке и джинсовой куртке. Играл он превосходно.
   К вечеру этого трудного дня ноги Спиркина, плетущиеся независимо от команд его головного мозга, привели его в бар на Арбате. Этот бар просто утонул в какой-то странной музыке, которая, казалось, больше состояла из какофонии строительных шумов, чем из гармонических построений. Несмотря на музыкальный грохот и скрежет, могущий дать фору акустическому фону любого производственного цеха, Спиркин остановил свой выбор именно на этом заведении. Он забился в полумраке угла, порой освещаемого люминесцентными лампами, с твёрдым желанием напиться.
   Сумерки за окном сгущались с каждой минутой и постепенно бар начал наполняться жизнью: люди входили и выходили, туда-сюда сновали бармены с подносами, полными выпивки, кто-то танцевал, свет ламп стал ярче и назойливее. Поначалу он не замечал ничего, уткнувшись в кружку пива и похрустывая чипсами.
   Вскоре он почувствовал слабое головокружение и затуманивание взгляда - верный признак лёгкого захмеления. Бессмысленным взором он повёл вокруг себя и вдруг краем глаза заметил, нет, скорее ощутил чей-то наблюдающий взор. Не показалось ли?.. Спиркин решил выждать немного. Затем, предельно скосив глаза вбок, он понял, что наблюдателем была одинокая миловидная девушка за соседним столиком. Потеряв на секунду осторожность, он резко развернул голову и посмотрел на неё в упор. Девушка поймала его взгляд, однако совсем неожиданно для Спиркина не отвернулась, не засмущалась, не покраснела, а продолжила с интересом рассматривать Евгения.
   Вместо девушки от такого неприкрытого стороннего интереса покраснел сам Спиркин. Его смущённые глаза вновь вернулись к изучению содержимого кружки, стоящей перед ним. Он мучительно раздумывал, что предпринять, но ничего дельного на ум не приходило. Смелость этой девушки сбивала его с толку. Будь он немного пьянее, он бы наверняка подошёл знакомиться, рьяно демонстрируя свою напускную решительность нарочито развязанной манерой говорить, улыбаться, жестикулировать. Он бы наверняка наговорил банальных вещей вроде "почему же я не встретил вас раньше" или "я видел вас во сне" и, может быть, в конце концов, всё испортил.
   Вдруг между ними нарисовался какой-то тип. Он явно не имел отношения к девушке и даже не смотрел в её сторону, но зачем-то встал между столиками таким образом, что своим могучим корпусом полностью загородил Спиркину необходимый для наблюдения за девушкой обзор. Простояв так несколько секунд, он повернулся к Евгению спиной и наклонился вперёд, разговаривая с кем-то из сидящих за столиками. Немного изменив своё положение в пространстве, этот тип, тем не менее, нисколько не обеспечил необходимой Евгению видимости. Теперь Спиркин не просто покраснел как раньше, а стал бордовым. От злости. Он с ненавистью смотрел на наклонённую спину незнакомца, на его выпяченный зад и в нём поминутно росло жгучее желание подвинуть этот зад в сторону хорошим и убедительным пинком. Никто не знает, сделал бы он это или нет, но тип, словно почувствовав опасность и одумавшись, резко прекратил беседу и продолжил своё шествие по залу.
   Девушка сидела, как и прежде, на своём месте, но за это время Спиркин всё же не обрёл способности действовать решительнее. Вот сейчас девушка встанет и уйдёт, и он больше не увидит её никогда. Как только она скроется за дверью, он тут же пожалеет о том, что не предпринял никаких попыток. Может быть, вскоре он даже выскочит следом за ней в попытке догнать и познакомиться, но разве её отыщешь в громадной уличной толпе? Не отыщешь, даже если всего лишь на секунду отведёшь взгляд...
   Но пока ещё не поздно, она ещё здесь. Ах, чёрт подери, поздно!
   Весь во власти отчаяния, боковым зрением Спиркин увидел, что девушка стала собираться: взяла сумочку, положила в неё мобильный телефон и стала вставать из-за столика.
   В груди Спиркина заныло. Эх, проклятая робость!
   Вдруг к своей радости и удивлению Евгений увидел, что девушка, вместо того, чтобы направиться к выходу, встала и пересела к нему.
   Она села прямо напротив него, лицом к лицу.
   - Привет, - небрежно кинула она ему. - К тебе можно присесть?
   - Ты уже присела. Оставайся, если хочешь, - в замешательстве произнёс Евгений.
   - Ну чего ты такой бука? Надулся и сидишь тут. Можно угоститься? - и, не дожидаясь ответа, она запустила руку в открытый пакет с чипсами.
   Спиркин несколько опешил от такой смелости, если не сказать развязанности, и с удивлением в упор посмотрел на девушку. Та с аппетитом грызла чипсы и даже не думала смущаться. Увидев остановившийся на ней изумлённый взгляд Евгения, она задорно рассмеялась, отчего вдруг показалась ещё привлекательней.
   - Ну чего ты такой бука? - сквозь смех повторила она. - Давай-ка лучше знакомиться. Меня Сашей зовут.
   - Это в честь героини фильма?
   - Ну да, вроде того. Москва слезам не верит и всё такое. Мама фанатела от этого фильма. А тебя как зовут?
   - А меня Женя.
   - А-а. Прикольно.
   - Что прикольно?
   - Да имя прикольное говорю. Моего жениха зовут Женей.
   - Жениха говоришь? Того, которого ты сегодня весь вечер ждала и не дождалась?
   - А ты что ли следил за мной? - девушка вновь закатилась заливистым смехом. - Во даёт! Весь вечер с меня глаз не сводил, а познакомиться не подошёл. Чего не подошёл-то? Испугался?
   Спиркин отвёл глаза.
   - Да ладно, не обижайся. Я ж прикалываюсь. Нет, тот, что не пришёл, тот не Женя. Женя мой в Калифорнии живёт, в городе Сан-Диего и любит стрелять из "Магнума". Иногда я к нему летаю. Бизнес-классом. На праздниках там, на каникулах.
   - Небось, дорого летать бизнес-классом?
   - Дорого, но я по-другому и не представляю. С детства привыкла к комфорту и достатку, - не без самодовольства произнесла новая знакомая Евгения Спиркина.
   - Там что, в качестве закуски подают омаров, фаршированных чёрной икрой? - с усмешкой спросил Евгений.
   - Ой, избавь меня, боже, от чёрной икры! Она мне и дома-то надоела, уже в печёнках сидит! - в этот момент Саша напоминала таможенника Верещагина из фильма "Белое солнце пустыни". Ему тоже до колик в животе надоело питаться "проклятущей" чёрной икрой.
   - Пожалуй, летать бизнес-классом комфортнее, - согласился Спиркин, - а ещё следует учесть, что бизнес-сектор салона самолёта всегда прибывает в аэропорт раньше, чем эконом.
   По растерянному лицу девушки Евгений увидел, что шутка не дошла до места назначения.
   - Я имею в виду, что бизнес-сектор расположен ближе к носу самолёта, чем остальная его часть, - пояснил Евгений.
   - А-а-а! - сообразила Саша. - Так ты ещё и приколист. Браво! - и девушка захлопала в ладоши.
   - Скучаешь по жениху? - спросил Спиркин.
   - Я-то?! А оно мне надо?! - девушка посмотрела на Евгения как на наивного дурачка. - Он скучает. Зовёт меня с собой.
   - А чего ж не едешь?
   - А пусть сперва на ноги встанет. На квартиру заработает, на хорошую машину, а там посмотрим, - Саша достала из сумочки зеркальце и принялась любоваться своим отражением. - Пусть докажет, что достоин меня!
   - То есть ты не из числа декабристок? - спросил Евгений.
   - Чего? - девушка поначалу не поняла вопроса. - А! Нет, конечно!
   - Да, ты не из декабристок, - согласился Евгений, - тем более, что Калифорния не Сибирь.
   - А ты начитанный. Люблю таких.
   - А кого же ты здесь ждала?
   - Любопытный ты очень, Женя. Приятель один должен был подойти. Да это так себе, не всерьёз, чтобы не скучать. Пусть только теперь появится здесь или потом подойдёт ко мне. Пошлю его куда подальше. А ты чего такой хмурый? Проблемы? Почему? - вопросы, каждому из которых она даже не придавала существенного значения, сыпались из неё как сухой горох из прохудившегося мешка.
   - Потому что я неудачник, - он испытующе посмотрел на неё.
   - Ага, это видно, - выпалила она, не отрывая глаз от своего изображения в зеркальце.
   - Почему это видно?
   - Ну, ты хмурый такой сидишь, насупленный.
   Спиркин умолк.
   - Ну не обижайся. Я ж прикалываюсь всё время, - она, наконец, перевела взгляд на Евгения. - Ну, извини меня. Что у тебя случилось? Евгений продолжил:
   - Знаешь песню про корнета? Это из ещё одного советского фильма. Кажется, из фильма "Соломенная шляпка". Корнет задумал добыть славу, но не было войны, корнет решил жениться, но у невесты не было приданого, корнет решил бежать от невесты, но в дилижансе не оказалось мест. "Всё дело в том, что в дилижансе свободных мест, представьте, нет!" Вот я как тот неудачливый корнет. Я пришёл устраиваться на работу. Тогда же, когда цель была близка, всё самым неожиданным и нелепым образом сорвалось. Придя в этот бар, я заказал светлого некрепкого пива, а мне принесли крепкого тёмного, потому что перед самым моим приходом светлое закончилось и так далее и тому подобное.
   Девушка посмотрела на Евгения как на умалишённого.
   - Слушай, не грузи, а! Подумаешь, крепкого тёмного он не любит! Пойдём в соседний бар, там есть светлое! А чего с работой не сложилось?
   - Человек, который мог мне помочь, в пятницу погиб.
   - Вот видишь, твой знакомый погиб! А ты сидишь тут молодой, здоровый и ноешь как девчонка! Не стыдно?!
   Стыдно, подумал Евгений и тут же признал правоту своей новой знакомой.
   - Значит так, - подытожила Саша, торопливо что-то записывая на бумаге, - мне уже надо бежать. Вот мой номер. Если заскучаешь, звони. Хоть ты нытик и зануда, но ты мне понравился.
   И девушка стремительно, едва только Спиркин успел опомниться, умчалась в темноту, оставив перед Евгением клочок бумаги с телефонным номером из одиннадцати цифр.
   В Москву уже пришла ночь, но что такое столичная ночь в пределах Садового кольца?! Именно ночью достигает своего апогея клубная жизнь любого мегаполиса. Десятки московских клубов собирают под своими крышами любителей рока, регги, джаза, рэпа, техно, хауса и прочих музыкальных стилей. В центре Москвы жизнь не замирает никогда: по улицам Тверская, Новый Арбат, Моховая, по Москворецкой и Кремлевской набережным, по бульварам, так же как и днём, спешат машины, гуляют люди, сияют неоновые огни, электричество полыхает так, что в его свете даже можно читать книги, написанные мелким шрифтом. Пожалуй, Москва представляет собой увлекательное зрелище даже в стратосфере, откуда проспекты и шоссе наверняка покажутся сияющими изломанными лучиками, пронизывающими такие же сияющие концентрические кольца. Господи, ну почему я не космонавт?!
   Спиркин в одиночестве шёл по старому Арбату, когда ему встретилась группа людей, собравшаяся вокруг молодого фокусника. Он подошел ближе. Фокусник, облачённый в синий атласный пиджак, жёлтую канареечную рубашку с повязанной на воротнике розовой бабочкой в чёрный горошек и брюки в коричневую полоску, явно был в ударе. Он показывал фокусы с колодой карт и поролоновыми шариками.
   Число шариков было трудно определить. Сперва в его руках было два шара. После однократного сжатия в ладони оказывалось уже три шара. При этом четвёртый шар находился зажатым в локтевом суставе кого-нибудь из зевак. Как он там оказывался, не мог сказать ни этот зевака, который просто стоял, подперев рукой подбородок, ни кто-либо из изумлённых наблюдателей.
   Не менее интересные вещи фокусник творил и с колодой карт. С виду обычная колода со стандартным набором мастей и величин. Но почему-то каждый раз, когда фокусник вновь и вновь смешивал колоду и предлагал зрителям вытянуть любую карту, попадался бубновый туз.
   Некоторое время Евгений с интересом наблюдал за манипуляциями фокусника, затем, протиснувшись к нему поближе, попросил вновь тщательно перемешать колоду.
   - Конечно! - с энтузиазмом отозвался фокусник и через некоторое время представил Спиркину разворот колоды. Его уверенность подкупала. Евгений потянулся и достал одну из карт. Все ожидали, что в руке Спиркина вновь окажется бубновый туз, но там оказалась червовая дама. Евгений был разочарован и обескуражен, пожалуй, не меньше, чем мог быть обескуражен сам молодой фокусник. Почему-то быть свидетелем его явной неудачи совсем не хотелось.
   Но парень всё-таки оказался профессионалом. Из этой ситуации он вышел так, что произошедшее показалось его собственной режиссурой.
   - Внимание, - обратился он к толпе, - а теперь попробуем следующее! Взяв ладонь Евгения, на которой лежала злополучная червовая дама, он перевернул карту обратной стороной, потёр её пальцем и перевернул опять. На ладони Спиркина вновь лежал бубновый туз!
   По толпе прошёл гул восхищения. Лица зевак вытянулись так, будто бы они внезапно увидели на Арбате гуляющего мастодонта или какую-нибудь другую доисторическую зверушку.
   Едва улыбнувшись, Евгений отошёл от толпы и продолжил свою прогулку дальше.
  

Часть 2. Иная реальность.

Глава 1. Странное пробуждение Матвея Кораблёва.

Возвращение к жизни. Океан и два солнца. Беззвучный голос. Тщетные попытки прояснить ситуацию. Сон. Недоумение.

   Яркий солнечный свет пробивался сквозь небольшое окошко деревянного домика. Солнце за окном нещадно палило, но жару смягчал прохладный солёный бриз, дувший со стороны океана. Была полуденная жара, и жизнь в природе как будто бы дремала.
   Человек, лежавший на кушетке, стоящей в самом центре деревянного строения, только что пришёл в себя после тяжёлого продолжительного сна. Слушая равномерное шипение прибоя, он чувствовал себя абсолютно восстановленным. В первые минуты после пробуждения в его голове не было никаких мыслей. Наверное, именно так чувствует себя младенец, пришедший в этот мир: в голове приятная пустота и отсутствие каких-либо желаний. Абсолютная безмятежность и спокойствие.
   Внезапно лицо лежащего нахмурилось, будто он вспомнил что-то очень волнующее. Он резко сел, выпрямившись на своей постели, затем принялся рассматривать свои руки, ноги, ощупывать голову, лицо, которое в этот момент выражало полное недоумение и беспомощность.
   Затем человек стал нервно прохаживаться по комнате, в которой, видимо, совершенно не рассчитывал найти себя. Четыре деревянных стены и деревянная кушетка, застеленная материей - вот и всё убранство этого помещения. Далее он подошёл к окну и сквозь стекло взглянул на небо. То, что он увидел в нём, повергло его в глубокий шок.
   На первый взгляд за окном не было ничего необычного: голубой, сверкающий солнечными пятнами океан, неспешные волны медленно растворялись, выкатываясь на жёлтый песчаный пляж, небольшие опушки деревьев тут и там, небесная лазурь, лёгкие белые, будто молочная пенка, облака, яркий солнечный свет...
   ...Вот только свет исходил от двух солнц...
   Ничего не понимающий Кораблёв, а это был именно он, уселся на деревянном полу и обхватил голову руками. Со временем он вспомнил скользкий асфальт московской улицы, летящую навстречу его автомобилю фуру, пронзительный свист тормозящих шин, грохот и скрежет металла, резкую боль во всём теле. Это было будто бы секунду назад. Потом он постепенно вспомнил всю свою жизнь. Он восстанавливал в памяти её события в обратном хронологическом порядке. Чётко, ясно, будто медленно просматривая фильм, с конца к началу, кадр за кадром. Теперь в голове была совершенная ясность. Так ясно он ещё не мыслил никогда в своей прежней жизни. Но это ничего не давало. Относительно своего нынешнего положения у него не было никаких версий, даже предположений.
   Что же произошло? Где он теперь? Что за странная реальность окружает его? В состоянии глубокого потрясения он даже не пытался выбраться из своей клети и прояснить ситуацию.
   В довершение ко всему Матвей стал слышать голоса. Вернее, он услышал всего один голос, который вдруг вполне членораздельно и чётко стал вещать где-то в недрах его воспалённого, как ему показалось, мозга:
   "Соблюдайте спокойствие. Действительность, которую Вы наблюдаете вокруг себя и которую будете постигать в скором времени, несомненно, поразит Ваше воображение. Тем не менее, это объективная действительность, сомневаться в реальности которой нет смысла. Также не имеет смысла сомневаться в собственном душевном здоровье. Вы, как и прежде, находитесь в материальном мире с абсолютным сохранением действия всех привычных законов физики. Люди, которых Вы встретите, действительно являются земными людьми и состоят, так же как и Вы, из плоти и крови, хотя в первое время Вам будет трудно в это поверить. При этом у Вас нет никаких оснований беспокоиться за собственную безопасность".
   Он не мог определить ни тембр, ни половую принадлежность голоса. Скорее, это был голос, слышимый где-то среди мыслей.
   Советы советами, но вопреки рекомендациям он засомневался в собственном душевном здоровье. Голоса в голове есть признак психического недуга. Но много ли психически больных могли похвастаться тем, что голоса в их головах вещали столь чётко и информативно? Вряд ли они порой вообще были в состоянии воспринять какую-либо информацию и правильно её осмыслить. Матвей же чувствовал, что такой способности пока не потерял. Тем не менее, данное сообщение, прозвучавшее лишь однократно, добавило ещё больше сомнений и беспокойства.
   Действительность не переставала тревожить. Вид из окна очень напоминал пейзаж океанского побережья где-нибудь в тропическом поясе Земли. Но что за два солнца на небе? На Земле ли он? Из школьного курса астрономии он помнил, что планету освещает лишь одна звезда. Его собственное зрение на протяжении всей его жизни только подтверждало это утверждение. Может быть, на Земле есть места, где её освещают и согревают два светила (о чём люди не догадывались) или места, где Солнце оптически удваивается. В иных условиях он, за неимением других объяснений, поверил бы во вторую версию. Очень хотелось верить, что он всё-таки оставался на Земле.
   Но странное беззвучное послание заставило Кораблёва озадачиться ещё больше. К тому же вряд ли на Земле остались места, не изученные человеком. Исследования двадцатого века практически окончательно закрасили "белые пятна" на карте мира. Люди умудрились спуститься даже в самые глухие океанские бездны и слетать на Луну!
   Окружающая его действительность крайне необычна. Это стало ясно сразу. Но какие сюрпризы для него подготовлены далее? Что за необычные люди могут встретиться ему, если он способен усомниться в их реальности? Если это другая планета, откуда здесь люди? Не спит ли он? Не сошёл ли с ума? Где он?
   "Особая реальность". Кажется, так называется одна из странных книг загадочного писателя Карлоса Кастанеды. Он постигал таинственную особую реальность, приняв некоего индейского зелья. В последовавших за этим видениях он созерцал вещи почище двух солнц. Порой эти вещи были просто ужасающими. Но насколько реальна эта особая реальность Кастанеды? Быть может, данные видения являлись лишь результатом деятельности воспалённого наркотическим веществом мозга. Но Матвей мог поручиться, что его голова была ничем не одурманена. По крайней мере, он чувствовал себя вполне привычно.
   Кораблёв огляделся вновь. Сколь долго он пробудет в этой особой, иной реальности? Пожалуй, необходимо сделать попытку выбраться отсюда. В помещении была деревянная дверь с ручкой и замочной скважиной, но она не поддавалась, несмотря ни на какие усилия с его стороны. Других видимых выходов наружу не было... За исключением окна. И как же он сразу не догадался!
   Подойдя к окну, он только теперь заметил, что хотя оконный проём плотно закрыт сплошным стеклом, шум прибоя и звуки леса извне слышались так, будто стекла не было вовсе. При этом в самом помещении было свежо и прохладно, несмотря на очевидную жару за окном. Каких-либо кондиционеров в его странной обители не наблюдалось.
   Никаких ставней в окне не было. Возникало ощущение, что стекло просто вросло в проём.
   Стекло нужно разбить! Кораблёв осмотрелся. В комнате не было каких-либо предметов, которые он мог бы использовать для этой цели. При нём были только его кулаки. Кораблёв размахнулся и ударил по стеклу правым кулаком, но оно даже не затрещало. Внезапно он почувствовал прилив внезапного раздражения и в следующий удар вложил всё своё отчаяние и досаду. Поначалу боли он не ощутил, но по стеклу, оставшимся невредимым, потекли капли его крови. Сильным ударом он разбил свою руку, но пути наружу не сделал.
   Сжимая раненое место, он сполз без сил на пол. Теперь ему было больно. Возможно, было что-то сломано - кулак распух и посинел.
   Может быть, реальность вокруг и была странной и необъяснимой, но в том, что он действительно состоял из плоти и крови, теперь сомнений не оставалось. Необходимости убеждать в этом не было. Слишком уж сильно ныла рука. Вместе с этим он вдруг снова почувствовал громадную усталость, будто бы и не было долгого освежающего сна. Всё происходящее вдруг стало ему безразличным. Было нужно отдохнуть вновь, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Хотя кто его знает, каким бывает в этих условиях утро и скоро ли вечер.
   Через несколько минут его сморил сон. Кораблёв вымотался настолько, что отключился прямо на полу, не успев сообразить, что было нужно хотя бы добраться до кушетки.
   В этот раз его сон был насыщен сновидениями. Они были яркими и отчётливыми. В одном из них ему снился Яков. Они стоят на краю обрыва над рекой в странном свете двух солнц. Широкая река кажется глубокой и спокойной. Течение неспешно несёт громадную водяную массу свинцового цвета. Плеск текущей воды слышен едва-едва. Все звуки будто бы приглушённые, но рождают странное эхо. Мимо проходят незнакомые молчаливые люди, и внутренний голос подсказывает Матвею, что эти люди давно мертвы. Рядом с ним стоит ещё один ушедший из жизни человек, но Кораблёв почему-то не испытывает отчуждённости, которую живые могут испытывать к мёртвым.
   Яков задумчиво смотрит с обрыва вдаль, за желтоватый горизонт. Он явно грустит. Ветер треплет его чёрные как уголь волосы. Руки Перова спрятаны в карманах его брюк, ноги широко расставлены.
   Оба долго молчат.
   - Ну, как здесь? - спрашивает Матвей.
   - Здесь? - Яков старательно выходит из задумчивости. - Здесь обычно.
   - Теперь, наверное, обычно. Времени прошло достаточно.
   - Полтора года.
   - Всего полтора года?! Казалось, тебя нет очень давно.
   - Потому что в наши полтора года можно было уложить чьи-то пятнадцать лет. Такое бывает, когда люди ярко горят и быстро сгорают.
   - Почему в наши полтора года? Я-то жив!
   Матвей в недоумении пожал плечами. Они молчали вновь.
   - Что тогда с тобой случилось, Яков?
   Перов пристально посмотрел на Кораблёва и, отвернувшись, ничего не ответил. Видимо, не имело смысла продолжать этот разговор.
   - Не забывай нас, Яков. Выбирайся к нам хоть иногда.
   - Да как отсюда выберешься, Матвей? Это только в греческих мифах можно вернуться из царства мёртвых. Как Одиссей. Или как Адонис.
   - Я не знаю мифа про Адониса.
   - Это мифический герой, которого на полгода отпускали из мира мёртвых в мир людей. Но меня никто не отпустит...
   Так они и стояли, купаясь в малиново-жёлтых, словно вечерних, красках неба. Приглушённый, едва слышный плеск воды неведомой реки напоминал шум прибоя...
   Матвей просыпался, и гул прибоя за окном ненавязчиво вплетался в его рассеивающийся с каждой секундой сон.
   Проснувшись, он несколько минут лежал, уставившись мутным взглядом в потолок. Вот он и увидел Якова. Прежде он никогда не являлся ему во снах, а тут, в этом загадочном мире под двумя солнцами, вдруг явился. И всё сновидение было словно какой-то прозрачный намёк.
   Наверняка старик Зигмунд Фрейд смог бы в деталях объяснить происхождение данного видения. В одной из своих работ он увязывал сущность сновидений с пережитыми ранее ощущениями. Данные переживания живут в нашем мозгу и, порой трансформируясь до неузнаваемости, напоминают о своём существовании в наших снах. Так, в действительности Матвей знал миф об Адонисе, но, ознакомившись с ним ещё в школе, со временем начисто забыл его содержание. Забытое когда-то знание напомнило о себе в связи с тем, что Якова давно не было среди живых. То, что легенду об Адонисе во сне вспомнил именно Яков, Фрейд, возможно, объяснил бы тем, что прежде Яков частенько демонстрировал Матвею свою начитанность. Соответственно, и во сне Перов предстал Кораблёву таким, каким Матвей запомнил его по жизни. Наконец, пребывание Кораблёва во сне в несколько странном месте можно было объяснить тем, что и наяву Матвей находился при не менее странных обстоятельствах. Впрочем, было ли это явью?..
   Порой люди, сомневаясь, не спят ли они, просят ущипнуть их. Если больно, значит, не спят. Матвею было больно, после удара об стекло рука здорово распухла. Но как объяснить, что после сна на руке не осталось и следа от травмы, которая была получена, возможно, немногим раньше? Рука была абсолютно здоровой. Сколько прошло времени? Когда рука успела зажить?
   Часовых механизмов в его келье, видимо, не было. Течения времени он не ощущал. Возможно, он проспал несколько часов. Необычные обстоятельства напрочь сбили с толку его привычное чувство времени. Оставалось ориентироваться по небесным светилам. Он в который раз подошёл к окну и задрал наверх голову - положение двух солнц совершенно не поменялось. Наверняка он проспал целые сутки, ровно 24 часа, и к его пробуждению солнца заняли те места, которые они занимали сутки назад. Стоп! Этот закон действует в отношении обычного, земного, Солнца! Но какие законы работают в этой чёртовой местности?! Быть может, эти огненные шары вообще целыми сутками, если не веками, висят в небе, словно прибитые исполинскими гвоздями! Тогда, должно быть, здесь и понятия не имеют о ночном времени!
   Чёрт бы её побрал, эту иную реальность! Что за жестокий эксперимент?! Даже Кастанеда возвращался из своих увлекательных путешествий в привычный мир! В нормальный мир, где нет двух светил, в мир, в котором одно-единственное солнце заходит за горизонт, и наступает ночь, в мир, где раны заживают постепенно, оставляя на коже шрамы и рубцы, а не в течение нескольких часов!
   Матвей в который раз подошёл к окну, чтобы получше разглядеть солнечный свет. По своей интенсивности он напоминал свет полуденного Солнца в земных условиях. Но на Земле такой свет создаёт лишь одно небесное светило, здесь их два. Соответственно, каждое из них тусклее "земного" Солнца, по крайней мере, в два раза.
  

Глава 2. Воскрешение из мёртвых.

Калейдоскоп настроений. Появление Якова Перова. Добро пожаловать в загробный мир? Экскурс в тайны бытия в ином мире. Эксперимент "Аид". Мир мужчин. Фантазия реальности.

  
   Когда-то "рифмоплёт" Яков, как его в шутку называли друзья, порадовал общественность следующим опусом под названием "Калейдоскоп настроений":
   "Это был великий день.
   Унеслась куда-то лень.
   Хоть и было очень сыро,
   Тучи плыли в небесах,
   Но огонь пылал в глазах.
   Это было той порой,
   Сильно нелюбимой мной,
   Ранняя была весна.
   Сырость, слякоть,
   Вновь мороз
   Теребит замёрзший нос.
   На душе паршиво, худо.
   Кто бы мне сказал, откуда
   Появляется хандра?
   Как ее гнать со двора?
   То Онегина синдром.
   Лучше б в небе сильный гром,
   Летний дождь в дубовой роще -
   Жизнь бы показалась проще".
   Автор стихотворения, очевидно, в момент сочинения находился в весьма неустойчивом эмоциональном состоянии, что и отразилось в названии данного произведения.
   Примерно такой же калейдоскоп настроений переживал в описываемый момент и Матвей Кораблёв. Отчаяние и недоумение, впоследствии сменившиеся почти агрессивной решимостью, уступили место апатии и скуке. Невероятно, но, не имея ни малейшего представления о месте, в котором он пребывает, и ждущей его доле, он заскучал так, как, бывает, начинают скучать люди к концу пустого неинтересного выходного дня, проведённого вместо запланированного спуска на байдарках в компании газеты и дивана. Его почти перестало интересовать всё, что его окружало. Однако следует заметить, что и окружало его немногое.
   Можно было подумать, что он выжидал, но выжидание часто сопровождается нервным беспокойством и взвинченностью. Ничего этого и в помине не было.
   Он лежал на кушетке, едва прикрыв неподвижные глаза вновь тяжелеющими веками, когда снаружи послышалось какое-то движение - там отчётливо раздавались чьи-то приближающиеся шаги. Кто-то незримый подошёл к двери и, постояв с минуту, вставил ключ в замочную скважину. Матвей напружинился всем телом, уставившись немигающим взглядом в дверной проём. За эту минуту томительного выжидания целый ворох дум, жужжа, словно роящиеся пчёлы, пронёсся в его голове. Мысли были столь стремительными и путаными, что он едва улавливал между ними нить. Это было похоже на воспоминания о давно прожитом. Чувствуя, что он на пороге какого-то нового и решающего этапа, Матвей словно подводил итоги своей жизни.
   Он готовился пережить всё, что угодно вплоть до появления перед ним экзотических, неведомых даже специалистам криптозоологии тварей, он бы не удивился внезапной материализации пресловутых зелёных человечков. Господи, появление вымершего десятки миллионов лет назад тираннозавра-рекса не поразило бы воображения Кораблёва настолько, насколько его поразило появление его лучшего друга Якова Перова!
   Перед ним стоял именно Перов! Не некий бестелесный фантом, будто срисованный с популярных во все времена народных страшилок, а живой! Из плоти и крови! По крайней мере, было похоже, что Яков как и прежде состоял из плоти и крови: на его щеках играл румянец, чёрные глаза поблескивали вполне живым блеском. Смущало лишь то, что когда Матвей видел Якова в последний раз, эти глаза уже были закрыты, казалось, вечным сном. Ныне его лицо дышало свежестью и жизнью, тогда же, в тот по-весеннему ясный мартовский день это лицо, а скорее восковая маска, было пепельно-серым, безжизненным.
   Впрочем, в данной ситуации слово "смущало" было бы неверным. Пожалуй, в человеческом языке и не найти адекватного определения эмоциям, которые испытал Кораблёв. Возможно, он ощущал нечто похожее на недоумение и беспомощность, однако, безусловно, это было в десятки раз сильнее, чем просто недоумение и беспомощность.
   ...Так и смотрели друг на друга Яков и Матвей. Яков с затаённой во взгляде добродушной усмешкой, Матвей со смешанными чувствами в расширенных глазах.
   Молчание нарушил Перов:
   - В чём дело, Матвей? Боюсь, ты не сообразил, что при встрече друга нужно радоваться или хотя бы показывать свою радость.
   Со стороны Кораблёва раздалось какое-то нечленораздельное мычание. Он продолжал таращиться на Перова, при этом хлопая ресницами так, что, казалось, ещё чуть-чуть и в помещении от этого хлопанья поднимется ветер.
   - Полно тебе, Матвей. Ты просто сдуешь меня с места, если будешь так хлопать ресницами.
   - Если ты дух, то это тебя сдует, - судорожно глотнув, ответил Кораблёв.
   - Ну, наконец-то. Я уж начал бояться, ты онемел. Нет, Матвей, я вполне материален. И это действительно я, Яков Перов. Я выгляжу как Яков Перов, я думаю как Яков Перов, у меня привычки Якова Перова, у меня ум Якова Перова. В общем, перед тобой тот, кого ты хорошо знал в нашей с тобой прошлой жизни. А передо мной Матвей Кораблёв с внешностью, мыслями, умом и всеми привычками того человека, которого я знал в нашей прошлой жизни.
   - Яков, но ведь ты умер!
   - Ты тоже умер!
   - Я умер?!
   - Да, а ты до сих пор не догадался? Разве ты не помнишь, в какую ужасную аварию ты попал? Разве ты не помнишь этой страшной боли? Ты думаешь, в таких переплётах люди выживают? Нет, Матвей, человек слишком слаб и беспомощен.
   Это какая-то глупая сказка, это какой-то нелепый сон!
   "Глубоко под землёй царит неумолимый, мрачный брат Зевса, Аид. Полно мрака и ужасов его царство. Никогда не проникают туда радостные лучи яркого солнца... Там протекает всё леденящая священная река Стикс, водами которой клянутся сами боги... В подземном царстве струятся и дающие забвение всего земного воды источника Леты. По мрачным полям царства Аида... носятся бесплотные лёгкие тени умерших. Они сетуют на свою безрадостную жизнь без света и без желаний. Тихо раздаются их стоны, едва уловимые, подобные шелесту увядших листьев...".
   Загробный мир так похож на земной? Неужели он настолько отличается от всего того, что представляли себе люди на протяжении тысячелетий? Неужели все эти представления были ложными? Значит, нет никакого ментального бытия, располагающегося несколькими уровнями выше бытия материального? И в загробном мире остаётся господство банальных законов материи? Какой раскол в представления верующих всего мира внёс бы Кораблёв, вернись он на Землю! Хотя не исключено, что после этого ему пришлось бы закончить свои дни в психиатрической клинике. Кто бы поверил Ивану Бездомному, что в лице Воланда он познакомился с самим Сатаной?! Никто! Или почти никто. Как известно из булгаковского романа, московская публика поначалу не приняла даже возможности существования Воланда как такового.
   И Данте Алигьери был неправ, и прославленные христианские богословы всех эпох. Нет ни рая, ни ада, ни чистилища. Есть лишь иная таинственная планета, возможно, двойник Земли, о которой никто из живущих на Земле и не догадывается. Но она материальна.
   Добро пожаловать на тот свет! Вопрос только в том, как сюда попадают.
   - Значит, мы на том свете?! Как же он похож на привычный нам мир!
   В ответ Яков расхохотался. Прежде Матвей никогда не видел Якова таким весёлым.
   - Нет, Матвей, это не загробный мир. Ты был воскрешён так же, как и я.
   - Воскрешён?! Кем? Человек может выжить в самых разных переплётах. Но не в силах простого человека воскреснуть или воскресить кого-либо из мёртвых, если не брать в расчёт библейские предания.
   - Здесь ты прав. Совершенно не в силах человека воскрешать из мёртвых. Но это в силах принципиально иных созданий. И большой вопрос в том, кем всё же был Иисус Христос, умевший воскрешать людей.
   - Яков, это какой-то глупый розыгрыш! Это просто безумие! Всё настолько странно и нелепо, что я от удивления даже не успел испугаться, увидев тебя.
   - Ты также не успел обрадоваться, увидев меня. И сейчас не спешишь.
   - Яков, обычно люди теряют дар речи при виде мертвецов. Я вижу тебя живым и при этом нахожусь в довольно странных условиях. Это не укладывается в моём мозгу. Скажи, это всё-таки розыгрыш?
   - По-твоему, умерев, я тебя разыгрывал? А этот мир за окном тоже розыгрыш? Ты видел на Земле два солнца?
   - То, что это, возможно, не Земля, я уже понял. Но что это за мир?
   - Планета, на которой мы находимся, расположена в нашем измерении. Здесь сохраняют своё абсолютное действие все привычные законы физики. Более того, данная планета расположена в нашей родной галактике Млечный путь на расстоянии многих десятков тысяч световых лет от Земли. Она очень похожа на Землю за исключением того, что подобно Луне одна её сторона всегда освещена парными звёздами, вокруг которых обращается планета, а другая всегда остаётся тёмной. Астрономы Земли не имеют ни малейшего представления ни об этих звёздах, ни об их планетарных системах, поскольку эти парные светила скрыты от взгляда даже самых мощных земных телескопов массами галактической пыли.
   По мере того, как Матвей слушал Якова, его лицо всё больше и больше выражало уныние. Он не хотел пребывать на этой странной планете, он хотел вернуться на Землю, которая, оказывается, была так далеко, что человеческий мозг даже умозрительно не был способен представить себе таких расстояний.
   - Мы сможем когда-нибудь вернуться на нашу планету? - с надеждой спросил Кораблёв Перова.
   - Это вряд ли. Для всех мы мертвы, из мёртвых не возвращаются. По-крайней мере, вернуться туда для прежней жизни мы точно не сможем.
   - А могут быть другие цели для возвращения?
   - Возможно, могут. Им это виднее.
   - Кому им?
   - Тем, по чьей прихоти мы здесь. Тем, кто нас воскресил.
   - Кто эти "кто"?
   - Мы точно не знаем, кто это. Мы лишь чувствуем их присутствие рядом с нами. Иногда они мысленно беседуют с нами, иногда направляют нас, как это было сегодня, когда они направили меня к тебе. Когда-то наши предки решили, что это боги. Но это не боги, скорее, это представители могущественной цивилизации, уровень развития которой, вероятно, во много раз превосходит уровень развития нашей. Достаточно привести в пример тот факт, что эти существа способны в считанные дни покрывать во Вселенной расстояния, на преодоление которых свет тратит целую вечность. А в природе, как тебе известно, нет скорости выше, чем скорость света.
   - Тогда неудивительно, что они легко достигают Земли. Удивительно другое: каким образом они отыскали нас во Вселенной.
   - Ты думаешь, они нас отыскали? Мне кажется, они всегда знали о нас.
   - Ты хочешь сказать, что они имеют отношение к нашему появлению на Земле?
   - Имеются такие выводы. Мы не знаем ни их целей, ни их собственной истории, ни их миссии, если таковая существует. Возможно, это даже за пределами нашего понимания. Живя здесь, мы научились просто воспринимать их волю, поскольку порой бессильны что-либо понять и предпринять. Да в этом и нет смысла. На этой планете мы, люди, не хозяева.
   - То есть по величайшей прихоти неких тварей людей здесь уподобили баранам, подопытным кроликам! Не выяснится ли потом, что после обильной кормёжки нас дружно поведут на заклание?!
   Выпалив эти отчаянные слова, Матвей вдруг спохватился и с опаской повёл головой по сторонам. Но ничего не происходило. Яков вновь с усмешкой посмотрел на своего друга.
   - Такое чувство, будто ты всю жизнь проработал под надзором спецслужб, и лишнее слово для тебя может означать расстрел. Будь уверен: всё, что ты сказал, уже дошло до некоторых ушей. И всё, что ты скажешь впредь, они также будут узнавать незамедлительно. Но это не имеет значения, поскольку им доступно даже чтение наших мыслей. Прежде чем ты сказал то, что сказал, ты успел это сформулировать в мыслях. Так что они знали твои мысли ещё раньше, чем ты их мне озвучил.
   - Не означает ли это, что любой, в чью голову едва запрятались крамольные думы, будет немедленно подвергнут репрессиям?
   - Нет, определённо нет. Твои опасения пустые. В противном случае пришлось бы истребить всех людей, живущих на этой планете, поскольку к каждому из нас время от времени приходят такие мысли. Хотя история человечества изобилует примерами террора против инакомыслящих, здесь эти подлые законы не работают. Не люди управляют историей в этом месте. И это даже не человеческая история. Помни, любые репрессии диктуются страхом: ты должен растоптать своего врага, пусть даже потенциального, иначе придёт время, когда он растопчет тебя. Им незачем нас бояться - слишком мы слабы для них. Оттого и репрессии против носителей крамольных дум не нужны. Представь ситуацию, если твоя домашняя кошка вдруг недовольно зашипела на тебя. Это совсем не означает, что настанет момент, когда она нападёт на тебя, убьёт и съест. Это просто невозможно в силу разности ваших размеров. Поэтому и у тебя в этом случае не возникнет мысли поскорее избавиться от кошки. Тот же принцип работает и в отношениях между ними и нами.
   - Доходчиво объясняешь. Но зачем им это? Какой смысл они видят в возвращении нас к жизни?
   - Этого я тебе не объясню, и никто не объяснит. Скажу лишь, что далеко не каждый землянин попадает сюда. У них существуют некие критерии отбора, которыми они и руководствуются, воскрешая людей.
   - Значит, мы в какой-то степени являемся избранными?
   - Можешь думать и так, хотя никто не знает, благословение ли эта избранность или тягчайшее проклятие. Может, стоило покоиться там, где мы когда-то упокоились. Природой заведён строгий порядок: приходит весна, и деревья покрываются листвой, осенью листья опадают, жизнь замирает на несколько месяцев. Также и с людьми: издавна они рождались, старели и умирали. Иногда они умирали преждевременно, как это случилось с нами, но порядок, по которому умершие люди уходят и не возвращаются, никто никогда не отменял. А они отменили. Они поставили себя выше природы. И никто не знает, к чему этот эксперимент может привести.
   - Мы находимся в наших прежних телах?
   - Совсем не обязательно. Думаю, им достаточно частицы нашей прежней плоти с содержащейся в ней биологической информацией.
   - Но ведь это форменное клонирование. Яков, мы - это не мы. Мы нынешние - это клоны нас прежних. Люди уже догадались до этого. Вспомни эксперимент с овцой Долли. Нам просто не хватало мужества повторить это с людьми.
   - Называй это так, как пожелаешь, но я сразу же обратил твоё внимание на то, что моя личность после воскрешения осталась прежней. А разве ты чувствуешь в себе какие-либо внутренние перемены? Думаю, нет. Ты остался прежним. Твоя личность сохранилась. Являемся ли мы после этого просто клонами?
   - Как же им это удалось? Я всегда считал, что вся информация о личности хранится в головном мозге. Умирает мозг, умирает и личность. Бывало, тело продолжало жить при умершем мозге, но такая жизнь уже напоминала жизнь растения.
   - Матвей, и по сей день, несмотря на все мыслимые научные революции, остаётся множество вопросов, на которые люди не могут дать вразумительного ответа. Мы не смогли до конца изучить даже наши собственные организмы. Не исключено, что информация о личности хранится не только в головном мозге, но и на других с позволения сказать носителях, входящих в состав человеческого организма. Однако люди об этом не догадывались, а если бы и догадались, то не располагали бы механизмом, который запускает процесс восстановления личности одновременно с процессом восстановления плоти. В этом наше принципиальное отличие от клонов. В клонах нет личности. Хотя мы только можем предполагать это, поскольку у человечества до сих пор нет опыта создания человеческого клона. А им этот эксперимент удался. Блестяще удался. Ты не находишь?
   - Эксперимент "Аид".
   - Весьма меткое определение. По аналогии с мифическим загробным миром Аидом. Хотя описание, данное в древнегреческих мифах, совсем не совпадает с условиями на этой планете. Здесь много солнца.
   - Это я заметил. Солнца, а вернее солнц, здесь слишком много. Их целых два. И они, очевидно, неподвижны.
   - Они условно неподвижны. Их неподвижность заканчивается лишь тем, что они никогда не исчезают с небосклона. Пожив здесь немного, ты заметишь, насколько тебе позволит яркость этих звёзд, что они меняют своё положение друг относительно друга. Дело в том, что эти объекты взаимно вращаются друг вокруг друга. Периодически в процессе вращения одна звезда закрывает собой другую. Тогда свет на планете становится несколько тусклее и температура воздуха немного понижается. Но это длится недолго. Всего лишь несколько земных суток. В свою очередь планета вращается вокруг этих звёзд.
   - Ты сказал о земных сутках. Вы ведёте отсчёт времени по земным стандартам?
   - Да, это не запрещено. Этим у нас занимаются специалисты. Так сказать, хранители времени. Полагаю, у Экспериментаторов, а именно так мы их называем, совершенно иное летоисчисление, но они проявляют уважение к земным традициям в той мере, в какой это им не мешает.
   - И какой же сейчас год по земному летоисчислению?
   - Сегодня 10 декабря 2014 года, среда.
   - А где же снег?.. Господи, о чём это я?.. То есть прошло 6 лет и почти 8 месяцев?
   - Именно столько времени прошло с момента твоей гибели на Земле.
   - Почему так долго?
   - Столько времени ушло на то, чтобы добыть твою биологическую информацию и восстановить тебя. Не спрашивай, как это происходит. Не знаю. Это тайна за семью, если не за семидесятью печатями.
   - А что сейчас происходит на Земле?
   - Трудно сказать. Наши парни давно не бывали на родной планете.
   - Значит, кому-то дозволялось посетить её?
   - Такие случаи бывали. Видимо, это также часть эксперимента. Но со временем ты обо всём узнаешь сам. По порядку. Переизбыток новой шокирующей информации похож на переедание. Будет тяжело.
   - Яков, откуда у тебя такие знания? Или это предположения?
   - Ты прав. Многое из того, что я сказал - предположения. Порой Экспериментаторы делятся с нами основами этого своеобразного бытия. Но до многого нам приходится доходить самим. И не забывай, что здесь собраны лучшие умы прошлого. Например, астроном Эдвин Хаббл, биологи-генетики Грегор Мендель и Николай Вавилов. Затесался в нашу компанию и Чарльз Дарвин.
   - Какие фамилии! - выдохнул восхищённый Кораблёв.
   - Это далеко не всё. Ты будешь потрясён этими встречами. Все эти люди жили на Земле в разное время. Кто-то оставил крупнейший след в истории человечества, сделал важные научные открытия. Другие, как, например, мы с тобой, не были всемирно известными личностями, но являлись признанными мастерами своего дела. Кто-то был просто хорошим человеком.
   - Кажется, это называется евгеникой?
   - Не совсем так. В нашем привычном понимании евгеника - это что-то не совсем чистоплотное, непорядочное. Кто-то даже считает, что евгеника - это наука, оправдывающая фашизм. Возможно, это так, учитывая, что определённые евгенические меры предпринимались и в фашистской Германии. Опять же вспомни Спарту с практикой убийства неполноценных младенцев. Похожие идеи исповедовал даже философ Платон. Один из принципов данной евгеники состоял в искоренении в чём-то ущербных членов общества. Подобного здесь нет. Отбор умерших землян, который они производят, заведомо исключает какую-либо ущербность. По крайней мере, в интеллектуальном смысле, поскольку большинство членов нашего общества не смогли бы чего-либо добиться при своей жизни, не имея при этом развитого интеллекта. Что касается здоровья физического, то все мы одинаково здоровы, среди нас нет болезней или немощности.
   - Почему? Как это вам удаётся?
   - Не нам, а им. Не удивляйся. Как можно удивляться тому, что они имеют определённые механизмы для поддержания в постоянстве нашего доброго здоровья, если они нашли способ оживлять нас? Каким-то образом в процессе восстановления нашей плоти в наши организмы закладываются некие биологические механизмы, которые препятствуют нашему старению, препятствуют образованию внутри нас всевозможных злокачественных опухолей, мы не страдаем близорукостью и дальнозоркостью, нас не мучают тугоухость и кособокость. Мы обладаем сильным механизмом регенерации. Почти как у лернейской гидры, которую в древнегреческих мифах сразил Геракл.
   - Ты хочешь сказать, что отруби нам голову, отрастёт новая?
   - Ну, разумеется, это шутка. Голова не вырастет и обратно её не пришьешь, но посмотри на свою правую руку. Разве ты не помнишь, что совсем недавно ты её серьёзно изувечил? Теперь найди хотя бы шрам. Несколько часов крепкого сна избавили тебя от этой хвори. Значит, в тебе уже действует механизм защиты, заложенный во всех нас. Кроме этого, мы имеем мощный иммунитет, который способен противостоять всевозможным вирусам, будь то вирусы гриппа, оспы или СПИДа. Совсем как земные крокодилы. Их кровь, как известно, является мощнейшим антисептиком. Десятки миллионов лет эти твари жили в условиях постоянного риска вирусного заражения. Такой агрессивной была их естественная среда. Вот их организмы и выработали столь эффективный способ противодействия внешним воздействиям. Мы тоже можем этим похвастаться.
   - Мы, но не земляне?
   - Действительно, земляне куда более беззащитны перед кознями природы, которая находит разные способы регулировать растущую численность людей. Вспомни мировые войны или всевозможные пандемии. Порой эти процессы благополучно протекали рядом, как это было сразу после окончания Первой мировой. Тогда природу не смутило, что люди и без неё приложили немало усилий для уменьшения численности себе подобных, так она ещё и "испанку" на них наслала. Тогда умер каждый сотый житель планеты. На всех фронтах Первой мировой за все четыре года войны людей погибло и того меньше. Господи, как хорошо, что мы здесь, а не там.
   - Вот уж не думаю, Яков, - возразил Матвей, - на Земле я был вполне счастлив.
   Яков с пониманием посмотрел на Кораблёва и вздохнул.
   - Знаешь, Матвей, - сказал он после некоторого молчания, - а я не был там счастливым. Я был рад уйти из той жизни.
   - Постой, постой. Ты хочешь сказать, что...
   - Я хочу сказать, что моя гибель была самоубийством.
   - Твоя смерть принесла много горя!
   - В действительности, Матвей, моя смерть принесла намного меньше горя, чем смерть кого бы то ни было. По сути, меня было некому оплакивать. Родителей у меня уже не было, женой и детишками в своей беспутной жизни я обзавестись не успел, брат к тому времени уже сам себя не помнил, не то, что меня. Знаю, Матвей, что ты был привязан ко мне, но твоя привязанность не была любовью преданной матери или любовью детей. У тебя был бизнес, семейная жизнь. Рано или поздно это увело бы тебя от горестных мыслей о моей незавидной участи. Поэтому моя смерть не принесла столько горя, сколько могла бы принести при ином раскладе.
   - На твоих похоронах Марк был просто вне себя от горя. Ты несправедлив к нему.
   Глаза Якова подёрнулись пеленой. Он несколько минут смотрел невидящим взглядом в сторону, видимо, что-то переживая. Яков попросил Матвея рассказать о том, как складывались его отношения с младшим Перовым. Выслушав друга, он невесело произнёс:
   - Думаю, главные несчастья Марка ещё впереди. Однако с момента твоей гибели прошло достаточно времени. Может быть, что-то уже случилось. Такой человек не смог бы правильно распорядиться ни доставшимся ему богатством, ни собственной жизнью.
   - Сам-то ты правильно распорядился своей жизнью? - с упрёком и обидой спросил Кораблёв.
   - Нет, Матвей, потому я и выбрал то, что выбрал.
   - И напрасно. Самоубийство - это проявление малодушия.
   - С этим я абсолютно не согласен. Чтобы лишить себя жизни, нужно безрассудное отчаяние. А оно берётся от завидной решимости. Инстинкт самосохранения - это основной инстинкт. Перед его проявлением меркнут все иные проявления человеческой природы. Самоубийца способен побороть инстинкт самосохранения, способен побороть собственную природу. И где же здесь место трусости и малодушию?
   - Самоубийство - это тяжкий грех.
   - Никогда не замечал в тебе такой веры. Ты верующий?
   Кораблёв промолчал.
   - Возможно, это и грех, но я не верующий. Любая вера убеждает, что над людьми есть некие высшие силы, которые карают за плохое и воздают за благое. Эти силы справедливы и отстаивают Добро. Но тогда почему эти всемогущие силы допускают, чтобы гибли дети, чтобы на Земле велись беспощадные войны, чтобы процветали последние мерзавцы? Попав сюда, я понял, что некие высшие силы действительно существуют, и они обладают сверхвозможностями, но это совсем не то, о чём говорят мировые конфессии. Или не совсем то. Я давно подозреваю, что те, кто управляет нами на этой планете, и есть настоящие боги.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Должно быть, именно они и заложили основы многобожия тысячи лет назад, явившись на космических кораблях нашим далёким предкам. В их понимании они и были настоящими богами. Однако я-то понимаю, что это всего лишь братья по разуму, достигшие куда больших технических высот, чем мы. Кто знает, возможно, единобожие также их замысел. В нашем мире и сейчас существует мощный культ одного из этих богов. В селении Соколиное гнездо. Как правило, его приверженцами являются те, кто явился из старых времён. Среди наших современников атеистов больше.
   - Яков, ты говоришь невероятные вещи.
   - Всё это не только вероятно, но и реально. Правда, мы никогда их не видели. Они не желают показываться нам даже издалека, но порой дают знать о своём существовании разными способами. Порой эти способы не вполне укладываются в наши представления о материальном мире. Особенно это касается суеверных людей, склонных видеть в этих проявлениях сверхъестественное. Это, видимо, и явилось основой появления культа.
   Кораблёв подошёл к окну и взглянул в высоту: появились облака, некоторые из которых набегали на пару небесных светил. Стало заметно прохладнее, и на поверхности неведомого океана возникли белые барашки, поминутно нагоняющие друг друга и исчезающие при соприкосновении с песчаным пляжем.
   "Почти как на Средиземноморском побережье планеты Земля".
   Матвей вдруг ощутил острую тоску. Он так хотел ещё раз побывать на Средиземноморье. Как же мало ему было отпущено судьбой. А что его ждёт здесь? Привыкнет ли он к новой реальности, похожей на фантастический фильм? Яков, похоже, привык, но Яков сам по себе особая реальность, его всегда было трудно понять до конца. Аскетизм и некоторая отрешённость, присущие Перову, видимо, позволили ему принять и эти странные условия. Теперь же Яков был похож на аскета ещё больше: его лицо с тонкими аристократическими чертами украшалось теперь чёрной бородой с лиловатым отливом, его курчавые волосы были немного длиннее, чем обычно, угольные блестящие глаза теперь смотрели ясно, без близорукого прищура. Одет он был в рубаху из грубой холщовой ткани и в такие же брюки, на ногах была обувь из мягкой кожи, к которой Матвей даже не смог подобрать названия. Сбоку на ремешке, перекинутом через плечо, висела сумка.
   Глядя на Якова и его необычное одеяние, было трудно придумать какое-либо достойное сравнение: то ли житель кавказских гор, то ли представитель варварского племени, беспокоящего своими набегами окраины Римской империи, то ли пилигрим, отправившийся в дальнее путешествие.
   Рассмотрев друга, Матвей, наконец, догадался приступить к изучению собственного облика: Кораблёв был одет точно так же, как и Перов, поднеся руку к щекам, Матвей обнаружил бороду и на своём лице.
   - Как вы живёте? - изумлённо спросил Кораблёв.
   - Так и живём, - ответил, улыбнувшись, Яков, - жизнью далёких предков - полный аскетизм в быту, коммуна.
   - У вас все мужчины выглядят подобным образом?
   - Во-первых, все жители этой планеты мужчины. Большинство выглядят подобным образом. Никакого лоска, предельная простота. Бороды носят не все.
   - Только мужчины?! Это немыслимо!
   - Мыслимо, Матвей. Пока тебе трудно это понять. Женщины здесь совсем не нужны. Отсутствие необходимости в них заложено в нашу новую природу так же, как был заложен мощный иммунитет. Знаю, что ты пока этого не почувствуешь, но со временем придёт и это.
   В каком ужасном, сером мире мне придётся жить, думал Матвей.
   - Яков, сообщество исключительно мужчин - это дикость!
   - Нет в этом никакой дикости. Поверь, никаких пороков, свойственных закрытым мужским коллективам, у нас нет. А теперь попробуй проанализировать логически, к чему приведёт наличие в нашем обществе женщин. Между мужчинами неизбежно начнётся соперничество, которое непременно будет вносить разлад в нашу жизнь. Даже на Земле, где живут миллиарды мужчин и женщин, мужчины не удерживаются от соблазна спорить за обладание какой-либо одной конкретной женщиной. Что же говорить о нашем обществе, состоящем всего лишь из нескольких десятков тысяч человек? В этом коллективе нет смуты, и отсутствие женщин тому одна из причин. Кроме этого, в обществах, состоящих из мужчин и женщин, неизбежно случаются связи, от которых бывают дети. Нужны ли эти дети тем, кто решил поставить этот странный эксперимент? Думаю, вряд ли. Хотя бы даже из соображений соблюдения чистоты этого странного эксперимента. А цель эксперимента состоит в том, чтобы собрать здесь исключительных людей.
   - Твои рассуждения логичны, но странность в том, что ты полностью согласен с этими условиями. Во что тебя превратили? - Матвей с сочувствием взглянул на друга. К сочувствию добавилось некое неприятное ощущение, будто он разговаривает с роботом, действующим по тщательно разработанной программе, но не с живым человеком.
   - Полагаю, моё сознание было изменено, Матвей, но и твоё тоже изменится.
   - Пока мне очень трудно это вообразить.
   - Это нормально. Я сам долгое время был шокирован происходящим. Говорят, человек привыкает ко всему, но умом понимаю, что к такому привыкнуть нельзя. Тем не менее, мы привыкли. Это свидетельствует о некотором вмешательстве в наше сознание. Не забывай, они могут всё.
   Слушая Перова, Матвей наполнялся странным ощущением, будто он стал героем какого-то сумасшедшего фильма, наполненного до краёв дикой фантасмагорией. В лучшем случае героем фильма "Кин-дза-дза" Георгия Данелия. Он не мог ручаться, что впоследствии, исследуя эту планету, он не наткнётся на какое-нибудь невообразимое существо, будто бы материализовавшееся из фантастических лент Стивена Спилберга. Пожалуй, в таком случае Спилберг был бы в равной степени польщён и напуган - польщён от чувства гордости за своё творческое видение и напуган, потому что инстинкта самосохранения ещё никто не отменял, даже в порядке исключения для великих режиссёров. А может быть, реальность ещё только готовит представить такие явления, о возможности существования которых не додумались бы ни Стивен Спилберг, ни даже Стивен Кинг вместе взятые.
   Воистину, фантазия реальности порой бывает куда изощрённее фантазии любых самых заслуженных на ниве фантастики писателей, киносценаристов и режиссёров.
  

Глава 3. Путешествие вдоль побережья океана Тетис.

Приём вновь прибывших. Пикник на океанском побережье.

Эксперименты хозяев планеты. Воспоминания Кораблёва. Песня. Флора и фауна океанского побережья. Обитатели океана Тетис. Беседа на пляже. Откровения Якова.

  
   - Нам пора идти, - сказал Яков.
   Они вышли из охотничьего домика, видимо, стоящего на некотором удалении от ближайшего человеческого поселения. Порой в него в бессознательном состоянии помещались "новые жители" планеты. В этих деревянных стенах, так напоминающих сельские домики родной Земли, им предстояло придти в себя и в первые часы своего пребывания на планете быть под пристальным наблюдением хозяев. Очевидно, наблюдение велось также в исследовательских целях и осуществлялось без видимых для человека и известных ему (вроде камеры наблюдения) приспособлений. Вероятно, техника наблюдения, применяемая Экспериментаторами, достигла поразительного совершенства и была недоступна для понимания обычных людей.
   Как мы убедились, Матвей очень остро отреагировал на новые условия, что было совсем не удивительно в его положении. И тогда появился Яков, на которого возложили почётную миссию дать Кораблёву представление о месте, в которое он попал.
   Такой приём обеспечивался всем новоприбывшим, благо, что прибытие с Земли не было поставлено на поток. Каждый новичок был, по сути, "штучным экземпляром", что позволяло Экспериментаторам внимательно изучать его поведение в отдельности от других. Однако за века проводимых этими странными существами экспериментов "штучного товара" набралось на десятки тысяч, что позволило говорить о существовании на этой планете целого сообщества людей, осуществляющих жизнедеятельность в условиях, определённых Экспериментаторами.
   Они вышли из домика и, спустившись по аккуратным ровным ступенькам, скрипевшим, словно крыльцо дома в обычной русской деревне, направились к пляжу.
   - Тут обо всём забудешь, - усмехнулся Яков, вышагивая по мягкой траве, - вот, например, ты не ел целую вечность, а не жалуешься на голод.
   - Ты прав, оказывается, я ещё и голоден. Неужели ваши всемогущие покровители не придумали механизма, по которому вдыхаемый воздух превращается внутри организма в энергию?
   - Мы не можем с уверенностью ручаться, что такой механизм не придуман, но запасы энергии мы восполняем, как и раньше, принятием пищи.
   - Так когда же случится обед? - спросил Матвей.
   - Обед будет по расписанию, а пока можешь подкрепиться тем, что я принёс с собой.
   Не доходя до песчаного пляжа нескольких шагов, они уселись на прохладную изумрудную траву, и Яков, постелив небольшую полотняную скатерть, стал доставать содержимое сумки: завёрнутые в платок куски варёного мяса, сыра, хлеба и кожаный бурдюк. Кушанье показалось Кораблёву превосходным. Он ел, с удовольствием запивая содержимым бурдюка. В нём оказалось кислое молоко. Яков, как и прежде, смотрел на друга с добродушной насмешливостью. Так смотрят родители на своих недавно пришедших в этот мир детей.
   - Я изрядно проголодался, - пробубнил набитым ртом Матвей.
   - Не удивительно. Ты не ел несколько лет.
   Мясо оказалось невероятно вкусным, однако он не мог понять, какому животному оно принадлежало. Вкусом оно напоминало то ли баранину, то ли индейку, жир по вкусу вообще был похож на говяжий. Увидев недоумение Матвея, Яков сказал:
   - И не пытайся понять, какое животное распрощалось со своей жизнью, чтобы накормить тебя. Ты и названий таких не знаешь и видеть не видывал такого зверя.
   - Этот зверь из местных?
   - Этот зверь родом с Земли. Млекопитающее из доисторической эпохи. Они вымерли ещё до появления человека.
   - Эти господа занимаются оживлением вымерших пород животных?! - удивлённо воскликнул Кораблёв.
   - И этим тоже. Иногда чересчур рьяно и необдуманно.
   - О чём ты?
   - О том, чтобы ты осторожнее выбирал на этой планете водоёмы для купания. Не все они безопасны. В некоторых водятся зубастые водоплавающие твари из более ранних времён.
   - Ты имеешь в виду динозавров?
   - Да, я имею в виду рептилий из мезозойского периода. Поверь мне, вид их ужасен, а нравы и того страшнее. Огромные туши, покрытые чешуёй. Каждая чешуйка размером с твою ладонь. Холодные глаза напоминают глаза крокодилов, только они куда большего размера, чем глаза самых крупных земных пресмыкающихся. Проглотив тебя, эти мерзкие василиски не насытятся даже на десятую долю. Да что там не насытятся, и не заметят, что кого-то проглотили. Нас спасает от них только их относительная изоляция. Экспериментаторы, чёрт бы их побрал! Недаром мы их так называем.
   - Зачем было нужно возвращать этих мерзких василисков, как ты их только что назвал?
   - Из экспериментаторского интереса. К тому же среди нас есть люди, которые с большим энтузиазмом относятся к подобным опытам. Например, Чарльз Дарвин. Наблюдая за доисторическими рептилиями, он несколько раз рисковал быть съеденным ими и продолжает рисковать по сей день, насколько мне известно.
   - Всего-то из интереса?.. Странно...
   - А была ли практическая целесообразность в том, что ты в детстве ломал свои игрушки? Как и они, ты действовал не потому, что так надо, а потому, что это интересно. Да и взрослые люди продолжают делать нецелесообразные и даже глупые вещи. Только в иных, более опасных масштабах. Возьми для примера любую войну.
   - Это может быть не только война. В 2008 году люди придумали запустить такую опасную штуку, как коллайдер - самый большой в мире ускоритель элементарных частиц длиной 27 километров, - Матвей поделился новостями с родной планеты.
   - Для того, чтобы путём столкновения этих частиц на сверхскоростях смоделировать Большой взрыв? - спросил Яков.
   - Откуда ты это знаешь? - удивился Кораблёв.
   - Идея-то не бог весть какая оригинальная. Мне о возможности существования такого устройства рассказывал астроном Эдвин Хаббл.
   - Помню, в то время весь мир ломал голову, что произойдёт, если устройство будет запущено. - Матвей пропустил мимо ушей упоминание о великом Хаббле. - Кто-то говорил о возникновении в земных условиях чёрной дыры, которая со временем поглотит пространство вокруг себя.
   - Хаббл пояснял, что это безопасно. Такие модели регулярно создаются в открытом космосе самой природой. Если бы опасность действительно существовала, наш бы мир погиб ещё на заре времён, даже не успев сформироваться. Наверняка, люди уже довели до ума задуманное. Потому что люди как и Экспериментаторы исключительно любопытны и изобретательны. Чёрт подери, я не удивлюсь, если у нас одна природа, одно происхождение. Просто их достижения ушли далеко вперёд по сравнению с достижениями человечества.
   - Ты общался с тем самым Хабблом? - спохватился вдруг Кораблёв. - Вот так просто, за доверительной беседой?
   - Вот так просто, за трубочкой доброго табака, хоть он и умер ещё до моего рождения. На этой планете между нами нет различий: ни в возрасте, ни в социальном положении, ни в достижениях перед человечеством. Ты успеешь это оценить. Теперь в твоём распоряжении вечность.
   - Вечность. Звучит безнадёжно, - задумался Кораблёв.
   Насытившись, Матвей, растянулся на траве во весь рост. Он вдруг почувствовал невероятный покой и безмятежность. Над ним разлился океан лазури. Именно таким было небо в его далёком детстве, когда он, отдыхая на школьных каникулах в деревне, бывал с дедом на сенокосе. Тогда они, умаявшись вдвоём от упорного махания косой и июльского белого солнца, падали на скошенную траву и лежали, уткнувшись глазами в небо. Степная скошенная трава пряно пахла и моментально сохла под жаркими лучами, превращаясь в сено. До чего ж было похоже здешнее небо на то безнадёжно утерянное небо его детства! Именно небо его детства, потому что потом Матвей уже никогда не видел такого неба. Потому что больше никогда не было такого сенокоса. Потому что потом началась жизнь, полная забот и беготни, в которой уже не было места для неспешного созерцания. Да и созерцать при случае пришлось бы уже не лазурную бездну над бескрайней степью, а зачастую серое и унылое московское небо.
   Потом он вспомнил деда - от него всегда пахло солью. Это был запах сельского труда. Дед никогда не знал покоя. Рано вставал и поздно ложился. И так до самых преклонных лет. С момента его ухода прошло около пятнадцати лет. Мелькнула мысль: а может, он тоже здесь. Спрашивать Якова не имело смысла: он не был знаком с ним. При этом Яков наверняка мог не знать всех обитателей этого странного мира. Да и вряд ли его дед мог быть здесь. Слишком небольшая вероятность удостоиться от Экспериментаторов такой чести. Да и большая ли это честь? Вечно жить унылой жизнью монаха и аскета...
   Матвей перевёл затуманившийся от воспоминаний взгляд на Якова. Тот сидел, притянув коленки к подбородку. В его волосатых губах была длинная травинка.
   Детские воспоминания сменились другими: о том, как они с Яковом пересдавали экзамен по гражданскому праву, который половина курса успешно завалила. Экзамен принимал декан, получавший, казалось, изысканное наслаждение, фиксируя в очередной зачётной книжке несдачу. Словно год с нетерпением ждал этого момента. А ведь год назад старший курс переживал то же самое. В результате на пересдачу набиралась довольно пёстрая толпа, состоящая из регулярно не сдающих экзамены разгильдяев, серых троечников, хорошистов и даже отличников, подающих смелые надежды на получение "красного" диплома. Теперь эти надежды казались более зыбкими, чем даже песочные замки, построенные у самой линии морского прибоя накануне мощного шторма. Казалось, капибара, оказавшаяся в одной клетке с голодным питоном, имела больше шансов выбраться оттуда невредимой, чем студент юридического факультета шансы сдать экзамен по гражданскому праву декану. Просто сдать. Для большинства оценка уже не имела значения. Когда студентов после подобных экзаменов отчисляют десятками, мечтать о хороших оценках непозволительная роскошь. Кто-то в ожидании экзамена стоял, уткнувшись в книгу, кто-то, видимо, окончательно покоряясь судьбе, принимал выражение полного безразличия.
   На некоторых отличников было жаль смотреть. Над ними зубоскалили:
   - О! А ты как здесь оказался?!
   - Что?! Тоже не сдал?!
   - Какое солидное представительство получится перед деканом!
   Декан факультета Электрон Ефремович Порфирьев, Электроник, как звали его между собой студенты, был во всех отношениях весьма колоритной личностью. Хмурое бульдожье лицо этого шестидесятилетнего человека украшали внушительного вида очки в роговой оправе. На экзамен он проходил, шумно надувая красные то ли от жары, то ли от принятого кагора опухшие щеки, и, ни на кого не глядя, следовал на своё рабочее место.
   Если студент отвечал верно и толково, Электрон Ефремович, также не удостаивая экзаменуемого взглядом, молча ставил оценку в зачётную книжку, и, не меняя ни позы, ни выражения лица, дожидался следующего студента.
   Если отвечающий начинал куролесить, отдаляясь в своём вранье всё дальше и дальше от темы билета, Электроник приходил в бешенство, причём признаков приближающейся катастрофы до определённого рубежа почуять было нельзя. Он, слушая чью-то бессвязную попытку экспромта, мог долго оставаться внешне бесстрастным и неподвижным. Но как только определённый Электроном Ефремовичем рубеж достигался, полуприкрытые глаза декана начинали внезапно выпучиваться и становились похожими на латунные начищенные до ненормального блеска пуговицы с мундира кремлёвского гвардейца. Заворожённый этим чудовищным зрелищем, завравшийся студент умолкал на полуслове в тщетной и беспомощной попытке постигнуть возможные варианты дальнейшего развития событий. Но, казалось, было проще дать чёткий прогноз развития мировой истории и изменения климата планеты в последующие сто тридцать семь лет, чем понять, что придумает незаурядный интеллект Электроника. Так, однажды он схватил зачетку не подготовленного к экзамену студента и выбросил её в раскрытое окно студенческой аудитории.
   - Беги, ищи, пока этот фантик машины не раздавили! - гневно вскричал он.
   А найти "фантик", выброшенный с пятого этажа, было так же не просто, как было непросто заставить декана улыбнуться или рассмеяться, или сделать студенту поблажку на экзамене. Сколько честолюбивых планов разбил этот человек, обязанный своим экзотичным именем слепой любви его родителей к физике! Сколько парящих в розовых облаках мальчиков и девочек сдёрнул он с головокружительной высоты на неуютную землю своей стареющей, но стальной рукой!
   Студенты трепетали, сжимая в руках учебники, кодексы, законы, а кто-то и шевелюру великолепных волос, под которыми порой скрывались не самые великолепные знания, если там вообще имелись хоть какие-нибудь знания.
   Стоя в этой толпе людей, скованных ужасом, словно ожидающих какой-то инквизиторской экзекуции, друзья ощущали полное одиночество, такое же, какое, видимо, испытывал Робинзон Крузо на своём необитаемом острове или такое, какое испытывает цепной пёс, воющий долгими зимними ночами на заднем дворе.
   Затем вспомнилось, как два студента Перов и Кораблёв, двое стройных, если не сказать тощих, юнцов катаются на картингах. Раннее зелёное лето, залитый солнцем полдень, счастье, безмятежность. Яков и Матвей, охваченные гоночным азартом, мчатся наперегонки друг с другом, соприкасаясь передними колёсами, а иногда и сталкиваясь боками на полном ходу. Вдруг Яша от избытка чувств запевает:
   - Моя бабушка курит трубку!
   Матвей, хрипя от натуги, подхватывает:
   - Трубку курит бабушка моя!
   Давно это было. Интересно, помнит ли это Яков?
   Задорно прищурившись от бьющего в глаза дневного света, Матвей прошептал:
   - Моя бабушка курит трубку
   В комнатёнке хрущёвки своей,
   Моя бабушка курит трубку
   И сквозь дым видит волны морей.
   Яков задумчиво прислушался к пению, а Кораблёв продолжал уже громче:
   - Её боятся все на свете пираты
   И по праву гордятся ей
   За то, что бабушка грабит
   И жжёт их фрегаты,
   Но щадит стариков и детей!
   Яков, блеснув белизной своих зубов, так заметно контрастирующей с его чёрными волосами, с воодушевлением закивал. Конечно же, он вспомнил. Тем временем Матвей перешёл на крик:
   - Хоть у неё ни черта не осталось!
   У нее в кошельке три рубля...
   Последнюю фразу друзья заканчивали вместе:
   - Но моя бабушка курит трубку,
   Трубку курит бабушка моя!
   Спустя полчаса Кораблёв и Перов неспешно шли по линии прибоя неведомого океана. Тёплые волны, пенясь как хороший шампунь, омывали их ноги и через секунду не оставляли на песке и напоминания о следах их ступней. На их пути возникали кипарисовые опушки, встречались и пальмы с широкими светло-зелёными листьями в кроне. Порой появлялись сосны и широколиственные рощи. В воздухе летали чайки, порой стремительно пикирующие на океанскую рябь. В высоте парили хищные птицы, похожие то ли на орлов, то ли на ястребов. Временами мимо проносились пёстрые пернатые - попугаи. На первый взгляд флора и фауна этого мира ничем не отличались от земных, однако все эти летающие, щебечущие, цветущие и трепещущие от ветра экземпляры были намешаны в какой-то странный видовой коктейль. Ей-богу, Дарвин наверняка был в восторге. Но этот восторг знаменитого учёного явно содержал элементы научной озадаченности.
   Было жарко, и друзья решили окунуться в воды океана. Стоя по пояс в лазурной прозрачной воде, Матвей с интересом наблюдал проворных рыбок, стремительно шныряющих туда-сюда. Некоторые даже слегка кусались, но эти укусы были похожи на щекотку. Расцветка многих из них, казалось, вобрала в себя все цвета радуги. От этого цветового изобилия рябило в глазах. Таких рыбок Кораблёв прежде видел только в аквариумах. Говорили, такая красота водится в избытке на Красном море, но доехать до него за свою короткую жизнь Матвей так и не удосужился.
   Удивлённый, он улыбался как ребёнок и даже пытался поймать хоть одну рыбку, но раз за разом терпел неудачи, которые, однако, вызывали у него не досаду, а волну очередного веселья.
   - Бесполезно, - сощурившись от водяных бликов, сказал Яков, - у тебя ничего не выйдет. Их реакция намного быстрее твоей.
   - Полагаю, этими созданиями видовое разнообразие моря не ограничивается? - спросил Матвей.
   - Это не море, а океан. Океан Тетис. Он огромен. Разнообразие его фауны привело бы в райский экстаз любого натуралиста. На Земле и не догадываются о таких видах рыб, которые обитают здесь. Есть и хищники, подобные акулам. А в другой части океана обитает крупнейшее из когда-либо живших на Земле плотоядных - морская рептилия леоплевродон длиной 25 метров и массой тела до 150 тонн! Каждый из четырёх ласт длиной три метра!
   Услышав это, Матвей испытал непреодолимое желание выскочить из воды. Ну и что же, что эта тварь живёт в другой части океана! Вздумай она появиться в этих водах, никакой преграды для неё бы не существовало. Да мало ли какие гады могут здесь водиться. Например, гипотетический местный аналог небольшой, но очень симпатичной амазонской рыбки под названием "пиранья" вызывал у Кораблёва ровно столько же энтузиазма, сколько и легендарный леоплевродон. Резвящиеся в воде рыбки продолжали легко пощипывать кожу ног Матвея. Но теперь эти на первый взгляд безобидные щипки вызывали тревогу, которая ощущалась физически - будто бы нутро кто-то залил экстрактом перечной мяты. А если вдруг укусит что-нибудь посолиднее этих не то мальков, не то пескарей, подумалось Матвею.
   Тем временем Яков зашёл в воду ещё глубже и бесстрашно поплыл. Кораблёв, наблюдая за другом, стоял в том оцепенении, в котором, должно быть, несколько секунд находится нежащийся на солнышке человек, когда ему на разогретую спину внезапно выливают ушат ледяной воды. Глядя на резвящегося в глубине Якова, он ожидал, что тот вот-вот исчезнет в мерзкой громадной пасти, внезапно вынырнувшей из пучин ужасного океана Тетис. Кораблёв так и остался стоять на месте, не рискуя двинуться дальше. А учитывая его животный ужас перед неведомыми глубинами, уже это можно было считать беспримерным подвигом... Или беспримерным ступором.
   Но пасть не показалась, видимо, жуткие леоплевродоны действительно не находили в данной области океана никакого для себя интереса, и Яков, основательно взбодрившись, вышел из воды целый и невредимый. Его стройное натренированное тело внушало ощущение силы и здоровья. Упругие мышцы при ходьбе поигрывали под кожей. Просто олимпийский бог! Матвей не помнил, чтобы Яков когда-либо был в такой отменной физической форме.
   Кораблёв продолжал стоять на месте с открытым ртом.
   - Но ведь ты говорил, что динозавры изолированы от нас, - пролепетал он.
   - Не волнуйся, леоплевродоны сюда не приплывут. Насколько я понимаю, здешняя область не богата подходящей для них пищей. А район их обитания как раз примыкает к той части суши, в которой и расположены Василисковы озёра. А озёра вообще пребывают в полной изоляции от нас. Разведение леоплевродонов в океане было первым опытом с динозаврами. Экспериментаторы, признав, что слегка погорячились, больше не рискнули населять Тетис подобными созданиями, предпочтя использовать для этого глубокие и широкие озёра, которые мы и прозвали Василисковыми. Ведь там живут настоящие василиски. А долина, в которой они расположены, соответственно называется Долиной Василисков.
   - Но разве эти пресмыкающиеся не нарушают соответствующих пищевых цепочек?
   - Они не нарушили пищевую цепь, они её возглавили так же, как сотни миллионов лет назад возглавляли пищевую цепь в земном доисторическом океане. И нужно признать, очень гармонично вписались в эту систему. Им есть, кого есть. Полагаю, именно поэтому Экспериментаторы оставили этот вид на планете.
   - Ты видел когда-нибудь этих леоплевродонов? - спросил Матвей.
   - Пришлось и этого зрелища я никогда не забуду. Однажды в Тетисе вблизи Василисковых озёр разыгрался шторм. Мы были рядом и могли видеть его последствия. А последствия были таковыми, что одного леоплевродона разбушевавшейся волной выбросило на берег. Видел бы ты, каким беспомощным делает этого гиганта его собственная масса, когда под ней нет воды. На суше он не мог пошевелить даже ластом, не говоря уже о том, чтобы уползти обратно в океан. Так и умер, устроив грандиозный праздник чрева всем падальщикам побережья. Впрочем, некоторые хищники стали терзать его плоть ещё тогда, когда он был живым. Это природа, но драматизма в ней не меньше, чем в человеческом обществе.
   Они лежали на согретом светилами пляже, словно это был пляж какого-нибудь Сен-Тропе или Ибицы. Пляжный песок искрился, словно был перемешан с мельчайшими крупицами золота.
   Друзья мирно загорали как загорают в лучших курортных зонах Земли... Не хватало лишь шезлонгов, прохладных коктейлей и праздного загорелого народа. Но пляж на побережье неизвестного океана Тетис был совершенно пуст. Закрывая глаза и ощущая приятное, почти солнечное тепло на своей груди, Матвей вновь начинал сомневаться в происходящем. Словно его по-прежнему кто-то разыгрывал. Но, открывая глаза, он вновь видел эти два солнца... Двух солнц не бывает... На Земле.
   Кораблёв первым нарушил эту благодатную тишину, в которую вторгался лишь клёкот чаек:
   - Знаешь, Яков, о чём я думал за минуту до столкновения? О том, что я очень давно не отдыхал. И вот по иронии судьбы я почти на курорте.
   Казалось, Перов остался абсолютно равнодушным к словам Матвея. Возможно, он забылся. Кораблёв поколебался с минуту, прежде чем задать следующий вопрос:
   - Какая драма увела тебя, Яков?
   - Как я уже объяснял тебе, это не было несчастным случаем и не было убийством, как вы все, должно быть, подумали, - задумчиво нахмурившись, произнёс Яков. Он и не пребывал в забытьи.
   - Да, подумали. Даже подозревали твоего брата.
   - Мой бедный брат не имел к моей смерти никакого прямого отношения. А косвенное имел. В один миг мне всё осточертело. И бестолковый брат, и беспутная жизнь. Какое-то время ты это терпишь, стараешься что-то изменить - не выходит! Внешне вполне благополучный, ты живёшь одними терзаниями, сравнивая свои мытарства с чужим благополучием, настоящим благополучием, которое многие называют мещанским. А вот этого пресловутого мещанского благополучия мне не хватало больше всего. Этакой картинной жизни русского помещика, государева служаки в отставке - с женой и детьми, с огоньком в камине. А я жил беспутно, скажу я тебе, не вдаваясь в лишние подробности. В последнее время я даже употреблял наркотики... Да, да, не удивляйся. Они были сравнительно лёгкими, поэтому ты ничего не заметил, да и не так тесно мы с тобой в последнее время моей жизни общались, чтобы ты мог что-нибудь заподозрить. В тот день моя депрессия достигла пика. С утра я был "под мухой", а потом наступило то, что у медиков называется абстиненцией. Чувствовал я себя довольно паршиво. Потом в моей квартире объявился мой братец Марк. У него была другая абстиненция - алкогольная. Он стоял передо мной помятый и небритый и вонял перегаром. Жаловался собственному беспутному брату на собственную беспутную жизнь! А что мог сделать я, если мой братец такой баран, что слетел с катушек раньше, чем успел чего-нибудь в жизни добиться. Как же он меня тогда допёк! Я стоял перед ним, подбадривая его и успокаивая, а в душе росли раздражение и обида. Представь картину: качающийся и трясущийся наркоман пытается подбодрить качающегося и трясущегося алкоголика. В действительности я еле сдерживался, чтобы не треснуть ему по макушке. Эх, бедолага, где ж ты теперь мыкаешься?.. Потом он ушёл и мне было здорово не по себе. Уже наступила полночь. Хотелось как-то отвлечься, кого-то увидеть или услышать. Я набрал телефон одной знакомой девушки. Знал я её не очень давно. Но телефон почему-то не отвечал. Через несколько минут я позвонил снова и снова молчание. Причины молчания могли быть какими угодно, но я вдруг вообразил, что, узнав мой номер, со мной просто не хотят общаться. Помню, в этот момент моё отчаяние достигло пика. Не думай, что я погиб из-за несостоявшегося разговора, этот звонок был лишь эпизодом. В другой момент жизни я бы, возможно, не придал ему особого значения. Знаешь, однажды я читал про лондонское метро, на станциях которого можно было прочесть надпись "Выхода нет". Потом надпись сменили на другую - "Выход с другой стороны". И процент самоубийств в этом районе Лондона якобы снизился. Выходит, надпись "Выхода нет" была для потенциальных самоубийц последней каплей. Теперь ты знаешь, что стало последней каплей для меня. Я машинально открыл дверь балкона и просто, бездумно шагнул вниз.
   - Что же ты натворил, Яков?! - воскликнул в отчаянии Матвей. - Эту девушку звали Ольгой?
   - Да, а откуда ты знаешь? - удивлённо спросил Яков, в тот же момент догадавшись, откуда Матвей мог знать эту девушку.
   - Когда нашли твой мобильный, на нём было четыре неотвеченных вызова. Я разузнал определившийся номер и набрал его. Это была она. В момент твоего звонка она крепко спала, но последним звонком была разбужена. Она встала и начала набирать твой номер, который уже не отвечал. Вам не хватило буквально половины минуты! Я встретил её потом, она была потрясена!
   Матвей тут же пожалел о своих словах. Он резко развернулся и пристально посмотрел на Перова, ожидая увидеть в его глазах горькое сожаление. Но ярко освещённое парными звёздами лицо Якова выражало полную бесстрастность и даже скуку. Он лениво смотрел в лазурную даль и забавлялся пересыпанием золотистого песка. Устав от этой беспечной забавы, он растянулся на спине и медленно отчётливо проговорил:
   - Не смотри на меня так, Матвей. Я ни о чём не жалею. Можешь считать, что в моей груди камень, к счастью, Экспериментаторы словно отобрали у каждого из нас ту часть души, которая любит или терзается по несостоявшимся любовям. Этой важной части человеческой жизни здесь не нашлось места, она бы здесь здорово мешала. Процесс этот постепенный, поэтому тебе меня не понять, но наступит время, и ты сам станешь таким же.
   - Почему же они заставляют меня терзаться сейчас? Они дали мне новую жизнь, которую я пока не могу принять!
   - Экспериментаторы должны понаблюдать за тобой, потом они отнимут у тебя ту часть души, которая так терзается из-за разлуки с близкими, - апатично пояснил Яков. Он очень разомлел от яркого дневного света и тишины побережья.
   - Они делают какие-либо исключения или такими роботами являетесь все вы?
   - Думаю, что делают. Пообщавшись с Джоном Ленноном, Джимом Моррисоном или другими известными творческими личностями, ты поймёшь, что они отличаются от всех нас. Я не говорю о том, что им по-прежнему не хватает общества женщин, но определённую чувствительность, помогавшую им творить в земной жизни, за ними оставили. При этом у них есть ничем не ограниченная возможность заниматься своим делом, они имеют право не обременять себя нетворческим трудом. Вот такая привилегированная каста есть среди нас. Даже в этот утопический мир мечты Франсуа Рабле или Томмазо Кампанеллы прокралось неравенство.
   - Но ведь и ты творческая натура, Яков.
   - Не совсем. Творчество всегда было для меня не более чем увлечением. Здесь же в расчёт берутся лишь те, для кого это было образом жизни.
   Усмехаясь, Яков вновь блеснул отменными зубами.
   "Много баранины перепортит Перов", - вспомнились Матвею слова стоматолога, осматривавшего зубы Якова на студенческой медкомиссии. Но тогда его зубы явно оставляли желать лучшего.
   - В "Городе Солнца" Кампанеллы у мужчин не отнимали женщин, - возразил Матвей.
   Яков поднял на Кораблёва озорные глаза.
   - Они были общими, что также вряд ли устроило бы тебя.
  

Глава 4. Через реку Ахеронт к реке Флегетон.

Долина рек. Паромщик Харон. Путешествие через реку Ахеронт. Марафонский бегун Фидиппид. Встреча с великим импрессионистом. Новая река. Ловля рыбы. Невероятные метаморфозы. Реки Забвения. Пара слов о географических названиях иного мира. Вода реки Флегетон.

  
   Вскоре они продолжили свой путь. Песчаный пляж сменился небольшими перелесками, в которых вновь раздавался щебет птиц. Пробираясь сквозь деревья, Матвей услышал плеск воды, который становилось всё явственнее.
   Между стволами сосен и стройных, словно боги вечной молодости, кипарисов показалась обширная водная гладь. Это была река. Серые неприветливые волны ее отливали свинцом. Но это длилось ровно столько времени, сколько случайные облачка заволакивали свет двух звёзд. Когда они рассеялись, река засверкала.
   Пленённый зрелищем сверкающей воды, Матвей осматривал реку по всей ее видимой длине. Где-то мелькали небольшие островки, где-то слышался одиночный всплеск - видимо, играла рыба. Взобравшись на небольшой холмик и присмотревшись, Матвей увидел, что эта река не была одинокой - слева в нее впадала другая река, руслом потоньше, но наполненная явно более бурными водами. Она неслась откуда-то из живописной долины, окруженной изумрудными горами, и стремительно вливала свои воды в воды широкой реки. В месте встречи двух рек образовывались водовороты, в которых вода клокотала, словно в поставленном на костер котле, и пенилась как парное молоко.
   - Это живописное место мы называем Долиной рек, - сказал Яков, поднявшись вслед за Кораблёвым. - Не правда ли, оно великолепно и буквально пленит взгляд?
   Взгляд действительно пленился. В лучах двух вечных солнц горные леса будто светились мягким зелёным светом, а реки всей своей поверхностью отражали дневной свет.
   - Река поменьше зовется Коцитом, а широкая река - Ахеронт. Нам через неё, на ту сторону, - пояснил Яков.
   Ничего нового. Снова вспомнились древнегреческие мифы: Ахеронт - последний рубеж на пути в царство мертвых. Несмотря на обилие света и радость, которой светилась вся природа, Матвею стало неуютно от этих мыслей. Поморщившись, он спросил:
   - Как же мы переправимся через эту реку? Я не вижу ни одного моста.
   - Не забывай мифы, Матвей. Есть паром. И попрощайся с этим местом, сюда ты вряд ли вернешься.
   Только теперь Кораблёв заметил покачивающуюся на воде средь камышей большую деревянную лодку. Она была привязана к вбитому на берегу колышку.
   - Но где же паромщик Харон со своим помощником?- озабоченно спросил сам себя Яков. - Он должен был ждать меня.
   - Ты его единственный клиент?
   - В данный момент мы оба его единственные клиенты. Поверь мне, друг, в его услугах мы нуждаемся не так часто - только тогда, когда прибывает пополнение с Земли.
   - Старый Харон, перевозящий души умерших на другой берег Ахеронта?
   - Он не старый. Матвей, забудь слово "старость". Здесь царит вечная молодость. Харо-о-он! - от напряжения на мускулистой шее Якова вздулись вены.
   В ответ на крик из глубины лодки показалась фигура паромщика, затем еще одна, помощника. Присмотревшись внимательно к прибывшим, паромщик активно замахал рукой. Друзья направились к лодке. При их приближении на заспанном лице Харона, который в многочасовом бездельном ожидании Якова успел устать и уснуть, появилась добродушная улыбка. Он протянул руку Якову, потом Матвею, помогая им залезть в лодку с высокими бортами. Помощник, юноша лет 16-17 по имени Фидиппид, смиренно стоял позади.
   - Харон, сделай же ты, наконец, сходни или поручи это Фидиппиду. Мы и без этих упражнений устали с дороги, да и ноги намочили, - мягко пожурил паромщика Яков.
   В ответ Харон смущенно улыбнулся.
   Матвей внимательно прислушался. Яков обратился к Харону не на русском, а на каком-то совершенно неведомом языке. Этот язык совсем не напоминал ни один из известных на Земле языков, однако поражало не это. Поражало то, что Матвей понял всё до единого слова - будто бы этот язык был ему так же знаком как и русский.
   Харон отвязал лодку и взялся за весла. Рядом со своей парой вёсел уместился Фидиппид. Несколько мощных взмахов, и лодка стала отдаляться от берега, поросшего густым камышом или растением, очень его напоминавшим. По виду это был точно такой же камыш, который рос у берегов Волги или Днепра. Он был высоким, местами высохшим и пожелтевшим - одним словом, таким, каким он бывает в августе.
   Вскоре лодка набрала скорость и стремительно понеслась к противоположному берегу. Харон, привычно налегая на вёсла, о чем-то глубоко задумался. Видно, такая работа более всего подходит меланхоличным натурам, к которым, очевидно, относился этот немногословный человек.
   По виду Харон был южанином - черные вьющиеся волосы, карие глаза, загорелая кожа. Он и был когда-то, много веков назад уроженцем Южной Европы, а точнее уроженцем греческого острова Крит - так же как и олимпийский бог Зевс. Харон прожил долгую, безмятежную жизнь, зарабатывая себе на жизнь починкой лодок и ловлей рыбы, и умер в глубокой старости, окруженный косым десятком детей, внуков, правнуков, а может быть и праправнуков. Прожив всю жизнь на Крите, он с трудом представлял себе жизнь в других землях. Наверняка, он даже верил, что Критом обитаемая земля заканчивается, а там, на другом берегу Эгейского моря начинается загадочный и непостижимый мир - впрочем, ему он был совсем не нужен. Он никогда не слышал о греко-персидских войнах, о Марафонской и Саламинской битвах - он жил так давно, что к началу этих событий никто о Хароне уже не помнил.
   Лодочник был одним из первых жителей этой планеты. Попав на нее, он, безусловно, ощутил смятение. Впрочем, это излишне описывать. Подобные обстоятельства сбивали с толку даже таких видавших виды искателей приключений, каким был, например, его знакомец Одиссей, которому Экспериментаторы разрешили вернуться на Землю и рассказать людям о загробном мире. Одиссей вернулся и, сдабривая своё повествование многочисленными приукрашиваниями, рассказал. Так и попал в древнегреческие легенды жуткий пёс Цербер, который в действительности являлся доисторической рептилией, увиденной Одиссеем в непосредственной близости в Долине Василисков. Ох, и страху же он тогда натерпелся! Что же говорить про этого божьего одуванчика Харона?
   Впрочем, долго смущаться и скучать Харону не пришлось. Ему поручили перевозить через Ахеронт вновь прибывающих жителей планеты. Экспериментаторы взялись за свои сверхъестественные эксперименты как раз в конце второго тысячелетия до новой эры и первой партией на планету прибыли павшие на поле брани Троянской войны греки - тогда хозяева эксперимента почему-то гнались за количеством населения планеты мертвых. Таким образом, недостатка в клиентуре у Харона не было. Он долгое время работал дряхлым старцем, чем значительно отличался от большинства жителей этого мира. Затем Экспериментаторы догадались подарить ему вечную молодость.
   Спустя несколько веков у Харона появился и помощник Фидиппид, который с тех пор стал неотлучно сопровождать паромщика в его поездках по Ахеронту. Управлять громоздкой лодкой одному Харону было трудно. Да и скорость при одной паре весел была никудышная. С юным, но сильным Фидипидом его несложная работа упростилась еще больше.
   Голубоглазый и светловолосый Фидиппид, не успевший по причине своей юности обзавестись даже признаками растительности на лице, появился здесь в 490 году до новой эры. Фидиппид был тем самым юношей, с чьей легкой руки, а точнее говоря ноги, на свет появилась марафонская дистанция длиной в 42 километра 195 метров. Именно этот греческий воин в 490 году до новой эры после битвы греков с персами при Марафоне пробежал, не останавливаясь, от Марафона до Афин, чтобы возвестить о победе греков. Добежав до Афин без остановки, он успел крикнуть "Радуйтесь, афиняне, мы победили!" и упал замертво.
   Впоследствии, очутившись в неведомом мире, несчастный Фидиппид плакал как ребёнок. Что ж тут говорить? Он, собственно, и был ребёнком. Новая реальность пугала его не на шутку, кроме этого, он ужасно скучал по своей маме. Но мудрый, добрый Харон очень скоро стал его лучшим другом и наставником. Между паромщиком и самым знаменитым в истории человечества марафонским бегуном сложились тёплые отношения подобные отношениям деда и внука. А как могло быть иначе, если Харон, несмотря на вечную молодость, в действительности был старше Фидиппида на добрых 700-800 лет. Самому же Фидиппиду, которому в 2014 году было около 2 521 года, Экспериментаторы подарили вечную юность. Он так и остался вечным мальчиком с детской душой, несмотря на то, что, по сути, являлся одним из старейших жителей этой загадочной планеты. Фидиппид давно позабыл о своём патриотическом подвиге, сделавшим его имя таким же бессмертным, каким был и сам Фидиппид, он не помнил своей горячо любимой матери, своих боевых товарищей. Он чувствовал глубокую привязанность лишь к одному человеку - к Харону. Он давно свыкся с монотонной жизнью обитателя этого мира и никогда не задавал никаких вопросов. С некоторого момента они просто не приходили ему в голову. Всё происходящее в его понимании было таким, каким должно быть.
   Белые барашки волн Ахеронта, голубое небо с молочными облачками отражались в мечтательных голубых глазах юного стройного Фидиппида. С каждым взмахом вёсел гребцов приближался противоположный берег.
   Наконец-то корма лодки врезалась в мягкий песок. Переправа через Ахеронт закончилась. Попрощавшись с сияющим добродушным Хароном и мечтательным Фидиппидом, Яков и Матвей спрыгнули в воду и, выбравшись на берег, направились было к сосняку, но их внимание привлек художник, застывший в характерной позе перед треножным мольбертом с красками и кисточкой в руках. Художник, стоявший на значительном возвышении, очевидно, писал удивительные пейзажи, развернувшиеся за Ахеронтом - горы справа со снежными вершинами, зелёную долину, из которой вытекали две реки.
   Живописец стоял с идеально ровной спиной и несколько откинутой назад головой - он пребывал в своём, ином, творческом измерении, не замечая ни прибывшего парома, ни двух человек, направившихся к нему. Работа поглощала его полностью, без остатка.
   - Добрый день, месье Моне, - с радушием обратился к художнику Яков, - чудесный день.
   Вновь Матвей услышал некий незнакомый, но понятный язык. Впредь он будет слышать и без труда использовать этот язык повсюду.
   Художник отвесил Якову изящный поклон, какой отвешивали только в девятнадцатом веке, откуда живописец и был "родом". Художника звали Клод Моне. Он был точно таким же, как на картине другого великого французского живописца Ренуара под названием "Художник Клод Моне" - задумчивый взгляд, высокий лоб, черная борода и усы. Казалось, что с 1875 года, когда и был написан портрет 35-летнего Моне, он нисколько не изменился. Разница была лишь в том, что на портрете Моне был в чёрном костюме с галстуком и в чёрной шляпе. Однако здесь он был одет в ту же простую одежду, которую Матвей увидел на себе, Якове, Хароне и Фидиппиде. Очевидно, все жители этого мира носят эти незамысловатые холщовые брюки и рубашки с кожаными сандалиями на ногах. И представители изысканного античного мира, и гости из средневековых эпох, и люди современности - все выглядели одинаково.
   Однако манера письма его картин не изменилась. Одного взгляда на холст было достаточно, чтобы узнать почерк великого импрессиониста - на рождающейся картине было много света и ярких красок, присутствовала и характерная размытость контуров, крупные мазки.
   - Позвольте рассмотреть поближе, месье Моне, - вкрадчиво попросил Яков, - по-моему, выходит нечто превосходное. Впрочем, превосходство - это главное качество всех ваших полотен.
   Моне со снисходительной улыбкой кивнул головой и отошёл в сторонку. Безусловно, он знал, что из-под его кисти выходили лишь шедевры, и мир это давно признал.
   Яков несколько минут стоял словно очарованный. На картине чётко узнавался Ахеронт.
   - Божественно, месье Моне. Вы как всегда неподражаемы.
   На лице великого художника вновь появилась та же снисходительная улыбка. Но он был явно польщен.
   Слова Перова могли бы звучать неприкрытой лестью, если бы Матвей не знал, что Яков всегда являлся поклонником творчества Клода Моне. Бывая в Париже, Яков непременно посещал музей Орсе или Музей Мармоттан, чтобы полюбоваться творениями великого импрессиониста. Биография Клода Моне, вышедшая в серии "Жизнь замечательных людей", была настольной книгой Перова. Яков даже сочинил стихотворение о творчестве художника.
   "Париж игрою цвета был сражён,
   А может быть, едва-едва смущён,
   Глазея на цветастые холсты:
   На них цвели весенние цветы,
   Искрились маки заливных лугов
   И словно пахло сеном от стогов,
   Сугробы отливали серебром
   И, обдавая зимним холодком,
   Заставили поёжиться зевак.
   Художник, удивительный чудак!
   Он сочетал богатые тона -
   Волшебник красок, кисти, полотна.
   Обилье света, безмятежность и покой
   Лились с пейзажей полною рекой.
   Как будто бы окошком в летний день
   Была картина, где играли свет и тень.
   В парижском парке среди крон цветущих лип
   Свет был повсюду: он мелькал, кружил и лип.
   С других полотен лондонский туман
   Внушал тревогу, обещал обман
   Любому путнику, рискнувшему пойти
   По скрытому в тех сумерках пути.
   С иных же Сена устремлялась вдаль,
   Поблескивая солнцем будто сталь,
   Приняв купающийся в лоне темных вод
   Беспечный, праздный, солнечный народ.
   Холсты сияли, представляя мир,
   И это можно было засмотреть до дыр,
   Чуть удивляясь скромной красоте
   Столь незаметной в повседневной суете.
   Смущён был сам великий Клод Моне,
   Взгляд устремив к картинам на стене,
   Сощурив щёлки утомленных глаз.
   В их глубине поигрывал экстаз".
   Экстаз поигрывал в глазах Моне и теперь. Он верил Якову. Вряд ли живописец слышал его стихотворение. Оно было написано на русском языке. Моне его попросту не понял бы.
   - Как вы назовете эту картину? - с почтением спросил Яков.
   - "Рассвет над Ахеронтом", - ответил художник, прервав свою священную творческую немоту.
   Яков едва сумел скрыть лукавую улыбку. Этот Моне действительно удивительный чудак! Данная часть планеты не знает ни рассветов, ни сумерек. Здесь царит вечный полдень. Несмотря на это, Перов широко улыбнулся и сказал:
   - Очень подходящее название.
   Яков уже было отошел от холста, уступив место художнику, но вдруг решил добавить:
   - На мой взгляд, облака на вашей новой картине напоминают облака на полотне "Залив на Сене близ Аржантёя" 1872 года.
   Моне на минуту задумался и изрёк:
   - Молодой человек, похоже, вам мои творения известны не хуже, а даже лучше, чем мне самому. Действительно? У меня была такая картина? Возможно, была. Ах, давно это было. Какой же нынче год?
   - 2014.
   - Давно.
   Клод Моне отличался задумчивостью и некоторой рассеянностью. Он и после своей смерти смог продолжить занятия любимым делом и был целиком поглощён им. Творил он неспешно, вдумчиво, уединившись от всех где-нибудь на безлюдной полянке или на берегу реки, подальше от селения.
   Экспериментаторы потакали творческим натурам. Возможно, эстетика человеческих творений была им вполне по душе. Как поведал ранее Яков, такие, как Моне, были вовсе освобождены от добывания хлеба насущного. Более того, художники даже не были заняты выработкой красок, которыми они писали, не ткали холстов, на которые эти краски впоследствии наносились. Этим занимались в сообществе ремесленников планеты, которое существовало наряду с сообществом охотников, строителей, поваров, сообществом деятелей науки. Словом, каждому находилось занятие. С другой стороны, сообщества эти были условными. В быту люди не отделялись друг от друга по профессиональному признаку.
   В своё сообщество были объединены и творческие натуры, стоявшие особняком от всех других профессиональных союзов. Экспериментаторы, в силу особенностей творческого труда, не решились лишать таких людей присущей творческим натурам излишней чувствительности. Это было бы всё равно, что переломать пальцы пианисту.
   Моне слыл малоразговорчивым и даже замкнутым человеком. Якова Перова он выделял среди других и даже в душе считал его своим другом. А покорил Яков художника именно прекрасным знанием его творчества. Что может быть приятней для творца?
   Расставшись с Моне, друзья отправились дальше, по тропинке через небольшой сосняк.
   Через несколько минут эта тропинка вывела их к весёлому ручью или даже небольшой речке, похожей на узенькие реки в горах Кавказа. Река, несущаяся со стороны материка, словно спрыгивала вниз по каменным порогам навстречу великому океану Тетису. Теперь друзья находились на небольшой поляне, немного возвышающейся относительно уровня океана. Внизу величественно открывался Тетис, сверкающий золотыми бликами.
   - Жарко, - с истомой произнёс Яков, окуная разопревшую от зноя голову в холодную и чистую воду реки.
   Оторвавшись через несколько мгновений от бугрящейся поверхности воды, Перов с удовольствием зафыркал - совсем как конь на водопое. Затем он снял обувь, закатал штанины до колен и, чуть согнувшись из-за впившихся в голые стопы острых речных камней, вошёл в бурлящий поток.
   - Эх, хорошо, благодать! - потянулся Перов, расправляя суставы.
   Здесь действительно было благодатно, а природа напоминала природу Кавказа. Матвей слегка повеселел, наблюдая за радостью друга. Было похоже, что Яков счастлив.
   - Яков, вода холодная?
   - Ага, зябко... Но хорошо! - Перов мечтательно закатил глаза.
   Вдруг Перов насторожился, и его взгляд стал с чрезвычайным вниманием шарить по поверхности воды.
   - Яков, что случилось? - тревожно спросил Матвей.
   В ответ Яков взмахнул рукой, дав понять, что сейчас ему мешать не нужно. Вслед за этим Перов медленно присел, сгибаясь в коленях и плавно выставил вперёд руки. Кораблёв был заинтригован: его друг стал похож на кота, охотящегося за воробьями.
   Так и вышло. Это действительно была охота, вернее рыбалка. Через несколько секунд руки Якова с молниеносностью, которой могли бы позавидовать даже признанные короли молниеносной реакции - змеи, окунулись в воду и вынули оттуда исступлённо бьющуюся рыбину. Крупная, около тридцати сантиметров в длину, она буквально вибрировала, изгибаясь всем своим упитанным скользким телом. Её хвост с завидной частотой рассекал воздух вдоль и поперёк, но тщетно - крепкие руки Якова, одна из которых впилась в жабры, не давали рыбе ни единого шанса вырваться из его железных объятий. Спинная сторона её тела была оливково-зелёного цвета, бока жёлто-зелёные с округленными чёрными и красными пятнами, брюшная сторона отливала медно-жёлтым блеском, брюшные плавники были жёлтыми.
   - Богаты реки вашей планеты, искусны ваши звероловы! - восхищённо протянул Матвей.
   - Это форель!
   - Форель?! И её не забыли?!
   Лицо Якова светилось радостью. Он вынес отчаянно протестующую рыбину на берег и положил её на траву. Затем он достал свой охотничий нож и ловким движением вспорол ей брюхо - оттуда показалась прозрачная красноватая икра. Икра выглядела очень аппетитно - в крупных, размером не менее половины сантиметра икринках поигрывали лучи небесных светил.
   Яков запустил в брюхо всё ещё трепещущей рыбы свою широкую ладонь и, зачерпнув горсть икры, стал её с аппетитом поедать. Затем он отрезал большой кусок филейной рыбьей плоти и разделался с ним с не меньшей охотой. Кораблёв с интересом наблюдал за манипуляциями друга, но разделить трапезу не торопился. Более того, Матвей, наконец, до конца осознал произошедшие с другом метаморфозы. От прежнего мягкого Якова Перова ничего не осталось - вместо него Кораблёв вдруг увидел настоящего варвара. Он напоминал тех хрестоматийных варваров, которых рисовали в учебниках истории - сильных, бесстрашных, ловких в охоте и в бою, буквально слившихся с суровой природой воедино и очень далёких от всякого лощёного снобистского политеса.
   Увидев недоумённый взгляд Матвея, Яков спросил:
   - Ты не привык есть сырое? Ничего, привыкнешь, и тебе это даже понравится. Знаешь, только что выловленная форель - моё любимое лакомство.
   - Яков, сейчас ты похож на древних германцев или на викингов.
   - Мы все здесь на них похожи. И жизнь здесь предельно проста. Привыкай. Простота быта: никаких мобильных телефонов, ноутбуков, Интернета - таких диковинных слов большинство жителей этой планеты даже не слышало. И простота нравов.
   Затем, подняв озорные глаза на стоящего в нерешительности друга, Яков предложил:
   - Если не хочешь есть, умойся во Флегетоне, почувствуешь свежесть.
   - Во Флегетоне?! - поразился Кораблёв. - Да это же еще одна река в мире мёртвых из древнегреческих мифов!
   - Так и есть. А что тебя удивляет? Ты же мертвец.
   Глядя на задорный оскал Перова, Кораблёв не мог определить, шутка ли это или откровенное издевательство.
   - Это Флегетон, - продолжал Яков. - Как видишь, далеко не самая большая река планеты Мортус. Есть и другие, с не менее знакомыми моему начитанному другу названиями: Стикс, Лета. С Ахеронтом и Коцитом ты уже знаком. Особенно тебя потрясёт Лета. Насколько тебе известно, эти названия встречаются нам в древнегреческих мифах. Это реки Забвения, потому что протекают они в мире мёртвых. Не знаю, что первично: выдумка древних греков, перенесённая в этот мир, либо наоборот - греческий фольклор отразил лишь уже существовавшее в реальности. Харон рассказывал, что верно второе утверждение, он даже помнит Одиссея, который, побывав здесь, заложил основу этих мифов. Хотя это ещё большой вопрос, кто является основоположником этих мифов. Возможно, Одиссей был не единственным, кому выпала честь побывать здесь и вернуться на Землю.
   - Эта планета названа Мортус?
   - Да, в переводе с латинского "mortuus" означает "мёртвый". Планета Мортус - планета мёртвых. Две никогда не заходящие за горизонт звезды, что светят над нами, носят названия "Солар" и "Гелиос" - "солнечная" тематика из латинского и греческого языков. Эти названия даны людьми, живущими здесь. Никто не знает аналоговых названий у Экспериментаторов - у них всё по-своему.
   - А откуда взялось название "Тетис"?
   - Так же как и всё остальное это название взялось из прошлого. Океан назван в честь Тефиды - греческой богини моря. Кстати, великий доисторический океан планеты Земля учёные также называют Тетисом. Ничего нового - всё придумано до нас. Нам даже не пришлось ломать голову над названиями... Попей воды из Флегетона - она чистая.
   Матвей склонился над прозрачным потоком, пытаясь увидеть своё отражение, но ничего не получилось - несмотря на узость русла и небольшую глубину, Флегетон был бурным и быстрым. Отражение на его неспокойной поверхности не задерживалось. Кораблёв несмело намочил руки, потом лицо и зачерпнул обветренными губами речной воды. Он давно не пил, и речная влага показалась ему сладкой. От удовольствия он даже закрыл глаза, но вода вдруг резко изменила свой восхитительный вкус, приобретя нестерпимый металлический кисловатый вкусовой оттенок. Распахнув глаза, он обнаружил, что вода изменила и свой цвет - она порозовела. Похоже, он пил растворённую в воде кровь. Скосив глаза влево, Кораблёв увидел краснеющую полосу, протянувшуюся вдоль русла Флегетона. Понять нахождение источника крови было невозможно - далее река скрывалась лесом.
   - Что за чёрт, Яков? Откуда взялась кровь? - встревожено вскричал Кораблёв.
   Перов расслаблено нежился под светом звёзд. Мгновенно выйдя из забытья, он резко развернулся в том направлении, которое указывал Матвей. Его лицо исказилось возмущением.
   - Опять охотники пригнали раненого зверя к реке! Теперь в устье Флегетона на запах крови вновь соберутся океанские хищники!
  

Глава 5. Охотники.

Преследование кабана. Король Артур. Поляна звероловов.

Умирающий лось. Трапеза охотников. Тамерлан. Карл и Готфрид.

   Всего лишь охота! Однако нервы Кораблёва были напряжены до предела. Благодатный лесной покой, окрашенный пением птиц, длился недолго. Вскоре послышались звуки, среди которых можно было различить треск ломающихся сучьев, хрюканье, лошадиный храп, гиканье и топот. Вся эта какофония нестройных звуков стремительно приближалась и, вырвавшись из зарослей, материализовалась в средних размеров кабана и преследовавшего его всадника, который держал наперевес копьё. Кабан мчался прямо на сидящих у Флегетона мужчин и если бы Кораблёв и Перов не отпрянули в сторону, зверь протаранил бы их своими острыми клыками.
   Теперь всадник и кабан оказались на поляне. К этому моменту зверь, видимо, совсем растерялся. Он принялся бестолково нарезать круги, несознательно сбивая с толку и всадника и его коня. Тем временем охотник неистово пытался вонзить в животное копьё, с азартом размахивая острой пикой чуть ли не у носа Якова. Дабы не быть ненароком раненными, друзьям пришлось метаться по поляне не менее резво, чем кабану и его преследователю.
   - Артур, оставь эту животину, покуда нас не зашиб! - прокричал Яков во всю силу своих лёгких.
   Охотник, услышав своё имя, вдруг круто натянул поводья, отчего конь, высоко подняв над землёй передние ноги, низко присел на задних. Кабан, воспользовавшись заминкой, благоразумно предпочёл исчезнуть в зарослях. Всадник без сожаления посмотрел ему вслед и, очевидно, разрешив зверю жить, тут же забыл о нём. Глядя на гарцующего под всадником скакуна, Матвей невольно залюбовался его грацией: мощные копыта, крепкая мускулатура, поигрывающая под лоснящейся шкурой, горящие навыкате глаза. Животное было полно страсти и энергии, которая всё никак не могла найти выход: от её избытка конь буквально танцевал на месте.
   - Здравствуй, Яков! - раскатисто смеясь, поприветствовал Перова охотник. - Ведь ты же наслышан о моём охотничьем азарте!
   - Давно наслышан, Артур. Говорят, нет на Мортусе охотника резвее и искуснее тебя. Теперь и сам убедился, что это так.
   - К сожалению, степень моей искусности ты оценить не смог. Кабан сумел убежать.
   - Пусть живёт клыкастая тварь, расквитаешься с ней при следующей травле лесного зверя. А сегодняшняя охота, судя по тому, что вы сделали с водами Флегетона, удалась.
   - Удалась, - Артур приосанился в седле, - ты с твоим спутником сможешь это оценить, если пройдёшь вверх по течению. Трофеи сегодня богатые.
   - Где же твой королевский шлем, Артур? - спросил Яков.
   - Шлем? - в пылу охотничьего азарта зверолов даже не заметил отсутствия шлема. - Охота окончена, шлем мне теперь ни к чему.
   Охотник был строен, крепок, носил длинные светло-русые волосы, поверх его такой же простой, как у Перова с Кораблёвым, одежды были надеты лёгкие доспехи - стальные выпуклые пластины защищали грудь и плечи, сталью также были защищены руки, ноги и поясница. Его светлые усы и борода намокли от пота, серые глаза смотрели весело, но чуть высокомерно. Матвей заметил, что, несмотря на радушие, Артур так и не слез с седла для рукопожатия и даже не пытался протянуть руку сверху. Яков, несмотря на явное знакомство, не без интереса рассматривал всадника, в котором было что-то властное, повелительное.
   Не задерживаясь более ни минуты, всадник, кивнув на прощание, быстро поскакал обратно. Вняв призыву загадочного Артура, друзья пошли следом за ним.
   - Кто этот Артур? - спросил Матвей без особого интереса.
   - Я слышу по твоему голосу, что тебя не очень занимает эта личность.
   - Меня больше заинтересовал скакун. А этот Артур... Который толком не умеет здороваться... Почему он должен меня заинтересовать? Просто лихой наездник, каких я и на ипподроме встречал.
   - Да нет же! Личность эта удивительно примечательная. Король прошлого и грядущего, как его называют в древних британских легендах.
   Кораблёва осенила догадка. Округлив глаза, он выпалил:
   - Неужели тот самый, Артур из замка Камелот?!
   - Ну, конечно же Артур, восседавший за Круглым столом. А откуда в нём, ты думаешь, эта королевская чванливость. Он даже не спустился с коня, чтоб поприветствовать нас. Привыкай, братец, твои открытия ещё впереди.
   - Я всегда считал Короля Артура сказочным персонажем.
   - И я до жизни на Мортусе так считал. А оказывается, он существовал в действительности - жил в шестом веке новой эры, отчаянно защищал владения бриттов от посягательств вражеских племён, объединил Британию под своим началом. А сказки о нём появились позднее. Британцы верили, что в трудный для Англии час Артур может вернуться, за что и был назван королем прошлого и грядущего. Ах, если бы они знали, что их король жив и в действительности может вернуться...
   - А какую функцию он выполняет на Мортусе?
   - Если бы была нужда с кем-нибудь воевать, он и здесь был бы полководцем. А так его прижизненные боевые навыки пригодились для исполнения функций зверолова. Главного зверолова. Всё-таки когда-то он привык командовать. Ему помогают Ланселот и Персифаль - знаменитые по тем же легендам рыцари Круглого стола, а также другие более или менее известные полководцы прошлого. Именно Артур со своими отрядами обеспечивает жителей Мортуса мясом. И делает это, как ты видишь, весьма увлечённо.
   - А не унизительно ли знаменитому королю командовать отрядом охотников? - с ехидством спросил Матвей.
   - Поверь мне, Экспериментаторам ничего не стоит заставить кого-либо из людей делать то, что нужно им. Причём человек, будь он хоть сам Артур, будет считать, что он делает это по собственному желанию. Вот такое изящное навязывание воли через механизмы, известные только настоящим хозяевам Мортуса. А Артур вовсе неплохо устроился. Ведь он великий воин и делает ту работу, которая ему ближе всего. Такой принцип Экспериментаторы стараются исповедовать в отношении всех жителей планеты.
   - Что же предусмотрено для бизнесменов, вроде нас?
   - Близкого нам занятия на Мортусе нет, потому что здесь нет торговли, но есть распределение благ, осуществляемое в соответствии с расчётами. Этим несколько лет уже занимаюсь я, этим займёшься и ты. Работа эта несложная и, в отличие от ремесла охотников, не связана с риском. А на охоте случалось разное. Кабан, тот, которого мы сегодня видели, оказался на удивление кротким созданием. Он всего лишь резво удирал от преследования, молод ещё. Те, что постарше, имеют куда более скверный нрав - и кишки лошадям выпускали, и звероловов терзали своими могучими клыками. А каковы носороги?! Не приведи Господь повстречаться с этими вечно недовольными созданиями на узкой тропке. Добавь к их паршивому характеру могучую тушу... И самые свирепые вепри смотрятся по сравнению с носорогами милыми поросятами.
   - Вы потребляете в пищу мясо носорогов?
   - Иногда. Оно жестковато, - Яков даже поморщился, припоминая, видимо, меню, в которое однажды попал стейк из мяса носорога. - Хотя, быть может, я ел старого носорога.
   - Значит, на этой планете существует разделение труда?
   - Существует. Совсем как между племенами в доисторические времена, - ответил Яков.
   Они всё углублялись в лес, представляющий из себя словно перенесённую из центра Европы тенистую дубраву. Столетние дубы стояли в нём, намертво вцепившись в почву мощной корневой системой. По стволам сновали белки, пугливо озираясь на идущих по лесной тропе незнакомцев. Они были изрядно встревожены шумом прошедшей невдалеке охоты и теперь стремились поскорее укрыться в своих уютных и безопасных дуплах. Под ногами хрустели опадающие с дубов жёлуди, временами стороной пробегали насмерть перепуганные взрослые кабаны, сопровождаемые смешными полосатыми поросятами. Страху на долю кабаньего рода сегодня выпало более всего.
   Снова было тихо и безмятежно. Птицы, беспечно забыв о произведённом людьми шуме, вновь вернулись к беззаботному пению, высоченная крона древних дубов просвечивалась приветливыми лучами Солара и Гелиоса. Лес постепенно приходил в себя, несмотря на то, что на поляне, до которой оставалось совсем немного ходу, только начинался кровавый пир победителей.
   Выйдя к поляне, друзья увидели множество людей, снующих туда-сюда по свободному от леса пространству. Это были охотники. Вооружившись большими охотничьими ножами, они разделывали туши кабанов, косуль. От обилия крови в воздухе стоял солоноватый запах. Её было очень много: собираясь в лужицы под телами убитых животных, она струйками стекала в воды Флегетона, окрашивая их всеми оттенками красного цвета.
   Больше всего впечатлял находящийся на последнем издыхании лось. По сравнению с людьми, кабанами, косулями и даже лошадьми он казался настоящим гигантом. Его могучее тело, в котором уже едва-едва затихающими ударами пульсировала жизнь, лежало у самой кромки воды. Его голова, украшенная великолепными раскидистыми, словно ветви древнего дуба рогами, иногда отрывалась от земли и, на мгновенье зависнув в воздухе, бессильно падала обратно. Лось постоянно вздрагивал то ли от безуспешных попыток подняться, то ли от волн приближающейся агонии. В такие моменты его копыта начинали отчаянно двигаться по кругу, будто то бы ноги велосипедиста, выпахивая из дёрна чуть ли не пуд земли. С пухлых синеватых губ сохатого и из глубокой раны на боку сочилась кровь, а в тёмных затухающих с каждой минутой выразительных глазах замерла тоска.
   Внезапно к лосю подскочил рослый охотник с висячими усами и заправленными в ободок растрёпанными потными волосами.
   - Кто не добил лося?! - гневно выкрикнул он. - Кому место на кухне рядом с половником?!
   - Добей его сам, Готфрид, - отозвалось несколько человек, - не до лося пока. Одних кабанов перебили целое стадо.
   В этот момент зверь вновь приподнял голову и, описав рогами дугу в воздухе, едва не сшиб с ног Готфрида, имевшего неосторожность слишком близко подойти к этому мощному оружию. Но охотник оказался проворнее. Он сноровисто отскочил в сторону, вынул длинный кинжал и, запрыгнув на сохатого, вонзил его лезвие прямо в сердце лося. На этом муки могучего зверя, издавшего перед смертью шумный, будто бы разом спустили кузнечные меха, вздох, закончились.
   Не медля ни секунды, Готфрид бросился снимать шкуру с только что убитого животного, которое, очевидно, весило не меньше тонны. Вскоре к нему присоединились остальные участники охоты, расправившиеся с тушами кабанов, и работа слаженно продолжалась.
   Ещё через несколько минут появились упряжки. Они приехали за свежим мясом. Очевидно, человеческое жильё находилось совсем рядом.
   Поляна была полна людей. Все они были молодыми мужчинами - черноволосые и блондины, светло-русые, рыжие и шатены, голубоглазые и темноглазые, смуглые и светлокожие. Все были прекрасно сложенными атлетами с оголёнными мускулистыми торсами. Бронзовый загар покрывал их могучие, словно созданные для охоты и войны, тела. Возможно, здесь были собраны лучшие воины всех эпох - талантливые полководцы Римской, Византийской, Османской империй либо простые, но отважные воины вроде никому не известного Готфрида.
   Многие из них при жизни на Земле были наделены большой властью, пользовались почётом и купались в богатстве. Многие были авторами блестящих военных операций, вписанных золотыми буквами в учебники военной тактики. Однако странная судьба или скорее прихоть неких сил распорядилась таким образом, что вместо беспримерных викторий на поле брани над не менее искусным в военном деле противником, много лет спустя им пришлось одерживать победу над дикими зверями в неведом лесу в неизвестном мире.
   А ведь память о былом оставалась в них. Что же заставляло их, подчас людей острого ума и изящных манер, делать работу, которую они при жизни наверняка презирали? Что заставляло их мириться с тем, что их замечательный интеллект здесь практически не нужен? Какой же волшебник так зло посмеялся над этими талантливыми людьми?
   Между тем работа кипела, хотя большая её часть уже была сделана. Очевидно, бойня шла во многих местах, потому что какое-то время на поляну одна за другой доставлялись туши убитых животных. Их волоком тащили позади лошадей и, оставив для разделки, уезжали за новыми.
   Кто-то разводил костёр. Охотники изрядно проголодались, поэтому часть добычи пошла на устроенный среди поляны ужин. Откуда-то появился огромный котёл, который был тут же наполнен водой из Флегетона. После этого котёл разместили на занявшемся огне и покидали туда куски свежатины. Кто-то сходил в чащу и принёс оттуда целую охапку зелени. Зелень направилась в бульон вслед за кусками мяса.
   - Почему они не едут на обед в селение? - спросил Матвей. - Жильё так далеко?
   - Нет, - ответил Яков, - это традиция. Большие охоты бывают не каждый день и их удачное завершение принято отмечать.
   - А случаются и неудачные завершения?
   - Случаются. В прошлый раз несколько охотников получили страшные увечья от разъярённых вепрей.
   - Здесь собрались все воины-охотники?
   - Далеко не все. Большая часть их осталась в селении за ненадобностью.
   Пока готовился охотничий обед, звероловы возвращались к месту сбора. Уже проводили последнюю упряжку, оставив лишь одну - для пустого котла.
   Артур тихо сидел у огня, ни с кем не беседуя. Он задумчиво остановил взгляд на языках пламени и, казалось, не замечал движения вокруг себя.
   В отличие от, например, Александра Македонского, чей облик известен по изображениям на древних вазах или мозаиках, человечество не могло знать прижизненный облик короля Артура - его портреты подчас писались спустя века после его смерти и по этой причине не были способны претендовать на достоверность. Кроме этого, каноны написания средневековых портретов очень часто уводили получающиеся изображения от реального облика той персоны, чей портрет писался. Несмотря на то, что легендарный король жил в шестом веке, некоторые его изображения напоминали портреты английского Генриха VIII Тюдора и немецкого Карла V Габсбурга - монархов, живших на целую тысячу лет позже его самого.
   Порой Артур изображался черноволосым, однако, как оказалось, у Артура были светлые волосы, высокий покатый лоб, небольшие, немного прищуренные серые глаза, в которых иногда вспыхивали смешливые искорки. Эти глаза, ни на ком в особенности не задерживаясь, часто надолго замирали направленными в одну точку. Его настроение было изменчивым. Иногда малоразговорчивый и даже нелюдимый, он, казалось, просто не находил вокруг никого, достойного своего недосягаемого статуса. Иногда же был весел, обходителен и остроумен.
   Впрочем, помимо его верных друзей Ланселота и Персифаля, достойные его высокого королевского статуса, пожалуй, были, но они являлись представителями других, более поздних эпох.
   Так, одним из последних на поляне появился зверолов с выраженными азиатскими чертами лица. Он не спеша выехал из чащи на своём рыжем поджаром коне, оценил ситуацию парой холодных проницательных глаз - эти глаза были узкими как две щёлочки в забрале рыцарского шлема. Редкая бородка покрывала его заострённый подбородок, тоненькие стрелки опущенных вниз усов обрамляли тонкие поджатые губы. В этот типичный облик азиата не вписывался лишь нос - он был словно высечен из камня - чётких форм и заострённый у кончика - настоящий греческий, а не монгольский профиль. Еще удивляли глаза. Они были не карими, как у азиатов, а голубыми. Да и рыжий цвет волос был не самым типичным цветом для типичных степняков.
   Не спеша всадник спустился с коня, расправил плечи и, заметно хромая, направился к другим охотникам. Хромец был статен, высок и очень угрюм. Ни на минуту с его лица не сходило властное выражение - в этом он нисколько не уступал Артуру.
   Новый человек сразу же привлек внимание Матвея. Среди прочих лиц с европейскими чертами азиатская внешность значительно выделяла её обладателя.
   - Кто это, Яков?
   Перов, подбрасывая сухие ветви в разгорающийся костёр, со значением ответил:
   - Это великий cреднеазиатский завоеватель.
   - Неужели Чингисхан?
   - Помилуй, Матвей. Чингисхан из Центральной Азии. Нет, это Тимур-Ленг или Тамерлан - этим извращённым именем Хромого Тимура называли европейцы. Потомок Чингисхана, беспокоил окраины Русского государства в правление великого князя Василия I Дмитриевича в конце XIV века. Среди нас известен своим крутым нравом, своевольностью. Знаешь, очевидно, не так-то просто стать равным среди прочих после того, как был повелителем империй и государств, как бы ни старались Экспериментаторы сгладить эти различия.
   - Почему же Тимур хромает?
   - Потому что всем он известен как Железный Хромец, это неотъемлемая часть его облика. Экспериментаторы не стали этого менять - они сочли эксперимент по оздоровлению его хромой ноги недостойным их возможностям и могуществу, - в голосе Якова зазвучал сарказм, на лице появилась кривая усмешка.
   Спустя час всё было готово к обеду. Дежурный у котла по очереди разливал в миски ароматный дымящийся бульон, поминутно вылавливая из него сочные куски лосятины, мяса кабана или косули. Достав в очередной раз крупный окорок из ноги лося, дежурный не удержался и принялся хвастать:
   - Уж сколько забот мне доставил этот сохатый. Я со своим Роландом преследовал его от устья Ахеронта, оттуда, где начинается еловая опушка, а это, как вы знаете, добрых две мили отсюда. Сперва он убегал от меня по равнине, затем нырнул в чащу. Думал, уйдёт от меня. Нет уж, он в чащу, а я по пятам, он налево по молодому сосняку и я налево, он направо в сторону дубравы, а я ему наперерез по обходным тропкам. Вот в дубраве я его и настиг, вонзив пику под самые бока. Ну и силён же, однако, этот зверь. Кровь из него хлещет как из источников у Василисковых озёр, а он вперёд, к Флегетону. Перемахнул через реку, словно это ручеек, и лишь на другом берегу отдал богу душу.
   - Так, значит, я оказался прав? - послышался насмешливый голос Готфрида. - Так значит тебе, Карл, не умеющему одним ударом расправляться со зверем, место на кухне, рядом с половником.
   Охотники, услышав шутку Готфрида, дружно, беззлобно рассмеялись.
   Карл, едва не выронив от неожиданности половник из рук, с обидой сказал:
   - Вечно ты вмешиваешься, Готфрид, когда тебя не просят. Будешь много умничать, наложу тебе одних мослов с убитого мною лося.
   - Наложи себе побольше мозгов, Карл. Уж не знаю, кто так неумело ранил зверя, но сохатого добил я.
   - А я его выследил и поразил. Это тебе не полосатых кабанов-подростков по лесу гонять!
   Все снова засмеялись.
   - Хорошо, убедил. Никогда тебя не переспорить, Карл. Сам Азарис тебя бы не переспорил, даже в компании с Пьером Абеляром, - смеясь, ответил Готфрид, принимая из рук Карла миску бульона.
   - Ты неосторожен, Готфрид, - вполголоса осадил его Карл.
   И действительно, на лице Готфрида появилось такое выражение, будто бы он только что сболтнул лишнего. Выпучив глаза и с шипением оскалив зубы, будто бы вдруг наступил на раскалённые угли, Готфрид вобрал голову в плечи, отчего стал в полтора раза ниже своего роста и удалился в глубину поляны, стараясь не привлекать лишнего внимания. Очевидно, здесь действовало негласное правило, согласно которому имя таинственного Азариса не поминалось без нужды. Почему же это правило так похоже на библейскую заповедь "не поминай имени Бога всуе"? Так ли могущественен этот Азарис, чтобы принять на себя роль самого Господа Бога?
   Несмотря на то, что Яков с Матвеем не принимали участия в охоте, они на равных разделили трапезу со звероловами. Карл щедро разлил суп по тарелкам друзей, не забыв при этом подмигнуть новичку Кораблёву. Карл был огненно рыжим и отличался от своих товарищей некоторой дородностью. Его круглое, лоснящееся лицо так и светилось добродушием и жизнерадостностью.
   "Странно, - подумал Матвей, - и среди этих отборных воинов встречаются толстячки".
   Готфрид и Карл были лучшими друзьями со времён Столетней войны, в которой каждый из них командовал полком. В 1415 году в битве при Азенкуре, отбиваясь от натисков англичан, Карл попал в руки врагов и погиб в плену. Охотники давно привыкли к их беззлобным дружеским перепалкам и почти не обращали на них никакого внимания. Готфрид был знаменитым балагуром и насмешником. Зачастую его искромётный юмор не бывал оценён по достоинству. Дело в том, что его замечательных колкостей удостаивался не только Карл, но и другие, менее терпимые к чужим слабостям соплеменники. В память об этих, очевидно, не вполне удачных шутках во рту Готфрида не доставало пары зубов, которые, кстати говоря, в скором времени должны были обновиться. А пока Готфрид забавно свистел и шепелявил, особенно тогда, когда начинал частить при разговоре. Готфрид также был одним из самым искусных охотников планеты Мортус.
   Нисколько не уступая Готфриду в охотничьем искусстве и остроумии, ограниченном, правда, определённой осторожностью, Карл отличался от товарища любовью сытно поесть и крепко выпить.
   Удивительно, но последнюю свою страсть он приобрёл уже после окончания земной жизни, полной приключений куда более опасных, чем те приключения, в которые он всего лишь по долгу своего нынешнего ремесла ввязывался на Мортусе. Земная его жизнь была насыщена всевозможными военными авантюрами. Это не давало возможности расслабиться и приобрести вредные привычки. На Земле Карл был слишком дисциплинированным для этого.
   Готфрид же, напротив, не терпел ни глотка вина и даже обходил стороной винные бочки. Кто-то даже подозревал, что Готфрид при жизни тайно исповедовал ислам и поэтому в компании с Хромым Тимуром не переносил ни капли спиртного. Однако такое неприятие алкоголя объяснялось всего лишь обстоятельствами нелепой смерти Готфрида...
   При жизни этот рыцарь вино уважал и уделял ему в отличие от Карла внимания не меньше, чем военному делу. С выпивкой он был и в горе, и в радости, и в будни, и в праздники. Казалось, Готфрид родился в бочке с вином. По крайней мере, современникам было достоверно известно, что в бочке с вином он нашёл свою смерть. В ту ночь 1416 года его полк праздновал локальную победу над довольно ограниченным числом англичан, отбившихся от своих основных сил. Но Готфриду этого повода было предостаточно, чтобы нализаться до почти мертвецкого состояния. Утром солдаты нашли тело своего полковника, торчащим вверх ногами из винного бочонка. Должно быть, он и придумать для себя не мог смерти слаще этой.
   Но никто не знал этого обстоятельства - Готфрид благоразумно предпочитал об этом умалчивать. Среди охотников было много викингов, стремившихся при жизни умереть в бою с мечом в руке. За смерть в бочке с вином они бы дружно презирали Готфрида. Поэтому всем была известна другая версия его кончины - гибель в бою против преимущественных сил противника. Безусловно, такая смерть достойна любого доблестного воина. Кое-что подозревал Карл, прекрасно помнивший о прижизненном пристрастии своего друга. Подозрения просыпались в нём каждый раз, когда Готфрид решительно отвергал его предложения разделить заздравный кубок. На все недоумённые расспросы Готфрид угрюмо отмалчивался либо оставлял Карла наедине со своими подозрениями. Карл пожимал плечами и вскоре забывал об этом думать - теперь он был не из тех, кто обременял свою голову разгадыванием ребусов, предлагаемых жизнью. Жизнь и без того замечательна. А теперь ко всем её достоинствам добавилась ещё и её нескончаемость.
   Попав на Мортус почти шестьсот лет назад, Карл был немало удивлён, если не сказать шокирован, метаморфозам, произошедшим с ним. Затем он был удивлён не меньше, когда спустя год к нему присоединился Готфрид. Что ж? Удивляться невероятному - совсем неудивительное качество человеческой натуры. Но удивление это носило совершенно иной характер, чем удивление, испытанное Матвеем Кораблёвым. Вместо полных форелью чистейших вод Флегетона Карл ожидал после смерти увидеть реки, наполненные кипящей серой, вместо зелёных полян Мортуса и лазурных волн Тетиса океан негодующего от земных грехов огня, вместо таких же, как он сам людей армии бесов, истязающих отступников самыми изощрёнными пытками. Проще говоря, Карл считал себя достойным преисподней. Правда, побывав однажды на Василисковых озёрах и увидев невиданных доселе громадных омерзительных пресмыкающихся, он всё же решил, что если ад и существует, он наверняка размещён в месте, подобном этому.
   Добродушный и миролюбивый от природы, отважный воин Карл постепенно очерствел на полях Столетней войны, а затем ожесточился. Более того, его ожесточённость порой заслуживала названия осатанённость. Разве не сам Сатана направлял его, когда по приказу Карла были заживо сожжены семь пленённых английских офицеров. Правда, сожжением их мучения всего лишь увенчались. Прежде им переломали все суставы. А как можно назвать его поступок, когда солдата, неточно выполнившего его приказ, он повелел затравить цепными псами? Воистину, Карл был вполне достоин тех адских мук, которые он причинил своим жертвам.
   Англичане даже прозвали Карла "Огненная голова", подразумевая то ли цвет его волос, то ли его неукротимый нрав.
   В бою Карл был неистов. Его глаза наливались кровью, и меч в его руках без устали отделял головы от тел его противников. В такие моменты его покидали всякий рассудок и осторожность. Такая запальчивость рано или поздно должна была привести его к печальному финалу. И в битве при Азенкуре роковая развязка, наконец, наступила.
   В пылу сражения Карл и не заметил, как оказался со всех сторон окружённым врагами. А они, казалось, только того и ждали. Через мгновенье на голову Карла полетела сеть, которая более не позволяла этому могучему атлету наносить свои точные разящие удары. Птица попалась в силок. После этого ноги Огненной головы спутала верёвка. Рывок чьей-то сильной руки повалил Карла на землю. Шлем слетел с головы отважного слуги короля Карла VI. При падении Карл больно ударился правым виском о рукоять собственного меча и надолго потерял сознание.
   Пробуждение Карла сопровождалось адской болью и на миг он вообразил себя угодившим в преисподнюю. Его суставы нестерпимо болели - один за другим они были перебиты, пока Огненная голова пребывал в бессознательном состоянии. Глаза, видимо, пока были целы, но рассмотреть происходящее вокруг не давала застилавшая их кровь. Лицо и тело его были обожжены в нескольких местах, отчего в воздухе разносилась вонь палёной шерсти.
   Карл едва слышно простонал и тут же услышал радостные вопли своих мучителей - англичане считали его погибшим. Теперь им представилась замечательная возможность поквитаться за страшную гибель своих товарищей до конца. Огненная голова и сам прекрасно осознавал причины этой жестокости.
   Карла истязали ещё более свирепо. На сей раз к мотивам пыток добавилось стремление выведать военные секреты, но у них ничего не вышло. Карл стойко молчал. От досады его вовсе лишили возможности что-либо связно говорить, выбив ему все зубы. Эта злоба была безграничной.
   Мучения Огненной головы закончились на нижней ветке векового дуба, на которой он был повешен вниз головой. Предав его этой позорной казни, англичане наверняка с удовлетворением считали себя рассчитавшимися. Впрочем, к этому моменту Карл уже почти ничего не ощущал. Он лишь чувствовал себя распавшимся на множество мёртвых частей.
   Возможно, это было искуплением.
  

Глава 6. Внезапное столкновение.

Послеобеденный сон. Клод Моне творит. Всадники. Бой на поляне. Неравная схватка. Карл-спаситель. Поединок старых врагов. Конец боя. Неистовство Карла. Гибель Карла. Погребальный костёр. Ливень.

  
   Быть может, планета Мортус не такое плохое место, думал Матвей, обедая в окружении звероловов. В конце концов, оно очень похоже на Землю. Было очевидно, что среди жителей планеты царит лад и взаимоуважение. Нет ни войн, ни интриг, ни тщеславия. Кто-то очень мудрый управляет процессами в этом мире, искусно дергая невидимые ниточки и добиваясь существования общества, столь близкого к идеалу. Социалисты всех веков, от Платона до Маркса, были бы в восторге. Иной вопрос состоял в том, что это было далеко не полноценное общество.
   А на поляне было столь спокойно, и царила такая братская атмосфера, что о каких-либо сложностях создавшегося положения не хотелось думать. Матвей смотрел на Якова, который с самодовольным видом сибарита развалился на траве и уплетал очередной кусок лосятины, он смотрел на Готфрида, на Тамерлана, чьи суровые черты вдруг от чего-то стали мягче, и почувствовал временный покой.
   Обед закончился и перед тем как отбыть в посёлок звероловы позволили себе немного вздремнуть. Тут и там распластались тела самых искусных воинов человеческой истории.
   Сонливость почувствовал и сам Матвей. Он отставил миску и лёг на спину. Яков что-то рассказывал, Кораблёв мычал в ответ, но не улавливал нити разговора. Голос Перова постепенно превратился в какое-то невнятное бормотание... Деревья отбрасывали благодатную тень, трава была мягкой и прохладной... Где-то на расстоянии тысячи... нет, миллиона световых лет находится Земля... А на Земле... дождливая Москва... А в Москве безутешная Лиза... А ещё есть дождливый Лондон... В 2005-м бывал там, заходил на Пикадилли и в Гайд-парк... А ещё есть сибирская тайга... Там деревья, деревья, деревья, муравьи... крупные, рыжие... А в центральной полосе бурые медведи... А на полюсе белые... При чем тут медведи с муравьями?.. Мысли путались как нитки из разматываемого сибирским котом вязального клубка.
   Матвей задремал...
  
   Тем временем художник Клод Моне сделал очередной мазок на полотне своего будущего шедевра "Рассвет над Ахеронтом" и отошёл на шаг назад. Моне оценивающе прищурил глаз и скосил рот. Картина явно удавалась, совсем как в его лучшие творческие годы более века назад... Хотя нужно было добавить немного лазури небесам, побольше изумрудных оттенков зелени и ещё чего-то... Но чего?.. Он задумался, глядя на рождающуюся картину и одновременно любуясь ею.
   Постепенно растущий гул не сразу вырвал великого художника из мира тонких материй. Но гул продолжал нарастать и вскоре заставил Моне повернуть глаза в ту сторону, откуда он исходил. Справа вдоль Ахеронта по направлению к лесу двигалась некая серая масса. Через несколько мгновений художник различил в этой массе коней и всадников. Лошади неслись во весь опор под гиканье своих седоков. Всадники были в доспехах. Обнажённые мечи поблескивали в лучах звёзд, копья ощетинились над войском, словно иглы ежа. Гул превратился в приближающийся топот десятков копыт. Всадников было не меньше полусотни.
   Моне ощутил тревогу, затем тревога превратилась в панику. Он вдруг решил, что зачем-то нужен этим людям. И намерения их явно не были добрыми.
   Сперва Клод Моне, подчиняясь инстинкту самосохранения, присел, словно пытаясь быть не замеченным. Затем вскочил и, попятившись назад, приготовился было бежать, но вспомнил про шедевр. Подхватив картину вместе с мольбертом, Клод Моне сбежал с пригорка и с прытью, которой могли позавидовать даже стремительно догоняющие его лошади, побежал к лесу. А шум погони (да, теперь это был уже шум!) буквально касался его затылка и словно заставлял волосы топорщиться на нём. Моне отчаянно бежал, обливаясь потом. Он бежал бы куда быстрее, но проклятый холст так мешал! Однако художник скорее расстался бы с жизнью, чем со своим нарождающимся детищем. Всадники приближались. Казалось, их кони уже дышали несчастному художнику в спину. Моне сделал еще два прыжка, и, зацепившись ногой за кустик, предательски выросший у него на пути, растянулся во весь рост на траве. Падая, художник больно ободрал колени и со всего размаху ткнулся лбом в чахлую одинокую колючку. Он не добежал до леса всего нескольких десятков метров. При падении холст отлетел в сторону. Впрочем, у Моне уже не оставалось времени позаботиться о нем. Теперь он лежал и, как ему казалось, доживал последние мгновенья своей второй и такой долгой жизни. Вот-вот ему между лопаток вонзится острое копьё, и какой-нибудь варвар торжествующе поднимет его тело ввысь, обагряя свои руки его кровью! Художнику было страшно, очень страшно. Такого ужаса он не переживал ни в первой своей жизни, ни во второй.
   Но почему-то острая пика не пронзила его дрожащего тела. Вместо этого он услышал, как десятки копыт пронеслись где-то совсем рядом с ним и молниеносно умчались вперед.
   Почувствовав, что опасность миновала, Моне неспешно приподнял голову и увидел, как летучий отряд скрылся в лесу. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что земля вокруг была буквально вспахана копытами, трава лежала вырванной с корнями. Целым был лишь тот участок земли, который остался под самим художником.
   Но не это было самым страшным! В нескольких метрах от него лежал его писаный маслом холст "Рассвет над Ахеронтом". Впрочем, теперь это был не холст, а крашеные лоскуты, смешавшиеся с землей в почти однородную массу. Мольберт представлял из себя груду щепок.
  
   Матвей пришел в себя от какого-то внезапного толчка. Посмотрев влево, он увидел рядом с собой окровавленное бездыханное тело одного из звероловов! Сна как не бывало! Но что же происходило на столь мирной до этого поляне...
   То, что происходило на поляне, напомнило Матвею сцену сражения из какого-то исторического фильма. В жуткой тесноте, на небольшом клочке земли, окружённой со всех сторон лесом, в жестокой сече сошлись воины Средневековья. Среди них были как уже известные Кораблёву охотники, так и совсем незнакомые, неизвестно откуда взявшиеся воины. Звон мечей и глухой звук щитов, отражающих удары, скрежет лат и отчаянное ржание лошадей, стоны раненых и разъярённые вопли нападающих. Всё действительно напоминало сцену из исторического фильма с той лишь разницей, что ни один фильм не мог бы передать ужас происходящего. Вновь река крови окрашивала алым цветом воду другой реки - Флегетона, однако теперь это была человеческая кровь, а не кровь лесных зверей. И все это происходило совсем рядом. Длинные мечи, острые копья, вонзающиеся в человеческую плоть, широкие закруглённые секиры, с легкостью разрубающие доспехи. Когда-то вид этих орудий убийства потряс Матвея во время экскурсии по оружейному музею города Дрездена, примыкающего к знаменитой Дрезденской картинной галерее. Но наблюдать их в действии было настоящим кошмаром для человека, прибывшего из двадцать первого века.
   Кораблёв не верил своим глазам. Рядом в такой же растерянности, округлив глаза до неприличия, словно видел подобное впервые, сидел Яков. Глаза Матвея выражали немой вопрос: а как же идеальное мироустройство, свободное от агрессивных амбиций? Оказывается, и здесь есть место войнам и убийствам!
   Это оцепенение длилось всего несколько секунд. Пребывать в этом состоянии и далее не позволил некий всадник, отделившийся от сражающихся и направившийся к сидящим под деревом Кораблёву и Перову. Он скакал по направлению к друзьям, высоко занеся над собой меч. Через мгновенье оружие со свистом разрубило воздух в том месте, где только что была шея Кораблёва. Сам же Матвей, подскочив с невероятной прытью, укрылся за спасительно массивным стволом старого дерева. Оставив на время Матвея, всадник попытался атаковать Якова, которому было вовсе негде укрыться: нападающий отрезал путь к спасительному дереву. Меч буквально летал направо и налево, пытаясь поразить беззащитного Перова. Тем временем Яков, уворачиваясь от смертоносных взмахов, выделывал такие акробатические приёмы, что вытворяй он это на арене цирка, вызвал бы несомненный аншлаг у публики.
   Воспользовавшись тем, что всадник повернулся спиной, Матвей схватился за полы его развевающегося на скаку плаща и попытался рывком сбросить его с седла. От этого рывка всадник резко отклонился корпусом назад, смешно вскинув над собой руки, однако удержался в седле и тут же расстегнул пряжку плаща на своей шее. Алая ткань сползла с его спины, скользнула по лошадиному заду и осталась в руках Матвея. Тем временем всадник резко развернулся в его сторону, на сей раз оставив без внимания Якова.
   Лицо противника скрывало забрало его шлема, но наверняка теперь оно, словно морда хищника, выражало непримиримую злобу и решимость расправиться со своей дерзкой жертвой.
   Этот явно неравный бой двух пеших и абсолютно безоружных людей с вооруженным до зубов седоком напоминал схватку с поднятым среди зимней спячки медведем, который мечется между двумя потенциальными жертвами не в силах остановить свой выбор на одной из них.
   Пытаясь хоть как-то выиграть время для спасительного прыжка назад к дереву, Матвей метнул едва-едва скомканный плащ в голову воина, но тот был отбит вовремя выставленным щитом. Казалось, резвость этого рыцаря не оставляла друзьям ни единого шанса, но тут от массы сражающихся отделился еще один всадник и поскакал к месту неравной схватки. Это был Карл. Подобно тому, как кречет набрасывается на зайца, Карл набросился на неизвестного всадника, обрушив на него целый град ударов, которые тот, впрочем, довольно умело отбивал.
   Воспользовавшись неожиданно появившейся подмогой, Яков, не до конца поверивший в своё спасение, поспешил, как и Матвей, укрыться за деревом и там ждать развязки кровавой драмы. Двум безоружным, ничего не смыслящим в военном искусстве прошлых эпох людям ничего другого и не оставалось.
   Тем временем схватка между Карлом и неизвестным всадником, так же как схватка между их отрядами, продолжала накаляться. Через несколько мгновений Карлу удалось мощным ударом сбоку сбить с головы своего противника шлем. Вдруг, увидев лицо, скрывавшееся за стальным забралом, Карл с возмущением и почти недоумением выкрикнул "Саймон Блэк!", после чего с удвоенной силой возобновил натиск. Впрочем, если Карл и удвоил свои силы в стремлении уничтожить Саймона Блэка, то Блэк их утроил, чтобы не только отбить атаки Карла, но и иметь возможность самому поразить его. В этом поединке никто не хотел уступать противнику. Так уж вышло, что два кровных врага полтысячи лет прожили бок о бок, совсем не ведая о существовании друг друга.
   Англичанин Саймон Блэк, когда-то отдавший приказ о жестокой расправе над Огненной головой, прожил долгую жизнь, глубоким стариком увидел конец Столетней войны, унесшей столько жизней сынов и дочерей французского и английского народов, и прибыл на Мортус лишь через сорок пять лет после гибели Карла. Ах, какую замечательную возможность поквитаться со своим мучителем получил теперь Карл!
   Наконец, благодаря каскаду мощных ударов, Огненной голове удалось сбросить ненавистного англичанина с коня. Казалось, теперь жизнь пешего Саймона Блэка была в полном распоряжении конного француза так же, как за несколько минут до этого в распоряжении самого Блэка были жизни Перова и Кораблёва, однако Карл предпочел спешиться и биться со своим врагом на равных...
   Их мечи, встречаясь в воздухе, высекали крупные искры и издавали такой лязг, что, казалось, были способны заглушить шум всего сражения. Внезапно объявился Готфрид, но Огненная голова отверг его помощь с отчаянным криком:
   - Нет, нет, Готфрид, оставь нас! Он примет смерть только от моих рук!
   Карл был вооружен намного легче Саймона Блэка. Охотники не собирались ни с кем сражаться, поэтому на Огненной голове, как и на членах всего охотничьего отряда, было не так много доспехов, однако, возможно, именно это и позволило Карлу быть в схватке более маневренным.
   Так или иначе, но очень скоро Саймон Блэк лежал на земле поверженным. А Карл вновь окунулся в самую гущу боя, разя противника налево и направо.
   Подобно тому, как пиранья, прожив несколько лет в аквариуме без животной пищи и став почти ручной, вспоминает свои плотоядные наклонности от одной лишь капли крови, Карл, прожив около шестисот лет на Мортусе и почти отвыкнув воевать, при виде сражения вдруг вспомнил о своей привычке убивать быстро и беспощадно.
   Наконец, сеча пошла на убыль. Нападавшие были вооружены намного лучше звероловов, а благодаря неожиданному нападению убили много мирно отдыхавших охотников. Но охотничий отряд был намного крупнее. Кроме этого, звероловы под руководством Артура смогли очень быстро мобилизоваться, организовав хорошую оборону, и даже начали теснить своих врагов.
   Почувствовав свою слабость, летучий отряд, собравшись вокруг одного из рыцарей в черных доспехах, стал отступать и вскоре полностью освободил поляну. Охотники не стали преследовать агрессоров, потерявших на поле брани несколько десятков своих бойцов.
   - Ричард, ты ответишь за это! - гневно выкрикнул Артур, погрозив кулаком вслед удаляющемуся отряду.
   Поляна после молниеносного набега неприятеля представляла собой ужасное зрелище. Тут и там лежали убитые люди и животные, стонали раненые, всюду была кровь, обломки оружия. Флегетон вновь уносил розовые воды в сторону океана Тетис. У самого края реки на спине лежал неизвестный воин. Из его груди торчала оперённая стрела, мохнатый подбородок был высоко задран, зубы оскалились, словно в какой-то предсмертной злой усмешке. Его руки, задранные поверх головы, были погружены в стремительный поток Флегетона и, казалось, были готовы оторваться от туловища и уплыть вниз по течению. Убитым воином был Готфрид. Он погиб во второй раз и на сей раз его смерть была более чем достойной жизни и делам отважного воина. Рядом с неподвижным телом присел Карл - он был сумрачен как ноябрьское небо на севере Европы, его грудь постоянно вздымалась и проваливалась, с шумом выпуская воздух, будто кузнечные меха. От злобы и горя ему было трудно дышать.
   Люди медленно приходили в себя после побоища. Однако было необходимо что-то делать с убитыми и ранеными. И тех и других было по нескольку десятков человек с обеих сторон. Часть тел была унесена потоком Флегетона - этих бедняг смерть застала в воде, к которой они, теснимые натиском противника, были вынуждены спуститься. Искать эти тела было бессмысленно - вероятно, ими уже занялись морские хищники, привлеченные к устью реки запахом пролившейся еще раньше звериной крови.
   Вызывали беспокойство и раненые. Кто-то был совсем тяжёлым. Известно, что работал мощный механизм регенерации, привитый Экспериментаторами, который позволял многим в скором либо, в зависимости от серьёзности ранения, не очень скором времени выздороветь. Но он был не всесилен. Правда, в селении были известные врачи вроде Боткина. Но что же делать с убитыми?.. С одной стороны Экспериментаторы могли вернуть их к жизни. С другой стороны, эти существа никогда не занимались повторным оживлением жителей Мортуса, погибших от несчастных случаев.
   Обдумав это, Артур поступил так, как, бывало, поступал после битв в бытность свою королем бриттов, проявив поистине варварскую решимость и непоколебимость. Он приказал собрать тела убитых с обеих сторон и немедленно сжечь их на огромном погребальном костре. Однако этот приказ встретил возражения - многие убитые были христианами, которых не следовало провожать в последний путь без надлежащих церемоний. Услышав это, Артур скривился в усмешке: не является ли странным верить в некие высшие силы, когда очевидно, что силы выше могущества Экспериментаторов не существует. Ну, разве что живительная сила Солара и Гелиоса может с ней соперничать. При жизни Артур был поклонником огня, солнца и языческого бога Митры. Однако ранее на Мортусе в редких случаях смерти христиан положенные по христианским канонам церемонии осуществлялись - в селении были служители христианского культа. Но вслед за христианами подали голос и звероловы-язычники, которые потребовали предоставить им возможность похоронить своих товарищей по языческим традициям.
   Возникшие было разногласия были прекращены окончательным решением Артура провести немедленное погребение огнем.
   Уцелевшее войско, делая общее дело, вновь разделилось - часть людей встала на дозор на тот случай, если враг решит вернуться, часть занялась разведением погребального костра, часть отправилась осматривать убитых и раненых. Один из звероловов был послан в селение сообщить о случившемся.
   Просидев некоторое время у неподвижного тела Готфрида, Карл встал и, качаясь, словно во хмелю, побрёл по усеянной телами поляне. Его лицо более ничего не выражало, глаза бессмысленно уставились в одну точку. Карл был будто бы не в себе. Внезапно он споткнулся о распростёртое на земле тело и упал на колени. Тело простонало и зашевелилось. Карл машинально обернулся на стон, который издал тяжело раненый воин из вражеского войска. Различив неприятеля, Карл затрясся, словно в лихорадке, и густо покраснел. Казалось, в его маленьких осоловелых глазках запрыгали красные чертики. Издав рык льва, учуявшего добычу, Карл бросился на раненного чужака, будто бы на своего личного обидчика, и принялся его терзать. Ударом кулака Огненная голова сокрушил его зубы, вырвал клок волос из израненной головы и, подмяв несчастного под себя, стал его неистово душить, сотрясая измученное тело, будто плодоносящую яблоню. Карл визжал и хрипел от ненависти. Дьявол, спавший в нем так долго, проснулся и стремительным вихрем вырвался наружу.
   Всё произошло настолько стремительно и неожиданно, что звероловы, увидев эту сцену, замерли на несколько мгновений как оглушённые. Сообразив что к чему, несколько человек кинулись к Карлу и его и без того находящейся на последнем издыхании полуживой жертве и попытались разорвать их смертельные объятья. Однако ничего не вышло. Огненная голова еще сильнее вцепился в глотку своего врага. При попытках охотников ослабить хватку Карл ревел, будто маленькое дитя, у которого отнимают любимую игрушку. Через полминуты на месте драки столпились другие охотники. Никто не знал, что же предпринять.
   Вдруг к толпе подбежал Артур. По его лицу сбегали струйки крови - следствие неопасного ранения, полученного от скользнувшего выше лба клинка. Растолкав своих дружинников, он пробился к Карлу и внезапно нанёс ему мощный удар в челюсть. От неожиданности француз опешил и ошалелыми заплаканными глазами уставился на вождя, но хватки не ослабил - похоже, Огненная голова имел не только качества пираньи, но и боевые качества бульдога.
   - Отпусти его, Карл! - гаркнул Артур и нанес еще пару сокрушительных ударов, после которых тонкие и цепкие пальцы короля бриттов впились в шею самого Карла.
   Карл зашелся волчьим воем, но, постепенно ослабив свои железные объятья, наконец, отпустил свою уже на четверть живую жертву. Сколько же в этом человеке оказалось звериного норова?! Оставшись наедине с собой, он катался по земле и, беспрестанно всхлипывая от рыданий, рвал зубами траву. Эта нечеловеческая злоба должна была найти выход! Далее произошло ужасное и непредвиденное...
   Артур, разняв дерущихся, отошел было от места избиения раненого врага и, моментально забыв о случившемся, отправился делать дальнейшие распоряжения. Карл, увидев спину отходящего вождя, схватил меч и, высоко занеся его над головой, пустился вслед за Артуром. Звероловы обомлели. Намерения Огненной головы были ясны как день, озарённый светом Солара и Гелиоса, но никто бы не успел предотвратить надвигающееся несчастье.
   Однако Артур не случайно вошел в легенды как удалой король-воин. Собственное звериное чутьё заставило его в последнюю секунду перед вероломным ударом Карла отпрянуть в сторону и резким движением ноги сбить нападающего с ног. Вслед за этим меч самого Артура пронзил насквозь падающее тело Карла и выпустил наружу его беснующийся дух. Удар меча был точен как математическая формула - Огненная голова погиб моментально и без мучений.
   Убив Карла, Артур устало опустился у его истекающего кровью тела. На лице рыжего француза, еще недавно выражавшем столько смятения, теперь словно застыла маска удивления. Кровь еще не успела отлить от его всё ещё розовых щёк, а широко раскрытые серые глаза по-прежнему блестели как новенькие пятаки. Происшедшее неожиданно произвело на короля тяжелое впечатление - куда более тяжелое, чем пережитое недавно вероломное нападение на его мирный отряд. Артур был варваром, некогда закаленным в боях воином, приученным расправляться со своими врагами твёрдой рукой.
   Но теперь Артур убил товарища. Пусть у него не оставалось выбора, но с Карлом он провел на этой планете сотни лет. Все находящиеся здесь были товарищами, между которыми никогда не вспыхивало даже драк, уж не говоря о смертоубийственной резне. Что-то вдруг разом изменилось на планете Мортус. Никто не ждал таких несчастий. Никто к ним привык.
   Охотники молча стояли в сторонке, не решаясь подойти ни к своему вождю, который сидел, горестно обхватив светло-русую голову обеими руками, ни к телу бедного Карла. Всем было не по себе.
   Видимо, давно не рубила рука Артура головы врагов, очевидно, столетия мирного труда смягчили его некогда твёрдый характер, как луч солнца размягчает мёрзлый кусок сливочного масла.
   В конце концов, вождь и славный воин прошлого не должен ведать слабостей и колебаний... Встряхнув плечами, словно освобождаясь от несвойственной варварам сентиментальности, Артур вскочил пружинящим движением и выпрямился во всю длину своей стройной как у юноши фигуры.
   - За дело, ребята, за дело, - прозвучал его негромкий, но слышный для всех голос.
   Словно решив покончить с этой тягостной сценой, Артур подошёл к телу Огненной головы и, взвалив его себе на плечи, понёс к центру поляны, где готовился погребальный костер.
   Целые десятки убитых, как своих, так и чужих, лежали в ряд. Матвей никогда не видел, чтобы людские тела были так обезображены: лица с зияющей бордовой колеей от удара секиры, вспоротые ловким движением меча животы, отрубленные руки - смотреть на всё это едва хватало выдержки. В воздухе стоял плотный кисловато-солёный запах человеческой крови.
   В скором времени дрова были уложены так, чтобы образовать площадку для мёртвых тел. Карла Огненную голову положили с краю рядом с Готфридом - в свой последний путь они тоже уходили вместе... Как и жили...
   Гигантский погребальный костер заполыхал сразу с нескольких сторон. Внезапно поднялся ветер. Он был такой силы, что вырывал из разбушевавшегося пламени большие рваные клочья огня.
   Голова Карла некоторое время виднелась средь языков пламени. Его медные волосы, развеваясь на ветру, сами по себе напоминали тот костер, который через несколько мгновений окончательно скрыл всё находящееся внутри его ненасытного чрева.
   Вскоре всё было кончено. Центр поляны, ставший местом погребения отважных воинов и их коварных противников, покрылся большой шапкой горячей серой золы, испускающей сотни тоненьких жарких струек дыма. Эти струйки устремлялись ввысь и где-то высоко над головами растворялись в воздухе.
   К этому времени небо стянуло тяжёлыми лиловыми как спелая слива облаками. Вслед за этим разразился мощный ливень. Плотные струи дождя, коснувшись образовавшейся золы, моментально превращались в густой пар, в то время как пышный холм светло-серой золы, чернея, с шипением оседал к земле.
  

Глава 7. Вызов принят.

Разверзлись хляби небесные. Военная демократия. Артур - вождь. В ожидании новостей. Сергей Петрович Боткин. История Артура и Ланселота. Появление Персифаля. Военный совет.

   Третий день, если мерить время на Мортусе земным временем, на улице было пасмурно и мокро. Дождь, внезапно начавшийся в конце церемонии погребения погибших в стычке охотников, с тех пор лил как из ведра. Земля под ногами на улицах в селении Медвежий угол размокла от беспрестанных потоков воды и, липкая и чавкающая, напоминала болотную жижу. Небольшие лужицы, запестревшие тут и там в первые минуты ливня, быстро разрастались, наполняясь водой, и, переполнившись до краёв, сливались в большие, бугрящиеся от небесных потоков лужи. Эти лужи зияли темнотой как какие-то земные провалы.
   Ежеминутно, раскалывая небосвод на части, по небу пробегали стремительные светящиеся электрическим светом то ли зазоры, то ли ниточки. Так, бывает, случайный камень раскалывает лобовое стекло автомобиля, испещряя его густой белёсой паутиной. Вслед за появлением этих ярких ниточек-зазоров с некоторой задержкой поспевал оглушительный грохот. Этот грохот, раздаваясь где-то над самой головой, вскоре умирал глухими сердитым раскатами - ворчащими, будто недовольный какой-то ерундой старик.
   Тучи были столь плотными, что вечный день Мортуса будто бы обернулся долгими сумерками. И лишь удары молний на мгновенье возвращали задёрнутый завесой облаков свет. Правда, свет этот был резким, холодным, неуютным - таким, каким он бывает при работе вспышек фотоаппаратов "Сони".
   Такое сравнение не могло придти в голову Артура, жившего задолго до появления фототехники. Скорее он был склонен рассматривать разбушевавшуюся непогоду как гнев языческого бога Мирты, разъярённого невиданной несправедливостью, случившейся тремя днями раньше в лесу неподалёку. Что-то не припоминалось главе Круглого стола, чтобы на мирных охотников, расположившихся на отдых, нападали вот так, по-разбойничьи, исподтишка. Звероловы Медвежьего угла под предводительством Артура и звероловы селения Соколиное гнездо под предводительством другого великого короля прошлого Ричарда Львиное Сердце столетиями мирно уживались, не мешая друг другу добывать дичь. Никто никогда не посягал на чужие охотничьи угодья. Кажется, не было посягательств и в этот раз. Что же стало причиной вероломного нападения? Неужели Соколиное гнездо встало на тропу войны?! Судя по тому, что нападающие были вооружены до зубов, встало. Но это выяснит Персифаль, который сейчас в разведке.
   В селении Медвежий угол никогда не было единой власти, если, конечно, не считать властью наличие старших в каждом ремесленном сообществе. Эти старшие лишь брали на себя лидерство по организационным вопросам. Однако члены всей этой своеобразной коммуны, так же как и члены коммуны в Соколином гнезде, веками уживались в своих общинах, принимая решения по всем принципиальным вопросам совместно. Это была демократия в чистом, даже идеальном виде. Пожалуй, именно эта форма бытия человеческого общества всегда была голубой мечтой социалистов.
   Но всё изменилось в одночасье. Почувствовав смертельную опасность со стороны старых и, как всегда казалось, добропорядочных соседей, жители Медвежьего угла осознали необходимость жёсткой решительной руки, способной позаботиться о безопасности членов коммуны, способной взять на себя организацию достойного отпора агрессорам. Всё-таки на горизонте, переливаясь всеми цветами радуги, замаячила война. В этих условиях требовалось единоначалие и даже диктатура. Хотя бы на время боевых действий.
   Вопрос с кандидатурой военного вождя практически не стоял. С подачи Ланселота и Персифаля им был избран Артур, продемонстрировавший незаурядные лидерские качества в день внезапного столкновения. Таким образом, абсолютная, безраздельная демократия в общине сменилась военной демократией, которая была известна воинственным варварским сообществам ещё в дофеодальные времена.
   В прежние эпохи при выборе вождя кандидата с выходом в чистое поле торжественно помещали на большой щит и поднимали на плечи. Это делалось в окружении преданной дружины, взмахивавшей обнажёнными мечами под рёв боевых труб. Однако Артур, накрепко отвыкший за прошедшие века от любых значимых варварских мероприятий, наотрез отказался от каких-либо обрядов. Это было слишком давно и происходило среди зелёных благодатных лугов Британии. На призывы преданных соплеменников уважить обычаи отцов и дедов, он спросил, есть ли у них теперь отечество, чем положил конец ненужным пересудам о форме принятия власти вождя. Действительно, говорить об отечестве в неведомой и в чём-то по-прежнему чужой земле представлялось бессмысленным.
   Тем не менее, выборы вождя по определению должны были стать формальными. Фактически бывший король бриттов уже взял на себя организацию обороны, разведки и прочих военных хлопот. Такой шаг диктовался жизненной необходимостью.
   Между тем Артур уже отвык воевать, отвык ожидать на Мортусе какой-либо опасности за исключением угрозы, исходящей от дикого зверья. Но от воспоминаний о той схватке в жилах стыла кровь - охотники Медвежьего угла не были перебиты как щенки только благодаря своей отменной реакции и хорошей организации. А ещё их было намного больше, чем разбойников из Соколиного гнезда. Иначе был бы бесславный конец.
   Горько было осознавать, что против людей Артура выступил его же соотечественник, живший шестью веками позже. Именно он был в той схватке в чёрных блестящих латах, так отличающих Ричарда Львиное Сердце от всех остальных воинов.
  
   Артур сидел в просторной деревянной горнице и, подперев кулаком перевязанную, всё ещё болевшую от боевого удара голову, в молчании смотрел в окно, мутное от льющейся на него воды. За ним в какой-то фиолетовой мгле виднелась лишь огромная ветряная мельница, раскинувшая свои длинные, будто руки мифического великана, лопасти. Эти лопасти то останавливались, то, подчиняясь новому порыву ветра, принимались неистово вращаться.
   Лоб короля бриттов избороздили мелкие морщины, а в серых глазах застыла тревога. Он был одет в свежую белую рубаху и чистые холщовые портки. В горнице было жарко, в печи потрескивал огонь - испортившаяся погода заставила жителей Медвежьего угла вспомнить об отоплении своих жилищ. Слишком давно не было такой непогоды. Напротив Артура сидел его верный соратник Ланселот - временами они обменивались сумрачными взглядами и продолжали молчать. Вскоре должен был вернуться Персифаль с небольшим разведывательным отрядом. Потом, возможно, придется созывать военный совет с участием Тамерлана, Влада Дракулы, Дмитрия Пожарского и других талантливых полководцев прошлого. Пока были соблюдены необходимые меры безопасности - на крепостных стенах Медвежьего угла на случай нападения на посёлок круглосуточно бдили дружинники. В боевую готовность были приведены все воины.
   Деревянная дверь заскрипела, и появился лысоватый человек - знаменитый русский врач Сергей Петрович Боткин. Войдя, он стал раскладывать своё медицинское хозяйство на столе перед Артуром. Устало подняв глаза, король спросил:
   - Что, снова перевязка?
   - Положено, голубчик. Куда ж без этого? - ответил медик.
   - И так заживёт как на кошке - ранение-то пустячное.
   - Зажить то оно заживёт, а вот с компрессиками быстрее получится. В Крымскую, помнится, многие умирали от заражения крови. Вроде, пустячная рана, а человека валит не хуже английской картечи. И с турком когда воевали, тоже насмотрелся на всякие страсти. А всё от чего? - Сергей Петрович задрал мохнатые брови почти к самой макушке. - От преступного пренебрежения к собственному состоянию...
   Артур, будто сдаваясь на милость победителя, молчал. Голос Боткина был тихим, вкрадчивым, почти убаюкивающим как материнская колыбельная. Крымская война, русско-турецкая... Ласковый голос знаменитого хирурга вещал о неведомых Артуру войнах. Вот только представить эти известные кампании XIX века, проходившие с применением как английской картечи, так и другого огнестрельного оружия, пришельцу из раннего Средневековья было не просто.
   Стряхнув истому, навеянную врачом, Артур вдруг спросил:
   - Как там раненые?
   - Ничего, в себя потихоньку приходят, но есть и тяжёлые, которым, видно, уже и не выкарабкаться.
   - Разбойников с Соколиного тоже выхаживаешь?
   - Выхаживаю, - Боткин покосился в сторону, не полагая, каковой будет реакция короля.
   - Ты пока выхаживай, разницы не делай. Дальше видно будет.
   - А тех..., - Боткин замялся в нерешительности, - которых...
   - И тех тоже лечи.
   Великий врач имел в виду несчастных, которых Артур приказал подвергнуть истязаниям в попытке добыть информацию о планах Ричарда Львиное Сердце, но попытка провалилась - пленные молчали как рыбы.
   Что-то разом изменилось на Мортусе... Вот и о пытках вспомнили...
   Тем временем Боткин уже обматывал голову вождя свежей повязкой.
   - Повезло тебе, голубчик, - приговаривал Сергей Петрович, - лезвие лишь скользнуло по голове, содрав кожу. А упади клинок под другим углом, и голова твоя разделилась бы напополам как перезрелый арбуз. Не надо бы тебе про шлем забывать, соколик ты наш.
   Артур с доброй усмешкой вновь взглянул на хирурга и снова ничего не ответил.
   - Соколики живут в Соколином гнезде, - с едкой гримасой возразил Ланселот и добавил: - Ты не медик, Боткин, ты святой отец.
   Ланселот откинулся к спинке стула и сцепленными ладонями подпер затылок. Длинноволосый, как и все бритты, однако безбородый, худощавый Ланселот был похож на юношу. Борода у него попросту не росла, что заставляло испытывать Ланселота неудобство перед своими поголовно бородатыми сородичами - в кельтском сообществе, к которому относились и бритты, отсутствие бороды считалось чуть ли не бесчестием. Немало покалечил Ланселот в земной жизни соплеменников, позволивших себе с издёвкой назвать его "голобородой девицей". Однако кое-кто сумел совсем иначе оценить его довольно необычный для обыкновенного бритта облик. То была Гвиневра, жена короля Артура, полюбившая Ланселота. Собственно, эта любовная история и явилась, в конце концов, косвенной причиной войны, в которой король сложил свою голову, а также основанием для Артура недолюбливать в загробной жизни некогда преданного друга Ланселота. Попав на Мортус один за другим, они поначалу бурно выясняли отношения, невзирая на увещевания Персифаля остановить бессмысленную теперь вражду. Однако бывшие друзья продолжали ввязываться в жестокие драки и даже поединки на мечах, в одном из которых Ланселот был серьёзно ранен более сильным и опытным Артуром. Борьба за жизнь героя-любовника длилась очень долго. Рана, нанесённая разъярённым королём, с трудом зажила, навсегда оставив на шее Ланселота белую полоску шрама. И быть ему вовсе без головы, если бы Артура не удержал от последнего отчаянного шага их верный друг Персифаль, закрывший раненного Ланселота своим телом.
   Когда гнев короля прошёл, жажда убийства сменилась жалостью к едва живому противнику. Артур отличался великодушием и отходчивостью. Со временем где-то во глубине проведённых вместе долгих веков обида на Ланселота сменилась небольшим осадком, который, в конце концов, растворился, рассеялся в душе короля, не оставив и следа. Так без следа исчезает с травы при наступлении полудня утренняя роса. В конце концов, даже облик красавицы Гвиневры по истечении столетий померк, оставив в памяти любивших её мужчин лишь неясное очертание, в котором было трудно угадать что-либо определённое. Примерно так же распознаются лица знакомых людей, если вглядываться в них издалека сквозь мутное, запылённое стекло.
   Дверь вновь заскрипела, и в горницу вошёл Персифаль. С его плаща текло в три ручья. На полу, там, где он встал, очень скоро образовалась небольшая лужица. Глаза его блестели от возбуждения. Возможно, так только казалось, поскольку от дождевой влаги блестело всё лицо. Его тёмные взлохмаченные волосы тоже были мокрыми, но от пота. В одной руке он держал стальной шлем, у пояса висел меч, а за спиной лук и колчан со стрелами. В другой руке был алый плащ, который от впитавшейся в него воды был бордовым. Персифаль непрерывно чихал и шмыгал носом - казалось, он был простужен.
   - Добавится мне работёнки, - глядя на него, пробубнил себе под нос Боткин.
   - Да уж, вижу, приболел ты, братец, а кто ж пойдёт с Ричардом воевать? - спросил Артур и, налив в кубок горячего вина, протянул его Персифалю.
   Персифаль сделал глоток, другой, тряхнул плечами, словно отгоняя дождевую прохладу, и произнес:
   - Твоя правда, Артур, у Ричарда недобрые намерения. Помимо крепостных стен вокруг Соколиного гнезда возводятся дополнительные укрепления, в самом селении беспрерывно работают кузницы - видимо, куют оружие.
   - Похоже, боятся ответного удара с нашей стороны... или готовятся к войне, - задумчиво произнёс Артур. - Необходимо срочно, не откладывая ни минуты, увеличить производство оружия, усилить охрану крепостных стен - возможно, будет нападение на Медвежий угол. И пора созывать военный совет. Уж я и забыл, что значит воевать.
   - Зато Ричард помнит, - сказал Ланселот.
   - Да и Ричард, видно, позабыл, - возразил Артур. - Если уж он и решил воевать с нами, нужно было нападать большим числом людей. Ещё было нужно одновременно нападать двумя отрядами: один покончил бы с нами, расположившимися на отдых после охоты, а другой тем временем истреблял бы далёких от военного дела жителей Медвежьего угла, ворвавшись в город сквозь постоянно открытые крепостные ворота - нам же никогда не приходилось бояться соседей. Людей для этого у Ричарда вполне хватает. В этом стратегический просчёт Львиного Сердца...
   - А говорил, что забыл военное искусство, - пробубнил сквозь простуженный нос Персифаль.
   - Ричард Львиное Сердце, - вымолвил король, не выходя из задумчивости, - всё же, получается, зря он был так прозван... Не по-львиному всё это, не по-воински... Слушай, Боткин, отстань со своими повязками, уже насквозь провонял твоими мазями!
   - Так ведь зараза пристанет!..
   - К лешему тебя с твоей заразой! - Артур нетерпеливым движением сорвал со лба кусок пропитанной каким-то пахучим составом ткани и принялся широкими шагами нервно расхаживать по горнице.
   Глядя на раздосадованного вождя, Сергей Петрович Боткин скорчил такую озадаченную гримасу, что Ланселот с Персифалем прыснули со смеху и закатились дружным хохотом.
  
   Спустя четверть часа в этой же горнице за деревянным круглым столом, изготовленным по специальному распоряжению Артура, состоялся совет, на котором помимо нескольких рыцарей Круглого во всех отношениях стола присутствовали видные полководцы разных исторических эпох.
   Например, здесь был знаменитый румынский воевода пятнадцатого века Влад Цепеш Дракула, чьё имя в двадцатом с лёгкой руки писателя Брема Стокера и голливудских сценаристов стало прочно ассоциироваться с нечистой силой. Впрочем, вполне напрасно - в облике господаря Влада не было ничего роднящего его с упырями и вурдалаками. Разве что бронзоватый отлив колючих зелёных глаз выдавал в нём нелюдимую мрачную натуру. Глаза эти были столь огромными, что, казалось, занимали пол-лица. Его русые с пепельным оттенком волосы, обрамлявшие костлявое лицо с впалыми щёками, были жёсткими и прямыми. Губы Дракулы, украшенные вороными усами, были тонкими и настолько поджатыми, будто бы обладатель этих губ опасался их раскрывать без особой нужды. Дракула был поджарым и стройным. Его фигуру даже можно было назвать ладно скроенной, однако весь облик несколько портили ноги - они были тонкими и кривыми. При этом колени, в которых, собственно, и заключался изъян, были как бы обращены наружу, отчего ноги воеводы всегда выглядели так, будто господарь долгое время не слезал с упитанного коня.
   Цепешем, что в переводе с румынского означало "колосажатель", Влад Дракула был прозван за кровожадную привычку расправляться с крамольниками путём сажания их на кол, что также не добавляло ничего благодушного к его образу в глазах потомков.
   Слева от Дракулы сидел знаменитый русский воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Его высокий ровный лоб был открыт, слегка вьющиеся тёмно-русые волосы едва касались широких богатырских плеч. Карие глаза Пожарского были обращены на выступавшего на военном совете Артура. Глаза эти, смотрящие из-под тонких дугообразных смоляных бровей с тёплым, даже отеческим выражением, зачастую смущали и сбивали с толку - казалось, ими он видел людей насквозь. В течение совета князь сделал несколько дельных предложений по вопросам организации обороны Медвежьего угла и взял на себя соответствующее кураторство.
   Планирование необходимых контратак досталось Хромому Тимуру.
   Был на этом совете и знаменитый испанский конкистадор Франсиско Писарро. Этот разбойник с большой морской дороги, командуя отрядом численностью всего лишь около двухсот человек, положил в шестнадцатом веке конец великой империи инков. Что ж? Откровенные головорезы встречались на этой обетованной планете не так уж редко. Писарро носил коротко подстриженные волосы, в которых, несмотря на вечно тридцатилетний возраст, серебром просвечивалась седина. Его глубоко посаженные светло-карие глаза под густыми чёрными бровями смотрели с недоверчивостью и подозрением - очевидно, человек, когда-то построивший свою политику в захваченных территориях Нового Света на обмане и коварстве, никогда не смог бы избавиться от обыкновения не доверять другим. Писарро был невысок, но весьма крепок телом.
   Влад Дракула, который в той злополучной схватке получил сильный ушиб головы, за весь совет не проронил ни слова. Выглядел он довольно неважно и, казалось, не мог сосредоточиться на обсуждаемых вопросах. Несколько раз он закрывал глаза и в мучительной гримасе обнажал перламутровые зубы, вызывая на себя беспокойные взгляды короля Артура. В конце концов, румынский господарь внезапно побледнел и, закатив зелёные глаза, стал сползать со своего места.
   Присутствовавший при совещавшихся военачальниках Боткин успел подскочить к теряющему сознание Дракуле и подхватить его до падения на деревянный пол. Артур, внимательно посмотрев на больного воеводу, прекратил совет и возобновил его сразу же, как только Влад был уведён врачом из горницы.
   Артура всё же не оставляла надежда, что случившееся между Медвежьим углом и Соколиным гнездом было каким-то недоразумением. Во избежание ещё больших бед он предложил воеводам и полководцам обратиться к Ричарду с призывом остановить кровопролитие и заключить перемирие - весьма несвойственный варварскому королю пацифизм. Инициатива была поддержана: совет решил, не останавливая организации оборонительных мероприятий, написать письмо Ричарду Львиное Сердце. Письмо должен был доставить преданный Персифаль.
  

Глава 8. Визит во вражеский стан.

Письмо Артура. Дорога через Звериное логово. Встреча с неприятельским дозором. Избиение Персифаля. Темница. Голод и жажда. Борьба с крысами. Избавление. А где же Львиное Сердце?! Баязид. Короткий разговор с тираном.

  
   Спустя ещё около часа, Персифаль, оседлав вороного коня, выехал из Медвежьего угла по направлению к Соколиному гнезду с миссией мира. Он вёз для короля Ричарда обращение следующего содержания:
   "Герцогу Аквитании и Нормандии,
   Графу Анжуйскому, Турскому, Мэнскому,
   Королю Англии Ричарду Первому Плантагенету.
   11 декабря 2014 года звероловы Медвежьего угла, расположившись на отдых после удачной охоты на лесных кабанов, были подвергнуты нападению со стороны охотничьего отряда Соколиного гнезда. Нападавшие были основательно вооружены, что говорит о злонамеренности и обдуманности этого поступка. В результате охотники Медвежьего угла, не ожидавшие от давних соседей такого беспримерного коварства, понесли потери в несколько десятков отличных воинов и верных друзей.
   Полагаю, что негоже такому великому воину прошлого, как король Ричард Львиное Сердце, нападать столь вероломным образом и без видимых на то причин.
   Не забывай о своём благородном прозвище, Ричард, не забывай о нашем общем происхождении и о наших судьбах королей одного великого народа. У Медвежьего угла и Соколиного гнезда, старых и добрых соседей, нет причин для братоубийственной войны. Если ты считаешь иначе, я, как полномочный представитель своих товарищей, готов встретиться и уладить разногласия без кровопролития, тем более, что та благословенная земля, на которой мы живём вот уже целую вечность, никогда не знала смуты.
   Старший среди равных Артур.
   14 декабря 2014 года от Рождества Христова".
   Письмо было сдержанным и написанным почти официальным языком. Артур предпочёл обратиться к Ричарду по всем тем ныне не существующим титулам, с которыми Львиное Сердце сошёл в могилу в далёком 1199 году. Уж вождь бриттов не понаслышке знал о щепетильном отношении сильных мира сего к своим статусам... Своего собственного бывшего статуса Артур выпячивать не стал. При этом язычник Артур не забыл учесть того, что обращается к христианскому монарху. Поистине, дипломатия Артура заслуживала аплодисментов.
   Письмо, написанное рукой самого Артура, похрустывало при прикосновении к нему из-за остатков песка, присыпаемого при написании, и было опечатано бордовым сургучом. Таким образом, средневековая технология написания писем - гусиные перья, чернила, песок и сургуч - сохранялась и в 2014 году в переписке между бывшими средневековыми королями.
   Персифаль выехал из Медвежьего угла, сопровождаемый десятком воинов, и направился в сторону Соколиного гнезда тем самым лесом, в котором 11 декабря произошёл кровопролитный бой. Лес этот, прозванный жителями Мортуса Звериным логовом за обилие разнообразного зверья, казался необъятным и представлял из себя причудливую смесь островков соснового бора, ельника и широколиственного леса. Дорога через Звериное логово, в том случае, если гнать лошадей галопом, составляла не менее пяти часов. На всём пути между двумя селениями путника сопровождали вековые могучие, прямые как стрелы сосны, местами сменяющиеся дубравами, буком, липой, ясенями с округлой кроной и толстыми, редкими ветвями, хорошо пропускающими дневной свет, раскидистыми вязами и канадским клёном с пятипалыми листьями. Всё это древесное разнообразие утопало в зарослях орешника, шиповника, жимолости, бересклета, крушины, из которых порой показывались ветвистые рога благородного оленя, а иногда и тоненькие косульи рожки, доносилось озабоченное похрюкивание крутобоких, вечно чем-то занятых кабанов. Изредка встречающиеся заболоченные островки лесного пространства были покрыты кустарником морошки и клюквы. Однажды Персифаль увидел пробирающегося сквозь малинник бурого медведя, который, заметив людей, остановился, поднял свою будто бы чем-то озадаченную морду и проводил отряд долгим немигающим взглядом. Пару раз в стороне от лесной тропы с деловитым видом пробегали волки, появлялись гордые, полные достоинства лоси и красавцы-зубры. После дождя лесной воздух, наполненный ароматом озона, был упоительным.
   Порой лес, освещённый лучами Солара и Гелиоса и напитанный живительной прохладой, идущей от широколиственных деревьев, переходил в еловый. Еловая чаща была настоящим царством тьмы и сырости, будто бы сошедшей с картины И.И. Шишкина "Лесная глушь". Грациозные ели, раскинув свои широкие великолепные лапы, образовывали настоящий заслон для прямого дневного света. Поэтому любой яркий полдень в такой глуши казался сумерками.
   Похоже, жизни здесь не было, либо она находилась в каком-то дремлющем состоянии. Въехав в ельник, путники сбавили лошадиный ход и затаили дыхание, будто бы опасаясь разбудить какие-нибудь таинственные недобрые силы, спящие вековым, но очень чутким сном. Подлеска здесь почти не было - он просто не выживал без света.
   Персифаль двигался впереди отряда. Убаюканный равномерной поступью своего коня, он на минуту прикрыл глаза и резко распахнул их только тогда, когда почувствовал, как что-то липкое шелковичное охватило его лицо и опутало голову. Персифаль с тревогой поднёс руки к голове - этот странный шёлк оказался мерзкой липкой паутиной, которую он не увидел вовремя. Рыцарь стал отчаянно срывать эту тягучую материю и нащупал рукой огромного паука-крестовика. Паук деловито сбежал с макушки Персифаля и продолжил своё путешествие вдоль рукава его левой руки. Резким движением правой Персифаль с отвращением сбросил с себя восьминогого лесного жителя и приказал скакать во весь опор - оставался лишь небольшой участок ельника, за которым начиналась светлая не охваченная лесом поляна, замыкаемая редким сосняком. Миновав его, в течение нескольких минут можно было попасть в Соколиное гнездо.
   Таким был путь, лежащий между двумя селениями. Жители этих посёлков в силу естественной изоляции крайне мало общались друг с другом. Сферы их жизненных интересов также почти не соприкасались, не говоря уже о каком-либо прямом грубом вмешательстве в дела соседей. Огромная площадь Звериного логова и иные близлежащие угодья с лихвой обеспечивали провиантом оба сообщества, поэтому до борьбы за ресурсы дело никогда не доходило.
   Описанная вековая изоляция являлась причиной того, что многие относительно новые жители планеты Мортус, не исключая Якова Перова, вовсе не подозревали о наличии на планете каких-либо людей, кроме людей, живущих в их родных селениях.
   Поэтому наверняка в тот злополучный день Яков, увидев на поляне невесть откуда явившихся чужих всадников, испытал то же самое чувство потрясения, которое, очевидно, когда-нибудь испытают жители Земли, созерцая корабли пришельцев из других цивилизаций, выходящих на первый в истории контакт. И было бы просто замечательно, если бы намерения космических гостей не совпадали с намерениями гостей из Соколиного гнезда.
   Долгий лес заканчивался. Вот посланники Медвежьего угла миновали сумрачный сырой ельник и, галопом выскочив на яркую, светящуюся всеми красками лета поляну, почувствовали себя будто бы вырвавшимися на волю узниками подземелья. Как же здесь легко дышалось!
   Впереди оставался лишь клочок сухого соснового бора. Несколько минут езды тем же галопом и перед десятком рыцарей где-то вдалеке, на открытом пространстве раскинулось Соколиное гнездо. Где-то позади селения пролегал путь великой реки Ахеронт.
   Уровень леса был выше уровня селения и поэтому даже на расстоянии в полкилометра можно было увидеть укрепления, выросшие, несмотря на наличие традиционных для средневекового города крепостных стен, и происходящее за ними. Вереницы запряжённых повозок то и дело разъезжали вдоль крепости, скрываясь под аркой мощных крепостных ворот. Туда-сюда сновали люди, чинно, с достоинством расхаживали дозоры - здесь явно жили ожиданием скорой войны!
   Персифаль, спешившись, размял ноги, щурясь от яркого света Солара и Гелиоса - за время пути вновь установилась благодатная погода. Постояв несколько минут, понаблюдав равнину, рыцарь Круглого Стола отдал приказ вновь двигаться вперёд.
   Отряд сошёл с возвышения, на котором располагался лес, и стремительно пустился на преодоление последнего отрезка пути. Едва проскакав лишь его пятую часть, посланцы заметили группу всадников, несущихся им навстречу со стороны городских ворот. Вскоре боковым зрением Персифаль увидел ещё две группы, приближавшихся к ним верхом слева и справа, как будто конные дозоры только и делали, что поджидали гостей из Медвежьего угла и теперь брали их в кольцо.
   Так и произошло. Вскоре пути возможного отступления были отрезаны более чем тремя десятками всадников Соколиного гнезда. Впрочем, никто и не думал отступать. Отряд Персифаля прекратил движение и стал дожидаться приближения трёх дозорных отрядов.
   Через несколько мгновений воины Медвежьего угла находились в плотном кольце неприятелей, которые, направив копья прямо на незваных гостей, с хмурым молчанием рассматривали Персифаля и его сопровождение. Дозоры были вооружены до зубов: блестящие, сплетённые мелким кольцом кольчуги, латы, массивные щиты и мечи, тяжёлые стальные шлемы с забралами, из-за которых не было видно верхней половины лиц, лишь усы и бороды - светло-русые, чёрные, рыжие.
   Почувствовав настороженность и неприязнь, Персифаль первым снял с головы собственный шлем и с открытым и добродушным выражением лица осмотрелся по сторонам, наглядно демонстрируя свои миролюбивые намерения. То же сделали и спутники Персифаля.
   Однако этот жест доброй воли не возымел никакого действия.
   - Что вам нужно? - отрывисто спросил один из дозорных.
   - Мы ваши соседи из Медвежьего угла, - не меняя выражения лица, ответил Персифаль. - Везём письмо для короля Ричарда Плантагенета, написанное Артуром. Можете верить нам - наши намерения вполне миролюбивы.
   - Сложите всё ваше оружие в знак миролюбивости ваших намерений! - потребовал тот же дозорный.
   Персифаль, услышав это требование, смутился, но вида не подал. Что ж? Проявлять строптивость в этой ситуации было бы бессмысленным занятием. Увидев явное замешательство на лицах своих спутников, Персифаль первым кинул под ноги своего коня щит, на который вскоре полетели его меч и колчан со стрелами. То же сделали и его товарищи. Скинув на землю оружие, Персифаль вопросительно посмотрел на надменного дозорного, чьих глаз он пока так и не увидел.
   - Я сказал сложить всё оружие! - не глядя на Персифаля, вновь потребовал вражеский воин.
   Персифаль оглядел себя с ног до головы и, не обнаружив на себе ничего подозрительного, вновь с немым вопросом воззрился на неприятеля. В ответ дозорный на секунду поравнялся с Персифалем и грубым сильным движением сорвал с его пояса короткий охотничий нож.
   - Разве это не оружие?! - зарычал он, вплотную приблизив своё закованное в броню лицо к носу Персифаля, и отшвырнул нож в сторону.
   Персифаль, нахмурившись, сделал нервное движение губами, словно собирался сказать что-то резкое, но вовремя сдержался.
   Вслед за этим дозорный вытянул руку и, широко развернув запечатанную в стальную перчатку кисть, чётко произнёс тоном, не терпящим возражений:
   - Письмо!
   - Для начала скажи мне, кто ты! - холодно возразил Персифаль. Его лицо вдруг стало жёстким и неприятным. Несколько полноватые юношеские губы сжались в тонкую ниточку и побелели.
   Это возражение привело дозорного в ярость. Видимо, он и не ожидал такой наглости от людей, чьи свобода и даже жизнь сейчас висели на волоске.
   - Ах ты семя Шайтана, ах ты паршивая овца! - завизжал он, тряся своей жиденькой рыжей бородкой. - Ты хочешь знать, кто я?! Я Баязид Молниеносный, четвёртый османский султан, великий воитель Востока.
   - Таковым ты был сотни лет назад в другом далёком мире. Я хочу знать, кто ты теперь?! - смело и даже с презрением спросил Персифаль.
   Казалось, "великий воитель Востока" был оглушён столь неслыханной дерзостью. Придя в себя от потрясения, но не найдя более слов, он наотмашь ударил Персифаля в лицо своим зашитым в сталь кулаком. Удар был так силён, что Персифаль потерял сознание - у него было выбито несколько зубов и сломана челюсть. Изо рта пошла кровь. Обмякший рыцарь, гремя доспехами, безжизненным мешком упал на землю.
   Вслед за этим Баязид, соскочив со своего скакуна, наклонился к лежащему Персифалю и, спешно обшаривая его одежду, вскоре вынул из-за пазухи аккуратно сложенный шуршащий конверт.
  
   Персифаль очнулся в полной темноте. Вернее, так ему показалось поначалу, поскольку спустя некоторое время глаза его привыкли к полумраку, в котором он вдруг оказался, и постепенно стали различать окружающую обстановку.
   Итак, отважный рыцарь Круглого Стола лежал на сыром земляном полу в мрачной, пропахшей плесенью и мышами темнице. Света здесь было до крайности мало, но он был - едва различимой струйкой просачивался сверху из какого-то тоненького отверстия, закрытого толстыми стальными прутьями. Кроме света, здесь было ещё четыре стены, дверь на высоте около полуметра от пола и ступеньки, к ней ведущие. Всё! Больше здесь ничего не было, если, конечно же, не считать массивного кольца, торчащего из стены, и цепи, один конец которой был соединён с кольцом, а другой с кандалами, сковавшими руки Персифаля.
   Персифалю было крайне худо. Казалось, так плохо он себя никогда ещё не ощущал. Все конечности его крепкого тела налились тяжестью и болью - видимо, его избивали, когда он находился в бессознательном состоянии. На руках и ногах запеклась кровь, остатки крови были и во рту - от её навязчивого металлического привкуса Персифаль ощутил позывы к рвоте. Едва двинув во рту пересохшим языком, он скривился от невыносимой боли - его сломанная челюсть противно заныла. В голове непрестанно звенело, как будто бы в ней, ударяя крошечными молотами по малюсеньким наковальням, одновременно трудились сотни микроскопических кузнецов.
   Персифаль не сразу вспомнил произошедшее с ним, а вспомнив, простонал от унижения и обиды. Теперь было ясно, что война неизбежна. Люди, оказывающие посланникам мира подобный приём, должны быть очень далеки от самой мысли о мире. Кто-то основательно отделал его перед тем, как заточить в эту темницу, сорвал с него доспехи, оставив на нём лишь льняную рубаху, портки и кожаные сандалии. Письмо! Оно было за пазухой! Персифаль с трудом оторвал от пола почти обессиленную правую руку, обременённую к тому же тяжёлыми кандалами и пошарил у себя на груди. Письма не было... Впрочем, он этому и не удивился.
   Он долго лежал в полузабытьи. Здесь было холодно. Темничная сырость проникала сквозь тонкую одёжную ткань и, казалось, прилипала к костям. Почему-то Персифалю в этот момент представилось, что совсем скоро его обнажённый тлением остов будет лежать в ещё большей тьме и сырости и ничего тогда для него нельзя будет повернуть вспять.
   Персифаль был очень голоден, но не мог этого прочувствовать, поскольку в то же время испытывал несравненно более сильное физиологическое ощущение - жажду. Он вновь разомкнул тяжёлые веки, чтобы осмотреться по сторонам. Ничего не было: ни куска чёрствого хлеба, ни кувшина с водой - ничего. Впрочем, где-то в углу с потолка очень медленно капала вода. Редкие капли падали на земляной пол и тут же впитывались в него. Персифаль, сдвинувшись со своего места, попытался ловить эти капли ртом - влага была гнилой и зловонной. Такую воду было нельзя пить. Но даже если бы эта вода была годной к употреблению, её было слишком мало, чтобы прекратить ту засуху, которая овладела организмом Персифаля. Она бы лишь раздразнила его до отчаянья.
   Он вновь забылся, и в забытьи ему привиделись зелёные луга, наполненные новой жизнью и весной - молодыми цветами, порхающими с травинки на травинку стрекозами, в каждом листочке изумрудом играло солнышко - то был не Мортус, не Медвежий угол, нет, то была его родная Британия - далёкая и забытая. Странно... Персифалю вот уже целую вечность не снились такие радужные, цветные сны.
   Здесь было тихо, ни одного звука не проникало сюда снаружи. Однако в скором времени Персифаль различил некие звуки внутри его безрадостного пристанища - какой-то лёгкий шорох раздался со стороны угла и приблизился к его голове. Замерев на минуту, шорох пропутешествовал вдоль его тела и остановился около ног. Затем нечто прикоснулось к его кожаным сандалиям, и послышались другие звуки. Реагируя на появление ещё одного живого существа в этом помещении, Персифаль вновь приоткрыл глаза и посмотрел на свою обувь - ею была самозабвенно увлечена небольшая крыса, которой, очевидно, кожа сандалий Персифаля пришлась очень по душе. Да-да, вездесущие мерзкие грызуны проникли даже на Мортус.
   Ну, уж это слишком, - решил про себя Персифаль и, собрав все остающиеся у него силы, мощным движением правой ноги отшвырнул незваного гостя куда-то в сторону. Крыса, ударившись о каменную стену, обиженно пискнула и поспешила удалиться в своё жилище. Ещё неизвестно, кто здесь является незваным гостем!
   "Для полного счастья осталось лишь быть съеденным крысами", - почти с безразличием подумал Персифаль.
   Потом он всё же вгляделся с опаской в тот угол, из которого явился грызун. А если эта крыса поведает своим товарищам, какая знатная трапеза поджидает их здесь в виде ослабленного, почти не способного к сопротивлению человека!
   Персифаль действительно был очень слаб. Если даже и не хотелось спать, хотелось просто лежать без движения часами. Однако он понимал, что необходимо что-то предпринять, чтобы не стать лёгкой добычей серых прожорливых тварей. Он ещё раз внимательно огляделся по сторонам, но не увидел ни одного возвышения, где бы он смог переждать новую смертельную угрозу. Ступеньки не годились. Во-первых, на них было невозможно более или менее удобно разместиться, во-вторых, для ловких и сообразительных крыс это не являлось имеющим значение препятствием.
   Почувствовав себя загнанным в угол, Персифаль уставил взгляд в потолок. В его серых глазах застыло отчаянье. Где же ты, Артур? Где ты, мой друг Ланселот? Где же вы, верные товарищи из Медвежьего угла? Он с тоской подумал о благодатном Зверином логове, через которое он путешествовал полдня. Вот где он совсем недавно был так свободен и недоступен для вражеских козней!
   Персифаль вновь забылся. Усталость опять взяла своё, невзирая на все опасности и страхи. Проснулся он от того, что кто-то с хозяйской деловитостью расхаживал по его распластанному телу - вот по его глазам скользнул тоненький и длинный как бикфордов шнур хвост. Узник похолодел от животного ужаса. Он резко поднял туловище и опёрся на свои локти. Его худшие опасения подтвердились. Теперь в темнице с достоинством расхаживали целых две крысы. Очевидно, они со степенностью мясника, наметившего прирезать созревшего для убоя бычка-полуторника, оценивали, с какого края начать поглощение тела полуживого человека.
   - Я ещё жив, мерзкие создания! - взревел Персифаль, ударив что есть силы только что слезшую с него толстозадую крысу.
   Обезумев от страха и отчаянья, он принялся ползать по полу темницы, пытаясь поймать и сокрушить хоть одного грызуна. Но измождённый человек не мог тягаться в ловкости с проворными крысами, которые, искусно уворачиваясь от его обмягших рук, скоро вновь исчезли в отверстии в углу.
   Нужно было что-то делать, чтобы не стать роскошным обедом для этих созданий. Персифаль попытался позвать на помощь, но его слабый голос вряд ли мог быть услышан снаружи. Похоже, о нём просто забыли либо пытались казнить таким изощрённым бесчеловечным образом. Но за что?!
   Возбуждённый, Персифаль сел на пол темницы. Впервые за всё время пребывания тут. Потом он стал, гремя кандалами, ползать вдоль стен, исследуя пол своей темницы на наличие каких-либо отверстий. Благо, длина его цепи позволяла сделать это. Но отверстие в углу оказалось единственным. Его было нужно чем-то заделать. Но чем?!
   Пол в этой тюрьме был земляным. Нужно было накопать сколько-нибудь земли и заделать ею дыру. Но это оказалось непростой задачей. Земля под ним была плотно утоптанной. Такой пласт можно было перевернуть лишь с помощью кирки или лопаты. В крайнем случае, с помощью охотничьего ножа. Но ни того, ни другого, ни третьего приспособления у него не имелось. Казалось, ситуация была безнадёжной - Персифалю пришлось бы постоянно бдить, чтобы не быть съеденным во сне. Но тогда долго ему не продержаться.
   После нескольких минут раздумий Персифаль медленно стащил с себя испачканную его кровью льняную рубашку, скомкал её и просунул образовавшийся плотный комок в крысиную нору. Затем, решив, что этого будет недостаточно, он снял с себя всю остававшуюся на нём одежду - брюки и столь полюбившиеся первой крысе кожаные сандалии - и отправил их вслед за рубашкой. После этого дыра в углу, как ему показалось, была плотно заделана. Это могло задержать крыс на неопределённое время.
   Но теперь, оставшись совершенно без одежды, узник осознал новую серьёзную напасть - теперь он мог замёрзнуть, хотя и то, что было на нём прежде, его вряд ли согревало. Не прошло и четверти часа, как его уцелевшие после удара стального кулака зубы пустились отбивать чечётку. В сочетании с постоянно ноющей челюстью эти ощущения просто сводили с ума. Кроме того, постоянно хотелось пить. И это страдание росло с каждым часом как снеговой ком, летящий со склона заснеженной горы. Казалось, жажда высушила весь организм, каждую клеточку его истощённого тела. Хотелось плакать, но слёзы не лились, будто бы жажда уничтожила даже слёзную влагу.
   Персифаль, тяжело дыша, прислонился к стене и поджал ноги. Казалось, так ему было бы проще согреться, но от прикосновения к холодной стене по голой спине побежали мурашки, пронизывая всё тело холодной судорогой.
   Оставалось лишь спать, тем более, что относительную видимость спокойствия он себе обеспечил. Спать... Сон вырывает спящего из ужасающей реальности, он дарит крылья, чтобы улететь туда, где безопасно, он заставляет забыть алчущего о голоде, бедного о горестях, больного о недугах. Сон уравнивает короля, спящего на перине, и бродягу, нашедшего ночлег на ковре из листьев под ветвями старого вяза... Сон...
   Пробуждение Персифаля было ужасным. Он проснулся от больного укуса в плечо. Широко раскрыв глаза, он увидел большую крысу, впившую свои острые как бритва зубы в его плоть. Вскочив на ноги так быстро, как позволяли ему оставшиеся в нём силы, он оторвал от себя грызуна, невзирая на ужасную боль и хлынувшую из раны кровь, и ударил его об стену. Посмотрев под ноги, он едва не потерял сознание от леденящего страха - по полу бегало не меньше десятка крыс! Пробка, которую он соорудил из собственной одежды, была выбита. В углу лежали рваные куски льняной ткани. Рывком Персифаль вскочил на ступеньки, отчаянно отбивая голыми ногами неистово атакующих крыс!
   Спасения не было! Эта мерзость в считанные минуты сожрёт его в этой вонючей тёмной тюрьме, как какого-нибудь больного поросёнка.
   Обороняясь от наступающих на него тварей, Персифаль достиг верхней ступеньки и всем своим телом упёрся в массивную деревянную дверь. Это был последний и совершенно бесполезный рубеж обороны. Дальше отступать было некуда.
   Его расширенные глаза застыли на самой бойкой крысе, подбиравшейся к большому пальцу его левой ноги всё ближе и ближе. Персифаль инстинктивно прижался спиной к двери ещё сильнее и что есть сил закричал. Его ногти, ломаясь и кровоточа, стали бессознательно царапать её шершавую поверхность, цепляя одну занозу за другой.
   Спасения не было!
   Вдруг Персифаль почувствовал, что казавшаяся неприступной дверь сперва поддалась, а затем неожиданно отворилась наружу. Если бы не цепь, Персифаль, почти наполовину вжавшийся в это препятствие, тут же выкатился бы за дверь, как спелый арбуз.
   Как только дверь открылась, внутрь темницы без промедления хлынул дневной свет. Получив этот яркий поток фотонов в свои подслеповатые, давно свыкшиеся с темнотой глаза, грызуны на секунду остановились на верхней ступеньке, испытывая полную растерянность, будто бы получили кочергой промеж глаз, а затем, сообразив, что авантюра не удалась, бросились врассыпную обратно.
   Было ли это следствием жажды, физического истощения, пережитых волнений или яркого света Солара и Гелиоса, но сразу же, как только крысы отступили, Персифаль рухнул навзничь и потерял сознание.
   Через минуту он очнулся от того, что кто-то вылил на него целый ушат холодной воды. Струю, которая коснулась его лица, он успел ухватить пересохшими губами и раскрыл глаза. Склонившись над распростёртым Персифалем, его с большим интересом и, казалось, сочувствием осматривал вооружённый массивной секирой мрачный стражник.
   Их глаза встретились и остановились на пару мгновений.
   - Пить... - прошептал Персифаль.
   Поняв узника скорее по движению губ и молящему выражению лица, стражник зачерпнул откуда-то воды и, оторвав от земли голову пленника, стал поить его.
   - Ох, и угораздило тебя, бедолага, - сострадательно продолжал качать головой стражник, - ох, нелюди...
   Персифаль, жадно глотая воду, в знак признательности закрыл глаза. Он почувствовал, что жизнь возвращается к нему! Нет! Скорее он почувствовал, что жизнь лишь намекает ему о своём возврате.
   Однако тут появился другой стражник, который сперва ударом ноги выбил из-под губ Персифаля питьё, а затем грубо оттолкнул первого стражника со словами:
   - Кто тебе позволил его поить?! Кто позволил тебе его выпустить?! Ну?!
   - Он кричал! Я не мог не открыть! Темница была полна крыс! - стал оправдываться спаситель.
   - Сожрали бы и сожрали! Что нам с того?!
   - Баязид не давал приказа убивать его! Кто бы тогда отвечал перед повелителем в случае гибели гонца?!
   - Говоришь, Баязид не приказывал? - засомневался второй стражник, который, видимо, был старше званием. - А я вот сейчас отведу его лично к Баязиду. Не хватало ещё, чтобы он здесь помер без ведома повелителя. Тогда не сносить нам с тобой своих голов. И ещё. Дай ему какого-нибудь рубища. Ведь не совершенно нагому ему появляться перед Баязидом.
   Через пару минут Персифаля вели мимо городских деревянных строений, которые почти ничем не отличались от строений в селении Медвежий угол. Уклад жизни и нравы здесь до недавнего времени, видимо, были такими же, как у соседей. В сопровождении конвоиров славный рыцарь Круглого Стола шёл через улицы, полные вооружённых людей. Кто-то, увидев ободранного, окровавленного, бледного как смерть Персифаля, отводил взгляд в сторону, кто-то при виде этого отталкивающего зрелища принимался безудержно хохотать, хлопая себя по коленям и бессовестно глумясь:
   - Так вот с каким воинством нам придётся воевать! Тебе бы, добрый молодец, вместо пугала в огороде стоять!
   - Ты откуда вылезло, чучело?!
   - Ребята, а с Артуром и воевать не придётся! Выставим это ходячее недоразумение перед нашим войском, и храбрецы из Медвежьего угла сами разбегутся со страху.
   Иногда в Персифаля летели куриные яйца и остатки еды. Каким, оказывается, сильным было в этих людях желание втоптать в грязь и без того униженного человека.
   Наконец, они подошли к какому-то строению и в ожидании встали перед ним. Внимание Персифаля, почти не поднимавшего головы в течение всего пути, привлёк какой-то странный сладковатый запах. Подняв голову, он увидел на городской площади пять длинных деревянных кольев, на которых сидело пятеро мертвецов. Это были трупы его товарищей, трупы пятерых гонцов, с которыми он прибыл из Медвежьего угла. Но почему лишь пятеро? Куда же дели остальных четверых? Неужели держат в темницах, как держали Персифаля?
   Солар и Гелиос нещадно палили, и их белые лучи последовательно делали своё дело, разрушая плоть несчастных рыцарей.
   К горлу Персифаля подкатил новый удушающий спазм. Кто же эти люди, которые сотни лет жили с Медвежьим углом в мире и согласии и вдруг выступили против него войной? Что за бесы овладели их душами?
   Здесь же на площади он увидел залитый запёкшейся кровью алтарь, на котором, видимо, несколько дней назад отслужили службу в честь местного божка. Пролилась ли человеческая кровь или это была кровь жертвенных животных, осталось неясным, однако при виде этих свидетельств кровавой языческой мессы по коже Персифаля пробежали мурашки. Медвежий угол не знал таких жестоких обрядов.
   - Ну, пошёл же, чего встал? - стражник, уладив формальности, связанные со входом к Баязиду, подтолкнул Персифаля между лопаток. И вовремя! Потому что ещё секунда и рыцарь снова лишился бы сознания. Дело было не в слабых нервах. Человек был предельно измучен.
   Баязид с самодовольным видом восседал на цветастом ковре и, скрестив под собою на восточный манер ноги, потягивал какой-то травный отвар. Оказывается, этот азиат и не забывал своих азиатских пристрастий.
   Только теперь, когда "великий воитель Востока" снял свои тяжёлые доспехи, Персифаль смог толком рассмотреть облик своего мучителя. Ничего в его внешности выдающегося не было. Помимо жидкой рыжей бородки Баязид обладал вечно прищуренными как при близорукости глазами неопределённого цвета, белёсыми, почти неразличимыми бровями и плешью на голове. Кожа его была белой почти до бледности. Фигуру было сложно назвать атлетической - покатые, закруглённые плечи. Кроме этого, Баязид, вероятно, был расположен к полноте.
   Теперь Персифаль узнал его. Он и ранее встречал этого человека. Лет двести пятьдесят назад, когда жители Медвежьего угла и Соколиного гнезда объединили свои усилия для возведения моста через один из рукавов Стикса, облегчающего переход в Долину Василисков - там жители Мортуса добывали железную руду. Вероятно, если война всё же будет развязана, за эти копи, которые когда-то были справедливо поделены между двумя селениями, разгорится битва. Если уже не разгорелась...
   Если не считать цветастого ковра и пары подушек, убранство этого помещения ничем не отличалось от горницы, в которой вёл военный совет Артур. Тот же военный демократичный аскетизм. И одежда Баязида ничем не отличалась от одежды остальных жителей Мортуса - те же льняные брюки с рубашкой и кожаные сандалии.
   Впрочем, Персифаль уже уловил какие-то отличия между общественным строем Соколиного гнезда и Медвежьего угла. Например, разница состояла в том, что Артур действительно был лишь старшим среди равных членов общины, никому в Медвежьем углу и в голову не пришло бы назвать его повелителем, как это делали здесь по отношению к Баязиду. Но почему повелитель именно Баязид, а не Ричард Львиное Сердце, который, как известно, и был на протяжении последних пятисот лет старшим среди равных в Соколином гнезде, с тех пор как могучий тур убил на охоте предыдущего старшего - Александра Македонского?
   Оказавшись с глазу на глаз, соперники некоторое время рассматривали друг друга. Баязид сидел, сильно сгорбившись, вобрав голову в плечи как огромная морская черепаха. Хищные глаза азиата с интересом и даже завистью скользили по складной фигуре Персифаля, хотя и облачённой в бесформенное рубище. Затем он покачал головой как будто бы с сожалением, уголки его губ опустились, и глаза неожиданно сделались грустными.
   Перед Баязидом лежали сладости. Взяв одну из них, он, вопросительно посмотрев снизу вверх на стоящего поодаль Персифаля, призывно повертел в своих руках, а затем кинул ему конфету. Однако Персифаль и не пошевелился, чтобы поймать эту подачку. Баязид нахмурился.
   - Ты не принимаешь моей милости?! - с раздражением спросил он.
   Ответом ему было молчание. Тогда Баязид угрожающе поднялся со своего места. Азиат неожиданно оказался невероятно высоким человеком. Изменившись в лице так же стремительно, как и прежде, воитель Востока молча посмотрел на Персифаля уже сверху вниз.
   Собравшись с силами, душевными и физическими, Персифаль первым нарушил это неопределённое молчание:
   - Баязид, я прибыл сюда для переговоров о мире с Ричардом Плантагенетом.
   Понять Персифаля было очень трудно. Отсутствие нескольких зубов и измождённость значительно сказывались на качестве его речи. Но когда до самолюбивого Баязида дошёл смысл сказанного пленным рыцарем, тот был вновь уязвлён.
   - Неужели? - Баязид с удивлением и насмешкой поднял свои белёсые брови. - Да будет тебе известно, неверный, что в Соколином гнезде я являюсь первым после Ричарда. Точнее, являлся...
   Персифаль с удивлением и подозрением вскинул глаза на Баязида. Тот, очевидно, ожидая такой реакции, ответил рыцарю Круглого Стола самодовольным оскалом. Стремительность перемен настроения на лице этого человека поражала. Пожалуй, этой универсальной мимике позавидовал бы даже сам Марсель Марсо.
   - Ты думаешь, мне нужна эта война? - продолжил Баязид. - Считаешь, что мне необходимы ваши охотничьи угодья, ваши копи в Долине Василисков, гибель твоих товарищей. Мне нужно только одно. Я хочу заполучить себе Хромого Тимура. Тогда бы я оставил Медвежий угол в покое. Однако, зная, что Артур никогда не примет этого условия, я вынужден развязать войну. Хотя многие из моих воинов считают, что будут биться во славу Азариса.
   - Зачем тебе Тимур?
   - Он убил моего сына. Это злодеяние должно быть смыто лишь кровью Железного Хромца.
   - Я слышал, что твоего сына убили в бою. Прямого приказа о его убийстве Тимур не отдавал.
   Баязид вновь с удивлением вскинул бесцветные брови. Тем временем Персифаль продолжал:
   - Вспомни, скольких таким образом убил ты. Десятки тысяч людей, погибших в боях с твоими войсками, так же могли бы считать тебя своим убийцей.
   - Тимур лишил меня свободы! - с жаром возразил Баязид. - Пленив меня, равного себе великого воина Востока, он заточил меня в заключение как какого-то дервиша-оборванца без роду и племени. Ты бы мог спасти Мортус от войны, если бы взял на себя смелость убить Тимура и принести его поганую голову ко мне.
   - А как бы я объяснил этот поступок своим товарищам?
   - А ничего и не нужно было бы объяснять. Ты бы мог навсегда остаться в Соколином гнезде и пользоваться моей благосклонностью.
   - Насколько я знаю, в плену ты и сам пользовался благосклонностью Тимура. Он относился к тебе как к равному себе, с почтением и уважением к твоему полководческому таланту и царственному статусу, - Персифаль сделал паузу, переводя дыхание, - пока ты не принял участие в заговоре против него.
   Баязид побагровел от злобы. Надув лиловые вены на бычьей шее, он вскричал:
   - Ты слишком дерзок! Не забывай, что ты мой пленник и твоя жалкая, не стоящая ломаного медяка жизнь в моих руках! Хочешь обратно к крысам, шайтаново отродье?!
   - Не хочу! Ты, очевидно, даже и не представляешь себе насколько там плохо. А ведь у Хромца была возможность дать тебе, неблагодарному, об этом представление... Только он, глупец, ею не воспользовался...
  

Глава 9. В ожидании войны.

Подготовка к обороне и боевым действиям. Посыльный Баязида. Страшное послание. Самосуд. Потеря железных копей. Гибель Пожарского и первые поражения.

  
   Прошло не менее четырёх земных дней с момента отбытия гонцов Медвежьего угла по направлению к Соколиному гнезду. Персифаль принял на себя очень ответственную миссию. Никто не мог предполагать исход этого миротворческого мероприятия, однако в Артуре жила вера в человеческое благоразумие.
   Тем временем в Медвежьем углу не теряли времени даром. За несколько дней укрепили несколько обветшавшие крепостные стены, которые дотоле ни разу не пригождались, кузнецы ковали боевое снаряжение не покладая рук. Тем не менее, оружия и доспехов было недостаточно, чтобы достойно выступить против Ричарда, а запасы железной руды нуждались в скорейшем пополнении. Тем более что, учитывая возросшую потребность в военных специалистах, под оружие были поставлены и представители многих других ремесёл - строители, портные, кузнецы. И обучение боевым навыкам двигалось достаточно быстро. Настолько, что в скором времени большую часть населения городка можно было считать боеспособной. Подобное происходило и во вражеском селении.
   Дозорные отряды, так же как и в Соколином гнезде, не знали покоя. Они постоянно бдели на крепостных стенах селения, внимательно и тревожно вглядываясь в лесную чащу Звериного логова, в береговую линию океана Тетис, в зелёные луга, кажущиеся со сторожевых башен зелёными лоскутками на бескрайнем лесном одеяле - вероломство боевых отрядов Соколиного гнезда ни на минуту не скидывалось со счетов.
   В один прекрасный момент Ланселот, которого Артур как старший назначил начальником городского дозора, поднялся на сторожевую башню, чтобы осмотреть окрестности. Вскоре его внимание привлёк одинокий всадник, стрелой вылетевший из чащи Звериного логова. С его плеча свисал небольшой мешок. Едва завидев пришельца, дозорный отряд, несущий службу у стен, тут же окружил его.
   В это же время Артур в уже знакомой нам горнице, ставшей военным штабом, в одиночестве обдумывал оборонительные и наступательные мероприятия. Внезапно ворвался бледный Ланселот, держащий в руках небольшой чем-то наполненный кожаный мешок, испачканный бордовыми, похожими на кровь потёками. Не говоря ни слова, он протянул ношу Артуру и прислонился к деревянной стене.
   - Что там?! - почти выкрикнул не скрывавший волнения Артур.
   - Я не знаю... Я не решился открыть без тебя..., - Ланселот обессилено сполз вдоль стены на пол.
   Артур порывистым движением сорвал верёвку, которой был подвязан мешок и заглянул внутрь. То, что он увидел там, заставило его потемнеть от гнева. Не в силах более вымолвить ни слова он вынул оттуда отрубленную голову. Это была голова Персифаля. Наполовину прикрытые безжизненные глаза уже подёрнулись мутной пеленой, рот был приоткрыт, в его уголках застыла кровавая масса.
   - Ричард! - взревел Ланселот.
   Вне себя от ярости, он выхватил из-за плеча секиру и что было силы со стоном всадил её в поверхность дубового круглого стола.
   Но в мешочке, распространяющем густой запах человеческой крови, оставалось что-то ещё. Неспособный совладать с потрясением, Артур выронил его из другой руки вместе с остававшимся там содержимым. Это содержимое с глухим стуком ударилось о деревянный пол и выкатилось из мешка. Под ногами оказалась ещё одна голова.
   - Что ещё за напасть?! - Ланселот взял вторую голову в свои руки. - Артур, кто это?!
   Глаза Артура, осматривавшие массивную голову с чёрными кудрявыми волосами, перепачканными запёкшейся кровью, округлились до размеров чайных блюдец. Артур узнал убитого.
   - Это голова нашего врага Ричарда Плантагенета!
   - Ричарда?! Значит, Персифаля убил не он?! Но кто?!
   Порывшись в мешке, Артур достал оттуда завёрнутое в ткань письмо. Его строки, бурые от впитавшейся в них крови, гласили:
   "Артур, останови войну, отдай мне Железного Хромца, и мы разойдёмся с миром. В противном случае с тобой и твоими людьми будет то же, что с Ричардом Плантагенетом и Персифалем. Первый стоял на моём пути к абсолютной власти, второй был дурно воспитан.
   Баязид Первый Молниеносный".
   Баязид всё-таки рискнул выпросить Тамерлана у Артура.
   Артур и Ланселот несколько мгновений стояли, словно оглушённые громом среди ясного неба. Артур в бессильной злобе мял в крепком кулаке ультиматум Баязида и тщетно пытался собраться с мыслями.
   - Баязид?! - протянул вождь. - Ах ты, властолюбивый шакал! Надо бы скорее допросить гонца.
   Только теперь они обратили внимание на возбуждённые голоса снаружи. Выйдя за дверь, они увидели десятка два воинов, беспорядочно толпящихся вокруг чего-то. Воины яростно кричали, но, увидев Артура, разом замолкли.
   - Что здесь происходит?! Разойдись по сторонам?! - потребовал вождь.
   Когда толпа расступилась, Артур с ужасом увидел истёрзанное тело гонца из Соколиного гнезда.
   - Какого чёрта?! - заревел Артур. - Кто позволил вершить самосуд?! Боткина, Боткина скорее!
   - Боткин не поможет. Посмотри, на гонце живого места нет, - тихо возразил Ланселот.
   - Вы что творите, собаки?! Убит Персифаль!.. Его отрубленную голову прислали вот с этим гонцом!.. Это значит, что Соколиное готовит против нас войну! И это не Ричард! Ричард тоже убит! Против нас выступит безжалостный Баязид! Мне нужны хотя бы какие-то сведения о враге! А вы убили источника этих сведений! Кто зачинщик?!
   Артур тяжело дышал в ожидании ответа, но ответа не было, так как зачинщика расправы выявить было невозможно. Ланселот растерянно посмотрел на вождя и шепнул ему на ухо:
   - Артур, опомнись, нет зачинщика.
   - Я прикажу казнить всех! В войну необходима дисциплина! - гневным шёпотом ответил Артур.
   - Артур, мы потеряем людей, а ты потеряешь доверие, поселив страх! Это не лучший выход!
   Артур продолжал тяжело дышать, широко раскрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Злоба душила его.
   - Разойдись! Прочь с моих глаз, прочь, пока дело не дошло до смертоубийства! И передайте всем, что в следующий раз начнутся казни! Лично буду рубить головы отступникам! - вновь кричал он, закрывая покрасневшие от натуги глаза.
   Его слышали многие, а не только те виновные, которые поспешили удалиться с глаз разъярённого вождя.
   Войны не избежать. Теперь это было ясно всем. Но вскоре стало так же ясно, что исход этой войны может быть весьма плачевным для Медвежьего угла - пришли новости, что отряды Соколиного гнезда захватили все копи железной руды в Долине Василисков, перебив всех не пожелавших работать на врага рудокопов. Об этом сообщил единственный уцелевший в новой бойне рабочий.
   Теперь Медвежий угол был отрезан от сырьевого источника, а руды для изготовления жизненно необходимого оружия более не оставалось. Потребовались решительные действия. Полностью перепоручив вопросы обороны Ланселоту, Артур решил направить несколько отрядов во главе с князем Пожарским в Долину Василисков. Им предстояло отбить у врагов столь необходимые в войне железные рудники. Артур доверял опытному воеводе. Однако эта попытка поправить ситуацию обернулась новой трагедией. Враги под командованием Святослава, другого хорошо известного в русской истории князя-полководца, ждали этого шага и основательно подготовили свой ответ. При переходе по мосту через один из рукавов реки Стикс отряды Пожарского попали под град стрел. Это заработали лучники, сидящие в засаде. Половина воинов князя погибла в считанные минуты. Другую половину добили конники, взявшие широкий и длинный деревянный мост в стальной капкан. Не уцелел никто, включая самого Дмитрия Пожарского. Ирония судьбы заключалась в том, что князь Дмитрий Пожарский погиб от рук людей своего далёкого предка - великого князя Святослава. На Земле этих двух представителей династии Рюриковичей разделяли целых семь веков русской истории.
   Это был непоправимый урон. Баязид заметно выигрывал Артура в стратегии ведения войны и военной прозорливости.
  

Глава 10. Осада.

Появление противника. Стратегические раскладки. Враг располагается лагерем. Игра в футбол. Первые боевые действия. Штурм. Обстрел города. Действие тарана. Кораблёв и Перов - участники обороны. Короткая передышка. Исчезновение Франсиско Писарро. Архимед. Штурм возобновляется. Предательство. Пожары. Катастрофа.

  
   Почувствовав свою силу, Баязид сделал решительный шаг. Спустя пару дней после трагедии в Долине Василисков, дозорные Медвежьего угла увидели приближающуюся к посёлку военную силу. Целые полки Баязида подобно саранче серой массой двигались вдоль пустынного океанского побережья, просачивались сквозь лесную чащу, заполняя каждое свободное между громадными деревьями место. Первым сопротивление захватчикам оказал лесной дозорный отряд. Но что такое несколько десятков отважных бойцов против той армии, которую четвертый турецкий султан привёл под стены Медвежьего угла.
   Артур, стоявший на самой макушке дозорной башни, с тревогой вглядывался в грозную силу, которая, очевидно, появилась здесь с твёрдым намерением покончить с обитателями Медвежьего угла. Рядом стояли Ланселот, Влад Дракула, окончательно оправившийся стараниями Сергея Петровича Боткина после ранения в бою, Хромой Тимур и другие военачальники. Артур искоса поглядывал на Хромца и временами обращался к мысли о том, чтобы отдать его в руки Баязида и спасти поселение от разорения, а его жителей от беспощадной бойни. Но эту мысль старший тут же отгонял как малодушную и недостойную великого воина. Сам Хромец не знал о требовании Баязида, иначе, возможно, самоотверженно вызвался бы пойти к нему на встречу.
   Артур также обдумывал возможность решающей битвы у стен города, но понимал, что не сможет справиться с Баязидом. Вооружением воины Медвежьего угла заметно уступали бойцам Соколиного гнезда - сказался недостаток сырья для изготовления доспехов и оружия. Немало людей было потеряно в бойне на мосту через рукав Стикса. В общем, обстоятельства складывались явно не в пользу войска Артура.
   Подойдя к городу, армия Баязида взяла его в кольцо. Пути ухода из Медвежьего угла были окончательно отрезаны. Впрочем, никто и не думал сбегать. Куда?! Сбежать, чтобы жить на Мортусе в диких условиях? Другого селения, кроме вражеского Соколиного гнезда не было на всей планете.
   Артур не исключал возможного нападения на город и осады и поэтому позаботился о дополнительной заготовке провианта. С питьевой водой проблем не было. Жители селения пили воду подземных источников из городских колодцев. Возможно, Медвежий угол даже сможет выдержать довольно длительную осаду вплоть до её окончательного снятия. Люди Артура были защищены крепкими стенами, с которых можно было вести круглосуточный обстрел войска Баязида, расположившегося лагерем прямо за ними. В конце концов, восточный захватчик не располагал стотысячной армией и его люди могли бы рано или поздно закончиться. При таком раскладе долго не повоюешь. При этом в арсенале войска Артура были катапульты, способные метать тяжёлые камни в самую гущу вражеских сил. В случае, если супостат рискнёт взбираться по крепостным стенам, ему на голову польётся крутой кипяток и даже кипящая смола. Говоря иными словами, воины Медвежьего угла были готовы отчаянно обороняться. Все необходимые для этого приготовления были сделаны.
   Артур ожидал, что Баязид начнёт действовать первым, но тот почему-то не спешил. Появившись у крепостных стен, его войско не устремилось тут же карабкаться вверх на приступ, неизбежно купаясь в кипятке и обвариваясь в расплавленной смоле, а стало не спеша располагаться лагерем - воины принялись охотиться, и тут же, разводя костры, лакомиться добытой дичью. Окружавшие город участки земли, на которых росла рожь и пшеница, безжалостно вытаптывались ногами неприятеля. Земледельцы Медвежьего угла, наблюдающие за тем, как воины Баязида хозяйничали на возделанных ими полях, скрежетали зубами в бессильной злобе - так обращаться с хлебом мог тот, кто не был хозяином, тот, кто не растил его.
   Позади лагеря развернулись цветастые шатры: один побольше - шатёр Баязида и два поменьше - то были шатры Оливера Кромвеля и Эрнана Кортеса. Среди них не стояло шатра ещё одного из главных воевод войска Баязида - князя Святослава. Привыкший в своей короткой героической жизни русского князя-воина спать на конской попоне под открытым небом среди простых ратников, князь и на Мортусе не изменял своему обыкновению. Казалось, он считал всякий комфорт и изнеженность недостойными простого солдата, каковым он, по сути, являлся.
   Да и выглядел он совершенно так же, каким его в Х веке увидел и описал византийский историк Лев Диакон: не высокого и не низкого роста, с густыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными усами. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны её свисал клок волос -- признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерны, но выглядел он хмурым и суровым. Одеяние его было белым и отличалось заметной чистотой.
   В лагере Баязида был ещё один человек, оказывавший заметное влияние на умы воинов армии из Соколиного гнезда. Это был известнейший в истории средневековой Европы испанский инквизитор Томмазо Торквемада. Этот церковник, пославший в XV веке на костёр сотни еретиков во имя веры Христовой, на Мортусе стал активно проповедовать культ Азариса. Культ этот, однако, был сформирован язычниками ещё до появления Торквемады на этой планете, но инквизитор возвёл этот культ в ранг настоящей религии с множеством языческих элементов. Так, в этом культе существовало жертвоприношение священных животных, а также параллельное поклонение Солару и Гелиосу, которые в проповедях Торквемады провозглашались сыновьями Азариса. О Христе Торквемада, очевидно, предпочёл забыть, тонко уловив настроения тех людей, в чьём окружении он оказался после своей смерти. Большинство из этих людей были язычниками, поклонявшимися силам природы и неведомому Азарису. Эта вера была невероятно сильна в Соколином гнезде и коснулась даже приверженцев иных конфессий.
   Любопытно, что в Медвежьем углу никакого всеобщего поклонения каким-либо силам не существовало, хотя отдельные поклонники Азариса там существовали. Когда Торквемада понял желание Ричарда Плантагенета, а затем и Баязида покончить с Медвежьим углом, он провозгласил этот поход походом веры по образу и подобию средневековых Крестовых походов. Таким образом, Баязид был силён не только хорошо вооружённым войском и опытными полководцами, но и влиятельным идеологом, способным поднять людей на сражение во имя веры.
  
   Со стороны многотысячного лагеря звучал гул оживлённых, даже беззаботных голосов. Иногда этот гул несколько стихал, и вместо него раздавалось чьё-то ладное пение, сопровождаемое перебором струн на лютне. Порой воины разных эпох вставали играть в мяч. Эту забаву открыли жителям Мортуса европейцы, появившиеся на планете в течение последних нескольких сотен лет. А одним из первых европейцев, увидевших скачущие шары, был небезызвестный нам испанский конкистадор Франсиско Писарро, который теперь вместе с другими защитниками крепости наблюдал игру со стен. Тогда, в далёком шестнадцатом веке, когда испанцы пересекли Атлантический океан для покорения империи инков, они с интересом познакомились с диковинной игрой американских индейцев, искусно управляющихся скачущим валуном. Писарро был сбит с толку! Ведь валуны не могут подпрыгивать и взлетать на головокружительную высоту, при этом не оставляя ушибов на руках хватающих их людей. Затем выяснилось, что удивительный шарик в действительности был не камнем, а упругой массой, получаемой из древесного сока гевеи - вечнозелёного американского дерева, которое произрастало и в этом мире. Однако то был грубый мяч, слепленный из каучука. На Мортусе же нашлись умельцы, способные изготавливать лёгкие, наполненные воздухом изделия. Разумеется, эта забава со всеми её особенностями была известна и в Медвежьем углу.
   Глядя на то, как воины вражеского войска, разделившись по командам, беззаботно гоняют мяч по полю, Ланселот со смехом предложил Писарро:
   - А может, стоит предложить Баязиду игру, да и разойтись после по разным углам без драки и мордобоя. Говорят, в двадцать первом веке на современной Земле страны не воюют, а играют в мяч, болея всем миром. И успехи национальных команд приравниваются чуть ли не к военным победам.
   - Наивный, - нахмурившись, ответил великий конкистадор, - и в двадцать первом веке на Земле воюют, а в двадцатом, говорят, люди устроили две таких войны, что живые завидовали мёртвым. Например, наши потомки научились устраивать пожары, которые в считанные секунды сжигают целые города, не оставляя ничего, расплавляя даже камни будто бы это кусок олова.
   - Да, хорошо, что мы тогда уже не жили. Надеюсь, никто из наших потомков, живущих в Соколином гнезде, не научил Баязида устраивать такие пожары, - помрачнев, ответил Ланселот.
   Штаб Артура был подавлен и сбит с толку таким уверенным и даже бесстрашным поведением неприятеля. Казалось, игроки совсем не опасались возможной атаки со стороны Медвежьего угла. Это было даже не бесстрашие, скорее, безрассудство либо особая психологическая тактика захватчиков.
   Однако Ланселот, увлёкшись зрелищем, временно забыл о надвинувшейся на город смертельной опасности. Он залюбовался слаженной игрой, азартом и мастерством игроков, красотой забиваемых в ворота голов. Живи Ланселот на Земле в двадцать первом веке, он, очевидно, был бы заядлым любителем футбола - из тех, которые покупают билет на мировой чемпионат за год, если не за два до его открытия, из тех, кто до боли в сердце расстраивается из-за поражения любимой команды. Поэтому Ланселот неожиданно почувствовал огорчение и разочарование, когда кто-то из дозорных, также наблюдавших игру со стены, выстрелил в мяч на потеху своим товарищам. Этот дозорный был отличным стрелком. Стрела, выпущенная им, моментально нашла стремительно несущийся в воздухе спортивный снаряд. Игра была бесславно окончена под дружный издевательский хохот дозорных Медвежьего угла.
   Игроки, бывшие секунду назад увлечёнными футболистами, увидев безнадёжно обмякший мяч, тут же вспомнили, зачем они сюда пришли. Они похватали свои луки и выпустили дюжину стрел в лагерь обидчиков. Это был глупый и необдуманный поступок. На городских стенах, казалось, только того и ждали. Через секунду в лагерь захватчиков полетел уже целый град стрел. Тетива весело зазвенела, выпуская оперённые стрелы, которые с таким же весёлым свистом в считанные мгновения преодолевали расстояние в сотню метров и вонзались в натренированные торсы недавних футболистов.
   При виде воинов, один за другим падающих навзничь подобно скошенным колосьям, в лагере Баязида возникла паника. Пожалуй, такое начало не входило в замыслы агрессоров. Возможно, они рассчитывали на малодушие людей Артура. Но атака, так или иначе, состоялась. Ободрённые видом смятённого противника, лучники, моментально облепив бойницы стен Медвежьего угла, усилили атаку.
   Вскоре словно по команде заработали катапульты, отправляя в стан врага тяжеленные глыбы, предусмотрительно выломанные в течение последних нескольких дней на ближайших каменоломнях.
   Один из огромных камней избрал своей целью невысокий шатёр Кортеса. С крепостных стен видели, как под его тяжестью узорчатая ткань шатра всколыхнулась, словно последний язычок гаснущего пламени, и начала, пузырясь от наполняющего её воздуха, оседать, увлекаемая падающим шатровым шестом. При виде этого зрелища со стен раздались победные вопли. Там знали, что в шатрах размещались военачальники. Но Кортес уцелел. Едва увернувшись от падающего с треском шатрового шеста, он тут же был плотно укрыт упавшей тканью. Валун, приземлившись в полуметре от него, самого конкистадора не задел. Взрезав охотничьим ножом упругую материю, он с лёгкостью выбрался наружу и принялся усмирять панику. Было необходимо, поборов смятение, идти на штурм либо... нужно было переждать совсем чуть-чуть, и тогда вовсе не Артур диктовал бы сценарий сражения.
   Поняв, что в неразумно поставленных шатрах оставаться опасно, к тому же было не время в них отсиживаться, из своих укрытий выбежали друг за другом Баязид и Оливер Кромвель. Да и вовремя. Вслед за этим почти одновременно упали их собственные шатры, пораженные катапультами Медвежьего угла. Артур был явно недооценён Баязидом. Камнемёты оказались вполне действенными. Никто не ожидал, что их дальнобойность преодолеет даже расстояние до полководческой ставки, которая располагалась позади всего лагеря.
   Разумеется, пострадала не только ставка, но и, прежде всего, обозы с провиантом и оружием. Войско Баязида спешно отступало подальше от смертоносных крепостных стен, уводя и всё пригнанное хозяйство. Но это было совсем не просто сделать. Камнемёты непрестанно крушили обозы, а увести их мешали лучники, поражавшие тягловых лошадей. Стрелки также не забывали и о людях. Казалось, для войска Баязида наступила катастрофа. Так бесславно закатывалась его вот-вот возрождавшаяся полководческая звезда. В Медвежьем углу ликовали. Явно уступая Баязиду в военной силе, Артур, похоже, мог, не выходя за границу крепостных стен, нанести Баязиду такой сокрушительный удар, от которого он мог вовсе не оправиться.
   С огромными потерями армия из Соколиного гнезда сумела, наконец, отойти на относительно безопасное расстояние от городских стен, прижавшись к самому краю окружавшего Медвежий угол леса... И продолжила выжидать... Казалось, никто во вражеском лагере и не собирался ответить мощным штурмом. Никто даже не думал хотя бы собрать многочисленные трупы погибших товарищей, которыми были усеяны подступы к крепости. Это было небезопасно.
   Защитники Медвежего угла дружно улюлюкали со стен его крепости и задирали отступившего противника. Многим казалось, что перелом в противостоянии уже наступил - враг поджал хвост и, осознав свой провал, с минуты на минуту двинется восвояси.
   Однако Артур как опытный военный стратег хорошо понимал, что это лишь временное и обманчивое затишье, которое в скором времени может смениться бурей, сокрушительным ураганом. Не для того пришли сюда захватчики, чтобы отсиживаться у стволов деревьев Звериного логова. И он оказался прав.
   Спустя несколько часов Ланселот взобрался на смотровую башню, в которую превратили ветряную мельницу, чтобы оценить обстановку. Внезапно он побледнел и принялся неистово зазывать наверх других членов штаба, стоящих внизу.
   - Смотрите! - вдруг воскликнул Ланселот, когда на башне появились Артур, Писарро, Дракула и Тамерлан, и показал пальцем куда-то влево.
   Вдоль береговой линии двигались катапульты и одно стенобитное орудие.
   - Да-а-а..., - протянул опешивший Артур, - мы имеем дело с весьма серьёзным врагом. Я не исключал этой опасности. Нам придётся приложить все усилия для надёжной обороны города, иначе будет туго. Если Баязид прорвётся в Медвежий угол, наша крепость падёт. Мы не располагаем достаточным вооружением, чтобы биться на равных. Однако главное, чтобы он не начал бить стены с юга, со стороны океана. Там каменная кладка тоньше, чем где-либо в стенах крепости. Хотя.., - Артур на секунду задумался, - этот участок очень узкий. Вероятность того, что противник ударит именно туда, крайне мала.
   Действительно, чтобы начать штурм войско Баязида ждало дополнительных устройств, которые двигались медленнее основных сил и подошли к стенам города с некоторым опозданием. Баязид не желал тратить свои силы бездарно, хотя так в конечном итоге не получилось.
   Когда ожидаемые Баязидом устройства вошли в зону досягаемости камнемётов Медвежьего угла, защитники крепости сделали несколько пробных выстрелов, преследуя цель уничтожить подошедшие орудия противника. Однако ничего не вышло. Попасть было трудно. В ответ враг развернул свои камнемёты и сделал несколько собственных пробных выстрелов прямо в стену. Стена крепости затрещала, но никаких брешей не появилось. Впрочем, враг, очевидно, и не рассчитывал пробить её. Следующие глыбы полетели прямо в город, начав моментально приносить разрушения и уносить жизни защитников. Деревянные строения с треском ломались под ударами катапульт армии Баязида. Один камень снёс с верхушки городских стен целую группу защитников: кто-то погиб моментально, приняв на себя несовместимый с жизнью сокрушительный удар, кто-то лишился жизни при неудачном падении с высоты в десяток метров.
   Другая глыба угодила прямо в огромный котёл, доверху заполненный крутым кипятком. Разлетающиеся брызги этого вара ошпарили целую дюжину защитников, дежурящих на этом участке подготовки обороны.
   Но то была лишь артподготовка. В скором времени в ход пошёл таран. Это чудовищное орудие представляло собой длинную толстую балку, изготовленную из массивного ствола дерева, снаб­женную крепким железным наконечником. Эта балка была посередине подвешена на толстых канатах к другой поперечной балке, установленной своими концами на крепких столбах. Механизм этот был укрыт сплошной кровлей, сплетенной из гибких ветвей и обтянутой сверху кожами. Эта кровля защищала солдат, приводящих таран внутри конструкции в действие.
   Нападающие, защищаясь помимо кровли широченными щитами, подкатили таранное устройство к громадным дубовым городским воротам. Сверху эта процессия напоминала какую-то исполинскую черепаху с гигантским гребнем в передней её части.
   Обороняющиеся всеми силами старались не допустить приближения катастрофы. Десятки лучников сыпали с городских стен целыми тучами стрел, заслонив своим числом даже яркий вечный свет Солара и Гелиоса, потоками лилась горящая смола, от которой кровля тарана вскоре начала тлеть. Если бы не толстые шкуры, она бы уже давно полыхала пламенем, но нападающим удавалось сбивать огонь. Враг начал нести потери, однако под прикрытием собственных сил таранщикам удалось начать атаку на ворота.
   Бум-бум-бум!!! Тр-рр-рр!!! Хрр-рр-р!!! Бум!!!
   Таранная балка, равномерно раскачиваемая солдатами из Соколиного гнезда, с треском врезалась в поверхность ворот. Протягиваясь из надвратных бойниц, вниз, свешенные на верёвках, поползли большие мешки, набитые ветошью и соломой. Эти мешки должны были послужить подушками для смягчения ударов железного наконечника. Однако продержались они недолго, будучи в скором времени обрезанными атакующими бойцами.
   Каждый из этих глухих ударов, иногда сопровождаемый треском поддающегося ему дерева, отзывался гулким эхом в сердцах и головах защитников крепости.
   - Не могу я больше, братцы! - один из лучников, не выдержав напряжения боя, стал карабкаться на зубец крепости, над которым со свистом пролетали вражеские стрелы.
   - Ты куда лезешь, дурак?! Убьют ведь! - с ужасом вскричали его товарищи.
   - Пусть убьют! - отчаявшийся лучник размазывал по лицу слёзы. - Не могу я больше братцы! Всё равно нас всех перебьют! Пусть уж лучше сейчас! - с этими словами воин вскарабкался на зубец, однако тут же в нескольких местах был прошит вражескими стрелами и, смертельно раненный, полетел головой вниз на сторону врага.
   - Укрепляем ворота изнутри! - неистово кричал Влад Дракула.
   Вслед за этим изнутри у ворот выросли баррикады из разнообразного строительного мусора, оставшегося после укрепления стен: глыбы всех мыслимых размеров, огромные брёвна.
   При этом полномасштабного, всестороннего штурма крепости пока не происходило. Баязид берёг свою живую силу, сочтя потери, понесённые в результате неосторожной игры в футбол, чересчур расточительными.
  
   А что же наши старые знакомые Матвей Кораблёв и Яков Перов? Мы оставили их на лесной поляне в состоянии полного недоумения от ощущения присутствия в кадре какого-то страшного, необыкновенно реалистичного исторического фильма. Со временем эти недоумение и страх не прошли, а лишь усилились.
   Во время обороны города друзей поставили на катапульты. В их обязанность входило подносить тяжеленные глыбы к камнемётному устройству. Когда в ответ полетели камни из стана противника, Кораблёв задрал голову и буквально не мог заставить себя опустить её обратно. Ужас быть раздавленным шальным валуном и умереть ещё раз не позволял этого сделать. И это спасло ему жизнь, когда громадный камень попал в чан с кипятком. Кораблёв был рядом с этим котлом и успел резко отскочить в сторону в тот момент, когда потоки вара расплескались на стоящих рядом защитников.
   Вид обваренных, стонущих от адской боли людей произвёл на него крайне тяжёлое впечатление.
   Затем заработал таран.
   Бум-бум-бум!!! Тр-рр-рр!!! Хрр-рр-р!!! Бум!!!
   Матвей, услышав ансамбль глухих ударов тарана и треска ломающегося дерева, в панике прижался к округлой стене дозорной башни и бессильно сполз под неё. Он больше ничего не слышал: ни воплей смертельно раненных людей, ни боевых кличей бьющихся на стенах защитников, ни какофонии боевой суматохи - лишь этот равномерный стук, идущий от городских ворот.
   В отчаянии он заткнул уши, но стук, словно символ неотвратимо приближающейся гибели города, просачивался внутрь, в самый мозг, будто терпеливая вода, не ведающая преград, не знающая устали.
   Бум-бум-бум!!! Тр-рр-рр!!!
   Кораблёва растолкал Ланселот. Его голос с трудом прорывался к ушам Матвея сквозь шум боя:
   - К орудию, парень, не время сидеть! Нельзя сидеть, иначе все погибнем! Слышишь?! Не сиде-е-еть!!!
   Матвей округлёнными глазами, ничего не понимая, смотрел в искажённое лицо Ланселота.
   - Парень, да тебе только коров доить да сопли маленьким детишкам подтирать! Вставай! - с демонической злобой завопил Ланселот и молниеносным движением цепких рук поставил Матвея в вертикальное положение. - В бой!!!
   Получив вслед за этим напутствием здоровенную, но весьма поднимающую боевой тонус оплеуху от начальника обороны крепости, Матвей пришёл в себя и с удвоенной силой принялся ворочать громоздкие валуны, подтаскивая их к камнемётному орудию.
   А что же Перов? Яков, дежурящий совсем на другом камнемёте, не был в поле зрения Кораблёва. Поэтому Матвей не мог видеть, что его лучший друг с самого начала обстрела получил удар по голове каменным обломком и теперь лежал где-то совсем без сознания.
   Тем временем враг, очевидно, вовсе выбился из сил. Несмотря на треск, сопровождающий каждый удар тарана, ворота пока и не думали поддаваться натиску. Слишком хорошо они были укреплены или таран был для них слабоват. Вместе с тем одному из крепостных камнемётов, как раз тому, у которого сражался Матвей Кораблёв, наконец, удалось вывести из строя самую мощную из вражеских катапульт. Глыба, посланная в сторону врага, размолотила в щепки орудие, причинявшее защитникам крепости столько беспокойства, и побила камнеметателей.
   Одновременно с этим один из защитников цитадели, здоровенный детина, способный, пожалуй, задушить своими громадными руками и лесного зубра, коими было богато Звериное логово, поднялся над воротами и, сбросив каменный валун прямо на железный наконечник тарана, сумел отбить его. Стенобитное устройство было выведено из строя.
   Баязиду потребовалась передышка либо принципиальная смена тактики.
   Наконец-то обороняющиеся смогли перевести дух, подкрепиться, посчитать убитых и оказать помощь раненым.
   Всё ещё не веря, что он пережил этот смертоносный обстрел, Матвей передохнул, присев у катапульты, и отправился на поиски Якова. Однако нашёл он его уже тогда, когда Перову оказывали помощь, перевязывая проломленную голову чистой тканью.
   - Он будет жить? - спросил Кораблёв у вездесущего Боткина.
   - Будет, голубчик, будет жить твой дружок. Повезло ему. Камушек лишь чиркнул ему по макушке, иначе быть ему вовсе без головы. Вон как тем беднягам, - Боткин показал на гору убитых при обстреле.
   Действительно, при виде этих изуродованных громадными камнями тел Матвея с непривычки брала оторопь. Одного взгляда на эту кучу трупов, которые всего лишь пару часов назад были полными жизни молодыми людьми, было достаточно, чтобы почувствовать неприятную мягкость в конечностях и головокружение.
   Туда-сюда сновали медики, собранные в Медвежьем углу в ремесленное сообщество, возглавляемое Боткиным. Им пришлось жарко. Число раненых в течение боя постоянно пополнялось и поэтому организовать помощь одновременно всем было невозможно. Однако и целые и невредимые защитники цитадели оказывали посильную помощь, несколько облегчая труд врачей.
   Воспользовавшись передышкой, способной прекратиться по неисповедимой воле Баязида в любой момент, Артур собрал свой штаб. Правда, сделал он это не в горнице, которая была уничтожена каменным обстрелом, а прямо на дозорной башне. Кроме этого, с неё открывался вид на вражеский лагерь, и поэтому оттуда совещающимся было проще судить о намерениях противника.
   Штабом было принято решение придерживаться оборонительной тактики, выматывая противника до предела насколько это возможно. Также было предложено привлечь учёных для расчёта наиболее точной траектории полёта камней. Это было нужно для выведения из строя вражеских камнемётов - представители науки должны были сообщить, учитывая взаимное расположение метательных машин, камни каких габаритов и какова сила броска должны быть применены, чтобы попадания были более точными. Возможно, такой научный подход к организации военного дела был довольно наивным. Расстояния между перестреливающимися катапультами могли быть определены лишь на глаз, что в принципе исключало точность расчётов.
   Члены штаба не сразу обратили внимание на отсутствие Франсиско Писарро, а обнаружив это, обеспокоились. Все военачальники, отделавшись более или менее серьёзными ушибами или ссадинами, тем не менее, пережили бой. Конкистадора нигде не было. Это значит, что он мог быть убитым и находиться под завалами разрушенных строений. Он также мог быть найден, но не опознан. В любом случае исчезновение человека в подобных обстоятельствах не сулило ничего хорошего. Артур тут же отдал приказ разыскать испанца или хотя бы найти его тело.
   Передышка была недолгой. Чтобы собраться с силами, атакующим потребовалось всего лишь несколько часов. После этого лагерь Баязида вновь пришёл в движение, разворачивая свои боевые орудия. Вновь, как и прежде, был выкачен таран. Видимо, его сумели починить. Защитники снова собрались с духом и, стоя у бойниц, сосредоточенно выжидали дальнейших действий противника. Впрочем, действия его были вполне предсказуемы: вновь будет долбить непреодолимые для него дубовые ворота, помотает нервы защитникам Медвежьего угла, потеряет ещё больше в своей живой силе, выдохнется и вернётся на исходные позиции...
   Глядишь, Медвежьему углу удастся разбить ещё пару камнемётных орудий... Чем плеваться будешь, гадюка беззубая? Да и вообще! Шёл бы ты отсюда, Баязид, пока цел! Скоро и людей у тебя не останется. Пока ты, конечно, сильней, но это в близком бою, а взять крепость тебе явно не под силу.
   Выполняя приказ Артура, вместе с защитниками на стенах появился учёный, намеревавшийся рассчитать траекторию полёта вражеских снарядов. Это был знаменитый математик и инженер из древнегреческих Сиракуз по имени Архимед. В то время как его помощники стояли невдалеке и выполняли какие-то предварительные замеры, он, щурясь от яркого дневного света, вглядывался в даль, тщетно пытаясь определить приблизительное расстояние от стен крепости до орудий противника, и делал угольком какие-то пометки на куске жёлтой бумаги. Очевидно, пока его труды были напрасны. Орудия постоянно меняли место своего расположения, из-за чего учёному приходилось часто перечёркивать только что написанное и скрупулёзно составлять новые расчёты. Но и они тут же устаревали. В результате, утомившись от бесполезного труда, Архимед в буквальном смысле опустил руки и с усталым выражением стал выжидать, когда, наконец, противник выберет постоянное место для камнемётных орудий.
   Баязид не сдавался, но после отражения первого удара, несмотря на потери, в сердцах защитников крепости зародилась надежда. Показалось, что крепость для агрессора действительно неприступна, и вскоре он уйдёт, осознав тщетность своих попыток.
   Но Артур понимал, что опасность не стала меньше. Пробить ворота с использованием таранного устройства было лишь делом времени, а терпеть и с маниакальной настойчивостью добиваться своего Баязид умел. Поэтому вождь Медвежьего угла не разделял общего ликования по поводу кратковременного успеха в обороне крепости. Тем более, что треск ломающегося дерева ясно давал понять, что ворота потихоньку, но неотвратимо поддаются ударам.
   Однако к удивлению осаждённых таран поехал не к воротам, как прежде, а направился куда-то влево.
   Артур, наблюдая за манёврами противника с высоты надзорной башни, испытывал смесь удивления и ужаса. Этот ужас рос в нём вместе с очень смутной догадкой, которая с каждым новым метром, преодолённым таранным устройством, переходила в уверенность. Атакующие двигались к южной стороне... Пальцы вождя, намертво впившись в каменные парапеты смотровой башни, побелели от напряжения... К южной стороне крепости, смотрящей в сторону океана... Туда, где... Нет, не может быть... Да нет же... туда... именно туда, где кладка слабее, куда более слабее, чем кладка внутри всех остальных стен, слабее, чем городские ворота! Но как же они догадались об этом слабом месте?! Как?! Пропавший Писарро!!! Господи, коварный конкистадор предал их!!! Переметнулся в стан врага, раскрыв перед супостатом все карты! Вот куда он делся! Но каким же образом ему удалось исчезнуть из крепости незамеченным, ведь все пути выхода были на виду? Подземных подкопов не было. Их никто бы и не успел устроить.
   Вместе с этими безрадостными открытиями пришло осознание того, что цитадель более не удержать. Противостояние достигло завершающей фазы. Менее чем через несколько часов в город войдут отлично вооружённые головорезы Баязида и устроят беспощадную бойню. И Франсиско Писарро, этот беспринципный испанец, будет среди этих разбойников.
   Артур посмотрел на лица своих товарищей. На них выражалось смятение и недоумение, но, очевидно, никто, кроме старшего, пока не осознал, что именно произошло.
   - Влад, - обратился вождь к Дракуле, - нужно немедленно укреплять южную стену, самое слабое место в стенах крепости!
   Румынский господарь вопросительно взглянул на Артура. Казалось, в этот момент колючие, как шипы, глаза воеводы были способны проколоть собеседника насквозь. Старший понял этот лишённый слов, но от этого не менее выразительный вопрос.
   - Да, да, именно туда ударит Баязид!
   Дракула не отводил огромных изумрудных глаз. Артур вновь понял его без слов.
   - Нас предал Франсиско Писарро, - теперь вождь обращался ко всем членам штаба. - Крепитесь, братья, придётся биться насмерть!
   Артур еле успел договорить. Едва он произнёс последние слова, в дозорную башню, на которой стояли все воеводы, врезалась каменная глыба. Это, обеспечивая подход тарана, заработали исправные камнемёты врага. Вновь начался обстрел. Однако на сей раз в крепость полетели не только камни, но и горшки с какой-то горючей жидкостью. Приземлившись, горшок разбивался, извергая горящие потоки, воспламеняя строения, обжигая людей. Оказалось, что Баязид воспользовался нефтью, которую можно было добыть невдалеке от Соколиного гнезда. Защитники с удивлением и ужасом наблюдали убийственное действие новых снарядов. Осаждённые, включая Артура, даже не знали, что на Мортусе можно добывать эту чёрную маслянистую жидкость. Это было недавним открытием жителей Соколиного гнезда.
   В городе мгновенно начались пожары, улицы заволокло едким, разъедающим глаза и затрудняющим дыхание дымом. Казалось, началась совершенно беспорядочная беготня, не имеющая ничего общего с организованной обороной города. Но это происходило лишь в первые минуты после начала пожаров. Паника была недопустимой, это означало бы фактическую капитуляцию.
   - Укрепляем южную стену! - кричал сквозь закопчённый воздух Ланселот, сам от копоти ставший похожим на африканского аборигена.
   - Укрепляем южную стену! - вторил ему на соседнем участке Влад Дракула.
   Все силы были брошены на возведение баррикад в том месте крепостных укреплений, которое было самым слабым. Туда же были стянуты наиболее боеспособные силы обороняющихся, чтобы с высоты стен обрушить на таранщиков всю мощь обороны.
   Когда ударил таран, выяснилось, что Артур очень точно предугадал ход действий нападающих. Враг бил именно туда, где сопротивляемость укреплений была наименьшей, чем косвенно подтвердил предательство в рядах защитников Медвежьего угла.
   Под звук монотонных ударов стенобитного устройства защитники с отчаянием обречённых старались успеть с возведением дополнительного укрепления. В ход шли громоздкие брёвна, обломки, валуны. Но когда после дюжины мощных ударов по стене пробежала изломанная трещина, стало ясно, что счёт пошёл на десятки минут.
   Артур отдал приказ прекратить укрепление стены и собраться всем защитникам в месте будущего пролома. Лучники, конные, пешие - в скором времени все осаждённые были готовы отчаянно отбивать последнюю и самую решающую атаку врага. При этом оборонительные мероприятия не прекращались ни на минуту: ливень стрел, раскалённой смолы и кипятка по-прежнему лил со стен по атакующим, заставляя их нести бесчисленные потери.
   Тем временем Баязид уже стянул собственные основные силы к южной стороне крепости, чтобы, не теряя ни мгновения, войти в город в образовавшуюся брешь. Со стен крепости его полки выглядели, словно собравшимися на парад: чинно выжидали ровные конные ряды, слева и справа поставленная в точном порядке застыла пехота. Лишь катапульты не прекращали своей разрушительной работы, швыряя на головы обороняющихся воинов камни и зажигательную смесь. Да ещё лучники Соколиного гнезда, действуя как прикрытие для таранной атаки, продолжали сыпать стрелами в ответ лучникам обороны. Эта дуэль не прекращалась ни на секунду: дождь стрел с одной стороны сталкивался с таким же дождём с другой. Стрелы, встречаясь в воздухе, ломались друг об друга как хрупкие спички и, прервав полёт, сыпались жалкими обломками на землю, не достигнув своей цели. Вскоре на подступах к крепости вырос настоящий курган из недолетевших стрел.
   А таран работал, неуклонно приближая момент бойни.
   Бум-бум-бум!!!
   Появившаяся трещина заметно расползлась, из её тёмного нутра с еле слышным шорохом посыпался песок, входивший в состав раствора, которым скрепляли кладку.
   Бум-бум-бум!!!
   Стена густо покрывалась всё новыми трещинками, пути их беспорядочно пересекались, подобно путям небесных тел. Затем в движение пришёл один из рядов огромных кирпичей. С каждым новым ударом они всё больше и больше выдвигались из своей кладки.
   Бум-бум-бум!!! Тр-р-р!!!
   Стена с грохотом рухнула и окутала густыми клубами пыли вмиг образовавшуюся пробоину. Едва пыль осела, дав дорогу лучам Солара и Гелиоса, атакующие и осаждённые, наконец, смогли увидеть лица друг друга. На одних лицах были запечатлены ликование и боевой азарт, на других отчаянная решимость держаться до последнего бойца и беспощадность к захватчикам.
   С боевым кличем, который наверняка был слышен и в Долине Василисков, противники бросились уничтожать друг друга.
  

Глава 11. Предательство.

Конкистадор покидает цитадель. Проникновение во вражеский лагерь. Разговор с князем Святославом.

   А что же коварный конкистадор Франсиско Писарро, стараниями которого и разразилась катастрофа? Каким же образом хитрый испанец сумел выбраться из крепости незамеченным для защитников?
   Дело в том, что к одному небольшому участку цитадели вплотную примыкал густой лес, из-за чего этот участок почти не просматривался со стороны противника и не был доступен для его осадных орудий - главным образом, поэтому смысла штурмовать его не было. По этой причине обороне этого участка осаждённые уделяли меньшее внимание, хотя, несомненно, смогли бы отразить удар, если бы противник полез на штурм именно здесь. Появление здесь Писарро не вызвало никаких подозрений, тем более, что в пылу боя отличить его от других защитников было трудно. А когда конкистадор нырнул в одну из бойниц и спрыгнул на землю, этого и вовсе никто не разглядел. К тому же в этот момент стало ясно, что первая атака Баязида выдыхается, враг ослабил напор и стал отходить на исходные позиции, и внимание обороны несколько ослабело.
   Таким образом, Франсиско Писарро вполне благополучно и незаметно покинул крепость и углубился в лес, из которого он вышел уже непосредственно у лагеря врага.
   Завидев незнакомца, выходящего из леса, воины Соколиного гнезда тут же схватили его и привели к Святославу. Князь тем временем, подстелив под себя конскую попону, в одиночестве приводил в порядок своё оружие: чистил остроконечный шлем, обтачивал клинок меча, не забывая уделять внимание и своему любимому коню. Рядом стоял кубок с вином, который полководец временами подносил к губам. Со времён войн с печенегами, хазарами и ромеями Святослав любил уединение, во время которого, сохраняя полное молчание, можно было собраться с мыслями и что-нибудь обдумать. В те далёкие времена, более тысячи лет назад, дружине, совершавшей вместе с князем-воином дальние походы от Среднего Поволжья до Каспия, от Северного Кавказа и Причерноморья до Балкан, было хорошо известно его обыкновение уходить в себя во время занятий нехитрым походным хозяйством. Александр Македонский древней нашей истории, как его назвал историк Н.М. Карамзин, не любил, когда его отвлекали от мыслей.
   Однако теперь пришлось отвлечься. Беглец из вражеского лагеря мог стать весьма незаурядным подарком судьбы.
   Святослав, не вставая с попоны, смерил приведённого к нему Писарро с головы до ног взглядом, полным пренебрежения. Не приглашая испанца присесть, князь упёр правую руку в выставленное в сторону колено и приготовился слушать.
   Вскоре он узнал, что в цитадели имеется наиболее слабое перед таранной атакой место. И если довериться данным этого беглеца, падение Медвежьего угла оставалось лишь вопросом очень скорого времени.
   Князь, не скрывая презрения к предателю, хмуро слушал конкистадора.
   - Почему же нам нельзя ударить по тому месту, откуда сбежал ты сам? Ты же говоришь, что внимание защитников к этому участку наименьшее.
   - Потому что из-за деревьев туда не подкатишь стенобитное орудие. А штурмовать этот участок живой силой под прикрытием леса не выйдет. Это место, хотя и в наименьшей степени, но всё же регулярно просматривается защитниками. В итоге мы напрасно потеряем людей, которые полезут на стену.
   "Что правда, то правда, - подумал Святослав, в задумчивости потирая широкой ладонью безволосый подбородок, - людей нам стоило бы поберечь. А то, что он сказал относительно участка, скрытого лесом, то, наверняка, ясно Кортесу. Это его отряды заняты на данном промежутке атаки. Если бы был смысл, Кортес давно бы повёл своих бойцов на штурм в этом месте".
   - Что касается внутренней обстановки в крепости, - продолжал Писарро с некоторым приукрашиванием действительности, - то многие подавлены и до конца не верят в успех обороны. В настоящий момент Артур, пожалуй, располагает куда меньшим числом людей, чем вы. Это также следствие успеха твоего, Святослав, оружия в схватке в Долине Василисков.
   Святослав с удивлением взглянул из-под густых бровей на предателя. С такой неприкрытой лестью в собственный адрес этот суровый варвар, пожалуй, ещё не встречался. Князь издевательски ухмыльнулся и отвёл глаза в сторону. Святослав не знал, кто такой Писарро, а узнай он, что разговаривает с великим мореплавателем и завоевателем, оставившим видный след в истории позднего Средневековья, был бы чрезвычайно удивлён этому факту. Разве может великий воин так ронять своё достоинство?
   Писарро, почувствовав, что им было сказано что-то неуместное, замолчал и через паузу договорил:
   - Кроме этого, защита значительно уступает нападению в оружии. Из-за нехватки железной руды защитникам практически нечем драться. Поэтому Артур сделал ставку на мощную оборону.
   Святослав, закусив длинный тёмный ус, что-то обдумывал. Клок таких же длинных тёмных волос низко свисал с голой головы, полностью закрывая одно ухо.
   А конкистадор стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу. Возможно, в тот момент он даже начал жалеть о своём низком поступке.
   - А не найдётся ли в лагере вина? - глядя на княжеский кубок, спросил Писарро, прервав размышления князя. - У меня пересохло в горле.
   Князь снова с удивлением взглянул на конкистадора.
   - Дайте ему воды, - с раздражением окликнул Святослав своих дружинников, - и поскорей уберите его с глаз моих!
  

Глава 12. Сражение в городе.

Бой на улицах Медвежьего угла. Гибель Архимеда. Отвага кузнецов. Пленение Тамерлана. Схватка короля Артура и князя Святослава. Гибель Ланселота. Падение города.

  
   Бой в Медвежьем углу шёл уже целый час. Осаждённые бились с отчаяньем обречённых. Баязиду следовало рассчитывать на такой ожесточённый отпор, но и захватчикам не приходилось занимать удали и отваги. Это был жестокий бой.
   Прокопчённый пожарами воздух в Медвежьем углу в скором времени густо запах обильно пролитой кровью. Лязг встречающихся в воздухе клинков смешался с ржанием коней, не привыкших к войне, и стонами умирающих людей.
   Бой шёл всюду по городу. На каждой улочке, у каждого строения разыгрывались многочисленные поединки, каждый из которых обрывал чью-то жизнь. Избранные по чьей-то странной прихоти сыновья Земли бездумно убивали друг друга. И это делали люди, прошедшие через испытание смертью в самых её разных формах, люди, которые должны были знать цену жизни.
   Захватчики с Соколиного гнезда преимущественно бились с теми, кто был вооружён, но порой поражали даже тех, кто не держал, да и по определению не должен был держать в своих руках оружия.
   На земле с проломленной головой, в луже собственной крови лежал наш знакомец Архимед. Ещё во время осады его убило обломком приземлившегося невдалеке вражеского камня, в то время как сам он, увлёкшись порученными ему расчётами, перестал замечать всякую смертельную опасность. Он встретил смерть практически так же, как и более двух тысяч лет назад. Тогда Архимед, также углубившись в собственные чертежи, не обратил внимания на вошедших в город врагов. Теперь безжизненное худое тело бедного учёного лежало абсолютно равнодушное к происходящему вокруг хаосу, правая рука со скрюченными, тоненькими, как у подростка, пальцами по-прежнему сжимала незаконченный чертёж с расчётами.
   Не все воевали оружием, тем более, что оно было далеко не у всех. Кузнецы Медвежьего угла, это воплощение человеческой физической силы и мощи, выковавшие столько мечей, щитов, доспехов для воинов осаждённого города, бились с врагом тем, что было под рукой. Кто-то орудовал огромной оглоблей, вбивая иных захватчиков в землю чуть ли не по самый шлем, в руках другого кузнечный молот превратился в грозное смертоносное оружие, сокрушавшее даже булатную сталь, третий швырял во врагов громадные чурбаки, которые ещё не успели превратиться в дрова.
   А кровь продолжала литься без остановки. Наряду с рядовыми участниками сражения в бою принимали участие Артур и Баязид, Ланселот и Святослав, Дракула и Кромвель. Железный Хромец не смог принять участия в последнем бою. Едва он вынул из ножен саблю и поразил несколько врагов, как его опутала огромная сеть. Великий восточный воитель пытался взмахом клинка выбраться из ловушки, да где уж там? Острая сабля стала абсолютно бесполезной. Выпучив глаза как сом, попавший в рыболовецкие сети, Тамерлан увидел целую дюжину молодцов, участвовавших в его поимке. Неспособный более обороняться, Железный Хромец приготовился бесславно умереть, однако к удивлению своему обнаружил, что его просто вывели из игры без намерения лишить жизни. Досадуя словно игрок, промотавший за один вечер в казино целое состояние, Тимур осознал, что его собственная игра подошла к концу, даже не успев начаться. Вслед за этим его тело опутали верёвки, не оставляя ему шанса даже двигаться.
   Артур, уже успевший потерять в бою коня, с неистовостью настоящего варвара размахивал мечом в самой гуще боя, однако не забывал при этом искать глазами Баязида. Этот коварный азиат должен был лично ответить за гибель Персифаля! Но вместо Баязида бой свёл Артура со Святославом. В пылу сражения его привлекла всё та же колоритная внешность русского князя, которая когда-то произвела впечатление на историка Льва Диакона. Поняв, что имеет дело не с простым воином, вождь бриттов приблизился к Святославу, бившемуся верхом, и схватил его коня под уздцы. Рывок и обезумевшее животное сбрасывает седока со своей широкой спины. Оказавшись на земле лицом к лицу, два славных воина раннего европейского средневековья схватились на мечах.
   Для начала противники заняли исходную боевую стойку: с выставленной вперёд левой ногой, несколько наклоненным вперёд туловищем. Правые руки со щитами были выставлены вперёд, расположенные на таком уровне, чтобы закрыть как можно большую площадь тела; руки же с мечами находились сбоку. Также боком были повернуты к противнику их туловища.
   Святослав, вооружённый мечом, тут же предпринял несколько атак, нанося прямые колющие удары в лицо, которые Артур сумел отразить. Сражение двух искусных рыцарей порой напоминал бой двух ярмарочных петушков - бьющиеся активно перемещались во время поединка: по прямой или по кругу, одиночными или двойными шагами, перебежками или прыжками, предпринимая также различные уклонения тела вперёд, назад, вбок и вниз. Порой ими использовалась ходьба или короткий небыстрый бег, порой это были шаги вперёд, назад, вправо или влево, при нападении сзади или сбоку повороты всего тела.
   Наконец, Святослав активизировал нападение, принявшись наносить широкие сильные рубящие удары с целью разрубить доспехи британского короля, либо хотя бы нанести серьёзный ушиб или контузию и после этого поразить Артура окончательно.
   Кроме меча Святослав был вооружён ещё и круглым лёгким щитом, который он теперь использовал не только для защиты, но и как средство нападения. Кромкой и углами этого щита он стал успешно наносить удары в корпус Артура, защищённый кольчугой из тонких колец. Старший Медвежьего угла получил несколько болезненных ударов по туловищу. Сам Артур имел в качестве средства защиты куда более громоздкий щит, который скорее мешал ему и забирал лишние силы. Поняв это, вождь бриттов с силой бросил им в непокрытую шлемом голову Святослава, сильно оглушив его и получив возможность для более лёгких манёвров.
   Князь был моментально дезориентирован, что позволило Артуру колющим ударом поразить Святослава в открытую шею. Выронив оружие, которое со звоном коснулось земли, смертельно раненный русич зажал глубокую открытую рану двумя руками и закачался подрубленным под самый корень дубом. Потом он низко присел, согнувшись в коленях, и с глухим стуком упал навзничь.
   Так погиб некогда величайший и отважнейший полководец средневековой Восточной Европы.
   Смертельный бой продолжался.
   Базяида искал не только Артур, но и Ланселот. Его поиски увенчались успехом. Совсем неподалёку от места схватки Артура и Святослава Ланселот сошёлся в смертельном бою с азиатским завоевателем. Противники, один из которых имел основания испытывать к другому непримиримую ненависть, бились конными. Как и в предыдущей схватке решающее значение сыграл щит. Враги несколько раз сошлись на полном скаку своих коней, но ни разу не поразили друг друга. Тогда Баязид при очередном сближении с Ланселотом на всём скаку ударил своим щитом голову вражеского коня. Ланселот, прежде всего ожидавший атаки в свой адрес, не предполагал такого подвоха и в мгновение ока оказался на земле пешим. Раненый конь, падая, едва не придавил его своей массой, но рыцарь успел выскочить из-под падающей на землю туши и тут же попал под отчаянную атаку Баязида. Точнее Ланселот попал под атаку его коня, который всей своей массой наскочил на пешего бритта и повалил его. Развязка была короткой. Баязид не оставил поверженному противнику ни единого шанса, и ещё один рыцарь Круглого Стола сложил голову в этой нечестной войне.
   Дееспособных защитников Медвежьего угла оставалось всё меньше и меньше. Сопротивление постепенно сходило на нет. Тут и там лежали многочисленные трупы убитых воинов. У дверей городской кузницы, словно загубленные вековые вязы, распластались прошитые вражескими стрелами тела трёх великанов-кузнецов. Эти тела были буквально завалены трупами уничтоженных ими захватчиков. Кузнецы эти, жившие более пятисот-шестисот лет назад во Франции, Германии и Московии и бывшие как на подбор искусными мастерами, на Мортусе оказались к тому же отважными воинами. Понеся потери от их могучих рук и более не решаясь подойти к этим титанам вплотную, враги расстреляли их из луков.
   Бой был окончен, Баязид довершил своё чёрное дело. В воздухе павшего Медвежьего угла разносился запах чада и смерти.
   Представители других ремёсел слаженно помогали делу обороны, однако, столкнувшись лицом к лицу с хорошо вооружённым противником на улицах города, становились по большей части беспомощными. Львиная доля выживших приходилось на представителей мирных профессий. Враг, увлёкшись истреблением тех, кто был действительно вооружён, обращал на ремесленников мало внимания. Напротив, воины Медвежьего угла, а также те, кто встал в их ряды, взяв в руки оружие (а это была большая часть общества), были истреблены почти полностью. Таким образом, некогда многотысячное население Медвежьего угла в считанные дни войны сократилось до нескольких сотен, ставших после окончания боя пленниками Баязида. При этом Соколиное гнездо понесло потери лишь в военной силе, их ремесленников, оставшихся на месте, противостояние не затронуло вовсе.
   Из командующих в живых остались лишь Артур, Влад Дракула и Хромой Тимур. Впрочем, вполне возможно, что задачи убивать этих ключевых фигур обороны города и не стояло. Их оставили жить ради жестокой забавы.

Глава 13. Кровавый спектакль.

Баязид-победитель. Занавес поднимается, публика жаждет зрелища. Торквемада. Расправа над Тамерланом. Публика ликует. Казнь Влада Дракулы. Унижение короля Артура. Появление Франсиско Писарро. Импровизация Оливера Кромвеля. Схватка Баязида и Кромвеля. Неожиданная развязка. Мор. Конец войны.

   Ещё не погасли огни городских пожаров, и не рассеялся чад, ещё не собрали тела всех погибших, как Баязид решил начать свой высокий суд над тремя выжившими военачальниками.
   Суд, а точнее изощрённое по своей бесчеловечности театральное представление, режиссёром которого был призван стать сам победитель, состоялось на городской площади в двух шагах от тех ворот, которые так упорно сдерживали натиск противника.
   Теперь, рассматривая изнутри баррикады, сложенные защитниками перед этими воротами, Баязид презрительно и самодовольно гримасничал. Нет, нет! Ничто не устоит перед напором и изворотливостью великого восточного завоевателя! Так было прежде, и тому, очевидно, быть впредь! Однако где-то в уголке его коварной души всплыло неприятное воспоминание о бесславном последнем времени его жизни, прожитом на Земле в плену у Железного Хромца. Это воспоминание заставило его лицо и глаза побагроветь. Налившись кровью, как сыто отвалившийся от лошадиной туши овод, Баязид повернулся к своим знатным пленникам, стоявшим в ожидании своей участи в объятии крепких пут.
   - Торквемада, благослови меня на справедливый суд! - раздался голос завоевателя.
   - Именем всемогущего Азариса я, его верный служитель, благословляю тебя на справедливый суд с врагами дела нашего, - ответил ему тоненький писклявый голосок великого инквизитора, сидящего под шатром рядом с воеводами Баязида.
   Несколькими часами раньше Торквемада принёс в жертву Азарису несколько уцелевших после бойни человек из побеждённого войска.
   - Всемогущий Азарис, прими благодарность за победу над отступниками, дарованную тобой Соколиному гнезду! - с этими словами, исполненными священного трепета, великий инквизитор вонзал в сердце очередного приговорённого человека длинный ритуальный нож. Однако его предложение принести в жертву Артура, Тамерлана и Дракулу Баязид решительно отверг. Спорить с ним верховный жрец не рискнул.
   Площадь, заполненная воинами Баязида, замерла. Они ждали вознаграждения за риск жизнью, они ждали жестокого зрелища, азарт которого уже успели забыть за долгие-долгие века мира и спокойствия на Мортусе. Билеты проданы, зрители заняли удобные для обзора места, главные действующие лица спектакля, обозримые со всех уголков площади, собрались исполнить свои роли.
   На троих приговорённых, стоящих в ярких лучах света Солара и Гелиоса, было больно смотреть. Некогда великие правители и храбрые воины стояли крепко связанные по рукам и ногам и, словно жертвенные барашки, ждали, когда их поведут на заклание по воле мстительного азиатского деспота по имени Баязид. Артур взглянул на своих товарищей по несчастью. Среди них не было Ланселота.
   "Может, оно и к лучшему, что Ланселот погиб", - подумал старший Медвежьего угла.
   Артур и Дракула сумели выжить в смертельном бою, однако не обошлось без ранений: правого глаза вождя бриттов было не видно, от сильного удара чьего-то стального кулака он заплыл, в ноге его застрял обломок стрелы, отчего не только ходить, но даже стоять на месте старшему Медвежьего угла было невыносимо больно. Не в лучшем состоянии был и Влад Дракула - у него был широко, до самой линии роста волос рассечён лоб, на оголённом плече зияла глубокая рана. Холщовая изорванная одежда Артура и его воеводы была покрыта влажными коричневыми пятнами от потёков запёкшейся крови - как своей, так и чужой.
   Страдания раненым доставляли и крылатые насекомые, привлечённые запахом разгорячённой в бою и истёрзанной человеческой плоти. Они буквально роились вокруг поверженных воинов, садясь на лицо, глаза, раны.
   Разительным контрастом на этом фоне выделялся вид Тамерлана. Он не был ранен и утомлён долгим сражением, его одежда смотрелась опрятно, его тело не было мокрым от крови и пота. Дело в том, что Тамерлан попросту не успел повоевать. Искоса поглядывая на изрядно помятых Артура и Влада Дракулу, он старался не встречаться с ними глазами, будто бы стесняясь своего относительно гладкого вида.
   Рассмотрев своих пленённых противников, а точнее жертв, Баязид самодовольно ухмыльнулся. Оглядывая одного за другим, азиат, очевидно, обдумывал, с кого начать представление.
   Со всех уголков площади зрители увидели, как Баязид, что-то решив про себя, быстрыми шагами подошёл к трём воинам. Все притихли, глядя на могучий стан восточного завоевателя, возвышавшийся на полголовы над довольно высокими фигурами воевод Медвежьего угла.
   Неожиданно Баязид, громко расхохотавшись, грубо схватил Тимура за щёки, приподнял его и крепко поцеловал в лоб. Подержав Железного Хромца несколько секунд над землёй, он отбросил его в сторону. Связанный Тамерлан упал на одно колено и с усилием поднялся.
   - Я не видел тебя целую вечность, Тимур, и очень по тебе истосковался! - раздался издевательский голос Баязида. - Позволь мне расцеловать тебя ещё раз, дорогой друг!
   Баязид вновь подошёл к только что вставшему на ноги Хромцу и, схватив его как прежде, снова поднял над землёй. Но поцеловать на этот раз не успел, получив от Тимура плевок в лицо.
   - Безумец! - прошептал потрясённый мучитель и, не выпуская голову Тамерлана из своих стальных кистей, сдавил её словно тисками, отчего Тимур едва не потерял сознание. - Привязать его к коню! - приказал Баязид, отпустив Хромца.
   Связанного Тамерлана привязали к хвосту коня, и опытный верховой пустил животное вскачь по площади. Среднеазиатского завоевателя тащили волоком вдоль рядов воинов Баязида, а те отчаянно галдели, улюлюкали и швырялись в Тамерлана едой.
   Баязид, глядя на эту пытку, от души забавлялся. После нескольких кругов по площади Железного Хромца было невозможно узнать. Он вывалялся в грязи и сам стал напоминать сгусток грязи. Всё его тело было покрыто ссадинами и царапинами, одно ухо было оторвано наполовину, одежда превратилась в груду тряпья, едва державшегося на нём. Однако крови видно не было - и раны, и проявившуюся местам наготу скрывал плотный слой пыли.
   - Довольно! - насытившись зрелищем, остановил всадника Баязид. - Иначе ты его уморишь.
   Мучитель подошёл к распластанному на земле полуживому Хромцу и, подбоченясь, встал перед ним.
   - Неужели передо мной тот, кто считал себя моим господином?! - вопросил Баязид. - Неужели в моей власти тот, кто стал убийцей моего сына?!
   Тамерлан, с огромной мукой и трудом поднявшись с земли, гневно сверкнул белками глаз - только они, будучи ещё свободными от грязи, могли быть единственно различимы на его теле. Посмотрев в упор на врага, Хромец ничего не ответил и отвернулся.
   - Артур, - обратился к королю бриттов Баязид, - а ведь ты мог избежать всего этого - уничтожения твоих людей, разорения города! Ты бы не стоял теперь униженным передо мной! Мне был нужен только Хромец! Ведь я всё равно получил его, но ты, Артур, заплатил за это слишком большую цену! А заплатишь ещё большую! - с угрозой произнёс захватчик.
   - Но разве не Ричард Плантагенет развязал эту войну? - отозвался Артур.
   - Да, это был Ричард, который пошёл на поводу у собственного честолюбия, а я лишь воспользовался войной для сведения счётов со своим давним врагом! Но всё это не мешает нам воевать во славу Азариса! Не так ли Торквемада?! - в голосе палача не переставала звучать издёвка.
   Вслед за этим Баязид, взвыв, как смертельно раненный хищник, волчком завертелся на месте и, вынув из ножен длинную изогнутую саблю, одним махом снёс голову с плеч Тимура.
   Туловище Железного Хромца, оставшись без головы, рухнуло на землю как скошенный колос, выплеснув из себя стремительный поток крови, как из поваленной набок бочки. Базяид подошёл к отделившейся от тела голове и, взяв её за волосы, поднял высоко над собой. С его правой руки, крепко держащей мрачный трофей, закапала кровь. Затем он поднёс голову поверженного врага к своему лицу и заглянул в глаза только что убитого Тимура. Они были широко открытыми. Казалось, что эти глаза по-прежнему были живыми и всё ещё выражали предсмертный ужас и ненависть. Убийца, словно заворожённый, несколько секунд смотрел, ни мигая, в лицо Железного Хромца, потом, словно отогнав от себя какое-то дьявольское наваждение, с трудом оторвал свой взгляд от этого лица и высоко, насколько хватило сил, подбросил голову вверх.
   После этого на минуту замершая площадь разразилась громом ликующих возгласов. Гул, несущийся из глоток тысяч воинов Баязида, приветствующих справедливый суд своего вождя, потопил вопль самого судьи, вошедшего в разбойничий экстаз.
   Воеводы Баязида с каким-то оцепенением наблюдали за расправой, однако предпочитали не вмешиваться. Среди них мог быть один, кто бы наверняка не был способен перенести вида этой сцены, напоминавшей сцены жестоких развлечений кровожадной и извращённой римской публики, собравшейся на гладиаторские бои. Возможно, он даже нашёл бы в себе силы воспрепятствовать этому избиению, но, к несчастью, был убит в городском сражении. Этого воеводу звали Спартак, который вошёл в историю как один из самых известных римских гладиаторов.
   Убив Тамерлана, Баязид повернулся к ожидающим своей невесёлой участи Артуру и Владу. Нетвёрдым шагом он подошёл ко второму. Казалось, вид крови своих врагов действовал на восточного завоевателя опьяняюще.
   - Влад, - во всеуслышание обратился Баязид к Дракуле, - Влад Цепеш Дракула, объясни, почему славный румынский народ прозвал тебя Цепешем?
   Дракула посмотрел в упор на палача. В его широко раскрытых зелёных глазах мелькнула страшная догадка, отчего его бледное от природы лицо вовсе стало пепельно-серым.
   - А Цепешем тебя прозвали потому, - не меняя глумливого тона, продолжал Баязид, - что ты больше жизни своей полюбил одну замечательную забаву.
   Не отводя от Дракулы глаз, в которых пылала беспощадность, Баязид махнул рукой куда-то в сторону. Только теперь зрители обратили внимание на длинный вкопанный в землю шест, остро заточенный с одной стороны.
   - А теперь испытай эту забаву на своей шкуре! - закончил Баязид и отдал приказ посадить Влада Дракулу на кол.
   С десяток молодцов, представляющих собой своеобразную карательную группу, исполнили волю Баязида.
   Румынский господарь умирал долго и мучительно, но не испустил ни единого крика. Только приглушённые стоны могли свидетельствовать о его нечеловеческих страданиях. Возможно, в этот миг он вспоминал несметное количество собственных жертв, замученных по его приказу таким же способом. Есть ли в ином мире возмездие за земные дела? Пожалуй, более наглядное возмездие было трудно представить.
   Наконец, пришла очередь Артура. Перед тем, как приступить к чему-то решительному, Баязид долго рассматривал его и затем спросил:
   - Похоже, ты вспотел, славный король бриттов? Это не удивительно. Солар и Гелиос нещадно палят, и твои длинные волосы вместе с твоей бородой должны доставлять тебе массу неудобств. Я не желаю, чтобы достойнейший из достойных испытывал неудобства.
   Услышав это, Артур угадал намерения палача. Прежде чем придать старшего Медвежьего угла какой-нибудь мучительной казни, Баязид решил изощрённо поглумиться над своей последней жертвой. Кельты, к числу которых причислялись и бритты, чрезвычайно трепетно относились к своим волосам. Да и вообще в традициях многих варварских народов волосы были чем-то тщательно оберегаемым и неприкосновенным. Лишиться их считалось позором. Именно такое бесчестье уготовил Баязид для Артура.
   На глазах всей публики Артуру поначалу обрили его светло-русую бороду, а затем и волосы. Теперь вождь бриттов предстал перед всем честным народов с блестящей как снежные вершины в ясный полдень плешью и совершенно голым подбородком, на котором, оказывается, была ямочка. И губы у него были несколько полноватыми, что было совсем незаметно из-за густой растительности на лице. И уши из-за отсутствия волос показались торчащими в стороны. Перед Баязидом предстал не суровый, закалённый боевой жизнью варвар, а обыкновенный молодой человек, чуть ли не парень, не знающий, куда ему деть от смущения глаза. И это впечатление лишь многократно усиливалось от вида пунцовой краски, которой при этом покрылась голая голова Артура. Бритьё для кельта было сродни публичному обнажению для древнеримской весталки. Вряд ли Баязид мог придумать что-либо более унизительное.
   Сам Баязид едва сдерживал смех, разглядывая совершенно незнакомого ему Артура. Сперва в его глазах пробежали весёлые искры, затем рот раздвинулся в стороны, открывая крепкие зубы, и раздался раскатистый хохот, который стал волной распространяться по всей переполненной зрителями площади. Смеялись воеводы, смеялись воины, однако это был очень странный смех, мало напоминающий действительное веселье. По-настоящему весело было лишь режиссёру поставленного им спектакля. Остальным постепенно становилось страшно.
   Оливер Кромвель, опешив от вида неведомых ему варварских казней и просидев всё это время в некотором оцепенении, наконец, начал выходить из состояния охватившей его прострации.
   - Его нужно остановить, - негромко сказал он, не без оснований ожидавший, что вслед за публичным унижением короля последует некая ужасная развязка, но его голос потонул в гуле голосов, наполняющих площадь.
   А Баязид, казалось, уже натешился. Внезапно смолкнув и прекратив всеобщий хохот так же быстро, как и начал, он крикнул:
   - Секиру мне!
   Когда в его руках оказалась секира, он, молодецки помахивая ею, направился к Артуру, который, очевидно, даже обрадовался возможности скоро умереть - лишь бы перестать терпеть это унижение. Подойдя к королю, он сделал взмах над самой головой Артура... Площадь задержала дыхание... Однако сокрушительного удара не последовало. Внезапно Баязид медленно опустил своё оружие и громко позвал:
   - Писарро! Где ты?! Я хочу тебя видеть!
   Через секунду из толпы зрителей показался знаменитый конкистадор. Он неспешно, словно что-то обдумывая на ходу, подошёл к месту казни.
   - Держи! - Баязид протянул ему оружие. - Ты помог нам одолеть Артура. Тебе и следует довести до конца начатое.
   Артур, с трудом преодолевая отвращение, взглянул на предателя и не увидел на его лице и тени какой-либо нерешительности. В земной жизни Писарро, являвшийся одной из самых мрачных фигур позднего Средневековья, привык убивать и обманывать. Когда-то очень давно жертвой его коварства пал император инков Атауальпа. Теперь он, не задумываясь, убьёт Артура. Впрочем, здесь и не требовалось никакого изощрённого коварства, обманывать было некого.
   Прочитав его намерения, Баязид отошёл в сторону, будто бы боясь быть запачканным кровью. Напрасно - к этому моменту он и без того напоминал своим видом мясника.
   - Остановитесь! Прекратите это безобразие! - голос Кромвеля прозвучал чрезвычайно звонко в наступившей всеобщей тишине.
   Все с удивлением посмотрели на английского лорда-протектора. Никто, и прежде всего сам Баязид, не ожидали этого поступка. В уголовном праве незапланированные действия одного из членов преступной группы называются эксцессом. Пожалуй, в этой ситуации поведение Кромвеля могло показаться неким подобием эксцесса.
   Баязид, не веря своим ушам, обратил взгляд в сторону своих воевод. Его блёклое лицо сперва нахмурилось, а затем вновь исказилось молчаливой яростью.
   "Безумец!" - подумал он.
   "Безумец!" - молча вторила ему толпа.
   - Дай мне секиру! - Баязид рывком выхватил оружие из рук Франсиско Писарро и быстро зашагал в сторону Оливера Кромвеля. Тот, моментально заняв боевую позицию, выхватил длинную шпагу, но, судя по всему, шансы его были невелики: Кромвель был раза в полтора ниже Баязида. Кроме этого, английский лорд-протектор был худощав и тонконог и явно не мог противопоставить свою небольшую физическую силу мощи азиатского завоевателя.
   Однако Оливер Кромвель, как и многие некрупные люди, обладал хорошей манёвренностью. Она и помогала ему уходить от смертоносных ударов секиры, которой Баязид стремился сокрушить пошедшего против его воли военачальника. Эта схватка забавным образом стала напоминать корриду, в которой грозный, но несколько неповоротливый бык безуспешно пытается поразить лёгкого подвижного тореадора. Что ж?! Увлекательное зрелище, поставленное Баязидом, и украшенное находчивой и изобретательной импровизацией совершенно незаявленное в афишах актёра становилось всё более зрелищным. Происходи оно на Земле, всевозможные дельцы и спекулянты сняли бы с этого представления все сливки. Вот только сами актёры расплачивались за участие в шоу собственными жизнями.
   Кромвель изящно уходил от нападения, но с собственной тактикой, которая помогла бы убить нападающего резким ударом легковесной шпаги, очевидно, ещё не определился.
   Такого поворота событий не ожидал никто. И приговорённый, было, Артур даже позабыл о своей собственной участи, наблюдая происходящее. Да что там? Он даже позабыл про собственный стыд. К реальности его вернул лишь не растерявшийся Писарро, который извлёк из ножен меч.
   Теперь все взоры обратились к нему. Что же предпримет безжалостный конкистадор?! Добьёт Артура или поможет Баязиду расправиться с Кромвелем. Уважающий словно хищный зверь лишь грубую силу, он вряд ли встанет на защиту лорда-протектора.
   Увы, это действие осталось без финала.
   К величайшему удивлению очевидцев этой сцены Франсиско Писарро, едва успев выхватить оружие, закатил глаза, издал сдавленный стон и упал на ровном месте словно подкошенный. Одновременно с ним к огромному облегчению уставшего отбиваться Кромвеля неожиданно упал Баязид. Вслед за ним на земле бездыханно распластался верховный жрец Томаззо Торквемада. Свалилась с ног карательная группа, помогавшая палачу вершить расправу, попадали воеводы Баязида и большая часть воинов, пришедших на казнь.
   Некоторые из тех воинов, которых это странное явление не коснулось, упали на колени, с благоговением шепча "Азарис! Азарис!".
   Все остальные с минуту стояли будто бы оглушённые. Затем Оливер Кромвель, всё ещё тяжело дыша от жаркой схватки, догадался наклониться к Баязиду, распластавшемуся на вымокшей от пролитой крови земле. Тот не дышал. Также был мёртв Писарро и все те, кто теперь лежал, не подавая признаков жизни.
   - Азарис! Азарис! - благоговейно расползалось теперь волной по воздуху вместо кровожадных криков, сотрясавших этот же воздух так недавно.
   Было ли это божьей карой? И является ли неведомый Азарис, покаравший жестоких мучителей, богом этого странного мира? Тогда это очень необычный бог, не избегающий являть свои чудеса столь открыто.
   Всё ещё не верящий в своё удивительное спасение, Кромвель, тем не менее, не забыл и о том, за кого он заступился едва ли не ценой собственной жизни. Подойдя к Артуру, он перерезал своей шпагой крепкие верёвки, связавшие руки и ноги короля. Почувствовав свободу, вождь бриттов размял затекшие суставы и долго потирал раскрасневшуюся от воздействия грубых пут кожу. После этого он, испытывая сильное волнение от пережитой смертельной опасности, уселся на землю в окружении тел Баязида, Писарро и Тамерлана. Рядом устало опустился Оливер Кромвель.
   Вдруг стало ясно, что беспримерно зловещий, тёмный период истории Мортуса безвозвратно канул в протекавшую неподалёку Лету вместе со странной гибелью новоявленного одиозного диктатора.
  

Глава 14. Конец Медвежьего угла.

Наследие войны. Артур вновь старший. Помощь Соколиного гнезда. Решение Артура. Предание о скорняке и соколе. Основание Медвежьего угла. Уход людей из Медвежьего угла. Яблоня.

   Немалые потрясения выпали на долю жителей Мортуса в эти несколько недель войны, немало бед натворило нездоровое честолюбие и мстительность Баязида.
   Прежде всего, народонаселение Мортуса значительно сократилось. Никто не взялся подсчитывать количество убитых в этом противостоянии. Было ясно, что их слишком много. Все подступы к цитадели под названием Медвежий угол, а также все улочки этого селения были усыпаны телами погибших.
   Для того, чтобы жить далее, было необходимо поскорее похоронить павших воинов и заняться восстановлением нехитрого хозяйства посёлка. Так же как ещё совсем недавно все силы населения города были брошены на оборону от смертельного врага, теперь все были заняты ликвидацией последствий бойни с той, однако, разницей, что сейчас в общем деле участвовали и жители Соколиного гнезда - пришедшие на эту войну рядовые воины. Правда, их осталось не так много - огромная их часть пала в бою, другая совершенно странным образом погибла одновременно с Баязидом. Что означал этот одномоментный мор, никто сейчас в подробности не вдавался, также как никто не пытался привлечь к ответу оставшихся в живых участников нападения. Было похоже, что люди доверились некоему высшему судье, решившему распределить доли ответственности именно таким образом. Судье, которому каким-то непостижимым образом были известны намерения и мысли всех жителей этой планеты. В любом случае им было не до рассуждений, находились другие, не менее важные занятия.
   Казалось, Артур совсем не поменял своего статуса. Он лишь сменил род занятий на более мирный. Вновь по единодушному согласию всех членов общины король бриттов, едва выживший в этой бесчеловечной бойне, принял на себя ответственность за руководство восстановлением мирной жизни.
   Так же решительно, как тогда на поляне после стычки с отрядом Ричарда Львиное Сердце, он приказал сжигать собранные тела, невзирая на конфессиональные различия погибших. На вопрос, что делать с телами Баязида, его воевод, поголовно, за исключением Кромвеля, погибших одновременно со своим вождём, и Писарро, Артур приказал похоронить их на общих началах - глумиться над телами своих врагов он не собирался.
   Артур, однако, попросил отыскать и показать ему тело Ланселота - вождь бриттов упорно не желал мириться с его гибелью. Истёрзанный труп Ланселота нашли под завалами других тел и принесли к старшему. Помрачневший Артур долго молчал, стоя над своим погибшим товарищем и словно оттягивал момент придания огню этого молодого и ещё так недавно полного жизненных сил тела. Не проронив ни слова, ни единой слезы, он, наконец, отвернулся, будучи не в силах наблюдать, как огонь унесёт самое последнее напоминание о более чем тысячелетней дружбе двух отважных рыцарей Круглого Стола.
   Попрощавшись с погибшими товарищами и похоронив своих врагов, Медвежий угол занялся восстановлением разрушенных построек. Мастеров, многих из которых после обороны города не досчитались, очень не хватало. И тогда помощь пришла оттуда, откуда её совсем не ждали - из Соколиного гнезда. Да-да! Однажды у ворот лежащего в руинах посёлка появились кузнецы, плотники, каменщики, а также портные и повара. Вместе с ними были и воины, бывшие до войны охотниками. Их умения добывать в Зверином логове бегающую пищу также не хватало. Эти люди не участвовали в боевых действиях, а лишь представляли собой гарнизон, оставшийся охранять Соколиное гнездо от возможной контратаки.
   И эта помощь пришлась как нельзя кстати - в частности, охотников в Медвежьем углу почти не осталось. Все они, будучи по определению военными специалистами, а значит, взявшими в руки оружие, либо погибли в бою, либо, раненые, подверглись истреблению со стороны противника.
   Таким образом, представители двух лагерей, среди которых по странному стечению обстоятельств больше не оказалось желавших войны, решили совместно взяться за устранение её губительных последствий.
   Однако баланс был нарушен. В довоенных селениях в достаточной степени хватало представителей всех ремесёл, теперь же равновесия не было. Ремесленники из Соколиного гнезда, сделав своё дело, вернутся восвояси, в Медвежьем же нехватка своих рук не восполнится.
   Тогда Артур, посовещавшись с Кромвелем, ставшим его правой рукой, принял решение переселить уцелевшее в войне население в Соколиное гнездо. Таким образом, равновесие будет восстановлено - погибшие в войне в одном селении будут компенсированы пришельцами из другого.
   Таков был окончательный итог войны: по грубым подсчётам население Мортуса сократилось вдвое. Один из посёлков, живших бок о бок в мире и согласии более тысячи лет, навсегда прекратил своё существование.
   Однако изначально, в те далёкие времена, о которых одни уже забыли, а других в то время на Мортусе, да и вообще в мире не было вовсе, существовало единственное селение - Соколиное гнездо. В большем количестве необходимости не было - людей тогда было намного меньше. Уклад жизни в те времена не сильно отличался от уклада последующих времён. Откуда взялось название этого поселения, никто уже точно не знал, однако, как это водится у людей с незапамятных времён, из уст в уста передавалась одно предание. Люди склонны сочинять легенды тогда, когда правды уже никто не помнит.
   Итак, сказание гласило следующее. В старые времена, когда Мортус был девственно чист и свободен от людей, на планете появился самый первый представитель рода человеческого - некий скорняк из Пиренейских гор, проживший всю свою жизнь подобно вскоре появившемуся Харону в честных ремесленных трудах. Он был абсолютно одинок и беспомощен, он не имел в распоряжении даже лука и стрел, чтобы подстрелить на прокорм дичь, водившуюся в лесу в изобилии. Да и имей он какие-нибудь приспособления, он бы не добыл себе пищи, поскольку не сумел бы ими воспользоваться. Так он и скитался при свете вечного дня вдоль безмолвного океана Тетис, питаясь единственной ему доступной пищей - плодами деревьев и не в силах утолить постоянный, сводивший нутро голод, словно античный царь Тантал. И если его тело изводил голод, то душу неотступно мучил страх - страх за свою жизнь, когда скорняк в любой момент мог стать добычей волка или медведя, страх перед неизвестностью. Впрочем, последнее чувство было едва ли не главным ощущением, которое испытывал любой новичок в этом мире.
   Однажды скорняк, устав от страданий, прилёг в тени дерева на равнине между лесом и океаном. Обессиленный, он тут же уснул, а проснулся, лишь услышав оглушительный грохот у себя над головой. Оказалось, что за время его сна пошёл дождь, и разразилась гроза. Одна из молний ударила в то самое дерево, под которым спал скорняк, чудом не убив его самого.
   Дождь вскоре прошёл, а дерево долгое время тлело и вскоре занялось ярким пламенем. Скорняк уже собирался, было, покинуть это место, как вдруг увидел крупного сокола, летевшего к нему с какой-то ношей. Подлетев, сокол выпустил ношу из своих когтей. К ногам скорняка упал упитанный заяц. Не веря своим глазам, скорняк поднял тушку зверька и, сняв с него шкуру, поджарил её в огне, которым полыхало дерево.
   Этот обед показался неизвестному ремесленнику лучшим кушаньем в его жизни. Сокол при этом сидел невдалеке и будто бы внимательно наблюдал за человеком.
   На этом месте скорняк и решил обосноваться, построив шалаш. Место было неплохим - рядом с лесом, недалеко от океана. Огонь, разгоревшийся от удара молнии, он, подобно диким предкам человека на заре времён, сохранил и постоянно поддерживал. На этом огне он теперь готовил пищу, им же отпугивал дикого зверя. А что же сокол? Пернатый хищник стал его лучшим другом, постоянно приносившим ему часть своей добычи. Порой человек и птица у него на плече вместе ходили по лесу. Не раз сокол защищал скорняка от хищных зверей, отважно атакуя медведя или волка, проявляющего к человеку далеко не праздный интерес.
   В скором времени компанию скорняку составили охотник, плотник и лесоруб. Они и заложили основы посёлка, прозванного впоследствии Соколиным гнездом. Так оно было или иначе, теперь сказать никто бы не смог. По крайней мере, никто из скорняков, живущих в Соколином гнезде, не спешил подписываться под честью быть основателем селения, а точнее основателем человеческого бытия на этой планете. В Медвежьем углу таких смельчаков тоже не находилось. Возможно, этого скорняка уже не было в живых. Возможно, он всё же стал добычей хищного зверя, что было не такой уж редкостью в этом мире. А возможно, что эта история всё-таки была сказкой, не более того.
   Со временем, когда Экспериментаторы в изобилии добавили новых поселенцев, в одном посёлке стало тесновато.
   И тогда по другую сторону Звериного логова было основано новое селение, названное Медвежьим углом. Появление этого названия связывают с реальной схваткой библейского силача Голиафа и медведя, случившейся на этом месте в стародавние времена. Голиаф был охотником и, увлёкшись преследованием добычи, однажды выехал на равнину, подобную той, на которой стояло Соколиное гнездо. Внезапно из чащи леса выскочил необычайно крупный медведь, который моментально повалил могучую лошадь великана Голиафа. Силач успел выскочить из седла, и смело направился на лесного зверя. Каким же самонадеянным он был! Что огромному лесному зверю копьё, да охотничий нож - пусть даже в руках такого атлета, как Голиаф...
   Одним словом, когда к месту схватки выбрались другие члены охотничьего отряда, в числе которых были старший по отряду македонский царь Александр и Артур, попавший на Мортус совсем недавно, они лишь застали следы страшной трагедии. Тело Голиафа было растёрзано в клочья...
   Вместе с тем охотники сумели оценить удобство этого места для основания нового селения, которое, также как и Соколиное гнездо, расположится между лесом и океаном.
   Так и появился посёлок Медвежий угол. Тот самый Медвежий угол, который теперь должен быть навсегда покинут людьми. Итак, если история Соколиного гнезда началась с того, что животное спасло человека, то история Медвежьего угла началась с того, что животное человека убило.
   Она началась с трагедии, трагедией, только куда более масштабной, она заканчивалась.
   В скором времени вереницы конных и пеших людей, обозов, наполненных ранеными и скромным скарбом, потянулись из умирающего селения. Вся равнина между краем Звериного логова, побережьем океана и Медвежьим углом заполнилась ржанием лошадей, скрипом телег, голосами людей. От обоза к обозу то и дело суетливо бегал какой-то несколько неказистый энергичный человек с окровавленной повязкой на голове. Это был знаменитый Сергей Петрович Боткин. Измученный бессонницей и постоянным напряжением, хирург заметно осунулся, под красными от усталости глазами набухли серые мешки. Одежда его была перепачкана кровью, будто бы Сергей Петрович только что покинул операционную.
   Раненный в голову осколком снаряда и получивший ожог плеча, врач, тем не менее, самоотверженно ухаживал за другими больными, не обращая внимания на собственное нездоровье. Пару раз Боткин, сутками забывавший не только про сон, но и про еду, уже падал в обмороки. Так случилось и в этот раз. При осмотре очередного раненого, уложенного в обоз, Боткин потерял сознание. Когда врач пришёл в себя, он более не мог бороться со смертельной усталостью. Утомление и раны, вовсе не интересуясь его на этот счёт мнением, сморили его беспробудным сном вплоть до самых ворот Соколиного гнезда.
   Война заметно добавила работы лекарям, которые наряду со своим старшим Боткиным несли посменное дежурство круглые сутки. При этом врачебный цех Медвежьего угла сам понёс существенные потери в своём составе.
   Даже разорённое, состоящее по большей части из повреждённых огнём либо уничтоженных им зданий, селение ещё жило. Жило до тех пор, пока в нём были люди. Умершим Медвежий угол можно было назвать только после ухода последнего человека. Этим последним человеком стал сам Артур. Помнил ли он в тот момент далёкий день, когда была свалена первая сосна для сруба, ставшим первым строением нового города. Кажется, эту сосну свалил удалой Ланселот. Тот, кто сложил свою вечно юную голову в битве, уничтожившей и сам Медвежий угол.
   Вскоре город покинул последний обоз. Следом за ним в одиночестве ехал король бриттов. Его начавшая покрываться новой щетинкой голова была низко опущена, его крепкие богатырские плечи также склонились и словно ужались вдвое. Даже конь Артура, верно угадывая настроение своего хозяина, понурил свою гривастую голову и нехотя прядал ушами, отгоняя мошку.
   Вдруг Артур нерешительно натянул поводья и остановил коня. Задумавшись на минуту, он развернулся и поскакал в совершенно обезлюдевший город. Вскоре он на полном ходу ворвался в распахнутые городские ворота и, проскакав городскую площадь, главные улицы, неожиданно для себя затормозил коня около какого-то пепелища.
   Его окутала мрачная тишина, нарушаемая лишь перестуком копыт скакуна, с нетерпением переминающегося с ноги на ногу. Здесь жила Смерть. Теперь он ясно ощутил её абсолютное господство. Нет, она ещё не была хозяйкой тогда, когда горели здания, рушились стены, стонали раненые. Она не господствовала здесь даже тогда, когда в бою гибли люди. Смерть вступила в свои права только теперь, после того, как город окончательно обезлюдел.
   Сидя в седле, Артур настороженно вслушался в гнетущее безмолвие, потянул носом воздух пустого города, густо пахнущий гарью и тлением. К этим запахам, однако, странным образом примешивался некий едва уловимый аромат. Оглядевшись по сторонам, вождь увидел молодую тоненькую яблоню, покрытую белыми цветами.
   Это было почти невероятно. Война не пощадила ничего. Город был испепелён. Вокруг всё пылало и рушилось, а это хрупкое деревце каким-то невероятным образом уцелело. Его не обожгло огнём, падающим с неба в глиняных горшках, его не потоптало копытами коней, его не коснулось лезвие секиры.
   Казалось, что это сама жизнь, потерявшая всякую надежду на людей, нашла своё последнее пристанище в царстве смерти, словно стремясь когда-нибудь, набравшись сил, вступить с нею в схватку.
   Постояв несколько минут у цветущего деревца, Артур более не мог задерживаться. Следовало догнать обозы, пока не спохватились о его отсутствии. Сбросив с себя задумчивость, король вскочил в седло и, пришпорив коня, покинул город.

Глава 15. Переход в Соколиное гнездо.

Ранение Кораблёва. Путь через Звериное логово. Переживания Матвея. Забота и страдания Сергея Петровича Боткина.

   Наверняка уважаемый читатель уже задаётся вопросом, куда же делись примелькавшиеся, а возможно и кому-то полюбившиеся герои этой истории - Матвей Кораблёв и Яков Перов? Не настигла ли их вражеская стрела, не погибли ли они на городских пожарах, не зарубила ли их неприятельская сабля? Читатель, верно, помнит, что в последний раз мы видели их у камнемётов, возле которых они самоотверженно сражались с врагом. Причём Яков был ранен и стал объектом забот вездесущего Боткина. Спешу заверить особо впечатлительных, что в этой гиблой переделке оба выжили, однако вслед за своим другом, наверняка в знак солидарности с ним, объектом забот врачей стал и Кораблёв. Когда войско Баязида ворвалось в крепость, Матвей угодил под вражеского коня, свалившего его с ног. Падая, Кораблёв с размаху ударился головой о бревно и надолго выбыл из строя. Всадник, сбивший его, не стал добивать свою жертву, решив, видимо, что Кораблёв убит.
   Так, раненный, он и пролежал рядом с какими-то деревянными развалинами вплоть до момента, когда Артур отдал команду разбирать раненых и убитых...
   Теперь же всё было позади. Больной Кораблёв, заботливо укрытый овечьей шкурой, лежал в переваливающемся по лесным кочкам обозе и немигающим взглядом всматривался в плывущие над ним верхушки деревьев, над которыми расплескалась голубая бездна. Колёса десятков, если не сотен, телег, растянувшихся вдоль пути сквозь Звериное логово, равномерно поскрипывали, наполняя лес столь непривычными для его обитателей звуками, временами друг с другом громкими голосами переговаривались возницы, порой тяжко стонали раненые.
   Звериное логово всегда жило в атмосфере негромкой симфонии лесных звуков, думал Матвей. Эта симфония складывалась из птичьих голосов, жужжания диких пчёл, стука падающих с крон деревьев дождевых капель, шелеста ветра в листве, журчания ручья и даже забавного кабаньего похрюкивания, когда эти коренные жители леса разыскивали столь ценимые ими жёлуди.
   Но теперь воспринимать эту гармонию звуков, приносящую душевный покой и ленивую негу, было нельзя - прошедшая война всё ещё напоминала о себе, сотрясая древнюю лесную тишину.
   Тёплая овечья шкура пряно пахла, напоминая Кораблёву о далёком деревенском детстве.
   Матвей вглядывался невидящим взором в синее небо и тяжко переживал. Да, он смалодушничал, испугался смертельной опасности и, если бы не покойный славный Ланселот, приведший в чувство растерявшегося гостя из двадцать первого века, то Кораблёв, возможно, трусливо забился бы в какой-нибудь подвал или уцелевший от пожаров домик, и переждал бы смертельную схватку в то время, как его новые товарищи гибли бы один за другим, сдерживая натиск злобного врага. Возможно, инстинкт самосохранения загнал бы его в какое-нибудь укрытие, спасая его жизнь. Возможно, это укрытие, в конце концов, стало бы его ловушкой, доберись всепроникающий огонь туда. Но в случае спасения как бы он жил дальше с таким невыносимым позором, как бы посмотрел в глаза тем, кто смог преодолеть ужас перед смертельной опасностью? Это было бы крайне недостойно мужчины, даже если этот мужчина никогда не нюхал пороху и уж тем более не видел леденящего кровь средневекового вооружения в действии.
   Кораблёв тихо переживал, прикрыв глаза. Ланселот погиб и не мог рассказать о его трусости, но, может быть, приступ этого малодушия видел кто-либо ещё?
   Вдруг телега притормозила и над его головой склонилась голова Боткина. Великий хирург участливо посмотрел на Матвея и ласково, словно заботливая мать, шёпотом проговорил:
   - Миленькие, бедненькие вы наши солдатики-защитнички. Это ж как вас, болезных, угораздило? Живота вы своего за нас не жалели, крушили супостата в неравной битве, так будьте покойны, мы уж вас выходим-вылечим как положено.
   От этих слов Кораблёву и вовсе стало невыносимо стыдно. Он приоткрыл глаза и, очевидно, густо покраснел, потому что Сергей Петрович приподнял брови, скрывшиеся под обматывающей его собственную голову повязкой, и радостно сказал:
   - Да я вижу, здесь дела идут к поправке. Только что лежал белый, как простыня, и на тебе - порозовел враз! А дружок ваш, голубчик, тоже живёхонек и скоро я разрешу ему вставать. А ты лежи пока, лежи. Отдыхай.
   "Как он обо всём и всех помнит?" - с удивлением подумал Матвей, вспомнив о знакомстве с Боткиным на поле брани. Правда, пока Кораблёву было совсем невдомёк, кем именно был этот удивительный альтруист.
   Утомлённые глаза Боткина иногда оживлялись во время разговора и загорались добрыми искрами. Его голос, как всегда, звучал ласково и убаюкивающе, но теперь в нём слышалась смертельная усталость.
   Боткину требовались покой и сострадание не меньше, чем его многочисленным обожжённым, ушибленным, исколотым пациентам. Осмотрев Кораблёва и отойдя от его телеги, врач лишился сознания от переутомления, что вывело его из строя до самого конца пути.
   Спустя много часов, переход завершился. В Соколином уже ждали гостей из Медвежьего угла и готовились их принять. К несчастью этот путь пережили не все. Война продолжала пожинать свой смертельный урожай. Боткин, пришедший в себя уже в самом посёлке, горько плакал, сидя рядом с телами скончавшихся. Его худые плечи, на которых рубаха болталась как на вешалке, вздрагивали от безмолвных рыданий, а по щекам катились слёзы. Эти слёзы, стекая к подбородку по пыльному лицу, оставляли за собой длинный светлый след. В том, что в пути умирали люди, врач винил себя, считая, что если бы не его слабость, несчастных можно было бы спасти.
   Артур молча наблюдал за мучающимся хирургом, но не решался подойти со словами утешения, да он и не нашёл бы никаких слов. Этот суровый бритт привык воевать и видеть смерть, хотя ему и довелось забыть об этой привычке на много-много мирных лет. Впрочем, ведь и Боткин когда-то работал военным хирургом. Неужели он так и не сумел вместе с врачебным опытом приобрести и здоровую чёрствость, служащую в подобных условиях скорее защитой, панцирем от порой неуместных переживаний. Ведь этот врач, в конце концов, не был ни волшебником, ни пророком, способным воскресить из мёртвых.
   Да и слова утешения, пожалуй, заслуживал любой переживший это противостояние, любой потерявший лучших товарищей, не исключая самого вождя.

Глава 16. После войны.

Возвращение к привычной жизни. Клод Моне вновь творит. Артур посещает Медвежий угол. Господство природы. Игры жителей Мортуса. Как Баязид подкалывал свинью. Музыка на Мортусе: великие композиторы и рок-музыканты. Джем-сейшн Леннона и Харрисона.

  
   Прошло несколько месяцев с момента окончания перехода в Соколиное гнездо. Остатки двух больших сообществ, веками живших в относительной изоляции друг от друга, довольно легко, без конфликтов слились в одно и постарались навсегда забыть прежние обиды и несчастья. Противостояние совсем не коснулось Соколиного гнезда, поэтому перед его новыми и старыми жителями не стояла проблемы послевоенного восстановления разрушенного хозяйства. Жизнь достаточно быстро вошла в привычную колею: охотники продолжали охотиться в Зверином логове, кузнецы ковали орудия мирного труда, пахари пахали, хлеборобы жали хлеб, повара варили и пекли, портные шили, счетоводы вели счёт, художники, как и прежде, писали.
   Теперь вновь за пределами городских стен можно было встретить знаменитого Клода Моне. О нём мы не вспоминали с того самого момента, когда он самым первым из жителей Медвежьего угла смог ощутить на себе дотоле неведомую угрозу военного нападения. Его неоконченный шедевр "Рассвет над Ахеронтом" тогда погиб под копытами коней кавалерийского отряда. С тех пор великий импрессионист по понятным причинам ничего не писал. К живописи он вернулся тотчас, как только освоился в Соколином гнезде. Сожалея о своей погибшей картине, но практически не имея возможности переписать её заново, Моне попытался сделать это без натуры, по памяти, не выходя за пределы города. Картина стала выходить вновь, но Клода постоянно что-то не устраивало. Вновь и вновь он переписывал пейзаж, нанося краску слой за слоем на один и тот же холст, в результате чего картина потяжелела чуть ли не вдвое. В конце концов, художник, раздосадовавшись, просто разорвал полотно, навсегда отказавшись от идеи запечатлеть рассвет над Ахеронтом на холсте.
   Долго сидеть без работы он не мог, но и выйти на природу в поисках сюжетов не решался. С того злополучного дня он стал бояться открытых пространств. Однако жажда творчества всё же взяла вверх. Преодолевая свой страх, хотя более бояться было нечего, он выбрался за город, встал на небольшое возвышение и опасливо оглянулся по сторонам, смутно ожидая какой-нибудь новой напасти. Руки его сжимали кисти с красками и пока ещё девственно чистый холст.
   Но вместо вражеских всадников он увидел с одной стороны лазурный океан, сверкающий золотыми бликами, с другой - изумрудом отсвечивали деревья Звериного логова, с третьей - золотом разлилась спеющая рожь, за полями которой в голубоватой дымке виднелись далёкие горы, украшенные снеговыми вершинами. От таких видов у художника перехватило дыхание.
   Спустя четверть часа, Клод Моне, развернув перед собой холст, самозабвенно покрывал его яркими красками. Теперь он писал океан. Новая работа и новые пейзажи так захватили его, что он даже не обратил внимания на большой конный отряд, вышедший из леса и направившийся к Соколиному гнезду...
   И правильно сделал, что не обратил внимания. То были не вестники новой войны, это всего лишь звероловы под предводительством Артура возвращались в селение после очередной охоты.
   Артур довольно легко вернулся к прежнему образу жизни. Голова его, которую он, как древнеафинский политик Перикл, до поры предпочитал скрывать под массивным шлемом, вновь покрылась волосами, борода опять отросла. И более не нужно было скрывать свой непривычный облик от чужих глаз. Он вновь руководил звероловами, да и в жизни нового сообщества его голос был решающим.
   Порой память возвращала короля бриттов в недавнее прошлое. Тогда тоска по ушедшим друзьям овладевала им с прежней силой. В такие моменты он садился на своего верного коня и скакал, куда глаза глядят. Однажды конь после многих часов бешеного галопа вынес его прямо к разбитым стенам Медвежьего угла. Артур и сам не мог понять, направлял ли он своего скакуна сознательно либо жеребец выбрал этот путь самостоятельно.
   Несколько минут вождь затуманившимся взором осматривал многострадальную цитадель, а затем неспешно направился к селению.
   Город умер, но в то же время город жил. Жизнь в одной форме покинула это место, но, преобразовавшись в другую, продолжала оставаться в ней. Улицы селения успели покрыться травой и невысоким кустарником. Сорняк рос и на многочисленных кучах золы, и на крепостных зубцах, пробивался из бесконечных щелей, коими были густо испещрены стены. На смотровой башне аистом было свито большое гнездо. Растительность шелестела под копытами жеребца, будто бы он шёл по заливному лугу. Оказывается, до чего же жирной, плодородной была в этом месте почва! Стоило человеку покинуть город, и флора разных видов и размеров начала немедленно осваивать оставленное пространство. Хотя земледельцы Медвежьего угла всегда знали, что земля здесь родит хорошо.
   Тут и там дорогу перебегали суетливые зайцы. Пробежав под копытами коня, длинноухие создания настороженно рассматривали одинокого всадника, а затем бросались в сторону. Пару раз над головой с пронзительным карканьем пролетали вездесущие вороны, облюбовавшие оголённые ветви обожженных деревьев. Эти деревья, пережив стихию войны, к этому времени вновь стали покрываться молодой зеленью. Кора некоторых у основания была погрызена зайцами.
   Артур с тоской вглядывался в улочки родного Медвежьего угла. Запустение и безлюдье царили в нём. Взгляд бритта случайно упал на тоненький, едва пробившийся росток тополя. Этот тополёк был первым вестником наступающего леса. Новых больших деревьев здесь пока не было, однако пройдёт несколько десятков лет, и селение будет безвозвратно порабощено ими.
   Артур спрыгнул с коня на городской площади, успевшей стать зелёным ковром, и его нога ударилась обо что-то твёрдое и тяжёлое. Наклонившись к земле, он поднял из зелёного плена покрытую островками ржавчины секиру. Действительно, это оружие, направляемое громадной рукой Баязида, когда-то должно было расколоть голову Артура как спелый орех. С того самого дня оно, выпав из рук жестокого убийцы, лежало, забытое людьми, на этом же месте.
   Артур, повертев оружие в руках, вдруг почувствовал внезапный прилив злобы. Издав львиный рык, он мощным броском отшвырнул секиру куда-то в сторону.
   Казалось, его крик отчаяния отозвался гулким эхом в замшелых стенах цитадели и, всполошив целую стаю сидящих на площади ворон, растворился в пространстве. Птицы подняли несусветный галдёж и принялись беспокойно кружить над мёртвым городом.
   И посреди этого царства одиночества и безнадёжности стоял, вскинув голову в небо, одинокий опустошённый человек. Несмотря на переполняющее его горе, глаза его были сухими. Когда-то он просто потерял способность плакать, но глубоко скорбеть его варварская душа всё же не разучилась.
   Почувствовав внезапно охватившее его бессилие, Артур упал на два колена и всем телом повалился на изумрудный ковёр. Долго он лежал, не шевелясь, направив взгляд вверх, а в его стального цвета глазах отражалось небо и тревожно парящие птицы. Однако вскоре смутное ощущение какой-то новой опасности заставило опытного воина оглядеться по сторонам. Некое звериное чутьё не обмануло короля бриттов - на площади появились волки. Их было не менее десяти, и они явно заинтересовались чужим в этом месте человеком и его жеребцом.
   Пружинящим движением Артур вскочил на ноги и оседлал коня. Промедление при появлении подобной опасности означало скорую неминуемую гибель. В следующее мгновенье скакун подобно стреле стремительно мчался, унося прочь своего отважного господина. На полном ходу его крепкие копыта выкапывали, высоко поднимая в воздух, целые куски поросшего травой дёрна и, казалось, были способны одним мощным ударом разнести заострённые головы кровожадных серых хищников.
   Волки, очевидно, тоже не желали запросто сдаваться и, выполняя некую собственную тактику успешной охоты, пошли наперерез своим жертвам! Однако не успели! Всадник и его конь нырнули в улочку, ведущую к спасительным городским воротам, едва обогнав своих преследователей, один из которых в последнем отчаянном рывке чуть не впился в заднюю ногу скакуна.
   Но преследование не прекратилось, продолжаясь даже на равнине за пределами мёртвого города. Лишь сообразив, что расстояние между клыкастыми охотниками и их добычей всё увеличивается, и шансов догнать Артура у них не осталось, волки отстали и, низко понурив головы, словно безнадёжные неудачники, направились восвояси.
  
   Итак, жизнь налаживалась. Забавно, но обитатели Мортуса за рутиной ремесленных работ, обеспечивающих жизнедеятельность селения, не забывали и про развлечения. Зачастую жителей Соколиного гнезда можно было застать за игрой в футбол. Этому занятию, из-за которого когда-то под стенами Медвежьего угла развернулись активные боевые действия, они предавались со всем самозабвением. Также им была знакома игра в гандбол, волейбол и, что кажется самим собой разумеющимся, спортивная стрельба из лука.
   Кроме этого, обитателям Мортуса, а точнее жителям Соколиного гнезда, принадлежит изобретение ещё одной игры в мяч. По сути, эта игра была гандболом, однако игроки восседали и передвигались по игровому полю на лошадях. Разумеется, для подобного развлечения требовалось куда большее пространство, чем для игры с участием исключительно людей. Поэтому и турниры проводились за городскими стенами на уже знакомой нам равнине. Главное, чтобы эти игры не переходили в потраву злаковых посевов, кои практически соседствовали с игровым полем.
   Однако ни Артур, ни какой-либо иной бывший житель Медвежьего угла не знали, что Соколиному гнезду была знакома ещё одна "забава". Точнее это кровавое бесчеловечное развлечение было придумано ещё англичанами в эпоху англо-бурской войны и называлось "pigsticking" - "подколоть свинью". Суть "игры" заключалось в том, что на поле выгонялся какой-нибудь несчастный, которого на полном ходу, выставив копьё наперевес, сбивал всадник.
   Этот вид конного "спорта", привнесённый на Мортус ветеранами англо-бурской войны, когда-то чрезвычайно полюбился Баязиду. Именно таким образом он казнил четверых из девяти гонцов, прибывших с Персифалем в Соколиное гнездо с миссией мира.
   Коренные жители Соколиного гнезда помнили об этом, но предпочитали благоразумно помалкивать, чтобы не нарушать установившегося в сообществе равновесия. Артур, надеявшийся, что всех гонцов обезглавили без издевательств, мог быть сильно взволнован, узнай он об этом, а также о муках Персифаля и о том, что ещё пятеро гонцов были казнены не менее изуверским способом.
   Впрочем, это было в прошлом, к которому никто даже мысленно не желал возвращаться. В конце концов, жизнь продолжалась.
  
   Кто бы мог подумать, что это наполовину средневековое общество порой развлекалось прослушиванием далеко не самой старинной музыки. В конце концов, в этом обществе жили-были не только художники, но и музыканты, некоторые из которых даже владели техникой создания музыкальных инструментов. Они и делали гитары, духовые, струнно-смычковые, ударные и даже клавишные инструменты для множества известнейших в истории музыки личностей, представленных в этом сообществе. Так, среди классиков здесь были Бетховен, Штраус, Чайковский. Наши современники были представлены Джоном Ленноном, Джорджем Харрисоном, Джимми Хендриксом, Риком Райтом - клавишником британской группы "Пинк Флойд". Кроме них, были и ещё музыканты, но симфонический оркестр из них составить было нельзя, что наверняка составляло предмет печали такого музыкального гения, как Иоганн Штраус, привыкшего при жизни дирижировать целыми оркестрами. Неудовлетворённостью от невозможности полноценной творческой реализации страдал и Джимми Хендрикс. Дело в том, что этот чернокожий гитарист-виртуоз не представлял себя без электрической гитары, а электричества на Мортусе не было. Поэтому он, также как и Джон Леннон, был вынужден довольствоваться лишь гитарой акустической. В похожей ситуации находился и Рик Райт, прославившийся при жизни как искусный клавишник и мастер электронных спецэффектов, применяемых им при игре на клавишных инструментах. Здесь же в его распоряжении находился лишь инструмент, являющийся чем-то средним между фортепиано и клавесином. Впрочем, будь у него синтезатор, что бы он делал с ним без присутствия в этом мире Дэвида Гилмора, Роджера Уотерса и Ника Мейсона? Знаменитое "космическое" звучание, ставшее визитной карточкой "Пинк Флойд" достигалось лишь при работе полноценной группы. Впрочем, порой казалось, что эти ярчайшие представители рок-музыки 1960-х годов, бывшие при жизни знакомыми друг с другом, прекрасно ладили и творили настоящим ансамблем. Звук, появляющийся при этом, был далёк от идеала - всё-таки инструменты изготавливались кустарно, а не с применением передовых технологий двадцатого века, но в этом творчестве знатоки-современники, слушающие музыкантов на досуге, порой могли узнать песни, написанные Ленноном и Харрисоном в составе "Битлз", а также композиции с известнейших альбомов "Пинк Флойд". Песни исполнялись на английском, а не на том странном языке, которым все удивительным образом владели и на котором общались.
   Матвей, чувствующий себя постоянно подавленным, заметно оживлялся, когда эта сборная из его прижизненных кумиров принималась складно импровизировать. Однажды, глядя как Леннон и Харрисон, усевшись друг перед другом с акустическими гитарами, вполголоса напевали что-то из "Сержанта Пеппера" или из "Белого" альбома, он вспомнил слова музыканта Кейта Ричардса. В связи со смертью Джорджа Харрисона в конце 2001 года Ричардс сказал: "Я надеюсь, что у них сейчас с Джоном небольшой джем-сейшн, там на небесах". Старый Ричардс и не представлял, насколько он был прав. И Матвей Кораблёв, простой российский бизнесмен, чьё имя ни о чём не сказало бы ни Леннону, ни Харрисону, мог лично наблюдать этот джем-сейшн. При этом ни тот, ни другой не были такими, какими мир запомнил их соответственно в 1980 и 2001 годах - одного уставшим и постаревшим, другого ещё более постаревшим не по годам и измождённым страшной болезнью. Нет, они были цветущими, полными сил, украшенными своими знаменитыми густыми шевелюрами - всё-таки они и здесь были, прежде всего, хиппи. Правда, на Ленноне не было его знаменитых круглых очков, без которых ему уже не приходилось таращиться с близорукой растерянностью на окружающий его мир. От этого великий битл смотрелся довольно необычно, совсем не таким Ленноном, к которому так привыкли на Земле.
   "Было бы замечательно, - думал Кораблёв, - если бы великая четвёрка когда-нибудь собралась вновь в загробном мире".
   И со сметливостью хорошего предпринимателя отметил про себя, что, удайся ему сделать всего лишь пару кадров возрождённого ансамбля или хотя бы его половины, на Земле он смог бы продать эти фотографии за целое состояние, не говоря уже о видеосъёмке. Впрочем, на Мортусе фото и видеосъёмка были так же невозможны, как и электричество. Видимо, тот, кто поставил этот странный эксперимент над ушедшими людьми, решил, что жить они должны в условиях предельного аскетизма.
   Интересно, продолжал рассуждать Матвей, как бы Джон Леннон встретил Пола Маккартни, ведь один ушёл из земной жизни с непрощённой обидой на другого.
   Словно отвечая на мысли Кораблёва, Леннон вдруг сменил аккорды и запел "Yesterday". Слышать это самое знаменитое творение Маккартни в исполнении Джона было не менее непривычно, чем видеть его без очков. Голос Джона звучал намного жёстче голоса Пола. Тем не менее, слушатели, включая тех, кто никогда не слышал "Битлз", были очарованы. Следом за "Yesterday" Джон и Джордж вместе спели не менее знаменитые маккартниевские "Michelle" и "Here, There And Everywhere". Голоса их звучали так же гармонично, как и в далёкой середине 1960-х. При этом лица музыкантов неуловимо выражали грусть. Это было написано даже на лице когда-то циничного мизантропа Леннона.
   Матвей сидел на траве, скрестив по-турецки ноги. Рядом с ним, вальяжно оперевшись на локоть, расположился Яков, жующий в задумчивости травинку. Слушая музыкантов, он тихонько тронул Матвея и шёпотом спросил:
   - Ну как?
   Матвей развел руками и с глуповатой улыбкой замотал головой, что могло означать лишь одно: "У меня нет слов!"
   - Я ведь обещал тебе потрясающие открытия, - самодовольно отметил Яков.
   Помолчав несколько минут, Перов вновь шепнул Кораблёву:
   - А ты знаешь, что где-то здесь поживает Джим Моррисон?
   - Моррисон? Он тоже здесь?! - удивлённо воскликнул Матвей.
   -Тихо. Не шуми, - Яков приложил палец к губам. - Я его сам не видел, знаю лишь по слухам.
   - Но ведь Соколиное гнездо не многомиллионные Москва, Бомбей или Лос-Анджелес, где можно было бы навсегда пропасть в толпе. Почему мы его ни разу не видели?
   - Да откуда ж мне знать, Матвей? Не бери в голову, думаю, это домыслы, - сказал Яков, внутренне согласившись с доводами Кораблёва.
   Концерт продолжался - два гитариста играли, окружённые тихо сидящими на траве слушателями. На открытом воздухе, под голубым небом это было похоже на какой-нибудь знаменитый Вудсток, только в несравненно меньших масштабах.
   А были ли слухи о Джиме Моррисоне слухами?
  

Глава 17. Джеймс Дуглас Моррисон.

Блуждания по лесу. Косолапый. Жилище отшельника. Джим Моррисон. Послеобеденная беседа. Ирония и уныние. Дурман. Беспричинная паника.

  
   В скором времени Матвею довелось побывать в Зверином логове. В составе плотницкой бригады он вышел подбирать подходящие деревья для строительства нескольких новых деревянных зданий. Вообще-то Кораблёву, так же как ранее Перову, нашлось совершенно иное занятие в этом мире. Их предпринимательский опыт несколько своеобразно пригодился при ведении учёта в хозяйственных делах общества. Однако свободным временем, которого было предостаточно, любой житель планеты мог распорядиться как угодно. В данном случае Кораблёву, который в плотницком деле только и мог, что отличить рубанок от пилы, да не спутать обух с топорищем, стало угодно выступить помощником в плотницкой бригаде.
   Оказавшись в густой чаще, он, сам того не замечая, постепенно отбился от плотников, потерял их из виду и перестал различать их голоса. Поиски людей ни к чему не привели... Впрочем... привели. К осознанию того, что Матвей заблудился. Долгое время незадачливый свежеиспечённый плотник блуждал среди деревьев в поисках выхода к селению, но не только не находил его, а скорее углублялся в лес всё дальше и дальше. Кораблёв, вспомнив навыки, приобретённые в деревенском детстве, даже сделал попытку взобраться на высокий дуб, однако, не одолев и нижнего яруса ветвей, сорвался с дерева и набил себе на боку здоровенную шишку. Превозмогая боль, он сделал вторую попытку, которая также не увенчалась успехом - дуб был слишком высоким, а Матвей боялся высоты, как опытный шпион - разоблачения.
   Пришлось спускаться вниз и выбираться, ориентируясь по Солару и Гелиосу. Пара часов блуждания по лесу сперва поселили в душе Кораблёва глубокое сожаление о неудачной попытке заняться не своим делом, а затем страх за свою жизнь. Матвей вдруг вспомнил о том, что этот бескрайний лес, не случайно названный Звериным логовом, наполнен дикими зверьми, среди которых было немало хищников. Одного из них он даже встретил в зарослях малинника. Конечно же, это был бурый медведь, известный своим дрянноватым характером и непредсказуемостью. Однако косолапый был столь увлечён поеданием своего любимого лакомства, что, едва остановив взгляд свирепых глаз на заблудившемся человеке, более не счёл его достойным своего внимания и продолжил набивать клыкастую пасть спелой ягодой.
   Тем временем перед глазами Кораблёва каким-то ускоренным кино пронеслась вся его жизнь, как на Земле, так и на Мортусе. Стараясь не привлекать внимания хищника резкими движениями, поскольку это лишь помогло бы напомнить медведю, что он всё-таки хищник, а не какой-нибудь растительноядный сладкоежка, Матвей мелкими тихими шажками вышел из поля зрения косолапого и пустился наутёк. Несколько минут отчаянного бега обессилили его. Отбежав на приличное расстояние и почувствовав себя в относительной безопасности, Матвей присел под старым ясенем, чтобы перевести дух. Отдышавшись, он стал прислушиваться к звукам леса - сделать это раньше не позволял шум собственного сбившегося дыхания. Казалось, в освещённой дневным светом чаще царили тишина и умиротворение - ни один звук не напоминал о присутствии людей. Однако, вскоре Матвей различил резкий треск ломающегося хвороста и монотонное бормотание чьего-то густого баса. Вслед за этим Матвей почувствовал в прозрачном лесном воздухе аромат костра. Радости Кораблёва не было предела. Наконец-то, он нашёл потерянную бригаду, которая, как оказалось, до сих пор была в лесу.
   Встав, он огляделся и неспешно направился в ту сторону, откуда доносилось неясное монотонное бормотание, будто бы какой-то индейский шаман молился своим языческим богам. Видимо, Матвей избрал правильное направление, поскольку звуки, выдающие присутствие человека, становились всё явственнее: треск ломающегося хвороста слышался звонче, бормотание стало похожим на какую-то песню, в воздухе плыло густое марево дыма. Вскоре кусты расступились, и Кораблёв увидел стоящий на полянке, через которую протекал ручеёк, нехитрый деревянный сруб с небольшими оконцами, дворик и полуголого человека, поддерживавшего костёр. Человек был длинноволосым, заросшим чуть ли не до самых глаз длинной спутанной бородой, за которой её владелец, очевидно, совсем не ухаживал. Бородач был среднего роста, около ста семидесяти пяти сантиметров, плотно, по- атлетически сложен. Кожа его спины лоснилась от пота и коричневого загара. Его льняные брюки казались предельно заношенными, но были чистыми. Его широкие заскорузлые ступни были босыми.
   Странный отшельник продолжал напевать какую-то мелодию, причём, как показалось Кораблёву, это песенка звучала на английском языке: "Riders on the storm, riders on the storm, thereЄs a killer on the road".
   Однако, увидев выглядывающего из зарослей незнакомца, отшельник прекратил пение и направил на Матвея сумрачный, полный недоверия взгляд, от которого Кораблёву стало неуютно, будто бы его глаза вновь встретились с глазами косолапого хищника. Ему даже показалось, что хозяин этого одинокого лесного жилища через мгновенье кинется на незваного гостя и поколотит его за нечаянное вторжение.
   Лесным жителем оказался Джеймс Дуглас Моррисон, вошедший в историю музыки двадцатого века как один из самых экстравагантных и загадочных персонажей. Черты его лица, словно сошедшие с конвертов многочисленных пластинок, были хорошо знакомы Матвею. Глядя на этого полного жизни и здоровья крепыша, было трудно поверить в то, что его земное тело в далёком июле 1971 года нашло своё последнее пристанище на парижском кладбище Пер-Лашез рядом с останками Мольера, Бизе, Бальзака, Эдит Пиаф.
   На хмуром лице Джима Моррисона поигрывали световые блики, отражающиеся от журчащего рядом ручья, глянцевой листвы средиземноморских деревьев, соседствующих рядом с буками, ясенями, вязами и дубами. Его сощуренные глаза выражали единственный вопрос: "Что тебе нужно?" Личностью нарушителя своего спокойствия Моррисон, видимо, не интересовался вовсе.
   Несколько опешив от встречи с кумиром своей юности, Матвей извиняющимся тоном поздоровался с Джимом, назвав его по имени, и спросил, как отсюда выйти к Соколиному гнезду. Услышав своё имя, Джим сдержанно усмехнулся в бороду - мол, и в этом мире известность не покинула его, и махнул в направление течения ручья.
   - Пойдешь вдоль ручья и выйдешь к Тетису. Далее повернёшь направо и, следуя вдоль береговой линии, выберешься к селению, будь оно неладно, - добавил Моррисон к своему скупому жесту. Его голос звучал несколько в нос, будто он был слегка простужен.
   Матвей несмело поблагодарил отшельника, пересёк полянку, искоса рассматривая великого музыканта, и уже зашагал вдоль ручья, как вдруг услышал, что Моррисон окликнул его. Кораблев развернулся и взглянул на Джима.
   - Голоден? Останься перекусить, - предложил хозяин.
   Затем он взял со стоящего рядом пенька кусок зажаренной дичи и, положив его себе в рот, с аппетитом разжевал.
   Вид жующего человека возбудил в Матвее аппетит почище, чем иллюстрированное меню из ресторана "Прага". Он достаточно проблуждал по дикому лесу, чтобы основательно проголодаться.
   Дичь была отменной. Моррисон мастерски зажарил пойманного зайца, добавив к мясу зверька каких-то незнакомых на вкус душистых специй. Некоторое время хозяин и гость, сидя на пнях, дружно поглощали еду. Матвей с интересом наблюдал, как по углам рта и по рукам Джима стекал мясной сок, на который отшельник не обращал никакого внимания.
   Вслед за обглоданным зайцем появился большой кусок завяленного мяса, вкус которого Матвею также показался неизвестным.
   - Оленина, - пояснил хозяин.
   "А он ещё и хороший охотник", - подумал Кораблёв, сообразив, что для одиночной ловли такого крупного зверя нужна сноровка зверолова.
   Далее было предложено запить каким-то горячим отваром, в котором Матвей различил присутствие зверобоя, мяты и ещё чего-то незнакомого, но невероятно ароматного.
   - Я бы предложил тебе спиртного, но пока не умею его хорошо делать, а то мутное пойло, которое у меня выходит, я и сам не смогу пить, - сумрачно сказал Джим.
   А на десерт гостю были предложены лесные орехи и инжир.
   "Так он ещё и гурман", - про себя отметил Кораблёв.
   Насытившись, Моррисон подошёл к ручью и, припав к его бугристой хрустальной поверхности, тщательно умылся. Затем он сходил в своё жилище и вышел оттуда с какой-то самокруткой в руках. Присев на пенёк перед Матвеем, Джим задумчиво закурил.
   За всё время присутствия в гостях у отшельника Матвей едва проронил пару слов. Его больше забавляло наблюдение за человеком, о котором он столько слышал и читал, чьими пластинками когда-то с увлечением заслушивался. А тот, очевидно, несмотря на свой знаменитый нрав одиночки, уже успел истосковаться по обыкновенному человеческому общению.
   - Значит, ты живёшь в Соколином? - наконец спросил Джим гостя, переведя на него свой медленный взгляд.
   Матвей кивнул.
   - А почему я тебя раньше не видел?
   - Я в Соколином недавно.
   Помолчав, Моррисон вновь спросил с оттенком глубокой иронии, если не ехидства:
   - Как там поживает величайший из великих, славный король, вот только король понарошку Ричард Львиное Сердце?
   - Никак. Ричард убит.
   Казалось, это известие не произвело на Джима Моррисона никакого впечатления.
   - Неужели?! - он вскинул дуги бровей. - Уж не Баязидом ли Великолепным ... или Молниеносным ... или как его там звали?
   - Им самым.
   - Ха-ха! Должно быть, делили власть. Два властолюбивых глупца.
   Джим Моррисон с безразличным выражением выпустил изо рта кольца сизого пахучего дыма.
   - Баязид тоже погиб.
   - А! Значит, эти глупцы ещё и друг друга поубивали, - глаза Моррисона, становящиеся с каждой минутой отчего-то всё более и более воспалёнными, на мгновенье оживились.
   - Нет, его гибель - загадка даже для тех, кто видел её своими глазами.
   - Не жалко. Ни того, ни другого. Они пытались сломать идеальный порядок, существовавший на Мортусе веками. Не жалко, - повторил Моррисон.
   Помолчав, Джим продолжал своим низким, монотонным голосом:
   - Они вновь захотели той абсолютной власти, которой обладали при жизни. Сила характера дала им возможность подчинить большинство и заставить последовать за ними. Некоторые из тех, кто не подчинился, сложили головы. Помнишь знаменитую историю про суассонскую чашу, за которую франкский вождь Хлодвиг, укреплявший свою власть, убил воина. Тот, видите ли, воспротивился привилегии вождя забирать себе лучшую часть военной добычи? Этот случай в истории франков означал фактический конец военной демократии и всеобщего равенства. С некоторого момента в Соколином гнезде, бывшего образцом демократии, начались подобные процессы. Ричард Плантагенет вновь возжелал королевской власти, Баязид стал его правой рукой, вместе они стали лелеять военные амбиции. С этого момента я и предпочёл уединение новым порядкам в Соколином гнезде и неминуемой смерти. Что было дальше, я не знаю.
   - Действительно, военные амбиции у Ричарда присутствовали, - вступил в диалог Кораблёв. - Далее он пошёл войной на своего давнего соседа - напал на Медвежий угол. Вскоре мы узнали, что Ричард погиб сам, его место занял тот самый Баязид - как выяснилось позже, настоящий хищник в человеческом обличье. Он тоже погиб, но из-за него селения под названием Медвежий угол более не существует, а население планеты убавилось почти наполовину.
   Видимо, сказанное глубоко потрясло Джима Моррисона. Несколько минут он молчал, а затем растерянно спросил:
   - А война всё ещё продолжается?
   - Нет, слава Богу, мир вернулся в эти места. Впрочем, некоторые славят за это некоего Азариса.
   - Азарис... - Джим глубоко задумался, - я не знаю, кто это, но мне известно, что некоторые почитают его за Бога. В Соколином даже исповедуют его культ. Торквемада, верховный жрец, всю плешь проел этой религией! Всё-таки хорошо, что я ушёл и не увидел этого безобразия. Долгое время мы не знали слова "смерть", теперь же пришлось вспомнить. Знаю, что многие, как и я, также подались в отшельники. Их можно встретить и здесь, на необъятных просторах Звериного логова, и в горах, и даже в Долине Василисков. Туда, например, отправился Чарльз Дарвин. Интересно, долго ли он протянет среди своих любимых дракончиков. Помнится, пару раз они его чуть не съели, - волосатое лицо певца оскалилось в рассеянной улыбке. - Увидишь его, передавай ему искренние пожелания долгих лет от Джеймса Дугласа Моррисона, вот так и передай. Правда, старина Чарльз Роберт Дарвин и не сообразит, кто это. Подумает, какой-нибудь полковник королевской гвардии из почётного Лондонского клуба джентльменов. Такие здесь тоже имеются. Господи, они и тут, среди варваров из разных эпох ходят прямо, словно находятся на военном параде в честь Её Величества королевы Виктории. Подбородки их вечно выбриты до синевы и нещадно порезаны - тут ведь нет деликатных бритвенных систем, отчего большинство обитателей Мортуса ежедневным мучениям предпочитает бороды. И, конечно же, эти джентльмены страдают от отсутствия возможности глотнуть виски и развернуть свежий номер "Таймс".
   Очевидно, заблудившийся Кораблёв оказался настоящим подарком для одинокого лесного жителя, заскучавшего по обществу людей. Он так увлёкся разговором, временами больше походившим на монолог, что его самокрутка, которой он поначалу уделял столько внимания, вскоре погасла. Обнаружив это, он прикурил от костра и вернулся к беседе, тем более, что Кораблёв оказался очень благодарным слушателем, внимавшим каждому слову говорящего не перебивая.
   - Впрочем, такие снобы имеются не только среди английских джентльменов старой закалки, но и среди французов, - отшельник мечтательно сощурил глаза. - Знаешь, как один из этих чудаков попал сюда? Он был французским гвардейским офицером, убитым на Западном фронте в сентябре 1914 года. Казалось бы, обычное дело на войне, вот только в бой он шёл с высоко поднятой головой и выкаченной колесом грудью. На нём были белые перчатки и цветастый мундир - полагал, что изменять прежней военной эстетике ниже его достоинства. Это в эпоху пулемётов! - Моррисон злорадно усмехнулся. - Да в такую мишень просто смертный грех не попасть! А похоронен он был на Пер-Лашез, - Джим испытующе взглянул на Матвея, - на том самом кладбище, где и я, казалось бы, упокоился навеки. Только не дали мне покоя. Подняли из могилы. Вот только зачем?
   Задав этот риторический вопрос, Джим глубоко вздохнул.
   - Что мне делать в этом мире с тем неограниченным количеством времени, которое имеется у меня в запасе? Так вот до скончания Вселенной охотиться на зайцев и оленей, да глазеть на эти два никогда не заходящих за горизонт огненных шара? - Моррисон ткнул указательным пальцем в небо, где, источая вечный зной, висели Солар и Гелиос. - До скончания Вселенной, - повторил он, - а это, если верить моему знакомцу Хабблу, много-много миллиардов лет. Я не вынесу этой тоски, я, скорее, попрошусь на рога к туру, как это сделал, судя по рассказам, Александр Македонский. Но его мне жаль. Это один из самых моих любимых персонажей древней истории.
   - Кажется, это был несчастный случай на охоте, - возразил Матвей.
   - Не верю я в это. Думаю, ему просто надоело это однообразие. Хотя, говорят, раньше люди не замечали этого, а как стали замечать, решили развлечь себя войной. Признаться, и я стал ощущать тоску лишь недавно, хотя игра в рок-звёзд, которая забавляла Джона Леннона, Джорджа Харрисона, Рика Райта и Джимми, меня никогда не прельщала. По сути, для большинства из нас наше время закончилось ещё тогда, на рубеже шестидесятых-семидесятых. Большинство из нашего нынешнего окружения никогда не бывало на наших концертах, не рвало на себе волосы в исступлённом экстазе, даже не слушало наших пластинок. Для кого петь, а тем более сочинять?
   - Я слышал, как они поют. Их ансамбль звучит вполне сносно.
   - Но не для меня, - перебил Джим Кораблёва. - И я не хочу иметь с этим ничего общего. Говорят, Райт одарённый клавишник. Не знаю, не слышал тех песен "Пинк Флойд", которые их прославили. Это случилось уже после моей смерти. Поэтому его работ оценить не могу, однако лучшего клавишника, чем Рэй Манзарек, я никогда не слышал и вряд ли когда услышу. Жив ли он? - вдруг спросил Моррисон Матвея.
   - В 2008 году были живы все члены группы "Дорз".
   - 2008 год! Да это же целая вечность после меня! А ты, стало быть, попал сюда из 2008 года?
   Кораблёв утвердительно кивнул, ожидая, что Джим Моррисон начнёт расспрашивать об обстоятельствах его гибели. Но тот не стал, вновь уйдя в себя. Они снова умолкли.
  
   - Чем ещё ты здесь занимаешься, помимо охоты? - спросил Кораблёв после минутного молчания.
   - Сочиняю стихи, - ответил Моррисон. - Хочешь послушать? - и, не дожидаясь утвердительного ответа, начал размеренно декламировать:
   - А всё проходит, всё имеет свой черёд.
   Часы бегут, и дни бегут вперёд.
   Спешат, запаздывают, ускоряют бег,
   Отсчитывая шаг за шагом чей-то век.
   Проходят радости, печали и сомненья,
   Минуты слабости, моменты сожаленья -
   Всё растворится в канувших годах:
   Былые люди, мысли или страх.
   Проходят радости... прискорбно, но проходят,
   Но от былых страданий также Время нас уводит.
   Они тускнеют, словно звёзды поутру,
   И гаснут в памяти, как свечи на ветру.
   Пройдёт совсем немного кратких лет -
   Других людей увидит белый свет
   Как смену прежним, ныне молодым,
   А мир другим уж будет и чужим.
   Всё скоротечно, всё ужасно скоротечно.
   Мир так изменчив, только Время вечно.
   - Впечатляет, - сказал Кораблёв. Он вспомнил, что Джим Моррисон был ещё и поэтом, - но, думаю, истинным хозяевам Мортуса удалось победить даже время.
   - Да, это так, - согласился Джим, - им удалось то, о чём издавна мечтали люди - остановить тиканье стрелок на часах. Теперь нам некуда спешить, мы никогда не постареем, и нам не стоит бояться того, что в скором времени новые люди начнут наступать нам на пятки. Только мне эта сбывшаяся мечта всего человечества теперь кажется настоящим проклятьем.
   Матвей заметил, что по мере продолжения их беседы речь Джима Моррисона постепенно ускорялась, временами он даже начинал тараторить. Глаза его вскоре приобрели красноватый оттенок и заметно воспалились, взгляд стал рассеянным и блуждающим. А временами на вопросы Матвея, даже на самые простые, он реагировал с некоторым замедлением, будто бы наелся транквилизаторов, и порой отвечал совершенно невпопад. Когда он вставал, на ногах держался нетвёрдо. Поначалу Матвей думал, что Джиму просто нездоровится, но затем он догадался, что великий музыкант находился под воздействием чего-то дурманящего.
   - Что ты куришь? - тревожно спросил Кораблёв, поглядывая на самокрутку певца. Только теперь он заметил, что курево было скручено из какого-то буровато-зелёного растительного материала.
   - Это же марихуана! - лицо Джима Моррисона озарилось какой-то глуповатой радостью. - Хвала Господу, она растёт здесь, в этом лесу! Её здесь много. Хватит на всех. Признаться, я был бы рад, если бы на всей планете больше ничего и не росло, кроме неё. Хочешь попробовать?! От неё столько радости!
   Матвей отрицательно покачал головой.
   - Зря, - Моррисон вновь затянулся.
   Через несколько минут его благодушное настроение внезапно сменилось беспричинной тревогой. Он стал испуганно озираться по сторонам, затем вдруг отрывисто сказал Кораблёву:
   - Поскорей уходи отсюда, пока цел! Уходи, как я тебе указал! Вдоль ручья и к океану! Не задерживайся здесь!
   - Что случилось?
   Ответом ему было хмурое и настороженное молчание.
   - Джим, почему бы тебе не пойти со мной в селение? - не дождавшись ответа, продолжил Матвей. - Там ты будешь в полной безопасности.
   - Нет, я не рискну, не рискну! А ты иди! - и спустя секунду Моррисон уже наглухо закрылся в своём жилище, оставив рассеянного Матвея одного посреди полянки.
   - Джим, Джим, - позвал Кораблев, но ему уже никто не откликался.
   Несколько минут Кораблёв стоял, не зная, что предпринять. Выяснилось, что самый экстравагантный рок-исполнитель прошлого века не оставил своих губительных пристрастий и на этом свете.
   - Riders on the storm, riders on the storm, thereЄs a killer on the road, - вдруг послышалось знакомое пение, так недавно привлекшее Кораблёва в это место. Это была строчка одной из самых знаменитых песен группы "Дорз".
   Матвей, подойдя к избушке, постучался. Изнутри еле послышалась какая-то возня, словно кто-то во сне переворачивался на другой бок, но ответа по-прежнему не было.
   - Что ж? Надеюсь, всё с тобой будет в порядке, незабвенный Джеймс Дуглас Моррисон, - сказал Кораблёв и, затушив костёр, направился в указанное отшельником направление.
  

Глава 18. Грусть.

Общественное устройство Соколиного гнезда. Улицы посёлка. Напоминание о Москве. Тоска по дому.

   Дни шли за днями, и временами Матвею обманчиво казалось, что он стал привыкать к той размеренной жизни, которую вели обитатели Мортуса. За несколько месяцев нахождения в этом удивительном мире он обошёл все окраины Соколиного гнезда, познакомился с бытом его жителей, который был организован в своеобразную коммуну на началах всеобщего равенства. Как уже упоминалось, в селении действовали ремесленные артели, работавшие ровно столько и выпускавшие ровно столько продукции, сколько было необходимо для жизненных нужд небольшого, всего лишь около двадцати тысяч человек населения. Жизнь была организована здесь точно так же, как когда-то в Медвежьем углу. Ремесленные цеха действовали под некоторым единоначалием. Определённое единоначалие действовало и над всем селением. Прежде это место занимал Ричард Плантагенет, пока ему не захотелось чего-то большего, теперь же эта должность, не дававшая абсолютно никаких привилегий, досталась Артуру. Его несомненное лидерство было единогласно признано и на новом месте. Первый среди равных был призван разрешать споры между жителями Соколиного гнезда, которые, однако, более никогда не переходили в ожесточённое противостояние. За ним же оставалось последнее слово при решении хозяйственных вопросов в жизни общины.
   Селение, ограниченное крепостной стеной, не было хаотическим набором зданий. Внутри находились улочки, которые даже носили названия. Эти названия часто давались в зависимости от наименования ремесленной артели, размещавшейся в этом месте: улица Портных, Скорняжный переулок, Поварская улица. Рядом же размещались строения, в которых соответствующие ремесленники жили. Кузнецы же вообще располагались на окраине посёлка у моста, перекинутом через небольшую протекавшую через селение речку, отчего мост прозвали Кузнецким. Совсем особняком располагалась та часть города, в которой жили представители творчества. Они были помещены отдельно, поскольку, звон, например, гитарной струны плохо совмещался со звоном кузнечной наковальни.
   Улица Поварская, Скорняжный переулок, Кузнецкий мост. Названия эти, хоть и звучавшие на совсем ином, неведомом на Земле языке, колющей болью отзывались в сердце Кораблёва. Они напоминали ему Москву: через станцию метро "Кузнецкий мост" он ездил в те далёкие времена, когда начинал свою московскую карьеру с работы обычного офисного трудяги, на улице Поварской находился Театр Киноактёра, в котором Матвей часто бывал - уж очень нравился его жене актёр Олег Стриженов, игравший там, а в Скорняжном переулке он однажды тёмной ночью скрылся от банды преследовавших его грабителей. О Москве, счастливой и во всех отношениях далёкой для него жизни всем своим видом напоминал и Яков Перов.
   - Ты же говорил, что я привыкну к этому месту и печаль, притупившись, сойдёт на нет! - сетовал Матвей Якову.
   - Говорил. И что?
   - А то, что печаль не проходит, а превращается в тоску!
   - Потерпи, братуха, ты хочешь всего слишком быстро.
   - Сам-то долго привыкал?
   - Да уж не меньше твоего. А потом все житейские печали как рукой сняло.
   - Что-то не очень верится! И самое страшное в том, что это навсегда!
   Раздосадовавшись, Кораблёв порой уходил за город и присаживался на возвышение, которое с некоторых пор облюбовал для своего творчества Клод Моне. Матвей старался находиться там в одиночестве, когда художник отдыхал от творческих порывов. В такие моменты Кораблёв не нуждался ни в чьих компаниях. Сердце его ныло. Сидя на горке, Матвей вспоминал свои давние армейские будни на краю земли, вблизи дальневосточного порта Находка. Тогда он тоже сильно тосковал по дому и иногда, присев на закате солнца на свежую травку, обращал свой взор в ту сторону, где находился его дом, где его с не меньшей тоской и нетерпением ждали родители. Тогда-то он и начал покуривать.
   Здесь бы он тоже закурил, но куда же ему, как тогда, обратить взор? Где же, в какой стороне родной дом, Москва, ставшая родной? Да что там дом и Москва? Какой сущий пустяк пришёл ему в голову? Где, в каком направлении искать саму Землю, да и вообще его родную Солнечную систему? Находится ли она на этом небосклоне, или чтобы посмотреть в ту сторону, где она расположена, нужно податься на другую сторону Мортуса? От этих мыслей Кораблёву становилось ещё более невыносимо.
   "Хорошо, что хоть в Млечном пути остался", - увещевал невесть откуда взявшийся внутренний голос, - "всё одно место, откуда ты родом".
   "А иди ты со своими увещеваниями! В Млечном пути я, оказывается, остался! Мне от этого не легче", - мысленно отмахивался от него Кораблёв, а затем ловил себя на мысли, что разговаривает сам с собой. Эдак ведь и свихнуться можно.
   Так, в горестном одиночестве пролетали долгие часы, за которые Матвей успевал вспомнить и оплакать всю свою недолгую земную жизнь. Однажды, утомившись от невесёлых, вытягивающих душу, словно нитку за ниткой, размышлений, он лёг на бок и уснул прямо на горке.
  

Глава 19. Полёт.

Вознесение в небо. Высоко над Мортусом. Сквозь Вселенную. Солнечная система. Земля.

  
   Матвей спал, и ему снился странный сон, будто бы то ли он сам, то ли его смятённый дух медленно воспарил над этим местом и с высоты птиьчего полёта наблюдал Соколиное гнездо, Звериное логово, поле, разделяющее их, посевы злаков, океан Тетис с постепенно удаляющимся горизонтом по мере того, как Кораблёв поднимался всё выше и выше.
   Глядя сверху на открывшуюся великолепную панораму, Матвей даже забыл думать о своей боязни высоты.
   "Быть может, я умер, но, Господи, как же здесь замечательно!" - думал он, обозревая Соколиное, по которому туда-сюда сновали крохотные, будто муравьи, люди. Они занимались своими повседневными делами, не догадываясь, что один из них наблюдал за происходящим на земле с головокружительной высоты. Временами Матвею казалось, что он кого-то узнаёт. Вон вдоль узенького переулка направился Яков, потерявший своего друга из виду. Хотя, разумеется, узнать Матвей никого не мог, для этого было нужно зрение по своей остроте не уступающее орлиному.
   Соколиное гнездо раскрылось перед ним во всей своей красе. Он и не ведал, что со стороны оно могло выглядеть таким большим, он и не ведал, что селение имеет сходство с Москвой не только названиями улиц и переулков, но и своими очертаниями. Также как Москва, посёлок был выстроен концентрическими кругами - почему же прежде он не замечал этого? А небольшая речка, протекавшая через Соколиное, своими изгибами напоминала Москву-реку, хотя это, наверняка, было уже настоящим домыслом истосковавшегося по своему городу человека.
   От восторга у Матвея перехватывало дыхание. Боже, как красив океан, искрящийся световыми бликами по всей своей видимой глазу поверхности. С высоты он казался не просто синим, а по-настоящему лазурным. А как огромно Звериное логово - оно простиралось до самого горизонта и размерами казалось не меньшим, чем даже бескрайний Тетис.
   Тем временем Матвей поднимался всё выше и выше. Вот уж и людей на улицах Соколиного гнезда стало совсем не видно. Вот где-то, невероятно далеко он рассмотрел и окраину, казалось, необъятного леса, за которым, он знал, остался разрушенный и забытый всеми Медвежий угол.
   Матвей, испытывавший невероятную лёгкость, совершенно не ощущал своего тела. Ему было столь свободно, что он даже не задавался вопросом, чем же вызван этот подъём и сколько он продлится. Казалось, его полёт и не собирался прерываться, более того, скорость его, казалось, лишь возрастала с каждой секундой. Возможно, он действительно умер. Ощущения людей, переживших клиническую смерть, очень напоминали то, что испытывал сейчас Кораблёв.
   Было похоже, что Матвей взмыл вплоть до самых верхних слоёв атмосферы: голубое небо постепенно сменилось синим, затем тёмно-синим, фиолетовым и, наконец, чёрным. Вот уже его взору стало доступным увидеть округлые очертания Мортуса и материки, окружённые океанами. Оказывается, Мортус был необыкновенно похож на Землю. На нём также существовало несколько огромных материков, а место, на котором жили люди, представляло собой лишь очень большой полуостров. Размеры его, пожалуй, не уступали размерам земного Пиренейского, а то и Аравийского полуострова.
   Это было завораживающее зрелище, испытывать которое было дано, наверное, лишь космонавтам.
   "Куда же меня уносит?" - Матвей решился поставить ребром этот сам собой разумеющийся вопрос лишь тогда, когда и сам Мортус стал стремительно отдаляться от него, погружаясь всё глубже и глубже в пучину чёрного, как пасторская сутана, космоса. Где-то сбоку сиротливо светили, совсем не ослепляя, Солар и Гелиос. Но их свет не рассеивал черноты, окружавшей теперь Матвея со всех сторон.
   Вскоре Мортус полностью исчез из поля зрения Кораблёва, а Солар и Гелиос превратились в две яркие звёздочки. Однако свет их вскоре потускнел, слившись со светом целых мириад ярких точек, круживших вокруг Матвея, словно потревоженные неуклюжим медведем дикие пчёлы. Звёзд было тысячи, если не десятки тысяч. Они были совсем разными: красными, оранжевыми, жёлтыми, белыми и, наконец, голубыми. Матвей знал, цвет звёзд зависит от высоты температур, господствующих в их недрах. Некоторые из них, причудливо выделяясь на фоне других своей относительной неподвижностью, при более внимательном рассмотрении оказывались галактиками самых разных конфигураций.
   Глядя на них, Кораблёв вдруг захотел бабушкиного чая с молоком. В детстве бабушка ложечкой размешивала в чашке маленького Матвея чай и лила в несущуюся по кругу воду молоко, которое тут же белило водяные завихрения. Галактики, увиденные теперь Кораблёвым, так напоминали своим видом кремового цвета завихрения в чайной чашке. Это были спиралевидные галактики, подобные нашему родному Млечному пути. Другие же были похожи на латинские буквы "Z" или "S" либо представляли собой настоящую беспорядочную кучу мелких, будто частицы пудры, звёзд.
   Тем временем небесные светила почти пулями пролетали мимо него, порой во много раз увеличиваясь при некотором приближении. В то же время сам Матвей со скоростью, наверное, в тысячи раз превышавшей скорость света, всё дальше и дальше проникал в бездонную пучину космоса. Кораблёв ловил себя на мысли, что объекты, пролетавшие мимо с такой скоростью, должны были производить оглушающее жужжание, однако тут же осознавал, что в подобных условиях про все привычные понятия о физических законах нужно позабыть. Тем более, что космос - это сплошной вакуум, лишённый звукопроводимости, тем более, что двигались не они относительно него, а он относительно них. Иногда на него нападал глупый страх, что он врежется в одну из светящихся точек, и она прошьёт его насквозь, словно заряд картечи. Глупым этот страх был оттого, что каждая из светящихся точек была огромной звездой, размерами в неизмеримое количество раз превосходившей не только размеры человеческого тела, но и размеры Мортуса и Земли.
   Временами вся космическая панорама пропадала из поля видимости, и он внезапно оказывался в абсолютной тьме. Это состояние длилось целыми нескончаемыми минутами, наполняя сердце Матвея страхом, а затем настоящим отчаяньем. Но вскоре гигантские межзвёздные пылевые скопления заканчивались, и Кораблёв вновь был способен наблюдать эту невероятную звёздную пляску - такого не испытывали даже космонавты, простому смертному было не дано испытать подобное!
   Он летел уже несколько часов, покрывая непостижимые уму космические расстояния, при этом Кораблёв летел так, словно вовсе не имел физического тела. Это было изумительно!
   Внезапно звёзды, проносящиеся мимо него, как выпущенные из рогатки камушки, в разы сбавили скорость, а потом стали лишь лениво проплывать мимо него, будто бы лодочка, попавшая во власть неспешного речного течения. Да и плотность скопления звёзд с замедлением движения тут же сократилась, и в скором времени Матвей напрямую летел лишь к одной из них - жёлтой точке, находящейся, казалось, на самом отшибе той галактики, по которой он только что сломя голову пропутешествовал.
   Эта точка постепенно приближалась, равномерно вырастая в размерах и становясь всё ярче. Вдруг показались некие небесные тела, не являвшиеся самостоятельным источником света. Первой из них была серая планета, размеров которой Матвей оценить не мог ввиду отсутствия всяческих пространственных ориентиров, однако вскоре появились и другие планеты, одна другой больше. Четвёртая из них оказалась настоящим гигантом, украшенным посередине внушительного вида кольцом.
   "Боже мой! Ведь это же Сатурн!" - мысленно вскричал Матвей и почувствовал, что всё в нём запело от радости - "Я в Солнечной системе".
   Чувства Кораблёва были похожи на ощущения путешественника, возвращавшегося домой после длительных скитаний и повернувшего, наконец, на улицу, в которой находился его дом. Именно Сатурн, чей причудливый облик не спутаешь ни с каким другим, известным людям, небесным объектом, был для Матвея, словно угол той улицы, в которой находился родной дом. И это несмотря на то пока непреодолимое для людей расстояние, которое отделяло эту загадочную планету от Земли.
   Ошибки не было. Матвей действительно находился в Солнечной системе. Вот после Сатурна в сопровождении своих четырёх спутников появился и супергигант Юпитер, развернувшийся в сторону пролетавшего мимо Кораблёва своим знаменитым красным пятном. Матвею показалось, что он очень близко пролетел мимо этой планеты и даже сумел рассмотреть, как он про себя решил, Европу - один из спутников Юпитера, который давно не давал земным астрономам покоя своим обликом. Дело в том, что поверхность Европы была испещрена странными, будто бы рукотворными прямыми линиями. Матвей убедился, что слухи об этих прямых линиях не миф, однако тут же забыл об этом - впереди был "краснокожий" Марс, полюс которого был украшен белой ледяной шапкой, казавшейся бледной плешью на чьей-то пунцовой то ли от стыда, то ли от жара головы.
   Впрочем, ему было уже не до Марса, не до Луны, которую ему также предстояло увидеть. Он ждал приближения к Земле, спуском на которую, он знал это точно, его фантастическое путешествие по Вселенной вскоре закончится. Упоённый радостью, он даже не думал о том, что Земля большая и приземлись он на каком-нибудь необитаемом острове на задворках Мирового океана вдали от судоходных путей, он имел бы едва большие шансы попасть домой, нежели находясь на Мортусе. Но об этом Матвей не думал. Неведомо как, но конечной точкой его космического путешествия была всё-таки Земля.
   Завидев материки и океаны, он мысленно воскликнул: "Хочу в Россию, в Москву, домой!"
   Он спускался всё ниже и получил прекрасную возможность рассмотреть Землю со стороны Евразийского материка. Планета была восхитительной: синие моря и океаны, суша, местами зелёная, местами жёлтая, местами бурая, белые облака самых причудливых форм, покрывающие землю словно одеяло.
   "День приходит почти незаметно.
   В легкой дымке туманов седых,
   В тишине темных улиц пустых,
   Под мерцанием гаснущих звезд,
   В сладкой мгле человеческих грёз.
   Он крадется средь спящих людей
   С каждым мигом смелей и смелей,
   Нарастая, как будто волна.
   Люди, всё ещё пленники сна,
   Провожают ушедшую ночь,
   Чуть ворча, что проснуться невмочь,
   Но совсем скоро будут спешить
   День начавшийся с пользой прожить.
   Он врывается треском звонков
   Телефонов, машинных гудков,
   Гулким стуком в подземке Москвы.
   Полетели дневные часы
   В многоликих больших городах,
   Утопающих в срочных делах,
   Неотложных заботах мирских
   Очень важных людей и простых.
   Всё пройдёт в спешке и суете
   И затихнет, когда в высоте
   Будут звезды, как прежде, гореть.
   Завтра кто-то другой будет петь
   Песню звонкую нового дня.
   Может, будет в ней и про меня".
   Эти несколько наивные стихи когда-то давно были сочинены юным Яковом. И только сейчас Матвей смог, наконец, до конца постичь то, что его друг пытался выразить этими строчками много лет назад.
   На этой части Земли день был в самом разгаре: огромные города утопали в повседневной текучке, куда-то стремились машины, поезда и самолёты, в огромном воздушном пространстве неслись, переплетаясь, словно провода в сложных инженерных схемах, сигналы интернет-связи, мобильных телефонов, спутниковых антенн. Люди рождались и умирали, жили и работали, любили и ненавидели друг друга, надеялись и отчаивались, погрязали в мелких интригах и склоках, даже не подозревая, как может быть тихо и безмятежно здесь, на высоте сотен километров над поверхностью Земли, здесь, среди звёзд, где наконец-то приходит понимание того, что вся ежедневная людская суета - это всё же не более, чем обыкновенная суета, потеряющая всякое значение даже для самих живущих в ней людей уже через день, год, век. А здесь, в космосе она и сейчас вовсе не имела никакого значения хотя бы потому, что её отсюда было совсем не видно.
  

Глава 20. И вновь Москва.

Москва. В Нескучном саду. И вновь сомнения. Поездка в метро. Родной подъезд. Встреча с женой. Появление в компании. Беседа с Хлопушиным. Спиркин. В ресторане с Марком Перовым. Рассказ о биржевых спекуляциях Перова-младшего. Испорченный вечер. Возвращение в привычную колею. Разорение Марка Перова.

   Вскоре он спускался над неким городом, выстроенным из концентрических колец. Похоже, что это была Москва. Отсюда, с высоты, он мог сравнить её очертания с изображениями на многочисленных атласах и картах. Что ж? Карты передавали эти данные довольно точно. В частности, Садовое кольцо, в пределах которого была сосредоточена основная жизнь столицы и происходили многие значимые для всей страны события, действительно составляло лишь небольшую часть мегаполиса. Почему-то Матвею всегда казалось, что Садовое кольцо должно быть непременно больше.
   Волею случая либо чьего-то намеренного разумения долгий его путь окончился в Нескучном саду, неподалёку от ротонды, воздвигнутой в память о 800-летии Москвы. Он вернулся в столицу ясным августовским днём. Это было в полдень и в парке было совсем пусто. Очевидно, шли рабочие будни. Очутившись в Нескучном саду, он почти заплакал от радости. Наконец-то он оказался в давно знакомом месте, в котором пели родные московские птицы, росли большие, с давних студенческих лет знакомые деревья, а на небе во всю свою солнечную мощь светило родное большое белое солнце, а не пара полуфантастических близнецов с непривычными греко-латинскими названиями. Каждый листочек на каждом дереве этого парка насквозь просвечивался этим солнцем, всё ещё ярким, но уже по-осеннему не жарким.
   Матвей не мог поверить в то, что все тревоги остались позади, а вопрос, что же будет дальше, пока не мог выбраться из тени безмерной радости, овладевшей им.
   Однако, несколько придя в себя, он всё же решил, что отсюда следует скорее выбираться и ехать домой, к жене. Знакомой тропкой он направился к выходу из парка и по дороге встретил одинокого собачника, прогуливающегося с остроухим французским бульдогом.
   - Простите, не подскажете ли, который час? - обратился к нему Матвей.
   - Одиннадцать сорок, - неохотно ответил ему профессорского вида собачник, подозрительно взглянув на Кораблёва сквозь толщу стёкол своих массивных очков.
   - Спасибо, - рассеянно пробормотал Матвей и, спохватившись, поспешил уточнить. - А это действительно Москва?
   Прохожий с крайним изумлением посмотрел на Матвея и огрызнулся:
   - Нет, это Рио-де-Жанейро! Молодой человек, конечно же, это Москва. Вы находитесь в Нескучном саду!
   - А какое нынче число, месяц и год?
   На лице собачника вновь отразились предельное удивление и даже отвращение. Похоже, подобные чувства испытывал и его бульдог, с укором уставивший свои осоловелые от яркого солнца глазки на Матвея. Из открытой от невероятного изумления собачьей пасти стекала слюна. Его большие остренькие уши резкими движениями сгоняли назойливых мух, а весь вид этой собаки словно сигнализировал Матвею: "Разве ж можно так опускаться?!"
   - Ну, уж это слишком! - видимо, согласившись со своим питомцем, буркнул себе под нос профессор и, поминутно оглядываясь, побрёл вдоль пустынной аллеи, едва поспевая за семенящей перед ним собакой.
   Матвей с блаженной улыбкой посмотрел вслед прохожему, разодетому, словно докладчик на научной конференции. Как же давно не видел он очков, глаженых пиджаков, фатовато завязанных галстуков, лакированных ботинок и лощёных французских бульдогов в фирменных ошейниках.
   Он пошёл по аллее и, миновав Охотничий домик, в котором по выходным снимали его любимую телепередачу "Что? Где? Когда?", вышел к Ленинскому проспекту. От шума и пыли этой столичной магистрали, которые почти не проникали в самое сердце Нескучного сада, у Матвея с непривычки закружилась голова. Душный, насыщенный выхлопными газами воздух проспекта одурманивал, словно сильнодействующий наркотик. Он прошёлся по тротуару, привлекая нездоровое внимание прохожих, заглянул на витрину киоска Роспечати. На лицевых страницах утренних газет он прочёл сегодняшнюю дату: "27 августа 2008 года". Разве его не было чуть больше четырёх месяцев?! Но ведь Мортус он покинул уже в 2015 году! Неужели ему всё приснилось: и его гибель, и другая планета, и знаменитости прошлого, и страшная война между королём Артуром и Баязидом Молниеносным, и космическое путешествие! С точки зрения здравого смысла, всё увиденное им - бред сумасшедшего, об этом лучше и не рассказывать, иначе палата с белыми стенками в известном заведении имени Кащенко ему уготована. Но до чего же всё это было реалистичным! И, в конце концов, если всё пережитое им было лишь иллюзией, где же он всё это время пропадал?!
   Переведя глаза на собственное отражение в окне киоска, он, наконец, догадался о причине косых взглядов прохожих. Со стеклянной поверхности на него смотрел незнакомец с окладистой крестьянской бородой, одетый в какое-то странное тряпьё. Посмотрев на ноги, он увидел на них кожаные чувяки. Матвей выглядел, словно выходец из глубин человеческой истории. Да он и был им, по сути.
   "Странно, что кто-то ещё может разглядеть во мне молодого человека", - подумал он, вспомнив про встречу в парке, - "странно, что, меня до сих пор не остановил милиционер".
   Сориентировавшись по памятнику Юрию Гагарину, он побрёл к подземному пешеходному переходу, выводящего под трассой Ленинского проспекта почти к дверям одноимённой станции метро. Через несколько минут он вошёл в вестибюль подземки. Путь его лежал к станции "Проспект Вернадского", у которой он жил. Значит, нужно было делать либо одну пересадку, чтобы попасть на Сокольническую линию, либо две, если ехать через Кольцевую. Отвыкнув от поездок в метро, он долго соображал, какой же путь ему выбрать. Прежде в его голову пришла мысль дозвониться жене, однако, во-первых, он не имел при себе никаких средств связи, во-вторых, не помнил её телефона. Мысль о том, чтобы попросить мобильник у кого-нибудь из прохожих, даже не посещала его. Спасибо им и на том, что те пока не догадывались пожаловаться в милицию в связи с его странным видом.
   Подойдя к турникету, он вспомнил, что ему не на что проехать. Первой его мыслью было перескочить через препятствие, однако это было чревато самыми неприятными последствиями, которые в его положении могли быть ещё неприятнее.
   Подойдя к сидящей в будке работнице, он попросил:
   - Не могли бы вы меня пропустить через турникет?
   Женщина уставилась на него глазами, полными подозрения и испуга.
   Увидев её замешательство, Матвей стал оправдываться:
   - Поверьте мне, я не бродяга и не пьяница. Я странно выгляжу, но я чист и опрятен. В действительности я очень богатый и известный человек и если бы вы увидели меня хотя бы сегодня вечером, вы бы меня уже не узнали.
   Женщина продолжала с сомнением смотреть на необычного посетителя станции.
   Матвей продолжил:
   - Пустите, мне очень нужно поскорее вернуться домой. Долгое время я был в очень необычной ситуации, в такой, которую даже трудно себе вообразить. Помогите мне.
   Работница поспешно, словно желая поскорее отделаться от Кораблёва, открыла турникет и Матвей, наконец, получил возможность уехать в нужном ему направлении.
   Войдя в вагон, он уселся в самом его конце и тут же освободил вокруг себя множество занятого людьми пространства. Никто не желал ехать рядом с асоциальным типом самого характерного вида. Те же, кто заходил в вагон на следующих станциях, завидев Матвея, спешили поскорее покинуть его, пока не захлопнулись двери. Впрочем, не все демонстрировали подобное отторжение. На станции "Китай-город" в вагон вошёл самый настоящий бродяга с тёмным одутловатым лицом. Одежда его была крайне грязной и дурно пахнущей. При его появлении людей вокруг стало ещё меньше. Да и Кораблёву вдруг захотелось встать со своего места и перейти в другую часть вагона. Однако, увидев Матвея, вошедший уставился на него своими воспалёнными глазами, в которых в этот момент появился какой-то намёк на осмысленность взгляда.
   - Здорово, Петро! - хриплым голосом выкрикнул бездомный и с явной радостью направился к Кораблёву. Видимо, он принял Матвея за своего. - Уж и не думал тебя увидеть живым!
   - Нет, нет, родной, я не Петро, ты обознался! - ответил Матвей, поспешно освобождая сидячее место для своего нового знакомого.
   Без серьёзных происшествий Кораблёв добрался до станции "Тургеневская", пересел на "Чистые пруды" и направился к станции "Проспект Вернадского". Стук колёс поезда медленно убаюкивал его, специфический запах подземки, который не спутаешь ни с каким другим, опьянял, напоминая о далёких днях его жизни, проведённых в московском метро в постоянных перемещениях по столице. Матвей с интересом разглядывал своих случайных попутчиков: длинный, как жердь, худой подросток заткнул уши наушниками и с сонным видом внимает нестройные звуки какой-то музыкальной какофонии; вот стоит, зажав плотный кейс, одетый с иголочки молодой человек, явно "белый воротничок" - таких типажей Кораблёв вдоволь навидался в офисе собственной компании, таким он был когда-то сам. Вот едет старенький пенсионер, читающий сквозь толстые стёкла очков "Московский комсомолец", а вот упитанный розовощёкий мужчина, который притворился спящим, чтобы не уступать сидячее место женщине, стоящей перед ним с тяжёлыми сумками. До чего же разных людей можно встретить в столичном метро!
   Кораблёв проехал станцию "Воробьёвы горы" с великолепным видом на набережные Москвы-реки, на которых в жаркие дни собиралось множество нежащихся на ярком солнце людей. Скоро он будет дома, хотя Лизы, пожалуй, пока что нет. Однако дома непременно должна быть прислуга. Осталось лишь убедить её в том, что в дверь стучит именно хозяин квартиры, иначе за неимением ключей ему придётся дожидаться у запертых дверей до самого вечера.
   Спустя лишь пятнадцать минут, он, как и предполагал, оказался перед закрытой дверью родной квартиры. Слава богу, консьерж его признал и беспрепятственно пустил внутрь. Лифт временно не работал, и ему пришлось пешком подниматься на третий этаж.
   Жены ещё не было. Хотя, возможно, она здесь больше не живёт, да и вообще уже замужем. Впрочем, прошло всего четыре месяца, если верить газетной странице.
   В дверь собственной квартиры его не пускали, очевидно, углядев в домофон совершенно незнакомую личность.
   - Вера Петровна, - увещевал Матвей домработницу, - это же я, Матвей Кораблёв. Неужели не признаёте?
   - Не признаю. Матвея Владимировича уж, считай, полгода как нет. А вы какой-то бродяга и проходимец. Уходите, пока милицию не вызвала.
   - Лиза-то жива-здорова? Уж это скажете?
   Но ему не ответили.
   Чтобы Вера Петровна не исполнила свою угрозу и ненароком не устроила скандала, Матвей не стал искушать судьбу и спустился на межэтажную площадку.
   Потянулись минуты и часы ожидания, проведённые перед подъездным окном. Изредка мимо проходили не узнающие его соседи. Да Матвей и не желал быть узнанным. Не хотел он, чтобы его видели таким.
   Вскоре показалась Клавдия Сергеевна Петренко - сухонькая старушка с верхнего этажа, помнящая ещё живого Сталина, и Кораблёв не выдержал - очень хотелось поскорее узнать что-нибудь о Лизе.
   - Здравствуйте, Клавдия Сергеевна, - бодро поздоровался Матвей.
   Старушка подняла свои почти бесцветные глаза на Кораблёва и подслеповато прищурилась в попытке рассмотреть Матвея.
   - Что не узнаёте, Клавдия Сергеевна, это же я, Матвей Кораблёв.
   - Голос, вроде бы, Матвея, а вот лица не разберу, другое совсем. Погоди, очки достану.
   - Я это, я. Как Елизавета Дмитриевна поживает?
   - Плохо поживает, как муж пропал. Вот уж четыре месяца места себе не находит.
   - Вернулся я, Клавдия Сергеевна, вернулся! - обрадовано затараторил Кораблёв.
   Соседка вынула очки и, нацепив их себе на нос, взглянула на Матвея.
   - Всё одно тебя трудно признать, - сказала она.
   - Это из-за бороды, Клавдия Сергеевна, но я её сегодня же сбрею.
   - Где ж ты пропадал, Матвеюшка?
   - И сам не знаю точно.
   - А чего ж домой не заходишь? Вера Петровна-то в квартире должна быть, да и остальная прислуга тоже.
   - Я, Клавдия Сергеевна, пока не хочу в квартиру. Лизу лучше подожду.
   Клавдия Сергеевна недоумённо пожала плечами и стала подниматься по лестнице.
   - Смотри, не напугай её до полусмерти, - прокричала она откуда-то сверху.
   Улица за подъездным окном уже стала окрашиваться розовато-красными вечерними тонами, когда Матвей услышал до боли знакомые усталые шаги, приближающиеся снизу. Он не ошибся. Это была Лиза, несущая перекинутую через плечо дамскую сумочку. Увидев Матвея, она лишь выдохнула "ой" и почти без чувств сползла вниз по стенке...
   Утром следующего дня из дома по проспекту Вернадского вышел человек, выглядящий, словно заправский денди. Его подбородок был выбрит до синевы, на нём сидел новенький кофейного цвета костюм, купленный чуть более пяти месяцев назад, его летние лакированные туфли сияли так, что, опустив глаза в их блестящих носках можно было рассмотреть собственное изображение. В этом пижоне с трудом признавался Матвей Кораблёв, чья внешность за несколько часов претерпела разительные перемены.
   Сев в свой чёрный "Лексус", почти полгода простоявший без дела, он направился в сторону Новинского бульвара, в офис своей компании. Московские пробки, с самого утра заблокировавшие трафик на магистралях столицы, давали ему возможность трезво оценить насущную ситуацию и сделать необходимые выводы.
   А ситуация, по словам Лизы, с которой Матвей непрестанно проговорил всю прошедшую ночь, была таковой. Место генерального директора после внезапного исчезновения Матвея временно занял его заместитель Борис Сергеевич Хлопушин. Этот человек должен был находиться в кресле генерального неопределённое время до тех пор, пока акционерами общества не будет принято окончательное решение о кандидатуре руководителя компании. Однако основным акционером компании был пропавший Матвей Кораблёв. Со временем, если бы Кораблёв не объявился, его пакет акций в бизнесе фирмы перешёл бы в доверительное управление, а затем, когда Матвея признали бы умершим - к его жене как к его единственной наследнице. На этапе доверительного управления вопрос о преемнике мог быть решён окончательно. Но до этого дело не дошло. Теперь Матвей мог с полным основанием придти в офис и объявить о своём возвращении к делам, тем более, что Хлопушин показал на этом месте свою полную несостоятельность. Его неправильные решения и резкий тон общения с партнёрами и конкурентами уже стоил фирме нескольких выгоднейших контрактов. Кроме того, были подозрения о его коррумпированности и нечистоплотности в делах бизнеса. Об этом даже писалось в нескольких деловых изданиях.
   Что касается Марка Перова, родного брата Якова, то с ним следовало встретиться и поговорить особенно. Ходили слухи, что он продолжает нещадно просаживать капитал, оставленный ему братом.
   Дорога длилась целую вечность. Ночью в Москве прошёл дождь, и это значительно осложнило дорожную обстановку. Многокилометровые вереницы автомобилей, до отказа заполнив улицы и проспекты столицы, двигались медленно и лениво, словно старые морские черепахи. Автомобили, пробки, загазованные улицы... Но сердце Матвея пело. Как же он истосковался по этим атрибутам современной цивилизованной жизни после многих месяцев пребывания в почти средневековом обществе. Кстати, для себя он так и не определился, чем же это было: сном или явью. Да и Лизе не смог толком объяснить своё отсутствие, боясь показаться ей умалишённым. От неё он узнал, что однажды в апреле внезапно исчез без следа, и никто его не видел всё это время ни живым, ни мёртвым.
   Спустя полтора часа трудной дороги его автомобиль подкатил, наконец-то, к офисному зданию на Новинском бульваре. Выйдя из машины, он быстрыми шагами под моросящим дождём направился к дверям и вошёл вовнутрь. Охранник, было, преградил ему путь своей широченной, натренированной пятипудовой штангой грудью, но, признав Кораблёва, расплылся в широченной улыбке и отошёл в сторону, освобождая дорогу. Рядовые сотрудники компании, встречавшиеся с ним в коридорах, с удивлением и почтением здоровались с ним, не скрывая своей радости вновь видеть его.
   Матвей ветром взлетел вверх по лестнице и почти вбежал в собственную приёмную, ожидая увидеть открытое лицо своей верной помощницы Лены Савиной. Однако вместо неё увидел совсем другую девушку, которая при виде Кораблёва вместо слов приветствия с бессмысленным выражением уставилась на него.
   - Начальник у себя? - спросил Матвей, показав на дверь с вывеской "Генеральный директор Хлопушин Борис Сергеевич".
   - У себя, - невнятно пробормотала девушка, - только Борис Сергеевич очень занят.
   Не обращая внимания на её протесты, а также на присутствие нескольких человек, терпеливо дожидающихся аудиенции в приёмной, Матвей направился в кабинет, но замер у таблички и тихо произнёс:
   - Генеральный директор Хлопушин. Интересные дела. Он сам себя назначил генеральным директором?
   Прочтя надпись ещё раз, словно не веря своим глазам, Матвей дёрнул ручку и вошёл в кабинет. "Генеральный директор", вальяжно развалившись в кресле, попивал кофе, в его зубах торчала толстая сигара. При внезапном появлении Матвея эта сигара вывалилась изо рта Хлопушина и упала на брюки.
   - Тихо, тихо, Борис Сергеевич, костюмчик подпортишь. Небось, новенький, дорогой. Негоже будет генеральному директору ходить с прожжёнными брючками. Господи, а накурил-то как, надымил. Что ж ты прохлаждаешься, дружок, в разгар рабочего дня? Тебя в приёмной люди ждут, - Кораблёв и не старался скрыть своего явно насмешливого тона.
   - Откуда ты только взялся? - еле слышно процедил сквозь зубы Хлопушин, однако Кораблёв услышал его.
   - Считай, что с того света, - ответил он, - да, именно так и можешь считать. Сигара-то у тебя кубинская?
   - Доминиканская, - буркнул Хлопушин.
   - А в кофий, судя по аромату, добавлен коньяк. Так ведь, Борис Сергеевич?
   - Нюх у тебя как у псов из Скотланд-Ярда.
   Матвей еле заметно улыбнулся глазами и осмотрел собственный кабинет. За четыре прошедших месяца он значительно переменился. На стенах его висели шпаги, самурайские мечи, появились написанные маслом картины, в углу стоял большой, высотой около полуметра, сувенирный глобус, на шкафу расположился массивный, гордо надувший льняные паруса фрегат. Сам Хлопушин сидел за большим новым столом из цельного дерева, на котором, кроме рабочих документов, была целая куча всяких миниатюрных, однако явно недешёвых безделушек. Среди прочих выделялась большая, чуть ли не в натуральную величину, серебряная крыса - символ 2008 года.
   - Ты превратил мой кабинет в музей. Здесь пока не достаёт позолоченных рыцарских доспехов и оленьих рогов, - усмехнулся Матвей, повернув вокруг своей оси стоящий в углу глобус. - При мне здесь в полстены висела лишь карта Москвы.
   Задумавшись, он подошёл к окну и остановил свой взгляд на мидовской высотке, располагавшейся почти по соседству. Он часто делал так раньше, когда требовалось что-то обдумать.
   - Ты вернулся. Что будет дальше? - мрачно спросил Хлопушин, так и не вставший из-за стола за всё время разговора. Его сигара уже успела потухнуть, тоскливо испустив последнюю струйку дыма. Нетронутый более кофе остыл.
   - Я вновь сяду в это кресло, а ты будешь уволен вместе со своими экспонатами, - не отрывая глаз от окна, сухо ответил Матвей. - За то, что разваливаешь дело, за то, что своими амбициями подрываешь репутацию моей компании, за то, что пьянствуешь и барствуешь на работе, за чрезмерную любовь к красивой жизни, за то, что, наконец, не считаешься с Елизаветой Дмитриевной, которая в случае, если бы меня признали умершим, стала бы акционером и хозяйкой "Первого эшелона". Как видишь, я неплохо осведомлён, несмотря на своё вынужденное отсутствие. Рекомендую тебе сегодня же написать заявление об уходе по собственному желанию.
   - Тебя бы могли признать умершим, - казалось, что в голосе Хлопушина прозвучало горькое сожаление.
   - Могли бы, но не сразу. Гражданский кодекс, как ты знаешь, отводит для этой процедуры целых пять лет отсутствия, за некоторыми исключениями. До этого меня бы признали безвестно отсутствующим и назначили бы доверительное управление моим имуществом. В общем, тебе придётся смириться с тем, что я всё-таки жив и намерен сесть в это кресло не позднее начала следующей недели. Тебе хватит этого времени?
   Хлопушин молчал.
   - Полагаю, хватит, - продолжил Матвей. - И ещё. Куда делась Лена Савина?
   - Уволилась.
   "Или уволили", - подумал Кораблёв, но вслух выражать эту мысль не стал.
   - Ну, вот и поговорили, - подытожил он вместо этого, - имей в виду, что Лена Савина вернётся сюда.
   Хлопушин покачал головой. Он ясно понял этот намёк.
   Матвей покинул офис. В его распоряжении был целый день и пока он не придумал, чем его занять. Он наслаждался возвращением в привычный ритм жизни, наслаждался потоком машин на проспектах, толпами спешащих людей на тротуарах - одним словом, всем тем, что в обычных условиях среднестатистическому жителю мегаполиса осточертевает до колик в животе. Выйдя на Новинский бульвар, он не стал торопиться залезть в свой модный "Лексус" и умчаться в неизвестном даже ему направлении, а решил пройтись по улицам. Всё для него теперь было по-новому, всё казалось необычным. Около офиса одного из банков он увидел человека на ходулях и стоящего рядом толстенького лилипута. На одеянии ходулиста, который исполнял роль банковского вклада, было написано "высокий процент", на лилипуте, игравшем роль банковского кредита, красовалась надпись "низкий процент". Кораблёв лишь подивился изобретательности маркетологов этого банка, придумавших столь запоминающуюся рекламу достоинств своих продуктов.
   Не спеша он спустился по Проточному переулку в сторону Москва-реки. Минуя стены территории британского посольства, украшенные табличками со стихами Шекспира, Бёрнса, Байрона, Мильтона, а также Пастернака, Мандельштама, Есенина и Высоцкого, он оказался на Смоленской набережной. Король Артур и рыцари Круглого стола, Чарльз Дарвин, Леннон и Харрисон - ассоциации с Англией беспорядочно завертелись у него в голове. Неподалёку он увидел ещё один яркий символ Туманного Альбиона: скульптуру Шерлока Холмса и доктора Ватсона, рядом с которой вертелась пара английских джентльменов - возможно, вышедшие на прогулку туристы. Они гоготали и дурачились, как мальчишки, обнимая за плечи немые фигуры, фотографировались на скамейке, присев рядом с бронзовым Ватсоном. Затем один из них стал изображать самого Холмса. Он встал рядом с его скульптурой, вытянулся, словно на параде, и задрал нос. В его согнутой руке не хватало только курительной трубки.
   - I don't believe, - сквозь смех сказал второй англичанин. - Where is your famous pipe, dear mister Holmes?
   Первый не растерялся и, быстро пошарив в карманах костюма, вынул оттуда шариковую ручку. Озоруя, он стал изображать из неё курительную трубку.
   Вскоре пара весёлых подданных Её Величества, беззаботно напевая какую-то старинную английскую песенку, удалились. Очевидно, решили где-нибудь присесть и выпить по кружке эля или грога. Хотя для пенного эля, равно как и для грога, всё же было рановато. И для непенного тоже.
   А Матвей не спеша занял рядом с доктором Ватсоном опустевшую скамейку и стал разглядывать лицо своего "соседа". Это было лицо актёра Виталия Соломина, ни дать, ни взять.
   Задумавшись, он перевёл свой взгляд на тротуар и вдруг разглядел среди идущих знакомую фигуру.
   - Молодой человек!.. Спиркин! Евгений! - громко позвал он.
   Молодой человек, в действительности оказавшийся Спиркиным, развернулся и, сосредоточенно посмотрев в сторону Матвея, подошёл к нему. Кораблёв встал, пожимая ему руку, словно самому закадычному другу.
   - Здравствуй, Евгений, - Матвей вновь с интересом разглядывал худенькую невысокую фигуру студента. - Как поживаешь?
   - Через пару дней учёба начнётся.
   - Учёба только начнётся, а ты уже в костюм залез. Устроился на работу?
   - Нет, всё ищу.
   - А у нас после нашей встречи был?
   - Был.
   - И что же? Отказали?
   - Отказали. Сказали, раз вас нет, то и договорённостей, считай, никаких и не было.
   - Ну, так это они, возможно, поспешили. Приходи дня через два ко мне. Может, и поработаем. Тем более что работы предвидится много, - Кораблёв был рад новой возможности помочь своему давнему просителю.
   Уму непостижимо, как же всё-таки легко встретиться со знакомым в многомиллионном городе, думал Кораблёв, расставшись со Спиркиным. Теперь ему было нужно разыскать Марка Перова. Набрав по мобильному телефону номер Марка, он услышал в трубке торопливое запальчивое "Да!", словно отвечающий в это время на последнем издыхании пробегал стометровку.
   - Марк, здравствуй, это Матвей. Я бы очень хотел с тобой встретиться.
   - Хорошо, хорошо, Матвей, - голос в трубке звучал сбивчиво и почти нервно. - Давай вечером, около восьми, сейчас не могу!
   - Я согласен. Где ты предлагаешь встретиться?
   - Есть неплохой ресторанчик на Тверской! Предлагаю там!
   К условленному времени Матвей был в этом ресторане и занял столик у окна с видом на Тверскую. Появился услужливый официант, которому Матвей заказал чай с имбирём. Кораблёв огляделся по сторонам. Ввиду того, что был будничный день, в ресторане было совсем немного посетителей - пожилая интеллигентная пара, двое мужчин, похожих на пришедших на переговоры бизнесменов, и одинокая молодая женщина, часто и нетерпеливо поглядывавшая на часы - видно, кого-то с минуты на минуту ожидала.
   В ожидании Перова Матвей развернул газету, купленную в киоске Роспечати, и углубился в чтение. Чёрно-белые строчки статей поведали ему о финансовом кризисе, победоносно шагающем по миру. Аналитики говорили о сытых годах, уходящих в прошлое, сравнивали новую напасть с Великой депрессией 30-х годов и в скором времени предвещали её появление и в России. Вспоминалась библейская притча о семи тучных и семи тощих коровах.
   "Первый эшелон" также не был обойдён вниманием газетчиков. Судя по статьям, компания переживала не самые лучшие дни. Впрочем, это уже не было для Матвея новостью.
   Помимо прочего, газеты смаковали внезапное появление Кораблёва. Эти служители пера и чернил уже умудрились обо всём прознать. Один особо досужий журналист даже успел взять интервью у кого-то из живущих рядом с Матвеем соседей. Может быть, это были не соседи, а консьерж. От прочтённого у Матвея выступил холодный пот. Для полноты картины в статье не хватало лишь фотографии с его бородатой физиономией.
   Что за чёрт! С досадой закрыв газету, Кораблёв посмотрел в окно, по которому бежали крупные дождевые капли. По Тверской в обе стороны двигался плотный поток машин, будто бы сливавшийся в две широкие реки без чётких контуров течения - белую и красную. Из-за усиливающегося дождя рассмотреть источники света было уже невозможно. Вся трасса, уличные фонари, огни неоновых вывесок сливались в яркие разноцветные пятна света, наблюдая которые Матвей стал входить в состояние некоего транса. Из этого состояния его вывела чья-то рука, бесцеремонно легшая на плечо. Развернувшись, Матвей увидел Марка. Его помятый плащ был намочен дождём так же, как и слипшиеся, давно не стриженные волосы, туфли его и низ неглаженных брюк были подпачканы уличной грязью. Марк протянул Матвею худую, мокрую от дождя руку.
   - Ты заставил ждать себя целых сорок минут, - сказал Матвей.
   - Замотался немного, денёк был неважный, суетный, - устало ответил младший Перов.
   Матвей с интересом посмотрел на присевшего за столик Марка, которого не видел полтора года, с момента гибели Якова. Тот заметно похудел, осунулся - видно, он по-прежнему неплохо и часто поддавал. Похоже, Перов был и теперь немного навеселе, хотя настроение его нельзя было назвать весёлым. Кроме этого, он постоянно шмыгал носом, покашливал и вообще говорил в нос.
   - Ты простужен, Марк? - участливо спросил Матвей.
   - Да. И эта простуда уже стала хронической.
   - Почему же ты не лечишься?
   - Лечусь. Постоянно лечусь. Отличным народным средством, - и Марк, глупо хихикнув, заказал подоспевшему официанту перцовой водки и тушёных говяжьих языков с салатом из лесных грибов.
   - Отлично, Марк Сергеевич. Вскоре ваш заказ будет исполнен, - с угодливой улыбкой сказал официант. - А что будет ваш товарищ?
   - Что ты пожелаешь отведать? - с видом радушного хозяина спросил Марк Кораблёва. - Сегодня ты мой гость, и я за тебя плачу.
   - Нет, нет. За себя я заплачу сам, - ответил Матвей и, сделав заказ, спросил: - А тебя здесь, оказывается, хорошо знают?
   - Безусловно, знают и даже наливают в долг! Я же здесь через день бываю. Ты знаешь, Матвей, какая здесь перцовочка, а какой коньяк, а абсент? Ты непременно должен попробовать абсент! Его любил великий Ван Гог, а я большой поклонник таланта Ван Гога!
   Эти слова были сказаны так громко, что все посетители ресторана, не исключая молодой женщины, так и не дождавшейся своего кавалера, недоумённо посмотрели в их сторону, а молодая женщина ещё долго не сводила удивлённых глаз.
   "Похоже, ты большой поклонник алкоголя", - подумал Кораблёв, глядя в блестящие нездоровым лихорадочным блеском глаза Марка Перова.
   Вскоре принесли заказ, и Матвей не позволил себе отказаться отведать перцовки, предложенной братом его лучшего друга. После этого Перов поведал о своём житье-бытье, о котором Кораблёву было известно лишь по слухам.
   Как и сообщали слухи, после смерти Якова Перова его родной брат и единственный наследник, принявший всё его несметное состояние в свои неуклюжие руки, стал безбожно просаживать заработанные Яковом деньги в казино и в карты. Как известно, приходящие в казино господа чаще оставляют там, чем выносят оттуда. Это правило не обошло и Марка, регулярно проигрывавшем на зелёном сукне огромные деньги. Но и этими напастями его беды не закончились. В лучших традициях старинных романов он влез в не менее обременительные карточные долги. Будучи по-прежнему в состоянии легко расплатиться даже по очень большим долгам, он предпочёл скрываться от кредиторов. Однако вскоре ему довольно деликатно, но доходчиво намекнули, что карточный долг дело святое. Прикрыв тёмными очками глаза, заплывшие после уличного избиения некими незнакомцами в масках, он отдал многокомнатную квартиру в районе станции метро "Краснопресненская" и, наконец, расстался с долгом, успевшим стать смертельно опасным. Зачем он расплатился за долг отличной квартирой, расположенной в знаменитой сталинской высотке, при возможности расплатиться деньгами, оставалось лишь гадать. Видно, это решение он принял в очередном пьяном угаре либо просто вообразил себя заправским капиталистом, способным без сожаления расставаться с любым капиталом.
   Теперь он либо поочерёдно жил в других квартирах, расположенных в пределах Садового кольца, либо наведывался в подмосковный особняк.
   Тем не менее, игроманом он стать не успел. Во всяком случае, вскоре ему наскучили и казино, и карты, и другие дорогие развлечения. Теперь его увлекла спекуляция акциями.
   - Ты стал брокером?! - Матвей нетерпеливо перебил Марка на этом месте рассказа.
   - Нет. Я всего лишь биржевой игрок, спекулянт... или инвестор... Некоторым нравится называть себя именно так.
   - Марк, но ведь это такое же казино, каких полно на Новом Арбате. Зачем тебе это?
   - Понимаешь? Азарт! - пьянеющий с каждой минутой всё сильнее и сильнее, Марк мечтательно поднял к потолку глаза. - Я невероятно азартный человек! Когда-нибудь я напишу книгу о бирже и биржевом азарте! Но позволь возразить тебе, дорогой Матвеюшка, это не казино. В казино ты зависишь от случая.
   - А разве на бирже ты не зависишь от случая? - спросил Кораблёв.
   - Завишу, - Марк так импульсивно кивнул тяжелеющей головой, что она, казалось, запросто могла оторваться от тела и покатиться по столу, - однако в игре на биржевых торгах у тебя всегда есть вы-ы-ыбор действия, - младший Перов растянул звук "ы" и назидательно поднял вверх указательный палец.
   Далее Перов поведал Матвею, как он пришёл к этому. Осенью 2007 года ему на глаза попалось объявление о наборе на двухнедельные трейдинговые курсы при одном из столичных брокерских домов в центре Москвы. От скуки он уплатил практически символическую для него сумму денег и записался. На курсах ему поведали о множестве премудростей спекулятивных торгов акциями видных российских компаний. Он узнал о техническом анализе, о "головах", "плечах", "сосудах" и прочих фигурах, которые временами начинают рисовать графики биржевых торгов, давая игрокам знаки о дальнейшем поведении биржевых котировок. Он научился различать фьючерсные сделки от опционных и окончил эти курсы с осознанием того, что биржевая торговля - это не просто способ заработка, это целая философия. Эта философия очень скоро стала для него образом жизни. С ноября 2007 года его день по-настоящему начинался лишь в 10 часов 30 минут утра, а заканчивался в 19 часов - время работы Московской межбанковской валютной биржи. С суммами он не мелочился. Вкладывался в новое хобби по полной программе, перечисляя на свой торговый счёт такие суммы, что обалдевшим сотрудникам брокерской конторы только и оставалось, что с растерянным видом почёсывать затылки.
   Вначале Марк частенько проигрывал, однако, изучив все изюминки биржевой торговли и набив руку, стал всё чаще делать успехи. Правда, он не знал меры, отдаваясь своему увлечению полностью. Порой игроки с утра включаются в торги и, достигнув в первые часы работы определённого удовлетворительного результата, более не искушают судьбу. Ведь в последующие часы можно весьма легко спустить всё то, что было заработано в начале дня. Кто-то, быстро оценив ситуацию, приходил к выводу, что сегодня не его день и до конца дня отказывался от дальнейших торгов. Однако всё это было совсем не про нашего Марка Перова. Он не знал понятия "не мой день". Казалось, все дни торговли были его днями, даже несмотря на то, что некоторые из них оказывались по своим результатам довольно разорительными. По выходным и праздникам, когда биржа закрывалась и торги приостанавливались до следующих будней, Перов буквально не знал, куда себя деть от скуки и нетерпения. Одним словом, человек, избежавший напасти стать рабом зелёного сукна, в конечном счете, стал настоящим рабом торговли красивыми хрустящими бумажками под названием "акции". Благо, конъюнктура на рынке складывалась неплохо, ценные бумаги и биржевые индексы постоянно росли, и ему удавалось выигрывать или хотя бы со временем отыгрывать проигранное. Но в 2008 году всё поменялось. Рынок стал более непредсказуемым и играть становилось всё более рискованно.
   - А теперь, - язык Перова уже начинал заплетаться от количества выпитого, - теперь, Матвеюшка, - Марк с безнадёжностью махнул рукой, - чёрт-те знает, что происходит. Раньше все бумаги росли, и мне даже приходилось выставлять тэйк-профиты, чтобы житуха не казалась мёдом. А теперь, ёлы-палы, я всё чаще ставлю стоп-лоссы, чтобы не проиграться как последний лопух. И знаешь ли, сегодня я несколько раз зашортил и не угадал. Стоп-лоссы, которые я поставил, всё время срабатывали и меня вышвыривало из торгов как беспомощного котёнка тогда как ещё оставалась возможность неплохо сыграть. Скажи, Матвей, я что, потерял нюх, да? Я больше не ловлю мышей.
   Матвей не особо разбирался в технических особенностях биржевой торговли и с трейдерским сленгом, которым Марк сыпал как из рога изобилия, знаком не был, однако вида подавать не стал.
   - Дело не в твоей торговой сноровке, Марк, - возразил Матвей, - времена поменялись. Газеты говорят, из Америки грядёт серьёзный кризис. То, что ты наблюдаешь - лишь первые звоночки. Ситуация будет лишь ухудшаться. Так что мой совет таков. Лучше организуй собственный бизнес. У тебя для этого предостаточно средств, которые нужно не просаживать, а приумножать. Если нужно, я помогу советом и связями. А не хочешь заниматься бизнесом сам, приходи ко мне. Хорошая работа для тебя найдётся. А что касается бирж... Соскакивай с этого дела, пока не поздно, иначе пожалеешь.
   - Кто меня заставит пожалеть? Ты? Что же ты предпримешь? - голос Марка прозвучал с вызовом. В его пьяных осоловелых глазках заплясали чёртики. - Кем ты себя возомнил? Моим новым старшим братом?
   - О, дружище, я вижу, ты наклюкался. Кажется, дегустаций с тебя на сегодня достаточно, - с добродушным смешком сказал Матвей. - Не я предприму, а кризис, который обдерёт тебя как липку.
   "Будь ты членом моей семьи, я бы знал, что мне предпринять. Я бы по суду ограничил твою дееспособность", - подумал Кораблёв.
   А Перов, очевидно, действительно "наклюкался". Сорока пяти минут трапезы оказалось достаточно, чтобы Марк дошёл до определённой кондиции. Его и без того нетвёрдые движения стали ещё более неуверенными. Например, вилка с грибами упрямо не хотела попадать ему в рот, рассыпая всё своё промасленное, промаринованное содержимое прямо на брюки Перова.
   - А вот и грибочек упал на мои штанишки, - пьяно лопотал он и, найдя гриб, растерявший все свои соки на брючной ткани, отправлял его в широко раскрытый рот.
   Его возня делала его похожим на большого, неаккуратного малыша.
   - Матвей, - вдруг оживлённо воскликнул Марк, - ты не знаешь, какие здесь замечательные коктейли. Хочешь попробовать "Б-53"? Только перед тем как выпить, его нужно поджигать.
   - Нет, я, пожалуй, откажусь, - ответил Кораблёв.
   - А зря-я-я! А я вот возьму, - и Перов широким, как его душа в этот вечер, хозяйским жестом подозвал официанта.
   Вскоре рюмка со знаменитым коктейлем и трубочкой, возвышающейся над поверхностью жидкости, словно Александрийский маяк, стояла перед ним. Содержимое рюмки состояло из разноцветных слоёв, чётко отделённых друг от друга, будто в рождественском пироге. Вынув трубочку, показавшейся ему лишней в этой композиции, Марк с деловитым видом чиркнул зажигалкой и воспламенил поверхность коктейля. Пару секунд он, словно заворожённый, наблюдал за плясками язычков пламени, которые озаряли желтоватыми отблесками его склонившееся лицо. Затем он резким хлопком ладони потушил огонь и залпом осушил рюмку. После этого Марк направил свои предельно сузившиеся глаза на Матвея и шумно выдохнул. Наверное, в этот момент Перов представлял себя сказочным драконом, извергающим огонь.
   - О, кайф! - протянул он. - Официант, ещё!
   Со второй порцией он проделал те же самые манипуляции.
   - Ещё!
   А с третьей вышла накладка. При очередном хлопке рюмка на секунду приклеилась к ладони, взмыла вместе с нею в воздух и, отклеившись там на самом пике взмаха, расплескала всё своё серо-буро-малиновое содержимое на светлую рубашку Марка.
   - Какой же я растяпа! - лицо Перова, рассматривающего свежее пятно неопределённого цвета на своей груди, выражало искреннее раскаянье грешника, пришедшего на исповедь.
   "Неужели этот забулдыга является родным братом Якова - в прошлом зачинателя и совладельца моего бизнеса?" - Кораблёв чувствовал поднимающееся в нём раздражение.
   В зале звучала живая музыка. Насытившись, Марк нетвёрдой походкой подошёл к музыкантам и заказал свою любимую песню - "Love me tender" Элвиса Пресли. Когда заиграла мелодия, он, стоя рядом со сценой, нестройно подпевал, а точнее подвывал и размазывал по щекам пьяные слёзы.
   Когда Перов вернулся за стол, Матвей спросил:
   - Как же ты вернёшься домой? Тебе нельзя за руль в таком виде.
   - Обижжжаешь, - Марк, с трудом владея языком, замахал указательным пальцем у самого носа Матвея, - у меня есть водила. Колян! Вот такой мужик! - указательный палец сменился большим, поднятым вверх.
   - Да не ори ты так! И без того тебя слышно на весь ресторан. Вон люди оглядываются.
   - Люди?.. - Марк лениво оглянулся и остановил свои пьяные глаза на по-прежнему одинокой молодой женщине. Он долго фокусировал свой мутный взгляд на ней и, очевидно, изображение, которое он получил после наведения фокуса, ему вполне понравилось.
   Повернувшись к Матвею, он сказал:
   - Матвеюшка, видишь вон ту цыпочку. Она поедет со мной. А если не поедет, я её просто куплю! За любые деньги! - и, едва Кораблёв успел что-нибудь возразить, Перов с прытью, которую порой очень трудно ожидать от вдрызг пьяного человека, направился к столику одинокой посетительницы.
   - А чего это мы такие красивые и одинокие? - Марк дышал на неё столь густым перегаром, что можно было легко опьянеть, лишь вдохнув эти пары.
   Женщина смутилась и, покраснев, посмотрела на широкое пятно, украшавшее рубашку Перова. Она не желала общаться.
   - Мы не дождались нашего мужчинки? - Перов не только не отступал, но и решил перейти в наступление. - А пошли ты его куда подальше! Поехали ко мне!
   Собеседница, если только её можно было так назвать, вскинула на Перова глаза, в которых помимо удивления отразилось возмущение.
   - Что, не хочешь?! - Марк почувствовал нетерпение. - Да ты знаешь, сколько у меня денег, дура?! За них я не то, что тебя, Анджелину Джоли куплю! Ещё и на Монику Беллуччи останется!
   В следующее мгновенье лицо Марка обожгло хлёсткой пощёчиной, и оскорблённая женщина, звонко отстукивая каблучками, поспешно покинула зал.
   - Летящей походкой ты скрылась из глаз в пелене сентября, - философски пробормотал Марк, схватившись за горящую, будто бы её густо намазали первосортной горчицей, щеку.
   Поспешно расплатившись по счёту за себя и за Перова, Кораблёв почти выволок Марка на улицу и, посадив его в машину, отправил домой.
   Вывести Перова из ресторана оказалось таким же трудным делом, каким оказался поиск его автомобиля - Марк не только забыл, где он припаркована, но и как он выглядит. Положение спас водитель Марка, который, увидев явно подгулявшую пару, вышел из салона. Проводив Марка, Матвей с облегчением вздохнул и вдруг решил вернуться в ресторан.
   - Этот товарищ действительно посещает ваше заведение через день? - спросил Матвей у обслуживавшего их столик официанта.
   - Вы о Марке Сергеевиче? Ну, может не через день, но довольно часто. На заказы не скупится, на чаевые тоже. Хороший клиент. Правда, однажды заявился без денег и просил налить в долг.
   - Налили?
   - Налили. Как же не налить. Тем более, что был он тогда каким-то побитым, вроде как ограбленным. Говорил, что у него какие-то проблемы.
   - А дебоши часто закатывает? - после паузы спросил Матвей.
   - Дебоши? - официант задумчиво почесал лоб.
   - Ну, я имею в виду, бывает ли, чтобы как сегодня к женщинам приставал, хамил?
   - Да вроде бы пока не замечал. Он иногда сам с женщинами приходит.
   - С разными?
   - Да. Музыку для них заказывает, дорогие вина. Иногда каких-то друзей приводит, кормит и поит их за свой счёт. В общем, хлебосольный товарищ. Да и нас, официантов, чаевыми не обделяет. Ну, об этом я вам уже рассказывал.
   "Транжира он, а не хлебосольный товарищ, хотя при его деньгах мог выбрать и ресторан подороже. Например, "Ritz-Carlton", - подумал Кораблёв и, вернув за Перова неоплаченный им долг, вышел из ресторана. Зря он позвал Марка на встречу.
  
   И вновь полетели дни московской жизни. Такой старой и привычной и одновременно такой новой для Матвея. Он вновь, как и прежде, приезжал в свой офис на Новинском бульваре, руководил бизнесом, который, как оказалось, заметно сдавал из-за отсутствия своего основателя и хозяина. Вместе с его появлением в компанию пришла новая команда, оказавшаяся способной взять ситуацию под контроль даже с учётом разразившегося осенью 2008 года экономического кризиса. Среди этих людей оказался и Евгений Спиркин, подававший на своём участке работы очень большие надежды.
   К сожалению, среди тех, кто делал вместе с Матвеем Кораблёвым одно большое общее дело, не оказалось Марка Перова. После того августовского вечера, проведённого в ресторане, Марк вновь куда-то запропастился. Лишь изредка отвечая на звонки Кораблёва, он давал понять, что всё ещё жив - не умер от алкогольной интоксикации, не сгинул в криминальных разборках, не пустил себе пулю в лоб вследствие оглушительного биржевого краха, наступившего за началом экономической депрессии.
   А причины пустить себе пулю в лоб у Марка были. Пожалуй, день 7 октября 2008 года ему запомнился на всю жизнь. В этот злополучный вторник он, как всегда слегка трезвый и сильно помятый, принялся торговать, поставив на кон невероятно большую сумму денег, вырученных от продажи очередной квартиры. Эта сумма стала для него своеобразным рекордом и свидетельством того безрассудства и глупости, с которыми он играл на рынке ценных бумаг. Всё своё имущество он распродал, проиграл или раздарил. Свободных денег в его распоряжении оставалось совсем немного. Дивиденды, полученные от акций "Первого эшелона", также были подчистую проиграны на бирже. К тому же дела компании всё же оставляли желать лучшего. Кризис сказался и на ней.
   Вместе с этим регулярные неудачи и даже провалы последних месяцев его ничему не научили. Прочтением аналитических публикаций в деловых изданиях он себя не утруждал и не мог знать о тех предостережениях, которые финансовые аналитики делали для инвесторов. Но в этой информации он и не нуждался. Даже владей ею, он бы ничего не изменил в силу своего врожденного "оптимизма".
   Приступая к торгам, он выбрал бумаги одной крупной компании и, не спуская глаз с графика котировок, стал попеременно жать на кнопки "Покупка" и "Продажа". В этот день динамика графика завораживала. Котировка стала двигаться вверх, преодолевая рубеж за рубежом. Марк ликовал, но вскоре восторженный настрой сменился досадой. Сделав несколько плавных изгибов и, очевидно, достигнув пика, линия графика такими же плавным, изящными изгибами стала спускаться вниз. Ниже и ниже! В итоге спускающейся линией была нарисована фигура, которую торгующий Марк сразу не признал, а признав, чуть не упал в обморок! Это были не "голова и плечи", не "чаша", не "ромбы" с "вымпелами", столь известные биржевым игрокам. Линия вырулила ему кукиш! Самый настоящий кукиш или всем известная конфигурация из трёх пальцев, большим пальцем направленная вверх. Одновременно до Марка дошло, что львиная доля денег, поставленных им на акции этой компании, была проиграна. Вне себя от отчаянья он открыл график дневных торгов на Московской межбанковской валютной бирже. Результат был обескураживающим. Линия этого графика также уходила вниз! Это был полный провал! Происходившее на бирже означало разорение множества спекулянтов, отважно решившихся торговать в этот злополучный день!
   Внезапно голова Марка стала столь тяжёлой, будто налилась свинцом. Перов вложил отяжелевшую голову в свои ладони и, лишённый сил, опёрся на локти. Затем раскрыл рот, как выброшенная на берег рыба, и издал вопль рыдания. Его сладкая, не ведающая почти ни в чём ограничений жизнь рантье закончилась. Со следующего дня было нужно искать работу.
   Уже на следующий день 8 октября 2008 года биржевой индекс при открытии торгов упал на 13 %!
  
   Спустя месяц после своего возвращения, Матвей посетил могилу Якова Перова на Троекуровском кладбище. Видимо, за нею никто не присматривал. Клумба, на которой должны были расти цветы, покрылась сорняком, краска на ограде выцвела и облупилась. Глядя в умные, спокойные глаза своего друга, тепло смотревшие на Матвея с могильной стелы, Кораблёв вспоминал далёкий и непостижимый мир Мортуса. Что это было? За месяц своей новой жизни Матвей привык, нет, скорее, приучил себя к мысли, что Мортус был сном. Удивительным, ярким, необыкновенно реалистичным, но всё же сном. И его гибель ему приснилась, и путешествие по Вселенной. Ведь так не бывает! Вот только где он был все предыдущие четыре месяца и почему он столь странно выглядел? На этот вопрос ответа, как и прежде, не находилось. Возможно, всё это время он невольно был членом какой-нибудь секты и пребывал под влиянием одурманивающих веществ. Иного ответа у него не было.
   Однако, всякий раз, когда наступала ночь, Матвей ловил себя на мысли, что отвык от этого. Отвык от постепенного наступления темноты, от звёзд, высыпающих в небе сразу же после того, как заходит солнце. Как же я соскучился по звёздному небу, думал он, просиживая под его куполом долгими октябрьскими ночами на своей подмосковной даче на берегу Истры. Осенние звёзды особенно ярки. Только прелесть их можно было оценить лишь за пределами Москвы. Ведь столица даже по ночам не переставала пылать заревом, ярче которого, наверное, было лишь зарево 1812 года.
   Так и текли его новые дни: после выходных наступал понедельник, сменявшийся вторником, за которым поспевала среда. Вновь образом его жизни стали недосыпы, деловые переговоры, резолюции, поставленные дорогим "паркером" на сверхсрочных документах, и удовлетворение от выполняемой работы. Он любил этот образ жизни. Всё в нём, за исключением недосыпов, было ему по душе.
  

Глава 21. Возвращение на Мортус.

Вторжение Клода Моне. Мортус - явь, Земля - сон.

Разговор с Азарисом.

   Шла середина московского ноября, когда Кораблёв сидел за своим рабочим столом и рассматривал новую пачку документов, занесённых из приёмной Леной Савиной. В кабинете никого не было, окно за его спиной было плотно закрыто. Тем не менее, внезапно он почувствовал, как кто-то нетерпеливо тормошит его за плечо. Повернув голову, он увидел лицо склонившегося над ним Клода Моне.
   - Проснись, Матвей, - сказал он. - Тебя уже успели потерять.
   Кораблёв, разбуженный художником, сонно приподнялся на руках и с тоской оглянулся по сторонам. Вокруг вновь был Мортус. Нет, не планета была сном. Московская жизнь пригрезилась ему, а планета мёртвых оставалось его явью. Вне себя от невероятного разочарования он сел, обхватив руками колени, и с досадой и даже неприязнью посмотрел на художника - и зачем только Моне здесь появился, прервав его грёзы! А ничего не подозревающий Клод Моне тем временем уже успел забыть о Кораблёве и с беззаботным видом принялся раскладывать свои принадлежности. Он давно облюбовал холмик, на котором уснул Матвей, для своих занятий живописью.
   "По-моему, он уже с десяток картин написал, не меняя натуры, - надувшись, как обиженный ребёнок, подумал Кораблёв. - Господи, сколько ж я проспал? Час, два? День? Как же много я успел увидеть!"
   Как известно, Моне и раньше создавал серии полотен, не меняя натуры. Однако, что касается серии изображений Руанского собора или английского парламента, то там всё меняла игра света, позволявшая создавать в разное время суток в сущности разные картины без смены натуры. Здесь же, на Мортусе свет не менялся в принципе.
   Не находя более никакого интереса в обществе великого импрессиониста, Матвей поднялся и уныло побрёл в посёлок. Правая часть его тела, точнее его открытые участки, болела, обожжённая лучами Солара и Гелиоса. Уснув на левом боку, он подставил под палящие лучи правый. Его лицо также было разукрашено неровным загаром.
   - Тебе грустно, Матвей? - вдруг раздался голос в голове Кораблёва.
   Услышав это, Матвей остановился и, решив, что спятил, тем не менее, мысленно ответил:
   - Да, мне очень грустно.
   - Это пройдёт, - и, словно прочитав мысли Кораблёва, добавил: - Ты не спятил, Матвей. И голос, который ты слышишь, принадлежит Азарису.
   - Азарису?! Значит, я разговариваю с тем самым Азарисом, которого многие жители Мортуса почитают за бога?! С тем самым Азарисом, который в своё время покарал Баязида и самую неистовую часть его воинства?!
   - Да, это был я. Я наблюдал за тем, как поведут себя земные люди, если с них на время снять некоторые ограничения, незримо наложенные Экспериментаторами, как вы нас называете.
   - Кто вы?
   - Кое-что о нас тебе уже известно. Мы существа, находящиеся на куда более высокой ступени развития, чем вы - люди. Вы безмерно далеки по уровню развития вашей цивилизации от нас. В этом отношении даже в начале XXI века земляне почти так же далеки от нас, как были далеки в эпоху египетских фараонов, когда мы, почти не скрывая себя, творили вашу историю.
   - Так, значит, мифы, созданные древними египтянами, повествуют об Экспериментаторах?! - воскликнул потрясённый Матвей.
   - Да, это так. Сет, Анубис, Осирис - всё это мы, Экспериментаторы. Тебе ничего не напоминает последнее имя? Твой друг Яков сразу бы догадался.
   - Осирис... - Матвей задумался на мгновенье, - Азарис! Безусловно, напоминает. Значит, я разговариваю с верховным египетским богом?!
   - Почти.
   - Почему почти?!
   - Ваши предки почитали нас за богов. Из древнеегипетских мифов мы перекочёвывали в мифы древних греков. Мы носили разные имена, будь то предания праславянских народов или эпос южноамериканских индейцев. Но во всех этих легендах фигурировал наш народ. Но мы не боги, мы всего лишь представители высокоразвитой цивилизации. Однако мы умели столь многое, что казались древним людям поистине сверхъестественными существами.
   - Почему вы открыто не появляетесь перед нами теперь?
   - Потому что теперь люди не столь наивны, как раньше. Теперь мысли о нашей божественности вам не внушить, а это означает, что нам придётся переходить на иной уровень общения с вами, а Экспериментаторам этого не хочется. И вот уже сотни лет мы лишь ведём наблюдение за вами, почти не вмешиваясь в ваши жизненные процессы. Но, думаю, вскоре нам придётся пересмотреть нашу позицию. Человечество стало похоже на ребёнка, имеющего дело с опасным техническим прибором. Доступ к грозным технологиям получило, однако разума использовать их без вреда для себя пока не имеет.
   - Зачем же вы помогали нашим далёким предкам? - спросил Кораблёв.
   - Потому что ранние люди были слишком беспомощны. И если бы не мы, подарившие вам календарь, счёт, представления о физических законах, вы бы до сих пор ходили в звериных шкурах и жили в пещерах. Однако люди чересчур любознательны. Настолько, что теперь это грозит им большими несчастьями.
   - Вы собираетесь вмешаться?
   - Собираемся.
   - Зачем вам понадобился этот странный эксперимент? Зачем нужна планета мёртвых?
   - Ты желаешь знать слишком многое, Матвей Кораблёв. Пока можешь считать, что этот эксперимент является следствием нашей научной любознательности. Ведь людям это тоже свойственно.
   - Знаю, что Экспериментаторам подконтрольно всё, что происходит на Мортусе, в том числе эмоции его жителей. Почему же случилась война, почему вы допустили, чтобы средневековая жестокость восторжествовала и здесь, в мире, который никогда не знал войн?
   - Это также было частью эксперимента. Мы решили убедиться, что низкие качества продолжают оставаться частью сущности человека даже после многих-многих лет контроля за его психикой. Выяснилось, что это было похоже на консервацию опасных вирусов, способных сколь угодно долго бездействовать при определённых условиях, но, тем не менее, остающихся смертельно опасными. Впрочем, мы сделали выводы, уничтожили самых недостойных, и мир вновь вернулся на Мортус. Теперь все ваши эмоции вновь под контролем и ты, поначалу сам того не осознавая, вскоре перестанешь чувствовать тоску по своей родной планете. Яков Перов уже прошёл этот процесс. Думаю, ты в этом убедился.
   - Азарис, я хотел бы узнать, что мне довелось испытать только что? Я действительно был на Земле или это мне лишь привиделось?
   - Тебе это привиделось. Ты совершил путешествие в глубины своего подсознания и получил картинку о том, что могло бы произойти, если бы ты вернулся на Землю. Умирая, вы, люди, тоже часто путешествуете в недра своего подсознания и порой видите некие реалистичные картины. Но это не более, чем игра умирающего мозга.
   - Может, это и так, но я, погибая в аварии, ничего подобного не испытал. А вот путешествие во сне действительно было более, чем реалистичным.
   - Это не удивительно. Дело в том, что в твоей голове было слишком много дум о том мире, который ты покинул. Добавь к этому способность человеческого мозга в определённых и достаточно редких условиях видеть сквозь время и пространство и ты получаешь почти точный ответ о судьбе Марка Перова, участи твоей компании и вообще о том, что может происходить без тебя. Однако не думаю, что этими открытиями стоит делиться с его старшим братом. Вряд ли его это обрадует.
   - Меня тоже не радует осознание того, что Хлопушин в данный момент разваливает дело всей моей жизни.
   На сей раз голос ничего не ответил.
   - Как выглядят Экспериментаторы?
   - Мы очень похожи на людей. Только намного выше вас и стройней. Может быть, красивее.
   - А почему древние изображали вас со звериными головами? Например, бог Гор на рисунках имеет голову сокола.
   - У людей богатая фантазия. Мы всегда это замечали. Соколиная голова Гора или шакалья голова другого моего сородича Анубиса не более, чем приукрашивание легенды. Также является домыслом моя гибель в битве с богом Сетом. Экспериментатор по имени Сет действительно мой родственник, но между нами всегда были мир и взаимопонимание. Он и теперь рядом со мной.
   - Что за язык, на котором мы общаемся? Прежде я его не знал.
   - Этот язык принадлежал одной из земных цивилизаций. Он был куда богаче современных земных языков, поэтому мы и решили сделать его универсальным для разношёрстных жителей Мортуса. Мы сделали так, чтобы в новой жизни это знание было для вас врождённым. Не забывай, что мы способны повелевать вашими мозгами.
   Этот безмолвный диалог происходил в чистом поле между Звериным логовом и Соколиным гнездом. Разговаривая с Азарисом, Матвей постоянно оглядывался по сторонам, надеясь отыскать хоть какое-то свидетельство того, что загадочный собеседник где-то рядом. Но вокруг было пусто, если не считать Клода Моне, оставшегося позади вместе со своим неразлучным мольбертом, и человека, шедшего со стороны посёлка.
   - Азарис, - позвал Матвей невидимого собеседника, - Азарис.
   Но ответом ему было молчание. Голос умолк вовсе. Тем временем человек, шедший со стороны посёлка, приблизился так, что его можно было различить. Это был Яков.
   - Здравствуй, дорогой друг, - сказал он. - Тебя не было целый день, и я уже успел тебя потерять.
  
   22 мая 2010 г.
   Я не верю. Где ваша знаменитая трубка, дорогой мистер Холмс? (англ.)
   "Тэйк-профит" (от английского "take profit" - "взять прибыль") - биржевой способ зафиксировать прибыль на растущую ценную бумагу.
   "Стоп-лосс" (от английского "stop loss" - "остановить убыток") - биржевой способ выйти из торгов с наименьшими потерями при падении цены на торгуемую ценную бумагу.
   "Зашортить" (от английского "short" - "короткий") - биржевой сленг, означающий открытие коротких, быстро закрывающихся торговых позиций.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   - 265 -
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"