Глава пятнадцатая, мужская. Не все то золото, что блестит.
Нежно-розовый оттенок сомкнутых век лишь слегка разбавлял медовый свет утрен-него солнца. Приятная истома усталости от сделанной со смыслом и удовольствием работы наполняла тело. Такая усталость несравнима с рвущей жилы и выворачивающей тело наизнанку надрывной усталостью рудника, с отупляющим, съедающим чувства и желания, оставляющим лишь пустую оболочку тела утомлением пыток. Такая усталость сама по себе удовольствие, а тем более после ночи настоящего, спокойного сна.
Эта ночь была первой, когда призраки моего прошлого не пировали в трапезной ду-ши. Правда, и помнящихся по временам Ондолиндэ легких, чудесных снов владыки Лориэна то же не было. Просто несколько часов абсолютного покоя - пожалуй, это именно то, что нужно истрепанному дорогами Арды страннику.
Но хватить нежиться в постели, впереди еще много дел, и это радует не меньше, чем отступление кошмаров. Я и забыл, какое это счастье - когда есть для чего жить, пусть хотя бы и для работы в кузне. Раньше наличие цели и смысла казалось мне обыденным, как дыхание. Настоящую цену вдоха и чудо воздуха понимаешь лишь в петле, этому меня в Ангбанде научили, но настоящую цену цели я узнал только здесь, в затерянной людской деревушке в глубине леса, на краю мира и моей жизни.
Я встал легким и счастливым в свете наступившего утра. Как же оно отличалось от вчерашнего, о котором и вспоминать не хочется! Все-таки надо постараться не только обеспечить деревню инструментом, раз уж обещал, но и для ярмарки что-то успеть приготовить. Стоит порадовать Айралин и кузнеца настоящим вином, а не куриным зельем, и пусть их кубки наполнятся легким радостным золотом. Второго застолья с ягодной брагой я могу и не перенести, даже если забыть о её составе.
Удивительно, но даже воспоминание о браге не отбили аппетита. Впрочем, это не удивительно: вчера, несмотря на не лучшее самочувствие, особенно с утра, я проработал в кузне более девяти часов. Забавная разница: час поработаешь и пора поразмыслить о сути того, что делаешь, о том, кому этим пользоваться, как расположить руны, как вплести их в прихотливые узоры трав и цветов, что сами прорастают из глубины металла. Вновь касаешься молота лишь тогда, когда изделие встаёт перед твоим внутренним взором во всем совершенстве. Но у людей так нельзя, их жизнь коротка и её время ценится дорого. Так же, как вода, беспечно льющаяся в горных родниках, в пустынях юга становиться дороже золота. Поэтому удивляться стоит не тому, что мастера людей умеют меньше нас, а тому, что они умеют созидать, от зари до зари, не отвлекаясь на размышления.
Вчерашней день принес мне исполнение обещания перед двумя дворами деревни. Конечно, я слегка схитрил: первые два заказа оказались самыми легким - серп для жатвы и плотницкий топор. Но даже если я буду выковывать по одной вещи в день, то расплачусь я задолго до сентября, а, значит, оставшееся до ярмарки время можно посвятить изготовлению товара на продажу. Например, серпов, они быстрее остального мне даются. Прямо как сейчас перед глазами восхищенное лицо старой Амилерде, что живет сразу направо от Айралин, когда она получала серп. Казалось, даже морщины на нём разгладились.
Однако эльфийская привычка к размышлениям снова уводит меня от реальности, а вполне земной голод возвращает на землю, тем более, что за размышлениями я и умыться успел. Интересно, чем сегодня меня удивит добрая хозяйка? Пахнет из кухни просто восхитительно, скорее всего, всё уже готово.
Действительно, на чисто выструганных досках стола стоит плоская глиняная миска, очевидно, служившая сегодня и сковородой, и тарелкой, а в ней, среди золотистой рос-сыпи истекающей льняным маслом пшенки, возвышались скворчащие острова двух от-бивных. Похоже, суровый знахарь, наконец, признал меня здоровым, и жидким кашам и бульонам пришел конец.
Рядом с миской, неуместный, как сын сестры моей матери в кузне, стоял великолепный серебряный охотничий кубок бритомбарской работы, покрытый чеканными изображениями зверей - часть наследства, извлеченная по случаю моего выздоровления. Этот искренний жест сделал сервировку грубого, сколоченного из древесных плах стола великолепней, чем все шелковые скатерти Гондолина и супницы ртутного золочения. Айралин сидела напротив пока пустующего стула, по извечной женской привычке подперев голову рукой и собираясь смотреть, как я буду завтракать.
Отбивные оказались восхитительными. Дело не только в том, что я был голоден: мясо было удивительно мягким и нежным, хотя, на взыскательный вкус моих соплеменников, несколько жирноватым. Я такого никогда не пробовал.
- Так маленькая госпожа превратит своего незваного гостя в настоящего баловня, - улыбнулся я.
- Какое баловство? Это ж просто свинина! Самое дешевое мясо, которое только бывает. Ты меня прости, но сейчас ничего другого я купить не могу.
Краска стыда залила моё лицо. Она просит извинений, как будто я - не ее нахлебник! Истинные долги отдаются всю жизнь, но хотя бы серебро я могу вернуть раньше, усердно трудясь в кузне. Я постарался разбить повисшую неловкую тишину:
- Но на охоте я не раз пробовал жаркое из кабана, оно куда более жесткое, и привкус совсем другой!
Айралин засмеялась, как будто луговой колокольчик обрел способность звенеть:
- Так это был дикий кабан, он всю жизнь по чащобе бегает да желуди роет, вот мясо-то и крепчает. А это домашний подсвинок годовалый, он за жизнь свою и из свинарника ни разу не выглядывал, да одну баланду ел, вот и мягкий.
Я с удовольствием доел мясо и закончил завтрак кубком пузырящегося, кисловатого ставленого брусничного меда, выдержанного в дубовой бочке.
Удивительный все-таки народ - люди. До этого я пил мясные бульоны и не задумы-вался, откуда они взялись. Ведь человек не чувствует леса так, как чувствуем его мы. Он не может посвятить время безудержной, летящей охоте, какой тешит свою душу королев-ская свита. Но люди смогли это компенсировать, они приучили часть животных жить ря-дом с ними, я слышал об этом еще в Гондолине, но не связывал с текущим деревенским бытом. Они не могли просто попросить у земли одарить их необходимыми плодами, и научились вырывать их у неё лемехом плуга и острием мотыги. Даже свою короткую жизнь и быструю смерть они научились восполнять таким обилием детей, какое и не снилось перворожденным. Среди людей, каждый второй этом деле - Куруфинвэ! Да, только люди могли создать поговорку, гласящую, что нужда - мать изобретательности. Так, за размышлениями о человеческой природе, я дошел до кузни, даже не заметив, преследовали ли меня сегодня косые взгляды.
К моему стыду, кузнец был уже на месте, но ковал он не свой любимый меч, а ... лопату, причем из настолько сырого железа, что я бы такое не то, что на гвозди, просто в руки брать бы постыдился.
- Отчего херу Синьянамба взялся за лопату, не дождавшись своего помощника, или не угодил тебе мой жалкий труд?
Спросить, зачем он на такой материал переводит свое время, я не решился, боясь обидеть.
- Это ж для Куникарагхола лопата, раньше он деревянной обходился, а как твою увидел, так ретивое взыграло. Пришел ко мне, и даже с деньгами. Четверть мириана принес, но, говорит, хочу тоже лопату железную. Только серебро мне зачем, на полторы свиньи и сговорились.
- Но, Курувар... Мне было бы приятно доставить радость почтенному Куникарагхолу, хотя, помнится, просил он у меня странный нож с высокой линией обуха.
- Чтоб такую красоту - в свинарник! - у кузнеца даже жилы на лбу вздулись, - Да ни-когда! Нож еще ладно, он его в навоз ронять, надеюсь, не будет, а лопата и такая сойдёт!
Синьянамба раздраженно отшвырнул неуклюжий совок, несущий на себе следы молота, в бадью с водой. Я недоуменно пожал плечами, но вмешиваться не стал. Почему-то идея использования свинарем железной лопаты, пусть даже и такой, приводила кузнеца в явное раздражение. Я решил выяснить это потом, тем более, что Мастер потянулся к заготовки своего любимого меча.
Я же занялся серпами. Я решил делать серпы одинаковыми, хоть это и вступило в острое противоречие со всеми законами, привитыми мне Тано и другими эльфийскими кузнецами. Ведь любое изделие должно соответствовать тому, кто будет пользоваться им, стать частью его роа, а, при удаче, и феа. Но я ведь не мог даже предположить, кто купит мои жнущие травы клинки на ярмарке! У меня просто не было иного выхода, как постараться создать некий обобщенный образ человека и ковать серп для него. Так я сделал, хотя через этот образ постоянно просвечивала заискивающая, полузубая улыбка Амилерде.
Оказалось, что я недооценил свои способности. Не угнетаемый последствиями браги и не отягощенный необходимостью раздумывать над каждым клинком, я еще засветло закончил четыре серпа и потянулся за железом для пятого. Однако, хорошая, твердая сталь закончилась, и мягкого чистого железа осталось немного. Я было, вздохнув, потянулся за менее качественным материалом, но Синьянамба остановил меня.
- Не стоит тратить твой труд на сырое железо, у меня осталось еще пара закладок на болоте, им по пять лет уже есть. Я сегодня за ними схожу, а ты, господин, отдохни сего-дня, и так сделано не мало.
Я совсем не устал, но навязываться в поход не стал, наверное, эти ухоронки со ста-лью были тайной кузнеца, но постоянно упоминаемый сегодня свинарник меня заинтересовал.
- Курувар, я хочу увидеть, что это за место, которое ты не считаешь достойным хоро-шей работы. Где расположен тот самый свинарник?
Лицо кузнеца приобрело необычное выражение: казалось, он совсем не желает ме-ня направлять к Куникарагхолу, но учтивость не позволяет отказать в такой несложной просьбе.
- Вот пойдёшь по главной улице, до самого конца, и две сони шагов направо, вниз по течению ручья. Не заблудишься, рядом никто не селится, сам поймешь, почему.
Кузнец тяжело вздохнул, вылил на себя бадейку холодной воды и двинулся к лесному болоту.
Я же, последовав его указаниям, не спеша шагал по главной улице. Размышления об особенностях людской природы часто посещали меня в последние две недели. Вот, например, зачем называть единственную улицу главной? Главной по сравнению с чем? Ведь до других улиц не меньше трёх дней пути. Или выстроившиеся вдоль этой улицы дома. На первый, невнимательный взгляд, они кажутся одинаковыми, сруб в прямой угол из огромных потемневших бревен, три, четыре, редко пять низких и широких окон, крыши крытые дранкой. Но, на самом деле, каждый дом рассказывал о своих хозяевах: вязь наличников не повторялась, коньки крыш изгибались всем разнообразием лесного населения Белериана. Даже дранка на крышах у кого-то лежала беспорядочно и заменялась свежими золотистыми клиньями строго по мере необходимости, а у кого-то шла волной оттенков белого и нежно-желтого от новеньких гонт у конька до темного серебра поживших дощечек у края крыши.
Но вот дома кончились, раскинулся еще взволнованный человеческим присутстви-ем, но уже вполне настоящий лес, пахнущий березовыми почками и клейкими, молоды-ми, смолистыми шишками. Но в мелодию лесных запахов вплелась резкая диссонирую-щая нота. Конечно, все живое не только поглощает пищу, но и совершает обратный про-цесс, это часть жизни. Но каких же размеров должно быть животное, и чем питаться, чтбы породить такой запах?!
За последними деревцами на берегу ручья моему взору открылся длинный бревен-чатый сарай, крытый соломой, и удушающий запах исходил именно из него. Более того, судя по пройденному расстоянию, именно он был целью моего пути.
Скрепя сердце и стараясь дышать ртом, я дошел до сбитых из кривых жердин ворот и, откинув створку, заглянул внутрь.
В полутьме, пронзаемой золотистыми клинками солнечных лучей, прорывающимися сквозь прорехи в гнилой соломе крыши, были видны три десятка бледных, коротконогих пародий на могучего лесного кабана. Их раздутые брюха скребли по земле, покрытые слизью нездорово розовые рыла были направлены к земле, маленькие, слезящиеся, заплывшие глазки были почти невидны, а поросшие редкой, белесой, как плесневая грибница, щетиной, тела покрывали коричневые полужидкие разводы. Впрочем, назвав то, что чавкало под ногами животных, землёй, я ошибся. Это было месиво, состоящее, судя по всему, из навоза и перепрелой сломы. Часть свиней рылась в этой жиже своими рылами, остальные толкались в центре ангара, через который, от торца до торца, проходил несколько приподнятый над чавкающей поверхностью желоб, выдолбленный из цельного длинного бревна. Он был наполнен густой комковатой субстанцией неопределенного цвета, кислый запах которой прорывался даже сквозь резкую вонь фекалий. Свиньи с видимым удовольствием пожирали содержимое жёлоба своими измазанными пастями, что не мешало им практически непрерывно испражняться. В противоположенном торце строения мужчина, обутый в длинные, по колено, сапоги плотной бычьей кожи широкой деревянной лопатой выгребал содержимое свинарника прямо в ручей. Но скорость, с которой он удалял жижу, была равна или в лучшем случае чуть превосходила ту, с которой свиньи её воспроизводили. Человек был столь занят своей работой, что не заметил меня. В смятении чувств я покинул это ужасное в своей неправильности место.
Как ни странно, пока я дошел к дому Айралин аппетит вновь пробудился во мне. Физический труд и свежий воздух, похоже, способны переломить даже столь неприятный опыт, полученный мною сегодня.
Когда я вошел, с кухни опять раздавались восхитительные запахи. Меня ждала огромная тарелка пареной репы, щедро укрытая кусками мяса всё той же свинины. К мо-ему огромному удивлению, эта картина не вызвала во мне внутреннего протеста. Глубоко вздохнув, я улыбнулся ожидавшей меня хозяйке и сел за трапезу.