Начинался обычный вечер, ничем не отличающийся от предыдущих. Грязновато - серый день словно облили мутной водой из ведра с половой тряпкой, потеки темноты сгущались в углах и под деревьями. Ветер гнал океанские волны на берег, где они бессильно умирали от удушья.
Анхель молча бродил по набережной, ветер развевал полы плаща, трепал короткие жесткие волосы. Дома не сиделось - непонятный зов вырвал сюда, под порывы соленого ветра. Метались редкие силуэты спешащих прохожих, Анхель провожал их взглядом, пытаясь представить, как они заходят в дома. Встречает ли их жена, дети, собака или шорох пыли на полках. Потянулся под плащ, к плееру - включить, но передумал, выдернул руку. Около минуты рассматривал внутреннюю сторону ладони. Мясисто - розовая, исчерченная линиями кожа. Юноша перевернул ладонь, взгляду предстала уже внешняя сторона. Рукав черного плаща слегка оттенял кожу цвета кофе с молоком. Когда - то Анхель тихо, втайне ненавидел эту кожу, мечтая сделать ее стерильно - белой, как лист бумаги. Однажды, посмотрев передачу про Майкла Джексона, стыдливо отказался от этих тайных мыслей и навсегда смирился с тем, что внешность не выбирают.
В школе чернокожие ребята находили утешение в странном статусе потомков рабов, словно страдания предков купили им право чувствовать себя людьми. Они гордились своим происхождением и вовсе не славной историей. Они имели собственную культуру, и свое место в слоеном пироге общества. Так или иначе, за всеми - китайцами, неграми, мексиканцами, даже индейцами, стояло что то. Все они сбивались в свои компании, имели общие интересы, вобщем - свою струну, тронь которую - и услышишь неповторимое звучание. Анхель не знал, куда ему податься, он нигде не был своим. Наполовину белый, наполовину бронзовый, и никакой в целом. За ним ничего не стояло - ни стиля кунг - фу, ни рэпперского речетатива, ни томагавков и мокасин. Статус полукровки выделял его, что обернулось неприкаянностью.
Он блуждал по набережной, ни о чем не думая, предоставив загадочному зову вести себя. Ветер усилился, начал накрапывать дождь - мелко, колюче, задавшись целью не вымочить, а просто напомнить о себе. Дребезжание гонимой ветром пластиковой бутылки вырвало Анхеля из раздумий, и в свете зажегшихся уличных фонарей перед ним предстал темный силуэт здания. На вывеске тусклые красные огоньки складывались в слова. Кафе разбитых надежд. Так звалось это заведение. Юноша - полукровка толкнул тяжелую деревянную дверь, из - за которой слышалась приглушенная музыка.
Полумрак разбавлял тусклый свет неона - синего, красного, зеленого. Светящиеся трубки тянулись по краям стен, по потолку. Несколько неярких ламп на потолке и в углах - вот и все освещение. Слышалась музыка, вязкая и тягучая. Анхель прикрыл дверь, оглядываясь - такой обстановки он нигде не встречал. Да что там, он никогда не был в баре или клубе. На стенах висели зеркала, под небольшим уклоном. Странные зеркала - почти ничего не отражали, словно вместо амальгамы за ними крывались озера ртути.
Анхель миновал небольшой корридор и вышел в зал. На высоком потолке неспешно крутился шар - многогранник, отбрасывая белые блики - звездочки. Деревянные столики, стулья с высокой изогнутой спинкой. Слева - стойка, не прямая, немного изогнутая, около нее - такие же стулья. Справа - невысокая пустая сцена, или скорее площадка для танцев.
И люди. Таких Анхелю доводилось встречать ранее. Плащи из кожи, с высокими воротниками. Косухи с цепями и заклепками. Потертые джинсы, с дырками и заплатками. Брюки милитари с карманами. Высокие ботинки. Изящные сапоги. Длинные волосы, ирокезы - крашенные и натуральных цветов. Черная подводка под глазами, белый макияж на лице. Иногда - пирсинг. Экстравагантные платья - корсеты, кружева. Модные - в девятнадцатом веке, камзолы и рубашки с кружевами. Да, таких доводилось ранее видеть. Иногда днем, когда они словно испытывая давление солнечного света, неловко шли понурив голову. Ночью, когда они шли спокойно и уверенно. И несколько отстраненно. Но здесь они, чувствовалось, вели себя как дома. Где все свои.
Анхель ощутил на себе взгляды - неявные, но испытыющие, вопрошающие. Его полотняный плащ и высокие ботинки соответствуют стилю заведения. Как ни странно. Постояв еще пару секунд, Анхель почувствовал - взгляды теряют прежнюю остроту, и неспеша двинулся к стойке. Бармен - молодой парень в вельветовой рубашке и брюках, поднял черные, без белков глаза, заслышав приближение клиента.
- Чем могу служить? - тихо, но отчетливо спросил бармен, подождав пока Анхель устроится на стуле поудобней.
- Я впервые здесь, скажите, какие безалкогольные напитки у вас есть, - спросил юноша. Денег, которые он прихватил, вполне достаточно на небольшую попойку. Вот только он не собирался устраивать попойку. Если здесь не будет ничего без алкоголя, придется уйти - спиртное Анхель терпеть не мог. В опьянении он находил нечто мерзкое, недостойное человека. Но зачем вообще он пришел сюда? Ведь никогда раньше...
- Всегда приятно видеть нового человека. У нас есть безалкогольные напитки, соки, есть молоко - козье и коровье, а также кумыс. Минеральная вода, с газом и без него. Кофе, чай, какао, горячий шоколад. Все что вы пожелаете. Если вы голодны, могу показать меню, - голос бармена расслаблял, успокаивал. Обычно, слыша такие голоса, Анхель настораживался. Но здесь и сейчас, не хотелось прогонять раслабление. Бармен не смотрел в глаза- наверное, чтобы не возникало особых вопросов.
- Кофе с молоком, - подумав и усмехнувшись в душе, ответил Анхель.
Парень с черными глазами принялся готовить напиток, Анхель некоторое время наблюдал за его неторопливыми движениями. Вспомнились осенние деревья, качающие голыми черными ветками в ночи под порывами ветра.
Анхель мелкими глотками пил кофе, оставшись сидеть у стойки. Обернулся - среди публики наметилось легкое движение. На сцену, до сей поры пустую, вышли люди. Две девушки в длинных платьях, длинноволосый гитарист. Еще один человек уселся за стоявшую у стены барабанную установку. Принесли микрофон, установили стойку. Сидевшие за столиками люди оживились.
- Каждый день у нас выступления, - обьяснил бармен, - это группа Талые Воды, наши любимцы. У них нет солиста.
Нежная, печальная мелодия наполнила заведение. Звуки гитары и флейты, баранная дробь и звон бубна звали за собой - в степи, покрытые снегом, из - под которого копьями торчали сухие травяные стебли. Именно такая картина возникла у Анхеля в воображении. Ему начинало нравиться это странное место, уходить совершенно не хотелось.
Анхель вышел на улицу после того как музыканты закончили выступление - надо было спешить домой. Мать не любила когда он задерживался. А отвечать на ее вопросы после чудесного вечера не хотелось - все очарование уйдет, останется блеклая память о заурядном вечере. Еще немного постояв под вывеской, он вдохнул прохладный воздух и шагнул в темноту.
Анхель возвращался из школы - как всегда, один, раздумывая пойти ли в библиотеку или сразу домой. Молча шагая по тротуару он любовался деревьями, росшими в квадратиках земли среди серой поверхности асфальта. В каждой кроне виделось лицо, эти лица наблюдали за суетой городской жизни и беззвучно переговаривались между собой.
- Эй, черномазый, иди - ка сюда, - крикнул кто - то из тесного перехода между домами. Спустя миг Анхеля затащили в подворотню чьи - то крепкие руки, пахнущие табаком и бензином. Рот ему зажали, руки тоже кто то держал. Двое парней в военных ботинках, штанах цвета хаки и джинсовых куртках смотрели на него, как пауки на запутавшуюся в паутине мушку. Двое других держали его, но этого не требовалось - Анхель оцепенел, не в силах шевельнуться. Одинаковый оскал на лицах, одинаково бессмысленные глаза. Одинаково гладко выбритые головы. Общий на всех запах перегара, табака и застарелого пота. Что они говорили, не помнилось. Запомнилась боль - от ударов по лицу, по ногам, в живот. Затем - грязный холод асфальта, успокаивающий саднящую кожу лица. Вспышки боли на ребрах, спине. Его подняли, прислонили к стене и обшарили карманы. Все виделось словно со стороны, как будто били не его, а безвольную куклу, к которой он имел какое то отношение. Ударили напоследок по лицу. Ноги подкосились, тело медленно сползло наземь и застыло среди мусорных урн и высыпавшихся оттуда отбросов, облепленных тараканами, червями и мухами. Через полчаса он очнулся и попытался подняться, но приступ рвоты опрокинул на колени. Пища изверглась вместе с темно - красными комками. Цепляясь рукой за стенку он все же поднялся и пошатываясь, побрел домой.
Переломов не нашли, в больницу класть не стали, и Анхель на полторы недели оказался предоставлен сам себе. Мать уходила на работу, он лежал и смотрел в окно. В том, что полиция найдет их, Анхель сильно сомневался. Банды таких подонков шныряют по всему городу, как бродячие псы. Боль от побоев прошла, но внутри поселилась другая боль. Смотря через окно на улицу, на людей, Анхель впервые понял, что одинок. Никто не придет к нему и не спросит, как жизнь. Никто не позвонит. Проверив электронную почту - пусто, он с отвращением выключил компьютер. За те три дня, которые он провел, почти не вставая с кровати, о нем успели забыть. Раньше это казалось чем то естественным и неотъемлемым. Но теперь - выжигало душу изнутри, причиняло боль не меньшую чем тогда, в подворотне.
Встав с кровати, Анхель принялся одеваться, поморщился когда надевал футболку - еще малость побаливало. Пора идти - куда угодно, только подальше от всего, что он когда то принимал за жизнь.
Все как тогда - набережная, волны - на этот раз тихие, катящиеся безо всякой удали. Тусклая, почти незаметная в дневном свете вывеска. Деревянная дверь.
В Кафе почти никого не было, в столь ранний час для одетых в черное молодых людей. Анхель снова сел на стул у стойки, поздоровался с барменом.
- Сегодня у нас выступает группа Ржавчина. Хорошие ребята, - поставив перед Анхелем кружку кофе с молоком и сандвич с телятиной в небольшой тарелочке, сказал бармен, - они придут к девяти.
Юноша принялся за еду. Кажется, так делать нельзя - есть за стойкой, но бармен и слова не сказал, очевидно здесь правила не такие строгие, ну да оно и к лучшему. Слова бармена запали в душу, отчего то захотелось посмотреть выступление Ржавчины. До девяти еще много, но торопиться некуда. Анхель слушал музыку, наблюдал как приходят завсегдатаи, как постепенно наполняется зал. Подходили к стойке, брали пиво, водку, вино, абсент и невообразимые коктейли, мороженое и небольшие тарелочки с салатами, рассаживались за столиками, оживленно беседовали или молчали, смотря в глаза друг другу. Воздух наполнялся неразборчивым шопотом и невидимыми флюидами. Анхель впитывал все это, его душа наполнялась силой и уверенностью, как выздоравливающий от долгой тяжелой болезни человек. Время шло, не задевая никого из присутствующих.
Анхель услыхал аккорды электрогитары, взглянул на сцену - оказывается музыканты уже собрались. Вот они, Ржавчина. Солист - тощий, голый по пояс, на бледную кожу ниспадает грязный ручеек черных волос. Под глазами - черные тени. За барабаны сел невысокий крепыш в хаки - штанах, тоже по пояс голый. Гитарист, сразу видно - главарь небольшой команды, носил драные черные джинсы, вымазанные ржавчиной, и кожаную куртку с острыми заклепками на плечах. Куртку он одел на голое тело. Ритм музыканты задали бешенный, солист демонически ревел в микрофон, повиснув на стойке. По спине Анхеля пробежала приятная дрожь, сердце с силой билось, кулаки сжались - мелодия элестрическим разрядом пронзала тело, хотелось сорваться с места и бешено орать. Слова песни огенными шарами взрывались в голове.
Они чешут затылки
И смотрят в экраны
Наблюдая как свиньи
Жрут за столами
Барабанщик с яростью молотил палочками, словно обрушивая булавы на черепа врагов. Гитарист вертел головой как пропеллером, развевалась рыжая шевелюра, руки безжалостно терзали струны. Солист истерично выкрикивал слова, дергаясь тощим, нескладным телом, волосы его мотались обезумевшей змеей.
Они верят лишь в запах
Оброненной кости
И молятся свиньям
Сложив руки горстью
Никогда еще Анхель не испытывал такого восторга, как сейчас. Поганое настроение исчезло, как его и не было, в тело вливалась сила, Анхелю казалось что обладай он ей в тот злополучный день, от гадов не осталось бы и костей... Перед сценой дергались и вертели головой несколько человек. Да, Ржавчина давала жару.
Наконец выступление окончилось, музыканты два раза сыграли на бис, и, усталые, ушли со сцены. Анхель так и сидел на стуле, перед его глазами все еще мелькали бешенные движения, в голове звучала музыка - действительно, иначе как ржавая, ее не назовешь. Вся горечь, скопившаяся внутри, словно сгорала в пламени, которое никогда ранее не опаляло его. Руки тряслись, сердце бешено колотилось от осознания собственной силы и свободы.
К стойке кто то подошел, послышался смех и громкий говор, но Анхель не обратил внимания на это - его всецело занимала собственная душа, где освобождались из тайных темниц неведомые доселе страсти и желания, сметая запреты и выученные правила. Затаив дыхание, юноша следил за бурей, не в силах ни помочь, ни воспрепятствовать - только, замирая от испуга и восторга, скользить по гребню гигантской волны.
Кто- то хлопнул по плечу, Анхель обернулся, вздрогнул, узнав главаря Ржавчины. Покрытый испариной лоб, щетина на остром подбородке, слипшиеся от пота рыжые волосы сосульками падали на плечи, на лицо, закрывая глаза - такого же рыжего цвета. Цвета ржавчины.
Анхель смотрел в эти глаза, не отводя взгляд, и попытайся он это сделать - все равно ничего бы не вышло, тело не слушалось померкнувшего разума. Главарь не отворачивался, наверное с ним творилось то же самое.
- Я Джон, - музыкант произнес наконец первые слова, стряхнув оцепенение, и улыбнулся, - я вижу тебе понравилось как мы играли?
Джон протянул руку, помедлив миг, Анхель пожал ее, ощутив как некий разряд пронзил его, когда ладони соприкоснулись. Джон, это имя вызывало на языке терпкий вкус никогда не пробованного пива, вызывало видение политого бензином горящего в железных бочках мусора и янтаря на раскаленном морском песке.
- Да, играли вы... огненно, - ответил Анхель, чувствуя что еще не до конца пришел в себя, - очень приятно, Джон. Меня зовут Анхель, я недавно здесь, в вашем клубе.
Рядом сели двое других музыкантов, жадно отхлебывая пиво из здоровенных кружек. Они выглядели здорово уставшими и теперь восполняли запас сожженных калорий.
- Солист Тони, барабаны - Вильям, - представил своих Джон, - я никогда еще не видел, чтобы человек так реагировал на нашу музыку. Ты как впервые побывал на концерте. Представляю что творилось бы с тобой на выступлении каких нибудь знаменитостей в здоровенном зале. Знаешь, один твой вид уже дает мне право жить на этом свете.
- Мне в самом деле понравилось, очень впечатляет. Раньше я не увлекался музыкой, но послушав вас, понимаю что зря. И сюда тоже не ходил, вернее, только раз был. Это все, - Анхель кивнул в сторону зала, - для меня внове. Я себя чувствую будто спал, а теперь просыпаюсь...
Разговор продолжался, Анхель позабыл про все, слушая музыкантов. Бармен наливал все новые кружки пива, друзья Джона поглощали сандвичи, рассказывали анекдоты, и вся компания заходилась хохотом. Говорили обо всем и ни о чем, да и не так важна была тема. Четверых нес общий поток, и никто ему не сопротивлялся. Потом Джон предложил выйти на свежий воздух, ребята нехотя двинулись к выходу. Гуляли по набережной, и тут Анхель спохватился - пора домой. Джон уговаривал остаться, но от Анхеля мало что зависело - припоздниться значит навлечь скандал, а это испортит все настроение. Тогда музыканты предложили Анхелю подвезти его до дома. Четверо уселись в старый Кадиллак, и всю дорогу слушали записи Ржавчины.
Наконец попрощавшись с музыкантами, Анхель зашел домой. Теперь начинается та сторона его жизни, о которой не знал никто. И никто не узнает. Звук работающего телевизора, привычный раньше, теперь вызывал глухое раздражение. Шло очередное ток - шоу, раздавался радостный смех в тех моментах когда полагалось смеяться и аплодисменты - когда по сценарию шли значительные моменты. Анхель презирал эти шоу - происходящее там отдавало приторностью и ложью, ведущий вел себя как терпеливый воспитатель, уговаривающий непослушного ребенка сьесть еще ложечку. Раздевшись, он прошел в гостиную - так и есть, мать смотрела телевизор и ждала его появления. Все ясно - сейчас начнется иное ток- шоу, еще более отвратительное.
- Захотелось еще по морде схлопотать, шляясь по подворотным? - нетерпеливо спросила мать.
Анхель скривился - высокие, визгливые нотки приводили в бешенство, но надо держаться - иначе выйдет еще хуже, в сто раз хуже. Он направился к лестнице - там, на втором этаже, он может наконец закрыться в своей комнате. Включить музыку и остаться наедине с самим собой. Вспомнить вечер - от и до, и уснуть. Но почему, почему она так говорит? В груди зарождалась привычная боль. Она ведь знает, что он шел вовсе не по подворотне а по центральной улице. Зачем?
Проходя мимо дивана, Анхель взглянул на мать. Она и сейчас выглядела гораздо моложе своих лет. Все еще привлекательная немка, что, если верить слухам, редкость, сейчас она была похожа на бесноватую. Правильное, пропорциональное лицо - нацисты наверняка признали бы его эталоном нордического лица, обезобразила злость. Нет, лицо не исказилось - оно стало словно маской, под которой угадывалась морда демона. Длинные белые волосы растрепались, голубые глаза стали серыми как свинец. Полулежа на диване, она курила - изящные пальцы с длинными ногтями сжимали тонкую сигарету. Она всегда волновалась из за полноты, которая ее нисколько не портила. Она не выглядела толстой, скорее пухлой, и при этом удивительно пропорциональной. Сердце Анхеля сжалось от нахлынувшей нежности, и в то же самое время от глубинной боли, он едва смог удержать слезы. Не сейчас, потом, в своей комнате. Когда мерная речь включенной аудиокниги заглушит все звуки. Никто не должен знать. Никто.
- Ты снова куришь... - из горла вышли не слова, а сиплый, сбивающийся шепот. Анхель сжал кулаки, раздосадованный что вместо стального, уверенного тона раздалось жалкое кудахтание. Он ведь не должен показать свою слабость. Он мужчина, ему нельзя.
- Да, я курю, - словно обьясняю неразумному нашкодившему ребенку, произнесла мать. В эти два слова она вложила столько трагизма, что услышь ее сейчас голливудский продюсер, он бросился бы к ее ногам с контрактом. Когда то так и случилось - молодая девушка из Германии попалась на глаза этому самому продюсеру, когда умоляла хозяйку сьемной квартиры повременить с выплатой. Она блистала, она горела, затмевая все светила - неприступная, властная блондинка с ледяными глазами. Она играла сильных женщин, играла слабых - но всегда ее героиня обладала достоинством, делающим даже на самом дне жизни не шлюхой, а падшей женщиной. Играла авантюристок, шпионок и преступиц. Играла любовниц и сердцеедок.
И, сама того поначалу не заметив, страстно влюбилась в молодого актера, южноамериканского эммигранта. Бурный роман длился четыре года, редкость для людей их круга. Но она умела держать около себя - когда страстью, когда холодом. Они расстались - так же бурно и страстно, и наверное она получала от расставания такое же удовольствие, как и от самых горячих дней их романа. Все это видел подрастающий Анхель. Но его не видел никто - слишком поглощенные своей игрой, взрослые не замечали его присутствия и словно забывали иной раз о его существовании. Он видел много сцен, когда они позабыв обо всем мире обрушивали друг на друга девятые валы своих стрестей. Мальчик смотрел, слушал и впитывал в себя каждый жест, каждое слово. Схлестывающиеся волны пронзали его, застывшего как маленький коралловый риф посреди бушующего океана, он качался, едва удерживаясь на ногах - зачастую плакал. Потому что две волны хотели схлестнуться, но мчась навстречу друг к другу отдавали свою мощь маленькому коралловому рифу.
Он привык молчать - потому что когда ему хотелось поговорить, никто не слышал его слов. Няньку ему не нанимали - ему казалось страшным что какая то чужая тетя хочет быть его мамой, он протестовал единственным доступным ребенку способом - просто не замечал этих чужих теть, которых было очень жалко. Но ему надо было быть с мамой и папой. Поэтому он плакал у себя в комнате, думая об этих нянях, которые вынуждены были торговать любовью, чтобы накормить своих детей. Эмигрантки из Южной Америки и других стран - в их глазах он видел боль и желание заработать денег для детей. И оттого что он видел, оттого что никак не мог помочь им и более того, отвергал их ласку, он чувствовал себя маленьким бессердечным дьяволом. Он хотел разорвать свою душу на мелкие кусочки, отдать эти кусочки измучанным женщинам со страдающими сердцами, чтобы их глаза наполнились покоем и умиротворением, и ненавидел себя за то что не получается это сделать. Но сказать об этом не мог - потому что его никто не слушал.
Тогда он не понимал что нежелание жить с няней обьяснялось очень просто. Он хотел сохранить хоть какую то ниточку с родителями. Уход няни стал бы последним доказательством того, что мама и папа заняты более важными делами. С тех пор и началась нелюбовь к телевизору - сладкие грезы на пробу очень горчили.
Где теперь его отец, Анхель не знал, да и не стремился узнать. Мать ушла из киноиндустрии, сваленная с ног в переходном для всех женщин возрасте - гормоны вышли из под контроля, и никакая терапия не могла ничего сделать. Денег, заработанный в прошлые годы, с лихвой хватило бы на шикарную жизнь, но она предпочла тихий заурядный дом у побережья.
А теперь она снова курила...
- Но ведь ты же бросила, - стараясь не выдать чувств, медленно признес Анхель.
- Я курю потому что ты появляешь за полночь, и я не знала в каких забегаловках тебя носило, с какими шлюхами, на которых был так падок твой отец, - молвила она, неторопливо затягиваясь, смотря на застывшего Анхеля. Упоминание об отце - обычный козырь, который она доставала из рукава, - ты такой же бессердечный как и он, тебе наплевать на меня, ты живешь только ради себя.
Анхель подумал, что если бы здесь стояла его статуя, мать говорила бы все это ей. В голове внезапно возникла быстрая, рваная музыка. Ржавчина. Снова, как пару часов назад, в душе вспыхнул огонь, кулаки сжались. Анхель, сжав зубы, посмотрел в глаза матери - та оборвала монолог, и на миг тишину прерывал только хохот зрителей ток - шоу. Затем юноша развернулся и твердым шагом пошел по лестнице наверх. В спину ему летели гневные слова, уже лишенные прежнего трагизма и достоинства падшей женщины - в них слышалась лишь истеричность. Анхель вздрагивал, но продолжал идти - как киборг - терминатор, в которого стреляли из пистолета.
Захлопнув дверь своей комнаты, он щелкнул дверным замком и прямо в одежде упав на кровать, быстро включил радио и расхохотался. Смех никак не проходил, живот уже сводило, едва удавалось вдохнуть. Наконец приступ кончился, Анхель утер выступившие слезы и принялся раздеваться. Да, Джон с ребятами что то сделали с ним - раньше, до концерта, он остался бы стоять - как коралловый риф, на который одна за другой обрушиваются волны. Анхель лежал на кровати и улыбался, ему хотелось прыгать и кричать от счастья - сцена перед телевизором уже забылась. Он вспоминал, как Джон гнал старый Кадиллак по ночной дороге, из открытых окон во все стороны неслась музыка, и все непонятно отчего хохотали. Тони, солист и барабанщик Вильям пили пиво из бутылок, проливая на себя когда Кадиллак проходил повороты, и смеясь оттого еще сильнее. Незаметно пришел в сон, где воспоминания переплелись с грезами, неотличимые друг от друга.
Утром Анхель проснулся, чувствую беспричинную радость, которая тем не менее переполняла его и требовала выхода. Он резко соскочил с кровати, подпрыгнул - и наконец вспомнил, по какому поводу радуется. Вспомнился и вчерашний концерт, и безумная дорога домой. Радость захлестнула его с новой силой, и не зная куда деть распирающую энергию, Анхель занялся тем чего отродясь не делал. Отжимания, подъем корпуса и прочие упражнения, которые каждое утро выполняла его мать, перед тем как отправиться на студию, крепко запомнились и вот теперь, пришлись очень кстати. Наконец устав, Анхель, покрытый потом, в одних плавках сбежал по лестнице, босые ступни шлепали по темному дереву. Мать ушла - уйдя со сцены, она не смирилась, и не желая терять положения занялась модельным бизнесом. Теперь она шишка в каком то доме моды. Налил стакан сока и с жадностью выпил. Поглядел в зеркало - глаза светились, как звездочки, силы снова нахлынули. Вот это да! Показав молчащему телевизору оттопыренный средний палец, взбежал наверх - одеваться. Побои не так и сильно навредили здоровью, но врач настаивал на необходимости психологической реабилитации в специальной группе, под наболюдением психолога. Анхель упирался. Он считал позором и слабостью сидеть в круге понурых людей, словно в клубе анонимных алкоголиков и изливать душу психологу, которому нету ни до кого дела . Поэтому врач и оставил его дома - привычная обстановка должна помочь ему реабилитироваться. Смешным показалось что доктор так часто повторяет это слово - чтобы подчеркнуть важность и необходимость. К черту психологов!
Написав матери записку, что идет гулять, и прихватив денег и мобильный телефон, Анхель пулей выскочил на улицу. Черт побери, красиво! Ярко светило солнце, облачка неторопливо ползли по небу. Дул свежий морской ветер, тихо шелестели листья на деревьях. Обычная американская улочка теперь предстала шедевром неведомого мастера. Почему раньше он не видел этого? Или видел, но не обращал внимания? Что же произошло? Некоторое время постояв, Анхель побежал к набережной - хотелось погулять по берегу. Купаться еще нельзя, не то время, но ходить в военных ботинках по песку, смотреть на волны и ощущать кожей ветер всегда доставляло удовольствие, и Анхелю не терпелось испытать это все по новой, с обретенным видением мира.
Он шел по пустому пляжу и различал кажду песчинку, подсохшие водоросли, выброшенные волнами. Держал в руках ломкие перламутровые раковины, подолгу ощупывая их. Попробовал рукой воду - холодная, но вместе с холодом пришел и сонм других чувств. Чувствовались колебания в толще воды, мягкость, податливость и вместе с тем упругость. И самое главное - вода мокрая! Он знал это, но знал умом а теперь ощутил всем телом, каждой клеточкой. Он ходил так, потеряв ощущение времени, забыв самого себя, полностью отдавшись ощущениям, словно беспечный ребенок, для которого никогда не было бурных сцен и трагических, с надрывом, слов. Ребенок, для которого открыт весь мир.
Анхель поднялся на набережную, замерзнув от резкого ветра на пляже. Он не замечал куда и зачем идет, не придавая значения этому - повсюду вокруг него столько удивительных вещей, которые надо увидеть, потрогать, впитать в себя. Росписи граффити на стенах, окна домов. Трещинки на асфальте, в которые забились песчинки. Трава у края тротуара. Листик, плавающий в луже. Блестящий осколок разбитой бутылки. Сам воздух стал другим - ясным, несущим свежесть и придающий сил, Анхель никак не мог насытиться этим воздухом, надышаться им вдоволь.
Не замечая никого вокруг, Анхель шел по улице, краем уха улавливая разговор неспешно шедшей впереди него парочки. Голоса влюбленных постепенно овладевали сознанием, заставив в конце концов отвлечься от всего остального. Анхель разглядывал их - молодому высокому мужчине в плаще девушка в мини и короткой кожаной курточке доставала до плеча.
- Тогда я понял, что в любви надо руководствоваться тремя правилами, - нежно обняв девушку, говорил ей на ухо мужчина, но достаточно громко чтобы Анхель его слышал, - Первое правило - не люби того, кто никогда не любил. Второе правило - не люби того, кого никогда не бросали. И третье правило - не люби того, кто слишком хорош собой.
- Но ведь нельзя не нарушить хотя бы одного правила, - взглянув в глаза мужчине, со смехом ответила девушка, и они поцеловались на ходу, затем девушка продолжила, - да и зачем подчинять любовь правилам?
- Да, я всегда нарушал хотя бы одно правило, потому что любил несмотря ни на что. Эти правила - для разума, а любовь - превыше разума, - мужчина снова поцеловал девушку.
Анхель застыл на месте, смотря вслед двоим. Слова мужчины поразили его, сердце с силой билось в груди. Случилось нечто важное, настолько, что значение момента пока нельзя осмыслить. Анхель повторял про себя услышаное, стараясь ничего не забыть. И заметил как уже издалека высокий человек в плаще оглянулся. Взгляд черных, без белков глаз пронзил юношу. Затем пришло чувство покоя и защищенности. Мужчина отвернулся, влюбленные скрылись из виду, оставив Анхеля наедине с миром.
Около Кафе стоял кадиллак выкрашенный в защитные цвета. Анхель с нетерпением вошел в заведение, огляделся - ребята из Ржавчины должны быть где то здесь, еще рано для выступления. Так и есть - за одним из столиков, с кружками пива сидели музыканты.
- Привет, вы сегодня выступаете? - подойдя, спросил Анхель, почему то чувствуя себя весьма неловко.
- О, привет, ты Анхель, да? - отозвался Джон, оторвавшись от кружки.
- Да, вы подвозили меня на кадиллаке, - еще больше смутившись, напомнил Анхель.
- Садись с нами, будешь пиво?
Радуясь, что ребята все же узнали его, Анхель сел за столик с музыкантами, вновь ощущая себя частью потока. Снова завязалась непринужденная беседа. Как оказалось, Ржавчина сегодня не давала выступления, музыканты просто проводили время. Постепенно разговор свернул на то, как образовалась группа.
- Мы встретились в этом клубе, - рассказывал Джон, отхлебывая пиво, - я бродил по городу и увидел вывеску. Думаю, дай зайду - уж больно название привлекло. Поначалу подумал что здесь обычная готическая рыгаловка, где пьют дешевое пиво и курят травку в замызганном туалете. Но чем то меня это место привлекло. Посидел, послушал выступление, не помню уже что за группа, помню народ там странный какой то. И вот сижу я, никого не трогая, как подсаживатеся некий тощий субьект.
Тони, в это время куривший сигарету, засмеялся и попрехнулся дымом. Откашлявшись, он прервал Джона.
- Да, это был я. Напившись в тот вечер как последний шакал, после ссоры с моей девушкой я совершенно никакой был. Потом черт меня дернул покурить травки, вобщем, я сел к Джонни уже совершенно ничего не соображая, - затушив сигарету в пепельнице, Тони хихикнул, затем резким движением сломал окурок, - ну и принялся ему все про себя рассказывать. Что отец мой напивается а потом орет на мать начиная с того возраста, когда я еще ходить не научился. Как батя поил меня пивом когда я малой плакал и мешал ему смотреть телевизор. Как он избивал мамашу, и это продолжалось до тех пор пока он не сломал ей руку. В итоге его упрятали за решетку а мы переехали сюда, я ж раньше в другом городе жил. Потом я начал водиться со всякими панками и неформалами, мы пили виски и курили - совсем не всегда табак. Я свалил от них когда мы один раз угнали машину и катались по всему городу. А в следующий раз, я так напился что остался валяться у одного из них на квартире, они поехали кататься. Конечно, взяли в дорогу пиво и виски. А я так и не дождавшись их утром, дал деру - мало ли что. Потом узнал что они не справились с управлением и расшиблись. Я взял себя в руки и перестал прогуливать, хотя на мое поведение в школе итак смотрели сквозь пальцы, видимо жалели. Черт с ним, ладно...
Тони снова закурил, почему то пряча глаза. Анхель заметил что сигарета зажатая между пальцами с длинными, крашенными черным лаком ногтями, мелко подрагивала. Джон положил солисту руку на плечо, на миг возникла неловкая тишина.
- А я в тот вечер бил морду какому то типу, сказавшему что мой кадиллак это ржавая койка на колесах, - спас положение Вильгельм, - и в тот самый момент когда я хотел стукнуть этого гада о крыло кадиллака, из клуба вышел Джон, на нем висел в дым пьяный Тони. Я так разозлился, что какой то подонок посмел оскорбить машину моего брата, который между прочим во Вьетнаме погиб, что хотел надавать и этим двоим. Уже подошел как вдруг Тони стошнило мне прямо под ноги. Я едва не последовал его примеру, так противно стало. Вся злость куда то улетучилась, стало жалко этого парня. Я предложил подвезти его, но как мы не пытались узнать где Тони живет, все без толку - он отключился. Пытались в чувство его привести, разговорились.
Вильгельм припал к кружке, жадно глотая пиво. Джон подозвал официантку и продолжил историю, пока стройная девушка в черном топе и миниюбке несла музыкантам пиво, Анхелю - кофе.
- Так ничего мы и не добились, Тони ушел в мир грез и не желал возвращаться. Тогда я решил что будет лучше отвезти его к себе. Я живу с бабушкой, которая уже привыкла что у меня часто появляются гости. По дороге выяснилось что у нас с Вилли очень схожие музыкальные вкусы, и мы говорили о музыке всю дорогу, а когда приехали и выгрузили нашего солиста ко мне домой, завернули в плед и уложили на диван, Вилли решил остаться. Мы ждали пока Тони очнется, и разговор зашел о том, что бы мы хотели играть, будь у нас своя группа. Ну а когда Тони вернулся в наш мир, мы уже горели этой затеей.
- Как вы начали играть, где научились? - спросил Анхель.
- Тони знал людей, которые играли по клубам и барам, у них и учились. Репетировали по разным подвалам, потом я купил гитару и мы попробовали выступить здесь - барабаны и микрофон в клубе уже есть. Нам стали платить деньги, вот и вся история, - закончил рассказ Джон, - а репетируем по прежнему, у друзей Тони, они там скинулись на инструменты, и репетируют по очереди.
Разговор снова свернул на отвлеченные темы, Анхель молчал, представляя себе всю эту историю. Она казалась цепью совершенно нелепых совпадений, и прочитай Анхель это в какой нибудь книжке, так и подумал бы что выдумка и не более того. Ну не бывает в жизни таких совпадений, разве что совсем редко, наверное когда на небесах какие то особые дни.
В кармане Анхеля внезапно завибрировал мобильный - мать беспокоилась, снова не обнаружив его дома, где полагалось восстанавливать психологическое здоровье.
Джон снова вызвался подвезти его, и Анхелю показалось странным что он, пусть и лидер группы, так распоряжается автомобилем, ведь кадиллак принадлежит Вильгельму. Но в конце концов рассудив что это не его дело, сел в машину.
Выйдя из кадиллака около дома, Анхель поблагодарил ребят, попрощался и собрался уходить, но Тони вдруг взял его за запястье и глядя в глаза, спросил:
- Анхель, хочешь прийти к нам на репетицию завтра? Сам посмотришь на все, если интересно.
- Разумеется, я приду, если можно, - ответил Анхель, глядя на Джона.
Тот согласно кивнул, объяснив где проходят репетиции. Потом Анхель смотрел, как уезжает кадиллак, а перед глазами стояло лицо Тони, и его дрожащие пальцы держащие сигарету.
Все как всегда - крики ток - шоу, обвинения в разгульном как у отца характере. Анхель не обращая внимания на все это, поднялся к себе и с раздражением закрыл дверь. Почему то не было того приподнятого настроения, как на прошлой встрече. Лежа на ковре, Анхель размышлял, что же не так - вроде и печаль, раздражение, но не те, какие он испытывал обычно. Выключив свет и опустив жалюзи, юноша снова лег на ковер. Темнота дрожала, вибрировала, клубилась, наполненная своей собственной неведомой жизнью. Из темноты возникло лицо Тони. Затем Тони стал виден полностью - в кадиллаке он смеялся и пил пиво из бутылки, затягиваясь сигаретным дымом.
- Приходи на репетицию, Анхель. Я хочу чтобы ты пришел, - тихо прошептал он, глядя туда, откуда открылся обзор в сгустившейся темноте, - приходи...
Обомлев, Анхель лежал, стараясь не шевельнуть даже ресницами, не дышать и даже не думать, чтобы не померкло видение. Когда темнота бесследно рассеялсь, Анхель включил ночник и не выключал его всю ночь.
Ветер завывал и бушевал за окном, стучал по стеклу мелкими камешками. Анхель выходил из сна медленно и неторопливо, следуя за печальной песней ветра. Наконец, открыв глаза, потянулся, смотря в окно - серое небо, закрытое тонким покрывалом облаков. Анхель любил такую погоду - ветер обычно теплый и мягкий, как бы страшно не выл. На душе - тишина и покой. Встав с кровати, Анхель ощутил как бодрость неведомыми лучами пронзает тело, которое несмотря на наготу кажется одетым в доспехи. Выполнив упражнения, Анхель встал у окна, ощущая в себе спокойную уверенность, чувствуя себя выше и крупнее чем на самом деле. В оконном стекле поймал свое отражение - действительно, теперь он выглядел совсем иначе. Даже лицо неуловимо изменилось. Подойдя к высокому, до потолка, узкому зеркалу, неведомо зачем установленного в его комнате, Анхель оглядел себя. Осанка изменилась - прежней сутулости как не бывало, и распрямившись, юноша выглядел выше и внушительней. Слабые мышцы вздулись, тонкие вены налились кровью, и выглядели теперь больше и обьемнее . Все вместе изменило Анхеля, который не любил смотреться в зеркала, не надев футболку. Улыбнувшись отражению, Анхель подошел к окну и воздел руки к скрытому за облаками солнцу.
Репетировала группа Ржвачина в подвале вполне обычного дома, но присутствие рок - музыки сразу же обнаруживалось по припаркованным развалюхам и разрисованным краской из баллончиков стенам. Анхель пробирался по переулкам, постоянно держа себя наготове - не хотелось попасть в лапы кому нибудь еще. Кадиллак ребят стоял около дома, и Анхель спустился в подвал.
За разрисованной железной дверью - музыка, прокуренный спертый воздух и полумгла, разгоняемая пыльной лампочкой висящей на обмотанном изоляционной лентой проводе. На потертом диване сидели держа пивные бутылки и сигареты, незнакомые парни в драных джинсах и косухах, с грязными растрепанными волосами. Как только Анхель захлопнул за собой дверь, он увидел и барабанную установку, и микрофон, и сплетение проводов на полу. Ребят из Ржавчины он заметил через миг - они сидели за маленьким столом, покрытым газетами вместо скатерти. Там лежал копченый свиной окорок, наполовину лишенный мяса. На Анхеля никто не обратил внимания, он подошел к столу. Тони поднял голову и увидев Анхеля, толкнул занятых окороком музыкантов. Те с набитыми ртами поприветствовали его и жестами пригласили за стол. Анхель сел на табурет и оторвав себе кусок мяса, отправил в рот. Странное дело, это мясо имело совсем другой вкус нежели дома. Неожиданно проснулся аппетит, и вскоре за первым куском последовал и второй. Захотелось пить, юноша поискал взглядом минеральную воду или сок - но повсюду лишь пиво. Наконец отыскав бутылку с выдохшейся минеральной водой на самом донышке, Анхель запил мясо и вытер пальцы о носовой платок. Музыканты также покончили с мясом. Пожав им руки, Анхель молча сидел, смотря на окорок. Не хотелось ничего говорить - чувство потока уже не требовало слов.
- Ну что ребята, приступим? - спросил через некоторое время Джон, - ну вот, Анхель, ты увидишь как все происходит.
Музыканты встали и вскоре подвал заполнила уже знакомая музыка. Анхель сел за стол около стены, прислонившись к ней спиной. Запрокинув голову, он закрыл глаза и расслабился. Здесь каждый занимался своим делом и никому не интересно, что ты делаешь, как сидишь и говоришь. И самое главное - как выглядишь. Правда, все остальное тоже наверное никому не интересно. Сидящие тут люди живут такими местами как этот подвал, потому что больше нигде не чувствуют себя нужными хоть кому то, никто не замечает их. Замечают крашенные волосы и потрепанную одежду. Они живут так сейчас, а что будет дальше - никто из них не знает и не хочет задумываться. Они стараются заполнить пустоту своих душ дешевым виски, дрянным табаком и на все согласными подругами. Единственная отрада этих парней - музыка, от которой лопается голова их родителей.
Музыканты Ржавчины отыграли и теперь просто дурачились. И тут Тони ни с того ни с его спросил:
- Анхель, не хочешь спеть?
- Извини Тони, я не умею, это глупая затея, - растерянно ответил Анхель, но внутри возникло сомнение - кто сказал что он не умеет? Сегодня утром он даже выглядел по другому, чем привык видеть себя и в зеркале и в глазах других.
- Попробуй, не бойся, - из озорства поддержали солиста Джон и Вилли, подключая второй микрофон.
Еще колеблясь, Анхель встретил взгляд Тони, и уже не смог отказаться. Подойдя к стойке, он вспоминал свое отражение, увиденное утром, словно это был другой, смелый и решительный человек который в трудную минуту всегда придет на помощь.
- Это же я, а не кто то другой, - думал Анхель, беря в руки микрофон, - не получится, ничего страшного.
- У тебя получится, - прошептал в самое ухо Тони, сняв микрофон со стойки.
В подвале разом стихли разговоры, взгляды устремились на юношу - полукровку в плаще, робко держащего в руке микрофон. Тони запел - тихо, очень печально - совсем не так как на концерте, Вилли и Джон недоуменно переглянулись, а Тони продолжал петь. Анхель закрыл глаза, впитывая в себя всю боль и печаль, которая рвалась наружу у этого худого паренька. Перед глазами встали картины прошлого. Крепкие руки, затащившие его, беззащитного, в засыпанную воняющим мусором подворотню. Мать, лежащая на диване с сигаретой в руке, ее дивные глаза наблюдают за суетой телевизионных идиотов. Ладонь Джона в его ладони, пронзившая тело молния. Пальцы Тони на запястье. Собственное отражение в зеркале.
Мука Тони стала его собственнной, сердце уже с трудом выдерживало боль, и не было ничего, способного унять терзающую печаль. Чувствуя выступившие слезы, Анхель выпустил захлестнувшие слова, чувствуя как снова разверзаются тайники души, и ничто не может этому помешать.
Неясный шум будил, прерывал такой спокойный, безмятежный сон. Он медленно падал на дно океана, только вот вода была серая, и дня внижу не чувствовалось. Всплывать на поверхность не хотелось, но его выталкивали, все толкали и толкали...
- Очнись же, приди в себя, - повторял Джон, встряхивая Анхеля за плечо. Открыв глаза, он обнаружил себя лежащим на диване, а вокруг встали музыканты Ржавчины и ребята из подвала. Тони сидел за столом, положив голову на руки, плечи его мелко вздрагивали.
- Тони, прекрати, он очнулся, - отвернувшись, бросил Джон.
Анхель сел, ошарашенно смотря по сторонам и в лица окруживший его людей. Он что, отключился прямо здесь? Вот дела, сроду в обмороки не падал, совсем как малокровная дамочка.
- Что, не помнишь ничего? Хорошо что мы запись сделали, - улыбаясь, сказал Джон, включая воспроизведение, - хочешь пива?
Анхель помотал головой, отказываясь. Силы словно покинули его, руки мелко дрожали, говорить не хотелось. Совершенно опустошенный, Анхель слушал репетиционную запись.
Знакомо зазвучала грустная песня Тони, но внезапно ее мерное течение нарушила ярость долго сдерживаемых, но нашедших наконец выход слов. В этих словах чувствовалась затаенная, сдерживаемая горечь, раскаленная добела ненависть, самоубийственная решимость, четкость и чеканность приказа. И что еще, чего Анхель не мог понять, но тем не менее казавшееся самым главным.
- Это твой голос, Анхель, - с уважением пояснил Джон, - а ты еще петь не хотел. Я считаю, тебе место в нашей группе, будешь нашим вторым солистом.
- Что с Тони такое? - тихо спросил Анхель.
Услышав, что все в порядке - такое с Тони иногда случается, Анхель закрыл глаза и заснул.
Часть вторая.
Монотонный голос преподавателя открывал застывшим за партами ученикам сказочный мир истории. Анхель полулежа на парте следил за процессом обучения. Он немного жалел учителя - тот рассказывал увлеченно, с верой и вдохновением. Все впустую - каждый из учеников пребывал сейчас в мире не менее, а то и гораздо более красочном. Души свободными птицами витали в небесах грез, оставляя темнице класса лишь тела. Учитель знал это, он и сам рад бы оказаться снаружи, вдохнуть весенний воздух, ощутить на затвердевшем лице солнечные лучи. Но он уже стал кирпичиком этих стен. Вот уж кто в самом деле невольник.
Вынужденный отдых Анхеля закончился, и теперь надо снова привыкнуть к школе, но - не получалось. Учебники давно изучены, еще в начале учебного года. Книги читать больше не хотелось - Анхель больше не мог погружаться в теплые воды воображаемого мира. Его выталкивала могучая сила, и как ни старался Анхель ее обуздать - так и не вышло.
Мысли уцепились за узкий солнечный лучик, в котором виделись плывущие пылинки, и выскользнули в мир. Перед взором предстал подвал, старый потертый диван и самодельный столик. Сплетение проводов на полу, обклеенные постерами стены. Здесь Анхель бывал каждый день, теперь репетиции группы - и его репетиции. В выступлениях он еще не учавствовал, хотя ребята и настаивали. Еще не время, еще не наступил некий момент когда станет ясно - можно. А пока, он привыкал. К тому, что умеет нечто, что возвышает его над большинтвом людей. К тому, что у него есть друзья. К тому, что есть место, где он может быть самим собой и делать что захочет. Все это казалось незаслуженным подарком, врученным по ошибке, который в любой момент могут потребовать назад неведомые распорядители на небесах.
Звонок обозначил конец невнятного полусна, прошла короткая суматоха стремительного побега из класса - на школьный двор, под свет, в благоухание ароматов просыпающейся природы. Анхель выбежал в общем потоке - стремительно и нетерпеливо. А ведь раньше едва волокся, словно забитый пылью вековых знаний механизм. Неведомая сила распирала и грозила взрывом, заставила бежать, не оглядываясь и не смотря по сторонам, повинуясь пробудившимся инстинктам и обострившемуся чутью. Бежалось легко, приятно и охотно, прилившая кровь горячила, пространство проскальзывало чередой ярких пятен, ветер обволакивал и обвивал складками невидимого плаща.
Мысли догнали Анхеля уже на набережной, проникли с гулким биением сердца в горячую голову. Принесли укор за побег с уроков - небрежно отмахнулся, тесты решить проблем не составит, учебники знакомы от и до, на уроках повторяют по нескольку раз одно и то же. Сообщат на собрании родителей - ну и пусть, следом же упомянут оценки - хорошо и отлично. Проведенные в одиночестве за учебниками и энциклопедиями дни, теперь давали щедрый процент. Тогда он читал, не заставляя себя, не пересиливая и не давясь. Тогда неведомая сила не выталкивала из глубин книжной мысли. Тогда не было старого кадиллака, ревущей музыки и несвоего отражения в зеркале.
Около Кафе уже стояли под трепещущим от ветра навесом деревянные столы и скамьи. Рядом - мотоциклы и автомобили. Скамьи заняты, столы нагружены. Пили, курили, смеялись - выбравшись из тесных подвалов и прокуренных квартир. Мечтали устроить тут же, на воздухе, сцену. Анхель подумал, куда пойти. В клуб не хотелось, в подвал - тоже. А увидеть Джона и товарищей не терпелось. Сел за свободный стол. Охватило некоторое безразличие. Теплый ветер ласкал и баюкал, хотелось раствориться в нем и улететь неведомо куда. Послышался рокот заведенного мотоцикла, Анхель встрепенулся, узнал наездника - один из парней с подвала. Тот узнал его тоже, махнул рукой - садись, довезу. На мотоциклах ездить еще не доводилось, ничего - в кино показывали. Анхель сел сзади, обхватил руками поясницу. Тронулись - резко, дух захватило. Не то что в кадиллаке. Лицо обдувало ветром, сердце колотилось чувствуя скорость - парень лихачил, производя впечатление на попутчика. Ощущение скорости сладко трепетало в груди, неведомый азарт кричал - быстрее, быстрее! Кровь кипела от адреналина, мышцы напряглись, зубы сжались, глаза хищно сузились. Восторг Анхеля передался и наезднику, тот поднажал - кентавр из стали и плоти с ревом несся по узким дорогам, пустым в ранний час.
Остановились у подвала, слезли - незнакомый парень, владелец мотоцикла сиял, довольный произведенным эффектом, Анхель чувстовал легкую дрожь. Переглянулись - и вошли в подвал, скрепленные невидимыми узами.
Как всегда, битком. Репетировали ребята из другой команды, парни Ржавчины дурачилась - играли в бутылочку. Анхель поздоровался и сел в образовавшийся круг.
- Хорошо что пришел, - прервал игру Джон, - сегодня у нас выступление и я хочу чтобы ты пел с нами. Не возражай, ты уже достаточно провел времени в подвале, пора показать себя.
- Ребята я не хочу позорить вас, - обратился к друзьям Анхель, - Здесь я может и хорошо пою, но перед зрителями могу облажаться и опозорить всех вас.
- Хватит этого, Анхель, - резко прервал Джон, - ты музыкант Ржавчины, ты в команде, и пускай кто то посмеет на тебя рот открыть.
- Они то сидят на заднице и губами шлепают, а ты поешь, ты на сцене, разницу чуешь? - продолжил Вильгельм, - не ошибается тот кто ничего не делает. Даже если напортачишь, ты будешь выше них, это я тебе верно говорю.
- Не знаю, я не готов еще...
- Анхель, если ты рано или поздно не выйдешь на сцену, в чем тогда будет смысл всего что ты пережил? Ты превратишь свои старания в хлам, и старания других людей для тебя - тоже в хлам. И постепенно хлама будет накапливаться все больше, и выбраться из под него будет все труднее, - Тони говорил очень тихо, почти шептал, но Анхель слышал его голос так отчетливо, как если бы голос звучал у него прямо в голове, - не делай ошибок, которые сгубили не одного хорошего человека. Ты не должен погибнуть. Ты обязан доказать что ты сильнее. Ты сильнее чем думаешь, Анхель. Не бойся, мы все будем с тобой - и Вилли, и я, и Джон. Мы с тобой...
Тони протянул ладонь, Анхель медленно протянул к ней свою. Затем двух ладоней коснулся Вилли, сверху легла рука Джона.
Тепло заполнило сердце, затем все тело в мгновение. Потом пришла легкость, и не осталось ничего кроме нее - ни страха ошибки, ни сомнения в своем поступке, ни волнения за будущее.
- Ребята, я с вами. Я буду петь сегодня, - тихо, как ранее Тони, произнес юноша, - я буду петь!
Всю дорогу до клуба они молчали. В воздухе повисло напряженное ожидание момента, когда все должно решиться. Джон, кусая губу, вел машину, сосредоточившись на дороге. Вилли нервно чесался и растирал мышцы. Тони курил одну за другой. Анхель просто сидел на заднем сиденье закрытыми глазами и думал. Думал о том что сейчас происходит. В данный момент сбывается то о чем он не смел и мечтать. Этого вообще не должно происходить с ним он не достоин... Разозлившись на себя самого, юноша сжал зубы. Какого черта, недостоин! Верно Тони сказал - или лезть наверх преодолевая себя или жить в шлаке всю оставшуюся жизнь, втихаря вздыхая по упущенным годам и завидуя молодым и смелым. Вилли тоже мыслит правильно - ведь по сути те, перед кем они сейчас будут выступать, не смогли сделать усилие. Или сделали но в другом направлении. Они должны вдохновить тех, кто упал. Так зарядить публику чтоб бежали со всех ног исполнить мечту и спотыкались. И Джон прав - одного можно затравить, но когда с тобой плечом к плечу трое парней, не страшно. Только злее станем к следующему разу и уж тогда такой реванш возьмем, что не опомнятся.
Готовились к выступлению тоже молча, ребята выпили, и Анхель подумал не присоединиться ли, напряжение снять. Но хотелось выдержать самому, без поддержки алкоголя. Это его бой, его и больше ничей. Если он не победит свой страх - грош ему цена.
Вышли как всегда, без каких - либо обьявлений. Каждый шаг - словно под водой, дышать трудно - грудь словно стянуло тугим ремнем. Четверо встали на сцене плечом к плечу. Анхеля била дрожь, он поминутно сглатывал слюну, предательская слабость стиснула лодыжки. Все, конец, он и рот не сможет открыть, не говоря уже о том чтобы петь. Конец. Конец... Ну нет. Нет!Лучше сдохнуть здесь, на сцене, чем позорно бежать.
Невидимый палец коснулся плеча, затем солнечного сплетения. Медленно, словно воздух из пробитой камеры ушел страх, дрожь отпустила, осталась только тяжесть и усталость. Анхель бросил взгляд в зал. Глаза его встретились с черными глазами бармена, а затем закрылись.
- Сегодня у нас не обычное выступление, - сказал в микрофон Джон, чувстовалось легкое волнение. Анхель стиснул зубы, - сегодня с нами будет петь новый солист Анхель. И песню мы вам представим тоже новую.
Джон начал играть, Вилли сел за барабаны. Песню они пели еще на репетиции. Но Анхель не мог заставить себя пошевелиться. Он чувствовал как взгляды из зала сошлись на нем. Чувствовалось недоумение - почему этот полукровка стоит и молчит. В руку вложили микрофон, кто то толкнул в спину. Тони запел - печальным голосом, удивительно низким, не вяжущемся с тощим телом. Песня началась, пора вступать.
Сил не было. Он едва стоял - горячий стыд сжигал всю решимость. Стыд, складывающийся годами, прячущийся, затвердевший древней окаменелостью. Стыд за кожу, за хилые мышцы, за курящую и ругающую мать, за избиение подонками, за одиночество и неприкаянность. Стыд за свое нелепое существование. Анхель осознал - на помощь не придет никто, даже отражение в зеркале - смелое, сильное и решительное, каким он сам не был никогда. Он один.
А если он один, то и стыдиться не перед кем.
Медленно открыв глаза, Анхель понял что на него по прежнему смотрят. Но смотрят уже без интереса, как на предмет, на мебель. Пусть. Подняв руку с микрофоном, едва нашел в себе силы открыть рот. Он один. И он может сказать все, чего не смел раньше.
Раздался ровный, без эмоций голос - и взгляды вновь устремились на него. Анхель встретил эти взгляды и продолжил скорее говорить, чем петь. С каждым словом на металл голоса наползала сажа злорадства, окалина боли и ржавчина крайней усталости. Анхель наконец говорил то, что думает, глядя в глаза людей.
Визг электрогитары, бешенный ритм ударных, и два голоса - низкий, тягучий, печальный и высокий - злой, исступленный, слились наконец в одно. Анхель забыл, что стоит сейчас на сцене. Он стоял перед матерью, и музыка заглушала телевизор и слова искуссной игры. Он в бешенстве бил бритоголовых подонков о кирпичную стену. Он стоял перед зеркалом, и отражение улыбалось ему. А Майкл Джексон плакал от стыда за белоснежную кожу.
Песня кончилась, и вспотевший, опустошенный Анхель глядел невидящими глазами в зал, где застыли сидящие за столиками. Застыли в позах, очень знакомых второму солисту - кулаки сжаты, глаза - узкие щелочки прицела, зубы сжаты в оскале. Один из одетых в клепанную кожу парней, мотавших волосами перед сценой, уставился на группу и удивленно протянул:
- Крууууто...
Анхель шумно выдохнул, поглядев на посетителей Кафе Разбитых Надежд новым, изменившимся взглядом, кивнул головой, и все четверо молча покинули сцену.