Вверх-вниз, вверх-вниз. Наверное, это волны закатного океана ласкают феа. Вверх-вниз, вверх-вниз, и с каждой волной все ближе и ближе чертоги Мандоса. Лучи солнца нежно гладят кожу лица, рисуют лепестки мэллорна на веках. Им совсем не противно: та роа, искореженная Врагом и пламенем, отброшена, как рваный плащ. Никакой сырости, воздух свежий и хрустящий, только пахнет почему-то не морской солью, а сосновыми иголками и снегом.
Снег. Холодно. Настоящий мороз, а не мерзкий холодок шахт. Прохлада ясного весеннего утра в горах. Лишь почти по-летнему яркие лучи солнца намекают, что в остальном мире, не вздернутом на ржавые пики стальных гор, наступила весна. И почему так болят руки и ноги, как будто на них снова защелкнулись тесные кандалы черной стали? Свет, много света. Это чувствуется даже сквозь веки, но открыть их не получается - кажется, что каждое залито сосновой смолой.
- Думп мааткуу!
Как в такой прекрасный, почти не чем не омраченный сон, ворвалось скрипение орочьей речи? Очередная волна, казалось, забросила меня к самому небу, кандалы исчезли. Я лечу! Воздух вокруг становится все плотнее, кажется, сейчас я просто улягусь на нем, как на лучшей из перин. Но с каждым мигом меня все сильнее в эту перину вжимало. Воздух забивался в рот, выворачивал ноздри и губы, рвал веки. Глаза, наконец, распахнулись. В них ворвалось сияние снега, голубизна неба, многоцветная, грозовая сумрачность гранита. Весь мир. Но всего на мгновенье. И снова тьма.
Боль. Она пронизывает всё. Тело, кажется, стало кувшином, наполненным ею. Но боль имеет не меньше оттенков, чем тьма, я знаю, меня долго и хорошо учили, лучшие мастера. Вот и сейчас каплей расплавленного металла она стекается к левой, несчастной ноге. Остальное тело лишь наполнено её туманом, тошнотворно-розовыми испарениями. Это можно терпеть, это не мешает думать и почти не мешает действовать. Роа - лишь покров для феа. Медленно и осторожно разлепляю веки. Теперь я понимаю, что мешало мне: это не смола, это кровь.
Трупы. Сотни, если не тысячи трупов вокруг. Большинство из них обглодано, многие - лишь скелеты, но уцелевших достаточно, чтобы понять - здесь все народы Средиземья. Гномы, люди всех земель, орки и тролли. Здесь были все. Судя по состоянию костей, лежащих в основании братской могилы, это кладбище пополнялось не первую сотню лет. А высоко вверху, на белоснежном саване горы, зияла тьмой прореха пещеры. На самом её краю виднелись два крошечных, не больше мухи, пятна орочьих тел. Мои могильщики, почетный эскорт.
Но негоже оттягивать неизбежное. Я сел и опустил взгляд на собственное тело. В лучах восходящего солнца оно не казалось столь ужасным, как в пещере. Да, кожу покрывали разводы черной угольной пыли и желто-зеленых корок, о происхождении которых я решил не задумываться. Да, руки в лопнувших пузырях мозолей, ногти сорваны до крови и лунки от них забиты все той же угольной пылью. Сын сестры моей матери, думается, нашел бы здесь повод уйти в чертоги Мандоса. Но ничего общего с тем чудовищем, которое предстало передо мной в шахтной луже в неверном свете факелов. Ничего, с чем бы не справилась горячая ванна и долгий отдых.
Но, когда мой взгляд опустился, я понял, что надеяться на это нельзя. С левой ногой, ставшей излюбленным домом боли в моей роа, все было плохо. Ссадины, синяки и отёки - это ничего, а вот странный изгиб в верхней трети бедра... Он отнимал надежду не только на лёгкий эльфийский бег, дар Нэссы, но и просто на то, чтобы встать на ноги. А убраться отсюда следовало поскорее, многие трупы были умело и с удовольствием объедены. Сейчас вокруг пусто, но падальщики всегда предпочитали ночь, а к этому времени мне нужно оказаться подальше от их трапезной.
Ущелье открывало лишь два пути даже для здорового, не говоря обо мне. На севере ждали только копи и привычная боль. Поэтому, обдирая кожу, я взгромоздился на локти, и, воззвав к могучему Тулкасу, пополз на юг.